Za4em — Кусочки ЭЭЭ

— Толщиной в руку.

— Надо бы подлатать.

— Вероятно.

— А у меня новая есть, ещё не залистанная.

— Сам?

— Нет, но в моём духе, со швами вдоль страниц.

— Хм, надо отразить, давай.

(выкладывает на стол томик без подписей)

— Ну, до следующего сезона.

— Вероятно.

День закончен. Я почему-то уверен, что завтра будет ещё один, а потом ещё и ещё.… Жить дни как последние… даже звучит фальшиво, если предположить, что их много. Однако надо видеть солнце как ребёнок, а луну как поэт, управлять облаками и пить как ветер…

В четверг всё будет также как в среду. А во вторник как вчера или даже ещё хуже — как в прошлые выходные. А в те самые выходные мы собирались с тобой запеть подземные травные сонги и слушать как соседи набирают «02».

Кстати о пятнице, она ничего… Вот только эта идиотская привычка пить по многу, а то её в таком состоянии вашээ невозможно. Песковые часы SOSтоят из двух миров — вчера и потом, но всё сыпется через среду…

Мы же так любили перешагивать через этот порог, шасть, а уже и неделе конец. Авось и в типовое воскресение попадёшь. Тихо. До сих пор боюсь полночи. Момент критической ошибки. И ведь никогда ещё не было сбоя, но ведь не фарт, что эта наша операционка, что по глупости зовётся миром не накопила немерено глюков в реестре. Может просто перегрузят, а может форматнут неглядя… Лежу летом на лугу, ни облачка на синем экране…

Килодень тому назад мне было 22, сегодня 25. А завтра я собьюсь со счёта и правильно, нефига на это тратить драгоценные. Позаночь тому назад я имел честь созерцать некое подобие сна — оно двигалось вдоль и поперёк не находя точной формы отражения и в итоге стало просто бензиновым пятном на луже. Потом я проснулся. Чё это было? К чему?

А вот сейчас музыки всякие слушаются в голове — то Флоид то Моррисон чегой-то помычат и на душе спокойней — их тоже всех колбасило… Моррисона правда наверное посильнее, хотя и Цой вот тоже и там Саша, А вот Жора Харин — нет, ну не похоже на него и всё тут. Все кроме Ленона — просто чудаки — 38 попугаев и крылышко. Где же моё?? Где же моё???...

Кривовато получается, не складно, всё трясётся, всё не Слава, всё не Бога. Какое там к чертям саморазвитие если из собственной скорлупы выбраться не можем, товарищ Za4em.

Всё бы только драги поверять опытом, да мучить тело сонное беспечным бдением. Вот уж воистину — НАФИГА?

Множества множатся — таков их удел

Стены стонут, путники путаются…

Это тоже не ответ. Любой звук со смысловой нагрузкой теряет для меня всякую привлекательность. Вот вы например в одиночестве что делаете? — правильно, с «умным человеком» разговариваете. Я тоже, но это меня не успокаивает, а скорее наоборот.

Если б Герки были богами

То никогда и ни за что б они

Даже бы и не подумали

Так коряво строить дни…

Закаченное музыкальное творчество далёких мне людей тревожит душу. Обруганный на этом странном языке, сижу в потоке чувств. Наибольшее беспокойство, конечно, в этом-то и состоит. Чего бы это мне от колебаний звуковых волн в атмосферной среде плющиться? И ведь верно же утверждение о прямой пропорциональности количества ушей от скрипок.

Опять меня шатает из угла в угол, из бокала в бокал, из ночи в день и наоборот — в постель, а потом опять в тебя и из тебя. Тропинок этих не исходить, но все известны наизусть.

