santehlit — Ненаглядная агитация

/Н. Резник/

На вопрос где я работаю, обычно отвечаю — в идеологическом отделе райкома партии. Но это верно лишь по сути. Фактически место моей работы называется отделом пропаганды и агитации. Хотя бытует и наоборот — агитации и пропаганды. Спросите — какая разница? А вот.

Представьте ситуацию. Подхожу я к мужикам: подъем! в борьбу за дело Коммунистической партии — вперед! в атаку! А они — какое дело? на кого в атаку? Другой фасон, если я им сначала объясню, кого будем мочить — так может, и агитировать не придется: сами ломонутся горло ломать врагу.

Стало быть, сначала пропаганда, а потом уж агитация. Логично?

Не думайте, что жизнь моя в райкоме — кайф: болтай по телефону, водку пей по пятницам и не забудь начальству угождать. Сразу после инцидента под кодовым названием «Клипа» Демина в меня вцепилась (наехала? нажала? надавила? нах... нет, не послала — взялась за воспитание).

Вызывает к себе меня и Белоусова.

— Владимир Викторович, — холодно так Людмила Александровна, четко выговаривая каждый слог, — передайте дела наглядной агитации товарищу Агаркову.

И вся процедура — дольше шли. Никто не ценит наше время.

Услышав новость, Любовь Ивановна прокомментировала:

— Да, это на нее похоже — разгружать любимчиков за счет других. Но теперь, Анатолий Егорович, ваше стажерство в аппарате можно считать законченным.

— Избавь нас, Господи, от чересчур заботливых женщин — они всегда и всех пытаются убедить, что есть на свете кто-то гораздо опаснее для мужчин, чем они сами, — ответил Белоусов на «любимчика» и передал худую (в полном смысле слова) папку с заголовком «Наглядная агитация».

Меньше всего она была похожа на пороховую бочку — коей потом оказалось.

— Будут комментарии? — спросил.

— Все там, — Владимир Викторович махнул на папку.

— Правда? Как хорошо звучит.

Взвесил «Наглядную агитацию» на ладони — не «Война и мир».

Вобщем, полистал-поперекладывал документы в папке — никакой конкретики. Так — указивки сверху, выписки из Постановлений бюро… ни планов, ни контроля исполнения. Ничего за что можно было зацепиться и тут же приступить к курированию наглядной агитации в районе. А трясти Белоусова бесполезно: лаконичен — «все там».

Короче, положил папку в нижний ящик стола и постарался о ней забыть.

Но она, проклятая, о мне-то помнила всегда — с ее подачи вдруг посыпались неприятности, как из рога изобилия.

Больше года хожу мимо и, конечно, вижу за оградкой в кустиках у здания райкома партии флагшток с флагом и табличкою «Флаг поднят в честь бригады дояров колхоза имени… надоивших за прошедшую неделю… килограммов молока». Видел и не замечал. Хреновый пограничник из меня.

А вот Николай Иванович Сонов, третий секретарь Челябинского обкома партии, только вылез из машины, припарковавшейся возле нашего Белого Дома, сразу подошел к флагштоку и обратил внимание, что информация о соревновании дояров недельки так на две уже перестарела. Главный идеолог области пришел в ярость. Вихрем взлетел на второй этаж, тайфуном промчался по коридору, торнадо ворвался в кабинет Деминой.

Людмила Александровна не встала грудью на мою защиту, а немедленно вызвала к себе на ковер. Едва войдя к ней в кабинет, почувствовал себя зажатым между Сциллой и Харибдой. Эти чудовища древнего мифа кинулись рвать на куски меня. Уже через пару минут сам удивлялся — как же земля-то меня еще носит? Узнал, что я не просто плохой работник, а диверсант-лазутчик, засланный западной пропагандой, чтобы разрушить советскую систему в родном и насквозь любимом Увельском районе.    

Оправдываться не стал — слушал и кивал. А что мог сказать в свое оправдание? Нет, я Родину не предавал — просто не знал, что мне надо каждую неделю ходить в РАПО (агропромышленное объединение), брать данные по надоям и определять лидера. Потом, заказав табличку в Художественной мастерской, менять ее на флагштоке. Все просто, а шума столько — Шекспир, ейбо, мог в отпуск на недельку улизнуть. Но Белоус хорош!

