santehlit — Искушение

   Внутренний двор городского квартала. Зимний вечер. У подъездов уснули авто, закрытые, поставленные на сигнализацию. За стёклами чёрного джипа огоньки сигарет. Трое его пассажиров и водитель сидят молча. Огоньки сигарет во время затяжек освещают угрюмые сосредоточенные лица. Все они обращены к окнам цокольного этажа ближайшего дома. Оттуда льётся свет и доносится едва уловимый гул работающих станков. Через зарешёченные окна камера оператора легко проникает внутрь просторного помещения. Крутятся, делая свою работу, тестомесы. На столах рассыпана мука. Её мешки складированы штабелем на поддоне у стены. Картонные коробки возле столов полны яичной скорлупы. Люди в белых одеждах снуют в помещении, совершая круг привычных забот. За ними наблюдают двое: один в белой униформе, безлик, другой в роскошном чёрном пальто, круглолиц, голубоглаз, гладко выбрит. Слышны голоса.

Первый:

   — Батюшка будет завтра в семь?

Второй:

   — Да, ровно в семь. Я сам привезу.

Первый:

   — А в восемь наш освящённый хлебушек встретит горожан на прилавках магазинов.

Второй:

   — И сказал Господь: «…. ибо тело моё есть хлеб насущный».

Первый:

   — Святой вы человек, Владимир Ильич, истинно верующий.

Второй:

   — Не лебези, не люблю. Один Спаситель наш достоин похвалы и почитания.

Первый:

   — Воистину, воистину.

Прощаются. Человек в чёрном пальто выходит в дверь.

   Из двери, ведущей в цокольный этаж, выходит человек в чёрном пальто и направляется к стоящему неподалёку «BMW». В чёрном джипе гаснут огоньки сигарет. Разом распахиваются четыре двери авто. Тёмные силуэты бесшумно пересекают пространство отделяющее их от «BMW». Человек в чёрном пальто склоняет голову, вставляя ключ в замок двери своего авто. За его спиной нарастает шум приближающихся шагов. Человек пытается оглянуться. Слышится звук удара. Сдавленный стон. Утоптанный под ногами снег летит ему в лицо. Человек в чёрном пальто падает. Объектив камеры душой покинувшей тело устремляется в звёздное небо.

   Звёздное небо. Камера возвращает нас на землю. Пустырь за городом. На снегу распростёрто тело человека в чёрном пальто. Четыре тёмных силуэта, гулко скрипя снегом, маячат подле. Первый характерным звуком собрал всю мокроту своей носоглотки. Наклонился, плюнул в лицо лежащему.

Первый:

   — Тьфу, собака!

Второй, задрав куртку, пытается расстегнуть штаны. Отходит в сторону.

Первый:

   — Куда ты?

Второй:

   — Побрызгать.

Первый:

   — Так вот он — писсуар. Ну-ка, ребятки.

Три струи бьют в грудь лежащего человека, окропляют лицо.

В лоб ему упирается длинный ствол пистолета с глушителем.

Третий:

   — Кончаем, шеф?

Второй (из темноты):

   — Пошли вон! Брысь! Вот я вас.

Слышен лязг передёргиваемого затвора пистолета.

Первый:

   — Что там у тебя?

Второй:

   — Собаки, дикие какие-то …. Кыш! Щас перестреляю.

Первый:

   — Не вздумай палить. Дикие, говоришь? Поехали, ребята!

Третий:

   — А с этим?

Первый:

   — Псы подметут.

Слышен скрип снега удаляющихся шагов.

   Распростёртое на снегу тело. В объективе показывается отвратительная, похожая на гиену, собачья голова. Она принюхивается и, теряя с клыков слюну, шаг за шагом, осторожно подбирается к человеку, лежащему на снегу. Вот её пасть в сантиметре от неподвижного лица. Вздыбленная шерсть её трясущегося тела закрывает от зрителя тело несчастного. Камера избирает другую позицию — она круто взмывает вверх и с высоты десяти метров фиксирует разыгравшуюся трагедию. Вокруг неподвижного тела, чернеющего на снегу, собралось десятка два бродячих псов. Через мгновение, словно по команде, они бросаются на несчастного. Место, где лежал человек, превращается в одно тёмное пульсирующее пятно. Слышны рычание и визг дерущихся собак.

   В морозном воздухе, будто от искорки-звезды, родился тонкий лучик. Вот он пронзил чёрное небо. Упёрся в земную поверхность. Попрыгал на снеговых барханах. Достиг пирующих собак. Замер. И начал расти в объёме. Вот он уже столб прожектора. От него по окрестности разливается зелёно-матовый свет. Камера сверху приближает нас к скопищу собак. Ближе-ближе. Псы, поджав хвосты, с визгом разбегаются прочь. Камера, скользнув по одежде, в ремки изодранной, открывает лицо несчастного человека. Одна щека разорвана собачьим укусом и кровоточит. Рука сгибается в локте — человек пытается прикрыть ладонью порванную щёку. У него не хватает двух средних пальцев. Их остатки на ладони кровоточат. Раздаётся слабый стон.