Опять снился сон, да сколько можно-то уже? Это ведь вне всякой логики. Мы целыми днями только и делаем, что упорядочиваем пространство вокруг себя, всё под мозговой контроль, по полочкам, а ночью природа смеётся в нас над нашими потугами. Сны. Километры плёнки гениального кино в каждой репе, в каждой тыкве, и каждое с изюминкой. Вот и сегодня всё по новой, однако, теперь я смеялся над природой, вернее я смеялся вместе с ней. Просто забил на логику вашэээ и как-то даже спокойнее стало.

Вот, к примеру крапива, или нет, лопух, да или там любое живое и зелёное — растёт, вписывает, раздвигает и вкладывает свои листья в пространство. Кропотливо, с чувством и толком, не то, что мы, только хабарики да бутылки в него, да слова ещё нехорошие. Ну я не буду здесь… типа какие, ну, наверно поняли… А ещё на заборах писать мелом, да и не только мелом, и другими там веществами, ну, понятно наверно… У меня вот в чайнике тоже закипает, но другая, и под кожей тоже — другая, и в голову ударила…

А давеча иду по улице — штась, а из окна вываливается, просто никакущий, аж жёлтый весь, луч, и об асфальт — смотреть больно, а по нему люди топтаться давай, да и я тоже прошёлся, деваться то некуда, поздно уже…

Сегодня не было ничего, только ничего, и ничего более. Просто день — с утра и до ночи — всего один день и всё, больше ничего. Мне даже не вспомнить, чем он был заполнен, он просто перетёк из рассвета в темноту — как химическая реакция, а потом я подумал, что пора спать, осталось только уснуть, только это, больше ничего…

Если я делаю человека, дорогого мне человека несчастным, что мне делать тогда?? Как уберечь и его и себя, хотя зачем себя? Порвать со всеми потрохами и скончаться от потери крови? Драматично. Господи, сбей меня машина, или поцелуй меня молния в темечко, или случись, что ни будь, чтоб перестать решать, чья боль достойна сожаленья, а чью можно и потерпеть.

А за окном такая темнота, что хоть иди и разбирайся с ней, кто романтичней. Хотя она, конечно, проиграет, ответить то нечего. Я и стихи вот разные там сочиняю сам, а все остальные только про неё. У меня вот и уши есть, я слушать могу, а она — только шуршать под окнами. Да и вообще, о чём тут может быть разговор, если она сама ни разу тут не появлялась, я то вот часто в ночь выхожу, а она в меня — пип. Где ж тут справедливость? Я прав. А то как же. Конечно…

Глубоко сижу, через край гляжу,

через день вяжу нитку новую,

да с узорами, да рассказами,

с чистой верою да наказами,

что ни нить — не пить,

что ни хвать — не спать,

что ни вить — любить,

что ни шить — летать.

Алкогольное опьянение ничем не отличается от какого либо другого опьянения. Типа там от травного или ишо какогонть. Также всё любопытно и интересно. Вот давеча с одним столбом познакомился, он мне чё-то за жизнь его невесёлую — стоячую пытался втереть, а я только на лампу смотрел и описывал. Всё то, что в этот момент так тревожило меня. Никогда бы не подумал, что может быть такое. Ан нет.

Сон — это только наша надежда на воскрешение. Та река, в которую нельзя войти дважды, и из которой так не приятно выходить по будильнику. В неё то падаешь без сил, как в омут, то плаваешь долго, разгребая тину страхов и рой бессвязных комариных мыслей.

Никто не знает, что нас там ждёт, чем грозит путешествие и вообще, зачем оно нужно, но ясно только одно — оно неизбежно. А мы… Мы просто привыкли с этим мириться и потеряли всякий интерес, как заключённый теряет интерес к стенам своей камеры, мечтая о глотке мифической свободы.

Этот странный мир из недосказанного, недожитого и увиденного, но не понятого — шанс проникнуть в день, как в штиль попасть из водоворота, нырнув в эпицентр. Второй дубль уже отснятой картинки дня, сделанный по гениальному сценарию специально для тонкого критика, который, к сожалению, обычно предпочитает темноту.

