vavikin — Суккубус 1.2

Рем вздрогнул. Его молитва была прервана, но чей-то голос продолжал говорить:

— … в страну, где нет порядка, но есть вечный ужас, и именно ужас бедствий и тьмы…

Что это? Кто это? Рем вертел головой, но в комнате никого, кроме него и роженицы, не было. Вот оно! Следствие греха. Следствие наказания. Исключений не бывает. Рем посмотрел на роженицу. Всегда одно и то же: где грех больше, там и наказание больше. Женщина выгнула спину и вцепилась руками в чистые простыни. Воздух сгустился и стал темным.

— Умерь свои чары, демон! — прошептал Рем. — Клянусь Богом, твой судный день уже близок. Ад ждет тебя. Ждет…

— Тебе не одолеть нас.

— Вас? — По спине Рема покатились капли холодного пота. Нет. Этого не может быть. У демонов нет согласия.

Роженица закричала.

— Где же твой Бог? — услышал Рем. — Почему он не спустится с небес и не остановит это?

— Не всякое зло приносит зло, — зашептал Рем. — Не всякое зло…

— А ты видел Бога? — продолжал голос. — Нет. Знаю, что нет. А знаешь почему? Ему наплевать. Мы дети его, а кто для него вы?

— Все, что от Бога, то приведено в порядок. Все, что от Бога…

— Так почему же ты мешаешь нам исполнить наказание согрешившего? Почему же ты препятствуешь желанию Господа нашего? Кто дал тебе право прощать содомский грех тем, чей возраст старше телесной жизни Христа?

Роженица снова закричала.

— Duo morsellus, — зашептал голос. — Смерть души и тела. Смерть души и тела…

Сотни мух наполнили комнату. Их жужжание стало невыносимым, и Рем зажал руками уши, но голос по-прежнему звучал в его голове.

— Смотри же, святоша! Вот души тех, кто отверг Христа, дабы вступить в брак с моим господином. Смотри! Разве они несчастны?!

Мухи облепили роженицу.

— Узри же лицо господина твоего! — громыхал голос, перекрывая ее крики.

— Я должен быть сильным! — твердил себе Рем. — Я должен быть…

— И будут же сильные сильно истязаны! — громыхнул напоследок голос, а через мгновение Рем услышал детский плач.

***

Мальчик. Рем завернул ребенка в простыню и вышел из пропитавшейся кровью и зловонием комнаты. Ожидавший за дверью отец был бледен. Он бережно принял из рук Рема младенца. Его наполненные болью раскрасневшиеся глаза вопрошали Рема о судьбе еще одного человека. Рем устало качнул головой. По небритым щекам мужчины покатились слезы. На нетвердых ногах он зашагал прочь, прижимая младенца к своей груди. Рем смотрел, как он уходит, и тошнота подступала к горлу.

— Вы сделали все, что могли, — сказал ему брат новоиспеченного отца. Рем обернулся. Высокий мужчина держал в руках конверт. — Ваше вознаграждение, — сказал он. Рем взял конверт. — Не стоит винить себя в ее смерти, — сказал мужчина. — Эта женщина была не из тех, о ком будут плакать.

— Двое уже плачут, — буркнул Рем, избегая рукопожатия.

— Моя жена приготовила ужин, — крикнул вслед мужчина. Избитые слова благодарности застряли в горле Рема.

Он вышел на улицу. Пара черных ворон сидела на высохшем дереве возле калитки. «Кар. Кар». Ржавые петли скрипнули. Вороны пугливо поднялись в воздух. «Кар». Одноногий голубь запрыгал прочь по мокрому тротуару. Проезжавшее мимо такси посигналило, но Рем не обернулся…

Бармен смерил священника осудительным взглядом, но ничего не сказал.

— Оставь бутылку, — попросил Рем.

— А как же геенна огненная? — усмехнулся стоявший рядом мужчина. Рем налил в стакан скотч. Выпил. Налил еще.

— Через полчаса у нас начнется стриптиз, — счел нужным сообщить бармен.

