Георгий Ленючев — Скитальцы Северных Пределов. Глава 4.

Осень, как всегда, наступила внезапно...

Еще вчера ласковое солнышко — единственный хозяин голубого небосвода — радовало глаз и согревало редкие травы, и покрытые разноцветными мхами камни, причудливо разбросанные по склонам окрестных холмов. Перелески же переливались яркими красками — от темно-зеленых до ярко-оранжевых и бордовых со всевозможными оттенками. Удивительное зрелище!

Но к вечеру от притаившихся в тумане горных хребтов потянуло сыростью. Поднялся легкий ветерок, пригнавший первые, еще неуверенные облачка. Ближе к ночи небо совсем затянула низкая облачность, и заморосил слабый дождичек. Ближе к утру крупные капли забарабанили по деревянной крыше покосившегося сарая, служившего не один год убежищем молодому хоббиту, и тонкие, холодные струйки воды полились в щели меж плохо пригнанного гонтового настила крыши…

Фридерик внезапно проснулся. Долго ворочался, подыскивая относительно сухое место, и, кутаясь в козий лёжник, вспоминал тревожный сон, что приснился ему на рассвете. Когда же совсем рассвело, он приоткрыл скрипучую дверь сарая и выглянул наружу.

Дождь лил как из ведра. Над не успевшей еще остыть землей клубился туман, скрывавший из вида расположенный неподалеку загон, откуда доносилось блеяние растревоженного стада. Вскоре приплелась мокрая, унылая Альфа. Усевшись рядом с хоббитом, она стала яростно отряхиваться и вылизывать брюхо и лапы.

Фридерик вздохнул. Жизненный опыт подсказывал, что лето ушло безвозвратно, а за короткой, дождливой осенью вскоре настанут лютые холода. Можно собирать отару, гнать ее назад и требовать с селян условленную плату. Те, конечно, будут долго артачиться, сетовать на жизнь, ворчать — мол, овцы весу не набрали, шерстью как следует не обросли… «Отправлю-ка я матушку с ними разбираться», — подумал хоббит.

Склоны Одинокой горы разрезали многочисленные овраги и овражки, по которым неслись мутные потоки холодной воды. Каменья были скользкими, ноги постоянно разъезжались на размякших кочках. Овцы блеяли, выбирая наиболее безопасный путь в обход промоин. Потому отара двигалась донельзя медленно.

Фридерик невольно усмехнулся, когда вспомнил, как удивился Старик, услышав название — Одинокая гора.

Еще до недавно места эти назывались Сирыми холмами. Но лет, этак, десять назад Дутто Брандизайк из Златополья (двоюродный братец Розика Брендизайка, с которым Фридерик был в дружбе) вдруг заразился «глубокопательством». Надо сказать, что года не проходило без того, чтобы кто-нибудь из хоббитов не бросался на поиски сокровищ или зарытых давними предками кладов. Благодаря этому территория Залучья была порядком обследована. Особенно заброшенные хуторки. Но Дутто превзошел всех!

Он отправился искать клад ни куда-нибудь, а на вершину Сирых холмов, где кроме здоровенных каменьев да остроконечных скал ничего нет, и никогда не было. Облюбовав, конечно же, самый огромный валун, взялся он копать под него со всех сторон по очереди, но малость переусердствовал. В один прекрасный день валун сдвинулся с места и завалил собой очередной подземный ход вместе с неудачливым кладоискателем. Через три дня родственники, отсмеявшись вдосталь (они и раньше хохотали без устали), извлекли Дутто из-под завала и связанного — поскольку тот отчаянно брыкался и ни за что не хотел покидать район поисков — приволокли в Златополье. Тогда кто-то и прозвал злосчастные холмы Одинокой горой…

Обратный путь под непрекращающимся холодным дождем занял пять дней. Загнав отару в нижний загон (завтра-послезавтра хозяева сами разберутся, где чьи овцы), Фридерик направился по знакомой тропке к своему подворью.

Уже издалека за пеленой дождя он заприметил у калитки одинокую фигуру матушки, кутающуюся в длинный плащ с капюшоном. Сердце молодого хоббита учащенно забилось в ожидании дурных известий: редко когда Эмилия так встречала своего сынка. Знать, что-то неладно…

— Привет, матушка!

— Здравствуй, сыночек! Как добрался?

— Нормально… А где Старик?

Фридерику показалось, что матушка помимо воли вздрогнула.

— Зайдем в дом… — промолвила она. Хоббит покосился было на отцовский домишко (дверь закрыта, свет внутри не горит), но Эмилия только нахмурилась и, крепко взяв его за руку, повела к их общему дому. Зайдя в светелку, она первой села к столу, устало сложив руки крест на крест.

— Садись, сынок…

— Я не устал, — соврал Фридерик. Чем дальше, тем больше ему становилось не по себе. — Что случилось? Где Старик?

— Его нет… — тихо промолвила матушка. — Уж три дня прошло, как мы его схоронили…

Голос ее дрогнул, и глаза наполнились слезами.

— Как… схоронили? — хрипло спросил Фридерик. Ноги его сами собой подкосились и он рухнул на ближайшую табурку.

— Так вот получилось… — Матушка смахнула скатившуюся слезу. — Я вижу, ты устал, проголодался… Приготовить ужин?

Хоббит рассеянно кивнул.

— Накануне вечером он ушел спать рано. Сказал, что ему нездоровится, но ничего худого я не заподозрила… — хлопоча у печи, неторопливо рассказывала Эмилия. — Ночью я проснулась. Как-то тревожно стало на душе… Не могу даже объяснить отчего! Выглянула в окошко и вижу: над домиком Старика какие-то неясные тени вьются…

— Тени? — невольно повторил Фридерик.

— Ночь-то была дождливая! — пояснила матушка. — А тут… Вроде как облака на небе разошлись ненадолго, вроде как луна выглянула… Вот и вижу я, что над домом серые такие тени витают… Пригляделась — вроде всадники на конях…

Хоббит вздрогнул, припомнив недавний дурной сон. Эмилия же глубоко вздохнула.

— Я тебе не говорила, сынок, но тетушка Азалия подозревала, что Старик наш — не простой человек… В общем, тетушка думала, что он волшебник! Из тех, из древних…

Фридерик промолчал. Меж тем, ставя на стол дымящуюся домашнюю снедь, матушка продолжала:

— Тогда я и подумала, что это его колдовские проделки, что ли… Не помню уже. Только стало как-то не по себе… Вроде как дверь в зимнюю стужу вдруг открылась и повеяло холодом. Только холод какой-то замогильный… Испугалась я! Из дому выходить не стала, но до утра так очей и не сомкнула… Утром встала, занялась хозяйством. Ну, как всегда… Время уж к полудню, а Старика всё не видно. Тогда я зашла к нему в дом и вижу… Ох! — Эмилия присела у стола и промокнула слезу. — Лежит наш старец на спине, весь вытянулся, а глаза-то широко открыты! Я к нему, а он-то и не дышит. Весь холодный… Помчалась я за тетушкой! Только ближе к вечеру мы вместе воротились... Поглядела на него Азалия, веки потрогала… Что ж делать, говорит, помер старик. Тихо помер, во сне. Может быть, сердце остановилось. Говорит — такое бывает… Вот!