Вырвавшись от Сциллы и Харибды чуть живой, сел за стол и молча думать стал, как мне Виктору Владимировичу отомстить. И очень даже скоро придумал, нафик. Нет, никакого наития. Просто нервы были на пределе, потому и разыгралось воображение.

Так решил — месть будет заключаться в том, что всем и Белоусову я докажу, что Владимир Викторович ни хрена не смыслит в наглядной агитации. Идея такова — ни дело инструктору райкома партии подводить итоги соцсоревнования и вешать табличку на флагшток. Для этого надо найти исполнителя, в ответственность которого поверят все, выше стоящие меня.

Первая мысль — комсомол. Боевой помощник и резерв партии должен этим бы заняться. Пошел к Чемякину — мол, Дмитрий Андреевич, так и так, дело серьезное и моя благодарность: при случае обращайся, выручу. Тот отправил меня ко второму секретарю райкома комсомола.

Валерий Владимирович Иванько широко известен был независимым нравом. Еле-еле уговорили его занять кресло второго — разговор шел на уровне Пашкова. «Сельхозтехнинский хулиган» называл его сам Дмитрий Андреевич. Еще говорил, что он лучше всех в Увелке в футбол играет. Но как Чудаков не бил конечностями в пол — явка всех, мол, обязательна! — так и не увидели мы Иванько на стадионе.

Уловив, что я явился к нему не требовать, а лишь просить, Валерий Владимирович снизошел отправить меня к заведующей орготделом Увельского РК ВЛКСМ.

Наташа Захарова — девушка крупная и веселая, на все согласная.

— Надо — сделаю: я согласная.

А я придумал мудрость от народа: хочешь дело провалить — поручи его женщине.

Снова напряг мозги в поисках решения вопроса.

После двух-трех дней раздумий на горизонте замаячила фигура председателя райкома профсоюза работников сельского хозяйства Лычагина А. В. Мысль о том, что это его работа — менять таблички у флагштока — однажды появившись, крепла, как наследник царя Салтана в плавучей бочке. Пошел шефа убеждать.

— Пал Иваныч, профсоюз — это школа коммунизма, Ленин говорил. Так? Так. И социалистическое соревнование — это инструмент достижения коммунистического отношения к труду. Так? Так почему Лычагин распределяет путевки на курорты, а я меняю таблички под флагом, поднятым в честь лидеров соцсоревнования? Это не дело. Такое положение вещей вообще подставляет престиж райкома партии.

— Насчет престижа верно сказано, — Пал Иваныч пожевал губы.

— Сломашь Лычагина?

— Не мой уровень, — Кожевников покачал головой.

— Демину подключи.

— Дай подумать.

В пятницу вечером, когда толпа потянулась на питие в гараж, Пал Иваныч позвал меня в кабинет первого, где кроме него находились Демина и Лычагин.

— Вопрос действительно принципиальный, — тихо и вежливо говорил Александр Максимович. — Превратили инструкторов в мальчиков на побегушках. А, Александр Васильевич — когда успели вы повешать свою работу на мой аппарат?

Лычагин с беспокойством зыркнул на Демину — та, насупившись, сидела.

— Всегда так было. Да и флагшток стоит возле райкома партии.

— Может, что пообещал Белоусову? — подсказал Кожевников. — В плане путевок.

— Да как вы могли подумать! — полное лицо Лычагина обиженно задрожало. — Я все буду делать сам. Просто скажите.

Он перевел дыхание и тихо убедительно поклялся:

— Вам не надо волноваться, и вы совершенно правы: соцсоревнование нуждается в профсоюзной организации. Я возьму этот вопрос на свой контроль.

— К исполнению, — мягко поправил Пашков. — А контроль мы возложим на идеологический отдел. Так, Людмила Александровна?

Демина кивнула молча.

Думал, она меня вызовет, прикажет за Лычагиным следить — ну, правильней-то, проверять, обновляется ли табличка на флагштоке, из-за которой областной функционер партии в Харибду превратился. Но ничего этого не произошло.

Демина вызвала по другому поводу.

В ее кабинете сидела Любовь Ивановна Чудакова — женщина весьма привлекательная, но всегда и всем недовольная, судя по выражению лица. Работала она в РАПО и была неосвобожденным секретарем его партийной организации.

— Анатолий Егорович вам в помощь, — встретила такими словами мое появление в кабинете Демина. — Вы знакомы? Тогда за дело.

В коридоре все и обсудили.

