santehlit — Стихи и проза

За сожженных в Одессе заживо,

За расстрелянных в Мариуполе,

За кровь и слезы Донбасса….

Героям слава!

                       /на злобу дня/

Трудно же я отходил от всего этого.

Первое время депрессия была — ужас, мама, роди меня обратно!

Песня сирен неумолкаемо звучала в ушах, сводя с ума. Красный огонек тревоги горел в тумане безумия, окутывавшего мой мозг, предупреждая: «У тебя не все дома» — и это были правдивые слова. Как шутили в студентах мы — тихо шифером шурша, едет крыша, не спеша.    

Боль сердешная временами сменялась странной пустотой в голове. Черной такой, пугающей, равнодушной до отупения. Это когда как в той детской сказке: что воля, что неволя — все равно. Иногда это состояние приносило облегчение, иногда раздражало. Иногда было просто никак — ни легко, ни плохо. Будто меня и не существовало вовсе.

Дни проходили совершенно зря. Запросто можно было их вычеркнуть из собственной жизни. Такими они были непродуктивными, безрадостными, серыми и унылыми.

Да и жизнь сама медленно тянулась мимо каким-то расплывчатым пятном.

О чем говорили со мной окружающие и вообще обращали ли они на меня внимание — ничего не могу сказать. Я просто перестал их замечать — выносить их жизнерадостность, их каждодневные заботы. Они вон радуются, жрут, толстеют, что-то покупают, что-то продают, куда-то едут, о чем-то думают, кого-то любят — а до меня им и дела нет!

Как впоследствии писал поэт Летов:

               На любое моё движение

Ваша реакция предусмотрена

В лучшем случае — равнодушие

В худшем случае — патология…

Когда Жанна пропала вдруг, не сказав последнего «прости», стало до того невыносимо, что хотелось сбежать — нет, даже не с завода и из Челябинска, а из этого мира поганого. Мысли невыносимого содержания настигали голову, терзая и без того расшатанные нервы с психикой.

К сожалению, неведомы были тогда два золотых правила:

— мелкие тревоги — пустяки;

— все тревоги — мелки.

Бултыхаясь в проблемах, как младенец в проруби, пришел к двум своим выводам:

— мне не суждено семейного счастья;

— любви нет, не может быть и не надо.

Теперь отчетливо было видно — все мои жалкие попытки вернуть Ляльку оказались мертворожденные. С Жанной вообще не было перспектив. Мне на раз повезло со Светкой — да и та, наверное, увезла от меня очень скверный подарок. Я — безнадежный, никчемный, малодушный не-ве-зун.

Осознание этого случилось столь внезапно, что горькое настроение без инертного перехода сменилось кислым — люблю определенность жизни. Похоже, впереди у меня ничего кроме тупого и всепоглощающего безразличия.

Никому не дано предугадать того, что случится с нами — в чём есть промысел Провидения? а в чём воля сильных мира сего? Бог ли, Фортуна, Судьба — какая разница, как назвать. Главное, что они к тебе никак — запропали где-то и не спешат.

Я не скажу, что уверовал вдруг — окрестился в церковь пошел и стал молитвы учить.

Эта — сама родилась в глубине души.

Прости меня, Господи, за все грехи мною допущенные и помоги рабу твоему запутавшемуся в себе. Наставь на путь истинный и подари счастья без боли. Избавь от всепоглощающей тоски и печали, а подари полноценную жизнь. Понял я, Господи, что на свете нет ничего дороже ее.

Ну и взмолился однажды, как волк голодный зимней ночью на луну.

И знаете — был услышан!

С голубого неба светит яркое солнце и, многократно отражаясь, сверкает, лучится в кристалликах снега — зима, одним словом. Погода подстать — легкий морозец. Хорошо становится на душе, уходят куда-то ненужные мысли. Мелодия, скрипящая под ногами, снег, мороз и я — нет прекрасней, нет желанней того, что сейчас происходит. Они лечат больное сердце, и все возвращается на круги своя.

Настоящий вкус свободы понимаешь, когда становишься пленником — я был пленником обстоятельств.

Теперь иду по заводу безмерно счастливый — литературное творчество на участке лодырей медным тазом накрылась. Но ничего кроме радости не испытываю, ведь на замену старому всегда приходит что-то новое: в моем случае — перспективное будущее. Разговор с заместителем начальника производства «Б» превзошел ожидания — мне поручили новый участок. Хватит хандрить! Дали возможность себя проявить — я не премину ею воспользоваться и уж, поверьте, не слажаю.

Меня распирало силой и счастьем.

Это эмоции. Теперь, по сути.

Коль речь вновь пойдет о 322-м заказе, давайте-ка о нем поподробнее.

Эту американскую кассетную бомбу нашли во вьетнамском болоте неразорвавшейся. Привезли в Союз, изучили, подготовили документацию и стали налаживать серийный выпуск.

В принципе ничего заумного — в стальной корпус помещаются три взрывных элемента, которые на стабилизаторах разлетаются из поднебесья и бабахают, осыпав смертоносными осколками большущую территорию. Выдергивает их из кожуха парашют, который помещается в хвостовом отсеке, выполненном из алюминия.

Вот эти «хвосты» мне и поручили выпускать на вновь созданном участке.

Там уже стояли станки для механической обработки, гильотина раскроя алюминиевых листов и пневмопресс с оправками для их гибки. И еще шесть сварочных кабин — с полуавтоматами и оборудованием для универсальной ручной сварки алюминия под аргоном. Рядом с участком находилась камера ренгенконтроля сварочных швов. В конце цехового пролета участок осветления — ванны с растворами каустической соды, фосфорной кислоты и прочих гадостей для химической обработки деталей перед сваркой и готовых изделий после оной.

В бригаде дюжина сварщиков и шесть слесарей.

Бригадир Саша — сварщик-универсал и боксер — был чертовски красив. В нем что-то от английского лорда и французского мушкетера — именно такую красоту в мужчинах больше всего любят женщины. Взгляд жесткий, глаза голубые, каштановые волосы слегка курчавились. На вид ему можно было дать лет сорок — и это вполне соответствовало действительности. У него такая манера разговаривать, что я всегда чувствовал себя неловко, когда он ко мне обращался.

Прослышав что-то о моей личной жизни, заявил как стихийный марксист:

— Не вздумай, мастер, еще раз жениться — дорожи свободой больше чем жизнью.

И выдал фразу, которую можно цитировать в философских трактатах:

— Женщины, как бутылки с вином. Их нужно открыть — насладиться и выбросить. Супружество для тех мужиков, кто не умеет обращаться с вином.

Его помощник и тоже сварщик-универсал Рустэм, пятидесяти лет от роду, высокий, стройный, благородной наружности, с густыми, отливающими серебром волосами, подошел со своим мнением:

— Не слушай ты, мастер, горького бабника, а обрати внимание на осветлителя — вот девушка для тебя. Я, кажется, произвел на нее впечатление — будь помоложе, закадрил бы.

— А попытайся.

— Думаешь, не пробовал? Я ей сразу сказал — хочешь добротного секса, обрати внимание на мою персону: хорошее вино с годами крепчает.

— А она?

— Сказала — подумает.

Осветлитель Люба была стройной светловолосой девушкой с тонкими чертами лица, простоватого и непорочного, грустным взглядом карих глаз — всегда спокойная и холодная, как гранит. Симпатичная, но курила — для меня это крест в плане перспективы отношений.

Однажды застал ее на рабочем месте изрядно подвыпившей.

— Здравствуй, мастер, — хрипло сказала она; в огромных глазах одна лишь тоска.

— Что ты тут делаешь в таком состоянии? — ледяным тоном. — Тебе не стыдно?

— Да, ужасно переживаю, — ответила, закатив глаза. — Но скоро пройдет.

— Накажу. Ты не забыла, что я твой начальник?

— Накажи пару раз, — она подалась ко мне грудью вперед. — Я не против.

Я слова растерял.

— Ладно, не парься — у меня день рождения.

— Так почему ты не дома?

— Пусто. Вечер. Дом. Окно.

                Света нет. Кругом темно.

                Страшно. Грустно. Одиноко.

                Скучно. Холодно. И плохо.

                На стене часы и тень,

                Ночь сейчас, а будет день.

                Время. Годы. Бесконечность.

                Нет надежды, только вечность.

                Счастье. Ненависть и боль.

                Веры нет, но есть любовь.

                Всё. Прошло и отпустило.

                Нет меня. Душа остыла.

