Капиталина — Белый воротничок

ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСЕМ ЛЮДЯМ ДОБРОЙ ВОЛИ, КОТОРЫЕ

ИМЕЮТ И ЛЮБЯТ СВОЕГО ДРУГА, КАКОЙ ЯВЛЯЕТСЯ СОБАКА.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДОРОГА

Дорога тянулась серым серпантином по хвойному дремучему, с голубизной, лесу. Старенькая «Волга», прозванная «белочкой», укачивала, как зыбка, младенца. Тянуло ко сну. Собака спала покойно на заднем сидении. Глаза мои совсем собрались в « кучу». Автомобиль «Волга» был очень предсказуемым в силу его глубокой старости. По тундровым дорогам катился безотказно, хотя, наверное, ему и не хотелось. Иногда нет-нет да покажет свой нрав: «чихнёт в ноздри» — тормози, «кашлянет» — едь тише, «Зашипело» — колесо спустило: стоять! На этот раз он нам такие «кренделя» не выкидывал, хотя и было заметно, что скрипит, старый, но ползёт.

ГЛАВА ВТОРАЯ

НОЧЛЕГ

Решили остановиться на ночлег. Видим: и сука наша устала, так как только-только откинула своих сосунков. « Разбазарили» всех. Пристроили всех десятерых щенят: кому — за деньги, а кому — и даром.

Стали искать место для парковки. Тут — болото, там — непролазный и не проездной валежник, здесь — кустарник. Короче, всюду «бурелом».

Наконец, мой друг, дымя своей трубкой, промямлил: « Фу! Как надоело. Рыщешь — рыщешь в поиске благодатного места, а его всё нет и нет. Мать… тфу! Сплюнул. Мошка заела, и табак этих, окаянных, не берёт…»

-Да, ладно ты! Потише , в выражениях!

-Завыражаешься тут, коль зажрали…

Смотрю: вытряхнул табак, и ещё раз сплюнул, и начал на лицо натягить майку, и так стал похож на голову некого чудовища. В этом мрачном лесу будто бы появилось морское чудище, как осьминог. Стало жутко. Майка его была какого-то малиново-оранжевого цвета. В дырках для глаз жутким лунным светом блестели очки, которые вызывали ещё большую страхолюдность. Благо дырки оказались на месте, где находятся глаза. Комары с мошками ещё больше рассвирепели и втыкают свои острые стрелы то в одно место тела, то в другое. И так кружат, будто стая ворон или татаро-монгольское иго — тьма тьмущая. Не избавиться от них… Их жало гораздо больнее, чем укус пчелы или осы.

— Ну и страшный ты, прямо-таки осьминог настоящий, только с оружием мази от комаров да табака, — буркнула я.

-Да! Куда деться от этого гнуса?

— Нигде ты не найдёшь от него спасения в тайге, да и нужен он для природы. Кругом болотные места тут,— как бы невзначай буркнул друг, ещё глубже и глубже затягивая в себя дым.

Комары с мошками ещё больше свирепели.

— Где бы найти и выработать или, Бог его знает, разработать, или уж создать такой вид насекомых, чтобы они уничтожили этих кровососов. Даже птиц на них не хватает.

— Может, и создали уже, но мы с тобой не знаем. Слышала я, что есть такой вид саранчи. Вот её сейчас в Карельском лесу и не хватает.

-Короче! Комары ни комары, мошки ни мошки, останавливаемся здесь. Всё равно лучшего места нет. Да и в тайне здесь от людских глаз и автомобильных фар далеко. Мы их видим, они нас — нет.

Мы решили раскинуть свой шатёр надёжности на ночлег в девственном лесу.

Это было место высоких и буйных елей, сосен и пихт. Они шумели, словно шептались между собой, качаясь на ветру. Особенно мелодичным было «подвывание» сосен, словно они были на небесах. Скрипели, будто уставшая скрипка. Они о чём-то шептались друг с другом. Казалось, сам Бог соснам и Ангелы елям говорят, что надо петь, а песней бороться с ветром, который талантливо дирижировал оркестром бора и ельника. Слышалось всюду:« Фсю — ву — тю — мю — сю!» Эта музыка деревьев менялась в зависимости от направления ветра. Жаль, не было магнитофона. Сколько музыкальных тонов?.. Здесь были все ноты и весь алфавит звуков. Где-то треснет дерево — и дробь барабана облетит всю лесную округу. К этой мелодии добавлялось шарканье автомобилей, которые бежали и бежали с севера на юг и с юга на север. Словно гитара, бренчали осина и берёза. Заслушаешься. Какое обилие мелодий и звуков — голова кругом? И хочется танцевать и танцевать: воздух до того чист и прохладен, как только что вычищенная и вымытая сцена, где я танцевала много лет подряд, пока не вышла из строя, как беговая лошадь. Танцору остановиться трудно даже после сломанной ноги…

Где-то, как умелый барабанщик, треснет дерево, а если ещё внимательнее прислушаться, непременно услышишь туканье дятла. Он-то, словно носом-молотком заколачивает гвоздь при строительстве своего дупла. Хвоя меж собой переговаривалась, и я слушала этот трепетный говор. И немела…

— Ну! Что застыла, как изваяние,— окликнул меня мой друг. Распоряжайся!.. Где место для костра определим? Как разожжём его и как потушим? Есть ли водичка-небыличка, светлая « Маричка». Тут, куда ни глянь — всюду красота безумная: даже коряга напоминает детство. Так и кажется, что сейчас Кощей Бессмертный вынырнет с Бабой— Ягой из темноты — жуть охватывает. Её костяная нога не страшна. А вот посох, который Кощей держит — его бояться надо. А ну погонит нас?.. Смеюсь, шучу. Не лес, а сказка! А бор он всегда сказка. Всё здесь из далёкого детства. Всё здесь из сказок, которые мне когда-то рассказывала бабушка. Она, как никто, рассказчик была умелый. До сих пор я с собой в огромном «рюкзаке» несу их без устали по всей жизни: и про Шурале, и про Чёрного Ворона, и про Лиссавету Огненную, и царя, разрушителя града Божьего, и про Волка — Цесаревича, и, наконец, про Ивана Умного.

-Слабо! Нет! Нельзя это не любить. Мало восхищаться всем этим совершенством. Любить и беречь надо.

— Вот и я за то же!

— Да уж! Да уж! — прервал меня попутчик снова, прикуривая.

Что это у тебя одни частицы да междометия. Конечно, моему попутчику трудно давались слова, дюже был не общителен, иной раз добавит: «Переведи!» Приходилось пояснять, что к чему и зачем применено то или другое слово.

— Я немею от безумной красоты леса. Бог мой, теряю рассудок — слов нет. Одни мысли и впечатления. Разве мало сказано одними междометиями…

-Ты такая же прелесть, как эта красотища вокруг. Сама ты, как ёлка пушистая, и притягиваешь к себе до безумия, подошёл и поцеловал меня, что я не знала как ему на это ответить и что сказать? Оба обмякли. Забыли где мы и что мы…

-Да! Ладно! Будет лирики, — и я его резко оттолкнула от себя, чтобы дело не пошло дальше, чем наше путешествие и случайная встреча, из которой каждому нужна была своя выгода. Мне доехать до старого, умирающего отца, ему — бесплатно до Питера, кажется, к каким-то родственникам. Так что не случайно, всё вроде бы было продумано.

— Короче, сюда складываем шмотки, и разжигаем костёр, — добавила я, отплёвываясь от гнуса.

Тут поблизости сооружаем конуру для собаки по кличке Непродажная Шкура.

— На этой площадке бесплатная стоянка для нашей «тачки»,— промямлил мой знакомый по вынужденному путешествию.

Поскольку нам правдами и неправдами надо было сохранить Непродажную Шкуру здоровой и невредимой, так как она нам была пистолетом, саблей, ножом, топором, одним словом, оружием.

Её клыки не одну из дворовых — Швабру с Веником —, которые собираются целыми сворами у мусорных контейнеров возле подъездов и которые устраивают целые баталии, смертные бои за овладение тем или иным съестным, порвали. А что говорить о диких зверях? Каждая свора охраняла свои баки. Не знаю, может быть, эта свора и нет-нет да человеческим промышляла из этих самых мусорных ящиков. Нет-нет да передадут по телеканалу нашего города:«Там нашли руку в контейнере, подальше — голову человеческую, искромсанное тело. Собачьи «дворяне» грызлись на смерть за эти мусорные цинковые «гробы-ящики» — это точно. Что они там находили? Всё находили, что мешало человеку.