Какое-то время Эмилия молча наблюдала за тем, как, понуря голову, Фридерик ковыряет остывающую в тарелке картошку с мясными крохами. Потом продолжила:

— Ночь провели мы с тетушкой тут, а наутро вновь отправились в Срединки. Вернулись вместе с Хуко и Пэтти… Так, вчетвером, и схоронили мы Старика неподалеку от Магнитного камня. Земля там каменистая, могила получилась неглубокая. Пришлось присыпать камнями, чтобы лисы не вырыли…

Матушка замолчала. «Надо хоть что-то сказать», — подумал Фридерик, но на ум ничего не приходило.

— Он это предчувствовал, — наконец, выдавил из себя хоббит, глядя в сторону.

— Может быть, может быть… — задумчиво произнесла Эмилия.

— А где его вещи? — вдруг вспомнил Фридерик. — Где Книга?

— Книга?.. — рассеяно повторила матушка. — Да где ж ей быть-то? Лежит, где и лежала — на каминной полке в отцовом доме… А вот с серебряным ястребком я оплошала! Ох, не подумала сразу, голова была невесть чем забита…

— А что случилось?..

— Даже не знаю, как так вышло… — Эмилия сокрушенно покачала головой. — Когда мы вместе провожали Старика в последний путь, я заметила, как этот пройдоха Пэтти по сторонам так и зыркает… Ну, всё обсмотрел он в доме старца, всюду свой нос сопливый сунул. Даже тетушка Азалия на него накричала… Думаю, что этот негодник сразу заприметил посох с серебряной фигуркой… Надо было мне раньше-то посох припрятать! Фигурка-то, поди, немалых денег стоит…

Прошло два дня после похорон, когда матушка решила прибрать в отцовом домике и тут только обнаружила пропажу. Посоха нигде не было! Книга же, завернутая в кожаный лоскут, одиноко лежала возле камина. Обыскав весь дом, Эмилия вскоре пришла к неутешительному выводу, что это, по всей вероятности, проделки Пэтти. Кто ж еще мог прихватить такую ценную вещицу? Недолго думая, она отправилась в Срединки и вместе с теткой Азалией (для острастки!) набросилась на родственничка. Тот извивался как мог, оправдывался, врал, даже нюни распустил. Но в злостном хищении не сознался. Обыскав, на всякий случай, весь дом и не найдя ничего интересного, женщины удалились восвояси.

— Ума ни приложу, кто еще мог такое утворить! — сокрушалась Эмилия.

— Оставь это, матушка, — робко посоветовал Фридерик. — Может быть, и не брал Пэтти этого посоха…

— Как это не брал!? — возмутилась Эмилия.

— Думаю, этот пьянчуга в тот же вечер за кружкой пива растрезвонил на всю округу про серебряного ястребка. И вообще… Мало ли кто мог позариться на такую вещицу? Ты ведь знаешь наш народ! Охочих прихватить, что плохо лежит, всегда было в достатке…

— Может быть, ты и прав… — вздохнула матушка и стала убирать со стола, переведя разговор при этом на обыденные вещи — хозяйство, несносную погоду, приближающиеся холода, нехватку денег (нам бы к зиме теплых вещей купить не помешало!). Припомнила и редкие, в последнее время, деревенские сплетни.

Фридерик молчал. Скрестив ноги под столом и подперев подбородок руками, он вполуха слушал матушкино щебетание и поглядывал, как в камине играют редкие язычки пламени, переливаются алыми цветами уголья и, извиваясь, уносятся в дымоход тонкие струйки сизого дыма. «Старик был прав, — подумал он, — матушка, действительно, вздохнула с облегчением после его ухода. Конечно, как всякий добрый человек, она не может ни горевать о его кончине. Вот, даже слезу пустила!» Но уж Фридерик хорошо знал свою мать, и его-то не могли обмануть редкие слезинки и притворное заламывание рук.

— Ну вот, заживем теперь по-старому… — в очередной раз вздохнула Эмилия, расставляя чистую посуду по полочкам.

«Я устал, — подумал хоббит, — безмерно устал. В душе какая-то пустота и голова — как чайник. Пойду-ка я спать…»

На следующий день Фридерик, следуя под мелким, моросящим дождем, без труда отыскал могилу Старика.

Следует заметить, что хоббиты относятся к смерти спокойно — как к неприятному, но неотъемлемому довеску к веселой и беззаботной жизни. Устраивать пышное угощение по поводу смерти очередного родственника у них не принято. Но положено поприсутствовать на похоронах и сказать парочку успокаивающих слов вдове либо вдовцу. Кладбищ у хоббитов никогда не бывало. Так и не переняли они у людей обычай строить надгробные памятники, а уж усыпальницы и подавно. Хоронили где ни попадя. Иногда в своем же огороде. Горевали по усопшему недолго, быстро возвращаясь к привычной, безмятежной жизни.

Поэтому Фридерик недоверчиво разглядывал странный курган, сложенный из тяжелых, влажных валунов неподалеку от Магнитного камня. Кажется, еще вчера матушка сетовала, что вырыть глубокую могилу не получилось, мешали камни…

На миг сердце хоббита предательски дрогнуло. А вдруг, Старик действительно умер? Что, ежели разобрать эту кучу камней, а под ними, действительно, покоится хладное тело старца?

Фридерик яростно замотал головой: «Этого не может быть! Что там сказал Старик совсем недавно? Если ты меня не застанешь, не переживай! Знай, что со мной всё в порядке! Что может случиться с волшебником?..»

Хоббит вздохнул и огляделся по сторонам. Очень хотелось присесть, но, как назло, радом с «могилой» не было ни одного плоского камня, пригодного для отдыха. Пришлось подняться вверх по вязкому склону и скатить вниз небольшой валунчик. Усевшись на холодный, мокрый камень, Фридерик поглубже закутался в промокшую куртенку и, натянув на голову капюшон, достал из кармана видавшую виды отцовскую трубку. В кисете оставалась лишь жалкая щепотка заморского табаку, который еще недавно, казалось, он выменял на козу. Долго не мог прикурить — всё пропиталось влагой. Когда же к туману, что сползал по склону долины, примешался сладкий, сизый дымок из отцовской трубки, хоббит, наконец, расслабился. Сделав несколько неспешных затяжек и поглядывая в сторону родного подворья (матушка терпеть не могла, когда ее «сынок разлюбезный» баловался отцовской трубкой — могла и скандал учинить!), он ощутил, вначале, долгожданное, легкое головокружение. Вслед пришло знакомое ощущение — плечи понемногу расправились, и, наконец, голова вновь принялась ясно соображать.

