santehlit — Воля небес

/Б. Шоу/

Могу представить, какие чувства обуревают людей, когда они возвращаются домой после долгого или краткого отсутствия. У меня был опыт интересных наблюдений. Отец не признал во мне сына после трех лет службы. Мои оправдания: «Я возмужал, папа» он и слышать не хотел. Позднее узнал, что после встречи Нового Года на Кубе лучше не ходить в общественную баню на родине — реакция окружающих совсем не та, что ожидалась. Теперь мне предстояло узнать, что такое возвращение из Аркаима.

Наперед знал, что снова увидеть сосны Пятиозерья будет радостью. Вода Подборного обладает властью дарить счастье — вкусить даже две-три крохи, которые оно щедро разбрасывает бесприютным птицам вроде меня, было настоящим пиром. Простое купание является целительным бальзамом не только телу, но и душе.

— Скажи, Лена, — как-то спросил. — Раз уж ты фея эзотерических наук, не найдется ли у тебя талисмана или зелья, или еще чего-нибудь, что превратит меня в красавца и везунчика?

— Магия тут бессильна. Любящий взгляд могущественнее любого талисмана. Для него ты уже красавец. А коль сомневаешься — купайся, мажься лечебной грязью и станешь неотразим, как троицкий купец Зотов.

Лена порой читала мои мысли с проницательностью, для меня непостижимой. Вот и тогда она не обратила внимания на ироничный подтекст обращения, а улыбнулась своей особой улыбкой, которая появляется на ее губах лишь изредка. Казалось, она считает ее слишком ценной для постоянного употребления — ибо была полна настоящего солнечного света, и вот теперь она излила этот свет на меня.

И первое, что я сделал — искупался, хотя был еще май. Озеро обняло прохладной водой, солнце высушило и согрело, а я ощущал себя в своей стихии — все это было очень приятно: нет счастья выше, чем чувствовать, что тебя любят, что твое присутствие доставляет радость.

В те дни я решительно отвратил свой взор от будущего, затворил уши от голоса, который продолжал напоминать мне об Аркаиме и его загадках. После нашего возвращения в Пятиозерье наступила двухнедельная полоса подозрительного спокойствия. Чудесный июнь царил над заповедным краем — чистые небеса, сияющее солнце благословляли длинную череду дней. Будто они покинули Крым, как стая блещущих оперением перелетных птиц, и на пути с юга опустились отдохнуть на гладь озерную в наших местах. На берегах деревья стояли во всей своей красно-бело-зелено-голубой красе. Под их сенью благоухали цветы — шиповника и жимолости, герани, гвоздик, роз. Упражнялись в пении соловьи. В мире не нашлось бы уголка более сходного с Эдемом.

Но в жизни всегда так бывает — едва обретешь милое сердцу место отдохновения, как обстоятельства приказывают встать и продолжить путь, ибо час привала закончился. А то напасти случаются, где у каждого злодейства свой злодей.

Любезный читатель мой, да не будет тебе дано испытать тех мук, какие испытал я, спустя две недели после возвращения из Аркаима. Пусть тебя никогда не леденит страх, что ты стал игрушкой в руках Высшей Силы. Как тяжко излагать теперь все те подробности, которые мне пришлось пережить — моральные унижения вкупе с физическими страданиями были слишком мучительными, чтобы вновь к ним прикасаться пусть даже в памяти. Я ни в чем не виню тех, кто участвовал в моей травле. Иного, чувствую, и ожидать не следовало — человек не похожий на других завсегда вызывает неприязнь толпы, а уж человек с амбициями вызывает их вдвойне. Мы вступаем в этот мир с ангельским ликом, и не наша вина, что жизнь гнет и корежит нас по своему усмотрению.

Конечно, я пытался объясниться, но порой мне не хватало терпения, такта и выдержки. Имея дело с другими натурами, противоположными моей собственной, никогда не умел найти золотой середины между полным принятием их взглядов и решительным отвержением. Остаюсь покорным до последней секунды, чтобы тогда взбунтоваться с реакцией атомного взрыва. Я беззащитен только перед добротой….

Но позвольте быть кратким — эта тема меня угнетает.

Приехали мы с Леной из Аркаима с загаром на лице цветом коркинского облицовочного кирпича. Впрочем, через неделю она снова беленькая и пушистая, а я через две — пошел пятнами, шелушением пошел и абсолютным нетерпением солнечных лучей. Тут уж стало не до смеха. Потянулись нескончаемые дни и короткие ночи. Для меня это было напряженное время, хотя в природе все как всегда — лето ярилось ….