(Прошло много лет с того дня, и я, конечно же, не помню дословно того, что читала мне Люба — ну, может быть, тему и настроение. А эти прекрасные строки подсмотрены на странице poem4you.ru/... — да простит меня автор их, прекрасная девушка под псевдонимом Иллюзия)

— Что это было?

— Да так, мысли вслух.

— Это твои стихи?

— А ты думаешь, я в Москве только путаной была? Нет, начальник — полтора года филфака МГУ не хрен собачий.

— Ничего не хочу знать о твоем прошлом, а стихи мне понравились.

— Так прослезись от восхищения или о себе расскажи, — из сумки достала початую бутылку водки и сверток с бутербродами. — Присоединяйся!

Колбасу на хлебе взял, от водки отказался.

— Ты замужем?

— И ребенок есть. Только муж в тюрьме, а сынок у его родителей.

— Не опускайся — о прошлом забудь и попробуй найти подходящего парня.

Она покорно пожала плечами:

— Кому же понравится бывшая проститутка?

— Не сказала, я бы не знал. Ты же красивая — избавляйся от привычек и влюбляйся.

— А что скрывать, если от меня одни неприятности — скоро сам все поймешь. Я никогда не была добродетельной и не буду — так сделана, и этим все сказано. Мне уже поздно — да и не хочу переделывать свою жизнь. Я порочна со дня рождения, и всегда ввязываюсь в какие-то неприятности. Это доля моя.    

Люба, прикурив, бросила спичку на пол — ее просто распирало от желания высказаться, молчунью нашу.

— Может, слушать это малоприятно, но мне хочется поговорить. Жили в общаге: танцульки, наряды — денег конечно не хватало. Раз попробовали с интуристами замутить — подружку менты подловили. С универа выгнали, из общаги. Я так испугалась, что на время перестала даже думать об этом. Потом встречаю — она при шике и меня зовет во все тяжкие. Понеслась слепая в баню! Сначала только с валютчиками крутились, а как с универа прогнали, на вокзал пошли — совсем перестали брезговать.

Налила полстакана, выпила, опять закурила.

— Ешь бутерброды, ешь. Представляешь, старик один снял…. Домой привез — выпили, закусили, разделись, а у него не маячит. Побегай, грит, вокруг стола. Достает из холодильника кусок мяса сырого на член похожий — бегает за мной и хлещет по жопе. Тьфу!

Люба сплюнула на пол.

Я ничего не говорил: стоял бледный и, сжав зубы, смотрел на девушку — не до еды.

— Однажды парень подкатил — красавчик, закачаешься. Я б ему так дала. Домой привез — раздевайся, грит, а сам вышел. Я разделась — хожу, картинки на стенах разглядываю. Дверь открывается, собака вбегает — огромный слюнявый дог и на меня. Я орать, я бежать. Запнулась, упала, а он на меня и пристраивается. Ну, поняла, что не кусаться лезет — затихла, терплю. Когда кончил да убежал, я оделась и на выход. А красавчик в прихожей стоит перед зеркалом — прыщи из рожи поганой давит. Деньги, грит, не забудь….

От этих рассказов душе стало плохо — как может быть плохо лишь Прометею в инвалидной коляске — ведь не зря говорят, что любопытство есть мачеха злая многих отвратных открытий.

Когда уходил, Люба сидела, уставившись в пустой стакан. Выглядела постаревшей, потасканной и напоминала выставленную на витрине комиссионного магазина замусоленную вещь.

Первые три недели дни трудовые были насыщены. Работяги работали с восьми до пяти и с пяти до двенадцати ночи, а мы обе смены. Мы — это я, три технолога из отдела Главного Технолога завода, контрольный мастер БТК, иногда представитель заказчика.

Технологи выполняли три задачи:

— подготовка оснастки для гибки листов и настройка сварочных полуавтоматов на бездефектную работу;

— разработка мерительного инструмента и технологии контроля соответствия продукции технологическим требованиям;

— обучение исполнителей контрольным операциям на всех этапах приема продукции, т. е. рабочих, мастера БТК и представителя заказчика.

Они были симпатичные ребята — два парня и девушка заводоуправления.

— Главное, вы меня научите, — говорю. — А с остальными я разберусь.

Но они и сами всего не знали — многие вопросы решались по ходу, и приобретались необходимые навыки. И я в этом деле не последний участник.

— Тебе, Анатолий, надо к нам: здесь мелковато для тебя, — говорил мне старший технолог Женя. — Освоим заказ, и заскучаешь. И потом, при полном отсутствии подлости тебе не сделать административной карьеры — подавайся в специалисты.

Первую партию сдавали до утра. И практически вся бригада была на участке. Получив на «хвосты» клейма заказчика и соответствующую подпись в акте, мы решили отметить.

Пивнушка была на Копейском тракте. Не так уж и далеко от моего жилья — однако о существовании этого заведения прежде не знал, а бригада тут собиралась частенько. Толкаясь и весело галдя, мы ввалились туда. Несмотря на ранний час, кабачок не пустовал, и, чтобы всем разместиться вместе, пришлось потеснить кое-кого. Столы выбрали подальше от входа. В зале большом полумрак от толстых на окнах штор — для того, должно быть, чтобы посетители не видели, что поглощают их желудки.

Мы пили пиво с сушеной рыбой и солеными сушками, курили, болтали — ничего путного. Ну, как обычно — полцарства за кружку пенного, три царства за сон в домашних условиях. Звуки слагались в слова, слова во фразы, фразы в говор, говор в шум, который был половодьем, ветром, ливнем и трепещущим студнем — звуковая дорожка к пьесе абсурда.

Кое-где луженые глотки даже пробовали истязать котофея:

…. Разбрелись все от бед в стороны,

Певчих птиц больше нет — вороны….

Все были к месту, кроме меня — не нравилось мне тут, совсем не нравилось.

Я в разговорах не участвовал — притулился особнячком и мечтал. Голова полна тумана бессонной ночи. Мысли плыли сигаретным дымом — как хорошо вернуться домой и застать там жену любимую. Я бы сказал ей: «Здравствуй, Лялька! Мы освоили новый заказ — сегодня сдали первую партию. Дальше дела пойдут еще лучше — будут и премии. Накопим деньжат до начала лета и в Крым слетаем — не против? А ты по-прежнему изумительно красива! Помнишь, как любила до свадьбы меня? Может быть, и сейчас ты еще немножечко любишь….?»

Такую любовь к черту порушить! — скрипнул зубами.

Как все случилось?

Моя жена поехала в выходные с друзьями на базу отдыха. Это были ее друзья, а у меня запарка на работе — она поехала одна, и, вернувшись, «порадовала»: мол, была близка с другим мужчиной.

Она честная — промолчать не могла.

Ей захотелось свежего воздуха, а я позволил ей отдохнуть без меня.

Идиот!!!

Только теперь понял — какой же я идиот. Надо было просто запретить ей эту поездку. Просто сказать — нет! И все сложилось бы иначе. А я позволил — она уехала. Там отдалась какому-то сопляку — в гроб его душу мать!

И честность ее, и мою нетерпимость….

Сумей я сдержаться — так бы и жили.

Счастливо жили, если б тогда сумели все пережить.

Думать об этом больно — сердце опять засаднило. И на душе стало погано.

Пиво не помогало

Кто-то тронул вдруг за плечо — от неожиданности даже вздрогнул, и снова ощутил реальность событий. Повернул голову — передо мной фрезеровщик Калмыков Петя, конопатый и рыжеволосый, напоминающий внешностью циркового клоуна. Он не член бригады и вообще приходящий — появляется на участке, когда для него бывает работа. В пивнушке, должно быть, воплощал расхожее: порок — удовольствие, которое не надоедает.

Не было никакого способа вежливо отказаться от рукопожатия — хотя мне не хотелось этого, но протянул ему руку. Его ладонь была сухой и твердой — удивительно: предполагал, что она должна быть потной и липкой, как несвежая рыба.

Из прежних общений я уже знал, что жизнью он чаще всего недоволен: чего-то ищет — правда, не знает что; в себе не уверен, но в то же время не выносит ни критики, ни возражений. На лице постоянное выражение — как же ему остохренело все окружающее!

А сегодня еще и тоска — такая, что я с ужасом подумал: сейчас начнет рассказывать про свою неустроенную жизнь и работу паскудную. То есть заниматься тем, что культурные люди называют «распахнуть душу», а в грубой рабочей среде зовут «жопорванством». И тогда проблема приятного досуга окончательно испарится.

Петя был патологическим ворчуном и мог отыскать жирные пятна на девственно белом листе бумаги. Ну не мог по-другому жить человек — говорить, чувствовать. Все вокруг него было плохим, недостойным и безрадостным. Правда, отказываться от всего этого он, тем не менее, не собирался. Хоть и погано, но его — тронуть не смей. А ворчит он лишь для чистого удовольствия.    