   То же место год спустя. На пустыре красуется рубленная в венец церковь. Медово желтеют деревянные стены. Сусальным золотом сверкают на солнце многочисленные маковки, увенчанные крестами. Изящная колокольня. Широкий двор. За двором толпятся авто. От них и мимо них идут люди. Пересекают двор. Крестятся и кланяются у высокого крыльца. Поднявшись по ступеням, крестятся и кланяются у входа в церковь. Проходят. Чуть в сторонке от крыльца наблюдают эту картину двое. Один в чёрной до пят сутане, в клобуке. Массивный серебряный крест с цепью на груди. Золотой крестик на клобуке. Второй с ликом святого — ярко-чёрная борода на круглом лице и пронзительной голубизны глаза — одет в роскошное чёрное пальто. На голове папаха, как клобук священника. Неспешно переговариваются.

Батюшка:

   — Вот вам и часовенка на пустыре, Владимир Ильич. Идёт народ. С каждым днём всё большим числом. Пора в епархии ставить вопрос об организации прихода.

Владимир Ильич:

   — Да-а. Кто бы мог подумать.

Батюшка:

   — Уверовал народ в Божью благодать, и ваше чудесное спасение тому подтверждение.

Владимир Ильич:

   — Да уж, воистину чудо.

Он выставил перед собой облачённую в перчатку ладонь, пошевелил пальцами. Два средних были пусты и остались неподвижны.

   Один из прихожан, наложив щепотью крестное знамение и отвесив поклон Божьему храму, не взошёл на крыльцо, а миновал его. Направил стопы свои к священнику и его собеседнику. Был он хром и узок лицом. Длинные его руки болтались не в такт шагов. Тонкие губы большого рта плохо скрывали длинные и редкие зубы, которых владелец их стеснялся и потому, улыбаясь, прикрывал узкой ладонью низ лица.

   — Петраков, — представился он, склонив голову в сторону батюшки, и попытался щёлкнуть каблуками, оборотившись к его собеседнику.

Батюшка, ответив на поклон:

   — Пора службу начинать.

Он удалился.

Петраков:

   — Владимир Ильич, одну минуточку. Имею до вас конфиденциальный разговор. Важности абсолютной.

Владимир Ильич:

   — К сожалению, выбрали не самый подходящий момент для серьёзных разговоров. Извините.

Собирается уйти.

Петраков:

   — Владимир Ильич. Вы на службу? А потом будете принимать страждущих? И раздавать подарки?

Владимир Ильич удивлённо, останавливаясь:

   — Кто вам сказал?

Петраков:

   — Нетрудно догадаться. Сегодня годовщина вашего чудесного возвращения с того света. И народ валит — более с верой в вашу щедрость, чем в спасение души.

Владимир Ильич, нахмурившись:

   — Не богохульствуйте. Не люблю.

Удаляется.

Петраков ему в спину:

   — Я встану в очередь за вашими милостями.

   Церковь. Владимир Ильич прислуживает батюшке. Отдельно от молящихся, вдоль стены стоит женщина и шестеро ребятишек-погодков. Это семейство Владимира Ильича. Проповедь заканчивается молитвой.

Батюшка:

   — Отныне, присно и во веки веков, аминь!

Зал:

   — Аминь.

Батюшка обходит с кадилом молящихся. Они истово крестятся и кланяются. Батюшка возвращается к алтарю. Берёт в руки серебряный крест. Владимир Ильич с дароносицей становится рядом и чуть сзади. Молящиеся по одному подходят к батюшке, целуют крест, получают благословение и кладут на поднос в руках Владимира Ильича дары — деньги разного достоинства: от монет до мятых купюр. После этого солидные прихожане покидают своды церкви. Остаются люди попроще. Они толпятся в центре молельного зала, по одному в очерёдности подходят к столику и присаживаются на табурет. Стол установлен в углу зала, возле двери, ведущей в подсобное помещение. За ним заседает Владимир Ильич. За его спиной вдоль стены всё тою же шеренгой стоит его семейство. У жены в руках дипломат. По знаку мужа женщина подходит к столу, склонившись, открывает дипломат. Владимир Ильич достаёт из него стопку денежных купюр, отсчитывает нужную сумму и кладёт перед просителем. Жена с поклоном закрывает дипломат и возвращается на своё место у стены. Деньги исчезают в карманах страждущих. Процесс идёт неторопливо. Маются ждущие своей очереди.    Уходят осчастливленные. Очередной проситель, путаясь в слезах и словах, начинает свой рассказ. Петраков терпеливо ждёт и подходит последним. Некоторое время они молча созерцают друг друга.

