Mishka — Постоянно что-то приходит в голову

Постоянно что-то приходит в голову. Это, конечно, великолепно, но рук всего лишь две, пальцев всего лишь десять, из них только пять записывают, другие пять держат тетрадь или что там еще. С головой все еще сложнее: мысли мечатся, носятся, точно безумные, нет им начала, нет им конца. Какая-то часть мозга, некая извилина, пытается выстроить их в логическую цепочку. Честь и хвала этой извилине. С другой стороны, извилина эта может завести неизвестно куда.

К примеру, сидел вот вчера над чистым листом бумаги, перед экраном компьютера на самом деле. Вдруг начали рождаться воспоминания из давно забытой юности. Зачем они вдруг мне, будто мне не хватает последних воспоминаний? Пьём пиво в датском баре, успели попить до трех, ибо после того пиво стоит уже тридцать вместо десяти крон. Стин, друг, тощий такой прощелыга, но из хороших, добрейших прощелы, подзывает хозяина бара, они обычно толстяки, и кетот не исключение. Садится с нами на деревяную доску-скамью, изрядно отполированную мужскими джинсовыми попапами. Живот его тассекается крышкой стола, нижняя часть живота уходит под стол, верхняя покоится мирно на столешнице. Части его тела прекрасно уживаются друг с дружкой. Такая же великолепная его жена прекрасно орудует за стойкой бара, ее крупные руки мелкают из-за пивных пенистых кружек, это некое цирковое волшебство, они всегда в нужном месте, рот не закрывается, шутка следует за шуткой, голова с наскоро взбитой прической-коконом запоминает все шутки, принесенные посетителями из других баров. Некоторые из них будут занесены в скрижали и вывешены табличкой на стене бара.

Чуть вдали двое пьяных датчан режутся в бильярд, хозяин, что сидит с нами, внимательхо следит за ними, переживает, чтобы бильярдное сукно не порвали киями. Два пивных алкоголика мажут, не попадают в шары, взгляд у хозяни все более беспощаден на их беспорядочные движения. Сейчас Миккель покажет им жару, говорит Стин, мой друг, и я встаю из-за дубового стола, беру в руки кий, подхожу к столу, бью по шару, и все остальные шары разлетаются по помещению. Один из них ударятся в лоб пивного алкоголика, он сидит в позе Любитель абсента с картины Гогена, ничего не понимает, смотрит на шар, точно на чудо.Для него в этом баре все чудо.

В этом баре он, в отличие от меня, не первый день и не первый вечер. Шар, что случайно влетел ему в лоб, отрезвил его, вернул к жизни, оттого он спешно идет к бару, посматривая на часы — все еще по десять крон? — заказазывает сразу три кружки, на полвечера ему этого хватит. Третья не успела налиться, шутит барменша, будет вам стоить тридцать крон. Но ведь я успел заказать ее еще до трех, возмущается мужчина, какая несправедливость, буду жаловаться вашему мужу. Все это шутки со стороны женщины, но мужчина, хоть и получает третью кружку вообще за так, все же пишет жалобу мужу-бармену.

К вечеру в бар придут одна-две женщины, любительницы пива. Одна уж обязательно, толстенькая, грубоватая, она заявляется сюда, в бар, вовсе не для того, чтобы попить пива, а приходит за приключениями. Никто не подходит к ней, разве что кто из новеньких, незнакомый с местным колоритом. Обычно она приходит в семь и весь бар встречает ее внутренним напркажением, мужчины сжимают скулы под Брандо, напрягают бицепцы, втягивают анусы, щюрят глаза, им хочется, цйробы жемщина выбрала именно его. Поход в бар станет воспоминанием уж точно на неделю, а если что еще и вытворить, то и на все две. Мужчина, которому попало шаром в лоб, ни разу не был быбран женщиной за все годы, он даже и не знает, следует ли огорчаться? Немножко огорчился, потому что барменша обьявила: через минуту пиво будет стоить тридцать крон вместо десяти. К стойке выстраивается очередь, столы устилаются полными пивными крузгками.

Миккель, говорит хозяину бара мой друг Стин, мой российский друг, прекрасный человек из России, из Петербурга. Он рассказывает хозяину бара, что была у него русская девужка, он с ней спал и запомнил на всю жизнь. Я отвечаю, что она вовсе не русская, там нечто сибирское, в ней детали, которые датчани не различить, а для некоторых русских они на виду. Симпатичная, фигуристая, скуластая, разве что, сидела напротив меня, взгляд говорил: не выдавай меня, , мне твой Стин все равно не нужен, наивный датский дурачок, я его не разую, раскручу на ресторан-другой, на подарки, так он и взамен что-то неслыханное получит. Стин об этом будет мне целых полгода рассказывать, иной раз с захлебом, другой раз с тоской в глазах.Она пробыла в жизни Стина неделю-другую, но осталась для него ярким пятном на всю жизнь, а ведь человек воевал во французском легионе и даже год с небольшим отсидел за то в датской тюрьме.