Я весь внутренне сжался, готовясь к тому, что сейчас на меня обрушится водопад всяких занудств по поводу и без оного.

Аллилуйя!

Обошлось без потока.

В руке у Петра фрезеровщика пустой стакан — он интимно навис надо мной, дыша в лицо перегаром. Весь его вид должен был, по его мнению, выражать доверительность и готовность к общению.

— Не понимаю, как вы можете пить эту гадость, — кивнул на мое пиво. — А водка здесь дорогущая, падла.

— Надкусив яблоко, всегда приятнее увидеть в нем целого червяка, чем его половинку, — это я так заумно о возможных вариациях настроения.

Не знаю, понял ли меня Калмыков — перед тем как присесть, он плечами пожал и высморкался на пол, элегантно помогая носу большим и указательным пальцами. Потом мысль озвучил, показавшуюся ему выдающейся.

— Жалко время даром терять — лучше водки взять.

— Резонно, — заметил я, чтобы не спорить, но не спешил угощать, а настрой халявный уже заметил.

Из прежнего общения в памяти отложилось — у Калмыкова есть сметка по жизни, и он был победителем соревнований фрезеровщиков завода.

— Ну-ка, плесни мне горло промыть, — пододвинул он свой пустой стакан.

— И ты будешь пить эту гадость? — съехидничал я.

— От такой жизни не только пиво, всякую дрянь начнешь глотать. Да и тебя надо поддержать, а то пьешь без компании — плохая примета: смахивает на алкоголизм.

Я отлил ему из своей кружки.

— Ты неправильный мастер.

— Почему?

— Ну, кто же пьет с подчиненными? Они тебе мигом на голову сядут, и не сможешь ими руководить. Ты же начальник, тебе надо быть строгим.

— Звездюлей заслужишь — рука не дрогнет. И учти — в вверенном мне коллективе могут быть только два мнения: мое и неправильное.

— Ну-ну. А Любашку-то трахашь? Что? В жисть не поверю! Начальник, вкалывающий без роздыха, а рядом час за часом, день за днем такая симпотная баба задом вертит. Я и сам предлагал ей немного развлечься, но она говорит — только за деньги. Ну, щас! У меня бесплатная дома сидит. С начальника-то, поди, западло деньги брать, а? Не женщина, айсберг! Ты ей прикажи, чтоб и мне без бабок давала, как лучшему твоему другану.

Похоже, тема осветителя крепко засела в его башке — вылакав мое пиво из своего стакана, Калмыков проворчал:

— Как вспомню о ней, во рту сразу сохнет — плесни, друг, еще.

И придвинул пустую тару.

Друг? Мне вдруг подумалось, что друзей у меня теперь не осталось. И, наверное, это правильно — толку от такой дружбы как покойнику курс доллара. Когда были холосты, общими были интересы, проблемы, настроение. Когда переженились, все изменилось, но общность осталась. Теперь и общности не стало: они — женатики, а я одинокий. И не нужны мне их советы, не интересны их интересы. Пора уже осознать, что гусь свинье не товарищ, и научиться жить без друзей.    

Когда семейной жизни пришел пипец, те, которые поздравляли с бракосочетанием, начали говорить по-иному — что-то вроде: «А я так и думал, что долго у вас не протянется»; или: «Она была вертихвосткой». Зязев высказался еще круче, получил по зубам — теперь носа не кажет. Ясно, что люди — даже хорошие, даже друзья — готовы лгать на каждом шагу. Они обычно говорят то, что, по их мнению, в данный момент от них хотят слышать.

А вокруг кто?

Товарищи по работе, мои подчиненные — обеспечившие под моим руководством мой первый успех на треклятом заводе.

Тешился такими мыслишками и не спеша, но настойчиво заполнял себя пивом, угощая и Петю.

Вторую партию сдали в дневную смену, как раз перед обедом, и пошли с технологами из ОГТ в заводскую столовую. За столом Женя поднял компота стакан:

— За мир и дружбу на всей Земле!

Сдвинули, ополовинили.

— Покидаем мы тебя, Анатолий, — сказал старший технолог. — Дальше сам — все у тебя есть: документации, инструкции. Принимай, обучай, контролируй…. А лучше переводись к нам — вакансии есть, но не потому, что желающих нет: к нам не возьмут абы кого. Но тебя возьмут — даю слово.

За мысль стоило зацепиться.

Я предложил:

— Слушайте, мужики, не дело под компот расставаться — давайте отметим.

Никто не был против. А Женя подмигнул мне и выставил большой палец в знак одобрения. Потом Таня технолог, узнав, что речь идет не о кабаке, а о пирушке в моей комнатушке, отказалась.

— Пойду в отдел и прикрою вас, мальчики.

Ну, совсем хорошо!

По дороге в Дубовском магазине взяли литровую бутылку чего-то такого — кажется, виски из капиталистической Америки — фрукты на закусь. Сели у меня, выпили, поговорили — за спорт, о политике. После пяти разошлись.

Я прибирался и размышлял над вопросом, что проявленная расточительность была верхом гостеприимства и влетела в копеечку, но как благодарный ученик и возможный коллега не мог поступить иначе — бац! — новые гости. Первая смена во главе с бригадиром, и даже нарядная Люба украшением коллектива.

О боги! Как же она переменилась. Из серой прокуренной мышки превратилась в прекрасную королеву. Ее белокурые волосы, которые прежде прятались под косынку, теперь ниспадали на плечи. Даже в походке появилось что-то величественное. Шубку свою предложила мне снять с грацией Нефертити.

Понятно, что гости пришли не с пустыми руками — быстренько стол накрыли.

И завертелась кутерьма, а зло не дремало.

Как писал основатель римской империи — всегда ошибаются те, кто ждет на войне одни лишь успехи. А я не знал тогда этой мудрости и влетел. В тот вечер мне не хватило сообразительности предвидеть, что будет дальше. Мало того, я вульгарно напился — вдрызг, до потери памяти, вповалку. Наверное, посчитал: только недалекие люди ограничивают себя — и распоясался донельзя.

Черт возьми, все на свете!!!

Боже, царя храни… от похмелья — первая мысль, которая приходит спросонья, когда чувствуешь немоготу во всем теле, распластанном на диване, неприятное жжение в горле и, открыв глаза, понимаешь, что в них еще кто-то насыпал песку.

У меня в утро то было еще хуже — ко всему перечисленному головная боль: будто на плечах колокол и в него бухают — бум! бум! бум! — разбивая мозговые клетки на хрустящие осколки, а эхо гуляло от каждого звука, как в горном ущелье. В висках так давило, что череп, того и гляди разорвется — все путалось, крошилось, выкраивалось по-иному. Можно было поставить диагноз, что в бестолковке моей началась цепная реакция саморазрушения.

В таком бессознательном состоянии полежал некоторое время, и начала возвращаться память.

Мы сдали партию, посидели с технологами….

Ага, бригада приперлась! Пили водку стаканами, из бутылок пиво ….

Помню, бригадир Любе сказал:

— Будь с ним поласковей.

Дальше не помню.

Вслед за памятью пробуждается сознание, которое до сей поры, ничем себя не проявляло. Но когда оно вновь завладело организмом, начались удивительные открытия…..

В комнате свет горит, я на диване в чем мать родила….

С трудом ворочая шеей, проявил любознательность и рядом обнаружил обнаженную Любу.

Философски подумал — к такому повороту судьбы должен быть готов всякий, кто не умер ещё для событий.

Люба тут же и шевельнулась. Я поискал глазами, чем бы прикрыться. Она повернулась ко мне, и наши встретились взгляды. Высшая степень смущения — два взгляда, встретившиеся в замочной скважине. Хотя двери меж нами не было.

— У тебя, по всему видать, много перебывало здесь женщин….

И по чем это видно? — окинул взглядом себя, антично обнаженного, от ключиц до колен. Проблема накопления сексуального опыта у меня в прошлом — тогда что?

— Я смотрю, а ты не стесняешься, — объяснила мне гостья, гордая своей проницательностью. — А вот ты на меня так не смотри: тоску нагоняешь.

И как я на нее должен смотреть: пришла, напоила, отымела против воли — можно сказать, изнасиловала….

— Как ты здесь очутилась? — ого! еще и голос сел.

— Ты хочешь приятности превратить в неприятности? Ты ведь не скажешь бугру Саше, что я была с тобою неласкова.

— У нас что-то было?

