Что-то здесь осиротело,
Чей-то светоч отсиял,
Чья-то радость отлетела,
Кто-то пел — и замолчал.
(В. Соловьёв)
Иль это мысль обман, и в прошлом только тени
Забытых сердцем лиц и прежитых грёз?
Перед неведомым склоняются колени,
И к невозвратному бегут потоки слёз.
(В. Соловьёв )
Теперь, когда — спектакль за спектаклем — и нами пройден путь,
Отшедшие друзья, опустите занавес и дайте ж наконец узнать,
Как это быть зрителем...
Выступил сумрак после поспешного бегства в тревожную бессонную ночь.
Когда оттовсюду следили своими выжжеными глазницами окна, через сощуренные веки
наблюдала луна и редкий ветер, обезумевший в вакхической пляске ослепшей листвы, гнался вслед.
-Сносите чемоданы вниз. И скорее-скорее!
Вот-вот сейчас сюда ворвуться мушкетёры и арестуют его. Обострённый слух ловит каждое движение наверху:
скрип половицы, с бьющимся звоном распухнутое ветром окно, последнее смятение затушенных свечей, наступившую темноту.
Там,наверху, кто-то ходит... Только бы переждать до завтрашнего рассвета, и тогда можно будет сдаться— всё будет уже не так страшно,
когда из-за горизонта, и пускай известно, что только из иллюзии его, выглянет свет, коснётся земли своими лучами позолоченное солнышко...
"Вчера был ужин у короля. Они с ним так мило болтали и вдруг он увидел, что глаза у него стали большие, большие...и лицо, и тело, и руки. И вот уже на троне передо ним воссидал исполинский чёрт. И когда он увидел вот это, тогда понял, что попал-то в ад. Огромные толпы окружили царский престол и кричали:"Да здраствует король!". Со стены, сползя тенью, вышел архиепископ в чёрной рогатой митре и начал быстро крестить обратным дьявольским крестом женщину с младенцем на руках:"бог тебя утешит и вознесёт". Она рыдает и целует полы платья его.
А чёрт ревёт в истерическом хохоте и бьёт в воздухе копытцами . Он бежал прочь из зала, прочь из дворца, а ветер всё хохотал и нёс вслед:"Утешит... вознесёт!".
Он спрятался в полуподвальной захламлённой комнатке. Осторжно, боясь каждого шороха, подполз к подвальному, чуть поднятому над булыжной мостовою окошку, и пугливо заглянул через него. Там мелкими шажками бегали калоши по лежам лужи с расплескавшимся яичным желтком перезревшей луны.
И вот, уже совсем скоро дом его окружат, а самого его казнят. А он думает лишь о том, что этой ночью нельзя спать, что сон есть ничто иное, как рождение реальности. А может,-и он сам пугался этой мысли,— погружение ещё дальше, туда, откуда уже совершенно невозможным будет вернуться. Актёр мечтал лишь о том, чтобы только прождать до рассвета...
Когда же выступил сумрак, на зёленых разводах его дальний странник мог разглядеть двух повешанных:уставшего лицедея и прозревшего зрителя