Но стоило показаться Непродажной Шкуре во дворе: всех дворовых собак сдувало, как ветром. И метались они из стороны в сторону, как сопля в полёте. И не только исчезали дворняги, но и двуногие человеческие обличия. Это в основном были люди, лишившиеся по разным причинам своего жилья, спившийся люд, сборщики мусора, работники по сбору бутылок, народ, освободившийся из мест заключения, которых никто и нигде не ждал и которым некуда было идти, гастарбайтары, и другие, и другие. Здесь у мусорных ящиков можно было встретить даже вполне приличных людей, как, например, художников, которые создавали своими даровитыми руками всякие диковинные вещи и потом выставляли их на обозрение человечеству. Я знала одну ткачиху настенных полотен. Она была известным художником, которая создавала на радость людям ковры, паласы, панно. Кого только здесь не увидишь — всех, как ветром, сдувало при появлении Непродажной Шкуры.

Как это она умела делать, одной ей известно. При всём при этом ни одной твари её клыки не порвали. Все люди во дворе её называли не иначе, как гризли, а если быть совсем точной, «грызли». Мощная была сука — настоящий медведь.

— Здесь и переночуем, — нарушил мои мысли мой спутник.

Тут в мрачном таинственном лесу было тихо. Но где-то и хрустнет ветка. Может быть, белка скачет с ветки на ветку. А может, и лось топчет свои угодья. Перешёптываются между собой ели и сосны. Багровел своими гроздьями брусничник. Сборы ягоды-брусники мы оставили на потом.

Выкинули из машины еду, палатку и стали обустраивать свой маленький семейный дом среди картины живой природы. Непродажную Шкуру привязали за гибкую берёзу, чтобы мягче было её шее при лае и чтобы не рванула куда-либо. Тут же из лапок ели сложили конуру на случай опасности. Шкура только как полмесяца щенков своих откинула. Тосковала по ним долго. Скулила часто. Искала своих щенят. Мать была отменная.

Происхождения она была неведомого. Никто не знал, как она появилась щенком во дворе. Зачастила на наш коврик у двери. Жалко её стало. Скулит в холодную северную зиму, в тепло просится. Вся семья пожалела, и приютили мы её. И ни разу в последующем об этом не пожалели. Росла ни по дням, а по часам, как в сказке. Вымахала до 90 сантиметров в холке и 90 сантиметров в длину. Красы неописуемой оказалась: гривастая, пушистая, золотистого окраса. Глаза, чёрные, как угли, взглянет — дрожь охватывает. Лапы её с руку мужика, в обхвате 35-40 сантиметров. Медведь. Есть сущий медведь!

Так же внезапно она вдруг стала щенной. Видимо, от такого же, как сама, кобеля. Этот момент не уследили. В один из дней она пропала. Где только мы её не искали. Через неделю объявилась у двери на коврике. Как сбежала неожиданно, так же внезапно и вернулась.

Болтался во дворе один кобель среди мусорных контейнеров, громадный, гривастый, пегий по окрасу. Всё время дворничиху Парфушу сопровождал, которая тащила за собой коляску с бутылками и у которой была вечно шаткая походка и постоянные синие, желтовато-коричневые, с чернильным оттенком, разводы на лице. Не недоглядели мы свою Шкуру. Да и подмахнула она тому пегому псу, видимо.

Где уж Парфинье за своим усмотреть? Кобель он и в Америке кобель. А мы вот долго стыдили свою суку. Только толку с этого мало. Дело было сделано. Надо было готовиться к приёму щенков — её урожая. Что тут скажешь? Понесла, так понесла. Не вести же её на аборт. Никто из ветеринарных врачей ещё этого не делал в мире. Её главное качество было в том, что пожитки хорошо сторожила, заметим, без оружия.

Долго мы сокрушались. Вся семья была в трансе. А случилось это перед самым отпуском, которого ждёт, не дождётся каждый северянин, в надежде своей, хоть краешком своей души притронуться к тёплому южному солнцу: отогреться, оттаять душой и телом, нанести себе шоколадный загар, чтоб созерцать своё красивое, отдохнувшее тело. Каждому хочется похвастаться: как отдыхали? Где отдыхали? Где можно лучше провести долгожданный отпуск? Похвалиться своим загаром перед "бледными поганками", как мы, северные люди, себя именуем. Особенно гордятся смуглостью женщины перед мужским полом, оголяя свои члены тела, вызывая на секс. Все красавицы!

Ну, как тут корить Непродажную Шкуру? И она не раз хвост отворачивала. Крутила и вертела перед носом своего возлюбленного кобеля — вот и понесла. Что тут скажешь? Обдурила нас природа…

Бабьё, конечно, хитрее. Они подкладывают своё тело под мужика для удовольствия. О рождении детей не задумываются. Дети только по плану рождаются. А если и случился казус случайный, то стараются избавиться правдами и неправдами. Что им до Шкуры? Они же только о своей шкуре думают. Тут и задумаешься: кто благороднее человек или зверь? А если родят, то часто не кормят грудью. Опять же свои груди для удовольствия сохраняют. А то, как же? Мужик любить не будет. А если нет грудей, то увеличим. Где в грудях молоку взяться? А что дитя? Оно на искусственных подкормках вырастит, но здоровым богатырём не станет. Где уж здоровым в армию пойти служить для охраны недоступных границ родины? А зверь тем и здоров, что щенков мать своим молоком кормит. Вот и сравни: у кого больше достоинства? Получается собака выше по инстинкту, чем человек, так как он своему ребёнку — «спиногрызу» с самого рождения резинку в рот суёт. Ешь! Не хочу!

-Возьми, милый! Ешь, пей и расти на казённых и искусственных хлебах. До роста ли тут. Одни заморыши пошли. А когда в ум войдут, начинают себя всякими препаратами кормить, чтобы мускулы выросли. Поговаривали в городе, что несколько культуристов преждевременно умерли. Вошли в моду японские единоборства: дзюдо, айкидо, ушу. Бокс и борьба — это, само собой разумеется. Жил-жил богатырь — и вдруг внезапно в 40-45 лет не стало мужика. Перевёлся русский мужик — на соске вырос. Обессилил. Запил. Загрустил. Тоска по настоящему делу гложет. Одно: "купи-продай". А доход: «шиш» с маслом. А иной раз и без масла ничего.

Одно осталось собакам позавидовать. Их житьё-бытьё куда пригляднее, если хозяин хороший. Ну, а если нет такого, то тоже ничего. У каждой дворовой свой мусорный контейнер имеется, где можно поживиться, даже мясом или рыбой. На крайний случай и кость сгодится, чем ничего.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

РАЗДОР

Пока судили да рядили, два месяца «корова языком слизала». В один из дней наша золотокудрая Непродажная Шкура засуетилась. Давай рыть пол лапами, гнездиться. Тут всё пошло в ход: фуфайки, подстилки, пелёнки и старьё из гаража, даже солдатская шинель, побитая молью, пригодилась. Как-никак сука щенится. Захлопотали домочадцы: загрустили, затосковали — срывается долгожданный отпуск. Не быть, видимо, сей год ему. Пропал год. Корить меня стали за мою жалость ко всему живому. Даже вытравить у меня эту жилку пытались. Ну, думаю, спасаться надо нам с Непродажной Шкурой. А то, гляди, обе на помойке окажемся. Крупный разговор однажды произошёл со всеми домашними мужиками. Спутаться с кобелём просто, а вот ощениться честь по чести куда сложнее.

— Нечем тебе, баба, больше заняться? О внуках душа ноет, видимо. Завела тут псарню,— процедил сквозь усы глава семейства.

-Не пройти и не проехать из-за этого «полового» коврика. Ишь откормила медведя. Кругом пух да ость одна. В люди не показаться — аромат уж далеко не из Парижа,— вопил старший отпрыск. Он чистюля, конечно. Но только внешний лоск и видел, а душевных качеств ни на грош.

