khomitchouk — Лурдитас

Картину любезно предоставил Sergey Grinevich

Behind the screen, 2006, oil 2

«Каждый человек является частью того, с чем он повстречался на своём пути»

Моему очень особенному другу.

Я никогда напрямую не поблагодарила тебя за то, что ты позволил мне узнать в жизни.

С искренней нежностью,

Твоя чудесная (ха-ха) подруга Лурдес.

В дверях стояла, переминаясь с ноги на ногу, худющая как щепка девушка в роговых очках с толстыми линзами и вопросительно на меня взирала аляповато накрашенными глазищами.

—Можно?

—Можно что, сеньорита?

—Обратиться к вам...

—Говорите, пожалуйста.

Дальше я услышал пулемётную, скомканную в придыханиях и нафаршированную нечёткой артикуляцией речь на испанском языке, из которой с трудом понял, нет,.. скорее вычислил, что она всю жизнь мечтала выучить русский язык, так мечтала, так мечтала, но записаться, то есть подать документы вовремя не успела, потому что как раз позвонили из сообщества соседей, ну в смысле жильцов её дома, это такая ассоциация по помощи эмигрантам, в общем это добровольная организация, где люди сами помогают иностранцам устроиться на первых порах в Сарагосе или в какой-нибудь арагонской деревне; каждый помогает чем может, деньгами или связями, даже одежду собираем, хорошую, кстати, одежду, почти новую,.. вот.

—А ещё у нас...

—Про ещё пока не надо,—мягко, но твёрдо перебил я наступательный порыв этого соломенного создания, говорившего красивым женским голосом.

—Но вы понимаете,.. там не только сильные мужчины, там женщины и маленькие дети.

—Понимаю. Вас как зовут, кстати?

—Лурдес.

—Так что вы хотели, Лурдес?

—Я хотела, то есть мечтала, то есть хочу изучать русский язык, потому что я учусь на историческом факультете, и меня просто захватывает, очаровывает история России. А какие писатели у вас! Несравненные, вот.

—Лурдес, мне очень нравится ваше желание прочитать историю моей родины на русском языке, но вы опоздали в этом году: приём уже закончился, мне искренне жаль.

Она стала меняться, стремительно, молниеносно, как в мультфильме. Через полминуты передо мной стояла уже не девушка, а обиженный маленький ребёнок с закушенной нижней губой и глазами-ручьями, из которых вот-вот брызнут слёзы.

—И что же мне делать? Теперь?

Я чуть не рассмеялся, честное слово! Выражение её лица отражало вселенское горе, невосполнимую утрату, обиду на несправедливый и жестокий мир... «Кино и немцы», короче. Решение пришло в голову мгновенно:

—Послушайте, Лурдес, давайте поступим следующим образом: я возьму вас на первый курс без документов вольным слушателем, а на следующий год вы оформите заявку о приеме уже на второй курс, и, если сдадите вступительный экзамен, то будете зачислены официально.

—А так можно?

—Нет, но я готов сделать исключение... ради истории России.

—Я сдам!

—Не зарекайтесь, милая.

—Не отрекаются любя,—вдруг ошарашила меня девушка-спаржа знаменитой фразой из стихотворения Вероники Тушновой в испанском переводе.

— Надо же!.,— только и смог выдавить я из себя, когда, попрощавшись, она скользнула за дверь.

Студенткой она оказалась более чем своеобразной, парадоксальной, я бы сказал. Есть люди, в которых способность к иностранным языкам отсутствует напрочь, несмотря на отличный музыкальный слух, прекрасную память и трудоспособность. Лурдес была выдающимся представителем этой человеческой епархии, эмблемой даже. Такие люди совсем не глупы, наоборот: им просто не дано искусство звуковой имитации непривычных, странных слов и словосочетаний. У них отсутствует моторика воспроизведения иностранных вокабул, выражаясь филологической терминологией. При всём старании и усердии им не дано разговаривать на чужих языках. Лурдес делала все домашние задания, выписывала в отдельную тетрадку новые слова, просиживала дни и ночи, делая переводы текстовых фрагментов из книг русских писателей, учила на память слова народных и эстрадных песен, которые я ставил группе для прослушивания и идентификации наиболее популярных фраз. Она была незаменимой при написании сочинений на самые различные темы из повседневной жизни либо письменной оценки происходящих событий в мире. Её учебник был испещрён карандашными пометками. Это была самая прилежная студентка на своём курсе, на факультете русского языка, в Сарагосе, в Испании, на планете Земля — я уверен.