— А сам не догадываешься? — спросила с усмешкой. — Ну, посмотри на меня повнимательней. Разве я тебе не понравилась? Лично мне показалось, что ты целую вечность в объятиях женщину не держал.

— Не думаю, — отодвинулся от нее. — Природа обманчива — сказал как-то ежик, слезая с кактуса.

— Вот даже как! Ты не желаешь смотреть правде в глаза? Но, в общем-то, до лампады: дело сделано — ты переспал со мной; они заставят тебя подчиниться.

— И что?

— До разборок дело дойдет, я скажу, что ты принудил меня — угрожал. Вот что я тебе посоветую — подчинись: тебе же работать с ними.

— А я думал, мы в ЗАГС пойдем. Не свезло.

— Да нет, я — подстава. Там дела по-крупному варят. Дураком не будешь, в долю возьмут.

— Воруют?

— Не моего ума дело. А вставать поперек пути Саши-бугра не советую. Ну, ладно, пора. Ты на работу не опоздаешь?

Люба оделась и от дверей:

Совсем не исключаю я, однажды,

В твоей груди столкнуться сотни льдин,

И как на дно идет корабль бумажный…

Ты будешь одинок, но не один…

Ты вспомнишь все, до самой тонкой грани,

До слез и до мурашек по плечам,

И все тобою брошенные камни,

Ты соберешь до крови в пальцах, сам…

Родные руки, голос томно— нежный,

Парфюма запах сладкий и волос,

И шорох наспех сброшенной одежды,

Мечты, надежды, все, что не сбылось…

Мольбы, слова, признания пустые,

Отчаяние, застывшее в груди,

Попытки пережить своё бессилие,

Принять реальность молча и уйти…                

                                (http://poem4you.ru/illusion/Posle-moego-otchayaniya.html Иллюзия)

Я дружелюбно оскалился на прощание.

Оставшись один — а быть один на один со своими чувствами это здорово! — посмотрел на только что закрывшуюся дверь и подумал:

— о Всевышнем, отстегнувшем «подарок» — ты либо сумасшедший, либо приколист;

— о Любе — дева талантливая, но дура баба;

— о себе — жизнь становится все интересней.

Я ненавижу всякую ложь, а уж воровство тем более. Да и бригадир, подложив под меня Любашу, не оставил выбора — будет борьба!

Хотя, наверное, я немного драматизирую — выбор всегда есть. Не собирался кому-либо подчиняться да еще в криминале, но и сливать кого-то в мусарню тоже не мое дело. Решил сыграть свою партию, но сыграть с максимальной осторожностью. Не знаю, что творится у меня на участке, и на какие крайние меры готовы мои подчиненные.

Задача — узнать.

Да и побравировать в пустой комнате совсем нестрашно. Во мне словно какой-то бес озорной взыграл. Я объявляю войну криминалу — сказал сам себе. — Или я его взорву, или сам взлечу на воздух.

Азартно потер ладони — они оказались потными.

Если парни делают большие деньги, они могут быть очень опасны и не остановятся ни перед чем. Нет, в мусарню я не пойду, но если сумею найти хоть какую-нибудь зацепку, можно их слить браткам в КГБ.

В любом случае, это мой участок, и если что вскроется, от ответственности за халатность мне не уйти — завод оборонный. В свете чего мое намерение связаться с гэбистами стало серьезным.

Попробую вникнуть.

Заботы и хлопоты по существу основной работы отошли на второй план и почти не мешали заниматься расследованием, к которому я устремился с большим нетерпением.

На участок ворвался на такой скорости, что перепугал уборщицу.

Первым делом прошел на заготовку. Листы алюминия стопкой лежали. Металл дорогой — можно нажиться. Но причем же тут сварка? Интуиция подсказывала, что криминальным товаром должны быть какие-то изделия из алюминия.

Иду далее: пневмопресс, оправки — эта для цилиндров «хвостов», это для крышек, эта…. А это что за хрень?

— Позовите сюда бригадира! — крикнул кому-то случившемуся поблизости.

Тот пришел быстро. Холодным и презрительным взглядом смотрел на меня, сидящего на корточках перед непонятной оправкой.

— Это что?

Он бросил на нее взгляд, секунду поколебался и сказал, как выдохнул:

— Не знаю.

Это уже интересно!

— Я сейчас выкину ее в металлолом.

Пауза.

Потом бригадир Саша зловеще сказал:

— Не советую. Неужто думаешь, что из-за какого-то дребанного мастерка я соглашусь потерять дело, дающее хорошие деньги? Мне проще дать тебе в лоб и попить компот на похоронах. Уяснил? А если ты герой в натуре, так сходи нассы в прокуратуре!

Гибнуть в начале карьеры, рассчитывая лишь на краткую эпитафию надгробья, в мои расчеты не входило. Я выпрямился и встал против него — роста мы одного.

— По всему видать, ты — парень крутой, хотя насчет компота несколько погорячился, потому что не представляешь, с кем дело имеешь. Ты напрасно считаешь, что меня можно взять голыми руками. За время службы в войсках госбезопасности я обучился таким штукам, от которых может стошнить даже такого как ты узколобого. А впрочем, сейчас — жди меня здесь.

И, не дожидаясь, когда Саша-бугор слазит в карман за ответом, помчался к стеллажу слесарей, вздымая за собой пыль столбом — цапнул молоток поувесистей и назад.

Булыга — орудие пролетариата, молоток — оружие мастеров. Это я уже усвоил. А на срочной службе понял — верх берет, кто характером круче, да к тому же исполнен ненавистью.

Боже, как я его ненавидел! Если бы кто-нибудь так ненавидел меня, предпочел бы убраться на другую планету. Я весь дрожал от еле сдерживаемого гнева. Давно уже так не злился — лет тридцать, наверное!

Бригада была хорошо выдрессирована — все попрятались по кабинам и смотрели на нас…. нет, на меня, будто провожали в последний путь. В их взглядах, казалось, сострадание смешалось с животным страхом. А может, это было простое любопытство?

Двое на опустевшем участке — как на дуэли.

Я встал вполне подло с молотком в руке против безоружного Саши, всем видом своим намекая: уходи с моего пути, добрый человек, нечего тебе на нем делать — и нравился себе в эту минуту как никогда: хоть гимн запевай — так разобрало!

Он курил.

— Не успеет потухнуть твоя сигарета, как я увижу какого цвета у тебя мозги — уверен, что в них мало серого. Начнем, пожалуй….

Я поднял молоток для замаха.

Вид у него стал расстроенный, а с морды лица стекла маска берсеркера.    

— Да ну тебя нах… с твоей железякой — вези куда хочешь.

— Увезу в лом. Ты что-то про деньги хотел рассказать.

— А это не твоего ума дело.

— Все равно докопаюсь.

— Копай, — и Саша шагнул мимо меня, жестко толкнув плечом.

Однако первое, что я сделал после стычки с бригадиром — попытался сменить место работы. Не прокатило. Лишь под диктовку Жени написал заявление о переводе в Отдел Главного Технолога завода.

— Иди, работай, — сказал старший технолог. — Месяц-два тебя будут проверять: категория допуска у нас высокая — это не твой механосборочный цех.

А вечером того же дня меня навестили в общежитии.

Увидев бригадира на пороге комнаты, сразу почувствовал, как повлажнели ладони, и непроизвольно сжалось сердце. Но рассудок работал — ничего, сейчас что-нибудь придумаю. Из любой, абсолютно любой ситуации есть всегда выход. Даже смерть можно обойти стороной.

Сделал шаг назад, ко всему готовый.

Однако гость не обратил на меня никакого внимания — снял дубленку, повесил на вешалку, смело прошел, выставил из сумки на стол два пузыря водки «Сибирская», консервы, хлеб, колбасу. Потом занялся сервировкой, уверенный, что я буду занят вторым гостем.

Вернее гостьей….

Это была Мария — контрольный мастер, осваивавшая новый заказ вместе со мной и весьма привлекательная особа лет тридцати пяти. Мне всегда нравилась ее походка — уверенные и в то же время грациозные шаги, в такт которым стройное тело упруго двигалось под синим халатиком спецодежды. Заводило!

Учтиво склонил перед ней голову.

— Добрый вечер, дева Мария.

Она внимательно посмотрела на меня удивительно синими глазами.

— Не подумайте, что я сошла с ума — это не тот случай.

— Ничего не подумал и воздержусь от вопроса — чему обязан? Скажу проще — я очень рад.

— Маша сейчас тебе все объяснит, — от стола подал голос бригадир, вскрывающий консервным ножом консервные банки.

Я предложил ей раздеться — принял шубку, тапочки поднес жены.