— Мне это не интересно, — сказал Рем. Мужчина рядом громко заржал. Его хохот показался Рему каким-то замедленным, растянутым. Это не скотч. Нет. Алкоголь давно уже не пьянит его. Тогда что это? Безумие? Стресс? Рем выругался. Перед глазами поплыли водянистые круги. По барной стойке запрыгали синие чертики. Рем прихлопнул одного из них — жирная муха все еще жужжала под ладонью.

— Duo morsellus, — прошептал Рем.

Пышногрудая девица подсела рядом и закурила.

— Налей мне выпить, Чарли, — сказала она бармену. Рем поднял глаза на ее лицо.

— Даже не спрашивай! — сказала девица.

— Не спрашивать что? — тупо спросил Рем.

— Почему я плакала.

Рем отвернулся и налил себе еще стакан скотча. Девица зашлась кашлем. На ее губах появилась кровавая пена.

— Ты была у врача? — спросил бармен. Она отмахнулась. Лицо ее снова стало спокойным и немного усталым.

— Та еще сучка! — пихнул локтем в бок Рема стоявший рядом мужчина. — За сотку может такое сделать…

— Заткнись! — рявкнула на мужчину девица.

— Чертова шлюха, — скривился он. Рем попытался разглядеть его лицо. Снова водянистые круги. Снова синие чертики. Хлоп! И жирная муха зажужжала под ладонью мужчины. Ухватив ее толстыми пальцами, он оторвал ей крылья и пустил бегать по стойке. Девица снова зашлась кашлем. Достала носовой платок, сплюнула в него сгусток крови и снова закурила. — Благослови ее, святой отец, — сказал мужчина. Рем поднял стакан. Девица повернула голову и смотрела, как он пьет.

— Я не делаю скидок, — сказала она. — Даже священникам.

Рем поперхнулся. Бармен протянул ему салфетку.

— Вам лучше уйти, — сказал бармен, забирая недопитую бутылку скотча. — Выпивка за мой счет.

Рем вышел на улицу. Свежий воздух пьянил и отрезвлял одновременно.

— И будут же сильные сильно истязаны, — услышал он чей-то голос. Или же это ему показалось?

— Нет, — прошептал Рем, покрываясь потом. — Я не сильный.

— И будут же сильные сильно истязаны!

— Нет, — он замахал руками, пытаясь избавиться от наваждения. — Оставь меня!

Прохожие предусмотрительно обходили стороной обезумевшего священника.

— Успокойся, — велел себе Рем. — Это все из-за скотча… Да… Из-за скотча… Будь он проклят!

Рем заставил себя выпрямиться.

— Эй, святоша! — позвала девица из бара. Он обернулся. — Что будет, когда я умру? — спросила она.

— Я не знаю, — признался Рем. По лицу его катились крупные капли пота.

— Выглядишь ты неважно, — сказала девица, протягивая оставленный им конверт. — Не знаю что там, но думаю, что деньги. — Она шмыгнула носом и улыбнулась. — Наверное, нет более страшного греха, чем обворовать священника, а в моем положении, сам понимаешь, начинаешь невольно задумываться об этом.

— Ты никогда не задумывалась об этом! — затряс головой Рем. Он махнул проезжавшему мимо такси и захлопнул за собой дверь.

— Меня зовут Кэнди! — прокричала ему напоследок девица и тихо добавила. — Если надумаете помолиться за меня.

***

— И упал огонь с неба, — прошептал Рем, проходя в свою убогую квартиру. — И уничтожил рабов и стада овец в одно мгновение. — Рем снял пропахшую потом рясу. — И начался ураган. И разрушил он дом и убил детей…

Он надорвал полученный сегодня конверт и пересчитал деньги.

— Никто не совершает зла, не желая совершить его, — бормотал Рем, ставя на грязную плиту чайник. — Никто не занимается развратом, если не стремится к невоздержанности. — Рем бросил в чашку пакетик чая с бергамотом. — О, неосмысленные галаты! Кто околдовал вас, чтобы вы не слушались правды?

Синие языки пламени лизали железное дно чайника. Кто-то постучал в дверь. Рем открыл. Коридор был пуст. Подгнившая половица скрипнула. Упав на колени, Рем оторвал доску. Ничего. Ни дьявольских изображений, ни орудий. Он подошел к окну. Бледно-желтая луна была полной. Чайник на плите засвистел. Рем выключил огонь и налил кипяток в приготовленную чашку. Вода оказалась холодной.