-Зачем я вас, дармоедов, кормила и поила, "кобели человеческие», пьянь ненасытная, я лучше б сто таких, как Непродажная Шкура, выкормила и вырастила. Она к дому мордой лица повёрнута. Какое-никакое домашнее тряпьё сторожит. А что касается вас: всё из дома зенками на улицу смотрите. Скотина помнит, кто её кормит и поит, где её кормят и поят, она галопом домой бежит, а вы? Вы в подмётки ей не годитесь,— не стесняясь в выражениях, распекала я своих.

Короче, сбежал люд из дома, наверное, спасался от собаки. Хотя… что от неё спасаться? Они, когда и собаки не было, к дому им тропу замело. В любовные истории кинулись. А что мать? Каждый из них думал, что там им золотые хоромы предоставят и еду на блюдечке с золотой каёмочкой. Врата расписные откроют. А они будут ходить в белых носках по паркету. Порадоваться бы мне за это, да только всё с годами оказалось с точностью да наоборот. Старшего тюрьма ждала, среднего — грабёж и сумасшествие (психиатрическая больница), младший еле-еле от «финки» уцелел — хирурги откачали. Ну а что касается главы семейства, сгинул в неизвестном направлении, неизвестно с кем. Ох, любил куражиться, да погулять. Нашёл под старость зазнобу и канул в лету.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ЩЕНЕНИЕ

Пока в доме шла перепалка, Непродажная Шкура стала выкидывать своих сосунков. Первым появился на свет пегий кобелёк. Вот тут и выяснилось доподлинно, что папаша его и есть Парфушкин кобель «сборщик бутылок». Нужно было срочно на шеи банты с кличками надевать, чтоб не перепутать, кто за кем следует. Они ж, как саранча — не разберёшь, особенно если одной масти ненароком. Ну, думаю, возьму за основу кинофильм « Белое солнце пустыни», где много разных туркменских и узбекских имён персонажей. Опытные кинологи говорят, что собакам нужно клички давать по их месту обитания. Например, ротвейлерам и доберманам дают клички со слов немецкого языка, бульдогам, бультерьерам — с английского, а собакам с гор Казбека и Гималаев, песков Кара-Кума лучше подходят клички из тюркских языков. Даже слухи проходили в кинологической ассоциации, что де такие собаки с кличками мест обитания жизнеустойчивее. Такова примета.

Итак, первым появился Абдулла — это был мощный и крупный щенок.

Очень уж запоминающиеся имена из знаменитого фильма. Шедевр, а не картина. Раритет среди современных фильмов — пустышек мыльных.

Заскулил пегий Абдулла. Лижет его сука, холит. Всячески вертит и крутит своим носом — туфелькой. Здорово её нос в профиль схож был с дамской туфлей. И так подкинет своего кобелька-щенка и сяк швырнёт. Ну, думаю, хана Абдулле с такой неуёмной матерью.

Завертелась сука, закрутилась спиралью, лижет себя со всех сторон: то лапу свою задерёт кверху, то по морде лица проведёт лапой, будто виноватится передо мной. Вдруг клочья шерсти своими клыками начнёт выдирать, словно расчёсывается. Это она тёплое логово своим отпрыскам готовит. А что уж стыдиться? Новая жизнь появляется на Белый Свет. Дело сделали они с кобелём — решай владелец-это твои проблемы, хозяин.

Худо собаке! Худо! Первый раз, как в первый класс. Но самое главное без акушерки сама справляется. Эх, мудра природа. Главное ни звука не произносит, только изредка поскуливает. Вскоре следом за Абдуллой появилась белая, как снег, Гюльчетай. И щенилась и щенилась сука. Так ощенилась десятью за один день. Я успевала только-только вспоминать клички и навязывать банты. Тут появились Лейла, Зухра, Гульсамига, Зарипа, Зифа, Зульфия, Ильдар, и последним был самый маленький Сеид— Чайник, малость с глупецой. Что делать? Сразу в одной квартире оказалось одиннадцать голов зверей. Как я с ними разберусь? Похоже, дала моя любовь к живому осечку. Мало того потеряла всех друзей, испортила отношения с родственниками и соседями. Но, как говорится, «велика беда начала», да и «где наша не пропадала? Пробьёмся, как на фронте. Тяжело любить собак, а ещё тяжелее их терять.

Помнится мне: было это в глубоком лесу, на 209 километре по финской дороге.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЖЕСТОКАЯ СХВАТКА

Ничего плохого не предвидилось в этот прекрасный солнечный, таёжный день. Ярко светило солнце круглые сутки, и было так светло — читай книгу. Где-то на далёком озере крякали утки, каркал над макушками елей и сосен одинокий ворон, стрекотали белобокие сороки, извещая какие-то новости, там и сям шуршали в камышах кулики в ерике, шелестела между дерев сова — всё жило и шевелилось в короткое полярное лето. Тайга была насыщена жизнью, весёлым пением птиц и могуществом животных.

А вот и пробежал совсем юный заяц, который не знал пока опасности, которая могла встретиться на его пути в виде лисы,а, может,совы или ястреба. Он резвился среди можжевельника, вереска, черники и брусники: подскакивал то к одному, то к другому кустику, и, мне показалось, что-то с них срывал: то ли ягоды, то ли листики своим стариковским, будто беззубым, ртом.

Меня клонило ко сну. Это был морошковый период. А в этот год её было так много, что по поводу этого у меня экспромтом пролетело в голове:

Выросла морошка красная,

Словно розы у озёр.

Нипочём тайга ненастная,

Расстелился бархатный ковёр.

Наступила полночь. Солнце никак не хотело уходить за горизонт. Очень хотелось продлить душе день, которого так не хватает в тёмное зимнее время. В ногах чувствовалась слабость и, конечно, хотелось вытянуться, а это можно было сделать только, расстелив оленью шкуру на песчаной дороге. Дорога была настолько плотной и не уступала асфальтированной, хотя она практически была всегда пустынной. Леса вырубили и остались высыхающие болота, где перемогаясь, рос морошечник. Осушены огромные синие озёра. Пешком дойти до этого места было очень далеко для ног человека. Сюда мог забрести только случайный путник или заблудившийся грибник. Самый проходимый транспорт — это мотоцикл, двухколёсный конь, который мне когда-то выделял колхоз, чтобы я изредка объезжала пастбища и укосные угодья. Правда, потом заменили знаменитым автомобилем марки « Запорожец», который в народе обозвали «запором». Был он малинового цвета под стать моим алым щёкам и нецелованным губам. Не председатель же я, а просто зоотехник — не мне ездить на «Волге». Мой «Запорожец» был не то что «Волга», самая крутая из крутых автомобилей, который заскакивал в такие места, куда ни один «Козёл» не пролезет.

Думаю: спать в автомобиле не буду. Ноги затекут, и улеглась, постелив оленью шкуру, на песчаной дороге.

Поскольку с детства я была глухая после перенесённой скарлатины, то везде и всюду у меня жили всякие разные матёрые и не очень — псы. В любом случае предупредят либо лаем или хотя бы — рыком. Народ не понимал: красивая девушка, и зачем ей такая свора?.. И мне тоже было невдомёк, чем я их так раздражаю?.. Так и прожила до глубокой старости с собаками — и умру с псом на руках и у них на лапах.

-Ну, давай, Зырянушка, ложись, отдыхай! « Утро вечера мудренее!» А завтра доберёшь свои лукошки,— сказала я себе, устраиваясь удобнее и закрываясь двумя спальными мешками.

Ночь… Я никогда в лесу не боялась, да и привычным было, но, тем не менее, всё же было страшновато: всё-таки лес кругом, вернее, тайга на многие сотни километров.

Мошка словно взбесилась. Кусала все мои уставшие члены, даже забираясь в непотребные места. Намазалась мазью, думая, что она меня спасёт, но это было тщетно. Облепила всю мою одежду серо-чёрным покрывалом, и искала оголённое тело, где бы впустить своё жало.