Ты не представляешь, говорит Стин бармену, что эта русская девушка вырворяла со мной. До сих пор тело болит, он смотрит на меня, ожидает, что я выдам себя какими-то неожиданными эмоциями, но ничего не было у меня с той сибирской женщиной, кроме короткого разговора. Она не трогает Стина, а я в ответ ее. Она сказала мне, поделился с барменом Стин, что я великолепный мужчина, будь бы я лет на десять помоложе, она бы от меня не отстала до конца жизни. Не отстанешь, сказал я ей, выйдешь покурить, а тебе вдруг случайный прохожий даст по башке шведским ключом. Такие женщины раз в жизни попадаются, грустно заметил Стин, вот и выпал мне один такой раз.

Бармен поинтересовался, как у Стина дела с Туве? Туфе — его жена, сбежала несколько лет назад из дому с молодым любовником. Любовник из тех, что любят в жизненном пути все, что плохо оставлено хозяином. После не знает, что с подобранным делать: выкинуть жалко, пользоваться далее уже случно. У Стина жена привлекательная, датский стереотип, не будь Стин моим другом, раздел бы его жену Туве и... вам незачем знать такое. Итак, вернул Стину его жену. Что интересно, у нее есть от мужа секреты, у него от нее — роже. Вот и живут два болвана секретами, даже какать идут скромно, чтобы не выдать некоторые тайные секреты.

Мы с женой, говорит бармен, давно уже ничего не вытворям, да и смешно было бы что-то вытворять друг с другом. Представь только Марту в голом виде, он рассмеялся, а меня. А нас вместе? Изумительный бы приключился порнографический фильм. Русская девушка, сказал он, думаю, оживила бы наш бар. Стриптизерша, скажем, но не просто подняться на полуступок и раздетьша, это я и сам могу, и Марта сможет. А вот раздеться красиво, сценично, чтобы слюни побежали, чтобы домой не хотелось возвращаться, ложиться в скучную семейную постель. Это твой Миккель может нам подать за скромные деньги от бара?

Стин перенес тяжесть тела на правый локоть, взглядом спросил меня: сможешь ли, Миккель? Были бы предложены хорошие деньги, мог бы устроить все, что угодно, но тут уже вопрос зашел сразу он экономии: сделать что-то хорошо за небольшие деньги. Я кивнул, но не совсем уверенно: попробовать могу, так это выглядело со стороны. Стин не все понял из моих жестов, но бармен понял все, будет добавка за усердие, сказал он. Взглянул на жену и удостоверился, что добавка будет из его личного кармана, у него там было кое-что припрятано. Пять минут четвертого, сказала она, все в баре одорожало в три раза. До семи вечера никто в баре не закажет пива, можно смело идти поспать и поделать все, что связано с рифмой.

Миккель тем временем пообещал, что вскоре будут по вечерам в баре голые танцы, из самого Петербурга прибудет танцорша. Голышем прибудет? Спросил самый пьяный пивной алкоголик, ему было сказано хозяином, больше не наливать, разве что чуть. Миккель точно не подведет, поинтересовался хозяин, а то подводили некоторые. Нет, ответил Стин, не подведет. Ко мне приблизилась толпа пивных алкоголиков: не подведешь ведь, Миккель? Все они меня обнимали, попросил лишь дать чуть времени. Две недели. Через две недели, закричали все, у нас будет русский барный стриптиз!

Жене бармена это не очень понравилось, она, как и прежде, разливала пиво с неоспоримым достоинством, но в ее движениях появилось нечто убийственное. Пена лилась через вуступы кружек, правая рука у нее была в пене, грустная, левая — суровая, отводила резко закрывала кран. Она не слышала, что говорил ее муж Стину и этому русскому Миккелю. но она читала слова ее мужа по его же мерзким губам. Жена, читала она, старая и толстая, в постели неподвижная, переверни ее на спину, на живот, по другому размести — удовольствия не прибавится. Совсем разочаровался в любовных утехах. Стин признался в том же. А вот у Миккеля, сказал он, любовница на любовнице. На этом в комнату взошла прелестница бара, подвела ресницы, щелкнула большим пальцем вместе с указательным. Миккель, точно завороженный, медленно поднялся со стула и последовал за прелестницей в уборную. Все представляли, чем датская женщина может заниматься с русским мужчиной. Мы занимались всеми возможными извращенияними, сказала датская женщина.