— Что за чертовщина? — Рем вернул чайник на плиту. За окном завыла соседская собака. Шлюха за стенкой привела очередного клиента. Чайник засвистел во второй раз. Рем недоверчиво прикоснулся к его железной глади. Холод.

— Да! Вставь мне! Вставь мне! — кричала за стенкой шлюха. Крысы бегали внутри потолочных перекрытий. За другой стенкой плакал ребенок. — Глубже! Глубже! — не унималась шлюха. — Ох, какой большой! Ох, какой…

Большая ворона, сев на подоконник, стучала клювом в окно. Вода в чайнике выкипела. Рем услышал, как зашипели ее последние капли, и попытался отдернуть руку. Боль. Кожа прилипла к раскаленному железу.

— Боже мой! — закричал Рем, срывая чайник с плиты. Он прижал его ногой к полу. Подошва ботинок плавилась, дополняя запах горелой плоти горящей резиной. — Боже мой! — Рем оторвал ладонь, оставив на раскаленном железе кусочки запекшейся кожи, и сунул руку под струю холодной воды.

Снова постучали в дверь. Рем не ответил. Кто-то повернул ручку и вошел.

— Святой отец? — тихо позвала Кэнди. Вода из крана стучала по железной раковине. — Святой отец, вы спите? — она сняла туфли и зашлепала босиком по деревянному полу.

Рем сидел на потрепанном диване, зажимая изуродованную ладонь левой рукой. Мышцы на его лице вздрагивали. Волосы взмокли от пота.

— Давайте посмотрю, — сказала Кэнди, вставая на колени. Она заставила Рема убрать левую руку и осмотрела ожог. В ее больших зеленых глазах не отразилось ровным счетом ничего. — У вас есть бинт? — спросила она. Рем кивнул.

— Там, в ящике, — он облизнул потрескавшиеся губы, которые снова начали кровоточить. Кэнди встала. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Скрипнул ящик. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Звякнула сумочка.

— Давайте руку, — сказала Кэнди, открывая тюбик смазки для анального секса. — Это, конечно, не то, что доктор прописал, но другого у меня нет, — она улыбнулась и выдавила на обожженную ладонь добрую порцию смазки. Рем поморщился.

— Должно подействовать, — сказала Кэнди, неумело забинтовывая ему руку.

— Мне нужно выпить, — пробормотал Рем.

— У меня есть пара таблеток. — Снова звякнула сумочка. — Они помогут, — заверила Кэнди.

Боль действительно отступила. Рем поднялся на ноги и, пользуясь одной рукой, умылся.

— Откуда ты узнала мой адрес? — спросил он, вспомнил, что адрес был написан на конверте, который она вернула ему днем, и махнул рукой.

— Я не вовремя, да? — Кэнди поджала губы. Рем посмотрел на часы и пробормотал что-то невнятное.

— Простите меня, — сказала Кэнди. — Просто я… я…

Ее губы задрожали и она заплакала. Рем отложил полотенце и обнял ее за плечи. От выкрашенных в рыжий цвет волос пахло сигаретным дымом и лаком для укладки. Кэнди попыталась взять себя в руки, открыла сумочку, достала носовой платок, высморкалась, но тут же снова разревелась.

— Я так хотела вырастить пару ребятишек… Так хотела…

Рем уложил ее на кровать.

— Нет! — Кэнди вцепилась ему в руку. — Не уходите!

Рем вздохнул и лег рядом. Свернувшись калачиком, Кэнди прижалась к нему, тихо всхлипывая.

— Поплачь, — сказал Рем, поглаживая ее по голове. — Поплачь…

Он закрыл глаза, позволяя Морфею забрать себя в безмолвное царство. Страна без грез. Без звуков. И жители ее без глаз и ушей. И Рем один из них. Каждую ночь.

— Все, кого ты любишь, умрут.

Что это? Кто нарушил это божественное безмолвие?

— Ты никого не сможешь спасти, святоша!

— Нет! — Рем пытался разлепить веки. — Проваливай из моего сна!

Красный песок обжигал обнаженные ступни. Высохшая земля уходила за горизонт.

