sikambr — Донская легенда

тарпанов донских лавиною несся табун,

а в том табуне бок о бок с красой-кобылицей

галопом гнедой воздымал ковыли скакун.

И кроткой отрадой гнедому тому раченье

подруги сердечной в прелютый мороз и зной,

в жару на тебневке отыщет воды ручейной,

в студеную ночь — от ветра прикроет собой.

Как часто бывает радение безответным,

так взор кобылицы притягивал конь другой,

и звали его не иначе, как Вольным Ветром,

и краше его не найти в стороне донской.

Сноровист, силен жеребец светло-рыжей масти,

поджар, длинногрив и всегда показать готов,

что он для неё воплощение лучших качеств,

бывало, в зубах поднесет полевых цветов.

А что же гнедой-то? С печалью украдкой глянет

и станет поодаль от этих сердечных дел,

не то, чтобы биться ему не хватало тямы,

он счастье её тревожить совсем не хотел.

А завтра табун устремится к другому месту,

где свеж травостой и где плавни затопит Дон,

утихнет печаль, ведь они будут снова вместе

нестись по просторам — так думал и грезил он.

А времечко шло, летний зной охладила осень,

за нею зима принесла холода, ветра.

Завыла тоской ледяная ночная просинь

к бескормице злой приобщилась еще беда.

Весть быстро пришла из восточных степных окраин,

где мором студеным зиме довелось пройти,

о том, что несметная, алчная волчья стая

в пределы их вторглась и смерть на её пути.

Заржал Коренной, подал знак, что стремим на север,

где глубже снега, где разбоя увязнет прыть,

матерым он был и, конечно, совсем не верил,

что всем повезет до конца этот путь пройти.

Кто падал без сил, табуну ржал прощально песню,

вожак отвечал, так природы закон велел,

и в этот же час, позади, совершалось действо,

кровавое действо, никто и взглянуть не смел.

В той скачке за жизнь кобылица теряла силы

и ужас конца был в её голубых глазах.

— Ну, где же ты Ветер? Где ты, мой Вольный, любимый? —

взывала к тому, кто вблизи с вожаком скакал.

Сил более нет, изнуренною рухнув на землю,

заржала вослед уходящей ватаге степной

и где-то далече, за вздымленной порошью снежной

в ответ голосил, уводящий табун Коренной.

А серый кошмар саблезубою, алчною пастью,

добычу учуяв, вдвойне ускоряет свой ход.

Познала одна — то, какое великое счастье,

коль кто-то тебя через лютую смерть проведёт.

И близкий конец, вожделенно слюною брызжет,

всего два прыжка в кровавый кутеж, запой.

Вдруг, слышится топот, над нею хрипит и дышит,

не Ветер её, а этот другой, гнедой!

Ту бойню в степи нельзя передать словами —

носился как вихрь он, в борьбе за свою, одну,

от сильных копыт волков черепа трещали

немало убил их, тот ярый, гнедой скакун.

Чудес не бывает, он пал под напором стаи,

из подранных вен багряным стекала жизнь.

Мечталось, сбылось — бок о бок они умирали,

и волки ушли, и тел не коснулись их.

Видать и у серых, на то, есть свои законы

Есть общее что-то под яркой, комолой луной

у этих коней и у самой жестокой своры.

Просторы.

Весна.

И грустит от потерь Коренной.