Что за греховный сосуд человеческое тело? Откуда оно черпает болезни, когда все вокруг благоухает и цветет, стремится к жизни и совершенству? Я решил не изучать свои чувства в данный момент, хотя предчувствия играли моралите в гротах моего ума, ни одно из которых я не желал бы иметь советником.

Тут мне пришла в голову одна мысль относительно природы вдруг случившейся конфузии на лице. Казались возможными чисто психологические причины. До визита на плато я считал его по аналогии с Пятиозерьем Местом Выхода Животворящей Силы — что-то там к нам из земли стремится. Но причем же здесь солнце?

Теперь надавила нужда в лечении. А ведь я не любил обращаться к врачам — и это тоже психологический барьер, порождающий дискомфорт души, не привыкшей потворствовать телу. Тем не менее, пошел в поликлинику и оказался лицом к лицу с милой женщиной, одетой в белое. У нее темные волосы и восточные глаза, она красиво улыбалась и была идеальной аудиторией — смеялась всем моим шуткам, заставляла болтать о себе.

— Должно быть, немного экзотично выходить на люди с таким лицом?

— Это не смешно!

Она рассмеялась.

— А я подумала, что смешно.

Ее диагноз — фотодермит от возрастного нарушения обмена веществ со всеми вытекающими из этого последствиями. Я с ней не согласился. Рассказал о поездке в Аркаим и своих подозрениях по этому поводу. При этом чувствовал себя чуточку подлецом, но лишь чуточку — поскольку взял рецепт на лекарства, а от назначенного повторного визита уклонился.

По какому-то извращению в развитии болезни наступила стагнация. Днем солнечные лучи утюжили мое лицо до кровавых корост — ночью бальзамы и мази возвращали ему человеческий вид. Я извлекал максимум из сложившегося положения и надеялся перемочь лето. Зимой излечусь, весной закалюсь, а уж в следующий загарный сезон и не вспомню о проделках Аркаима.

Дни, недели, месяцы… Ощущение такое, словно я проклят на целую вечность. Огнедышащее солнце, казалось, вращается вокруг меня. И еще казалось, что я пропал — кровь буквально сочилась по лицу из-под обугленной кожи. Чувство отчаяния затопило сознание — бессильны были против ожогов целебные грязи и воды Пятиозерья. Хотя знал, что вселенная не вращается в соответствии с моими представлениями о правильности, мне хотелось крикнуть Природе — что ты творишь?!    

Однажды схватило странное ощущение — что-то требовало моего внимания.

Что?

Безмолвие.

Сухой смешок поднялся в горле: вспомнилась одна из великих ритуальных истин — во всякой истории больше, чем одна сторона. Попытался вспомнить, как в лихие моменты своей жизни выходил из сложившегося положения. Буквально у края пропасти не визжал от страха, не сучил конечностями в предсмертных судорогах, а замыкался напрочь в себе, как мальчиш Кибальчиш под пытками буржуинов. Безмолвие спасало от безумия паники, а жизнь сама улаживала проблемы.

Это мог быть не самый лучший из планов, но он единственный у меня. Строить другие замыслы, больше не было времени, да и сил душевных.

Циник мог бы решить, что я выбрал свой жребий. А я же просто не знал, как понять все происходящее. Я мог думать только о том, что видел в зеркале. Это было не человеческое лицо.

Испробовал все, что знал, чтобы удержать свой обустроенный мир от разрушения. Но, похоже, все это ни к чему не привело, и у меня не осталось достаточно духу, чтобы скорбеть дальше. Простите, люди, меня — я онемел.

— Твой герой в повести ушиб спину и стал неходячим. Придуманный образ наложил отпечаток на своего автора. Когда ты излечишь его, сам станешь здоровым, — предположила Лена.

Я покачал головой — поскольку принял обет молчания.

Тем не менее, продолжая работать над повестью, излечил героя на горе Покаяния. У Высшей Силы теперь не стало нужды в мести — по Лениной версии. В никакой. Я чувствовал, что выполнил свой долг: ничто теперь не угнетало — был настолько близок к миру и покою, насколько это возможно для меня в данной ситуации.

И надо сказать — боли все попритихли, а меня охватило удивительное онемение. Чувствовал себя так, словно был погружен в сахарную вату. Благостные мысли вращались в голове, словно стрелки часов. Это было, во многих отношениях, восхитительное ощущение, которое возможно предшествует излечению от болезни. И, возможно, оно последовало, не случись тех событий, которые вскоре последовали.