«Ушел, — подумал Фридерик, — всё-таки ушел!»

Мысль эта почему-то его не обрадовала. И вскоре он понял, почему именно… За то короткое время, что провел Старик в его доме, он, в какой-то мере, заменил хоббиту отца. Отцовская ласка! Как часто Фридерик слышал эти слова, но никогда не придавал им особого значения. Теперь же он вдруг резко ощутил всю глубину своей потери… «Старик! А ведь мне будет тебя не хватать!» И, не задумываясь, Фридерик растер по лицу набежавшие слезы…

Еще до недавно он надеялся, что Старик проведет с ними хотя бы зиму (кто ж осенью отправляется в путешествие по покрытыми снегами и льдом горам?). «Наверное, он подался на юг, — подумал хоббит. — Тогда понятно, почему он попросил меня отнести Книгу на север, в противоположном направлении. А может быть, с властителем загадочной башни у Старика не сложились отношения, хотя он его по-прежнему уважает, похоже, и полностью ему доверяет? Возможно… Впрочем, не следует исключать, что Старика вынудили уйти иные обстоятельства! Слухи, которые расползлись по Уделу? Вряд ли… Тогда что?»    

Откинув голову, Фридерик закрыл глаза и стал припоминать неприятный сон, что приснился совсем недавно.

…Приснилось ему, что парит он над заснеженными вершинами гор. Ярко светит невидимое солнце, вековечные хребты простираются во все стороны и не видно им конца. Теряясь в легком тумане, вырастают из морозного воздуха до боли знакомые могучие скалы, глубокими тенями прорезают гранитную твердь бездонные ущелья. Ни единой живой души не видно в округе, кроме одинокой, сгорбившейся фигуры в сером плаще, бредущей по колено в снегу в сторону огромной, черной башни, что возвышается у самого края зияющей бездны… Он понимает, что видит самого себя и хочет кричать — предупредить, что нельзя приближаться к башне, но не может вымолвить и слова… Медленно, очень медленно загадочное сооружение, созданному нечеловеческими руками, приближается… И вот уже в застывшем воздухе проступают провалы бойниц, в которых мерцает алое пламя. Ясно видны стены грубой, но хорошо подогнанной кладки из крупных базальтовых блоков и тяжелая, кованная решетка ворот, что со скрежетом ползет вверх, открывая темный провал бездонного тоннеля… Медленно текут минуты... В кромешной тьме провала возникают грозные силуэты всадников на вороных скакунах. И вот они уже несутся по дрожащему под тяжелыми ударами копыт ажурному мосту. Мерцают в неясном свете их черные доспехи, и обнаженные мечи отливают кровавым блеском. «Ты наш! — доносится до него чей-то мерзкий голос. — Ты сам пришел!» Фридерик падает на колени, закрывает лицо руками, и тут на него волной накатывается дикий, многоголосый, нечеловеческий вой, от которого леденеет сердце…

Хоббит резко открыл глаза. «Проклятье, — подумал он, — помнится, первый раз схожий сон приснился мне в ночь накануне того, как я нашел недвижимое тело Старика на склонах Заячьих оврагов! Последний — в ночь «смерти» Старика! Это не совпадение, это должно что-то означать! Но что!?.. Что за «тени» видела матушка над домиком Старика в ночь его «смерти»? Может быть, Зло уже здесь? Поэтому Старик так спешно бежал, свалив на хоббита свою главную заботу? Не похоже…»

— Ничего не понимаю! — тихо произнес он, качая головой.

Вновь закрыв глаза, склонив голову и упершись лбом в ладони, Фридерик стал вспоминать последний разговор со Стариком. «Плохо (кажется, так сказал волшебник), что слухи поползли по Уделу!.. Придется с этим что-то делать!..» А как же матушка? — спросил хоббит. «Не думаю, что мне придется что-то объяснять…»

«Ясно, — подумал Фридерик, криво ухмыльнувшись. — Ты уже тогда прекрасно представлял, что должен сделать и как! Конечно, с твоей стороны было крайне жестоко заставить окружавших тебя и заботившихся о тебе людей поверить в твою смерть! Может быть, у вас, волшебников, так принято? Может быть, вы смотрите на людей по-своему, и судите о них иными мерками? Кто мы для вас?.. Впрочем, нельзя ни отдать тебе должное по части сообразительности: кто из хоббитов не знает, что волшебники просто так не умирают! Их можно предательски убить, но чтобы волшебник умер естественной смертью? Такого не бывает! Значит и слухи о тебе скоро пойдут на убыль, а через год-два о тебе будут вспоминать лишь единицы… И среди этих единиц буду я… Возможно, матушка… Тетка Азалия… Подвыпивший Пэтти? Врядли… Возможно, Альфа, которой ты дал имя. Хотя, кто-кто, а псина, точно уж, тебя не вспомнит…»

«Кстати, — мимоходом подумал Фридерик, — а где собака?»    

Сторона одного из камней, освещенная лучами уже холодного солнца, была покрыта мелкими трещинами и рыжим лишайником. Второй камень был небольшим, плоским и весь подернутый инеем. Потому как обращен был на север, и никогда лучи дневного светила не падали на его поверхность. На узкой полоске сырой земли меж этими камнями лежала Альфа. Псина плотно прижалась к каменистой почве, задние лапы были разведены, передние — близко сложены и подтянуты под себя. Унылая морда покоилась на передних лапах, но уши торчали из-за камней двумя черными треугольниками. Взгляд же красных глаз был устремлен в одну точку.

Точкой этой являлся высокий, тощий человек, восседавший на округлом валуне на расстоянии не более десятка шагов вверх по каменистому склону. Его белые волосы трепал порывистый ветер. Плащ, сшитый из множества разноцветных лоскутов, был небрежно откинут. Правая рука крепко опиралась на деревянный посох, увенчанный серебряной фигуркой горного ястреба. Брови его были насуплены, взгляд светло-серых, почти белых глаз, суров и непоколебим.

— Я сказал — прочь! — в очередной раз гаркнул Старик. — Ты мне не нужна, наши пути ведут в разные стороны!

Свободной рукой он схватил небольшой камень и притворно замахнулся в сторону собаки. Та лишь поплотнее прижала голову к лапам, но треугольные уши остались торчать над серыми валунами.

Старик в сердцах сплюнул, и отбросив камень, произнес совсем иным голосом:

— Поверь мне на слово, Альфреда… Ты не можешь идти со мной! Мой путь — это верная погибель для тебя. Там ты не пройдешь. Возвращайся назад! Я прошу тебя…

Псина приподняла голову, и глядя на мага, беззвучно раскрыла и закрыла зубастую пасть.

