Когда я таки добрался до дома и спрятаться от Белой горячки, которая по моим ощущениям начинала меня настигать уже возле подъезда. Когда я только благодаря усилию воли смог налить в стакан воды из крана и самое главное осушить его. Когда мои семьдесят пять кило упали бездыханными на диван. Вот тогда я вспомнил, что мой электронный ящик должен быть полон, что письма от красавицы и капитана юстиции Альфии роятся там подобно пчелам, что я испытаю незабываемые минуты счастья, и блаженства вчитываясь в строчки, написанные дорогим человеком. Открыв ящик, я сказал сам себе: «Пора завязывать пить Стефан, ты слишком долго находился в этой псевдо-реальности… Альфия не то, что твой ящик, она даже твоего имени не знает!». В таких случаях я называю это самопровокацией.
…разве я назвал себя Стефаном?
День рождения прошел. Прошел без потерь, даже, наоборот, с некоторыми приобретениями. Коллектив во главе с лейтенантом Масловым подарили мне пивную кружку и кубинскую сигару. Я обеспечил народ «конятиной» т.е. литром неплохого молдавского коньяка. Первый тост и первый звук сопрекасания стекла со стеклом произошли примерно в 13 часов по местному времени — это начало обеденного перерыва в Железнодорожном РУВД. Преодолевая барьер обеденного времени, я даже сходил в УВДТ за заключением эксперта и съездил на проводку. Литр, который я любезно предоставил для празднования своего дня рождения остался далеко позади, примерно между 14 и 15 часами. Дальше у коллектива нашелся свой коньяк, а затем коллектив в лице Маслова и капитана Борисова повел меня на производственную экскурсию в местную пивную. До сих пор не могу понять, почему младшие лейтенанты Ожегова и Петровская отказались от моего ангажемента их в это заведение.
В эту пивную вхожи только три прослойки обитателей вокзала «Новосибирск-Главный»: пепсы (сотрудники ППС), менты младших офицерских званий, железнодорожники, и, конечно же, привокзальные бичи. Как и во всех пивных, там классическая схема: соленая рыба, пиво, туалет, соленая рыба, пиво, туалет… Когда мы вышли перекурить на крыльцо мы пообщались с тетей Людой — знакомой Маслова. Тетя Люда пила пиво прямо из горла пластиковой бутылки. На первый взгляд ветеран запойных баталий и пивных путчей, но в общении интеллигентный человек. С высшим образованием… Оказалось, что тетя Люда отрицает холокост и ненавидит менструацию.
…мы куда-то едем в машине, я на заднем с Борисовым, Маслов впереди. Меня сильно укачивает. Водитель что-то орет, следователи смеются. С трудом улавливаю разговор, словно волны о скалы слова разбиваются о мое кипящее сознание и я выхватываю только глагол «блевать» в повелительном наклонении «блевани». Мне становится еще хуже, я то и дело открываю окно машины. Я хочу выйти наружу… Тяжело дышать… Я почти не дышу… Я готов убить всех этих ублюдков которые скалят зубы глядя на меня. Мне кажется, что все вселенское Зло сосредоточилось у меня в чреве. Оно готово вырваться наружу. Оно клокочет, оно сейчас разорвет меня… Внезапно салон машины озаряет свет и некая сила подхватывает меня и ласково выносит из этой темницы на колесах. Я ударяюсь обо что-то головой. «Приехали» — слышу знакомый голос где-то справа. Подобно проявляющейся фотографии меня со всех сторон обступает действительность. Сначала городской шум, потом очертания зданий, людей, машин. И вот я вижу себя стоящим около машины с моими корефанами. Маслов оттирает тряпкой, которую он взял у водителя, слюни со стекла и с задней двери с наружи машины. Не трудно догадаться, чья в этом вина. Борисов расплачивается, и мы начинаем медленно двигаться в непонятном мне направлении…
Оказывается, что мы идем забирать дочку Маслова из дет-садика. Я оказываюсь внутри, чем-то знакомого мне помещения. Я начинаю чувствовать известные мне запахи.
Атмосфера детства, в которой меня опять начинает тошнить благодаря выпивке. Я стою подобно статуи в дверях детской раздевалки. Маслов пытается одеть свою дочку, Борисов о чем-то спорит с охранником. Внезапно кто-то одергивает меня за руку. Я смотрю вниз и вижу маленького мальчика с белым листиком в руке.
— Дядя, сделай мне самолетик. — просит маленький пипл.
