IMHOтеп — Адаптация (4)

— Мы нет. Это же карантин, — ответил Чаукин.

— То есть человека уводят в никуда и больше о нем никто ничего не узнает, даже не проведут похоронные процедуры и это всех устраивает?

— Их лечат. Но антидота очень мало… — ответил Табет.

— А я слышал, что они, — Моран указал пальцем куда-то вверх. — Они забирают в карантин всех подряд, и здоровых людей тоже.

— Есть те, кто вернулся, ты сам знаешь.

— Но мало…

— Да кому ты там нужен? — усмехнулся один из работников, гримасничая повторив движение Морана, указывая пальцем вверх.

— А я откуда знаю, но у Питерсона ведь действительно не было пятен. Мы же там все на осмотре бок о бок, в чем мать родила, стояли. Кто-нибудь видел хоть одно синее пятно у Питерсона, а? — не успокаивался Моран. — Ах, да и еще не забывай, мы все живем на станции, нижние уровни которой кишат синегнойными готовыми сожрать нас в любой момент. Отличное соседство.

— Нижние уровни изолированы.

— Ты контролируешь двери, которые сейчас закрыты?

В следующее мгновение Чаукин отвесил Морану подзатыльник, добавив: — Ты как с бригадиром разговариваешь? Еще одно слово и я тебя лично к этим тварям на обед отправлю.

В воздухе повисло молчание. Через несколько минут все постепенно стали расходиться. И когда остались только Табет с Чаукином, тот обратился к своему другу.

— Табет, — произнес он слегка поплывшим от самогона голосом. — Ты ведь умный мужик. У тебя прекрасное образование. Бригадир это здорово, конечно, но почему ты не пытаешься попасть на верхние уровни? Ладно я, но ты училище окончил, у тебя этот, сертификат есть…

— Ты думаешь, я не пытался? — выдохнул Табет. — После изоляции на одном атолле деление людей происходит уже по иному признаку. Система кодов «свой-чужой» изменилась безвозвратно. Никто не даст мне, простой Крысе, подняться выше восьмого уровня. И это ощущение вражды, за годы созревшее вплоть до желания уничтожения «не своего», обрело черты очевидного представления о мире, засев в самом подсознании, неподвластное никаким разумным доводам. Мы потеряли Землю, но волей случая — либо по воле Создателя, в которого, кстати, уже почти никто не верит — нам был дан второй шанс. И вместо того, чтобы сплотиться и вместе искать новый дом, человек совершает роковую ошибку — уподобившись первобытным дикарям, он начинает делить имеющийся ресурс. А если ему казалось, что его доля была несправедливо мала, а так было всегда, он начинал убивать себе подобных — ради того, чтобы забрать у них красивый камень синего цвета. Транжиря при этом впустую ресурсы и деградируя технически.

— Боюсь, третьего шанса нам никто не даст? — спросил Чаукин.

— Его нужно заслужить. Там, — Табет поднял указательный палец вверх. — Мы не нужны. А главная проблема — каждая сторона думает, что должна измениться другая.

— Учитывая, что все равно все лгут, не так уж и страшно, что никто никого не слушает.

— Это не может продолжаться вечно.

— Ну почему же? Я слышал, рабство было формой собственности на протяжении веков. Считай, что у нас свободная форма рабства, ну… или очень хреновый вид свободы.

Табет улыбнулся: — Юмор. Юмор — это хорошо. Он позволяет пережить то, с чем мы не можем справиться.

— Ты веришь в Создателя, но как же он допустил, что человечество оказалось в такой заднице?

— Возможно, Создатель изощрен, но не злонамерен. Тем более не он лишил нас дома, а мы сами.

— Но разве он не оставил человечество погибать во мраке космоса?

— Ну, не во мраке. И, возможно, человечество не есть совершенство в его замысле. Это очень эгоистично считать себя венцом совершенства. Возможно, человека сменит кто-то более совершенный, более развитый, способный лучше познать Вселенную.

— То есть мы, лишь переходная ступень? Как приматы перед человеком? Не очень обнадеживает.

— В рамках бесконечности совсем нет. Нам остается только верить.

— Что-то я сомневаюсь, что в твоем плане сотворения мира человечество обязательно должно выжить.

— Никому не известно за что именно стоит благодарить Создателя.

Чаукин подозрительно собрав брови в кожистый комок, посмотрел на Табета.

— Чауки, дружище, а чего ты здоровый, умный парень не обзаведешься семьей? — попытался сменить тему разговора Табет.

— Семья? Разве мы только что не обсуждали вопрос существования человечества в целом? Табет, ты со своим институтом семьи вообще рудимент современного общества. Так уже никто не живет.

— Каждый имеет право жить так как он хочет. Но человеку нужна семья. Кто мы без родных и близких? И зачем мы здесь одни? Просто ждем смерти?

— А разве так уж важно быть кому-то нужным? Почему недостаточно быть нужным самому себе?

— Зачастую человек не выбирает, нужен он кому-то или нет. Если в тебе кто-то нуждается — это ответственность. Она просто появляется и все. Вопрос в том, что ты будешь с ней делать.

— Да, но пока я не отвечу себе на вопрос, зачем я хочу семью, думаю, я не решусь на этот шаг. Табет, это твоя территория, я на ней не выиграю, — усмехнулся Чаукин. — Даже пытаться не буду. Давай ты будешь моей семьей?

— Чауки, проще украсть, чем зарабатывать честным трудом, проще ударить ребенка, чем воспитывать его, проще забыться в хеслипе, чем жить. Но проще не значит лучше.