На Марии было узкое платье, и когда она садилась в кресло, край его рискованно приподнялся. Вид ее полных бедер заставил мужчин замереть на мгновение. Она грациозным движением одернула подол и непринужденно рассмеялась.

Ну, вобщем сели, выпили, закусили.

Мария сдунула со лба прядь волос и строго на меня посмотрела:

— Анатолий, все дело в моем брате. Он — профессиональный автогонщик. Когда познакомился с Сашей, загорелся желанием сварить аллюминевый бак на свой болид.

— Он легче, объемнее и устойчив к агрессивной среде, — подсказал бригадир.

Мария продолжила:

— Сварили, поставили — брату понравилось. Загорелось и всей команде.

Влез бригадир:

— Сварили шесть штук — по штуке за штуку. По две на рыло — нас трое было. Вот и весь криминал.

Мария покивала. Саша водку разлил по стаканам.

— Давайте выпьем.

— За мир и дружбу на всей планете!

— И на участке нашем.

Теперь я все знаю — примем за версию, и будем сотрудничать. Но водка осталась — ее надо выпить, и гости никуда не спешили.

Тут снова бригадир Саша — что будешь с ним делать! — принялся меня вербовать:

— Что шесть баков? Что шесть штук? Мы можем зарабатывать десятки тысяч. Нужны заказы. Нужен алюминий. Нужен вывоз с территории. Делу нужен ты, мастер…..

Я обещал подумать. Ну, не спорить же с ним в такой обстановке — матьево!

Пили, пили, как говорится, не запотевая — наконец, водка кончилась. Но тут с Сашей приключился гастрит — он проглотил соды и улегся на диван. От вызова скорой наотрез отказался — заявил, что ему надо просто отлежаться. А время уже к полуночи — Марию некому провожать: у меня гость прилег умирать. Согласилась и гостья остаться на ночь.

Я застелил постель на полу. Как размещаться?

Саше недужится — ему диван. Мария, поломавшись для вида, с достоинством герцогини Шеврез легла к своему Атосу. Ну, а я как собака на полу. Хотя той проще — она ведь не знает, кто она есть.

Господи, вот была ночь!

То, что я пережил, сильно обогатило мои представления о жизни и людях.    

Сначала мне хотелось поскорее уснуть. Я даже пытался себя усыпить силою внушения — мне хочется спать… спать… вот веки становятся тяжелыми как свинец… они опускаются… закрываю глаза… мне хочется спать… спать…

Потом умереть. Было несколько попыток суицида через задержку дыхания — терпел, сколько мог, но удушить себя не смог.

Сначала с дивана раздавались шепотки, охи, ахи, чмоки поцелуев.

Раз Мария громко сказала:

— Могла бы не сомневаться, что придется расплачиваться таким способом.

И его голос тоже услышал:

— Начнем! Поняла?

И мне захотелось сказать: «Эй, на диване — держу пари, что я не умер еще и не уснул даже». Но промолчал.

В любви, как и дружбе, всегда наступает пора сведения счетов, говорил Бернард Шоу. Мне видимо выпала роль свидетеля подобного акта возмездия.

Начались ритмичные вздохи дивана под тяжестью двух беспокойных тел.

Господи! Я даже представить себе не мог, что секс бывает так отвратителен, когда ты в нем не участвуешь. Ужасно! Просто, ужасно гадко! Изо всех сил сдерживая желание заорать на любовников, выгнать их вон, затыкал себе уши. Не помогало — вибрация дивана передавалась полу. Меня самого сотрясала нервная дрожь.

Злость одолевала — стала обширной, черной и гадкой. Вот она уже не вмещается в моем теле, сердце, душе. Она рвется наружу диким воем, и не желает признавать никаких рамок приличия.

Наверное, это уже гнев.

Нет, я был не в гневе — я был в такой яростной ярости, что оставалось только диву даваться, отчего это я не ору: «Убирайтесь, сволочи! Убирайтесь отсюда, гады! Убирайтесь — видеть вас не желаю!»

Хотелось сбежать из своей комнаты, просочившись в половую щель, как вдруг подумалось, что должен, во что бы то ни стало, погодить. Погодить — дождаться, когда эти сволочи кончат, и спросить: удобно ли было на моем диване? будут ли еще секс-визиты? не надо ли свечек на будущее закупить? Я не буду ругаться-ворчать — только спрошу и сразу уйду. Я заслужил это право — потому что каждому страстотерпцу полагается награда, которая бы подсластила первобытную дикость полового акта.

Будем ждать!

Но как тяжело! Казалось, конца этим кошмарам не будет. Я даже в расстройстве вспомнить не мог — завтра день рабочий или выходной? Мозг настойчиво искал ответы на вопросы — что происходит? как к этому следует относиться? Лежать, молчать, ждать — и посмотреть, как эти голубки себя завтра утром поведут? Но вот-вот наступит оргазм, и эти уроды станут орать как бабуины в брачный период.

Оргазм не спешил — Мария периодически издавала не то всхлип, не то стон; Александр сопел и пыхтел.

Выкипала злость на бесцеремонность гостей. Как они могли так далеко зайти? Нагло явились незваными в дом, вербонули участвовать в воровстве, а на десерт устроили перепихон на моем диване и в моем присутствии — будто я для них пустое место. Они считают себя небожителями? Ну, уж нет! Пора спустить их на грешную землю и указать на порог — а вон Бог!

Но решиться не смог.

В конце концов, нахлобучил подушку на голову, чтобы отгородиться от отвратительных звуков, и впал в беспокойный сон — бегство в иллюзию от кошмара реальности.

Утро началось с рыжих волос на голых ногах бригадира: они мелькнули над моим лицом, и потом я увидел Сашу в трусах — он прошелся по комнате, попил из графина. Увидев открытыми мои глаза, хрипло сказал:

— Надо бы похмелиться. Сгоняешь?

Извлек деньги из кармана своей одежды, положил на край стола.

Я не сумел с собой совладать и нервно расхохотался. Вероятно, испытал облегчение, оттого что путь к отступлению теперь был свободен. Вернее на работу — вспомнил, что день таки не выходной. Быстренько оделся, взглянул на голубчиков — Мария лежала, укрывшись одеялом с головой, бригадир подсел к ней.

— Когда вернусь, духу чтоб вашего здесь не было, и в жизни моей ….

Вышел и хлопнул дверью.

Кажется, это называется дежавю — нечто подобное было здесь год назад.

Марии проще выполнить мой наказ — работа ее на участке закончилась: заказ освоен, свои знания она передала рядовым контролершам, и теперь они принимали изделия.

Бригадиру сложнее — он приходил на работу, варил алюминий в своей коморке, со мной не общался.

Но нашлись другие, захотевшие это сделать.

Однажды вечером в обществе вахтерши общежития меня дождалась импозантная женщина.

— Гражданин Агарков? — поднялась навстречу, рассматривая меня с головы до ног откровенно хамским взглядом, как мне показалось.

Я кивнул.

— Мне надо с вами поговорить.

Учтивым жестом пригласил следовать в мою комнату.

— Нет-нет, на улице будет удобнее.

Импозанка оказалась мастачкой на сюрпризы совсем не лучшего свойства — у подъезда она обвинила меня… в сводничестве! И зашлась таким отборным матом, что дыхание у меня прихватило, и пот прошиб. Гражданка-импозанка никого не стеснялась, применяя непечатные выражения: плевать ей было на всяких прохожих — детей, стариков. Нужно объяснить доходчиво, кто я такой, она и объясняла, как умела.

Некоторое время рассматривал ставшее отвратительным лицо незваной гостьи, даже посмел заглянуть в змеиные ее глаза — попытался, как-то понять, что же ей надо, но ужаснулся тому, что увидел, и быстро отвел взгляд.

Диагноз был следующим — это заболевание не лечится.

Оказывается, она — Саши-бугра жена, и не простая наседка, а председатель Ленинского районного суда. Такие дела! Орала, как заведенная — Саша с Машей у меня были, водку пили, вместе спали. Они — мол, жертвы, а я сводник, сдающий комнату для тайных свиданий. Мои действия подпадают под статью уголовного кодекса…. И скоро буду я в местах весьма отдаленных.

— Да вы с ума сошли! — попытался протестовать и еле удержался, чтобы себе под ноги не сплюнуть: ну, до того ситуация идиотская, а их честь бранчлива!

Она еще добавила про голову, которую готова дать на отсечение. Потом удалилась, всем своим видом старательно демонстрируя возмущение. И щеки рдели как помидоры.