Усталость взяла меня измором, и я начала задрёмывать. Слышу: на расстоянии километра что-то вдруг закаркали вороны очень зло и надрывно. Мне подумалось, что они так реагируют на нас, пришельцев из города. Может быть, не очень приятно им присутствие собаки и человека. Зло по-вороньи раскаркались, будто залаяли, как дворовые собаки. Я перевернулась на другой бок, в сторону леса и снова стала засыпать. Однако не тут-то было…

Верный друг-собака лежала, ко мне прижавшись спиной, и верой-правдой охраняла мой лесной сон.

Но вдруг… свирепо зарычала, что её рык повторило эхо. Мой сон, как пар, мгновенно испарился. Глаза были такие светлые и чистые с зеленоватым отливом, которые не было необходимости протирать кулачками. Поворачиваю голову в сторону вырубленной делянки и вижу: к нашему стойбищу приближается нечто большое и чёрное, с рыжим отблеском на спине от зари.

Мгновенно очнувшись, даю команду Любимице на взятие приближающего объекта командой:

-Мамочка, вперёд! Сон, как корова языком слизнула. Домашний зверь кинулся навстречу лесному дикому свирепому зверю. Смотрю и вижу, как моя защитница затрясла своими очёсами-штанами по бёдрам и понеслась вперёд: то ли к победе, то ли к гибели. Никто сейчас и предположить не может, что ждёт нас обеих, что ждёт мою верную подругу. Может, вдвоём сложим буйные головы среди этой страшной и красивой, вечнозелёной тайги. Моя собака бежит для свирепой схватки, как идут на ринг боксёры. Да и что может понять собака? На данный момент её задача правдами и неправдами защитить хозяйку. Она галопом помчалась в сторону свирепости. А свирепостью той была росомаха.

В какое-то мгновение поняла, что, наверное, зря я дала команду на взятие. Но опять-таки мне–то тоже страшно и не просто страшно, а очень страшно. А вдруг пойдёт этот зверь на меня, что я буду делать? Ведь у меня нет ни ружья, ни острого топора, ни мало-мальски режущего ножа. Что сделаешь полу кухонным, полу перочинным ножом? Тонкую ветвь не срезать. Разве только грибы собирать? Да и это с переменным успехом — раскромсает ножку гриба и только.

— Стой! Стой! Назад! — я кричу вслед зверю. Но… поздно. Вот-вот они сейчас сцепятся. Слышу рык. Очевидно, это и есть рык росомахи. Но Любимица моя уже вот-вот окажется на боевом « ринге» росомахо-собачьих боёв. И тут я вспомнила про собачьи бои, на одном из которых мне пришлось присутствовать случайно.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

БОИ ПО ПРАВИЛАМ И БЕЗ ПРАВИЛ

Происходило это в энском городе Икс. То, что я увидела, меня повергло в шок. Ц

елый год приходила в себя. Зевак и зрителей был битком набитый стадион, который был схож с кортом для хоккейных игр. Он был закрыт достаточно высоким забором, чтобы звери, предоставленные для боёв, случайно не оказались на территории, где находятся зрители. Каждый хозяин гордо держал своего питомца, разумеется, рассчитывая на победу. Кому ж не хочется обладать не только кубком победителя, но и получить огромный гонорар за победу. Здесь ставились ставки на доллары и евро. Организаторам этих зрелищ текли в карман баснословные прибыли. Для боёв допускались только кобели. Здесь были такие красавцы — это были породы бойцовых собак: ротвейлеры, бульмастифы, неопалитано мастино, бультереры, бульдоги и самые свирепые — стаффордширские терьеры, кане корсо, кавказские овчарки. Конечно, самыми гордыми и интеллигентными были собаки породы среднеазиатская овчарка или Туркменский «алабай». « Алабай» с тюркского языка переводится, как «розовый» богач. Вышел главный арбитр в круг, в котором находились собаки и владельцы. Он был одет во всё кожаное, которое было белоснежным и сияло на солнце, как коленкор. Ботинки были высокими на толстой подошве и зашнурованы почти до колен, были под стать всей одежде по цвету. Я обратила внимание на то, что у него на шее было нечто, похожее на широкий обруч; это нечто полностью до подбородка закрывало шею. Я подумала, что это, наверное, защита от нападения, ненароком сорвавшегося, озлобленного, затравленного пса.

Звери в природе при нападении всегда хватают за шею. Самые слабые и уязвимые места у зверей хвосты, уши, шея. Может быть, и принято обрезать, по-научному, купировать уши и хвосты, особенно у бойцовых пород.

По микрофону объявили: «На ринг приглашаются собаки лёгкой весовой категории: стаффордширды, следом за ними приготовиться владельцам бультерьеров!» И вот гордо прошёл со сверкающим на солнце всеми цветами радуги ошейнике тигровой масти кобель — стафф. Шёл он гордо, будто благороднее и горделивее его не было. А хозяин со смазливым лицом и отпущенным, как у беременной женщины на последнем месяце, животом, шёл, задрав голову к небу, как великая правительственная персона. С трибуны послышались смешки и выкрик: «Цезарь, смотри не подведи!» Видимо, этот пёс в боях был не новичок, так как на его морде было несколько шрамов и глубоких царапин от клыков, и, мне показалось, что на одном глазу этого красавца было бельмо и шла полоска, давно зажившей, раны. Разумеется, у него был не первый бой, а, может быть, и не последний. Осталось совсем немного ждать.

Обычно затравку в боях всегда начинали с опытных собак. Зверь, как предводитель войска на войне, обладая большим опытом, показывал другим, как надо участвовать в боях без правил.

Хозяин всячески его хвалил и подбадривал. С трибуны вдруг какой-то писклявый голос пронзительно закричал: « Папа! Папа! Береги Цезаря, береги! Я его очень люблю! Без него я не смогу хорошо учиться!»

По микрофону неистово гаркнул главный арбитр: « Уберите всех детей до четырнадцатилетнего возраста, в обратном случае соревнования отменяются!» Началось смятение. Все зрители загонашились, захлопали сидения от стульев и родители с малолетними детьми стали с большой неохотой покидать ринг. Кто-то матерился, кто-то говорил, что правильно. Зачем маленьким детям видеть такую жестокость. Наконец, это не скачки и не бега лошадей. Что здесь делать несмышлёнышам?.. Прошло около получаса, прежде чем вышел другой участник. Он был гораздо скромнее. Хозяин и собака были под стать друг другу. Кобель был очень молод и играл с хозяином, пока тот не утихомирил его: « Фу! Отстань!» Владелец схватил его за загривок и почти поднял, как безмен на весу. Несмышлёныш, видимо, впервые будет показывать свои острые клыки. И почему-то его кличка была "Бастард". То ли был он рождён от королевских кровей, то ли произошла какая-то ошибка в его появлении на свет?

Далее проследовал немец-ротвейлер, излучающий по спине затухающее вечернее небо. Виляя своим курдючным задом, следовал неохотно, порой огрызался. Кто-то с трибуны выпалил: «Немцев только здесь и не хватало!..» Видно, крикнувший яро ненавидил немецкую расу и злобу свою переводил даже ни в чём на неповинных собак. Это был смуглый бородач. Остаётся только догадываться, что его побудило к такой дикости и ненависти. Причём тут собаки? Они ведь национальности не ведают.