Владимир Ильич:

   — Ну?

Петраков:

   — Вам не придётся открывать свой дипломат, Владимир Ильич. Потому что, если вы внемлите моей просьбе, деньги вам понадобятся более чем мне. Потому, что пойдут они на благое дело. А, как известно, рука дающего не должна скудеть.

Владимир Ильич:

   — Чего вы хотите?

Петраков:

   — Я пришёл просить за весь город. За город, который стонет и изнывает от произвола чиновников, от жадности буржуйского сословия, от разгула преступности, которую превратили в бизнес и греют на ней руки люди, поставленные законом оберегать наши покой и благоденствие. Владимир Ильич, вы дали несчастным деньги и успокоили свою совесть? Не верю. Вы умный человек, и сами понимаете, что половина их банально пропьёт. У другой половины их выманят корыстные чиновники, бесчестные родственники. Никому не будет пользы от вашей подачки. Люди унесут от вас вашу доброту, частичку вашего сердца. Этого достаточно для укрепления веры и духа, но так мало, чтобы пятнышек жира плавающих в пустой похлёбке стало чуть больше.

Владимир Ильич:

   — Что же вы от меня хотите?

Петраков:

   — Владимир Ильич, вы — добрый человек. И доброта ваша не показушная, не пиарная, если хотите. Потому что вы ничего не ищите себе взамен. И народ это знает. И за это народ вас любит.

Владимир Ильич:

   — Так что вы от меня хотите — в толк я не возьму.

Петраков:

   — Неужто? Неужто вам никогда и в голову не приходило раз и навсегда избавить этих людей от страданий. Накормить голодных, обогреть сирых, утолить страждущих.

Владимир Ильич:

   — Это…. Это скорее задача Всевышнего. Мы делаем добрые дела в меру наших скромных возможностей.

Петраков:

   — А никто и не пытается вменить вам обязанности Господа нашего Бога. Станьте его представителем в городе. Возьмите власть в свои руки — обуздайте чиновников, усмирите преступников, устыдите буржуев. Встаньте на защиту простого народа.

Владимир Ильич:

   — Вы предлагаете глупость. Я никогда не занимался политикой.

Петраков:

   — Не боги горшки обжигают. В каком институте управления учился наш нынешний градоначальник? Сел и сидит. Шестнадцатый год в одном кресле. Как при коммунистах начал, так и правит городом, как своим огородом. Посмотрите, рожу-то отъел — щёки со спины видны.

Владимир Ильич:

   — Дело не только в нём. Там всё окружение коррумпировано.

Петраков:

   — Рыба с головы гниёт. Возглавьте нас, и вы увидите, что есть ещё в массе народной и ум, и преданность, и совесть. Как правило, это люди скромные и не выпячиваются. Но если найдётся кто, да громко крикнет: «Эй вы, гой еси, хлопцы честные да порядочные, а не послужите ли Святой Руси матушке?!» И соберётся у вас команда, которой под силу не то что горы — весь город перевернуть. И исполнить все заветы Христовы — накормить, обогреть, утешить. Ибо нет на земле счастья большего, чем служение народу.

Владимир Ильич:

   — Мне надо подумать. По крайней мере, на вас я могу рассчитывать?

Петраков:

   — На меня вы можете рассчитывать прямо сейчас.

   Автобусная остановка. Рядом киоск «Роспечать». Толпится народ. Судачит.

   — «N-ская правда» есть? Нет? А бывает? Читал?

   — А что тебе с этой «правды»?

   — Ну, не скажи. В прошлом номере главу нашего городского так отчихвостили — любо-дорого почитать.

   — А что, что пишут-то?

   — С кабанчиком его сравнивают — зажрался. А ещё с вшой.

   — Ну, с кабанчиком-то понятно — вон какую рюшку отъел. А с вошкой-то почему?

   — Кровушку людскую пьёт потому что, и по инициалам подходит — Владимир Шакирович Акулов.

   — Молодец этот Петраков — чешет правду-матку в глаза, ничего не боится.

   — А кто газетку-то финансирует?

   — Ну, уж не Акулов, это точно. Видать нашлись люди, кому он поперёк горла стал.

   — Паны дерутся, у холопов чубы трещат.

   — Не-ет. Пора Шакирычу на пенсию — хватит, наворовал столько, что и внукам не проесть.

   — Вот-вот, под суд его, а не на пенсию.

   — Слушь, народ, анекдот. В одной стране или, скажем, городе правитель помер. Народ ликует. Цветами балконы украсили, тарантеллу на площади танцует. Бабка дряхлая сидит, слезами уливается.