Второе испытание преподнесла мамашка нашего бригадира — тоже удостоившая визитом. Она была низенькая, опрятная, с седыми волосами — типичная учительница-пенсионерка. Поставила на меня выцветшие глаза и зачастила. По ее версии я — растлитель и соблазнитель, сбиваю Сашеньку с пути истинного: спаиваю, разлучаю с женой и детьми, любящей мамой. Она не грозилась, а плакала и просила оставить сынулю ее в покое….

Нет смысла пересказывать ерунду, отмечу лишь чувства — есть же на свете такие люди, у которых ржавые диванные пружины вместо души!

Заикнулся, так, на всякий случай, из вежливости и чтоб не молчать — мол, Саша уже взрослый мальчик и способен самостоятельно кое-что решать.

Сколько хамства было в этих двух взрослых тетках, сколько ненужной, отвратительной фальши! Дай им волю, они погоняли бы меня вокруг общаги — брызгая слюной, колотили бы по горбу, царапали лицо, рвали волосы и ругали, на чем свет стоит, совсем не церемонясь в выражениях. Впрочем, последнее таки было.

Они шибко любили своего Сашеньку и поэтому ненавидели меня — как люто ненавидели, должно быть, каждого, на кого их милое божество обращал внимание свое.

Все это каждым нервом чувствовал.

Тьфу, жабы противные!

Когда мама Саши ушла, я задумался — на меня нахлынуло форменное половодье полезных мыслей.

С одной стороны неплохо быть любимчиком баб, но с другой стороны — столько бед от этих забот, спаси Аллах!

Последнее время я слишком заигрался в Пинкертона и не знал, как мне быть дальше. Все мои действия сводились к поступкам, в которых было логики мало. Хотя покривил душой — в голове таки пара интересных идей. Нужно только обдумать, как правильно их использовать.

Едва задумался, и тут же на ум пришла мысль, как мне красавчика нашего опустить. Про себя воскликнул даже: «Анатолий! Ты гений!»

Этот и следующий день, домысливая детали, чувствовал себя ребенком, которому, наконец, подарили долгожданную игрушку.

Бригадир попытался ее отнять, нарушив обет молчания:

— Ты подумал над моим предложением? Будешь с нами работать?

— Да и нет.

— Как понять? — аж голос его подсел от догадки.

— Да — подумал, нет — воровать не буду и вам не дам. Есть вещи, которые никогда делать не буду и никому в своей команде «добро» не дам. Да-да! Если я вам позволю здесь воровать, меня перестанет уважать даже собственная фотография.

С садистским каким-то удовлетворением отметил, как дернулась шея у бригадира, и окаменело красивое лицо. А крепкая грудь в это время часто вздымалась, в бессильном гневе выталкивая отработанный кислород.

Сварочный ублюдок!

Хотя мог бы и не дразнить гусей — все равно скоро слиняю отсюда. Но вот так не хотелось. Я принял решение, и юлить не собирался. Потому что сам выбрал такой путь — сам, и никто больше мне не помеха.

— Тогда ходи и оглядывайся, — мрачно посоветовал бригадир.

— С молотком буду ходить.

— Не поможет.

— Как повезет.

Я так и думал: возьму молоток в руки, и буду ходить с ним по участку — для демонстрации. А вечером, домой уходя, суну под куртку.

Не успел….    

Приходит на участок контрольный мастер Мария с бледным и злым лицом — мимо своих контролерш ко мне:

— Нам надо поговорить.

Чувство возникло, будто объелся я белены. Хотя признаюсь — ни разу не пробовал.

— Говори.

— Трепло собачье! — ее голос звенел от гнева. — Я тебе этого никогда не прощу. Так и знай!

Она треснула меня по щеке ладонью, повернулась и ушла восвояси.

— Что с ней стряслось? — спросил Рустэм.

— Гастрит обострился.

Саша выскочил из своей кабинки как в жопу укушенный:

— Послушай, мастер…

Перебил, негодуя:

— Нет, это ты послушай меня — маленький маменькин негодяй! Во-первых, я хочу сказать, что еще никогда в жизни не был так зол. И знаешь, что больше всего разозлило? Не то, что ты приходишь незваным и ведешь себя хамом в чужой квартире. Не то, что сплетничаешь про своих баб, сваливая на других — твое дело….

Бригадир Саша, лицо которого вдруг на секунду стало по-мальчишески растерянным, вновь по-взрослому осатанел.

— Что же тогда? — он весь напрягся и сверлил глазами меня.

— Твоя уверенность, что тебе все дозволено. Ты и на участке ведешь себя так, словно я для тебя пустое место.

— Нет, это раньше я думал, что ты пустое место, — сказал он, с трудом протискивая слова сквозь стиснутые зубы. — Теперь вижу — изрядно насрато!

Рустэм прикрыл бригадира телом и начал теснить его в кабину:

— Ну, все, хватит вам — успокойтесь. Мне кажется, вы давно вышли из возраста разборок за углом школы.

А я и не собирался продолжать свару — с участка прямиком направился к начальнику цеха, про себя бормоча: «Я тебе покажу, кто в доме хозяин! Я с тобой поквитаюсь! Куча дерьма наносит ответный удар! А? Не захлебнись, бригадир!»

На моем лице сияла улыбка от уха до уха.

Начальнику цеха мое предложение пришлось не по вкусу.

— Тебе чего спокойно-то не живется? Вечно ищешь себе проблемы.

Мне расхотелось быть дипломатом — все равно скоро дембель! — и я на начцеха очень грамотно положил.

— Не подпишите вы, пойду к начальнику производства.

— Ладно, не гоноррейся — готовь приказ.

Я с трудом улыбку сдержал — ибо пришел мой час.

В приемной для секретарши написал: «В целях выполнения решения Пленума ЦК КПСС….. дальнейшего совершенствования соцсоревнования на производстве…. организовать на участке алюминиевой сварки заказа № 322 две соревнующихся комплексных бригады….»

Она напечатала — он подписал.

Счастливый, как ребенок игрушкой, пошел на участок с готовым приказом.

Проводив первую смену, созвал на собрание вторую. Зачитал приказ. Разъяснил — мол, считаю удобным организовать бригады из смен. Возражений не было — приказ есть приказ. Хотел организовать выборы бригадира, но ребята сказали — в конце смены: надо, мол, все обдумать.

Согласен я с теми, кто считает, что наша жизнь — сплошное нагромождение случайностей: иногда — счастливых, иногда — не очень. Этот сумбурный день закончился лучше, чем начался — на проходной повстречал Любашу, и все мои мысли, не сговариваясь, отправились в общеизвестном направлении.

Я не был сексуальным обжорой, но осветлитель в нерабочем наряде была так хороша, что, мне кажется, от одного ее вида возбудился бы даже девяностодвухлетний паралитик, не говоря уже о двадцатидевятилетнем мастере без особо вредных привычек.

— Что так поздно?

— Попросили задержаться — купала детали ребятам под сварку.

— Завтра подготовлю приказ о переводе тебя на сделку. Не против?

Всю дорогу, что по пути, говорили мы о работе. На распутье спросил:

— Какие планы на вечер?

— Есть предложения? — лукаво она.

— Может, ко мне зайдем?

— О, тебе сложно сказать нет! — хихикнула Люба — Пузырь возьмешь?

Пузырь я взял, но в общежитие нас не пустили — на вахте сидела сама комендант.

— Нет, я спрашиваю, когда этот бардак прекратится? — она подскочила со стула и двинулась на меня. — Что вам общежитие — публичный дом? ночлежка для сброда? или место романтических свиданий? Я уже не говорю, что здесь семейные живут с детьми.… Какой пример вы подаете?

Как абориген Австралии от ядерного гриба, пятился от нее.

— Но…., — почесал в затылке, чувствуя, что попал в скверную ситуацию — девушка ведь со мной, стыдно же перед ней. Возможно, в другой раз нашелся бы что сказать, а теперь хлопал ресницами и молча отступал под напором ревнителя нравственности.

Любаша на помощь пришла, шепнув на ухо:

— Едем ко мне…

На Северо-западе у нее пустовала полуторка — семья-то в разгоне. Вот там, раздавив пузырек, мы и пустились во все тяжкие. Секс с профессиональной проституткой оказывается замечательная штука — особенно, когда занимаешься сам да еще в полной памяти. Наверное, так устроены люди — для того, чтобы что-то в жизни понять, нужно участвовать в этом, а в любви особенно и без посредников.

Позволю некоторые подробности.

Девушка, выпорхнувшая из ванны в серебристом шелковом халатике и закружившаяся в танце под аккомпанемент Пугачевой с диска, была не той Любой, которая в резиновых фартуке, сапогах и перчатках весь день опускала на крюке тельфера корзины с алюминием в растворные баки. Готов поклясться, что это совсем другая — хотя, откуда ей взяться? Но перевоплощение было полным.