С огромным достоинством и уважением к себе топали «собаки-кавказцы», так похожие на медведей. По отношению к ним были только возгласы одобрения и восторга: как они были хороши! Кто-то в ближнем ряду со вздохом пробурчал: « Вот это собака! Всем собакам — собака! Ух, какой красавец! За него и буду болеть!» Но тот, кто восхищался этой породой, плохо представлял нутро этих домашних зверей. Ему и в голову не могло придти, что у этих собак схватка молниеносная не только к врагу, но даже убийственной может быть и к хозяину, когда у зверя плохое настроение. Этот домашний красивый зверь мгновенно хватает жертву за шею. Теперь стало понятным, почему судьи и дрессировщики надевают на себя широченный ошейник с шипами. Пары собрались. Скоро начнётся бой не на жизнь, а на смерть. Первыми на бой вышли стаффордширды. Владельцы с собаками стояли на расстоянии 30 метров. Вдруг свисток, и владельцы дают команду на бой. Самое интересное то, что традиционной команды «фас» не было. Все владельцы шифр команды держали в тайне. Рванулся первым рыже-пегий к тигровому. Хватка была мёртвой, как затянутая петля на шее. Пегий кобель был массивнее, его вёрткости мог бы позавидовать любой гимнаст. Тигровый тоже не хотел уступать: он теребил своего соперника за загривок, отпускал и снова хватал пегого за хвост, а тот, в свою очередь, норовил хватануть тигрового только за загривок, шею, уши, морду. Но… не тут-то было? Тиграш вновь вывернулся и схватил своего соперника за хвост. Вдруг хвост пегого, как всем показалось, так и остался в пасти тигрового. Видно было, как начала сочиться кровь пегого по бёдрам. Так и чувствовалось, что тигровый бьётся не по правилам. Чему научил его владелец? Может быть, тигровый не поддавался обучению в боях по правилам. Сейчас уже не определишь. Тигровый был на три года моложе своего соперника и был гораздо легче по весу. Бьются собаки этой породы всегда до крови. Зрелище неприятное для тех, кто боится крови. Но бои есть бои! И вдруг трибуна завыла по-собачьи и загудела, как дремучий лес. Тигровый сделал последний скачок на соперника и неожиданно для всех стал колошматить его из стороны в сторону за шею, взяв её снизу. Судья дал команду прекратить схватку. Шестилетний Пегаш лежал на земле, побитый тигровым, ослабленный, и ждал помощи от людей. Первым подбежал ветврач, следом за ним, матерясь, в рысь трусил хозяин. Не смотря на струи крови, он поднял и взял своего друга на руки и бегом понёс в карету ветеринарной помощи. Что думал владелец в это время, трудно было предположить: жалел ли он своего друга, может быть, сожалел о том, что его ненасытная душа привела собаку почти к гибели. Ведь у пегого это был не первый бой, но, видимо, станет последним. А, может быть, ненавидил его беспомощного, сейчас скулящего от боли пса. Во всех боях он всегда выигрывал. А тут? Какой-то несмышлёныш, совсем юный, как говорится, только выполз из пелёнок — и на тебе — нет собаки. Гордый «тиграш» шёл в ногу со своим хозяином, тёрся мордой о его голень, словно сожалел, что так всё произошло. Конечно, это была кровяная победа. Но ведь победа победой, а где скрыто в душе людей благородство. Самое главное — это ставка на большие деньги. И не только на большие, а на огромные деньги. Много ни мало — это один миллион долларов. Что тут собака?.. Главное для участвующих, это деньги, хоть и вымыты в крови. Олигарх развлекается… Он и платит. Остальные бои были невзрачными, можно только позавидовать собакам, что у них сохранено здоровье и сохранена жизнь, возможно, для других боёв. Мелкие породы особых впечатлений не оставили. Последними на ринге боролись за титул чемпиона кавказцы и туркменские алабаи. Сначала вышли медведи-кавказцы. Могучий, как объявили, Арыслан и не менее гигантский Уч Кудук. Хозяевами этих могучих псов были выходцы из Грузии. Это было видно по их национальной одежде и не менее знаменитой папахе. Причём надо заметить, папахи были белоснежно — белые, и они так элегантно смотрелись на смуглых лицах, непременно с усами, и красивым носом, с горбинкой. Говорят, что у них на родине — это и есть самая ни наесть гордость грузина-мужчины. Псы были какой-то неопределённой масти и не рыжие, и не чёрные, и не пегие. Кинологи эту масть характеризуют, как зонарно-чёрная. Но было очень любопытно видеть, что их лапы были почему-то белые, возможно,— это признак данной породы. Владельцы стояли на расстоянии 10-ти метров друг от друга. Ударил колокол. Собаки, словно кони, встали на дыбы, ожидая поединка. Владельцы еле удерживали этих гигантов: псы истошно лаяли и рычали. Понять было трудно: кто из них рычал, а кто лаял — пасти были у обоих открыты и обнажали белоснежные клыки, что говорило о том, что псы молоды и очень здоровы. Далее: один из владельцев, похоже, что хозяин Уч Кудука вдруг громко скомандовал, причём внезапно и неожиданно для владельца Арыслана: « Комарджоба, Уч!»,— и спустил с поводка пса. И тут произошло непредвиденное: Уч Кудук мгновенно бросился на робко стоявшего Арыслана, которого хозяин держал на поводке, толщиной с кулак, перехлестнув через пясть руки. Напавший Уч, оказавшись на свободе, вышедший из управления, таскал своего соперника, а вместе с ним волоком валял по рингу и хозяина Арыслана, который, как не пытался, не смог высвободить свою пясть из поводка. Наверное, на последующее должен каждый собаковод знать, что ни при каких ситуациях нельзя поводок захлёстывать на пясть. Кстати, мне был очевиден такой пример трагедии, как доберман затащил своего хозяина под колёса автомобиля, который впоследствии от многочисленных ран скончался в клинике — спасти не удалось. Трибуна ревела от негодования. Судья был в крайнем недоумении. Подбежали здоровые мужики, чтобы как-то растащить псов. Но не тут-то было: Уч всё яростнее и свирепее кидался на соперника и эпизодически таскал горе-хозяина: то за руку, то за ногу. Благо как-то хозяин свернул свою голову, разъярённый пёс в пасти с рукавами и ботинками отступал, но ненадолго.

Стоило только владельцу Арыслана поднять голову, как зверь снова накидывался на соперника, а вместе с тем и на человека. Клочья шерсти летали хлопьями, как чёрный снег. Наконец, завыла сирена: появилась скорая карета и пожарная машина. Из рукава автомобиля для тушения пожаров, на дерущихся хлынула обильная струя водопада. Вся троица притихла: ошарашенные псы, мокрые, замолкли и только поскуливали, зализывая свои раны, и тихо стонал владелец Арыслана, которого вскоре на пару со своим питомцем увезла карета скорой помощи. Это было незабываемое жестокое зрелище. Разумеется, победителем и с миллионом долларов в кармане стал владелец Уч Кудука — такова цена собачьих боёв. Продолжать ли дальше бои? Комиссия зашушукалась, — и наконец, решила продолжить зрелище. Наступила очередь для среднеазиатских овчарок, в народе прозванные «алабаями». Были предоставлены две пары. Первые вышли на ринг самые высокие и с головами «кёпик», пожалуй, в холке не ниже метра, то, может, и более. Эти гордые спокойные красавцы были любимцами людей. Их в народе называют интеллигентами. Владельцы были в обыкновенных спортивных костюмах — женщина и мужчина. Каких-то особых примет у хозяев не было, если не считать того, что женщина была до сорока пяти — пятидесяти лет и молодой где-то лет тридцати человек, которого, кажется, звали Петром, и он был священник. Псы им были по пояс. С трибуны послышалось: « Батюшка, Пётр! Не посрами нас!» Борода Петра была заплетена в косичку, а на голове была спортивная шапочка. Среди зрителей было слышно, как шептались миряне: « Надо же сам батюшка выставляет своего любимца…» Батюшка Пётр и пошёл на это с целью, чтобы получить денежный приз, который, по его мнению, должен быть потрачен на строительство маленького храма и на лечение заблудших в жизни — бомжей, бичей, наркоманов и алкоголиков. Как ни кому, ему, Петру, эти деньги нужны, как священнику, для благого дела. Все его помыслы были направлены только на это. Он был монах. Его детьми являлись все отказники и ненужные в семьях люди. Он им был и мать, и отец, и кров. После удара колокола поп сказал такие слова своему другу-кобелю, на которого так надеялся: « Цирюльник! Иди, милашка! Победи!» Псы сначала легли: через пять минут побежали друг к другу. Цирюльник был белой масти, а соперник чёрно-пегий. С трибуны их было хорошо видно. «Алабай» батюшки молниеносно грудью сшибает своего соперника и кладёт его на лопатки. И на животе Тахтамыша, так, кажется, звали его соперника, мгновенно оказываются все три лапы белого. Он ждёт, когда будет дана ему команда — прекратить бой. Прошло минут десять, и он его не рвал, не кусал, не теребил, не рычал, а ждал. Цирюльник понял, что это его победа, только его. И он — чемпион! Батюшка спокойно подошёл к дерущимся и также спокойно молвил: « Молодец, милый! Многим нуждающимся поможем. Фу!» Пёс, как ни в чём не бывало, спокойно и равнодушно подошёл к хозяину, когда поп одевал ему ошейник, лизнул его в бороду, ожидая похвалы. С почестями этим вручили награду в виде чека. Дали настоящую из золота медаль! Такими, наверное, бескровными должны быть бои по правилам. Закончит строительство свой скромный храм батюшка Пётр. Поможет он униженным и оскорблённым и вообще «маленьким» людям. Как ни крути, люди они, хотя и опустившиеся порой многие. У всех есть профессии. Когда-то водили лайнеры в небе, ходили на кораблях капитанами, работали врачами и учителями. А теперь их спасение юный батюшка Пётр.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

НЕЛЁГКАЯ ПОБЕДА

Между тем в лесу начался бой на смерть. Кто кого? Либо Непродажная Шкура победит, либо росомаха. Смотрю в бинокль — летят клочья шерсти и катается клубок по поляне. Дрожь по телу. Уже не за себя боюсь, а за свою любимицу. А ну загрызёт росомаха мою охрану. Где и на какие деньги я смогу купить такую неповторимую в жизни собаку. Это для меня, глухой, не просто собака, а это мой любимый друг, спаситель. Опять сожалею о том, что дала команду на грызню. Подойти опасно. А ну лесной зверь накинется на меня.

