Игорь Калинин — БЫВАЛЬЩИНА

   Много у нас, в Мурманском поморье, бывальщин ходит— столь же,сколь в добрый год морошки на болотах— бессчётно.

   Одна из бывальщин — про колянина и Булычёва.

   Кто такие коляне?

   А есть у самого закроя, где Кольский залив начинается, Кола-городок. Там и живут коляне.

   Говорят, их жира легка, будто кухтыль, что рыбацкой сети тонуть не дает.Оттого и весельчаки такие!..Им даже ядра заморских фрегатов нипочём!..

   Было то слышано мной ещё в пору, когда мне едва одиннадцать стукнуло. Я тогда деду Матвею артельный улов помогал возить.Сижу себе в розвальнях на еловом пенёчке, тпрукаю, нукаю, а жалованье идёт: и рыбой, и медью. Всё семье вольготней— сестёр и братьев-то — дюжина...

...Дед Матвей был большой балагур, из поморов.Он мне про Булыча-то и поведал. Да-а... Булычёв— фамилия по тем временам о-ёй! Стоустно гремела по Поморью.Верно говорю!.. Шутка в деле: добытчик палтуса, трески да зверя морского богатейший. Суда в Архангельске имел голландской постройки, лавки в Умбе, Кандалакше и повсюду на Баренце и Белом— пакгаузы.Всё, чем владел, было нажито Булычёвым через жестокость великую. Никого богатей не жалел: ни брата,ни свата, ни рыбацких вдов, ни седых поморов.По семь жил вытягивал, из горла полушку выдирал.Но уж богатством погордиться, покичиться любил! Дом казне подарил— залюбуешься! По сей год стоит! Как пряничный, сколь ни ремонтировали— всё одно хорош!..

   А в ту весну ярмарка кольская на Масленицу как никогда удалась. Откуда только народ торговый да мастеровой ни съехался: вологодские мастера-кружейники и архангельские дереводельцы, карельские покупцы, новгородские перекупщики, промысловики беломорские,лопари из Ловозера на оленях— неподалёку свои куваксы поставили, даже вятичи и костромичи понаведались.

   ...Бабы голосистые товар нахваливают, гармошки неугомонные вовсю наяривают, мужики степенно прицениваются, девки бойкие в ярких справах семечки лузгают, ребятня петушки-леденцы грызёт и у каруселей вертится, народ пришлый в развесельи праздно токуется.

   А товару какого только нет! Брусника мочёная, клюква и морошка жёлтая в берестяных туесах, грибы на снитках, бусы из жемчуга местного, топорища, коромысла березовые, свистульки расписные дымковские,самовары тульские,балалайки. И над всем дух рыбный витает. Тут тебе и синебрюхая зубатка важно развалилась, и серебристая сайда взоры притягивает,и красавица кумжа радужно поблескивает,переливается.

А мойва? Теперь разве мойва на прилавках? Так, мелочь пузатая...А в те времена мойва и свежим огурчиком пахла, и столь жирная,мясистая была, что больше 5-6 штуковин в двухведёрнай котёл не влезало!..Верно говорю!..

Всё колготится, кружится , как Кола-река.

Посреди колготни толпа зевак: чудо-медведь!    Косматый,умнущий! С ним цыган бородатый. Хозяин в бубен затарбанит — косолапый кувыркается, колоколец прозвенит, будто звонница к заутренней — дядюшка Топтыгин поклоны бьёт и кресты на пузе кладёт. Да до того потешно, умора!

   Народ рот разевает, кое-кто медяки Михайле в цыганскую шапку покидывает.

   Тут голос зычный из толпы:

-Эй, цыган, а бороться твой зверь могёт? Али только молиться, что твой соловецкий монах? Вон задницу-то отъел!

   Всхохотал люд, колыхнулся. И впрямь Михайло Иваныч, как святая братия,гладок.

— А-ах!

   Тож сам-свет Булычёв!

   Стоит, пьяно ухмыляется.В шубе боярской, сапогах невиданных, шапке собольей, в штанах плисовых.

   Цыган сощурился, глаз, как нож,блеснул:

   — Само собой, золотой!

   — А если мой борец его положит?

   — Тогда...— цыган запнулся, —медведь твой. Больше у меня ничего нет: медведь да воля...Но,барин, коли проиграешь— не гневайся. Что запрошу, то и отдай!

   Булыч только отмахнулся:

   — Всё твоё будет... Такой у нас день удалой. Ха-ха! Хочешь шубу свою соболью отдам,гляди— новенькая, третьего дня в Сегеже купил!Что хошь? Проси цыган, пока мы твоего

слабачишку не уложили! Ха-ха...

   Бородач побледнел:

   — Свои портки блескучие скинешь...

   Народ шевельнулся. Эк выдумал, портки!

   Мигнул богатей приказчику, тот в толпу юркнул. Стали круг обозначать. Кто поопасливее— подальше отодвинулись, с медведем борьба — шуток мало. А иные ближе жмутся — нетерпёж берёт.

   А кто же второй боец?..

   Тут ровно волна вспенилась. И режет самый её взводень великан.Кто сблизи на него глядел — шапку утерял!

   — Рашидка-убивец!

   — Лешак, не человек!

   — Трёх медведей на ярмарках задушил...

   И впрямь Рашидка здоров: сам с пол-Сула-горы, что на окраине Колы,а кулачины — ровно двухпудовики, чернявый, как берёзовый деготь, видно казанских кровей.