Под халатиком ничего — на халатике только пояс. Когда полы его распахивались, в низу живота виден был аккуратный черный треугольничек. Но главное, что завораживало сознание и вызывало души подъем, не стриптизный наряд, и даже не тело, которое было безупречным — сильные, стройные ноги балерины, без складок плоский живот, прелестные гибкие руки и попка, отлитая гимнастикой в совершенную форму; главным было выражение ее лица.

Этот фейс принадлежал существу способному подарить неземную любовь и райское наслаждение. Надменные высокие скобы бровей, правильные плотно сжатые губы, прямой тонкий нос с эстетично вздымающимися ноздрями. Первозданная дикость овала лица и сияющий взгляд бездонных глаз, лучащихся нежностью и страстью.

Трудно передать увиденное словами. А вот отснять пленку да на экран — уверен: Люба в состоянии обеспечить эротическими фантазиями всю сильную половину человечества.

Ритмично покачивая бедрами в такт музыке, красавица кружилась в танце по комнате. И вдруг сделала сальто назад с помощью рук — в спортивной гимнастике это называется «фляк». Любаша приземлилась на обе ноги так чисто и легко, что мне ничего не оставалось, как зааплодировать. Но она не удостоила восторженного зрителя даже кивком головы, даже улыбкой. Самым обольстительным образом прокрутившись в фуэте, Люба выскользнула из халата по пояс.

Зрелище было таким эффектным и неожиданным, что я невольно ахнул.

Груди у девушки были по-настоящему без всяких там риторических фигур великолепны — невелики, упруги, соблазнительны. Напрягшиеся в прохладном воздухе соски абсолютно правильной формы целились в меня, обещая райское наслаждение перед смертью.

Не отрывая взгляда от танцующей Любы, я залпом допил из своей рюмки и вдруг со всей очевидностью осознал, что так сильно и так безыскусно я не хотел ни одной женщины в своей жизни. В это мгновение мне даже казалось, что я готов с ней на более серьезные отношения.

Когда она сбросила на пол халатик, моя изнуренная плоть потребовала воззвать к милосердию танцовщицы, так как сознание было уверенно, что не останется в теле до конца этого сумасшедшего представления; и тело требовало экстренной интервенции — в противном случае за последствия не ручалось.

— Иди ко мне, — попросил негромко. — Пожалуйста, я прошу.

Люба села ко мне на колени, пытливо заглядывая в глаза.

— Что-то не так? Тебе надоело?

— Сейчас, сейчас…. А потом продолжишь, — я впился в ее требовательные и в то же время послушные губы со всей ненасытностью человека, давно не испытывающего подлинной взаимности.

— Ты хорошо целуешься, — шепнула Люба, улучив момент, когда на мгновение оставил в покое ее уста со сладким запахом табака. — И руки твои знают, как надо действовать.

От дикого нечеловеческого желания у меня помутился рассудок — в том смысле, что в голову стали приходить сумасшедшие идеи насчет женитьбы на прекрасной Любаше.

И все-таки какая-то часть меня оставалась трезвомыслящей. И эта часть подсказывала, что именно следует делать, чтобы и Любе со мной было приятно. Теперь точно знал — она не из тех, кто лишь работает на партнера.

Изо всех сил сдерживаясь, покрыл медленными и нежными поцелуями ее глаза, лицо, виски — на одном из которых в унисон моему дыханию трепетала шальная прядка. Ее идеально красивые шею и груди хотелось обессмертить любым доступным образом — ну, а пока губами, стараясь остаться хоть частично в сознании.

В ответ лаская, Люба избавила меня от одежды. Притворно ойкнув при столкновении с самым бдительным выступом моего тела, она снова залезла мне на колени и прильнула доверчиво и безгрешно, как умеют только дети.

От прикосновений ее рук у меня сразу же пересохло во рту.

Желание покатилось по телу.

И, наконец, воплотилось — окончательно обессмыслив окружающий мир.

Потом мы лежали весьма обессиленные.

— Ты знаешь…, — помедлил, не зная, как отблагодарить за доставленное удовольствие.

— Знаю, что приятно, когда тебя любят, а не используют. Ты умеешь любить.

Мы улыбнулись друг другу.

Она была женщиной, а я мужчиной. В этой пропасти, которая разделяла в бане и туалете, но соединяло в кровати, было влечение, которое манило и толкало на соитие. Фейерверки страстей, благородные подвиги, прекрасные творения ума и рук человеческих, даже войны кровавые — все это торжество разнополого секса над однополым. А когда случится обратное, закончится эра любви на Земле — мир наводнят недоделки, неспособные ни на что.

— Ты совсем не похожа на человека, который может заниматься любовью за деньги.

— А ты еще меньше на начальника, но с тобой хорошо.

— Что же нам делать?

— Я очень благодарна тебе — ты относишься ко мне с добротой. По-моему этого достаточно, чтобы не чувствовать зависимости. А хочешь, будем встречаться здесь…?

После ее слов в комнате воцарилось молчание. Я переваривал то, что услышал.

Она молча ждала ответа.

Потом прочитала стихи:

Я снова обнажаю свою душу,

До самой её хрупкой глубины.

Не дрогну перед выбором, не струшу,

Дожить с тобой до самой седины.

Заштопанное сердце окрыляю,

И заново учу его летать,

Нам сложно будет очень, понимаю,

Но вместе мы сумеем устоять.

Из тлена восстают мечты, из пепла,

Желанье жить, желание дарить,

Быть женщиной «неистового Ветра»,

Быть хрупкой, нежной и детей растить.

Тебе свою я доверяю руку,

И одиночество с корнями рву.

Храни теперь законную супругу,

И так люби, как я тебя люблю!

                                    (http://poem4you.ru/illusion/quotMoemu-Vetruquot.html Иллюзия)

Толкнула меня в плечо вслед за тихим смешком:

— Не парься, это стихи. Ты либо дурак, либо очень странный… но хорошо с тобой. Поласкай меня, как только ты умеешь — у тебя нежные руки.

— А я и не парюсь, но отвечу Набоковым:

Что нужно сердцу моему,

чтоб быть счастливым? Так немного...

Люблю зверей, деревья, Бога,

и в полдень луч, и в полночь тьму.

И на краю небытия

скажу: где были огорченья?

Я пел, а если плакал я —

так лишь слезами восхищенья...

Мои ладони пустились в путешествие по ее телу:

— Ты очень красивая….

— Как хорошо лежать с мужиком! Чего еще надо твоей дуре законной?

Прозвучало сильнее, чем комплимент — это было приглашение в сердце. По крайней мере, так показалось. И меня переклинило — все страхи, разочарования, все тяжелые мысли остались за пределами этой квартиры.

От ласк она загорелась опять — потянулась ко мне. Вот они передо мной — ее горящие глаза и счастливая улыбка. Я ответил — нет, не словами, а горячо обнимая, забирая в этих объятиях не только жар тела, но и частичку ее души.

Жадность напала — захотелось испить любовь до конца. Мне показалась она сосудом с дорогим вином, который ждал в пыли веков, когда найдут, откроют его и сделают несколько глотков, слаще которых ничего не бывает. И я пил, воплощая всеизвиняющее — лучше поздно, чем никогда. Пил — и хотел выпить до дна.

Давно не испытывал ничего подобного. Очень давно.

И почему не сказал, что люблю ее?

Да просто не знал еще, что на следующий день мы расстанемся.

Печально, скажите, да?

Впрочем, классики говорят: несчастная любовь — украшение любой биографии.

А назавтра было вот что.

Мы смотрели друг другу в глаза.

Должно быть, про нас Валера Канер написал — глаза прощаются, надолго изучаются: и так все ясно, слов не говори....

А всё кончается, кончается, кончается!

— Говорить, чтобы остался ты, бесполезно?

— Бесполезно, — твердо сказал и добавил. — Без обид?

— Без обид, — улыбнулась она и не удержалась, обняла. — Мне будет не хватать твоих ласковых рук.

Она поцеловала меня — мягко и неожиданно.

Я не мог отстраниться, когда она меня целовала — мне ничего не оставалось, как поцеловать ее в ответ.

Какое это, черт возьми, мучение — подозревать себя влюбленным! Смесь тоски, желания и растерянности, забурлившая в моей душе, была невыносима едкой. И слабые мягкие кувырки сердца, сладкая нега во всем теле скорее тревожили, чем умиляли.

Но верх взяли рациональность и обязательность данному слову.