Именно в этот критический момент судьбе было угодно избрать своим орудием коллегу с инфекционной фамилией и поставить на моем пути — слишком простоватого для негодяя молодого человека, запустившего обо мне гадкую сплетню. Он сочинил свою историю, совершенно уверенный, что никто не сумеет вывести его на чистую воду.

Что удивительно — зерна лжи пали на столь благодатную почву и дали буйные побеги людской фантазии, на что даже не рассчитывал этот сплетник. Такое вот смешное слово коллектив.

Но остались еще неожиданности. Те, кого прежде с надеждой считал своими друзьями, вдруг приняли участие в тиражировании слухов. Я голову сломал, пытаясь понять истинную причину их поведения. Расспрашивал, но слова отступников были также пусты, как их черепные коробки. А я никогда не отличался ни терпением, ни снисходительностью к дуракам. Отношения день ото дня становились все более неприятными, и только производственные интересы предотвратили их полный разрыв. Первый долг каждого человека — это служению делу, к которому приставлен: оно должно стать знаковым для ума, совести и чести. Это мои искренние убеждения.

Кроме того, были в коллективе и откровенные недоброжелатели. Но это — цена известности. Лишь тот, кто ничего не стоит, не имеет завистников.

Одна дама, большегрудая и попой с настоящую русскую печку, взглянув на мой опаленный фейс, пожалела с насмешкою:

— Вам бы на пенсию, Анатолий Егорович.

— Так уже.

— Ну, и сидели бы дома!

Я не Третьяк, чтоб пропускать такие «шайбы».

— Старость — это не возраст, уважаемая, а состояние души. К примеру, моя подружка вдвое моложе вас и несравнимо приглядней.

У меня такая манера делать «кумушкам» комплименты.

Она тоже за словом в карман не полезла:

— Хорошенькие девчонки существуют только для того, чтобы приносить мужикам тревоги и беды. Сами скоро во всем убедитесь.

Не буду считать это пророчеством.

Лена в те дни ворчала:

— Ты во всем ищешь правду. Отпусти. Есть вещи, которые нужно воспринимать как данность — проще смириться.

Искупление очищает совесть, и тогда покой нисходит на душу — учит нас церковь.

Но во мне пробудился чисто писательский интерес — как далеко зайдут злые силы, преследующие меня после визита в Аркаим? Дальше всех зашел мой собственный начальник. Однажды встречает в коридоре, шагающего из тренажерного зала (в свободное время можно), улыбаясь подчеркнуто сердечно. Однако вид его не располагал к себе, хотя улыбка была во всю ширь — она так и сверкала отеческим дружелюбием.

— Почему у тебя полотенце на плече?

— А где ему быть? — засварливился я, расстроенный своей говорливостью.

— В руке.

— Я иду в туалет, и обе руки мне там нужны.

— Вот когда войдете в туалет, тогда и повесите полотенце себе на плечо.

— Скажите, вам больше нечем заняться?

— Накажу.

— Силы небесные! Вы кривляетесь сейчас перед русским офицером.

— Может, мы не будем отвлекаться от дела? — угрюмо произнес начальник. — Немедленно снимите полотенце с плеча.

— И не подумаю! Вы пытаетесь меня унизить! И если бы были офицером….

— Я офицер! — с пафосом воскликнул мой начальник.

— Тогда к барьеру! Я требую сатисфакции!

— Будет тебе сатисфакция.

Момента благоприятного сатисфакции начальник ждал с терпением и упорством, столь же присущим дурным людям, сколь и порядочным, руководствуясь правилом — всему свое место и время. К самому факту сведения счетов относился с детской легкостью и пониманием: набедокурил — получи втык.

Закон справедливости.

И еще субординации: он — начальник, я — подчиненный.

И еще неба. Оно высокое, ослепительно-летнее, в молочной дымке облаков. Облака стремительно меняют очертания, словно играют в угадайку на скорость — только успел сообразить, что видишь парусник в небесной выси, как он распадается на части и превращается в тройку гривастых коней. Ветер целый день гуляет, где ему вздумается — играет с облаками, шумит в кронах деревьев, нагоняет и разгоняет грозу, связывает пуповиной торнадо с землей небеса, шуршит по застрехам крыш, рассказывая обитателям, что было и чего уже никогда не вернуть: счастливая жизнь там, где нас любят и ждут. И где-то там же прячется Зло….

Говорят, человек не может безнаказанно проходить под радугой….

Аркаим — Арка Небес — радуга над плато….

Как-то вот так шло понимание.

Шшшшш… — выжигали солнечные лучи шрамы на моем лице. Молох обязательно должен получить свою жертву — иначе, не насытившись кровью, он пойдет дальше и неизбежно проникнет в мозги. Тогда кранты!