   Идёт великанище, людишек, словно пух сшибает, куражится.

   Медведь, похоже, понял всё, зарычал утробно...

   Цыган, видно , понаслышке знал о великане. Как холст льняной бледен стал.На Михайлу так глянул, как на век с братом родным расставался. Бабы-колянки закрестились,заутирались тут.

   Силачище вдруг ка-ак чихнет!

   Почитай, пушка корабельная стрельнула, "Миранда" какая ни то!

   Семеро колян от того чиха аж в залив улетели. Сами унырнули, а лапти на солнышке сушатся.Верно говорю!..

   Булыч загоготал:

—Молодец,Рашидка! Водки хочешь? Ведро ставлю!

—Зашем мине ведерка, казяин? Так сибе — глотнуть маленька...

   Толстосум хряпнул шапкой собольей оземь:

—Ай, умничка! Люблю р-разбойника! Бочку выставлю, коли свалишь медведишку...

Эй, цыган, начнем што ли?!

   Тот натянулся, как уда с сёмужкой, но улыбку сахарную держит. Друга хлопнул — иди, мол, не бойсь...

   Сошлись борцы!

   Друг дружку хотят покрепче ухватить. Что два зверя.У Михайлы шерсть дыбом поднялась и у великана-убийцы загривок тоже, кажись, шевелится.

   Хрипят оба, рыкочут по-страшному... Быть неладному, как пить дать...

   Тужатся бойцы, словно вражина лютая попалась.

   Всех зевак об ту пору жуть ледяная обуяла.

   А тут вопль — как острога для белухи— всех пронзил.

—Ыыы!!!

   Потом — хрясть!..

   Такой хруст прошел,точно дуб вековой, кряжистый рухнул. Рашидка-убивец...

   Его Потапыч ,как куль с окунем вяленым ,ввысь подкинул да оземь шмякнул...

   Булыч вне себя, ровно ополоумел, к нему подскочил:

—Ты что, поганец! Меня?! Опозорить хошь? Вставай, татарва, чево разлёгся?!

   И пинками того, пинками — в бок, голову, шею.

—Уволь, казяин! Буду вставать — буду умирать!.. Чуть-чуть жалеть Рашидка нада!..

   Косолапый и впрямь озверел, видать, шибко осерчал. Урчит, из пасти жар такой пышет — ветки вянут.Две чайки-поморницы пролётные замертво, поджарившись, к ногам упали.И три куропатки следом !..Верно говорю!..

   Богатею не внять:

—Будя, отдохнул и за дело! Вставай,лежебока. Ха-ха!..

   Кто-то из-за спин зевацких и выкрикни тоненько:

—А ить придётся, кровосос, штанцы плисовые прилюдно скидовать, задницей барской светить!..

   Взъярился Булыч пуще медведя. Сапогом кованым стал своего бойца метелить.

   Народ остолбенел: быть смертоубийству!

   ...И тут, откуда тебе ни возьмись, выскакнул на круг мужичонка.Нелядащий, ни кожи, ни рожи. В лаптёшках. Рябенький.Встретишь— на заметишь, пройдет — не почуешь,скроется— будто и не был.

—Остановись,ярило! Дозволь мне Топтыгина уложить. Я твоим бойцом стану!..

   Купец только взбранился коротко да плюнул под ноги:

—А, делай как хошь.

   Похоже, собрался цыгана штанами одаривать. Враз хмельной кураж, как утренний туман над Колой-рекой или Туломой, прошёл.

   ...Мужичонка к косматому подошёл, поколесил на кривоватых ногах, вроде как пошептался с Михайлой...

   Дунул-плюнул на ладонцы свои серые и ...

   — Лежи-и-ит!

   Булычёв слова вымолвить не может, Рашидка в сторонку бельком слезливым отползает, цыган за нож схватился.

   Мишка же— вот Петрушка какой!— лежит, да, ровно лежень-трутень поутру,почёсывается. Чисто Булыч!

   Люд развеселился. Хохотать стали, слёзы утирать. Отошло-о!

   И купчина новым полтинником сияет:

   — Бочонок сюда!

   Мужичок сожмурился, сощурился, нос луковичный рукавом утёр:

   — Не надо бочку, дозволь стопочку царской!

   Выпил,покрестясь, хмыкнул, сижок-малосолец опрятно умял:

—Ещё дозволь лесного барина, по уговору...

   Богатей и рад, что позору миновал. Махнул рукавом собольим:твоя взяла.

   У цыгана глаза угольями калёными всполыхнули.А замухрыга подвёл Михайлу к нему:

—Бери, тешь народ!..

   Бородатый — к другу. Обнимает медведя, целует, плачет...

   Булыч тут вовсе отрезвел.

   Смикитил что-то, помрачнел, пытает:

—Эй, борец! Откуда ты такой удалой? Што за человек?

   Рябой в ответ:

—Я то?.. Я — кольский!..

   Господина и дале заноза дерёт: зад-то спас,но, может статься, чего больше потерял?

—А звать-то как? Кто таковский?..Эй, колянин, где ты?..

   Рыщет хищно взором по рожам рябым, головам соломенным, по люду лапотному:

—Эй, не ты ля кольским будешь?..Не ты ля?!..

   Да как не он, коль у нас в любого пальцем ткни — колянин, пинай — нога устанет!..