— Где я?

— Там, где тебя ждут.

Рем обернулся. Выжженная солнцем земля круто уходила вверх, и там, на горе, ее протыкал десяток деревянных крестов. Распятые на них люди были все еще живы. Черный ворон, прыгая с креста на крест, каркнул и продолжил трапезу. Рем всматривался в измученные лица людей. Он не знал их. Нет! Не мог. Не хотел.

— Там есть и твой крест, — услышал Рем. — И он ждет тебя.

Пустующий крест одиноко стоял среди других крестов. Такой же деревянный. Такой же безучастный до всего, что происходит вокруг. Немощный старик, вытянув вперед кровоточащие руки, спотыкаясь шел к Рему. Его глазницы были пусты. Лицо обезображено клювом ворона.

— Отец? — Соленые слезы обожгли Рему сухие щеки.

— Все умирают, святоша. И все приходят сюда.

— Нет.

— Нет?

Тяжело взмахнув крыльями, ворон поднялся в небо. Горячий воздух понес Рема прочь от крестов. Маленький мальчик с растрепанными черными волосами сидел на растрескавшейся земле.

— Его глаза все еще видят, святоша.

— Нет!

Рем позвал мальчишку, но тот не услышал. И тогда Рем побежал к нему. Раскаленный воздух дрожал. Круживший в небе ворон тревожно каркал.

— Беги, святоша. Беги так быстро, как ты еще никогда не бегал.

Но ребенок не приближался. Наоборот. Его крохотная фигурка удалялась. И чем быстрее бежал Рем, тем дальше становился от него мальчик.

— Черт! — Рем ненавидел свою беспомощность. — Дьявол! Будь оно проклято!

Он остановился. Пустыня задрожала, превращаясь в песчаную бурю.

— Решай, святоша…

Языки пламени охватили деревянные кресты и висевших на них людей. Рем слышал крики. Чувствовал запах горящей плоти.

— Мааамааа! — закричал ребенок.

Воздушный вихрь подхватил Рема и понес куда-то прочь.

— Не забывай, святоша, твое место здесь!

Ураган разорвал ворона, превратив в кровавое месиво. Перья и мясо наполнили Рему рот. Он задыхался. Нет. Это он превратился в кровавое месиво, а ворон, пытаясь проглотить слишком большой кусок, поперхнулся и теперь не мог отрыгнуть его.

— Маааамааа!

— Все умрут, святоша. Все!

И Рем проснулся.

***

Он высвободился из объятий Кэнди и поднялся на ноги. Предрассветный туман, извиваясь, стелился по земле. Рем запахнул пальто. Три мексиканца в национальных костюмах и изрядном подпитии бренчали на гитарах, занимая автобусную остановку. Увидев священника, они приложили указательные пальцы к своим широкополым шляпам и склонили головы.

«Есть ли ангел-хранитель, который спасет нас от этого безумия, — думал Рем. —    Или же нет? Что если вслед за материальными благами мы можем потерять и свои бессмертные души? А? Святая вода не помогает. Освященные свечи в день сретения Господня и вербные ветви тоже. Можно лишь ослабить власть бесов, но они всегда возвращаются с новыми силами. Так, и на кого же снизойдет милость святых ангелов? В чьи руки будет вложен меч для отмщения злым и воздания добрым? Прав ли Иова? Был ли Стадлина настоящим колдуном или очередной подделкой? А ведьмы в Равенсбруке? Оберегут ли травы и молитвы детей в колыбели? Придет ли ангел, оскопив нас и избавив от плотских влечений? Или же это будет сон, в котором нам, как Илии, явившиеся ангелы отрежут яйца?»

Улыбчивые мексиканцы продолжали бренчать на гитарах. Одинокий прохожий, мужчина, остановился недалеко от Рема и приветственно кивнул. Подъехал первый автобус. Молодая девушка вышла из открывшейся двери, потянулась и, увидев стоявшего рядом с Ремом мужчину, бросилась в его объятия. Дочь? Нет — слишком страстные поцелуи. Водитель автобуса достал из багажного отделения чемодан девушки и негромко кашлянул. Она обернулась, пытаясь вытащить из брюк мужчины свою руку, и сказала спасибо. Мексиканцы загоготали и затянули какие-то дифирамбы влюбленным на своем языке. Под эти звуки девушка, оставив попытки освободить руку, снова утонула в крепких мужских объятиях.

