Александр Шипицын — Еще и по шее

Вот мы с Длинным, другом моим — Юрой Цурканом, метр девяносто, пять лошадиных сил, пошли погулять по Миргороду. А там самые примечательные места — перекрестки. Потому что на каждом перекрестке можно было, что-нибудь выпить. Лужу гоголевскую мы видели уже много раз, танцев сегодня на курорте не было, погода неважная. Вот мы и кочевали от чипка до буфета, от него до рюмочной, а уж от рюмочной до закусочной. Потом все повторялось, правда, в другом порядке.

И после 7-й или 10-й точки нам стало страшно весело, и мы вспомнили массу анекдотов и веселых историй. Смотрим, а навстречу нам идет, кто бы вы подумали? Сам старшина эСэС (сверхсрочной службы), помощник коменданта Прихватило. И даст же Бог фамилию к должности. Как он обрадовался! И мы ему улыбаемся.

— А откуда это вы, товарищи курсанты, так весело идете? Уж не из самоволки ли?

Что скрывать от такого приятного человека?

— Конечно из самоволки. Откуда же еще?

— А не выпили ли вы там водочки?

— Как не выпили? И водочки, и самогончика, и вина, и коньячку, и пива тоже.

— Ай да молодцы, какие! И откуда только у нас такие герои берутся?

— Известно откуда. Из училища.

— А им, в наших местах и взяться больше неоткуда. А не будете ли вы так любезны, показать мне ваши удостовереньица?

— Почему же не показать? Ха-ха-ха! — Длинный даже зашелся от смеха. — Хорошему…ха-ха-ха-ы…человеку. Та нэма ж пытань!

— Ось, дывыться, будь ласка! — я первый протянул старшине свое удостоверение. Юрка вслед за мной.

— Нет-нет, — деликатничал старшина, не прикасаясь к удостоверениям, — мне бы только фамилии ваши посмотреть.

— Конечно-конечно, — захлебывались мы от радости, — смотрите, голубчик, пока не надоест.                        

— Для хорошего человека…ах-ха-ха, для хорошего человека всегда в радость.

Но оказалось, что мы жестоко ошиблись. Не оказался Прихватило хорошим человеком, и не на радость мы его встретили. На утреннем совещании командиру полка доложили, что курсанты Синицын и Цуркан были в самовольной отлучке и возвращались в казарму пьяными настолько, что не сделали даже малейшей попытки убежать и настойчиво совали свои удостоверения помощнику коменданта под нос. Наверное, пытаясь его запугать своими бешеными званиями курсанта четвертого курса.

На десять часов утра нам приказали прибыть в штаб полка к командиру. Нет смысла описывать наше состояние после прохождения сквозь строй вино-водочных заведений. Одно только перечисление напитков настырному старшине великолепный показатель нашего самочувствия. А тут еще вызов на ковер к самому командиру, который хоть и потреблял с удовольствием украинский самогон, но, в качестве компенсации перед высшими силами, всячески искоренял это зло в курсантской среде.

Вокруг нас, нервно заламывая руки, ходили наши командиры экипажей и штурманы-инструкторы. Они не были ни в чем виноваты, но в силу своего служебного положения обязаны были знать все о нас еще задолго до нашего поступления в училище. Они были обязаны предусмотреть еще год назад, что курсанты Синицын и Цуркан удерут в самоволку, надерутся там, как последние гады, и будут измываться над старшиной сверхсрочной службы Прихватило, самим фактом своего возмутительного присутствия на грешной земле, да еще и в нетрезвом виде. Естественно, ничего этого командиры и инструктора не сделали и не знали. И теперь они проклинали себя за беспечность и непредусмотрительность, в которой командир полка их обязательно упрекнет. Упрекнет, сделает выводы, а потом и накажет.

Старший штурман полка, тоже бледный, трясущимися губами пригласил нас войти. Экзекуция началась.

— Ага! — произнес командир зловеще, таким тоном, что всем стало ясно: он предвидел наше грехопадение давным-давно, и ему было неясно, как другие этого не знали и ничего не сделали, чтобы пресечь в зародыше. — Вот полюбуйтесь на этих красавчиков! Мы с вами…, — тут он обернулся за поддержкой к замполиту полка. Замполит полка скорбно поджал губы, как бы сожалея, что мы не померли еще в детстве и не доставили бы ему сейчас столько горя и печали.