— Я не позволю тебе говорить! — воскликнул Старик. — Не проси, не умоляй и не преследуй меня! Я не разрешаю! Всё! Я не приведу тебя к Северной Твердыне. Даже не надейся! Но знай, что спустя тысячи лет прислужники Зла — назгулы вновь вышли на охоту. Не исключено, что они будут искать Книгу, и горе тому, кто станет на их пути! Возвращайся к Фридо! Ему может грозить смертельная опасность… Следуй за ним везде! Возможно, именно он укажет тебе правильный путь, и потому оберегай его, как сможешь! За мной же не иди, слышишь!

Старик резко поднялся и стал поспешно взбираться вверх по скользкому, каменистому склону, ни разу более не глянув в сторону вскочившей на лапы псины. Та еще долго провожала тяжелым взглядом растворяющуюся в тумане фигуру, тревожно виляя обрубком хвоста. Когда же шум осыпающихся под ногами волшебника камней смолк вдали, Альфа совсем по-человечески вздохнула и уныло потрусила в противоположную сторону.                        

В одном, пожалуй, Старик оказался прав: не прошло и двух недель после его «смерти», как сплетни про «волшебника из Верхних Брусков» пошли на убыль.

— Пр… сягаюсь, — с трудом ворочая языком и уронив голову на грудь, осипшим голосом произнес молодой человек в выцветшем бордовом кожушке. (Дело было, естественно, в «Люберии».) — С… ам… в… выносил… Мэ… эртвэ-е… не быва-эт…

— Дурень ты, Пэтти, — пробасил хозяин трактира Отто. — Дурень и пьяница! Ну, схоронили вы его, старца ентого ушибленного… Ну и что?

— Вол… вошь… — укоризненно качая головой, произнес Пэтти.

— Вот именно — вошь! Что ты мелешь? Да ты и не дурень вовсе! Ты — колода стоеросовая! Коли уж вы его с батюшкой твоим схоронили, какой же из покойника волшебник!?..

— А может быть, они… таво… — предположил Розик Брендизайк, старый знакомый Фридерика. — Кухонным ножичком промеж ребер — рраз! И нет волшебничка! Так сказать, чтоб долго не мучился! И Закон, вроде как, соблюден, и чего-нибудь себе прикарманили, как говорится…

Пэтти только вытаращил глазенки и замахал руками.

За столами же все дружно рассмеялись. Смеялся Джига Толстошкур — купец, возвращавшийся домой, в Восточный удел. Смеялся Ростик Шерстобобер, купец из Южного удела. Смеялись вечно румяный Дюк Брюхович и «старожила корчмы» Барсукс. Смеялись все Брускинсы (а их здесь было немало). Смеялся и Фридерик, наблюдая это представление из самого темного угла трактира, потягивая при этом хмельное пивцо и заедая его соленой рыбкой с Муторного озера.

— С… сам… видел… — по инерции, видать, пробормотал уж совсем тихо бедняга Пэтти.

— Ну, ты его и уделал, Розик! — громогласно произнес Джига.

— Что ж его уделывать-то? — грустно заметил Отто, махнув рукой. — Дурень — он и есть дурень! Только взбаламутил всю округу! Ну скажите, к чему всё это?.. Нам и своих проблем хватает! А тут еще и волшебники, глядь–непереглядь!..

— Верно! — подхватили со всех сторон.

— Вот, я и говорю: где ж тут волшебники?.. — мечтательно произнес Барсукс. — То ли было в старые времена…

— Было, да сплыло! — уверенно провозгласил Ростик Шерстобобер, подымая кружку межиреченского светлого пива. — Жили мы славно и поживем еще всласть, да без каких-то там волшебников!

— Чухня! — членораздельно произнес Пэтти и свалился под стол.

— Нехай ему! — отозвался Отто из-за пелены сизого, махрового тумана. — Не трожьте баламута, к утру проспится…

— Ох, не та нынче пошла молодежь, — заметил старик Совкович. — Чтоб от двух бокалов пива-та…

— Вот и я говорю, — подняв указательный палец, многозначительно произнес «старожила корчмы», — не к добру все это! Ох, не к добру… И небо на югах, бывает, огнями дальними пылает…

— Ну-у… Если уж наш уважаемый старина Барсукс стихами заговорил, добра не жди — эт точна! — заметил Совкович.

Все вновь дружно рассмеялись.

Фридерик вздохнул, поднялся и стал медленно пробираться к выходу. «Эх, — подумал он, — ничего-то вас, дорогие мои собратья, не изменит, ничто не проймет! Ничто не заставит вас жить по-другому и взглянуть на обыденные вещи с иной стороны! Так и проживете вы свою жизнь (и я вместе с вами) мирно, весело, беззаботно… Тихо… А может быть, так и надо жить?»

«Как мне всё это надоело! — готов был закричать Фридерик, выйдя во двор под чистое, звездное небо. — Где вы, бесшабашные друзья мои, Мерик и Томми!?» Но слова эти, по вполне понятным причинам, так и не сорвались с его уст…

Прошло три, ничем не примечательных года…

«Старина Крол», несмотря на всяческие сплетни, так и не расстался с насиженным местом Верховного Старосты. Надо сказать, что к тому времени он носил сей почетный титул столь долго, что большинство хоббитов уж и позабыли, как величать по имени старика Крола (кстати, звали его Грегор). Говорили просто: старина Крол или наш Староста. Как и положено, два раза в год (по весне, и ближе к осени) старина Крол собирал оброк и отправлялся к Тиминской крепости. Отсутствовал где-то месяц (на это время вся власть в Уделах переходила в руки оставшихся без присмотра местных Старост, которые с завидным усердием припоминали селянам их недавние прегрешения). Вернувшись же, Верховный устраивал так полюбившееся всем угощение, после которого и разносились по всему Залучью вести о том, что творится во внешнем мире. То есть — за пределами нынешней Хоббитании.

Вести, впрочем, были нерадостные.

Уж несколько лет прошло, как ожила окаянная огнедышащая гора — Ородруин, или Роковая гора, как называли ее далекие предки. Денно и нощно изрыгала она из своего чрева потоки раскаленной лавы, и вся равнина Горгорота полностью скрылась под толстым слоем пепла. Струи серных газов пронизывали безжизненную почву, воздух стал ядовитым донельзя — двух шагов не ступишь, а уже помер! Пепел и вонь разносились восточными ветрами по всем уделам славного Гондора! Люди стали покидать веками обжитые места и удаляться в поисках лучшей жизни в соседние княжества, а кто и в малообжитые приграничные области некогда великого королевства.

Но и там им не давали покоя ненавистные степовики, что вновь возобновили свои отчаянные набеги на земли Восточного Гондора — Руна. Вслед за ними, опять-таки, подняли головы остатки недобитых прихвостней сгинувшего Черного Властелина — племена вастаков. Южным же границам Великого княжества вновь стали досаждать не усмиренные орды южан. Норлонги (на севере) также давали о себе знать, хоть и вели себя осторожно, дабы не разорвать хрупкого союза с Северным Арнором — Хордией.            