— Доброго утра, святой отец, — кивнул Рему смущенный водитель.

— Доброго. — Рем поднялся следом за ним в автобус. — Могу я купить у вас билет?

— Можете, — водитель расплылся в дружелюбной улыбке. — Подобные вам пассажиры всегда, как бальзам на душу. Вам до какого города?

— А какой город последний в вашем маршруте?

— Как же это? — нахмурился водитель. — Вы не знаете, куда вам надо?

— Нет.

— Нет, — задумчиво протянул водитель, но потом вновь просиял прежней улыбкой. — А! Понятно! Пути Господни неисповедимы. Верно, святой отец?

Рем кивнул, расплатился за билет и занял свободное место. Мексиканцы на остановке сняли сомбреро, провожая автобус. Один из них сделал шаг вперед, оказавшись рядом с окном Рема, и помахал рукой.

— Все умрут, — произнесли его губы.

Автобус затарахтел, трогаясь с места. Вскочив на ноги, Рем побежал к заднему окну, чтобы еще раз посмотреть на мексиканцев. Сидя на остановке, они бренчали на своих гитарах.

— Сердце царево в руке божией, — прошептал Рем. — Сердце царево в руке божией.

Он вернулся на свое место. Страх. Все умрут. Нет. «Черт не может видеть мыслей», — думал Рем. Не все наши злые мысли возбуждаются чертом; они время от времени подымаются из движений нашей свободной воли. Любовь и ненависть — это то, что в нашей душе, а заглянуть в душу может лишь тот, кто ее создал. Черту остается лишь злоба и скверна. Но и не все грехи совершаются по наущению черта. Некоторые из них проистекают из свободной воли и плотской испорченности. Если бы черта и не было, люди все равно имели бы стремление к пище и любовным наслаждениям. Злоупотребления этим происходят главным образом из-за испорченности природы человеческой.

— Сердце царево в руке божией, — повторил Рем.

Все это обман. Искушение. Галлюцинация. Наши прародители в раю. Христос в пустыне. Затемнение рассудка происходит или без посредства ведьм и колдовства, или через это посредство. Любовная пагуба. Тело, предрасположенное к похоти и к гневу. Каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь своей похотью. Похоть же, зачавши, рождает грех, а сделанный грех рождает смерть.

— Все умрут, — прошептал Рем. Жирные мухи зажужжали вокруг его взмокшей от пота головы.

Нет. Колдовство — не только игра воображения. Оно — действительность, и оно совершается бесчисленное количество раз с божьего попущения.

— Все, кого ты любишь, умрут.

Рем закрыл глаза. Слишком много условностей. Слишком много вариантов. Если спрашивают, почему способность к соитию невозможна с какой-либо одной определенной женщиной, а с другой возможна, то это либо происки дьявола, либо Бог не допускает дьяволу воспрепятствовать соитию данной пары. Пути господни неисповедимы. Контрацептивы превращают современных людей в убийц. Extra de frigidis et maleficiatis. Бесполезно искать естественного объяснения деяний дьяволов. Ведь когда человек, одержимый нечистым духом, начнет говорить на непонятном языке, то нельзя считать это естественным явлением.

— Слишком много знаний, — прошептал Рем. — Слишком много учений и догм.

Голубое пламя окутало его мозг.

— Я люблю тебя, — сказало пламя и взорвалось тысячью искрящихся бликов.

Бог любит нас. Бог ненавидит нас. Люцифер — зло. Звезды — свет. Люцифер — ангел утренней звезды. Снова неисповедимость. Дороги уходят за горизонт. Пути за незримость бессмертной души. Незнание — блаженство. Корни познаний уходят к Голгофе. Ад изнутри. Слезы на безупречных лицах. Любовь — распутство. Любовь — священное таинство.

Рем слышал, как в колонках автобуса играет какая-то современная песня. Еще одна драма на конвейере шоу бизнеса.

— Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут.