Но произнести хотя бы одно членораздельное предложение по-русски не могла, хоть убей. Писала, при этом довольно хорошо и правильно, особенно всякую любовную дребедень, адресованную не кому-то конкретно, а вообще миру, Вселенной, Космосу. Почему именно на русском языке—история умалчивает. Я предполагаю, что таким образом её откровения представлялись ей самой более глубокими, проникновенными и загадочными, что ли. Они словно обволакивались аурой таинственности. А уж тайн у этой девушки хватало.

Думаю, что у неё никогда не было серьёзных отношений с противоположным полом. Постельных, я имею в виду. Хотя влюблялась она постоянно, пылко и тайно. Во всех мужчин, которые оказывались с ней рядом. И в меня, скорее всего, тоже. Но я был женат, а это—ни в коем случае, запретная зона, табу для высоконравственной девушки. Мне она всегда представлялась чудаковатой, симпатичной и смешной. Я любил подшучивать над ней. Вот, к примеру, случайно встретившись на улице и обменявшись дружескими прикосновениями щёк, я ей объявляю:

—Лурдес, по-моему, ты поправилась.

—Да нет, вряд ли. Уже лет пятнадцать один и тот же тоннаж держится. Как ни старайся, ничего не получается. Ем за троих, а вес не прибавляется.

—А я думаю, что за последнюю неделю ты набрала пару-тройку килограммов.

—Откуда у тебя такое мнение?

—Я по формам сужу. Округлым. Мне кажется, у тебя значительно выросли сиськи.

Щёки Лурдес в секунду покрываются розовым пламенем, глаза смущённо поблескивают, губы в подозрительной улыбке обнажают чистые белые зубы. Она по-детски заливается хохотом и выдаёт по-русски, сбиваясь, и с трёхэтажным акцентом:

—Если бы да кабы, да во рту росли грибы!

—Был бы не рот, а целый огород,—вторю я ей и покатываюсь со смеху. И вдруг:

—Что, серьёзно?—она прикасается ладонями к едва заметным выпуклостям на почти плоской груди.

—Да, это уже не прыщи, а холмики, я бы сказал.

—Да ну тебя!—беззлобно фыркает Лурдитас в ответ.

Называть я её так стал недавно, когда по прошествии многих лет и событий мы по-настоящему сдружились. Это уменьшительно-ласкательное имя, то есть признак особого, доверительного отношения к другому человеку. Я редко пользуюсь такими именами, только когда действительно хочу обласкать да понежить кого-то. Например, ребёнка.

Лурдитас—и прям дитя малое. Когда мы колесили по Беларуси, России и Украине в групповых поездках, организованных мной для студентов факультета русского языка, она реагировала на всё увиденное либо услышанное, как едва оперившийся цыплёнок. Вскидывала недоуменный растерянный взгляд, если у неё что-либо спрашивали на улице, улыбалась и пыталась кудахтать что-нибудь в ответ, насупливалась и плакала от грубости прохожих, жаловалась мне на свою недалёкость и глупость. Она никогда никого не винила и не осуждала, просто обижалась, но буквально через мгновение оживала и вновь улыбалась всем жителям планеты. Поехали мы как-то в Севастополь из Алушты. Я купил билеты на маршрутный автобус заранее, но ошибся, балда. Одного билета не хватало. Контролёрша оказалась человеком строгим и неприступным. Тогда, после многократных попыток уговорить её и даже подкупить, я изобразил на лице милейшую из своих улыбок и подобострастно, слезливым голосом выдал:

—Женщина, дорогая, посмотрите вы на это создание, это же ребёнок. Во, глядите, щас реветь начнёт! Да я её на колени себе посажу, и все дела...

Автостраж покосилась на Лурдес, смерила взглядом её габариты, махнула с усмешкой рукой и пропустила в автобус.