В общем, времена настали неспокойные. Худые времена, как говаривал старина Крол. А стало быть, держаться следует всей громадой единственного заступника и спасителя нашего — славного князя Тиминского (оброк не мешало бы повысить!).

В самих же Уделах хлопот хватало. Ходили тревожные слухи, что и пары недель не проходит без того, чтоб лихие людишки не пытались проникнуть в Залучье со стороны Чертовых сходен. Но просочиться мимо Заставы не смог никто. Поразмыслив немного, народ пришел к общему мнению, что гонит громадин в эти тихие места, в основном, нужда, и Заставу Верховный велел соорудил ох как вовремя… А посему — честь и хвала нашему неусыпному Старосте!

Северины, кстати, тоже обнаглели! Каждую зиму то одно племя, то другое пыталось переправиться по льду Туны на левый, обустроенный берег и обосноваться на обласканных землях «закоулка». Непрошенных гостей выдворяли. Но былая зимняя торговля (обмен вин на меха невиданных зверей) пошла на убыль. Можно сказать, и вовсе прекратилась. Лишь семейство Бобберов как-то еще поддерживало бывшую доходную коммерцию.

Редколесье понемногу обезлюдило. Расплодившиеся, не в меру, русалки да оборотни совсем отбили охоту народу шастать по местным лесам. Оттого и цены на махру подскочили почти вдвое!

Но, несмотря на подобные мелкие неприятности, хоббиты жили весело. Жизнь, что ни говори, была хороша!

Первая зима после «смерти» Старика была для Фридерика, пожалуй, самой трудной. Периоды продолжительной меланхолии перемежались жаждой активных действий.

Поначалу мечты о предстоящем путешествии полностью овладели мыслями хоббита. Он постоянно думал о дальних странах, об опасностях, что поджидают его на неизведанных тропах, часто (в отсутствие матушки) перелистывал Алую Книгу и внимательно изучал карты, начертанные Стариком. Однако, мечты — это одно… Сможет ли он действительно преодолеть всевозможные невзгоды?

А с другой стороны… Волшебник явно намекнул, что спешка тут ни к чему. Да и как объясниться с матушкой? Можно ли переложить всё хозяйство на плечи уже немолодой женщины ради необдуманного обещания, данного покойнику-старцу? И сама Книга — ну какая от нее может проистекать опасность?..

Короче говоря, с наступлением весны Фридерик так и не решился на что-либо. Заговорить же с матушкой он просто боялся. Так прошел год, затем второй…

Боль утраты, что не давала Фридерику спать поначалу, вскоре поутихла (как мы уже говорили, хоббиты легко переносят временные невзгоды и быстро приспосабливаются к новой жизни).

Первое время Фридерик достаточно часто открывал Книгу, что оставил на его попечение Старик, пытаясь разгадать тайну древней рукописи и постичь суть незнакомых слов.

Переплет Книги был древний, кожаный, покрытый сетью трещин (видать, от времени), хоть и не потертый — знать, рукопись открывали нечасто. Более ста одинаковых, толстых, желтых страниц были с обеих сторон сплошь покрыты странным текстом, что был записан с помощью рун на незнакомом Фридерику языке, И хотя сами руны казались знакомыми и уж очень похожими на современные буквы, привычные слова из них никак не складывались. Небольшие разрывы в тексте указывали на то, что древняя рукопись содержала отдельные главы или повествования. Вроде, ничего особенного — так и должна была выглядеть стародавняя эльфийския летопись…

Но была и одна странность! Примерно две трети Книги были заполнены приблизительно одинаковым, монотонным текстом, но последняя треть явно отличалась от прочих записей! Руны в этой части заметно разнились с предыдущими, были какими-то «прилизанными». К тому же, казалось, что запись велась не слева направо, как положено, а наоборот. Чернила (или чем там писали в древности?) были более темными, почти черными. В целом, текст последней части Книги выглядел так, будто был записан совсем недавно.

Некоторое время Фридерик ломал над этим голову, но безуспешно. Впрочем, вскоре всё это вылетело у него из головы, когда он обратил внимание на одну странную вещь: стоило хоббиту открыть злополучную Книгу, как в ту же ночь его посещал знакомый, оч-чень неприятный и тревожный сон. Снилась ему… загадочная башня над глубокой горной расселиной, призрачные всадники, что несутся по хрупкому призрачному мосту ему навстречу, странные слова, что произносят нечеловеческие уста… И многоголосый отвратительный вой, что заставлял падать ниц, зарываться в снег, закрывать уши и просыпаться в холодном поту, чувствуя, что все конечности занемели.

Этот сон хоббит хорошо помнил. Он снился ему неоднократно с тех пор, как на склонах Заячьих оврагов он обнаружил неподвижное тело Старика. Но ранее сон как-то менялся, что-то новое (хоть и не очень уж приятное) с ним происходило… Последнее же время    злополучный сон просто повторялся из раза в раз! И что это могло бы значить? Поразмыслив некоторое время и над этим пренеприятным фактом, Фридерик пришел к неутешительному выводу, что лучше всего без видимой причины не беспокоить странную Книгу Старика — пусть себе покоится на покрытой пылью каминной полке.        

Пытался хоббит (осторожно, этак) выяснить у матушки, что за «странные тени» видела она в ночь «смерти» Старика. Но та лишь отмахивалась:

— Ох, не помню уже, сынок… Может, просто привиделось. Помню лишь, что ночь была лунная… А может статься, дым низко клубился или туман набежал…

Фридерик, естественно, этому не поверил, но настаивать не стал.

Так и жил наш молодой человек, всё реже задумываясь о странной Книге, и всё реже вспоминая данное Старику обещание, пока не настала весна 3911 года по Л.Х. или 2492 год по Н.Л…

Год 2492 вошел в Историю Средиземья как «год черной чумы». Говаривали, что беда пришла откуда-то с Востока. Что занесли ее на благодатные земли Великого княжества орды степовиков, не прекращавшие свои опустошительные набеги на приграничные уделы Восточного Гондора. Именно в Руне, в конце зимы, вспыхнула убийственная эпидемия, унесшая тысячи жизней. А вскоре напасть перекинулась и на соседние княжества…

Не миновала она и Залучья. Вначале, как всегда, поползли слухи, что в Южном уделе объявилась неведомая хвороба. Затем стали перешептываться, что, мол, целые хутора сгноила чужеземная зараза. Но вскоре хворь перекинулась на прочие Уделы, и тут стало не до разговорчиков. Невиданный доселе мор косил всех подряд, но особенно стариков и тех, кто поближе к преклонному возрасту.

