serglanskoe — ПОЭЗИЯ И МАГИЯ

                           ПОЭЗИЯ    И    МАГИЯ                                

                Мы    фатально недооцениваем    проницающую    и преображающую силу поэтического мировидения и поэтического слова, недооцениваем в том    числе     и сопричастность    поэтической интуиции    «мгновенному» мистическому постижению сути вещей и     незримых «сущностей» окружающего мира.

        Поэзия и мистика, поэзия и магия мысли находятся в неразрывном единстве между собой, если они    —    подлинные.

            Это давно уже    достаточно очевидно, хотя и до сих пор распространено    обывательское представление, что художественное творчество, включая, естественно, и поэзию    — только     некая    словесная игра, разновидность увлекательного фокусничества, которое развлекает,     услаждает    душу и, может быть,    порой     приобщает к прекрасному, но —     не более того.

               В лучшем (среди обывательских    воззрений) случае    видят в поэзии эдакое эстетически    притягательное проповедничество    и завуалированное     нравственное    и     общее духовное «наставничество», как бы «настоянное» на музыке стиха, ритме, рифме, яркой образности и прочих внешних атрибутах поэзии.

                Между    тем все это —     чистейшие и    простейшие благоглупости    на фоне уже устоявшихся современных, в том числе     и вполне    научных, знаний    и    представлений о мире и месте в нем поэзии и творчества.

               Так,     еще в относительно недавнем     историческом прошлом     фатально    недооценивалась «вещность», материальность сознания и мысли, включая, естественно, и поэтическую мысль,     а     точнее    — поэтическую интуицию и мысль, которые всегда     слиты в     подлинной поэзии    воедино.

               Таково     наследие давнего     противопоставления     материализма и идеализма, материи    и сознания.

            Между тем давно уже стало ясно, что мысль и    сознание в целом     —     только    одна из форм все той же материи,    материи и энергии, из    которой состоит    весь мир, вся наша Вселенная. Иного в окружающем нас мире просто нет. Это доказывает со всей однозначностью даже современная физика, в частности, квантовая физика.    

                Поэтическое сознание, состоящее из сплава интуиции и     мысли, есть в известном смысле поток энергии    и    одновременно    ее сгусток, как бы впитывающий в себя    и зеркально отображающий     «суть вещей».    

               Потому    поэтическое    сознание    и, соответственно, поэтическое творчество, если оно     подлинно, непременно обладает, помимо прочих уникальных свойств, в известном смысле    и проницающей силой рентгеновских лучей —    способно отображать    незримые «сущности» окружающей жизни с редчайшей, завораживающей, поистине магической    ясностью и полнотой.

            В этом    во многом и состоит искусство поэзии    —    искусство созидать    из слов    чарующие «рентгеновские снимки» мира, то исполненные красоты    и приобщающие к светлым стихиям жизни,    то приводящие в страх и трепет    и обнажающие     «темное    дно» земного существования.    

            В торжественном     провозглашении     этого особого    проницающего     свойства поэтического мировидения, собственно, и состоит     философский смысл знаменитого тютчевского стихотворения    «День и ночь», в котором ночь — это вдруг открывающаяся перед поэтическим взором бездна, вдруг обнажающееся перед ним    «темное дно» бытия:

                                    «И бездна нам     обнажена

                                       С своими страхами и мглами

                                       И нет преград меж ей и нами —

                                       Вот отчего    нам ночь страшна!»

       В действительности настоящий поэт    в процессе    созидания, творчества реально «работает» и со светлыми, и темными    «сущностями», стихиями и энергиями мира,    не только     различает и отображает их,    но и «пользуется» ими, как бы намагничивает ими свое поэтическое слово, в котором    эти «духи мира»,     эти мировые     стихии    и энергии воплощаются достаточно осязаемо и «вещно», в сущности, также    как    в магическом заговоре    или заклинании.

        Действие поэтического слова —    гипнотическое и магическое.    

        Поэтическое    слово — это не просто     зримое воплощение красоты,    это — сгусток энергии, способной    и созидать,    и разрушать, а само поэтическое творчество —    это таинство.

            Почему же тогда поэзия многих и многих оставляет равнодушными и    чарующе (или хотя бы ощутимо)    действует далеко не на всех? Ответ прост: по той же самой причине, по которой и любое     таинство (в частности, церковное)    не действует на    непосвященных,     не верующих, равнодушных, не воспринимающих его    всерьез.