Оказывается, в нашем районе областной департамент сельского хозяйства проводит выездной семинар. Необходимо подготовить РДК «Горняк» к мероприятию.

— Моя задача-то какая?

— Ну, надо бы плакат какой-нибудь придумать.

— Диктуйте, я записываю.

Не откладывая в долгий ящик, отправился в художественную мастерскую. Братья и художники Бабенцевы уже знали меня и без лишних экивоков взялись за дело. Сгоняли в «Горняк», замерили балкон в фойе, приготовили холст — в данном случае парусину на лямках. Назавтра плакат «Привет участникам областного семинара» свернутым в рулон привез в РАПО и отдал Чудаковой.

После семинара Демина вновь нас собрала. Тема — провальное оформление мероприятия в плане пропаганды и агитации. Все было в отвратном виде. И самое вопиющее — заказанный плакат так и не был обнародован, а пролежал рулоном под балконом. Все это Людмила Александровна подметила опытным взглядом. И теперь озвучила начальственно-ядовитым языком.

Чудакова плечиками дернула:

— Я думала, райком поможет. Сами вызвались….

Ясненько — Демина вызвалась, а виноват буду я. И точно — пошел наезд. Оказывается, это мне надо было повесить «Привет участникам…» или проследить. Так кто бы знал? Я же спрашивал — в чем нужна помощь? Сказали — плакат нужен. Плакат я сделал — что еще?

Не стал оправдываться. Молча сидел и любовался точеными ножками Чудаковой и думал — нет, уважаемая Людмила Александровна, не таким путем надо идти: латать дыры и быть на побегушках. Мы пойдем другим путем. Наглядной агитации нужен вечный двигатель.

Что творится в белом свете! Инструктор райкома партии изобретает вечный двигатель. Лучше б в церковь стал ходить — с работы выгнали, но уважали. А с этой мыслью: кому ни скажешь — засмеют. А то и в «дурку» упекут.

Но я решился Клипе рассказать.

Сергей Борисович, как всегда, нашел решение вопроса.

— Тебе нужен перспективный план развития наглядной агитации района.

— Чего-чего?

— Вешать разовые плакаты — хлопотно, да и накладно. Необходимо каждое здание, любое имеющееся пространство зарядить идеологической направленностью. И делать на века, а не по велению момента. Пусть медленно, но постоянно. Сердито будет и дешевле.

Может, не дословно цитирую Сергей Борисыча — не любитель он выспренних выражений. Но суть такая. Я ее тут же ухватил.

— Эта работа под силу настоящим специалистам. А где их взять?

— Наше архитектурно-проектное бюро в состоянии выполнить ее.

— Ну, и…?

— Оно на хозрасчете.

— Понятно. Денежки нужны ….

— Увы, — развел ладони Клипа.

— Мне надобно подумать.

К следующей футбольной встрече у меня в голове сложился план действий.

Изложил его Клипе:

— Предлагается такое. Ваше бюро делает план перспективного развития наглядной агитации в поселке Увельский. Заказчиком выступит ЧРУ, как градообразующее предприятие. Мифтахова (директор ЧРУ) на оплату будем окучивать с обеих сторон. Но этот заказ вы сделаете по самой возможно минимальной цене — поскольку в случае успеха у бюро выстроится очередь желающих оформить подобное в своем селе и на предприятии. Потом на базе уже готового перспективного плана развития наглядной агитации в поселке мы готовим вопрос на бюро — хвалим Мифтахова, рекламируем ваших проектантов и обязуем все партийные организации на местах исполнить нечто подобное. Как?

— Годится.

И мы впряглись в работу ничтоже сумняшеся в ее положительном результате, хотя сошлись во мнении, что беспокоится о будущем — пустая трата времени.

Клипа, не имея на руках гарантии оплаты, дал команду подготовить план перспективного развития наглядной агитации в поселке Увельский. Специалисты архитектурно-проектного бюро отнеслись к заданию со всей ответственностью и профессионализмом. В «Плане» не только были расписаны все объекты социально-производственной сферы и многоквартирные дома с планируемой на них агитационной атрибутикой, но и приблизительная стоимость ее и исполнители. В расчетно-пояснительной записке — фотографии объектов, эскизы планируемой агитации, сметы, исполнители. Бери документ, утверждай в райкоме, ставь на контроль — через год-другой засияет наш поселок коммунистической символикой.