Более прочих пострадал Бринбурн и его окрестности — там хоббиты жили, как нигде, кучно. Менее других досталось Выселкам. Но всё равно, счет почившим от проклятущей хворобы шел на сотни. Бруски (от Нижних до Верхних) также схоронили немало соплеменников… Много, ох, много слез пролилось весной того, памятного года…

Не минула беда и подворья Фридерика. В самом начале апреля захворала, а спустя несколько дней померла матушка, Эмилия Брускинс. Не прошло и недели, как не стало тетки Азалии (говаривали, правда, что старуха Жебреница померла не от иноземной заразы, а от своего, преклонного возраста, но — какая разница!). Молодого же хоббита болезнь, странным образом, не тронула…

Так — неожиданно! — Фридерик остался один.

Похороны матушки прошли тихо… Мало кто пришел проводить Эмилию Брускинс в ее последний путь — у всех своих неприятностей хватало...

Некоторое время после матушкиной кончины Фридерик почти не покидал своего дома, тыняясь из угла в угол, предаваясь унылым воспоминаниям и проклиная этот несправедливый мир последними словами. На вторую неделю (уж после похорон тетки Азалии) он как-то взял себя в руки. Не потому, что от природы был крепким малым (скорее, наоборот), а потому что домашняя животина блеяла, кудахтала, хрюкала, крякала, то есть требовала внимания и хотя бы элементарной заботы. Весенняя травка вовсю уж зеленела на окрестных лужках, а значит, следовало распахивать огород и готовить молодую поросль к посадкам…

Ранее всем этим занималась матушка. Теперь же все заботы о собственном хозяйстве свалились на плечи молодого человека. Фридерик растерялся. Тем более, что возиться в земле он, ох, как не любил. Но что поделаешь? А вот как совместить домашнее хозяйство с единственным заработком — пасти отару соседских овец, Фридерик просто и представить себе не мог!

Впрочем, вопрос сей разрешился как нельзя более банально.

В один пригожий день на подворье заявились Хуко Брускинс со своим сыночком. Пэтти был трезв, но постоянно косил глазами куда-то в сторону. Папаша, наоборот, был необыкновенно любезен и разговорчив. Разглагольствовал о погоде, о ценах на молоко, жир и прошлогоднюю пшеницу (короче говоря, ни о чем). А также о том, что с приходом теплых деньков хворь постепенно утихает (оно и понятно — ведь схоронили чуть не каждого третьего в Уделе!).

Фридерик лишь молча слушал, глядя исподлобья на непрошенных гостей. В дом зайти не пригласил, потому как о цели визита догадался сразу: уж несколько дней по Люберии и Срединкам бродили упорные слухи, что виной нынешним невзгодам есть не кто иной, как именно Фридерик. Это он приютил (вопреки Закону!) незнакомца, да еще и «громадину»! Оттого и хвороба нынче свирепствует по всему Уделу! Все напасти — от чужаков, кому ж это неведомо!

Подобные обвинения были абсурдны донельзя! И молодой хоббит не удивился бы, когда б выяснилось, что эту глупость в полупьяном бреду высосал из пальца сам Пэтти, что понуро стоял нынче посреди двора, отвернувшись в сторону. Но хоббиты, как известно всем, очень уж охочи до всяких слухов да сплетен, воспринимая их куда более серьезно, чем прочие народы и народцы…

— Короче! — не очень-то любезно прервал излияния своего дальнего родственничка Фридерик. — Говорите, зачем приперлись и выметайтесь со двора!

— Ты того-этого… Не груби! — взвизгнул Хуко. — Мы к нему с миром, можно сказать, пришли, с самыми лучшими намерениями… А он — на тебе — вон со двора!

— Ладно, — согласился Фридерик. — Неправ... Извините…

— Так-то лучше… — Хуко искоса глянул на сутулую спину своего отпрыска. — Короче говоря, ты на нас, сынок, не серчай!..

— Какой я вам сынок?

— Не важно… Мы тут ни при чем!..

— А яснее можно? — поинтересовался Фридерик.

— Можна… В общем, пасти отару в ентом году будем мы с Пэтти. Так округа решила! Но ты на нас зла не держи, мы тут ни при чем! Может, на следующий год…

— Ясно, — процедил сквозь зубы Фридерик, резко развернулся и скрылся в доме, грохнув дверью так, что остатки штукатурки посыпались со стен.

— Ты на нас-та зла не держи! — донеслось со двора.

— Да пошли вы!.. — в сердцах воскликнул хоббит и рухнул ничком на незастеленную кровать. «Вот и славненько, — подумал он, — по крайней мере, одной проблемой стало меньше. Буду заниматься своим хозяйством! Вот только жить на что? Денег, что остались в матушкиной схованке, хватит ненадолго... Если быть бережливым (очень бережливым!), то до ближайшей зимы, пожалуй, хватит. А там что-нибудь придумаю... Чертовы родственнички! Нашли же времечко урвать малость со своего же, с близкого! Чтоб вам...»

Поостыв немного, Фридерик вышел во двор и присел на крылечке. Лежавшая до того в тени сарая Альфа подошла к хоббиту и вопросительно глянула ему в глаза, беззвучно открыв и закрыв зубастую пасть. Тот рассеяно протянул руку и потрепал псину по лобастой голове.

— Вот видишь, — промолвил задумчиво Фридерик, — остались мы одни-одинешеньки… Никому-то мы не нужны… Глядишь, скоро от нас самих сторониться начнут, как от чумы! Так-то!

Хоббит вздохнул. Унывать, впрочем, он не собирался. Еще такого не бывало, чтобы хоббит помер с голоду!

Прошел месяц, и в гости пожаловал Ози Брускинс, дальний родственник Фридерика, считавший себя дядей молодого хоббита. Был он тяжеловат, громогласен, ругался вовсю (особенно клял главного бездельника, Верховного Старосту). Выпустив, таким образом, пар, он обнял племянничка за плечи и спросил:

— Ты ведь меня, поди, и не помнишь?

— Ну, почему же, помню… — соврал Фридерик.

— Врешь! — тут же заявил дядя. — Ты еще совсем мальцом был, когда я последний раз у вас гостевал. Впрочем, не важно… Извини, так уж получилось, что после нелепой смерти твоего папаши я ни разу вас не проведал…

— Это из-за матушки? — догадался Фридерик.

— Верно, племянник… — Ози сокрушенно развел руками. — Эмилия, хоть и была доброй женщиной, но при этом стерва была редкая!.. Ох, прости! Знаю, что не следует дурно отзываться о покойниках… Короче говоря, не сложились у нас с ней отношения, совсем не сложились…

Некоторое время оба неловко молчали. Наконец, Фридерик спросил:

— А каким был отец?