— К другим привыкнешь: время — лучшая пилюля от разочарования.

— Мудро, — кивнула она и, кажется, смахнула слезу. — Послушай и ты совета неглупого. Зачем ищешь жене замену? Это плохая мысль. Что было с ней уже не повториться ни с кем, нигде, никогда. В других женщинах ищи новые ощущения.

— Я подумаю.

Что же произошло?

А вот что.

Не было у меня на участке электрокара, а нужда была — вызывал. Чаще других приезжал шустрый такой паренек — полный тезка великого русского полководца. Нравился ему наш участок — ребята, работа. Попросился ко мне, а я его к бригадиру направил. Короче, оставил Суворка свою тачанку — пошел слесарем в бригаду. Потом смотрю, уже на полуавтомате закручивает, горелку к руке примеряет — толковый оказался парнишка! Его-то и избрал коллектив новым бригадиром.

На следующий день подходит ко мне Александр Васильевич, хмуро потупившись, заявляет:

— Ты вот что, мастер, оставь Любу в покое. Все по-серьезному у нас — я жениться на ней задумал. Мы встречаемся, а ты лезешь. Оставь это дело….    

Горько мне стало — за всеми делами проворонил момент, когда Любаша с Суворкой закрутили роман. А эта мерзавка и не сказала.

Почему вдруг такое случилось? Почему сейчас — не раньше, не позже?

Тоже мне пьеса!

Простой рабочий парень влюбляется в молодую женщину с ребенком, которая в настоящее время еще думает о другом мужчине — взрослом, образованном. По логике жанра, парень должен был утопиться или пришить соперника.

И все.

Честно говоря, жаль было терять такую прекрасную любовницу, но я бы никогда на ней не женился. Заниматься сексом это одно, но взять ответственность на себя за непростого человека с маленьким ребенком совершенно другое. И потом, формально я женат и еще не разлюбил свою половину.

Суворка — он мог на Любе жениться. Шурик — другое дело: смазливый мальчик призывного возраста, но с характером шахтера-пенсионера.

Так почему же не дать им на счастье шанс?    

Слово я ему дал, с Любашей попрощался, а сердце ноет — танцуй, королева, танцуй для другого!

Смотрю как-то: рядышком идут, тихо смеются голубки, просто, чтобы улыбнуться друг другу, и я понимаю — это любовь…

На душе стало светлей от чужого счастья. Хотя завистники говорят: не демонстрируй людям радости своей — не отравляй им жизнь. Стало быть, я — человек независтливый, а жизнесозерцающий и философствующий.

Что могу сказать по поводу очередной неудачной попытки обрести себе счастье?

Примерно следующее.

Вот и все — поставлена точка. Пора бы закрыть главу — история дописана до конца. Герои сыграли свои роли, и любовь умерла. Она умерла, не родившись даже, и ничто не воскресит ее мятежный дух. Только есть одно маленькое «если». Если это конец истории, то обязательно и начало другой. Такова жизнь — она не останавливается ни на мгновение, закручивает новые сюжеты и загружает нас новыми делами. Потому что дело — основа и суть нашего существования. А любовь, дружба, вера — его декорации. Потому что помимо Бога и черта, есть что-то третье. Это третье дано нам свыше и зовется церковниками искуплением.

Хотя, наверное, это совесть.

Вывод?

Вывод напрашивался сам собой — не надо суеты. Никогда не надо суетиться — что-то там придумывать, додумывать, сочинять. Жизнь ведь штука творческая, она сама все по местам расставит.

Я не стану спешить, а буду жить размеренно и неторопливо — так, как всегда нравилось и нравится до сих пор. Принцип: все и сразу — не мой. Потому что знаю: и без нашей суеты результат будет таким, каким должен быть — каким нужен Жизни и Эволюции.

А для непосвященных пусть остается — странная вещь законы общества: действуют, как им заблагорассудится.

Например, на участке после деления бригады произошло много всего замечательного.

В сварочных кабинах, у станков появились сейфы и ящики, в которых хранили инструменты, запасные части, мелкие комплектующие. Листы алюминия из штабеля мгновенно разошлись в работу. Заготовки для сварки обрели хозяев и клеймились как лошади….

Между вчерашними товарищами ежедневно на стыке смен вспыхивали конфликты.

О дух стяжательства! На боксера Сашу выходил Суворка с молотком.

Может показаться грустным, но справедливо — ибо это жизнь.    

Впрочем, все шло своим чередом, как и было задумано — именно эти человеческие качества своих подчиненных я и хотел использовать, чтобы уберечь их от криминального болота.

Приехала Лялька меня попроведовать.

Без звонка — могла бы и не застать. Или могла бы застать — да не в масть!

Вот были бы фиги!

Да, у ребенка действительно давно не был: новая работа, новый заказ — времени личного только на сон. Нет, начальником большим не стал, но есть перспектива на крупного специалиста. Однако спешить не буду и торопиться урвать место под солнцем, как другие. Не мое амплуа: я — старательный, исполнительный, честный и…. неторопливый.

Деньги нужны? Вот твоя доля — аккуратно откладываю после получки.

Кофе будешь? Пожалуйста — замечательные конфеты и печенье из Дубовского. Сам все это не люблю и пью с пирожками и беляшами, а то с бутербродами по старой привычке. Сладости держу для гостей. Для тебя — вдруг нагрянешь.

Вот и нагрянула.

— Ты какой-то не свой сегодня.

— Отвыкаешь.

— Когда к ребенку приедешь? Он тебя ждет. Почему ты так с ним?

Этот вопрос вдруг пронял до самых печенок. Аж зажмурился, боясь снова открыть глаза. А вдруг открою их, а она — стоит у двери в мокром плаще: «Мыгра, я с другим была». И мне снова принимать решение — принять-простить или прогнать?

Мотнул головой, со вздохом открыл глаза.

— Скажи мне, Оля, если б тогда… ну, после твоей поездки в дом отдыха, я бы смолчал и все простил, ты бы осталась?

— Дурак! — губы ее задрожали. — Ничего не было у меня тогда и никого…. Мне просто хотелось уйти от тебя. А родители тебя уважали и слушать бы не захотели. А так….

— Ловкий ход! — я не должен был так говорить: это вышло зло и невежливо. Но не знал как надо. — И что же ты им сказала? За что я выгнал тебя?

— Господи! Какой же ты, Мыгра, дурак. Сказала — напился и выгнал. Я ведь знала, что ты не полезешь к ним с упреками на меня — ты же гордый.

— А зачем ты сейчас приехала? Рассказать о сыне и за деньгами?

— Мне…. Я хотела поговорить с тобой, — она вызывающе вздернула подбородок, губы у нее продолжали вздрагивать. — Нельзя?

— Можно.

— А почему ты тогда выпендриваешься?

— Я? И не думал даже. Я задал вопрос, ты ответила.

— Ты как-то не так спрашивал! — заупрямилась Лялька и стукнула кулачком о ладошку. — Ты стал другим.

— Все мы стали другими, Оля. Прошло целых пятнадцать месяцев. Глупо думать, что все будет, как прежде.

Да все и было, как прежде, господи ты, боже мой! Все! Для меня, во всяком случае, ничего не изменилось. И Богу одному известно, сколько сил мне стоило корчить из себя человека независимого и безучастного. Да помани она сейчас одним лишь взглядом, уже валялся бы у ее ног. Я все так же слаб перед ней и безволен.

— Мыгра, ты разлюбил меня, да?! — ахнула вдруг Лялька и уставила на меня немигающие глаза. — У тебя кто-то есть?

— О, господи! — простонал только.

Только бы не сорваться, только бы не упасть в своих собственных глазах. Только бы не наделать глупостей. Мне нельзя снова позволить ей растоптать себя.

— Мыша, что ты хочешь от меня услышать? — это был последний вопрос, который в состоянии произнести, контролируя свою волю.

— Конечно,… Я все понимаю… — пробормотала она смущенно и кинулась одеваться. — Времени прошло много. Глупо было бы требовать от тебя что-то…. Прости, что побеспокоила. За деньги спасибо.

Я сидел за столом, а она одевалась — шубку, сапожки…. Надо было подняться, проводить…. а я сидел, прозревая. Она приезжала за деньгами, напомнить о сыне и…. походя, вывернуть душу мне наизнанку, изгадить ее кровоточащими болячками — намекнуть о возможности чего-то ушедшего и оставить меня мучиться и потом утонуть в потоке своей воли.

Меня будто по макушке чем огрели — так отрезвляюще подействовало прозрение.

А. Агарков

                                                                                                                                            санаторий «Урал»

                                                                                                                                            январь 2014 г