Druid — Лена

— Ручки так и чешутся открыть словарь немецких слов! Ручки так и чешутся!

— Почеши, блядь, — я не смог найти ответа лучше, что мгновенно выбило объект из и без того достаточно условного равновесия. Если бы в тот момент санитарка под руку не потащила меня к психиатру, то, наверное, это был бы рекорд *4-ого отделения — две минуты пребывания, и новый пациент уже подрался. Я тогда еще не знал, что вселенское зло во плоти ждет меня за закрытыми на ключ дверьми, а не в лице психов, и имя ему — Наталья Владимировна. Понимаю, звучит более, чем комично, однако, знаете, мне хорошо знакомо ощущение, когда в руку загоняют нож. Так вот, разрывающаяся плоть — ничего в сравнении с тем, когда начинают «вскрывать» разум, а затем раскладывать его на запчасти. Поверьте, это намного хуже любого изнасилования. У тебя нет вариантов молчать или врать — на все есть противодействие в виде укола. А для особо стойких предусмотрена койка в коридоре, к которой упрямца привязывают на ночь. Таким образом тебя разбирают на части, изучают твою душу под микроскопом и со скальпелем в руках, иногда, если сильно дрыгаешься, с усмешкой брызгают на эту кровавую кашу спиртом. Что потом? А потом, поздравляю, ты — невменяемый, которому никогда не узнать дату выписки. Да, это джек-пот, парень, ты застрял вне пространства и времени, вне реальности и социума, в которых привык, если не жить, то хотя бы существовать. Это ты сможешь понять, когда тебя окружат другие такие же призраки с единственным вопросом «Какая сегодня дата?». Они же сообщат тебе главные правила этого мира: «Ни в коем случае не плачь, что бы ни случилось. Ничего не проси. Лишнего не говори. И главное — не надейся».

НЕ НАДЕЙСЯ! Правда, иначе свихнешься по-настоящему. Просто прими тот факт, что ты — это не ты, что тебя не существует. Есть только то, что было ДО, возможно, будет что-то ПОСЛЕ. А сейчас не существует.

Возвращаясь к рассказу, единственный утешительный подарок за пытку для меня стала возможность сделать один телефонный звонок в восемь вечера. А теперь представьте, что на часах двенадцать дня: в пятой палате для особо буйных, в которую из-за собственной глупости меня положили, нет ни книг, ни ручек, ни бумаги… Ничего кроме пустоты и умалишённых. Уснуть не получалось, то ли безумное отчаяние заставило обостриться до предела все, да, шесть чувств, то ли препарат, назначение которого было вывести тело из режима «жизнь», дал абсолютно обратный эффект в виде чрезмерной стимуляции нервной системы. Единственным развлечением оставалось передвижение с одного конца коридора в противоположный вместе с совсем отшибленными ребятами. После третьего круга появилось знакомое чувство толчка в плечо и навязчивая мысль, в считанные секунды заполонившая все уцелевшее пространство разума.

МЫ ТУТ НЕ ОСТАНЕМСЯ. НИ ЗА ЧТО. НЕТ. ТОЧКА.