Я времени тоже даром не терял — подготовил документы для утверждения на бюро по вопросу «Развитие наглядной агитации в Увельском районе на примере поселка Увельский». Пунктом была отмечена позитивная роль ЧРУ и его Генерального директора Мифтахова Г. Ш. лично. Далее проект постановления:

— утвердить «План перспективного развития наглядной агитации в поселке Увельский» на текущую пятилетку основополагающим документом;

— первичным партийным организациям поселка Увельский принять к исполнению пункты «Плана», касающиеся их предприятий;

— первичным партийным организациям района, взяв за основу данный «План», разработать собственные перспективные планы развития наглядной агитации в селах и на предприятиях района.

Предварительно переговорив с братьями Бабенцевыми, включил еще один пункт в проект Постановления:

— «Художественную мастерскую» снять с баланса отдела культуры райисполкома и перевести на полный хозрасчет.

С готовыми документами в двух экземплярах встретились мы у Клипы на рабочем месте. Перечитали, обсудили и решили:

— один экземпляр я отнесу Кожевникову;

— другим Сергей организует «утечку информации из райкома» для Мифтахова.

По этому поводу риск нулевой: Григорий Шакирович — член бюро. Да и проект Постановления, как документ, незапрадешный. Таковым его должен сделать Пал Иванович.

До обеда следующего дня Клипа отзвонился мне — сработала «утечка», и Мифтахов «клюнул»: ЧРУ отправил в адрес проектно-архитектурного бюро официальную заявку на разработку «Перспективного плана развития наглядной агитации в поселке Увельский» и уже получил в ответ смету и на оплату счет.

А я все не мог решиться на рандеву с Кожевниковым. Давно открыл для себя, что сомнения — худший враг человека, стремящегося к цели. Не думать ни о чем, пойти и хлопнуть папочку на стол — помогай, шеф. Но я все тянул, выжидая наиболее благоприятного момента

День протомился, лишь к концу решился:

— Пал Иваныч, посмотришь — тут мои соображения по развитию наглядной агитации в районе. Так думаю — если браться за дело, то по-серьезному. Посмотришь?

Я думал — откроет, листать начнет, обсуждать будем. А он:

— Оставь, посмотрю.

И все! Блин! Обеспечил себе ночь бессонную — надо было с утра папочку занести.

По дороге домой встретил Любашу.

— Ты очень мне нужна сегодня.

— Что, до субботы-то никак? И у меня никак.

— А как насчет ночного купания? Возьму машину в райкоме. Ты со мной?

Ключи взял у вахтера, сославшись на Демину. Люба пришла в легком сарафане.

Берег был пуст, вода теплой, а луна с ума сводила — мы разделись догола.

Взявшись за руки, пошли купаться. И овладело нами чувство какое-то совершенно непонятное, не испытанное до сих пор. Восторг, берущая за душу радость, что-то необыкновенное, первозданное, красивое и чудесное — древнее, как озеро, рожденное отступившим ледником. Вода была едва различима в темноте — и если бы не отблеск света небесного и легкая рябь, вообще незаметна. Было так темно, что наши загорелые тела казались бликами луны.    

Искупавшись, мы занялись любовью в машине. Потом отдыхали. Нас ждала ночь чудная, и мы не торопились.

Что творилось на душе? Нежность, восхищение, радость, любовь…

Любовь? Упс! Только не это — хватило мне Ляльки на всю оставшуюся жизнь. Спасибо ей — научила: женщину любить — себя губить. Не думать, не думать об этом. Любовь может оказаться очень опасной для тех отношений, которые нас связывают с Любой.

— Тебе хорошо со мной?

— Об этом можешь и не беспокоиться.

Рука машинально расправляла ее подсохшие кудряшки, а в горле застрял комок.

Первый рассветный луч, проник в УАЗик, коснулся Любиной щеки, и она смешно сморщив носик, прижалась к моему плечу. Мне не хотелось ее будить — а сам так и не сомкнул глаз. Мои грустные мысли были о деле.

Ночь страсти вообще ничего не значит для мужчины — нежным и ласковым можно быть с любой женщиной. Давно пора было это усвоить и позабыть проклятое слово «любовь».

Рабочее же утро началось с неприятностей — Пал Иваныч не одобрил мой проект.

— Клипа, как всегда, решил подкалымить и обвел тебя вокруг пальца.

Господи! Какая глупость! Фамилия Клипа становится индикатором на интеллект — для узколобых и завистливых он, как красная тряпка для быков. М-дя!