Судьба, казалось, издевается надо мной.

Люди разные бывают — у кого есть сердце, у кого его нет. У начальника моего напрочь отсутствует — отозвал меня с выходных и поставил на солнцепек дежурить.

Чисто ментовское убийство, — вспомнив вызов на сатисфакцию, оценил я предстоящую работу, но посчитал начальника посланцем Судьбы и не стал противиться.

Хотя….

Заступив на пост в то безоблачное августовское утро, подумал, что человек — это не венец природы, а ее отвратительнейшее создание, и только идиот мог посчитать такого посланцем Судьбы. Пусть это нелогично, но едва ли следовало ожидать последовательности мышления в моем положении.

Честное слово, насколько же еще глупы люди!

Я стоял в ослепительных лучах солнца, глубоко вдыхая аромат Пятиозерья — запахи целебной воды, смешанного леса и обильного разнотравья. Этот аромат заставил забыть о страданиях и погрузиться в размышления. Чувство одиночества и тоски в круговерти отдыхающей толпы.

Но служба есть служба.

А солнце жгло. Шшшшш! — шипели его лучи на коже моего лица.

Когда ближайшие березы дотянули свои тени до центральных ворот, весь мой фейс представлял кровавое месиво — к тому же вспух, меняя черты.

— Ты, это… — увидев меня, приказал начальник. — В три часа поезжай-ка домой — довольно пугать отдыхающих.

Я слышал его будто сквозь сон. Сознание почти оставило меня, истерзанного страшной болью, измученного отчаяньем. Мне уже было безразлично — домой так домой. Жгучие лучи солнца подобно языкам жаркого пламени лизали изуродованное кровоточащее лицо, превращая его в ужасную маску.

Ну что ж, сатисфакция удалась наславу — клянусь концом моей жизни!

История, конечно, омерзительная, но что поделаешь — у офицеров, отслуживших в ментуре, иная мораль.

— Наконец-то мы встретились снова! — дерматолог увельской поликлиники, кажется, была в восторге от моего визита. — Льщу себя надеждой, что вам необходима моя помощь.

— Имею честь, — хмуро склонил я перед ней голову с обезображенным лицом.

Одна из странных особенностей человеческой натуры состоит в том, что имея твердое представление о некоторых вещах, приходится стыдится, что это представление соответствует действительности. Я краснел сейчас за то, что не явился к врачу на прием в прежде назначенный срок. Тогда почему-то был уверен, что мы никогда не встретимся более. И вот….

— Весьма польщена! Очень снисходительно с вашей стороны.

Я был совершенно измучен своими проблемами, чтобы пикироваться со словоохотливой дамой. Настроение было отвратительным.

— Жизнь — чертовски сложная штука, — повинился с вздохом.

Она все время следила за мной с иронией в глазах. Но мое многословие иссякло задолго до второго визита сюда.

— Будем лечиться. Но вам придется некоторое время беречься от солнца.

На лице моем застыла мрачная улыбка. Я продолжал молчать, потому что ничего приятного сказать не мог. Но веселый незатухающий огонек мерцал в глазах лечащего врача. И, в конце концов, я рассмеялся, и в смехе этом было больше веселья, чем за все летние месяцы.

— Так вы говорите — Аркаим?

— Он. Кому же еще?

А действительно, угроза Аркаима надвинулась и давит почти ощутимым присутствием. Она давит на мозг подобно тому, как воздух силой атмосферы давит на нас, живущих на земле — давит всей тяжестью бесчисленного числа молекул, всем ужасом неотвратимого приговора. Проникая в извилины мозга, она выжимает из него все ложные страсти и восторги, всякую склонность к самовозвеличению; давит так, что сознание со своей жалкой мудростью стало считать себя беспомощной игрушкой ее прихоти. А если так, то все мази, прописанные милым врачом, как три ведра воды в аду.

Когда человек начинает думать о своей гибели, он уже наполовину погиб.

Вглядываясь в зеркало, я однажды почувствовал глубокую нежность к своему лицу — наблюдал за чертами и профилем, истязая гримасами, рассматривал форму высокого лба, за которым чувствовался интеллект; глазел на глаза свои — голубые, добрые и несчастные. Это занятие целиком поглотило — мне вдруг стало бесконечно дорого это лицо, пусть не красивое, но мое. А когда сосредоточил полный ужаса взгляд на следах ожогов, страшная мысль, словно удар по голове поразила меня — чем-то я прогневил Высшую Силу Аркаима, и теперь мне кранты.

