Homoscribens — Выбирайте дату смерти

— Нет.

— Послушай, ну, ты же сам понимаешь, что тянуть дальше бессмысленно?

Я хотел, было, огрызнуться, но смолчал, развернулся и вышел из ординаторской. Объяснять что-то Мише было также бессмысленно, как и тянуть с принятием того самого решения. Не было в тот момент у меня смелости даже самому себе признаться в очевидном. До отчаяния хотелось просто забыться — уснуть и проснуться лишь тогда, когда все было бы уже позади.

…Операция шла уже третий час, и шея предательски затекла, и заныло где-то в запястье. Настроение было паршивей некуда. Я не сдержался и наорал на отвлекшегося Пашку Лосева. Тот посмотрел на меня очень внимательно, но отвечать не стал. Даже он, человек гордый, не терпящий такого отношения к себе, каким-то особым чутьем уловил, что со мной сегодня лучше не связываться.

Из головы не выходил вопрос Миши Дербенина: «Ну, что, решил?». Десятки раз я задавал его себе сегодня, и вновь злился на себя, на Мишу, на всех. Ничего я не решил. И не буду ничего решать.

…Почему вообще это решение должен принимать я? И тут же поймал себя на мысли: а кто? Кто может сделать это за меня?

— Игорь Петрович, у Вас через пять минут платный прием. В коридоре уже двенадцать человек сидят, хотя по записи Вы брали семерых. Трое — послеоперационных, говорят, Вы обещали их посмотреть? — аккуратно вывела меня из состояния задумчивости Нина.

— Да, да. Обещал — посмотрю. Спасибо, Нина.

— А с остальными что делать?

— Если «повторные», то посмотрю сегодня. Если нет— запиши на… Посмотри там мой график и запиши на свободное время.

— Хорошо, Игорь Петрович.

И у нее в глазах жалость. Вот чего мне совсем не надо, так это жалости. Сам никогда не жалел, и по отношению к себе этого мерзкого чувства не допускал. Надо решаться… Иначе… У шефа не может быть слабостей. Такая роскошь вожаку непозволительна.

Телефон так некстати. Конечно, Марина. Жена.

— Игорюша, ты как там?

— Нормально.

Молчит. Хочет спросить, но боится. Она все понимает, и я все понимаю, только ответа на ее вопрос у меня все равно нет.

— Мариш, давай потом созвонимся? У меня прием начинается.

— Конечно, только ты сам позвони, ладно?

Я ей подыграл, она мне. Так и будем друг другу «костыль подавать», пока… Пока я не решусь шагнуть в пропасть. Ладно, прием. Некогда.

…Стемнело. Отчего-то в последние дни я подсознательно жду вечера. День стойко ассоциируется у меня с болезненными, не дающими покоя размышлениями об одном и том же. Вечером легчает — я знаю, что сегодня решения принимать уже не буду. Можно отодвинуть все на завтра.

Самообман, и я прекрасно это осознаю, но отказать себе в том, чтобы скользнуть в эту лазейку, не могу. Не сейчас.

— Игорь Петрович, можно к Вам? — кто-то осторожно выглядывает из-за двери ординаторской.

— Да, проходите. Вы…?

Входит парень лет восемнадцати. Я где-то уже видел его. Вспомнил: две недели назад оперировал его мать.

— Я сын Вашей пациентки — Голубевой.

— Да, я помню. Как она?

— Мама? Все отлично! Я и пришел сказать Вам спасибо за нее. Она сама рвалась прийти, но Вы же сами запретили…

— Да, пока ей противопоказаны излишние нагрузки.

— Мама просила Вам передать… — парень полез в рюкзак, но я, уже чувствуя, что последует далее, оборвал его:

— Даже не думай, Саша, я ничего не возьму. Лучше ты маме передай, чтобы выздоравливала поскорей.

— Да Вы не поняли, Игорь Петрович. Мама просила Вам вот это… — не договорил он и протянул мне старинную домашнюю иконку. Боясь, что я откажусь, он положил ее мне на стол, — мама очень хотела, чтобы Вы ее взяли. Это еще прабабушки моей.

— Спасибо, — только и успел я сказать, как он исчез за дверью.

Я посмотрел на лик изображенного на иконке Николая Чудотворца, и вдруг какая-то волна подняла меня из кресла и понесла в сторону реанимационного отделения.

…Все было по-прежнему: Никита на искусственной вентиляции легких, реакции зрачков на свет нет, рефлексы отсутствуют... Чуда не произошло. Нет его. И не будет. И иного выхода, как отключать аппараты, нет.

Сзади тихонько подошел Дербенин, похлопал меня по плечу и встал рядом.

— Миша, Шумилов еще здесь?

— Был только что. А что? — голос Миши дрогнул.

— Реаниматолог-анестезиолог есть, нужен невропатолог.

Миша посмотрел на меня и понял, что решение принято, но на всякий случай спросил:

— Игорь, ты уверен?

-Да.

Миша постоял еще немного в нерешительности, вышел и вернулся уже с Шумиловым.

— Прощай, братишка. Так уж получилось, что дату смерти за тебя я выбираю... — я взял правую руку Никиты, вложил в нее иконку, посмотрел на него и отошел в сторону, кивнув коллегам.

...Я вышел на улицу, сел в автомобиль и поехал к тому месту, где разогнавшийся до ста двадцати мальчик, два месяца назад получивший права, сбил Никиту. За парапетом плескались волны, фонари горели тускло, и я представил себе картину того вечера так живо, как будто сам был здесь в момент аварии. Я повертел в руках ключи, достал из кармана права и швырнул их в воду.