И тут вспомнила заслуги Непродажной Шкуры. При мне она « ангел божий». А к чужим дьявол на четырёх лапах. А, поди, попробуй, зайди кто-нибудь в квартиру, даже лишь в подъзд: тут в ней пробуждается само исчадие зла.

Помню: произошёл один такой случай. Дело было так: это был самый первый показ её клыков. Даже не один был такой инцидент…

Позвонили в дверь робко в час ночи. Кто бы это мог быть? Сосед? Нет, не может он приходить так поздно. Опять же, может быть, что с дочерью у него случилось? Дочь наркоманией болела. Опять « гастроли» выкидывает капитанская дочка. Жаль смотреть на него при встрече. Вздохнёт, бывало, и молвит, понурив голову и закрыв глаза: « Мало— мать убила. В тюрьме просидела, а теперь вернулась убить меня. Уничтожит она меня! Уничтожит!.. Что будет с моим внуком? Не знаю…»

А, может быть, гость нежданный появился. Гостей не жду. Я одна. Мурашки пошли по телу, сыпь гусиная пошла по рукам. То спину заколет, то сердце забьётся, то ноги подкосятся. Как назло дома никого не оказалось. Старший сын — в местах не столь отдалённых — баланду хлебает. Средний и младший сыновья — в загуле: не найдёшь их по городу, какой девушке в любви изъясняются? Сам глава семейства к матери тот год отправился, где по приезде сына, водка льётся рекой. Боже мой, сколько способен этого зелья выпить только один человек? Тяжко вздохнула я глубоко грудью. Какой-никакой был бы мужик в доме? Не тряслась бы я сейчас от страха. Эх, как его не хватало сейчас. Хоть плюгавенький бы был мужичонка? Я и такому была бы рада. Открывать или не открывать? Любопытно, кто стоит по ту сторону двери? А, может, человеку помощь нужна? А я, бесстыжая, боюсь открыть. А если это Анжелика, соседка по площадке? Конечно, она наркоманка. Не раз голышом у меня от отца, капитана дальнего плавания, пряталась. Жалела я её. Девочка на выданье была. Мать её часто поговаривала, не свести ли их с моим старшеньким сыном. Куда нам нищим до богатых?

Мои мысли скакали и скакали галопом то к одной ситуации, то к другой. А в это время стук стал ещё сильнее и настойчивее. Всё не увязывалось. А, может, таксист забрёл по ошибке. Часто квартиру Анжелы путали с моей. А кто его знает? Может, и она специально адрес давала, чтобы не платить. Не понять больных наркоманией?.. Что у них в голове и что от них ждать? Не таксист это был. Кто? Мысли теряются, рассыпаются, как горох на гумне. Страх, больше прежнего, надвигается. Страшно.

— Кто там? Ответа нет. Ни звука. Я приложила ухо к двери и слышу: дышит. Дышит прерывисто, волнуется. Нутром своим чувствую — озирается по сторонам. И я, набравшись смелости, надрывно кричу:

-Что за дрянь сюда звонит? Отзывайся! Друг, ты, или враг? Непродажная Шкура была ещё полуторагодовалым щенком, но голос у неё был зычный. Рык, как у взрослой особи.

-Рр-р-д, хр-р.

— Молчи! Шёпотом на купированное ухо приказываю. Чуть-чуть затихнет. На страже: Крутит головой своей — то вправо, то влево и снова за своё: « Р-р-р! Бр-р! Хр-р-р-р!» Смотрю: звереет сука. Никогда ни на кого не кидалась. Если не считать прокусанную, усатую губу моего пьяного благоверного. Жутко не переносила запах табака и алкоголя.

Бывало, он придёт с работы домой, глаза жаром налиты, губы стиснуты, только, знай, на вопросы мотает головой, как клоун или дитя, не держащее головы.

— Что молчишь? Опять!

— Не опять, а снова.

Где это ты снова назюзюкался? Нализался, подкидыш!

— М-м! Му-му! Жестами, как немой, начинает показывать. Ничего не разберёшь. Порой, такую чушь несёт, что «уши вянут».

— Душу ты мою, окаянный, всю пропил. Сердце окаменело. Какое здоровье надо, чтобы всё это терпеть. Ничем тебя не перешибёшь.

— Мне, «мат», м-м, мать! И опять указательный палец в ход пошёл. Где тут слов набраться, чтобы пьяному высказать свою мысль. Язык-то к нёбу от « бормотухи» и «айсберга» прилип. На приличное вино денег не набраться.

— У Яшки что ли был? Или где в другой шайке болтался? Посмотри на себя, как помойный пёс явился.

— Мгх! У-у-у! Там дули мы в дуду.

— Саранча, ты, окаянная! Всё прожрал и пропил. Посмотри на себя! Зелёный весь стал. Один нос синеет, как колокольчик на лугу. Мурабу ты! Право слово Мурабу.

— Пр-пр-ль! Пр-виль-но! Мурбу. А ты кудига мокрая. Половик, ты, придверный,— переключился на собаку. А она, недолго думая,— хвать его за губу. До сих пор памятный знак носит — укус от собаки. Такие диалоги были почти каждодневными. В них ничего не менялось. Под конец разговора, будто протрезвев, добавит:

— Непродажка! Рыкни на неё! Иначе эта Утопия никак не угомонится.

Но однажды драка между благоверным и собакой была насмерть. Помнится, он её пинал по бокам и куда попало. Вся прихожая была в пуху и рваной одежде. До крови не дошло. И после этого случая мой истязатель неделю дома не появлялся. Между тем, в дверь снова постучали.

— Кто?

— Открой! Пантюхин здесь живёт? Должен он мне. Не бойся, открывай!

— Какой, такой ещё Пантюхин? Ты, может, квартиру перепутал? Отродяся здесь Пантюхины не живали.

— Открой, старая! Не бойся… Чего съюжилась?

— Нет здесь тех, которых ты ищешь. Наперечёт всех знаю, кто здесь живёт. Пошёл вон! Не уйдёшь — зверя спущу.

— Зверя, говоришь? Дворовых не боимся. Что ты там закудахтала? Открой!

— Будь, по-твоему! И я распахнула дверь. Стоит зверь с человеческим обличьем и монтировкой в руках. И… только замахнулся. Непродажка мгновенно встала дыбом — и хвать его за горло. Вижу, с ног его свалила. И давай его драть. Таскает его из стороны в сторону по тамбуру. Только уши, купированные, у собаки ходуном ходят. А мотнтировка так и покатилась по лестнице до самого мусорного контейнера со звоном.

На площадке между квартирами дрались двое — зверь и человек. Зверь свирепел, если начинал шевелиться пришелиц.