Каждый следующий соносеанс настолько же не похож на предыдущий, на сколько отличается воздух от вдоха и звук от инструмента. Но кто захочет видеть эту разницу, укутавшись в три чашки кофе и голубой экран?

Буханка недели нарезана ломтями разной толщины на дни. Первые пять похожи на тонкие слайзы для бутербродов — перекусить на работе днём, а ночью готовить очередное положение о суете. Выходные — огромный пирог, вкус которого ощущаешь ещё неделю. Это праздник для аквалангиста в самого себя, но главное не получить кессонную болезнь забывшись на сутки.

Сегодня ещё только вторник, значит ещё, как минимум, трое суток питаться крохами сна в метро, и просыпаться, когда подгибаются колени. Просыпаться песком из утра в вечер через перешеек полдня и ждать того волшебного переворота часов, когда как будто падаешь с кровати в момент перехода в сон.

Ещё трое суток: шоссе, грунтовка и тропинка. В путь.

«А весной, когда сосны зацветут и яблони заколосятся, можно будет петь гимны Санки и купаться в майской грозе. Так думал мальчик и бежал по тропинке мимо мельницы, поскрипывая валенками на снегу»…

-Баб, а он чё, бессмертный?

-Кто?

-Ну мальчик этот.

-Почему?

-Ну а как он собирался пережить ядерную зиму?

В один из дней, когда нет, да и ещё раз нет, пробежится стадо мурашек по коже и ветер впишется в овраги морщин лица и складки старенькой рубашки. В такой из дней, когда небо вглядывается в твои зрачки и высвечивает такую глубокую синь, что захватывает дух. В полдень, когда уже становится не важным оставленный в трамвае кошелёк и ждущие у подъезда, которым надо отдавать долги, когда уже не играет роли тишина в трубке с «той» стороны или монотонная песня взъярённого соседа. В такой миг, когда слышно биение птицы сердца в рёберной клетке, глядящей испуганно на железное тело змеи автострады. В такое безвременье, когда солнце — лишь вектор в яму горизонта, а серп луны режет тонкую паутину сна…

В такую ночь, когда уличный фонарь втирает свои жёлтые пальцы в побелку потолка и линии форточки сливаются с темнотой крыш. В четыре или пять тактовых черт настенного боя умещается всё, что ты слышал и должен был передать в мир на правах первого, на правах увидевшего чудо и крик рождения дня. Крик из-за горизонта, и капли лучей его красят небо в истошно громкий цвет, такой, что через десять минут уже не возможно не отвести глаза. Когда вдруг видишь, что в стекло песочных часов закатаны минуты, как пружина, которую надо лишь завести, перевернуть с бока на бок и время оживает…

Снова оживает и тянет к двери, на асфальт, на подножку трамвая, на кресло метро, на стул кабинета, в двери начальства, в лифт, на четыре этажа вниз, в сотрясение ветра голосом «Ладно…», в подъезд, в замочную скважину, холодильник, кастрюлю, на стол, в ванну, кровать и…

Пауза. Точка кипения и тишины, когда вода ещё не знает, что она кипит, и листья чая не уверены в густоте аромата. В три волны заходит сахар в чашку и неспешно окрашивает в сладость несколько коротких глотков. Именно в такой момент… Именно в этот…

Он был человеком, которому в общем то шло всё. Трубы и клеши в обтяг, керза и кроссовки, рвань и продвинутое шмотьё, всё было вроде как к месту на его в общем то не самом красивом теле, но при этом достаточно подтянутом и крепком. Впрочем, рваную Джинсу он воспринимал ближе к сердцу, чем даже стодолларовый свитер и особенно сторонился костюмов.