В застоявшемся воздухе пахло потом и кровью. Кровь — грех. Пот — жизнь. Девушка на соседнем кресле сонно зевала. У нее не было губ. Лишь только несколько рядов острых зубов. Мужчина рядом с ней спал, и с его длинных клыков капала слюна. Грудной ребенок люлюкал на руках матери, и его крохотные ручки были не руками, а уродливыми крабьими клешнями, такими же, как клешни его матери, которыми она освобождала из блузки свою грудь, чтобы накормить младенца. Ее большие изжеванные соски были коричневыми и самыми что ни на есть настоящими. Рем отвернулся. Козлиная физиономия смотрела на него, отражаясь в стекле, и лицо это принадлежало ему. Нет! Ничего этого нет! Воздух невосприимчив к таким обликам или образам вследствие своей подвижности. Демоны не могут сеять подобный обман, по крайней мере, для зрения святых. Но ведь он, Рем, видит это. Что это значит? Что он не свят или что все это на самом деле? Нет! Это все воображение. Это все в голове.

— Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут.

В проходе между сидений пробежала уродливая тварь, напоминавшая павлина. На ее спине, сверкая безупречной обнаженной красотой, восседала Иродиада. Языческая богиня что-то прошептала на ухо павлину, и тот, взмахнув короткими крыльями, вылетел в открывшийся люк на крыше автобуса.

— Все умрут. Все, кого ты любишь, умрут, — надрывались динамики.

Голая богиня и павлин летели рядом с автобусом.

— И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь!

Рем судорожно начал молиться. Молодая девушка, превратившись в кобылу, проскакала мимо него, размахивая шелковистым хвостом. Пара мужчин одобрительно заржали.

— Господь! Умерь свое попущение, — шептал Рем. — Подави злобу дьявола, стремящегося обмануть нас.

— И не сбежать тебе. И не сбежать тебе о тех, кого ты любишь!

Пузатый мужчина превратился в змею и, корчась, заглатывал свою крысоподобную спутницу. Вскочив с кресла, Рем побежал к выходу.

— Остановите автобус! — закричал он водителю. Зеленая гусеница за рулем смерила его встревоженным взглядом.

— Вам плохо, святой отец?

Обнаженная женщина на павлине подлетела к лобовому стеклу и громко засмеялась. Вместе с ней смеялась и гусеница, и весь автобус.

— Дайте же мне выйти! — взмолился Рем.

— Простите, но вам придется подождать, — сказала гусеница.

— И не сбежать тебе. И не сбежать тебе от тех, кого ты любишь! — подхватили динамики.

Рем схватился за ручку, открывая дверь. Свист ветра ворвался в салон автобуса. Его потоки срывали с пассажиров уродливые маски. Клочки кожи, извиваясь, таяли в воздухе. Проснувшиеся люди с тревогой взирали на Рема.

— Немедленно закройте дверь! — велел водитель.

Ветер стих, оставив незавершенными происходящие метаморфозы. В динамиках снова заиграла музыка.

— Все, кого ты любишь, умрут.

Звериные маски возвращались на лица пассажиров. Маленькая девочка посмотрела на свою мать и закричала, охваченная ужасом. Чудовище, бывшее минуту назад матерью, попыталось обнять ее за плечи. Волчья пасть клацнула зубами.

— Нет! — Рем снова схватился за ручку двери. Дорожное полотно мелькало под колесами автобуса. Мимо проносились дорожные знаки. Павлин и голая женщина на нем, извиваясь, распадались на рваные лоскуты, падавшие мазутными пятнами на асфальт. Множество ярких фонарей ослепили Рема. Синее пламя снова окутало мозг.

— Я люблю тебя, — повторило оно.

— Стойте! — закричал водитель, пытаясь схватить Рема за руку.

Суставы хрустнули. Острая боль скрутила тело. Соприкоснувшись с асфальтом, ряса порвалась, оставляя на дороге кровавый след разодранных конечностей. Заскрипели тормоза. Автобус завилял на дороге и остановился. Рем лежал на спине, глядя в нависшие над ним своды тоннеля.

— Что вы, черт возьми, себе позволяете?! — кричал водитель автобуса.

Загудели клаксонами недовольные водители, выстроившись за перегородившим дорогу автобусом.