В Севастополе мы пробыли целый день. Лурдес лучше меня знала, какую роль сыграл этот город в судьбе моей страны, его историю, и увлечённо рассказывала об этом всем остальным студентам. О набережной, например, которую видела первый раз в жизни, но знала о ней всё получше любого экскурсовода. Потом мы пошлялись по городу, сходили посмотреть на корабли Черноморского флота, пообедали и стали собираться назад. Лурдес наотрез отказалась возвращаться так рано. Она, видите ли, никогда себе этого не простит, если не увидит закат на побережье Черного моря и не налюбуется на вечернее освещение города, о котором так много читала, так много слышала, что ни за что не уедет прямо сейчас—и всё! Мне и ещё двум её подругам пришлось остаться. «Иначе сбежит!»—шепнула одна из них. Вся остальная группа отправилась в Алушту на уже знакомом автобусе с контролёром-жандармом. Мы же забрели в какое-то кафе и наткнулись там на выставку-дегустацию крымских вин. К нашему столику приблизился мужчина-лектор и предложил пригубить несколько разных сортов этих замечательных терпких вин, что мы с готовностью исполнили. А он с увлечением, в течение часа, а то и больше, рассказывал нам о технологии выращивания винограда для изготовления оных. Уж не знаю, что там на Лурдес подействовало—музыка, почти таинственный полумрак или мелодичный мужской голос—но наклюкалась она вдрызг и напрочь забыла о закате, вечернем освещении, истории и даже географии. Обе её подруги тоже проявили себя активно в экскурсе по виноградарству Крыма. Начали даже петь по-русски при выходе из кафе. Надо было везти эту контору домой и укладывать спать. Я остановил частное такси. Шофер отказывался брать четырёх пассажиров, ссылаясь на ДПС у въезда в город и неизбежный штраф, а то и похуже. Пришлось применить новую экономическую политику в виде двойного тарифа и уложить перьеобразную Лурдес плашмя на колени подруг для сокрытия факта нарушения. Так и доехали. Лурдес всю дорогу проспала, безмятежно улыбаясь во сне.

Выпускной экзамен я у неё принял, что называется, «по блату». Там и «тройку» ставить нельзя было, только кол, большущий такой, жирный. Я поставил «отлично» и честно расписался в официальном документе, подтверждающем получение диплома. Лурдес притащила бутылку красного сухого вина и пару килограммов каких-то там знаменитых арагонских пирожных. Погудели на славу прямо у меня в кабинете, и она, вся разморенная от счастья, полетела домой рассказывать маме и папе о своей победе над великим и могучим.

Из школы меня уволили. Не за это, за другое. У меня не было испанского гражданства, а должность государственная, официальная. Извините-подвиньтесь, в общем. Не суть. Я помаялся пару месяцев, потом открыл переводческую фирму и взял себе в секретарши Лурдес. Обучил пользованию компьютером и свалил на неё всю бухгалтерскую работу.

Однажды ко мне в гости приехал Пит. Вообще-то, зовут его Петя. Это мой закадычный приятель. Пит—потому что буквально сыплет английскими словами и выражениями, общаясь на любом из пяти известных ему языков. И сейчас он не на испанском разговаривал, а изъяснялся на спанинглише —смеси английского и испанского. Такой вот персонаж. Его любимые книги—«Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Знали мы друг друга ещё со студенческих времён, и в Сарагосу сорвались почти вместе: он чуть позже приехал. Прирождённый коммерсант, Петя быстро развернулся на просторах прибрежной Испании и крутил в Марбелье то ли игровой бизнес, то ли какой-то другой, связанный с недвижимостью или инвестициями, я точно не помню. Что я точно знаю, так это то, что жить без женщин он не мог. Бывают такие мужчины, которым крайне необходимы спутницы ежеминутно и повсеместно. Иначе они существовать не способны, им воздуха не хватает, они чахнут и увядают, если рядом нет фемины. Пит был ярким представителем данной мужской породы. Именно так он и представлялся дамам. Приехал на сутки, всего лишь. Днём занимался своими делами, махинациями, короче. Ну а вечерком пожаловал ко мне. Высокий, стройный, в длинном кожаном пальто, с красным шарфом на шее, благоухающий дорогим французским парфюмом, он стоял в дверном проеме офиса и лыбился во всю свою красивую харю, поглядывая на открывшую ему Лурдес.

—Гуд морнинг, бонжур и здрасьте, очаровательная мадмуазель!

—Привет,—промямлила растерявшаяся девушка.

—Не робейте, богиня, я не страшный. Я любвеобильный. Разрешите представиться: Пит, ваш покорный слуга.

—Лу-урдес,—робко проблеяла она.

—Очень приятно, Лурдес. Сражён вашей красотой. Весьма, весьма! А не отужинать ли нам вместе сегодня? По случаю, так сказать, прекрасного митинга, в смысле знакомства, я хотел сказать, а?

—Только если Влади...

—Кто такой Влади, зачем Влади? Я не хочу знать никакого Влади! Мне вас достаточно, более чем...

—Да хватит уже девушек пугать!—вступился я, выходя ему навстречу.

—Кто таков? Соперник?—не унимался обалдуй, скроив на физиономии притворно-угрожающую мину.

Мы обнялись. Поговорили о том о сём, подхватили вконец одуревшую Лурдес и поехали в «Бостон»—самый дорогой отель в городе, где великий предприниматель изволил остановиться. Посидели, поболтали у него в номере и спустились в ресторан. Нас встретил метрдотель и обратился по форме:

—Чем могу быть полезен, господа?