Другой раз в полутьме не узнал себя — незнакомый кто-то смотрел из зеркала. В его взгляде угрозы не было, а только глубокое раздумье. Но мной тотчас овладел страх. Говорят, в темной комнате из зеркала смотрит на нас душа наша внутренним взором.

Такие пассажи без труда могли превратить мою жизнь в сумасшедший дом.

Но спасал опыт — я давно уже знал, что на свете существуют такие вещи, как счастливый случай. Никогда нельзя предвидеть, что может произойти, когда дело идет о Высшей Силе. Никогда прежде в своей жизни я не встречался с ее гневом, но все-таки страх откуда-то был. Может быть, это наследие предков, перешедшее ко мне через тысячи жизней. Страх — это наследие первобытного мира, которое не избежать ни одному человеку. Возможно, что он и породил в умах наших предков эту самую Высшую Силу.

Возможно, это был страх смерти. Все мы обладаем инстинктом смерти и воспринимаем ее величайшим страданием. Это как суть неизвестного, сумма всех ужасов, единственно непоправимая катастрофа.

Страх перед неизвестным тоже от предков. Но познание неизвестного и связанные с ним приключения дают ощущения волнения и радости: борьба есть наслаждение. И даже ужас и тайна неизвестного только сильнее возбуждают жажду к жизни. Жизнь дает немало удовольствий и приятных ощущений. Первым ее проявлением был труд, а жизнь — счастье, когда она проявляет себя. И мне не приходило в голову, к примеру, пойти и поплакаться в церковь. Несмотря на все неприятности, существующие и грядущие, я был полон жизненной энергии, счастлив и горд собой. Думал — если сумею понять, чего хочет от меня Высшая Сила Аркаима, то возможно найду почву для трепетной дружбы, которая может стать моим уделом.

Всегда считал, что Бог и боги — не что иное, как туманная, лишенная реальной формы игра фантазии, блуждающие призраки взлелеянных в страстной тоске идеалов безграничного добра и сверхъестественной силы, неосязаемые частицы собственного я, вкрапленные в царство духовного. Всегда легче надеяться на кого-то, пусть надуманного, чем полагаться на самого себя. Признание Высшей Силы Аркаима не сделало меня верующим: лицо мое терпело поражения, но дух оставался неукротимым. Однако такое положение дурно сказывалось на характере — я стал мрачен и зол. Природа наделила меня задором и коммуникабельностью, а преследование Высшей Силы загоняли эти черты вглубь. И если я не найду способа умилостивить эту силу, то рискую стать гораздо мрачнее и злее, чем судила мне матушка природа. И эти две недели отпуска по болезни сделали меня еще менее общительным, более угрюмым, злым и мрачным.

Нельзя, однако, безнаказанно насиловать свою природу — она непременно отомстит за себя. Это все равно, что заставить волос, которому предназначено расти наружу, переменить направление и врастать в тело. Кажется, средневековые джунгары этаким способом — брея голову и накладывая на нее свежесодранный кусок конской шкуры — делали из рабов зомби.

Так было и со мной.

Высшая Сила Аркаима представлялась мне страшной и грозной неизвестностью. Меняя характер в сторону угрюмой замкнутости, я только стремился защититься от ее разрушительной силы. При этом я должен оставаться на свободе, не доверяя разум свой ни Богу, ни черту. После простоты жизни здоровым человеком существование на больничном показалось мне очень сложным. Эта полная хитросплетений борьба с солнечными лучами и их ожогами требовала, прежде всего, величайшего самообладания и сдержанности: нужно было в одно и то же время быть деликатнее летающей в воздухе паутины и тверже стали — прежде всего, со своей психикой. Жизнь качнулась в худшую сторону — она теперь действовала на мои чувства, и на каждом шагу требовалось умение приспосабливаться и почти всегда подавлять порывы.

Не все давалось легко.

Одиноким прожил я последнюю четверть века и так же хотел жить дальше. Хотел научиться владеть собой и приобрести спокойствие, степенность и снисходительность. Этому хорошо способствовала враждебность солнца к моему здоровью. А если признать, что за ним стоит Высшая Сила Аркаима, то опасности, страдания и смерть очень может быть грозили мне. Наступило время, когда страшное неизвестное тяготит постоянно, хотя жизнь текла ровно и спокойно, и нигде на пути моем не встречалось пока ни врагов, ни ужаса. Так прошли больничные дни.

И я выиграл у судьбы ставку под руководством и надзором врача — ожоги ушли с моего лица. Крестьянское здоровье и кипучая жажда жизни, за которую цеплялся всеми своими физическими и духовными силами — вот какое наследие получил я от предков. А еще — для защиты от солнечных лучей на форменную бейсболку придумал воротник, закрывающий шею и «паранджу» на лицо.