— Все в порядке, — улыбнулся водителю Рем, поднимаясь на ноги. — Все в порядке.

***

Ночь превратила выход из тоннеля в черную беззубую пасть. Из этой мглы выныривали машины и, начиная переливаться под яркими фонарями тоннеля своими разноцветными кузовами, сигналили Рему. Нет. В эту пасть он не пойдет. Нет! Свет будет там. Дальше. Впереди. Еще одна машина промчалась мимо. Совсем рядом.

— Эй, псих! Какого черта ты сюда забрался?! — закричал водитель.

Рем не ответил ему. Рем шел вперед. Шел в свет.

— Велико неравенство в согрешении, тогда как столь велика легкость в несогрешении, — бормотал он.

Машин становилось больше. Две женщины, одна за рулем, другая на пассажирском сиденье, притормозили и с интересом разглядывали человека в изодранной рясе.

— На какой церковной свалке ты нашел свою одежду? — спросила девушка-водитель, и ее подруга громко засмеялась.

— Зло устраняет добро, — зашептал Рем, продолжая идти вперед. — Зло устраняет добро.

— Тебе что, миску супа не налили?! — сострила женщина-пассажир.

— Зло трояко и состоит из вины, наказания и вреда.

— Иди, проспись, святоша!

— Добро трояко и состоит из нравственности, радости и пользы.

— Пошел он к черту! — бросила женщина-водитель подруге и нажала на газ.

— Грех, вытекающий из определенной злобы, тяжелее, чем вытекающий из незнания, — шептал Рем.

Синий огонь снова начинал разгораться в его сознании.

— Я люблю тебя. Люблю тебя…

Старый пикап, успев лишь в последний момент избежать столкновения, зацепил плечо Рема большим зеркалом. Зазвенело разбившееся стекло. Захрустели суставы. Ноги Рема подогнулись, но он заставил себя идти дальше.

— Я есть воскрешение и свет, — шептали его губы. — Я есть воскрешение и свет.

— Идиот! Жить надоело? — прокричал водитель.

Свет. Клаксоны. Яркие фары.

— Огонь зажжен в моей ярости, и он будет гореть до последнего предела преисподней, — шептал Рем.

Моргая фарами, дорогой седан заскрипел резиной. Слева машина. Справа машина. Боль обожгла тело Рема. Пластиковый бампер ударил его по ногам, бросая на капот. Водитель-адвокат посмотрел на поднимающегося с асфальта человека и решил не останавливаться.

Хромая, Рем шел дальше.

— Велико неравенство в согрешении, тогда как столь велика легкость в несогрешении.

Кто-то остановился и закричал Рему, чтобы он садился к ним в машину.

— Дано мне жало в плоть, ангел сатаны, — шептал Рем. — Дано мне жало в плоть… Жало в плоть…

Из его носа потекла кровь. Сломанные зубы резали язык.

— Смерть искупает грех. Всегда искупает. Смерть. Смерть. Покорность. Благодарность…

Оставляя позади себя шлейф черного дыма, в тоннель въехал старенький тягач. Сонно зевая, водитель потянулся за гамбургером. Прилипшая к лобовому стеклу стрекоза все еще дергалась. Включились дворники, размазав ее внутренности о стекло. Водитель выругался. Пламя в голове Рема засияло с небывалой силой.

— Я люблю тебя, — снова услышал он, а через мгновение мир, окружавший его, завертелся в неописуемом хороводе красок и света.

Водитель тягача выскочил из машины и побежал к изуродованному телу. Рем все еще был жив.

— Как же… — шептал водитель, пытаясь перевернуть Рема на бок, чтобы тот не захлебнулся собственной кровью. — Как же так? — Руки водителя окрасились в алые цвета. — Зачем же?

Сломанные кости торчали сквозь изодранную рясу.

— Бог любит нас, — прошептал Рем.

— Ничего не говори. Слышишь!

— Любит.

По щекам водителя покатились слезы. Рем улыбнулся. Люди. Нет. Им лучше не знать пути правды, чтобы потом вновь не отпасть после познания ее.

— Я люблю тебя, — сказало ему синее пламя. Вырвавшийся изо рта сгусток крови забрызгал лицо водителя. — Люблю.

И Рем оставил свое тленное тело.