Взгляд цепляется за молоденькую щуплую медсестру. В голове тем временем хаос безумных мыслей: я ведь ее сильнее, я знаю, как и куда надо бить, чтобы человек на какое-то время перестал взаимодействовать с реальностью, у меня как-никак, но поставлен удар, ключи у нее в халате... При нашей-то разнице в габаритах это не проблема. Другой вопрос, а что потом? Провал. Против ли это моих принципов? Да. Даже чисто гипотетически, жаль ли мне ее? Нет. Персонал этого места едва ли сам сумел сохранить адекватность: для них все пациенты — не люди, а безликие тени, манекены, оболочка без наполнения. Хорошо, такой вариант не проходит, может быть, есть возможность выломать окно и бежать? Вроде бы, идея очень даже ничего: решеток на нем как раз не было, только в тот момент начал действовать первый укол. Пропасть. Помню только, что проснулся под вечер, в то время, когда первая смена ужинала, а вторая с упоением смотрела «Пусть говорят». Если сравнить ток-шоу Андрея Малахова с шестичасовым хождением по коридору, то, поверьте, вам оно, шоу, тоже покажется чертовски познавательным и увлекательным. На еду мне было тошно смотреть, поэтому оставалось ждать, когда умалишенные дожуют свою кашу и настанет время звонков. На какой-то момент меня начали одолевать сомнения: а кому нужен звонок из подобного рода больнички? Я же так тяжело верю. Неважно, главное было добраться до телефона, а там уж разберемся. Только я тогда не знал, что пятой, особо буйной, палате звонки запрещены. Вообще. И плевать все хотели, разрешил врач или нет. Узнал, когда все же прорвался в холл через санитарок и толпу перепуганных больных к коробке с мобильниками. Я знал, что телефонов «обитателей» пятой палаты там нет, поэтому схватил первый попавшийся, даже включить успел, прежде, чем меня оттащили в процедурный кабинет и познакомили с маленькими синими таблеточками, а для лучшего эффекта добавили укол вперемешку с угрозой занять почетное место в коридоре. Так я рухнул на лавочку напротив этого самого кабинета. Глядя на то, как пациенты почетной первой тройки палат без проблем связываются со внешним миром, я почувствовал, что больше себя держать не могу… Это продолжалось до тех пор, пока не появилось ощущение того, что глаза просто лопнут от слез. Мне было очень жаль, что я выжил. Из этого состояния меня вывело чье-то прикосновение к моей голове. Первая мысль была о драке, о том, что надо без промедления бить наотмашь. Но нет. Меня просто гладили, а потом обняли.

— Христу тоже было тяжело крест нести на Голгофу. Ему помог ученик. Прими просто это, тогда ты сможешь пройти, — жаль, что я не могу передать интонацию, мимику, взгляд… Ее звали Лена. Нет, ее слова не звучали, как бред. В них не было ничего, кроме добра, кроме тепла. Она много говорила тогда хорошего, читала стихи, рассказывала, как, увы, не смогла поступить на филолога. Как же мне было знакомо ее лицо. Давно со мной такого не случалось. Последнее, что я запомнил перед очередным провалом, — голос Лены.

Мой организм опять был недооценен. Утром он снова функционировал так, как надо. Отчаяние никуда не делось, но зато дымка перед глазами значительно рассеялась. Первом делом я попытался разбудить Лену, которая по странным обстоятельствам лежала вместе со мной в той же пятой палате для особо буйных. Только добудиться не смог. Она на какое-то время открывала глаза, произносила невнятные фразы, а потом опять погружалась в глубокий сон. Единственное, что мне удалось выяснить — ей таких таблеток дали аж четыре. Вот тут я снова зарыдал: как такое возможно, чтобы человек, который вчера совершенно адекватно читал стихи на память, сегодня не мог вспомнить, как его зовут? Тогда я убить за нее был готов. Она стала моим собственным Иисусом в аду, построенном людьми для людей. Странная мысль? Ничего. Меня даже смех за спиной по этому поводу не смущает. Просто… Просто…

Боль. Огромная пустая дыра внутри и бесконечная боль. Разве такое можно вылечить синими таблетками и какими-то уколами? ТАКОЕ ВООБЩЕ МОЖНО ВЫЛЕЧИТЬ?

Мне повезло, я быстро вышел, после чего мое сознание отчетливо разделилось на ДО и ПОСЛЕ. Дикция полностью восстановилась на второй день, а вот сонливость никуда уходить еще не собирается. И Лена тоже. Я два дня подряд нашептываю ее фамилию, делаю пометки на вещах, чтобы не забыть, а на глаза наворачиваются слезы. Хватит с меня роли Иуды. Еще раз, снова стоя на пороге кирпичного ада, говорю — в этот раз я не буду продавать, не буду. Что же, принести Селинджера, конечно, не крест тащить, но все же. Делаю шаг.