Felix Trofimov — Смех Висельника — Период 1. Глава 1.

Интересное дело. Родитель. Действительно, я не помнил кто именно меня отводил в детский сад. Помню лишь один момент, когда мои истерики и ор дали свои плоды. Я помню старую машину “Волга”, которая крепко ассоциируется у меня с насилием. Отец подвозил меня к садику, когда я решил, что нужно действовать на опережение — я начал плакать и, буквально, молить о том, чтобы отец оставил меня дома, прямо тут, в парке, хоть где, только не в этом Азкабане для детей. К моему удивлению, это сработало, и уже спустя несколько минут мы ехали к отцу домой.

Да, именно к отцу. Мои родители развелись, когда мне было 4. Они постоянно ссорились и тогда, когда я ничего не помнил и тогда, когда осколки моих воспоминаний стали собираться в единую и четкую картину мира.

Помню как, встречая маму с работы, я заметил как с ее лица течет кровь. Она плакала. Помню как мы сели с ней на диван, я принес ей льда, а бабушка плакала и ругала маму за что-то. Встречать мою мать после работы и избивать ее, для отца впоследствии стало обычным делом. Только сейчас, при написании этой книги я задумываюсь: почему нельзя было просто написать в полицию? Ведь она знает где живет ее обидчик. Вообще, тогда мою жизнь можно было представить как постоянную карусель, которая то разгоняется, ускоряя время в те моменты когда мне было хорошо и спокойно, то замедляется, замедляя и само время в те моменты, когда я сидел рядом с мамой и вместе с ней плакал.

Ужасное чувство, которое я никому не пожелаю испытать, а те кто испытывал его согласятся со мной, что, сидя рядом с человеком, который тебе очень дорог, особенно, когда это твоя мама, и когда ему очень плохо, когда на твоих глазах с его лица течет кровь, а он пытается ее остановить, а ты ничего не можешь сделать, потому что тебе всего 6 лет от роду… самое отвратительное чувство.

Слава богу, рядом со мной всегда была бабушка. Бабушка — это тот человек, в моей жизни, которую я люблю больше всего в этом мире. Бабушка — это отдушина в моей жизни. Когда мама уезжала по работе в другие города, бабушка была всегда рядом. Мы с ней играли, смеялись и смотрели старушеские программы по ТВ. Я никогда в жизни не забуду ее смех, ее выражение лицо когда она смеялась. Я помню каждую морщинку на ее лице. Это доброе, спокойное лицо снилось мне постоянно. Не могу выразить ни словами не эмоциями насколько я ее обожаю. На момент написания этой книги она все еще жива, но имеет большие проблемы со здоровьем. И набирая эти слова, я испытываю неприятные ощущения в груди, которое всем известно, оно появляется когда мы очень сильно переживаем о чем-то, тревожимся. Я могу очень многое писать о моей любимой бабушке: могу описать наши игры, могу описать наши разговоры. Но по сути они самые обыкновенные, ничего особенного, кроме той атмосферы умиротворения и безопасности, которой больше в жизни я никогда не испытывал в полной мере ни с одним человеком более. Честно, говоря никто не любил меня больше, чем она. У меня было еще два двоюродных братьев, но я, без всякого высокомерия, скажу, что я был самым любимым внуком.

Вернемся от рассказа о моей бабушке к рассказу о жизни в садике, ведь о доброте и красоте этой старушки можно написать целую книгу, а может и две.

В садике у меня было немного друзей, а если быть точнее, то только одна подруга. Звали ее Даша. Она была армянкой с характерными чертами: смуглая кожа, кудрявые волосы, нос с горбом. Сейчас, вспоминая о нашей “дружбе” я понимаю, что это была не совсем она, а скорее всего отношения для взаимовыручки — я ни с кем не общался, и она не могла найти себе друзей. Нужно было хоть с кем-то общаться — вот мы и нашли друг друга.

С ней я помню лишь один момент: как-то раз я при ней не специально сказал нецензурное слово. Она, неожиданно, для меня она сказала мне, что прямо сейчас побежит и расскажет все воспитательнице. Понятное дело, я, будучи ребенком, испугался, что меня накажут и все расскажут родителям. Даша побежала в главный зал к воспитательнице, но на середине пути я ее перехватил, но было поздно, воспитательница нас заметила и двинулась в нашу сторону. Я молил свою подругу не рассказывать про мой проступок. Она ответила мне: “Я не расскажу никому, если ты мне скажешь, что я твоя лучшая подруга. А еще, когда мы вырастем, мы обязательно должны пожениться.”. Я опешил и ответил “Конечно, только не говори никому.”. В этот момент Даша улыбнулась, я запомнил ее улыбку до мельчайших деталей: она была пропитана хитростью и довольством, что она кого-то обхитрила.

В этот момент к нам подошла воспитательница. С недоумением она посмотрела на нас, явно ожидая объяснения. Мы сказали, что мы просто играли в догонялки, и вспомнили, что в зале лучше не бегать, поэтому и остановились. Тогда все прошло отлично, и никто не узнал, о том, что я произнес то слово. Никто. Никто кроме Даши, моей “самой лучшей подруги”. Она не раз еще будет манипулировать этим.

Вообще, осматриваясь назад, в те детсадовские времена, я замечаю интересную вещь: промежуток жизни, когда мальчики уделяют большое внимание девочкам, прошел как бы мимо меня. Да, наши отношения с Дашей могут выглядеть, как прямое доказательство обратного, но я уверяю вас — это не так. Отношения с этой девочкой складывались исключительно на взаимовыгоде, которая заключалась в игре друг с другом. Ничего больше. Тогда я понял, что девочки очень гадкие, пакостные и эгоистичные.