Настал, наконец, день, когда я вышел на работу. Это был праздник для всех оставшихся у меня друзей. Один назвал меня Человек-Скрывающий-Свое-Лицо, и это прозвище с восторгом было принято остальными.

Далекий и чуждый, как пришелец с другой планеты, встретил рычанием начальник меня в противосолнечном защитном наряде. Объяснить ему, что это рекомендации врача на реабилитационный период было непросто.

— Голословное заявление! — сказал он.

— Вам нужна справка от врача?

— Вот именно!

— Я привезу ее, и вы разрешите мне пользоваться защитными средствами?

Начальник покачал головой. Он отбросил свою воинственность и, казалось, готов был проявить великодушие.

— Не можете ходить с открытым лицом? — оформляйте себе инвалидность.

А для меня это прозвучало оскорблением.

— Не знаю, будет ли это благодарностью за разумный совет, — я вспыхнул и сжал кулаки. — Но кому-то прямо сейчас могу срочным порядком оформить инвалидность.

Несколько раз вслед за этим начальник открывал и закрывал рот, но ничего не говорил. Наконец сказал:

— Я не допускаю вас в таком виде к работе. Идите — подумайте. И пусть это будет для вас хорошим уроком. А захотите вернуться, возвращайтесь, но речь ваша должна быть иной — разумной и вежливой.

Потом добавил медленно и вразумительно:

— Меж нами борьба на уничтожение — либо ты меня, либо я.

— Картина маслом! — удивился я.

Лицо начальника оставалось бесстрастным.

Я же ощутил полнейшее бессилие выразить словами обуревавшие чувства и стремления: вся тревога моя и недовольство комком подкатили к самому горлу, душили. Ничего не сказав, сунул руки в карманы и пошел к остановке автобуса, вперив взгляд в безотрадное мрачное будущее. О, какое невыносимое создалось положение! Ясно, что без защиты лица от солнечных лучей я завтра же вернусь на больничный. А там недалеко и до инвалидности. Прав начальник.

Присел на лавочку и закрыл глаза, чувствуя себя глубоко несчастным. Когда же раскрыл их вновь, сообразил, что уснул, и служебный автобус уже подкатил на посадку.

Терзания продолжались в дороге.

Сами факты говорили за себя, и обмануться в их значении было нельзя. У меня будто раскрылись глаза, и в голове зароились самые мрачные мысли. Собственный начальник теперь казался страшнее Высшей Силы Аркаима. И теперь бояться надо не столько за прошлое, сколько за будущее. Или это все — звенья одной цепи?

Кровь славянина во мне вскипела. Пусть попробует меня уволить — я этого нацменчика засажу в тюрьму за русофобское отношение к подчиненным. Весь дрожал от волнения, хотя проверял — так ли я веду себя, но совесть оставалась спокойной.

Мой начальник.

Злые языки утверждали, что его любимое занятие — кататься в город на служебном автобусе и обратно. Но дело совсем не в езде — он инспектировал посадки-высадки пассажиров и не допускал незаконных. Автобус служебный — вход только по пропускам.

Я к этому относился так — если есть на свете сортиры, то и должны быть золотари, которые копаясь по локти в дерьме (а то и по уши опускаясь в выгребные ямы), чистят их. Лично я бы — бр-р-р! — ни за какие деньги. Но кому-то надо. А вот находить в таком занятии удовольствие, для этого нужен талант. Или вкус извращенный.

Те же самые языки, впрочем, утверждают, что супруга начальника, у нас не работающая, довольно часто пользуется нашим служебным транспортом. Откуда привилегия? Или в обход служебным инструкциям он выписал ей служебный пропуск?

Однажды сам был свидетелем вопиющего, на мой взгляд, случая. Шла посадка в автобус. Толстым коленом короткой ноги начальник преградил путь юной женщине с двухлетним малышом.

— У вас есть пропуск?

— Нам в поликлинику надо — у ребенка температура.

— Вызывайте скорую или такси. Это служебный автобус.

Юная мама заплакала, закрыв ладонями лицо. Малыш сжал кулачки.

Сжалось болезненно сердце мое. А в рукав вцепилась медсестричка Наташа — она испугалась, что под влиянием минутного настроения я поведу себя слишком рискованно. Но не она остановила, а взгляд на начальника. Его лицо… да будь я проклят! …на кривоносом лице застыла маска наслаждения. Глаза его сияли восторженным блеском — будто ловил сексуальный кайф от вида плачущей женщины. Я не знал, что такое бывает, и сплоховал. А автобус, меж тем, двери закрыл и покатил.