Порой мы спорили с Пал Иванычем. Иногда победы в полемике одерживал я. Но всегда меж нами присутствовал консенсус. Я не приступал к делу, не будучи убежденным шефом, в его необходимости. Другое дело Демина…. Но сейчас речь не о ней.    

Какими словами переубедить Кожевникова?

— Твою мать! — так и сказал. — Ну, причем тут Клипа? Мне поручили дело — я предлагаю вариант его решения. Ты ничего не сказал по сути проекта, а лишь придираешься к исполнителям. Если это твое заднее слово, я иду прямо к Пашкову. Пусть он даже читать не захочет, а отправит обратно в инстанции. И тогда я вернусь и скажу — либо вы помогаете, проблему сдвинуть, либо я пошел нах…. И напишу заявление. Дело есть дело. А драть себя за просто так не позволю никому. Я все сказал….    

С широко раскрытыми глазами Кожевников встал из-за стола и положил ладони мне на плечи.

— Вот за что тебя люблю… сам не пойму. Наверное, за твою способность безмозглым идиотом быть, не прилагая к этому ни малейших усилий. Но так и быть, пойду и скажу Александру Максимовичу — нам нужен перспективный план развития наглядной агитации в районе. Убеждать не буду — просто бумаги положу на стол. Пусть будет, что произойдет. Ты доволен?

— Признаюсь, Пал Иваныч, в недостойном поведении инструктора. Эти бумаги уже читал Мифтахов. Более того, проект одобрил, оплатил — теперь ты Клипу не достанешь. А вопрос на бюро может обойти тебя.    

— Черт бы тебя побрал, вместе с твоим приятелем! — теперь уже выругался шеф. — Ладно, еще раз посмотрю и пойду к Пашкову, биться за твой проект.

— Наш проект, — сказал и, чтобы Кожевников о Клипе не подумал, добавил, — отдела пропаганды и агитации.    

Короче, начальство Пал Иваныч убеждать умел. Вопрос на бюро прошел на «ура!» Пашков пожал руку Мифтахову, а «хитрый татарин» (термин Пал Иваныча) довольный покивал.

А я взял список телефонов секретарей первичных партийных организаций и начал обзванивать:

— Последнее постановление бюро райкома партии о развитии наглядной агитации читали? Когда приступим к выполнению?

Ответы записывал для контроля. Такова моя работа.

Демина вызывает.

В последнее время она ходила с поджатыми губами. И было от чего. Вопрос на бюро о развитии наглядной агитации по утвержденному плану прошел мимо нее. Она текст постановления увидела в момент утверждения. А когда Пашков на первом аппаратном после памятного бюро похвалил Пал Иваныча за правильно и своевременно подготовленный вопрос к рассмотрению, на лице Людмилы Александровны отразились муки адовы — будто ей серпом по…. Ну, этих штук у нее нет.

Так вот, вызывает Демина.

— В совхозе «Южноуральский» состоится выездной семинар животноводов области. Берите машину, вашего приятеля и поезжайте-ка в Березовку — надо подготовиться. Неделя до семинара — пять дней вам, думаю, хватит. И надеюсь, прошлых ошибок не повторите.

Не сразу, но сообразил, какого «приятеля» она имела в виду. Да Бог с ней!

Взял машину, взял Александра Бабенцева из Художественной мастерской (они уже стали самостоятельным и хозрасчетным кооперативом), поехал в Березовку — плодово-ягодный и животноводческий совхоз «Южноуральский». Нашел директора, разыскал парторга. Они пригласили в Красный Уголок молочно-товарной фермы.

— Здесь будет семинар. Завтра пришлем контору — женщины стены побелят и потолок, пол помоют. Оформляйте, как хотите.

Бабенцев:

— А смета?

— В пределах разумного.

— Материалы?

— Все, что найдете в хозяйстве. Чего не найдете, покупайте — все оплатим.

На обратном пути Бабенцев мне:

— Что вы хотите, Анатолий, видеть в Красном Уголке?

— А давайте пофантазируем. Летом обычно стоит он на клюшке, но зимой это самое людное место на ферме. Сюда приходят погреться, чаю испить, закусить, отдохнуть…. И в большинстве своем это женщины. Женщины, Александр Сергеевич! Вот и включи свое художественное воображение. Делай все для них. Семинар — это… тьфу! Приехали, поболтали, водку в столовой попили и отбыли, а Уголок должен скрасить дояркам их нелегкий труд.