— Уб-б— ри, сука, суку! Задерё — т… стер... ва,— только и мог промямлить незваный гость. Слышу: замолк мой неприглашённый гость. Из бокового кармана выпал, как пила с рубчиками, нож. Хлынула, неизвестно откуда, алая жидкость: бордовое пятно в разливе увеличивалось и увеличивалось. В тамбуре лежал обессиленный бандит, побеждённый лохматым охранником. Я чётко себе представила, что бы со мной было, если бы не было этой собаки, которая когда-то прибилась к нам ещё крохотным брошенным щенком. Сколько раз я пыталась кому-нибудь подарить, продать, но никто её и даром не брал. Правдами и не правдами пытались продать на рынке. Так и присвоили кличку Непродажная Шкура.

Наверное, сейчас бы лежала в тёмно-коричневой луже крови я, а не этот «ошурок», наметивший в своей программе убить меня и ограбить.

С одной стороны, я как бы грустно радовалась, а с другой — застрял в горле комок и нашёл на меня страшный испуг, стояла я с открытой дверью квартиры, ни жива и ни мертва. Так произошло всё быстро и непредсказуемо. Зверю не дано было никакой команды. Собака самостоятельно защищалась и сама охраняла меня: зверь защищал своё место, свой дом, свою хозяйку, наконец, место, где жил, ел и пил. Это была его конура, к которой никому не дозволено приближаться. Это была её плошка, которую не должны сдвигать с места. Наконец, здесь рядом с ней стояла женщина, которой зверь служил верой и правдой и которую по-своему любил.

Лежало это что-то, похожее на человека, бессильным и ждало от меня же помощи. Оно охало. Оно покушалось на мою жизнь, а пострадало само. Это нечто лежало в эритроцитной грязи и поскуливало, ожидая жалости.

Меня кинуло в дрожь, колотило моё тело, словно в лихорадке. Голова кружилась. Никто из соседей не вышел, хотя, наверняка, все слышали. В голове была одна мысль: только не умер бы!

— Что делать? Звонить в милицию? Как они ещё повернут дело? Если что не так, то я буду виновата? Погубила меня Непродажка! Воочию представила суд. Тюрьма. Ой, ужас! Ох, кошмар! Надо было её удержать. Тогда сейчас лежала бы я. Что же делать? Делать-то что?

Тем временем багрово-красная лужа человеческой жидкости растекалась и растекалась по бетонному полу. Она стала образовывать некое русло большой кровяной реки с позиции насекомого. А вот тут и он, как есть, Петя, рыжеусый в «кирзовых сапогах» начал своими волосатыми лапами тихо потаптывать. Ему, конечно, так же, может быть, страшно, как и мне. Но ради любопытства тянет его эта река, кровяная, вязкая, с запахом человеческой солёно-парной плоти. Для « Петра Петровича» это и есть целое море, а, может, даже океан. Но он всё ближе и ближе придвигается к ней своим тараканьим шагом. Усы его исследуют, нет ли чего съестного? Нельзя ли здесь подкормиться? Тараканы, такие насекомые они не брезгуют ничем. И как его остановить? Наверняка, это разведчик… Скоро их выползет целый полк и, будто шубой, они накроют этого страдальца по его же собственной причине. Надо ли было ему домогаться моего жилища, чтобы сейчас оказаться в таком жалком положении. А ведь могла быть я! И как же мне остановить разведчика? Отшвырнуть его — не получится. Как же быстро они почуяли кровь. Под руками ничего не было, чтобы можно было его чем-то откинуть. Да и прыткий он. Я его пытаюсь откинуть ногой, чтобы он не лез в это уголовное дело. Ан! Нет! Не боится он крови, как человек. Меня стало поташнивать. Еле-еле удерживаюсь, чтобы не блевануть на этого лежащего. Почему человек боится крови? А, может, он и не крови боится. Он эту жидкость носит в себе, она его заставляет жить. Наверное, человек не крови боится, а смерти. Чаще всего кровь связана с болью и смертью.

Когда человек видит одно и то же продолжительное время в стрессовой ситуации, он уже ни о чём другом думать не может. И минута может казаться годом. Почему человеку делается плохо и страшно? А ведь подумать только?.. Человек почему-то не боится, когда годами носит в себе эту жидкость.

-Фу! Мерзко! Тошнит!

-Боже, мой! Наверное, я его с Непродажкой убила? Нет! Вижу грудь у него вздымается, значит, дышит и живой. Видимо, живучий, гад, как тот вор, который сорвался с десятого этажа с сумкой хрустальной посуды. Мыслил через крышу уйти. И превратился хрусталь в осколки, как и похититель. Сверкали осколки, как брильянты, а рядом умирающий человек, с жёлтым лицом. Любой нормальный человек сиганёт с такой высоты, в лепёшку разобьётся, а ему — ничего. Спустя полтора часа приехала милиция и скорая помощь — увезли. Хозяйка спугнула, не во время явилась. Когда его укладывали в скорую помощь, матерился рьяно. В сознании был, больно, наверное, ему. А милиция, как нарочно, ему ещё в руки сумку суёт, чтобы сфотографировать. Народ собрался. Люди ахали и охали, а кто и матерился. Дескать, плохо правоохранительные органы работают. Эта история вспомнилась именно сейчас для меня совсем в ненужное время, ещё хуже отягощая моё состояние. Долго об этом потом Лядка Шкурняковская вспоминала и гордилась тем, что вор не ушёл от возмездия. А чем тут гордиться? Наверняка, он остался инвалидом на всю последующую жизнь. Где бы, когда бы и в какое время суток не встречалась Лядка с жильцами, то обязательно затевала о чём-нибудь разговор, и непременно возвращалась к разбитому вором хрусталю, смакуя и радуясь. Вспоминала, как она напоследок его пнула. А, может, и запинала бы, если бы не стражи порядка. « Будет, хозяйка! Лежащего не бьют. Он и так уже за всё расплатился»,— буркнул усатый лейтенант. Толпа не унималась: « Бей его, Лядка! Чтоб другим неповадно было! Бей! Лупи его! Никто его не звал! Сам явился, не запылился! Поживиться захотелось». «Шмякни ему, чтоб охоту навсегда отбить!» — кричал седой старик, у которого самого было три сына, и все, по слухам, сидели за решёткой за бандитизм. Втихаря он рюкзаки с передачей собирал, да и отправлялся то на Печору, то в Вологду, то в Воркуту. А тут что? Чужое дитя корчится, которому отроду двадцать-двадцать пять лет. Лет десять об этом случае жильцы дома вспоминали.

И тут на, тебе! Снова беда в доме. Старые люди всегда говорили, что нельзя дом строить на могилах, точнее, это было английское кладбище, созданное во время интервенции. Много было крови в этом доме, но это уже другие истории.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ХРУСТАЛЬ

Но слухи слухами, а уголовник, сиганувший с десятого этажа, выжил. И суд был. Присудили ему 3,5 года и то условно. Неопытный вор был, а первачок. Не рассчитал свой шаг, когда перескакивал с лоджии на лоджию. А если бы не этот трагический случай с ним, наверное, на этаже ни у кого не осталось бы хрусталя и драгоценностей на этаже, если бы ему повезло первый раз. Но, как говорится, « Вышло в дышло». Он такие бы камни алмазов, изумрудов, аметистов и рубинов нашёл, поскольку на этаже жил геолог. Но не получилось, остались брильянты, самаргды и яхонты у геолога — какая досада. Перешёптывался народ, что известный геолог отдал их в музей на хранение.

Про Лядку Шкурниковскую говорили, что она укатила то ли в Ленинград, то ли в Москву-столицу. А иные уточняли, что будто бы с новым ухажёром улетела в Крым. Вскоре всё это забылось. А вот мне сейчас даже очень вспомнилось. Душу гложет, как собака кость. Покоя нет.

Мой взгляд вновь упал на лежащего в луже крови человека. И тараканы вдруг, откуда ни возьмись, стали облеплять его со всех сторон. И лезут они в эту, уже застывающую кровь. Достоин чести только тараканов не состоявшийся убийца и вор.

Мысли мои скакали от одного события к другим. Потирала я руки о свои боковые карманы, словно отмывая их в ручье от всего мерзкого, неприятного для рук, для головы тем более. Не покидала одна мысль: « Что теперь будет?» Наблюдаю: дышит мой душегуб. Вдруг зашевелился, затрясся, аки вымокший зверь на дожде. Поднял одну руку, потом другую и, перекрестившись, буркнул, выплёвывая мокроту:

— Бля… залет… зал… якорный бабай, где я и куда залетел?