Ладепладс

Прежню тему отодвинем в сторонку, вернуться к ней всегда успеем. Пока я разгуливал по беженскому лагерю, присматриваясь к палаткам, их совсен недавно не было, и вдруг их появилось с десяток. Я трогал их, они были прочные, вбиты накрепко, уютные изнутри, ряды кроватей. Рабочие при моем присутствии начинали трудиться скорее, не ленились. Что будет зимой, интересовался я, не будет ли народ мерзнуть? То, что я не понимал ни слова по-датски, страшило их их еще больше. К зиме, отвечали, поставим печки, не мы, конечно. Продолжал валять дурака, приводил с собой парочку сомалийцев, интересовался у них, нравятся ли им эти брезентовки? Мы не за этим приехали, отвечали они.

Сомалийцы — те еще люди, к ним нужен подход. У меня он был в лице вроде Ивана, не уверен, что имя помню. С виду мужик мужиком, большой, улыбчивый, не поговорить с ним на философские темы, не поймет. Жена — добрая женщина, тоже не умна, но не лезет в дискуссии, живет хозяйством и мужем, а что еще нужно, принца на коне? К Ивану как-то пристали сомалийсы, небольшая кучка, маленькая банда, он взял в ладонь орромный строительный гвоздь, воткнул его в стенку деревянного вагончика, после размахнулся, ударил тыльной частью правой руки по шляпке гвоздя и вогнал его в сарай на три четверти. Этот богатырь поселился со мной в одном лагере, в Ладепладце. Наши семьи выгрузили из автобуса часов где-то в одинадцать. Настолько все устали, что было все равно, где мы, местную географию вообще не знали. Утром выяснилось, что место, где нас поместили, дерьмовенькое. Да и поместили нас в хреновом месте. Мы очутились на чердаке: я, жена и трхлетний сын. У входной двери лестница, мимо которой днями-ночами шныряет праздный народ. Мы выспались, насколько это было возможно, после я приказал жене собрать вещи, снёс их вниз, уселся в офисе — нога за ногу — сказал: дайте нормальную комнату, иначе все здесь сейчас разнесу. Понимаю, что могли бы вызвать полицию, скрутить меня. Но сзади стоял народ, ожидал действий со стороны администрации. Я подал посыл на бунт. Не пошли бы они мне на встречу, был бы настохащий бунт, я уже поднял ногу, чтобы перевернуть стол, что происходило за моей спиной, я не видел. Но мы уже в тот же день получили очень большую комнату. У меня покавилась репутация человека, который может ломать администрацию.

С администрацией везло и не везло, Гитта, начальница, симпатичная разведенка, ростом мне в грудь, будь неженат, в другом положении, может что-то и случилось бы. Оба чувствовали, что есть у нас некая близость, может даже с ее руки мне многое прощалось Русские возмущались: он, я, такое в лагере вытворяет, куда смотрит полиция? Если честно, ничего такого страшного не вытворял, было даже другое, приходил к Гитте, говорил: сегодня хорваты устроят бойню в 23 ноль ноль. Желательно всем семейным в это время сидеть по комнатам. Если в это время дежурила Гитта, я сидел рядом с ней в оффисе, ома была спокойна, когда я был рядом, было у нас какое-то подобие любви: хрупкая, но крепкая духом Гитта, и я рядом, большой, но тонкий духом мужчина, способный на многое, но в то время несчастный русский беженец. Даже и не знаю, что случилось бы, сойдись мы. У меня уже почти было такое, в Караганде, в университете. Была девчонка-коммунистка, коммандирша, в этом было что-то, может я в душе чуть мазохист, может нужно на меня наорать. чтобы и я следом наорал. Есть такое во мне.

Про Гитту многое могу написать, умная, красивая женщина, чуть не погибла от руки армянина, Радика, тоже хорошего человека, но загнанного в угол системой. Меня уже в лагере не было, об этой истории полагается целая глава, Жена, Людмила, ревновала меня к Гитте, хотя у нас ничего ни разу не было. Были разговоры, и это между людьми, мужчиной и женщиной под сорок. Нельзя ей было иметь связь с беженцем, рассуждать можно было, можно было мрчтать, нас постоянно заставали посреди ночи за расговорами, двери в офис всегда были отворены, мы почти трогали друг дружку за руки, касались ладонями. Вот и все на этом.

Гитта уволилась, когда я получил азюль, но даже не с тем в связи, а в связи с Радиком, армянином, которому полагается целая глава. Жаль, что у меня ничего не сличилось ситтой, может наискучнейшее произошло ы дело, может произошло бы нечто бешенное. Но не произошло ничего.