Капиталина — Сирота

БОГДАШКА

У Богдашки голова была огромная. Сам он какого-то интересного телосложения: ноги короткие, живот выпуклый, большой и уж такой неказистый в годовалом возрасте. Подбежит к матушке Фёкле и начнёт искать и шарить своими ручонками самое вкусное лакомство по тому возрасту — титьку. Ах, как она вкусна, особенно, когда ты уже на своих двоих держишься, но расстаться с материнским молоком трудно. Богдашке не понятны были тогдашние опасения батюшки Парфения и матушки Фёклы: жуткие, по рассказам очевидцев, выселки из родных насиженных мест. Людям не хотелось никуда уезжать, свыклись с этой местностью. Старики всегда говорили: «Где родился, там и пригодился!»

И вот однажды Богдашке вдруг стало понятно на столько, на сколько его умишко соображало. А он всё это хорошо запомнил на всю свою жизнь. Вдруг, откуда ни возьмись, появились люди, которых он не знал, и начали кричать во всё картавое горло:

— Вон, попа с попадьёй с этого дома! Вон! Школа здесь будет для крестьянских ребятишек!

И видел, и запомнил маленький Богдашка, как все крестьяне ни с того, ни с чего начали кидаться чем попало: кто палкой, кто камнями, кто вырванной травой, а кто грязью с дороги, и кричали во всю, казалось, близлежащую округу.

— Вон! Вон их! Хватит, попили крестьянской крови всей деревенской бедноты! Хватит, поприносили мы подношение батюшке Парфению, а он наживался и наживался только этим, — кричала в основном молодёжь в соку, красномордые, на коровьем молоке и картошке в мундирах выросшие, и ходившие в лаптях и зимой, и летом. Старухи же молились и приговаривали:

— Господи! Свет клином сошёлся. Господи, благослови! Светопреставление наступило! Ай, милые, что это будет-то? В лицо Господу плюют. Да, где это видано?

Попадья прижала своих всех ребятишек, и оказалась, как в цветнике всех чернявых, с кудеряшками, голов.

— Детки мои, только не плачьте! Отдадим мы им этот дом, другой поставим, только на каторгу, чтоб нас не послали.

И вдруг, откуда ни возьмись, Лукин Степан крикнул:

— Вот так-то оно!? Наша взяла, рабоче-крестьянская Ленинская партия. А ну, чаго встали? Выметайтесь из дома!

Авдотья, на скору руку собрала всю домашнюю утварь и стала выносить. Потом стали выносить сундуки, сундучки, кровати, шкафы, шкафчики, и большие, и маленькие коробки и коробочки — всё это было навалено среди тех красивых тополей, из пуха которых была перина Богдашки. Тут откуда ни возьмись, появилась деревенская ребятня, накинулась на сундуки, и давай выгребать оттуда всё добро попадьи. А некоторые молодухи даже умудрялись тут же на себя примерять наряды попадьи: одно платье меняли на другое. Иные надевали платье и кофты на своё грязное тело по два кряду, распустив кисти цветных, как луговые цветы и садовые розы и маки, полушалков и приговаривали:

— Во веки веков не видывали такого красивущего платья! А теперь вот при Советах-то поносим хотя бы!?

Весь домашний скарб был валом навален, и только одно фортепьяно, стояло в стороне, скучая. Гаврила со злостью пнул его, оно стояло и стояло. Будто смеялось над всей этой кутерьмой, которая происходила возле поповского дома. Из-за боли в ноге завертелся, как юла, на одном месте, подняв больную ногу чуть ли не до пояса, как балерина и прошепелявил громко «Что это ещё за пустой шкаф? Для каких он надобностей служил поповскому дому? Какие-то чёрно-белые костяшки под крышкой». Провёл своими одутловатыми пальцами по клавишам, услышав нежные писклявые звуки, добавил: «Поди, же ты! Гармонь, похоже? Только велика горазд». Подпрыгнув к фортепьяно, нежно, будто извиняясь, его, как живого человека, погладил. Звуки клавиш, которые, словно простонали от боли, увидев разорение дома священника.