                Для того, чтобы поэтическое таинство подействовало нужна вовлеченность в магию поэтического слова, способность и желание «читать» отраженные в этом слове магическое символы и     таинственные знаки     мира, его созвучий и диссонансов, его скрытых    соответствий     и    его изломов, которым глубоко    сопричастны     жизнь     и     сознание    человека.

               Опять вспомним Тютчева: «Поэт всесилен как стихия, // Не властен    лишь в себе самом…»

               Однако, не преувеличиваем ли    мы, утверждая генетическую родственность    процесса поэтического творчества    и    акта, таинства     творения    в магии?

            Обратимся    в тому, что утверждали    те, кто    в магию действительно верил, воспринимал ее более чем    серьезно        и проповедовал    ее как путь созидания счастья.     Вот, что писал, например, в известной книге    «Магия в теории    и на практике» (1929 год) провозвестник    современной    европейской магии, Алистер Кроули: «поэт, влюбленный или художник, охваченный творческим неистовством,    выходит    на пределы самого себя,    то же самое должно случиться и с Магом.» То есть творящий поэт     или художник, по убеждению    Кроули, погружается в некое    состояние «неистовства», в котором творится и Магия, которое необходимо и Магу.

                Собственно, это необычное и таинственное с виду состояние, в котором человек, будь он маг или поэт, «выходит за    пределы самого себя»    —    типическое, если можно так выразиться, зазеркалье эйфории или транса, когда    обыденное сознание    естественным образом гаснет и на смену ему приходит сознание трансцедентное, открывающее    мир как живое и чудесное    единство    «всего и вся» на уровне бесконечных     превращений «одного в другое»,     бесконечных метаморфоз    движения,    энергии и материи.

                Это    и есть    по сути дела    то самое действительно    необыденное     состояние     творчества,    при котором        магическим     способом постигаются    и преобразуются сущностные         связи и созвучия    явлений жизни.

                Большая поэзия (по крайней мере в России) и начиналась со стремления поэта быть выше    обыденности и     выше самого себя, приобщиться к высшему знанию и творчеству. Вспомним Ломоносова:

                   «Я дело стану петь, несведомое прежним!

                       Ходить превыше звезд влечет меня охота

                    И облаком нестись, презрев земную низкость.»

               Конечно, Ломоносов утверждал свое поэтическое «я» еще достаточно    наивно, но истинные цели поэтического творчества обозначил в целом точно.

            Лучше же всех о     мечте и жажде поэта слиться с трансцедентным и вечным, приобщиться к Космосу бытия сказал, конечно же, истинный провидец в русской    поэзии, Федор Тютчев:

                        «Душа хотела б быть звездой,

                            Но не тогда, как с неба полуночи

                            Сии светила, как живые очи,

                            Глядят на сонный мир земной, —

                            Но днем, когда, сокрытые как дымом

                            Палящих солнечных лучей,

                            Они, как божества, горят светлей

                            В эфире чистом и незримом.»        

                   Естественно, можно    вполне резонно     заметить, что все подобное, провозглашаемое поэтами порой столь     громогласно и столь вдохновенно     —    или вообще     только риторика, или лишь красочное иносказание о том, «кем    мне     так    хотелось быть, но, увы,    не     довелось стать».

                Почти каждый человек    мечтает быть больше, чем он есть, а, уж, поэт — особенно.

                Вл. Соловьев    полагал, что    в стремлении    стать «больше, чем ты есть»    заложено зерно будущего Богочеловечества. Вряд ли. В этом     стремлении    чаще всего проявляется просто    «вирус»    гордыни, самомнения и неоправданных амбиций — раздуться эдаким «неимоверным шаром»    и тем самым показать    миру и окружающим «кто есть кто».

                Тем не менее,    мы     не верим, что    Блок, например,     просто играл, гордился собой или фантазировал, когда    исповедальным тоном    писал     о поэтическом     творчестве    в стихотворении «Художник»:

                    «Длятся часы, мировое несущие.

                        Ширятся звуки, движенье и свет.

                        Прошлое страстно глядится в грядущее.

                        Нет настоящего. Жалкого — нет.

                        И, наконец, у предела зачатия

                        Новой души, неизведанных сил, —

                        Душу сражает, как громом, проклятие:

                        Творческий разум осилил —    убил.»