— Мы с вами, — повторил командир полка, — ночами не спим, планируем полеты, бьемся за образцовое содержание авиатехники в боеготовом состоянии и стопроцентной укомплектованности штатными средствами обеспечения полетов, а эти, хамы-мерзавцы, — он метнул в нашу сторону уничтожающий взгляд, — позволяют себе… позволяют себе. Ну, это понятно.

— Вы вспомните, курсант Цуркан, как вам повезло, когда я летал с вами в одном экипаже. Вы представляете, — обратился командир ко всем присутствующим, как будто сообщал о главном выигрыше в денежно-вещевой лотерее, выпавшем на долю недостойного курсанта, — командир полка летит в одном самолете с этим хамом-мерзавцем! — командир ткнул в сторону Длинного кривым пальцем. — Я спрашиваю его: «Товарищ курсант, что это за населенный пункт?» А он мне: «Где?», «Да вон же — говорю я, — справа, на два часа. Может, это Запорожье?» И знаете, что он мне ответил? «— Может быть. –» А!? Он мне ответил: «Может быть!» Вы хам и мерзавец, курсант Цуркан, хам и мерзавец!

— Капитан Васильев! — повернулся командир к Юркиному инструктору, — он что, у вас не знает как выглядит Запорожье сверху? Может, вы его вообще к полетам не подготовили? Может быть, вы не знаете, как надо учить курсантов? У нас есть много наземных должностей, на которых вы вполне можете себя проявить. Правда, там не такие высокие звания и оклады, как у вас. Может, вас перевести на одну из этих должностей? А? Что же вы молчите?

Бледный и перепуганный капитан Васильев, один из перспективнейших штурманов полка, подскочил и твердо ответил:

— Никак нет!

— Ну так учите его как следует. А Синицын? Как Синицын выполняет полетные задания?

Мой инструктор подскочил и, показывая издалека свои записи в рабочей тетради, зачастил:

— Средний балл по самолетовождению — 4,3, тактическое бомбометание — 5,0, практическое — 5,0. Одно прямое попадание….Знание района полетов — удовлетворительное…

— Садитесь. Хорошая успеваемость — это не оправдание для совершения безнравственных поступков. Курсант Синицын, вы такой же хам и мерзавец, как и курсант Цуркан! Вам это ясно?

–Так точно, товарищ полковник!

— Так точно, так точно…, — казалось, что он был недоволен, что я так быстро признал его правоту. Но представляю, что бы он сказал, если бы я с ним не согласился.

— Ты вспомни, Валентин Сергеевич, — обратился он опять к замполиту полка, — как мы переучивались на Ту-16. Разве тогда позволяли мы себе подобные выходки? Да если бы ко мне подошел какой-то вонючий помощник коменданта… хм, да…я не в том смысле. Мы тогда осваивали полеты в зоне техники пилотирования. Ты вспомни, я тогда тащу штурвал на себя, а он из снижения не выходит. Вы понимаете, хамы-мерзавцы, из снижения не выходит? Еле-еле триммером удалось нагрузки компенсировать, а то так в пике и ушел бы.

Валентин Сергеевич утверждающе кивал головой, хотя, насколько я знал, он только в прошлом году перешел в этот полк из транспортной авиации и никак не мог участвовать в переучивании полка.

— А тогда, когда в тумане на посадку заходили? Видимость ноль, РСП — дурак, слава Богу, привода и курсоглиссадная группа хорошо работали. Да у старшего штурмана полка, что со мной летал, в голове все же что-то было, не то, что у вас, обалдуев и разгильдяев. РСП кричит: «Вы справа 200!» А как же я справа, когда КУР-ноль и курс больше посадочного? Штурман блажит: «Вправо командир!» Наконец и до РСП стало что-то доходить, и мы плавненько-плавненько подходим к посадочному курсу…, а вы хамы-мерзавцы, позволяете себе, — но, смотрю, глиссада-то вниз ушла, надо увеличить снижение, а РСП опять за свое: «Идете ниже глиссады, 10!» Как ниже? А планка показывает, что выше, поняли хамы-мерзавцы? Хорошо, что за ближним приводом выскочили мы из тумана и полосу увидели: как я и знал — на курсе и на глиссаде! Вот как летать надо, а не то, что этот хам и мерзавец Цуркан: может быть! Я тебе покажу: может быть!

— Значит так, на 15 дней отстраняю от полетов. Перед продолжением летной практики Цуркан сдает зачет по знанию района полетов. Все свободны!

