Утро было холодное. Город, окутанный тьмой, мирно нежился в постели. Пришла осень, и ветер был осенним — холодным, поспешным, дерзким. Стоит лишь встать, высунуться в окно, и тотчас поймешь: вот она начинается, настоящая депрессия, вот оно, первое утро осени.
Он только что открыл глаза и, как в ледяную реку, погрузился в бесконечный поток мыслей. Он лежал в просторной комнате на седьмом этаже, и оттого он так явно чувствовал осенний ветер. По ночам, когда постройки, дороги и машины сливались в одно спокойное море, он окидывал город взглядом, пронзавшим тьму, точно маяк.
А сегодня... — Я устал! — шепнул он.
Впереди долгая осень, белая зима, несчетное множество дней — целых полкалендаря. Он уже чувствовал себя обессиленным, как путешественник Грейва из книжки про приключения: только поспевай кутаться в шарфы от назойливого ветра, дождя, белого как день снега.
А пока — надо вставать!
Стоя в темноте у открытого окна, он набрал полную грудь никотинового воздуха.
Уличные фонари мигом погасли, точно свечки на черном именинном пироге.
Он затянулся еще и еще.
В небе начали гаснуть звезды.
Он поежился от холода.
В предутреннем тумане один за другим прорезались прямоугольники — в домах зажигались огни.
Тихо прозвенели будильники.
Сквозняк пронес по всему подъезду теплый дух жаренного теста.
Дом проснулся.
Улица ожила.
По ту сторону дороги открыли свои глаза угрюмые особняки. Скоро появятся на красной машине две дамы неопределенного возраста и покатят по утренним улицам, приветственно махая каждой встречной собаке.
Гулко пробили часы на здании суда.
И взошло солнце.
Он сунул руки в карманы джинсов, спрятался в ворот короткой куртки: только я вышел — и все повскакали, все забегали!
Он огляну город. Распахнулись двери домов, люди вышли на улицу. Осень две тысячи четырнадцатого года началась.
В то утро, проходя парк, он наткнулся на паутину. Невидимая нить коснулась его лба и неслышно лопнула.
Осень будет не такой, как всегда. Не такой. Бывают осени, сотканные из одних запахов, словно весь мир можно втянуть носом, как воздух: вдохнуть и выдохнуть. А в другие осени можно услышать каждый шорох вселенной. Иные осени хорошо пробовать на вкус, а иные — на ощупь. А бывают и такие, когда есть все сразу.
Теперь все идет обратным ходом. Как в кино, когда фильм пускают задом наперед — люди выскакивают из воды на трамплин. Наступил сентябрь, закрываешь окно, которое открыл в июне, снимаешь теннисные мокасины, которые надел тогда же, и влезаешь в тяжелые ботинки, которые тогда забросил. Теперь люди скорей прячутся в дом, будто кукушки обратно в часы, когда прокукуют время. Только что во дворе было полно народу и все трещали, как сороки. И сразу двери захлопнулись, никаких разговоров не слыхать, только листья с деревьев так и падают.
Время идет.
Холодный вечер. Не удается уснуть..
...Тропа огромной пыльной змеей скользит к родному дому, другая бежит к раскаленным песчаным берегам июльского озера. А вон та — к деревьям, точно терпкие, еще незрелые плоды дикой яблони. А вон та — к персиковому саду, к винограднику, к огородным грядкам, где дремлют на солнце арбузы, полосатые, словно кошки тигровой масти. Эта тропа заросшая, капризная, извилистая, тянется к школе. А та, прямая как стрела, — к субботним вечерам и первой любви. Вот эта, вдоль реки, — к дикой чащи...
Он открыл глаза, глянул куда-то в сторону, ничего не увидел и почувствовал себя обманутым.
Он лежал в постели, а вокруг спал город, и парк стоял темным, и озеро чуть колыхалось в берегах, и его родные и друзья, знакомые, старики и молодые, спали на этой или на другой улице, в этом или другом городе, или на далеких кладбищах за городом.
Он закрыл глаза.
Впереди долгая осень, белая зима.
Он уснул.
Утро было холодное.