           Погружение в трансцедентное, приобщение к трансцедентному, попытка     отобразить        его    в слове,     впитывание и впитывание в стихи     потаенных энергий     мира,    Вселенной , насыщающих собой     поэтическую образность и символику    —     это и есть поэтическое творчество в высоком значении этого понятия.

            Просим не путать его с «рифмотворчеством», которое тоже может нравиться    людям и даже вызывать    порой    бурные аплодисменты, но к    поэзии как таинству и как магии, оперирующей    живым словом,    не имеет         отношения.

               Так, особенно любили предаваться такому    римфотворчеству    и упоенно «разговаривать стихами»     официальные советские поэты.    Это    тогдашней    властью особо приветствовалось.

                Считалось,    что    настоящий    советский поэт должен непременно быть понятным    для народа    и потому    ему следует        красиво и убедительно «говорить в рифму» —    кого-то    (то есть кого надо)    страстно ругать, кого-то, наоборот, восторженно хвалить, воспевать, что-то (то есть, что надо) патетически    провозглашать, а иногда и просто болтать и болтать о цветах в поле и птицах в небе, чтобы советскому    читателю стало    от этой    неугомонной болтовни в рифму приятно…

                Таким всегда    был, в частности,    Евгений Евтушенко — типический пример    советского     поэта-трубадура, для которого самое важное —    как можно сильнее и эффектнее «дуть в трубу.» Но к действительно серьезной Поэзии с большой буквы все это, увы, не имеет     отношения.                        

                Серьезность настоящей большой    Поэзии состоит также отнюдь не в том, чтобы уметь в ней    поговорить и    с самим Богом,        как    это    запросто     удается, в частности,     тоже     весьма    любящему по советски    «поговорить стихами» Александру Кушнеру, с достоинством завершающему , например,     любопытное поэтическое описание     своей приватной встречи с Богом следующим     весомым признанием: «И я ему сказал, что он не виноват, // Ни в чем, что жизнь    сама угрюма и сурова.»    

               Задача    истинного    поэта, по нашему глубокому убеждению,     состоит отнюдь не в том, чтобы «частным порядком»     встречаться    с     Богом    и что-то ему авторитетно    разъяснять от себя лично, а в том, чтобы    Бог, как     светлое, жизнетворящее    и трансцедентное    начало бытия,     в его     стихах    все таки     был,        незримо присутствовал    — хотя бы     как «ветерок вдохновения», преображающего    изображаемый поэтом мир.     Об этом    легко     и    славно сказал    Георгий Иванов:

                       «А что такое вдохновенье?

                        Так… Неожиданно, слегка

                           Сияющее    дуновенье

                           Божественного ветерка.»

            Заметим, однако, что мы    «легкость необыкновенную» в    поэзии    при этом    вовсе не проповедуем.

            Совсем недалеко    порой    от иной    такой    счастливой легкости в поэзии, первоначально     напоминающей     «щебетание птиц небесных»,    до безумного «лепета»     упоенного собой        безмыслия, такого, например, как в     стихотворении Ивана Храмовника по характерным    названием «Нокдаун»:

                «но настает трагический момент

                   займи мне рубль и продолжим танцы    

                   на грани затемненного    пространства

                   под звуки водосточных флейт.»

               Поэт в своих    стихах, так или иначе, всегда колдует.    Он как маг, как    ведун    «заговаривает» своим словом, приобщаясь к потаенным энергиям Вселенной и черпая из них энергию своего стиха, своего поэтического слова     буквально    «пригоршнями». Мы убеждены в этом.

                Красота поэтического слова, его чисто эстетические достоинства —     отнюдь не самое главное. Много важнее — энергетика поэтического слова, его способность очаровывать и зачаровывать, овладевать сознанием воспринимающего его «субъекта» (читателя и слушателя)     и властвовать в этом сознании    хотя бы какое-то время, то время, которое способен длится гипноз поэтического слова. А гипноз этот, это колдовство поэтического слова, бывает, длится и годами, десятилетиями даже, если говорить о поэтах     особо замечательных, выдающихся.    