-Дуй, ему говорю, отсюда, пока жив! В обратном случае милицию вызову — вот тогда и поматеришься, вор ненасытный.

— Пантюхиных я искал. Деньги они мне должны, старая. Вот уж пять лет, как за нос водят. Я, выходит, в нечаянный адрес «зарулил?» И не вор я вовсе, я за своим пришёл. Вот ты бы Пентюхина-то так, как меня уработала. А, блин, меня ты чуть не угробила со своей паскудной сукой.

— А почём я знала, что ты не есть вор? А ещё хуже, может, убийца…

— Скажи, как в люди выйти. Одна у меня к тебе просьба: «Вызови «тачку». Нечаянный грех я взял на себя, чуть, было, тебя не убил, а ты меня? И он медленно, покачиваясь из стороны в сторону, стал подниматься с бетонного пола, размазывая вишнёвую человеческую «живицу» кровь, где пролежал немногим два часа.

— Брр, фу! Выплёвывал изо рта «прусаков», которые без стеснения заползли к нему в рот, пока он лежал в полном беспамятстве. Ну! Ладно, мать, не сердись! Прокол! Я же не со зла к тебе забрёл — по ошибке всё вышло. А вот сука у тебя отменная! Всем собакам-собака!

— Будет! Постой там у лифта! Я «тачку», как ты называешь, вызову. И будь здоров! Не попадайся снова на зверя!

— Научен.

И он стал медленно, покачиваясь, растаптывая густоту крови и оставляя отпечатки следов сорок пятого размера, отходить к лифту. Такси прибыло сразу. Таксист, нелицеприятно выражаясь, словно что учуял, но молчал, ни о чём никого не спрашивал. Таксисты вообще лишних вопросов не задают своим клиентам — и ничего не видят и не слышат. Я ему была очень благодарна. Ни к чему таксисту быть свидетелем — затаскают по милициям. Это был 1993 год — год, когда в стране был беспредел.

Отойдя от дрожи, я успокоилась. Налила в шайку воды, выдраила тамбур и лестницу до блеска. Следов нет. Свидетелей нет. А значит, ничего и не было. « Гори оно всё синим пламенем»,— подумала я и пошла спать. С трёх часов ночи мы с Непродажной Шкурой проспали тринадцать часов кряду.

Я своего зверя зауважала ещё больше.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГОРЬКО — КИСЛАЯ МОРОШКА

Дерётся домашний зверь и дикий. Каждый защищает свою правду. Росомаха, как я потом выяснила, защищала своих детей, как любая мать. Мы нарушили с Непродажной Шкурой её покои. Здесь она была хозяйкой, здесь был её дом. Мы же — человек и собака — были гостями. Как говорится, « в чужой монастырь со своим уставом не лезь!» Никто из зверей и птиц нас не приглашал. Они здесь родились и это их дом. Никто нам не дал права вторгаться в чужие владения. Это только человек нарушает границы и пытается проявить экспансию по отношению не только к зверям, но и другим народам.

Смотрю в бинокль и вижу: слабеют звери. И тут, недолго думая, вырубаю незамедлительно, почти выкорчёвываю деревце берёзы, ибо её легко всегда вытащить с комом земли из каменистой тундровой почвы. И бегу к дерущимся зверями. Минуя страх, подбегаю и начинаю махать перед их мордами корнями берёзовой оглобли. Стараюсь не задеть ни того ни другого. Росомаха никакого внимания не обращает на меня. Шкура же при виде моего присутствия дерёт лесного зверя, свирепея, на смерть. Ослабла росомаха — ослабла и собака. Страшно. И решаю дать Непро дажной Шкуре команду своим рыком и зычным, как у глухих, голосом: « Фу!» И мы что есть мочи бежим прочь. Лесной зверь сначала лежал и минут тридцать зализывал раны, набирался сил. Потом, пошатываясь, видимо, ушёл к своим щенятам. Долго думала, как маленьких щенят росомахи назвать и нашла, что нет такого слова « росомахатики». В этот сезон морошка оказалась крайне горькой. Своего стонущего иногда зверя я привезла прямым ходом в ветлечебницу. Мы очень долго зализывали свои раны. Около полугода лечились, но победили и выжили. Больше мы в этот сезон не ездили на 109 километр. Я старалась объезжать это место стороной.

Между тем крутится сука — щенится. После пегого Абдуллы вылез весь белый по кличке Сухов. Абдулла, как комар, присосался к соску матери. Особенно нежно она тешила своего беленького: и зубы-то свои оскалит, и язык высунет, показывая, как мил ей второй щенок. Любо-дорого наблюдать: собачьей нежности нет предела. Итак, в течение суток выплюхнула Сулеймана, Сеида, Ильгазара, Диляру, Зухру, Лейлу и самого маленького Чайника. Раскидали их по рынку, как могли и как сумели. И поехали с другом и с ней всё же в отпуск.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ПРИВАЛ

Наконец, привал. Угомонились мы. Мертвецки заснули, особенно мой друг. Тишина. Чуть забрезжил свет, и я пошла «Плюс минус попить». Сделав «царские дела» стала звать непродажную Шкуру. Не слышно. Глухо, как в танке. Где она, думаю. Пошла её искать. Слышу: рычит и повизгивает сука. И ещё какой-то странный скулёж.

— Что бы это могло быть?— думаю про себя. И вдруг… Батюшки! Господь милостивый! Она ни одна. А с кем это она? Подхожу ближе и вижу: бурого медвежонка с белым воротничком на шее, который присосался к своей приёмной матери. Малый даже и не задумывался, что это не его мать. Так таскал за соски собаку, что та от боли, то ли от удовольствия повизгивала и поскуливала. Наверное, медведица погибла.

Хоть приёмный щенок, но всё-таки щенок. Видимо, молоко у неё кипело в грудях, что она медвежонка приняла за своего щенка. Она его лижет и таскает за гриву. Хватает клыками за белый воротничок. Скалится сука. Радуется. Всем лицом своим показывает, что «щенка медвежонка» усыновила. Вот человеку бы её мысли. Не было б тогда у нас брошенных детей. И где она его раздобыла. Небывалый случай. Впервые собака прикормила медведя.

— Мне, может, мерещится? Нет! И действительно — это медвежонок. Убили кормящую медведицу. Убили! Может быть, что-то другое случилось... Несомненно, что-то неординарное произошло. Нашла себе щенка только что ощенившаяся сука. Счастливая.

Я у её конуры просидела до самого утра. Вскоре встал и друг. Я его подзываю и показываю ему лесную сказку, которая была явью.

— Вот это да! Мать моя! Нет, это не сука! Дар у неё человечий. Зверя приютила. Что дальше-то?

— Что-что! Поедем уже вчетвером.

— Куда ж его теперь? Слепой совсем.

— Кормить будем.

-А там, глядишь, в зоопарк пристроим.

— Ну, зоопарк или зверинец. Найдём ему пристанище. Медведь всё же. Да ещё и редко встречается, плюс к тому в белом галстуке на шее. Редкая удача.

-Может быть, удача. Но вырастит это лохматое чудо, какие на картине Шишкина. Что тогда будет?

— Да ничего не будет,— завершила я диалог с другом.

Итак, дорога серпантином бежала к нам и от нас. Мы ехали вчетвером. Непродажная Шкура, счастливая со своим белым воротничком. Они мирно посапывали на заднем сидении. А мы постоянно оглядывали эту милую пару. И недоумевали.

А лес шумел и пел свою песню, перебирая струны хвои. Весело качалась могучая сосна. Похлопывали лапами ели. Улыбались счастливые белоснежные берёзы. Шептал сплетни кустарник. Было спокойно и радостно на душе. Отпуск. Вот он долгожданный отпуск.

POST SCRIPTUM

Мы Белого Воротничка сдали в охотничье хозяйство. Он и поныне там. Это уже огромный могучий лесной зверь. У него большая территория. Он оказался медведицей. Охотники собираются привезти из зоопарка самца — медведя, чтобы получить от Марии потомство. Охотники ей кличку дали Машка. Если будут какие-то новости о ней, то рассказ продолжу.

Начато 17 июня 2006 года и окончено 27 ноября 2010 года.

Крайний Север.

Фото автора.