— А политика?

— О, Господи! Никакой политики! К черту агитацию и пропаганду — сделай Красный Уголок Комнатой Отдыха и Уюта.

— Как быть с трибуной и стульями?

— Оставь их в покое. Твои — стены и… потолок, если хочешь.

— А можно я на стены свои картины развешу — продам под шумок?

— Помни о смете.

— В разумных пределах.

На следующее утро, прихватив художников — братьев Бабенцевых и симпатичную девушку Наташу — поехал в Березовку. В красном Уголке во всю уже шла побелка. Высадив творческую бригаду, сгонял в столовую — договорился насчет обедов-ужинов для нашей творческой бригады.

Вернулся. Занять себя нечем.

Художники переоделись, а я не додумался чего-нибудь прихватить с собой. В костюме и галстуке, какой я им помощник?

Трещал анекдоты симпатичным маляршам из конторы. Они смеялись и шутили:

— В райкоме все веселые такие? А холостые есть?

— Я одинокий.

— Правда? Ой, как интересно!

— Ну, кто рискнет обо мне позаботиться?

Громче всех сказала Наташа, художница наша:

— Я бы попробовала.

Удивился, но, подумав, сказал:

— Мы еще обсудим это во всех деталях.

Малярши ушли в 16-00. Художники собрались работать до 21-00. А я после ужина присел в машине о Наташе думать.

Итак, наклевывается новая интрижка. Но как пошло думать о девушке так: она — свежа, молода и красива…. Вполне возможно, еще и невинна. К чему мне такая ответственность? И вообще, что такое женщина? Так уж она необходима для жизни? Ну, мать — согласен. Так у меня есть сын, которому я не смог сохранить уюта семейной жизни: обитает подкидышем у деда с бабкой на позор моим военно-морским сединам. Ну, секс — согласен. Так у меня Любаша есть — все у нас с ней нормально в этом плане. Совратить еще Наташу — и мотаться от одной к другой? Нет, это не по мне. Готов по делам мотаться я круглосуточно, а секса хватает и раз в неделю. Зацепившись мыслью за «работу», подумал о Деминой — вот было б здорово с кем замутить! Еще не стара, очень спортивна, живут вдвоем с дочерью без мужика. Правда, есть у нее, говорил Пал Иваныч, хахаль в Рождественке. Да я-то поближе. Нет, для секса — само то: мотаться никуда не надо. И в отношениях равноправие — она меня на работе дрючит, я ее после.

С мыслью о Деминой уснул.

Разбудила Наташа, открыв дверь УАЗика:

— Мы заедем на речку? — я купальник взяла.

— Натали, солнышко мое, речка здесь, конечно, есть, но в ней воробью не утопиться. Давай отвезем мужиков домой, и махнем на озеро вдвоем.

Минут через сорок высадил Бабенцевых в Увелке.

Оборотился к трепетной части человечества:

— Куда махнем?

— На Пахомово успеем до темноты?

— У нас фары есть, — и тронул машину с места.

Пахомово. Кобальтовая вода, сапфировое небо, золотой закат… и ни души.

— Можно мне в трусах?

— Можно и без трусов! — выпрыгнула Наташа из машины в купальнике и помчалась к воде. И помчалась по воде в радуге разноцветных брызг.

А я решился вдруг на отчаянный эксперимент — будь что будет! Разделся совсем и помчался вслед за девушкой. Было дело — производил на женщин впечатление восторженными комплиментами, ласковыми взглядами, утонченными манерами, но никогда еще голым естеством. Интересно, как это будет с Наташей? Продемонстрирую ей наглядную агитацию.

Наташа прекрасно плавает. Ну, а я моряк.

Мы пошли из воды, держась за руки, когда солнце укрылось за горизонтом, а на берег ложились ночные тени.

Я молил Господа — избавь от эрекции! — и воротил от Наташи взгляд.

Всевышний услышал.

Упс! Девичьи пальчики дрогнули в ладони моей — увидела, что на мне ничего нет. Идем мелководьем, рука в руке — вот интересно, что думает она обо мне?

Вариантов немного.

Первый: я — моральный урод… ну, там нудист… и прочий мазохист.

Второй: я сбрендил… и место мое в дурдоме.

Едва только ступни коснулись песка, Наташа вырвала свою руку и побежала к машине. Я бы на ее месте поступил точно так же. А на своем — подошел к УАЗику и не спешил одеваться.