—Нам бы столик для ужина на троих и самую обаятельную из ваших официанток,— последовал не менее церемонный ответ Пита.

—Конечно, пожалуйста, вот сюда. Прошу вас, сеньорита,— метрдотель галантным жестом пригласил Лурдес пройти первой.

Лурдитас в миг преобразилась. Исчезла застенчивая замухрышка, обалдевшая от гусарского напора Пита, и на сцену явилась светская дама с изящной походкой, грациозными жестами, вся велеречивая и неприступная:

—Благодарю, вы очень любезны,—ответила она и проследовала к столику.

Вскоре подошла официантка, и концерт под руководством дирижёра Пита продолжился. Сначала он долго выспрашивал у Лурдес о её предпочтениях в области кулинарного искусства, вкусах и пожеланиях относительно вечернего приёма пищи, интересовался, к каким винам она особенно благоволит и так далее, и тому подобное. Закончилась вся эта канитель измождённым видом официантки, заказом котлет из оленьего мяса (настоятельная рекомендация Пита), красного вина Ривера дель Дуэро, бельгийского шоколада Jeff de Bruges и французского шампанского Моэт э Шандон.

После двухчасового ужина, назойливых комплиментов Пита и общего смеха от поведанных им же забавных историй из жизни, он попросил сервировать десертный стол в номере.

Это было первое в жизни Пита фиаско на любовной арене. Лурдес просто аккуратненько так его отшила. Раз десять подряд. Я уже завалился спать, устав обозревать обольстительные потуги моего друга. В сонном забытьи почувствовал нежное прикосновение женской руки к моим волосам и услышал стук впопыхах закрываемой двери.

С тех пор с Лурдес стали твориться чудеса. Во-первых, она сделала себе лазерную коррекцию близорукости и рассталась со страшенными очками в роговой оправе. На свет родилась девушка с огромными зеленовато-коричневыми глазами, которые она старательно училась подкрашивать. Правда, получалось у неё не очень. Я как всегда принялся было отпускать шуточки насчёт шапито и клоунов, и тут, впервые в истории наших дружеских, почти родственных отношений, наткнулся на горькую обиду. Она разозлилась на меня настолько, что выругалась матом. Для меня — это крах. В её глазах, хоть и неумело накрашенных. Я прикусил губу и попросил прощения за неуместную грубость. Не простила. Отдалилась как-то, свернулась в свою улиточную скорлупку и только иногда высовывалась оттуда, чтобы поговорить о делах в фирме или о политике. Это была одна из её любимейших тем. Стопроцентная анархистка с уклоном влево, наивная и твёрдо убежденная в том, что в будущем общество должно отказаться от частной собственности в пользу экономики дарения и неиерархического общества, она часто просто бесила меня своими анархо-коммунистическими идеями. Во-вторых, у неё появился друг. Пепе, которого я взял на работу в фирму. Звали его Хосе, а Пепе—это повсеместно популярное в Испании уменьшительно-ласкательное имя. Он тоже мой бывший ученик, но уроки русского языка я ему давал в частном порядке. Способный малый, прирождённый переводчик, владеющий к тому же ещё и французским, итальянским и английским. Самородок, в общем. Вот с этим сокровищем Лурдес и спуталась. Не знаю, было ли между ними что-нибудь... интимное, но друзьями они стали закадычными. Лурдес смотрела на него, как на олицетворение всех мужских достоинств, защищала от моих нападок и замечаний, следила за своевременностью выплаты жалования, покупала ему всяческие подарки, оберегала и холила, короче. Они много путешествовали вместе по Европе во время отпусков. Я, конечно же, начал ревновать. Не женщину, нет. Подругу, друга женского пола.

Когда со мной произошла беда, усадившая меня в инвалидную коляску, друг вернулся. Лурдес, моя бесценная подруга, часто навещала меня в разных клиниках и госпиталях. Приезжала в другие города и страны, по которым меня носило в поисках выздоровления. Уговорила вернуться в фирму и всячески помогала в работе либо просто была рядом.

Однажды она не вышла на работу, позвонила и сообщила, что её отвезли на скорой помощи в больницу, потому что она не смогла встать с кровати. Диагноз—рак груди.

Моя милая Лурдес, тебя уже нет. Прошёл почти год, остаётся месяц до годовщины твоей смерти. Я часто вижу тебя во сне, продолжаю учить русскому языку, и, ты знаешь!—у тебя стало получаться, ты разговариваешь со мной, читаешь стихи Ахматовой, а я смеюсь...