Изабелла — «… Люблю» — в наследство!

Слабая тень от тусклого фонаря отлетала вместе с одинокими снежинками и мягко ложилась на дверь старого подвала. На нем висел большой замок, такой же старый и ржавый. Наверху справа, прямо над дверью, в трещине в стене, лежал ключ. Его туда положил еще мой дед, который всячески охранял свой подвал от назойливых и любопытных детей. Ключ лежит здесь по сей день, хотя дети давно уже выросли, а замок висит грустный и открытый, его просто забыли убрать.

Поплотнее закутавшись, я легонько толкнула дверь. Она заскрипела всеми нотами, и сразу запахло сыростью. Лампочка в подвале давно перегорела, и пыльный кованый ночник безжизненно торчал из стены. Он будто испугался яркого луча фонаря, весь съежился; черные металлические загогулины вовсю закрутились внутрь, а провод, словно от страха прилип к стене. Луч от фонаря метнулся влево, и я увидела огромный неподъемный секретер — гордость моей бабушки — доставшийся ей от отца. Она перевозила его из отцовского дома сначала к мужу — моему деду, затем, когда родились мама и дядя Лева, его перевезли сюда, к нам на дачу. Потом он плавно перекочевал в подвал. Помню, дед рассказывал, как его заносили. Все соседи сбежались помочь, но поднять его удалось только с помощью палки-рычага, которую откуда-то приволок дед. Когда секретер, наконец, подняли, из него посыпались маленькие ящички-тайнички, которые не были заперты, кое-где поцарапали края, и бабушка потом месяц ворчала, что у деда руки-крюки.

Сейчас он стоял здесь забытый, но гордый, на своих кривых четырех ногах, храня в себе тайны не одного поколения близких мне людей. Несколько ящичков до сих пор, были выдвинуты, словно из них только что взяли что-то ценное, и впопыхах убежали, забыв их захлопнуть. Рука потянулась к ним, и я стала их закрывать. Первый, второй, третий. Четвертый — самый нижний — не поддавался. Я присела на корточки и налегла со всей силой на ящик: он застрял и не поддавался. Может его криво вставили? Я посветила фонариком. Да, действительно, чуть криво. Положив фонарик на секретер, я взяла ящичек обеими руками и потащила на себя. Фонарик покатился и упал, а я, потерявши свет и равновесие, оступилась, больно ударившись виском об висевшие на стене санки, чуть не упала, уцепившись в последний момент обо что-то холодное, стоявшее рядом. Осторожно опустившись на корточки, я нащупала фонарь, но он выскользнул из моих пальцев, луч света метнулся, осветив стоявший рядом газовый баллон и замер. Передо мной, на полу, лежал вытащенный ящик. Пустота секретера обвиняюще чернела внизу. Взяв фонарик и ящик, я попробовала вставить его на место, но он не входил. «Наверное, там что-то застряло», — подумала я и стала светить фонариком в зияющую пустоту. Там, в глубине, лежала шкатулка. Я осторожно протянула рука и взяла ее.

Это была серебряная, почерневшая от времени, с выгравированной на крышке дамой, в широкополой шляпе с зонтом, которая махала вслед уезжающей коляске. Внизу справа была надпись «Елене от … 1887 год».

Открыв крышку, я увидела три свернутых белым тонким кружевом письма и два золотых кольца, с надписью «Елена» на одном и «Роман» на другом. На колечке Елены была камушками вбита буква «Р», а на колечке Романа — «Л».

Письма оказались пустыми, только в последнем письме внизу стояла дата «1887 год» и слово «Люблю…».