— Оставишь мне краешек сухого полотенца?

Вполне нормальное человеческое желание — не буду же я одевать трусы, рубашку и штаны на мокрое тело. Минуту спустя из машины показалась рука с полотенцем.

Царица Савская! Какое блаженство растереть полотенцем озябшую кожу.

Оделся. Запрыгнул в машину. Наташа забилась в угол на заднем сиденье.

Ясненько — боится меня. Я бы на ее месте тоже….

— Поехали?

Наташа молчала всю дорогу. И еще три дня молчала, пока мы преобразовывали Красный Уголок в Комнату Отдыха и Уюта. Братья подправили подиум, изладили плакат над ним под самым потолком с цитатою от Евтушенко:

«Родились мы в стране самой снежной,

                                                                                    Но зато в самой нежной стране».

Бюст Ленина на тумбочке в красном сатине в угол задвинули. Во всю стену за подиумом Наташа нарисовала картину «Родные мотивы» — ну, там цветочки-лепесточки, березки кудрявые, лебеди на воде…. В межоконьях на стенах Александр Сергеевич, который Бабенцев, разместил картины свои — натюрморты, портреты… ну, в принципе, классический стиль. Под ними цветочки в горшочках — а ля зимний сад!

Короче, когда главный животновод области переступил порог Красного Уголка молочно-товарной фермы совхоза «Южноуральский», он таки выругался:

— Йёёё… пэрэсэтэ!

А потом обернулся к своему увельскому коллеге и сказал:

— Ну, Валентин Алексеевич, сверли дырку в пинжаке — быть тебе орденоносцем.

Так что же с Наташей?

Выпускница художественного училища, творческая личность — какое панно намалевала во всю стену! — на мою дурацкую выходку, наверное, вбила себе в голову, что все мужчины нравственно недоразвиты. Только почему дурацкую? Она сказала — я исполнил. И в чем недоразвитость голого естества? Пацанка! Девственница! Ну, ее в баню! А жаль…

Демина вызвала.

— Надо собрать секретарей колхозно-совхозных парторганизаций в Березовке и провести семинар по вопросу — как следует оформлять Красные Уголки для тружеников сельского хозяйства. Потом дадим им пару недель и организуем инспекторскую проверку. Все на вашей совести. Меня будете подключать по необходимости.

Тон вобщем-то ничего. Да здравствует мир во всем мире!

Сел на телефон. Договорился с Березовкой, обзвонил секретарей. Доложил Людмиле Александровне, что народ по ее указанию соберется в назначенном месте в нужное время.

Уже шел к себе — окликнула Валентина Михайловна, секретарь в приемной:

— Тут собрались ветераны с просьбой к Александру Максимовичу, а он задерживается в Челябинске. Вы сможете свозить их в Рождественку на похороны Антипова?

— Позвоните Деминой — прикажет, свожу.

И вот я за рулем, дождь за лобовым стеклом, в салоне три ветерана. Смолкли мысли все, настраиваясь на минор. Молчат и пассажиры — будто на краткое мгновение каждому из них вдруг приоткрылась тайна собственной смерти. Мертвые, они властно зовут за собой. Вы в курсе? Я это остро чувствую и недолюбливаю подобные мероприятия. Слава Богу, не знаю усопшего. А то сейчас представил бы живым, и вот он, негатив — звонок с того света.

До сих пор мне везло — дед умер, я работал в стройотряде, и не было возможности сообщить; бабушку схоронили — я служил в Чебаркуле.

Почему ненавижу похороны? А вот…. Когда-то как-то в Усть-Катаве три пьяных в задницу студента из стройотряда могилу раскопали на старом кладбище. С тех пор из-за той дикой выходки физически не переношу трупный запах.

Как же маркиза Ангарская? А это совсем другой случай.

Приехали. Припарковал машину и сижу, не выхожу. Ветераны ушли.

Один возвращается:

— Ты — представитель райкома, скажи речь у гроба.

— Речи на кладбище говорят.

— Ну, постой в почетном карауле.    

— У меня только ромбик университетский, а у вас пиджаки все в орденах–медалях. Вам весь почет, вот вы и стойте.

— Не возьмем тебя за стол поминать.

Напужали, ейбо!

Ждали— ждали — дождь не кончается. Поехали на кладбище.