Может какой-нибудь респектабельный господин в драповом пальто примет меня за сентиментального придурка, или вовсе за сумасшедшего алкоголика, но признаюсь честно — в эту секунду я чуть не расплакался. Нет, даже чуть не разрыдался. Мне хотелось взять этого пацаненка на руки и сказать: «Что же ты мальчик родной, что же ты делаешь?» и расплакаться. Вот так взять и расплакаться при ребенке. Но, наверное, последнее время чопорным я стал, злым и бессердечным. Да что там, все мы такими стали. Не взял я на руки пацана, а молча свернул из бумаги самолетик на детских шкафчиках для одежды…
Мы едем в трамвае домой к Борисову, и пьем пиво. С нами Полинка, дочка Маслова. Она что-то громко лопочет на своем невинном детском языке. Маслов с Борисовым как всегда смеются. Мальчик не выходит у меня из головы. Я думаю, неужели я впервые сделал для маленького человека что-то хорошее. Я же просто ненавидел детей. А этот подходит и говорит: «Дядя, сделай мне самолетик». А я еле на ногах держусь, но делаю для него самолетик…
У Борисова дома, я пил ликеры, которыми потчевала меня его жена Галя. Милейшей души человек, хоть и любитель поподъебывать. Маслов налегал на водку. Борисов почти спал. Дочка Борисова и Полинка смеясь, носились по квартире. Как я потом выяснил от Маслова, все действие происходило на Западном и на Юго-западном районах — не самых благоприятных районах Новосибирска. Ближе к двенадцати я решил остаться ночевать у Маслова, все таки руководитель, да и не мог я его пьяного с ребенком спокойно отпустить и завалиться спать у Борисова. И был прав. Маслов провоцировал молодых людей, которые тихо-мирно пили пиво стоя возле киосков. Я брал за шиворот Маслова за руку Полинку и всеми силами пытался увести всех нас на безопасное расстояние. Словосочетание «Твою мать!» и неопределенный артикль «Блядь» сыпались из меня градом. Естественно на утро Маслов не помнил своих ночных митингов.
Поскольку жена Маслова майор Соколова была на суточном дежурстве, а сам Маслов не снимая куртки, тут же уснул в кресле, укладывать Полинку пришлось мне. Когда я накрывал ее одеялом, она вдруг спросила:
— А у тебя есь дети?
— Нет…
— У тебя, что жены нет?! — удивленно спросила Полинка.
— И жены нет…
— Ты, что совсем, совсем один?!! — еще больше удивилась она.
Я не смог ничего ответить. Уже второй ребенок портил мне день рождения. Точнее не портил, а о чем-то напоминал. Мне стало грустно, и я захотел выпить. Ни денег, ни спиртного я так и не смог отыскать. Пришлось укладываться спать…
Я спал на жестком матраце. Всю ночь мне снился серый фабричный город. Грязно-желтые трех этажные дома, черное от сажи небо, прохожие с восковыми лицами. Гуляя по замусоренным улицам этого странного города, я заглядывал в окна и в каждом видел Соню. У нее был мертвецки-болезненный вид, и она сидела, обедая за столом с отвратительными существами — длинноносым карликом и рыжей ссохшейся женщиной. В какое окно я бы я не заглянул везде Соня, а рядом с ней этот карлик и эта женщина.
На следующий день во время обеда мы похмелялись отвратительными коктейлями из алюминиевых банок. Вместе с нами похмелялись опера, они вчера тоже неплохо поддали. Естественно мы напились. Когда по дороге обратно в отдел мы пытались задержать двух привокзальных торчков опер Санек преследуя их, упал в самую жижу мартовской грязи. Я наглядно смог увидеть комический разбор слова «оперуполномоченный», о котором слышал на прошлой неделе: ОПЕР УПАЛ — НАМОЧЕННЫЙ. В отделе из следователей уже почти никого не было. Я так и не могу вспомнить, куда Маслов и Борисов пропали в тот день. Полагаю, что с операми похмелялся только я. Невозможно было вспомнить, запланировал ли я какие-нибудь дела на ближайшее время того дня или нет. Тогда я принял решение ехать домой. Только на следующий день я узнал, что начальник следствия Матиящук искал Борисова, Маслова и меня. Это мы узнали одновременно, когда Матиящук зашел в наш кабинет…
Так я приехал домой в возрасте двадцати одного года, помятый и без единого письма в ящике…
Коваль Николай