Но так уж получилось, что на свадьбу друга уж точно нельзя было завалиться косяком — должность свидетеля обязывает. После второго или третьего тоста он перестал ощущать сложности прикида и отправился плавать по волнам старого доброго алкогольного веселья. Вокруг суетились пары, бабушки и братья, сёстры и свекрови, короче всякие там предки и потомки. Вот дошло дело и до «очереди на брак». Вон та милая дева поймала букет, молодчина. А вот летит резинка от чулочка невесты, надо поймать! Широкий и уверенный шаг вперёд и вот она в руке. А вот уже и в кармане пиджака. И снова пьяное веселье вширь и вдоль столов и тостов.

Больше в течение лет, наверное трёх таких масштабных событий не происходило и внешность стабильно держалась на нормальном хиповом уровне, несмотря даже на то, что за это же время он успел протупить два года аспирантом на кафедре философии, перевёлся и ещё год успешно корпел над кандидатской по педагогике.

В общем, вот он момент истины, защита мега проекта по системам воспитания в современных учебных заведениях, слова и ещё слова, оппоненты и рецензенты. Момент истинного нервоза, такого ему несвойственного и неожиданно, приступ дрожжей пока говорят некие слова по поводу твоей работы и от тебя уже ничего не зависит. Надо срочно куда-то деть две своих верхних конечности. Срочно. Карманы — вот спасение. Мимолётный вираж в карман пиджака, а там эта самая резинка от чулка и как волной откат в спокойствие идущего по трассе человека. Красота и юмор мира в кармане. Хорошо хоть не вытащил автоматически, чтоб пот со лба вытереть, а ведь мог бы, наверное…

Заря сменяет зарю, вечер сменяет сигарету, полулуна сменяет месяц дождей и в спину дышит минус по Цельсию. Вот и ещё один год виден сверху из под плаща.

На цыпочках одно лишь часье глядит из-под век, из-под вен уводят тоннелями в голову, в разум и дальше без остановок в подкорку, под кожицу тихой крыши смотрят двое и мечтают о перерыве в днях, о пятом времени суток, о часе за очередью двадцати четырёх сердец и времён года, сезонов охоты на травы и листья, падающие с офисного стола договора и бланки с впечатанными в белое поле кустами букв, или насечками просто.

Всё рядом и спит на коленях, свернувшись калачом ароматного хлеба в хлебнице тёплых ладоней и мурлычет телевизор в углу и плывёт в шторах лунный свет фонарный, один в пыльном, давно не протёртом шкафу тёмной половины дня.

Голос земли в медных колоколах колонок тревожит звуками, смысла которых, наверное, нет, но приятно, когда уши видят сквозь звук и раскрашивают серые будни то в пряно-железные звуки гитар, то в патоку флейт, или смывают перед глазами всё видимое в калейдоскоп. Я — Циклоп и таю свой глаз на центре радиоволн, посредине вчерашнего «будет» и тихой яичницы «завтра»к, которая будет подмигивать мне отраженьем и уплывать в рот той самой пыльной луной.

А потом пройдёт второй дождь и сядет на левое плечо, неразлучник, и по дороге будут валяться зеркала. Когда останется только растаять, прилетят птицы, но их уже не застать, только голоса и колыбельные, трели и тролли и хоббиты с хоботами, и лисы с листьями, и медведи с медью, и мыши с крышами, и утки с будками, и полёвки с полями шляп, и человек с часами букв…

Вот как сейчас. Примерно поровну усталости и бодрости, но не как чая и сахара или солнца и лампочного света, а как звука и ушей, или дождя и луж.

Типа обоев что-то, на фоне чего я вроде бы даже похож на цветное. Белой буквы пряная тень стучит по чёрной бумаге ночного неба и остаётся лишь в форме созвездий и лисьих хвостов комет. Уже в ранней тишине прячется это сочетание и гармония — множества спящих по тёплым кроватям с одной стороны и уникальных звуков птичьего пенья для редкого уха с другой, или магия звёздного неба — только для тех, кто не спит, кто не болен и способен подставить глаза под белые искры.