После этого инцидента почувствовал на плечах своих бремя новой ответственности. Чтобы ни сулило будущее, в себе я уверен. И эта уверенность, в силу каких-то таинственных законов, еще больше увеличивала мою решимость не сдаваться наезду обстоятельств, руководимых Высшей Силой Аркаима. В полной мере отдавал себе отчет в жизненной истине, что уверенность родит уверенность, а сила — силу…. Для меня поражение в этой борьбе было не гибелью человека, а уничтожением принципа!

Автобус тряхнуло на неровной дороге, и в то же мгновение новый проблеск озарил мне сознание — я вдруг постиг причины наезда Высшей Силы Аркаима и своих страданий. Жизнь будто распахнула заветную Книгу Тайн, и я мог читать ее страницы. В таких передрягах, что обрушились на меня, закаляются настоящие мужские характеры. Люди с такими чертами обладают тем, чего не хватает мне сейчас — умением выбирать, расчетливостью, трезвым самообладанием. Словом, всеми теми качествами, которыми, по моему мнению, обладают сангвинистические натуры. Не о том ли я просил на горе Покаяния? И вот результат!

Все эти мысли молнией промелькнули в моей голове, когда автобус тряхнуло в дорожной выбоине. Вслед за ними сознание озарилось пониманием сути многих событий. К сожалению, мы чаще видим зло, когда оно уже совершилось. И чаще не исправляем, а мстим за него.

Мстить Аркаиму?! Боже мой! Только больная фантазия больного человека до такого додумается. Однако исцеление от страшной болезни делает честь врачу.

Аркаим не желал мне зла — он делает только то, о чем его попросили, исполнив магический ритуал. Делает, как умеет. Это понятно. Что делать мне? Надо убедить его отказаться от этой идеи — найти красноречивые красноречием сердца слова, которые внушат ему не менять мне мой темперамент. Пусть я останусь холериком!

Ведь это так мало для Высшей Силы!

Но дурные предчувствия внушали самые мрачные мысли. Воспоминания нахлынули о горах Аркаима с их магическими спиралями, от которых трепет охватывает даже тогда, когда нет никаких причин трепетать.

Мне пришла мысль снова податься в Аркаим, подняться на гору Покаяния, совершить магический ритуал хождения по спирали и покончить с нежданным бедствием, которое обрушилось на меня и схватило в свои ястребиные когти. Но именно потому, что это бедствие было сверхъестественным, новый визит на плато мне казался недостойным и жалким.

Впрочем, с Аркаимом можно было не торопиться — на лице сейчас нет следов ожогов, врач написала справку о реабилитационном периоде. Она же подсказала компромисс — медицинскую маску.

— Если твой начальник туп на голову… — был комментарий.

Вроде бы все наладилось, но страх не так легко отогнать. Раненный им носит его, как смертельную стрелу — говорил Вергилий. Заперев дверь квартиры, рухнул в кресло и издал вздох, похожий на стон.

Какие еще напасти готовит мне Высшая Сила Аркаима — неведомая и грозная?

Пережил еще одну — последнюю — минуту колебания. Уже не раз, не испытывая ничего, кроме волнения борьбы, ловил себя на мысли — а то ли я делаю? И, думая об этом, чувствовал те глухие мучительные удары, которых до сих пор не знал — они отдавались в груди и наполняли сердце безотчетным страхом. Так нестерпимая боль предостерегает раненого, и он никогда без содрогания не коснется пальцем открытой и кровоточащей раны, пока она не зажила. Но рана Аркаима была из тех, которые не заживают или заживают только затем, чтобы снова открыться в самый неподходящий момент, причиняя еще большие муки, чем прежде.

Если бы в эту минуту раздался звонок, и Лена в мобильник предложила поездку в Аркаим — я, уже почти побежденный неизбежностью, покорился бы ей окончательно и поехал, и взошел бы, прося прощение за глупость сусветную, и попросил бы о новой. Но никто не звонил.

Мой темперамент был осужден безвозвратно.

Ночью по комнате моей в неясном свете уличных фонарей кружились и плясали призраки, которые Гофман черной фантастической пылью рассеял по страницам своих сказок. Я же, убитый горем, томился в смертельной тревоге, забытый если не людьми, то во всяком случае Богом.

Начальник принял «компромисс от врача» и разрешил мне служить в медицинской

маске. И как все люди, обладающие известной одаренностью к пакостям и умеренными способностями в благотворительных поступках, проигнорировал рекомендацию на время реабилитационного периода предоставить мне работу, не связанную с присутствием под открытым небом. Но когда я обратил его внимание на эту приписку в медицинской справке, раздался повелительный и мощный глас:

— За столиком контролера КПП тебе места нет!