Вот это да! Это означало, что командир эскадрильи посадит нас на все 15 суток на гауптвахту. Это чревато невыполнением летной программы. А тут через неделю мать с братом собирались меня навестить. Хороший же я им подарочек приготовил! Да и на губе, в распоряжении Прихватило, сидеть — то еще удовольствие!

Мы вышли из штаба и, уныло повесив головы, стояли и ждали, когда выйдут командиры и инструктора. Вскоре и они появились в дверях штаба. Не глядя на нас, заторопились на автобус и укатили на аэродром.

Длинный чуть не плакал от жалости к себе. Мы не ожидали такого жестокого решения. Ну, по пять нарядов, ну, по месяцу неувольнения. Но так, чтобы на 15 суток! Круто! И тут меня осенила мысль.

— Юра, тебе не показалось, что он что-то не договорил? У меня такое впечатление, что ему еще что-то хочется нам сказать. Пошли еще разок покаемся, попросим, чтобы по воскресеньям и субботам нас на губу сажали, а от полетов не отстраняли.

— Да ну. И так влипли, на полную катушку. Говорил тебе, хватит пить. А ты нет, еще по рюмочке, еще по кружечке…. И когда, гад, напьешься?

— А ты…? Ладно! Что толку сейчас виноватого искать? — я понимал, что он прав, — Надо задницу от «дыни»» уносить. Так и все наше учение псу под хвост попадет. Идешь? Нет? Я пошел.

— Эх! — вздохнул Юра, — пошли. Только ты говори, я не мастер.

— Ладно, ты только вздыхай удрученно, якобы каешься сильно. Понял?

Мы подошли к двери кабинета командира полка. Я не успел и стукнуть, а он, как будто стоял под дверью, открыл ее.

— Заходите. Чего пришли?

— Товарищ полковник, — жалобно начал я голосом Буратино, которого Карабас-Барабас приказал бросить в огонь, — товарищ полковник. Накажите нас как угодно, только от полетов не отстраняйте. Полеты для нас — это все! Мы будем по субботам и воскресеньям сидеть, но только от полетов не отстраняйте!

Мой выстрел попал в самое «яблочко». Полковник отвернулся к окну, но было видно, что он всячески давит довольную улыбку. Правда, повернулся он к нам с видом весьма суровым. Я уж подумал, что промахнулся.

— Вы что себе хамы-мерзавцы думаете? Пришли, растрогали желанием летать старого летчика и вам все прощено будет? И не надейтесь! Еще строже накажу. Строже! Я вас, хамы-мерзавцы…

Следующий час мы слушали, как полковник учился, как он стал летчиком, как воевал, как решил остаться в армии, как переучивался сперва на Пе-2, потом на Пе-4, потом на Ту-2, Ту-4 и, наконец, на Ту-16. Как стал командиром полка, как согласился, чтобы его полк стал учебно-боевым и так далее. И никогда в жизни он не позволял себе такого хамского и мерзкого поступка. Сочетание «хамы-мерзавцы» звучало все реже и реже и, в конце концов, он все же вынес вполне устраивающий нас вердикт: две недели неувольнения. Это было почти совсем ничего, так как в увольнения мы и так не ходили, а только в самоволки. Через неделю приехала мать с братом, и штурман эскадрильи на свой страх и риск отпустил меня на двое суток. Хотя, я слышал, его жена всячески укоряла флагмана, типа: «На фига тебе эта ответственность? Он же опять напьется». Не напился. Подвести штурмана эскадрильи я не мог.

Что же заставило командира, считающегося неумолимым и даже жестоким, так сильно смягчить свое первоначальное решение. Просто, когда мы ушли, он чувствовал сожаление, что мало нам дал. А когда мы вернулись, еще час пилил и читал нотации, считая себя великим педагогом. На деле же это мы манипулировали им.

Прошло пятнадцать лет. За это время мне еще пришлось воспользоваться училищным опытом. Если попадет вам под руку мой рассказ «Вот она, благодарность», не поленитесь и прочтите его. Там сохранен и увеличен мой опыт по избеганию или уменьшению наказаний. А ведь все мы под Богом ходим. И вот через 15 лет пришлось мне еще одного бедолагу вытаскивать из подобной беды.

Поступил я в академию. Границ нашей радости, моей и других поступивших со мной офицеров, увидеть не предоставлялось никакой возможности. А где радость, там и выпивка. И это в горбачевские времена, когда нас всех строго предупредили: попасть в академию очень тяжело, а вылететь — элементарно. Достаточно выпить рюмку водки и во всеуслышание заявить об этом. Или другим каким способом дать начальству знать, что ты не согласен с антиалкогольной направленностью политики генерального секретаря КПСС.