— Ну, ты уже передергиваешь.

— Нет — нет, это жизнь. В конце концов, единственный способ жить — это жить. Все стоящее в этом мире дается с трудом. Легко можно получить только пяткой в нос. Есть такое слово — надо. Может ты и не знаешь своих родителей, но они тебе подарили жизнь. Ты должен этому миру подарить жизнь в ответ.

— Кому надо, Табет?

— Семье, детям. Они моя жизнь. Без них меня нет.

— А меня?

Чаукин несколько секунд потирал переносицу двумя пальцами, словно пытаясь вдавить обратно в голову вырывающиеся из нее наружу мысли. Опустив взгляд в пол, он ответил:

— Табет, ты сильный человек. Очень сильный. Во всем этом мраке ты видишь свет и стараешься зажечь им других людей. Пойми меня правильно, я согласен со всем, что ты говоришь, но решение, которое ты принял для себя и которому посвящаешь свою жизнь… его нельзя изменить, просто проснувшись однажды утром. Это решение на всю жизнь. Мы выживаем, Табет. А законы выживания… Я понимаю, что страх одиночества один из сильных и через несколько лет, возможно, я признаю свое поражение перед ним, но…

— Вот именно, Чауки, — аккуратно перебил его Табет. — Мы выживаем, а человек не может выжить в одиночестве. И это не просто страх. То о чем ты говоришь, это лишь отсрочка неизбежного. Бессмертие — это не вечная телепортация сознания из тела в тело. Настоящее бессмертие — это наши дети и дети их детей. Просто подумай над этим.

Чаукин поднял глаза на Табета. Этот грозный здоровяк словно излучал какую-то детскую радость.

— Ладно, — вставая и уже собираясь уходить, произнес Чаукин. — Конвейер ждет.

— Чаукин, кстати… — Табет стал ерзать на сиденье, словно подходя нужные слова, — Вчера был последний день, когда мы работали на конвейере по сборке дронов.

— Что ты имеешь в виду? Мы же отработали сегодня на кольцах только потому что это была подмена.

— На следующей неделе нас направляют на кольца Фароса на постоянной основе.

Чаукин смотрел на Табета несколько секунд, словно представляя дальнейшую цепочку событий.

— После истории с Питерсом, парни будут далеко не в восторге от этой новости.

— Это точно. Чауки, мне нужна будет твоя поддержка.

— Конечно.

— После моего назначения мне нужно будет утвердить ребят в бригаду. Я бы переманил Стива из сто пятой.

— Стив погиб, — перебил его Чаукин.

— Как? — недоверчиво спросил Табет.

— Убило разрядом тока. Во время высадки на один из астероидов. Ты не слышал?

— Нет. А оплетка? Он ведь не мог начать работу без оплетки.

— Видимо не сработало. Был разряд, но у астероида была уж очень замысловатая форма, — Чаукин медленно потер коротко постриженный затылок. — На темной стороне одной из изгибов накопленный потенциал не разрядился. Они этого не проверили.

Под действием ветра Демоса на некоторых крупных объектах среди колец Фароса накапливается большой уровень статического электричества. При переходе между освещенной и теневой стороной объектов разница потенциалов приводит к разрядке в тысячи вольт. Люди погибали от таких вспышек, до того как не стали применять оплетки — крупные сети выстреливаемые в сторону объектов и оплетающие их, для провоцирования замыкания. Но даже после того как стали предприниматься такие меры предосторожности, люди продолжали погибать.

— Черт, — тихо произнес Табет. — Он ведь был лучший в этом.

— Да. А на той неделе Антон из тридцать восьмой. Ограничитель плазменной пилы вышел из строя. Ему просто отрезало голову вспышкой, — Чаукин замер, уставившись стеклянным взглядом на грязное, бесформенное пятно на полу. Перед его глазами всплыла картина, как в руках Антона у плазменной пилы заклинивает один из двух вращающихся дисков, генерирующих магнитное поле для стабилизации плазмы. Затем загорается красная лампочка предупреждения. Через миг, от яркой оранжевой вспышки, диски разлетаются на куски. За долю секунды яркий раскаленный шар вырастает до размера футбольного мяча и тут же схлопывается обратно в микроскопическую красную точку. В следующее мгновение из крохотной точки в разные стороны вырывается гигантский плазменный диск, одной из своих сторон оставляя аккуратный, совершенно гладкий срез на астероиде, а другой проходя сквозь шею Антона. Чаукин видел еще почти живое лицо Антона, слова, не сорвавшиеся с его губ. Он видел страх успевший застыть в его глазах за мгновения до вспышки. Он видел шлем, парящий во мраке космоса, вращающийся в пространстве отдельно от тела и отражающий блики Демоса на зеркальном забрале.

— Хреново, что нас переводят на кольца, — не отрывая взгляда от пятна, добавил Чаукин. — А что ты думаешь о Кайле? Может его возьмешь? Он вроде толковый.

— В этой жизни ко всем людям необходимо относится с осторожностью, — ответил Табет. — А к некоторым, с особой осторожностью. Он явно знает много, но он настолько замкнут... Если не считать его перманентные нудные завывания о том, что мы все живем в… неприемлемых условиях. Сколько он среди нас, год? И никто так и не знает его. Кто он? Откуда знает столько технических тонкостей? Откуда вообще взялся?

— Короче к себе в бригаду ты его не жалуешь?

— Выбор не велик.

Табет встал с кресла, — Накидай, пожалуйста, к завтрашнему утру список тех, кого бы ты мог мне порекомендовать.

— Хорошо.

— А пока давай отдыхать.