— Отец? Ах… Он был мечтателем! Выдумщиком! Мог целый день просидеть в своем доме, рисуя какие-то карты-схемы, вместо того, чтобы копаться в огороде. Даже пробовал писать! Знаешь, у него неплохо получались стихи, баллады! А сколько песен и сказаний он знал!.. Но после его смерти твоя матушка сгребла все бумаги отца в кучу посреди двора и сожгла! Так вот…

Фридерик глубоко вздохнул. «Странно, — подумал он, — что эта участь не постигла Алую Книгу. Похоже, рука не поднялась у матушки…»

— Вот, что я тебе скажу, племянник, — продолжил после небольшой паузы Ози, — жизни у тебя здесь не будет! Поверь мне! Продавай-ка ты свое поместье! А не продашь — бросай всё к чертям собачим да перебирайся к нам на Выселки! Чтоб там не говорили, но мы одна кровь… Приезжай, когда надумаешь! Найти меня легко — на Выселках всяк собака знает! Поживешь год-другой… Работы на всех хватит! Увидишь — люди там другие, не то что твои местные р-родственнички, которые спят да видят, как ближнего объегорить, да на чужом горе нагреться… Построим тебе подворье — сам место выберешь! Обзаведешься семьей — девки у нас славные, работящие, не то, что здесь! — и заживешь правильно, достойно, как и положено хоббиту!

— Ох, спасибо, дядя, — со слезами на глазах произнес Фридерик. — Я подумаю…

— Подумай, да не медли!.. — напутствовал племянника «дядя», дружески похлопав молодого хоббита по плечу.

Недели через две после того наведались в гости Мерик с Томми. Звали с собой в Редколесье — там о хворобе и не слыхивали! — но Фридерик только руками развел:

— На кого ж я хозяйство-то оставлю?

Дядина идея с переездом на Выселки была подвергнута тщательному анализу и признана достойной внимания. Более того: договорились, что друзья помогут Фридерику перевезти нехитрый скарб к новому месту жительства. Но этим решили заняться ближе к осени…

Незаметно — скучно! — прошла большая часть лета…

Проклятущая хвороба вроде как отступила, прихватив с собой на тот свет, видать, всех, кого намеревалась. С соседями Фридерик практически не общался. Впрочем, нельзя сказать, чтобы те сторонились именно молодого хоббита. Напуганные свалившимися неизвестно откуда на их головы бедами, хоббиты сторонились друг друга, отчего торговля и трактиры пришли в заметный упадок. Надо надеяться, ненадолго…

К концу лета Фридерик уж совсем свыкся с мыслью о неизбежности своего переезда на север, в Выселки. Денег, что остались после матушки, хоббит старался не тратить. Держал, что говорится, на последний день. Но жить ведь на что-то было нужно! Пришлось понемногу распродавать свое хозяйство…

Коз никто в округе брать не захотел. Пришлось мотаться аж в Златополье и там продать их Брюховичам почти за бесценок. Овец же «со скрипом» забрал Отто Булкинс, дела которого последнее время шли из рук вон плохо. Его же Фридерик попросил подыскать (не задаром, естественно) покупателей на свое подворье. Небольшое стадо уток Фридерик отогнал в Срединки и просто отдал первым попавшимся селянам. Поголовье кур медленно редело — хоббит был непрочь время от времени побаловать себя сытным, хоть и не очень жирным бульоном.

Первыми «на смотрины усадьбы» пожаловали Хуко Брускинс со своей пышной и сварливой женушкой, Порфенией — скупердяйкой редкой. Всё придирчиво обсмотрели (будто ни разу не видели!), поковыряли гвоздем старую штукатурку, постучали по деревянным балкам. Залезли даже на сеновал, перевернув всё прошлогоднее сено вверх дном, и особенно тщательно замерили огород. С тем и удалились — «надо бы подумать!»

Приехала на двуколке вдова Памела Барсукс. Мужа ее — «старожилу» трактира «У Люберии» — схоронили еще ранней весной. Ничего не ковыряла, никуда не залазила. У Фридерика сложилось такое впечатление, что прибыла почтенная вдова с единственной целью — малость посплетничать. Но молодой хоббит был хмур и немногословен. Потому, вскоре гостья отбыла восвояси, заметно обиженная холодным приемом.

Следующим заявился уездный шарриф Мэтью Дудстон. Впрочем, покупать подворье он не собирался. Цель визита была куда как банальна — оброк, что следовало собрать к очередному путешествию Верховного ко двору князя (Фридерик уж и не помнил, когда последний раз посещал их с матушкой престарелый шарриф). Оглядев сиротливое подворье, старик присел на крылечке, раскурил трубку и долго сетовал на неблагодарную судьбу: «Вот, велели собрать столько-то да столько-то, а где ж его взять? Кто повымер, кто подался в соседние Уделы». После лишь сплюнул и медленно поковылял восвояси…

Последним желающим прицениться оказался Розик Брендизайк, приехавший с двоюродным братом Франко из дальнего Пересечья. Причина была простой: замучила братца, последнее время, жизнь в Южном Уделе. Уж многовато разной мерзости развелось в тех местах. В Диких оврагах, что совсем поблизости, расплодились волки — житья нет от ненасытных хищников. Но очистить от них местные угодья нелегко: овраги глухие, сплошь заваленные буреломом, народ ходить туда побаивается. В Муторном озере, опять-таки, завелся не то змей, не то дракон водяной какой-то. Рвет сети, лодки переворачивает… Вот и решил Франко перебраться в более спокойные места.

На осмотр подворья братья много времени не потратили.

— Вот что я тебе скажу, Фридерик, по старой дружбе, как говорится… — похлопав хоббита по плечу, заявил Розик. — Никто твое подворье не купит! Уж если браться за дело по-хозяйски, всё это надо снести до основания и отстроить заново. Был бы твой дом в городе, аль где-то поближе к тракту, может, ты его и продал бы. А так… Земли свободной нынче — после проклятой хворобы — ох, как много гуляет. Стройся где хочешь! Хошь — в долине Мутной, хошь — в низовьях Игристой. Там земли плодородные, леса, озера опять-таки…

— Сам понимаю, — вздохнул Фридерик. — Кому захочется жить на краю света?

— Ты не обиделся на мои слова?

— Чего уж там… — хоббит пожал плечами и начал свыкаться с мыслью, что родное подворье так и останется заброшенным и позабытым после его ухода.                

Кончилось лето, миновала уж средина сентября (точной даты хоббит не запомнил — а жаль!), когда Фридерик решился, наконец-то, отправиться в недальний поход. Тянуть далее было некуда. Всё, что можно продать — было продано. Бедолаги-куры были съедены, огород убран, матушкин дом давно заколочен (последнее время он жил в домике отца), походный мешок наполовину собран. Кроме многих нужных и полезных вещей на самом дне его покоились две рукописи: любимая с раннего детства «Алая Книга Западных Пределов» и загадочная Книга Старика.