Как такового, сухого закона не было, и в баре при Доме офицеров подавали шампанское и коньяк по такой умопомрачительной цене, что офицеры, принеся с собой спирт, выливали его в бутылочки из-под пепси-колы. Со стороны казалось, что все сознательные и дисциплинированные. Правда, то одного то другого выносили под белы рученьки, но это происходило не иначе как от излишнего усердия в учении.

Вовчик, майор и башкир по национальности, и пьян-то сильно не был. Просто он, потанцевав, перепутал столы и, схватив бокал шампанского, жадно осушил его. Когда ему еще почти вежливо указали на его ошибку, он схватил второй бокал и выпил. Парни, что сидели за этим столом, рассчитывали с помощью этих бокалов сломить несильное сопротивление двух леди. Денег у них больше не было, и они высказали Вовчику свое раздражение подобной бесцеремонностью. Тут закипела горячая башкирская кровь и вспыхнула незначительная драка с опрокидыванием стола и вызовом патруля. Воинственный потомок Чингисхана попытался убежать от патруля, чем усугубил свое незавидное положение, и был вскоре отловлен.

Утром, печальный и потерянный, он стоял возле входа в корпус факультета и угрюмо рассматривал листок бумаги в своих руках.

— Привет, старина! — весело приветствовал я его, хотя испытывал тяжкие муки, терзаемый известным синдромом. — Чего стоим, на занятия опоздаем!

— А я уже отзанимался.

— Что-то раненько сегодня.

— А я … вообще…навсегда, — и чуть не плача, — вот обходной лист дали.

— Так что случилось-то?

Вовчик все откровенно мне рассказал. Как его чуть ли не час порол начальник факультета. Все рассказывал, как он примерно и добросовестно учился и какой он, Вовчик, негодяй. Взвинтил себя и вынес решение: гнать из академии и «телегу» командиру полка послать. А командир у них такой, что служба Вовчика, считай, закончилась. А он был такой перспективный. Э-ээх!

— Слышь! А он когда тебе обходняк вручил, не хотел еще чего добавить? Ну, вроде еще и пинка под зад дать. На дорожку.

— Да вроде хотел. Но тут, к счастью, кто-то зашел.

— Ничего себе — «к счастью». Ты вот что. Ты вернись и подожди под кабинетом, когда он один останется. Потом зайди еще раз и покайся. Он тебя еще час пороть будет, но, может, хоть в академии оставит. Хуже чем есть уже не будет.

— Да нет. Не простит.

— Иди-иди. Хуже не будет. Упирай на то, что всю жизнь мечтал и так далее. Что на радостях одну рюмочку выпил. А кровь у вас, башкир, горячая, как в самоваре. Ну и так далее. Иди, говорю.

Послушался Вовчик меня. После занятий встречаю его в столовой. Даже на шею мне кинулся.

— Оставил, оставил меня в академии. Часа три еще порол. И замов вызывал, и замполита факультета, и начальника кафедры. Все по мне прошлись. Но… оставил. Служебное несоответствие воткнул, приказал на днях письмом в полк отправить. Но оставил.

— Ну то-то же.

Дня три я Вовчика не видел. Он по кафедрам ходил, в учение вникал…. На третий день встречаю. Опять печальный.

— В чем дело? — спрашиваю.

— Да, вот… отправляет «телегу» со служебным несоответствием в часть. Девочки со строевого отдела сказали. Письмо отпечатали. Вечерней почтой отправят…

— А ты не понял, зачем они тебе это сказали?

— Ннну предупредить, наверное.

— Ты, Вовчик, наивен,    как барашек, что травы не пробовал. Они тебе намекают. Бери коньяк, шампанское, конфеты. Отнеси им, а Элке, старшой, намекни, что вечером в гости придешь. Она, правда, не красавица. А ты парень видный. Придется ее отчпокать.

— Да я даже начальника факультета отчпокаю, лишь бы письмо не отправили.

— Ну, начальника факультета не надо. Пока что он нас чпокает. А Элку, уж будь добр. И чтобы не обижалась, на нас заочников. Она уже не одного выручает.

Обошелся Вовчик без служебного несоответствия. С красным дипломом окончил академию. Мы с ним вместе на приеме в Кремле были. Поступил он в очную адъюнктуру. И наверняка службу генералом окончил, весь в орденах, лентах, бубнах и кимвалах.

Никогда, даже если совсем не в дугу, сдаваться нельзя. Бейтесь до последнего.