Маска хранила, я берегся — реабилитация кожи лица шла своим чередом. Доставали душевные муки. Казалось, я прошел все круги ада, выясняя отношения с Высшей Силой, потому что боялся новых пакостей.

Начал с гордости, которую порождает надежда и сознание своей невиновности. Потом стал сомневаться в невиновности, что до известной степени намекало на сумасшествие. Потом упал с высоты своей гордыни, стал умолять — еще не Бога (Бог — последнее прибежище), но загадочную Силу. Человек в горе должен бы, прежде всего, обращаться к Богу, но он делает это, только утратив последние надежды.

Я просил Аркаим с осторожностью, достойной политического деятеля, оставить меня в покое — мое желание сменить темперамент пусть посчитает несерьезным. Несмотря на жаркие молитвы, угрюмость и молчаливость уже прочно вошли в мой обиход.

Следом и дух омрачился, и словно туманом застлал мне глаза. Человек ведь я непростой, образованный — история земной цивилизации всегда была в основе моего мышления. Я мог в своем уединении силою мысли воссоздать былые века, воскресить отжившие народы, возродить древние города, которые воображение наделяет величием и поэзией и которые проходят перед внутренним взором, озаренные небесным огнем, как великие картины художников Возрождения. А теперь что-то в душе покачнулось — прошлое мне казалось греховным, настоящее мрачным и будущее неведомым. Шесть десятков с чуточкой лет, о которых приходится заново размышлять, в новом свете. И это совсем не развлечение.

И тогда я схватился за мысль, по роковому стечению обстоятельств, ставшую доминирующей. Над ней я бился, выворачивал ее на все лады, и, если так можно выразиться, впивался в нее зубами: если Ты так хочешь — буду! буду я сангвиничен! Черт Тебя задери!

Благочестие сменилось исступлением. Я изрыгал богохульства, от которых сам потом приходил в ужас. Я говорил себе, что суетливость — это худший из человеческих грехов. Я предавал в уме всем известным казням свою болтливость — языку придумывал кары, какие только могло изобрести мое пламенное воображение, и находил их слишком милостивыми.

Бывали отступления, когда я говорил себе, что смерть — это покой, это решение всех проблем. В ней есть опьяняющее утешение. Она открывает зияющую пропасть, но на дне пропасти — небытие. Небытие — это не мое. В любом темпераменте, но быть живому — творить, терпеть, идти вперед, познавая мир. Природой заложено во мне отвращение к самоубийству.

И есть еще — я уже говорил — его Величество Счастливый Случай.

А последовательность — ключ ко всем загадкам.

Мне показалось, молния ударила по мои мозгам, когда в них пришла мысль, что Высшая Сила Аркаима преследует меня, выполняя мой же заказ. И никто более в этом не виноват! А ведь я шел к этому озарению шаг за шагом.

И настал момент, когда ослепительный свет озарил мои мысли — все, что прежде казалось темным, внезапно засияло в ярких лучах. Солнечные ожоги ни с того ни с сего, сплетни и недружелюбное поведения друзей, наезды начальника.

В долгие часы размышлений, пролетевшие, как секунды, я принял грозное решение и поклялся страшной клятвой. Вслед за которыми лицо мое прояснилось и приняло прежнее, жизнерадостное выражение, но в глазах была твердость человека, много перенесшего и настрадавшегося. Хотя не было эгоизма — этот страдалец никому не хотел говорить о своих страданиях.

Я с восторгом подмечал в себе новые черты. Понимал — какое счастье для просвещенного человека пересмотреть под новым углом зрения всю сумму нравственных, философских и социальных идей, накопленных за прошедших шесть десятков лет жизни. Я уже знал: выучиться не значит знать; есть знающие и есть ученые — одних создает память, других — философия. Новый, сангвинистический темперамент мой подсказывал — философия есть сочетание приобретенных знаний и высокого ума, применяющего их.

Потому ли, что познание доставляло развлечение, заменявшее мне семью, потому ли, что я умел держать данное слово, серые скучные осенние дни текли для меня быстро и содержательно. К началу зимы я уже был другим человеком — молчаливым, спокойным, с аристократичными манерами изящной учтивости и грустной величавостью во взоре, приобретаемыми обычно в общении с бомондом или в обществе просвещенных людей.

Но человек всегда только человек.

А. Агарков

                                                                                                                                                               октябрь 2015 г

http://anagarkov.890m.com