Батюшка Парфений подошёл к Лукину и, подозвав, пьяницу Гаврилу для того, чтобы как-то помогли вынести эту махину, под которую батюшка и попадья пели псалмы вечерами и по христианским торжественным праздникам. Лукин Степан подошёл к батюшке и, похлопав больно по плечу, со злобой сказанул:

— Это уж ты не трожь! Хошь дарственную делай, хошь так отдай! Что, ты, батюшка, думал, только твои дети должны обучаться музыке? Моя ребятня тоже не прочь учиться музыке. Вон, моя дочурка, Надюха, как соловей, заливается, когда начинает петь. Не мешало бы ей акомпанета нанять! Лукин не знал этого слова, и поп его поправил:

— Аккомпанемента, говоришь? Ишь ты, слово-то аккомпаниатор правильно научись глаголить! А посля и музыке учи!

— А хрен с ним! Не мне, ведь, их учить, а учительницу из города вызовем. Вдруг в толпе кто-то закричал:

— Гнать их из села! Гнать!

— Погодите! Сёстры и братья! Сколько лет я у Вас служил верою и правдою? Не единожды Вы на молитвы ко мне приходили? Прихожане, окститесь, Господи! Поп кашлянул, смахнул ненароком нахлынувшие слёзы обид, которые сейчас принесли ему селяне и, встав на колени, промолвил:

— Не гоните! Куда мне с десятью детьми? Ради детей пожалейте, не поднимаясь с колен, умолял людей!

— Ишь ты! Жалость выбивает, кто-то гаркнул, словно топором отрубил, из толпы.

— Я за ту самую власть, которая будет. Не всё ли равно при какой власти жить и служить, — прекрасно понимая, поп Парфений, что люди никогда ему не подадут руки помощи, но всё же он надеялся…

— Правильно, батюшка!— поддакнула бабка Агриппина, из монахинь села, — и продолжила: «Я коль верила в Бога, так и умру с христианскою верою!» И, вытащив из-под кофты свой крест, поцеловала его.

— Ты, батюшка, поклянись вот на самом этом кресте, и Степан Лукин подал ему свой крест. Да ты клясться не будешь. Тебе же совестно прихожан-то. Все они перед тобою на колени вставали. А теперь вот и ты у них ползаешь на коленках, захлёстываясь сутаной, Да, виданное ль дело, чтобы батюшка ползал на коленях перед прихожанами?

— А что мне с коленей — то вставать? Я перед вами здоровьем детей клянусь, они ведь кровные, отсюда и следует, как бы кровью расписался за власть Советскую! Вот так-то оно!

— Гоните его! Гоните! Не утихомиривалась толпа.

— Нет! Братцы! Пущай остаются! Ну, гляди, батюшка, Парфений, пакостить будешь, зараз вытурим, и уж тогда поминай село Карабаяны? Мы теперь на тебя найдём управу, не то, что прежде. Ты, чай, слыхал? Власть она не поповская, а рабоче-крестьянская, а посему здесь мы и дела вершить будем.

Батюшка события предвидел на много лет вперёд. Он с лёгкостью души своей покидал двухэтажный дом, а на слёзы и причитания попадьи только и ворчал:

-— Молчи, матушка, молчи! Как можно больше молчи, и зря слёз не лей! Наших десятерых надо на ноги подымать. Им при другой власти жить придётся. Вперёд гляди!

Всё это происходило в конце октября, когда Богдашке уже исполнилось полтора года. А потом пошло детство. Позднее наступило время созревания мыслей, созревания своего я. И была уже Советская власть на огромной земле Российской. А это всё далёкое врезалось в память так отчётливо и чётко на всю, до самой смерти, как сама мудрая жизнь. За двадцать четыре года не было больше значимых событий.

09.02 2018 год,

Крайний Север,

Нагорная.

Фото автора.