День близился к концу, и солнце уже готовилось скрыться за снежными вершинами гор…

Фридерик угрюмо оглядел свое опустевшее подворье. В свете уходящего дня оно казалось разоренным. Но прежде чем навсегда покинуть родные места, следовало — как положено добропорядочному хоббиту! — кое-что сделать…

Фридерик достал заблаговременно припасенную бутылку «собрицы» и, потрепав по голове возлежащую на крыльце Альфу, направился вначале к могилке матушки, а затем к каменному холмику, что приютился неподалеку от Магнитного камня. Альфа уныло плелась следом за хозяином…

Торопиться было не к чему, да и незачем — каждый хоббит знает, что отправляться в путь-дорогу лучше всего на ночь глядя. Идти легче, да и соседи меньше будут судачить… И потому Фридерик поудобнее устроился на небольшом округлом валунчике, пару раз приложился к горлышку и раскурил отцовскую трубку. Махра, конечно же, не лучшее из того, что приходилось курить хоббиту — но в нынешние, худые годы он и этому был рад.

— Вот как странно-то жизнь складывается… — рассеяно произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь, и разглядывая первые звезды, что начали проступать на еще светлом небосводе. — Кто ж мог такое подумать? Если бы кто-нибудь сказал мне пару лет назад, что останусь я совсем один, даже словом не с кем перемолвиться — не поверил бы! Эх… Да ладно! Может и не так уж всё плохо! Устроюсь на новом месте, а там гляди — уже и жениться пора!

(Как всем известно, женятся хоббиты поздно по человеческим меркам. Испокон веков считалось, что «правильный хоббит» должен всласть «нагуляться», чтоб остаток своих дней посвятить семье...)

— И свое обещание, будь уверен, я выполню! — покосившись на каменный холмик, покрытый разноцветным лишайником, продолжил Фридерик. — Следующей весной… Ну, может быть, через годок отнесу я твою Книгу на север! Возьму с собой Альфу… Может быть, Мерика с Томми…

Фридерик хлебнул еще пару глотков из полупорожней бутылки. Затем поставил ее меж камней и стал раскуривать потухшую трубку. Собака, лежавшая неподвижно до сих пор у его ног, беспокойно пошевелилась, поднялась и, беззвучно открыв и закрыв слюнявую пасть, положила голову на колено хоббиту. Красные глаза смотрели на Фридерика внимательно и укоризненно. Тот лениво потрепал псину по голове.

— Жалко, конечно же, что ты не… — Фридерик неспешно затянулся, шмыгнул носом и закончил фразу: — …можешь говорить, Альфа!

— Ево савут Сааи! — раздалось рядом...

Фридерик, естественно, вздрогнул, резко вскочил на ноги и, уже понимая всю глупость своего поступка, огляделся по сторонам. Рядом никого не было! Лишь здоровенная, черная псина сидела у его ног, и всё так же, не мигая, глядела ему в глаза.

— Ты?.. — ошарашено промолвил хоббит, уставившись на собаку широко открытыми глазами.

— Да… — псина лениво зевнула.

— Ты можешь говорить? — изумленно воскликнул Фридерик. — О, нет! Этого еще не хватало! Я, наверно, медленно схожу с ума от одиночества…

Он неуверенно вновь уселся на валун и, обхватив голову руками, некоторое время бесцельно раскачивался из стороны в сторону, повторяя:

— Я схожу с ума, я схожу с ума…

— Не скуи… — произнесла псина.

— Что? Я не скулю… Чёрт возьми! Да я не знаю, радоваться мне или нет! Погоди! А почему же ты раньше не разговаривала?

— Ты… не асешал!

— Я не разрешал… — повторил Фридерик. — Понятно... Вернее, ничего не понятно! Ведь собаки не разговаривают! Значит, ты не обычная собака… Может быть, ты волшебная собака? Значит, волшебство всё-таки сохранилось в нашем мире! А может быть, ты, вообще, не собака?

— Мошет… — согласилась Альфа, и глаза ее на мгновение озарились красноватым светом.

— Кто же ты? — воскликнул хоббит.

— Патом… Не сее…шас…

К этому моменту Фридерик уже сообразил, как общается с ним странная псина. Клыки собаки были плотно сжаты, но отвисающие губы забавно шевелились. Альфа произносила человеческие слова, втягивая в себя воздух!

— Так кого же зовут Са-аи?.. — спросил ошеломленный хоббит.

— Саа… и! — поправила псина.

— Ах, Саари… — догадался Фридерик. — Так кого так зовут?

— Стаика…

— Старика? Ага… Но почему ты решила, что именно так его и зовут? Ты его знала раньше?

— Похо…

— Плохо, но знала… Вот как! — Фридерик вновь обхватил руками голову и задумался. — Что же получается? Ты не совсем собака, а может быть, и не собака вообще… Ты можешь говорить, если я разрешу… Ты знала волшебника раньше, но плохо… Ну, и что из этого следует? Конечно, мне будет веселей в дороге, если мы сможем хоть как-то общаться, но что мне с тобой делать?

— Нисехо… Ухоти!

— Уходить? Я и так ухожу! Сегодня же уйду. Ты ведь пойдешь со мной?

— Нет… Ухоти сосем!

— Что значит «совсем»? Ты имеешь в виду, уходить из Залучья? — предположил Фридерик. Альфа несколько раз закрыла и открыла пасть, что, вероятно, соответствовало человеческому кивку головой.

— Но зачем?

— Книха… — произнесла она.

— Книга? Да, я всё помню! Я обещал Старику, что отнесу его Книгу в загадочную башню, что зовется Тархан-Соэль. Я успею…

— Нет вемени! Они сдесь!

— Кто? Кто — здесь?

— Аг… янись!

Пытаясь проследить за направлением взгляда собаки, Фридерик медленно повернул голову в ту сторону, где находилось его осиротевшее подворье, и обомлел…

Ночь уж давно опустилась на окружавшие небольшую долинку холмы. Звезды горели вовсю, но луна только-только взошла на востоке и казалось, ее красноватый диск еще не оторвался от земли. И на фоне этого неясного, кровавого полумесяца хоббит вдруг отчетливо увидел призрачные тени, что стремительно неслись в его сторону.

— Что это? — невольно воскликнул донельзя перепуганный Фридерик, узнав видение.

— Сме…ить! — прошипела за его спиной Альфа.

…Девять призрачных всадников на вороных скакунах! Звездный свет играет в черных доспехах, мерцают в кровавом свете обнаженные клинки… «Ты — наш! — услышал Фридерик. — Мы нашли тебя!»

Страх мертвой хваткой вцепился в хоббита и он, не помня себя, вскочил на ноги. Но тут до его слуха донесся многоголосый, нечеловеческий вой, от которого по спине его побежали мурашки, лоб покрылся капельками холодного пота, а конечности одеревенели. Он только дико вытаращил глаза и раскрыл рот в безмолвной надежде позвать на помощь... Да так и остался стоять с разинутым ртом. Призраки же неумолимо приближались, и мерцающие мечи были нацелены прямо в грудь хоббита, а руки в металлических, шипастых перчатках тянулись к его горлу…

И тут Альфа с грозным рыком бросилась под копыта вороных коней; ноги же молодого человека подкосились, и он, рухнув на острые каменья, потерял сознание…