Отсидеться в машине не удалось — ветераны таки вытащили под дождь. Так и стоял под струями, пока все не кончилось. Смотрел, как гроб толчками опустился в яму с водой. Слушал как падали на него комья сырой земли.

Все кончилось.

Повернулся на негнущихся ногах и медленно пошел вслед за толпой. Один ветеран слева зашел, что-то сказал, но я не расслышал. Второй взял меня под руку с другой стороны. И повели, как старика. Это я почувствовал в мягком принуждении.

Уже видел машины за воротами кладбища. Еще минута-другая, и мы вернемся в мир без дождя. Вот, наконец, вместительный и неуклюжий наш УАЗ-469. Прощай, Рождественка!

Ан, нет! Старики не уедут без горячего стола и ста грамм поминальных. Пришлось задержаться. И меня опять под руки да за стол — простили, оказывается.

На обратном пути из-под полога рваных туч выглянуло ослепительное солнце, и от подсыхающего асфальта пошел пар. За обочиной меж березовых колок терялось бледно— зеленое пространство яровых посевов.

Три пьяных ветерана, угнездившись на заднем сидении, чесали языки, целясь мне в спину. М-дя, не на кого им оставить великое дело Ленина-Сталина — не та пошла молодежь. А что делать?

— Трудиться и не стареть, — говорю. — Как же мы без вас в светлое будущее?

Но коммунистическое благочестие, подкрепленное стопариком «русской», было непоколебимо и, как я подозревал небезосновательно, совершенно бездумно. А ведь шибко пожилые люди — еще год-два… и на погост дорога. Не пора ли о душе подумать? — не набаловались? Однако религия у моих ветеранов осталась где-то далеко позади, среди многого другого, тоже забытого.

К чему я этот эпизод рассказываю?

Достали меня старики-разбойники — такой, мол, и сякой; чуть ли не сродни всякой сказочной нечисти. Я тут в эйфории от удачного решения проблемы наглядной агитации в районе, а они считают, что нет во мне революционного горения. Их прямо таки подмывает дать мне крепкий подзатыльник — ведь хорошего корня семя (это они о моем отце). И боюсь, как бы они прямо сейчас не поддались этому желанию.

— Креста, — говорю, — на вас нет: напились и бузите.

А они и мысли не допускают, что в наше время хоть один нормальный человек еще может верить в Бога. Забрали в свои руки автомобильное пространство, и я за рулем оказался уже не хозяином здесь, а так… непочетным гостем.

И задумался под их пьяный бред: кто я — успешный партийный функционер или коммунист, беззаветно преданный делу партии? Вот если знания и умение есть, но горения в работе нет, то кто? А что лучше — знания или желание?

Как один-то убедительно говорит — что де, мол, западная пропаганда коснулась нашей молодежи, как некая зараза, которая, сколько не отмахивайся, доведет свою разрушительную работу до конца. И вот уже мое отвращение к трупному запаху ассоциируется с подменой идеологии в молодых умах.

Еще бы о пьянстве поговорили.

Я понимаю — неотвязный старческий и чисто эгоистический зуд трепаться пересиливает желание подумать. Под воздействием этого зуда они теперь ищут возможность продолжить возлияние.

— А пойдем к Пашкову, — предлагает сообразительный. — Расскажем, как похороны прошли. Он — человек, он поймет нас.

— И про тебя расскажем, — грозит мне злопамятный.

Молоко вам пить, старая плесень, а вы за водкой тянетесь, и все нахаляву.

Привез к райкому. Стараясь не встречаться с ними глазами, открыл дверцы — выметайтесь! Будь я вашими женами, нипочем бы такого не стерпел.

— Правда? — хохочут. — А что бы ты сделал? Палкой поколотил? Пожалуй, с тебя станется.

Я брезгливо поморщился и свинью подложил начальству:

— К Деминой идете — она меня под вас заряжала.

Мне противны пьяные ветераны. Что бы там ни говорили про заслуги и дань уходящему поколению, человеком надо оставаться в любом возрасте и не паразитировать на лозунгах. Вот мой почему-то отец-фронтовик не пошел в райком просить машину, чтобы тяпнуть стопарик на поминках.

Поставил машину в гараж, сдал ключи вахтеру и сел за свой стол в кабинете инструкторов идеологического отдела. Очень захотелось поговорить с отцом. Позвонил домой:

— Привет, пап, ты как?

А. Агарков

                                                                                                                                                               май 2016 г

http://anagarkov.ru