            При этом мы не    отнюдь    склонны     расширительно    толковать понятие и само явление Поэзии    —     как некую наивысшую    форму истинного созидания и    творчества    как такового. А это в нашу эпоху уже не редкость…

                   Так, к подобному расширительному    толкованию поэзии приходит, например, в    фактически     полуфантастической    статье «Сверхпоэзия и сверхчеловек» Михаил Эпштейн («Знамя». 2015. №1).

                В    воображении    Михаила Эпштейна и сейчас, в наши технократические времена «Поэзия продолжает преображать мир, причем более могущественно и всесторонне, чем когда-либо раньше. Физика, биология, энергетика, информатика приходят на службу поэзии, которая определяет     смысл прогресса-поэзиса высшей целью, ранее достижимой только в слове: творить мироздание как поэтическую композицию, где все отражается во всем.»

            Мы никакого «прогресса-поэзиса» вокруг себя в отличие от     Михаила Эпштейна, к сожалению,    не видим     и не понимаем в каких это формах физика, энергетика и информатика «приходят на службу поэзии», которая, как он утверждает, «выходит из своей ранней, словесно-стиховой формы.., чтобы    магически преображать мир».

               По нашему глубокому убеждению жизнь и судьба поэзии навсегда связаны со словом —     словом-заклинанием, словом-прозрением,    Словом, наделенным    неотразимыми    чарами     красоты, ее энергетикой,    ее     властной и вполне реальной    магией, способной преображать сознание человека.

                Все разговоры о «науке     как сверхпоэзии», о какой-то невероятной «социопоэзии»    и «эконопоэзии», которые        восторженно и запальчиво ведет    в наше не один    Михаил Эпштейн — только слова, слова, слова как говаривал Гамлет, Принц Датский.

                Современная цивилизация    первозданую, самой природой созданную,    поэзию жизни только разрушает, а реальную     поэзию нашего    времени, по прежнему воплощающуюся в чарующем поэтическом слове,     чаще всего    просто     игнорирует,    не воспринимает, оставляет за бортом своих    истинных    ценностей.

               Потому и те, кто громогласно заявляет об открытии некого, творящего новую реальность, космизма в поэзии,    подобно Константину    Кедрову, на деле    создают    преимущественно    комичные     и неловкие     вирши    для    услады    незадачливых простаков:

                «Мыслью мысль

                   обнимая

                   воздвигая к небу мост

                   мозг меня не понимает

                   я не понимаю мозг.»

                Вовсе     не надо опять воздвигать Вавилонскую    башню,    воздвигать к небу «мост», тем более такой, на котором уже и твой собственный мозг    тебя не понимает…     Много    лучше     оставаться на земле     человеком и не корежить,    не    уродовать    хотя бы     собственную душу. А Председатели Земного Шара у нас, как известно, уже были и — допредседательствовались…    

                   Поэзия должна просто    хранить живую душу человека    и    зеркально отображать ее в поэтическом    Слове.     Это само по себе — достойная цель творчества и     давняя, целительная     и     удивительная    магия,    магия        преображающей     восприятие мира     красоты поэтического     слова, под чарующей    властью    которого     мир становится «до краев»     одушевленным.    Вот,    как в     славных    строках Георгия Иванова:

                        «Край земли. Полоска дыма

                            Тянет в небо, не спеша

                            Одинока, нелюдима

                            Вьется ласточкой душа.»    

_________________________________________        

Носов Сергей Николаевич. Родился в Ленинграде    в 1956 году.    Доктор филологических наук, кандидат исторических наук, с 1982 по 2013 гг. ведущий научный сотрудник Института Русской Литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии    Наук. Является автором большого числа работ по истории русской мысли и литературы и, в частности, следующих книг: Аполлон Григорьев. Судьба и творчество. М.1990; В.В. Розанов. Эстетика свободы. СПб. 1993; Лики творчества Вл. Соловьева. СПб. 2008; Антирационализм в художественно-философском творчестве В.В. Киреевского.    Нередко выступал в печати как эссеист, литературный критик и поэт.     Публиковался в журналах «Звезда», «Нева», «Новый мир», «Новый журнал» , в парижской газете «Русская    мысль»    и др. изданиях.    Как поэт входил в «Антологию русского верлибра», «Антологию русского    лиризма», в альманахи «День поэзии Ленинграда», «День поэзии России», «Истоки»,    «Петрополь» и др., поэтические публикации начал в 1980-е    годы с ленинградского самиздатского журнала «Часы».    Живет в Санкт-Петербурге.