   — Ты что, старая, из ума выжила — нашла о ком плакать.

   — И-и-и, молодёжь вы неразумная. Я столько лет живу на свете и точно знаю, что каждый следующий правитель бывает всегда хуже предыдущего.

Слышны жидкие смешки.

   — А верно бабка-то заметила. И нам подумать следует. Новый-то придёт, пока карманы набьёт — четыре года от него пользы не жди: один убыток. Может, только на второй срок работать будет, если честный человек.

   — Честный человек в политику не лезет, власти не домогается.

   — Тоже верно. Сталина бы вернуть. В его времена только начальство и сажали.

   — И стреляли.

   — И надо стрелять. Выбрали на срок, а прошёл — к стенке. Стреляй — не промахнёшься в негодяя.

Подходит автобус. Народ, продолжая диспут, проходит в распахнутые двери.

   Избирательный штаб кандидата на должность Главы города N-ска Гаруды Владимира Ильича. Глубокая ночь. Прощаются и уходят активисты, добровольные агитаторы. В помещении остаются двое. Гора сидит в своём кресле. Перед ним светится экран монитора. Петраков сидит на одном из столов. Сидит, по-турецки скрестив ноги. Вид его — унылая физиономия, печально опущенные плечи — свидетельствуют о смертельной усталости. Владимир Ильич в сердцах отворачивает экран монитора.

Гаруда:

   — Чёрт! Хуже нет — ждать и догонять!

Петраков, лукаво:

   — Не к месту будь помянут.

Гаруда:

   — Все эти тараканьи бега, называемые предвыборным марафоном, ничего не дают ни сердцу, ни уму, только душу иссушают.

Петраков:

   — Теперь всё позади. Ещё одна ночь, ещё один день — и принимай, Ильич, поздравления.

Гаруда:

   — Ты уверен?

Петраков:

   — На все сто.

Гаруда:

   — На чём основана твоя уверенность?

Петраков:

   — Простой логический расчёт. Трудовой народ устал от Акулова. По крайней мере, от смены власти он ничего не теряет. Деловым — хоть кто у власти, лишь бы не коммунисты. Чиновники? О, эта среда самая коварная. Наивен Акулов, если верит своему ближайшему окружению. Вот эти-то, как не странным может показаться, ненавидят его более других и жаждут его скорейшего падения. Пусть им будет плохо после выборов, но ему-то будет ещё хуже. Такова суть, природа человеческая.

Гаруда:

   — Да ты философ.

Петраков:

   — Я политик, Ильич. А политика — это наука, вобравшая в себя все прочие гуманитарные достижения ума человеческого ….

Гаруда, прерывая его:

   — Если наши хлопоты не напрасны, мне в ближайшие годы политики не пригодятся, а более нужны будут специалисты экономики, юриспруденции, административного управления и социальных служб.

Петраков, хмыкнув:

   — На отставку намекаешь?

Гаруда:

   — Всем найдётся работа — было бы желание. И тебе найдётся.

Петраков:

   — А вот послушай-ка моего глупого ума советы. Если, конечно, мы выиграем завтра выборы.

Гаруда, устраиваясь поудобней в кресле:

   — Ну-ну.

Петраков:

   — Возьмём нашу ГРЭС. Тридцать пять миллионов киловатт часов электроэнергии в год. Помножим на тариф и получим колоссальную оборотную сумму. Я подчёркиваю — колоссальную. На фоне её те крохи, что отщипывает ГРЭС за теплую воду для города, просто смехотворны. Просто несерьёзны в бюджете ГРЭС, но не города. Для города — тяжкое бремя. Энергетики даже не всю нагретую воду направляют в теплосети, большую её часть сбрасывают в водохранилище. Так что же мы здесь имеем?

Гаруда, заинтригованный:

   — Да, что имеем?

Петраков:

   — Чрезмерную амбициозность руководства ГРЭС: а как же — градообразующее предприятие. И неспособность администрации Акулова договориться о предоставлении льгот хотя бы бюджетным объектам соцкультбыта. Баню взять, к примеру, городскую….

Гаруда заёрзал в своём кресле:

   — Ну-ну.

Петраков:

   — Говорю, баню взять к примеру. Заведение заведомо убыточное, но необходимое. В своё время электростанция рада была от него избавиться, передавая на баланс горкомхоза. Почему бы в тот момент не договориться, о бесплатной подаче горячей воды, которую станция всё равно бездарно сбрасывает в водоём? Уж баня-то всем нужна — энергетик ты или учитель.

Гаруда:

   — Верно. И сейчас не поздно, и очень даже злободневно. Вот с таких реформ начинается укрепление бюджета.

Петраков:

   — Кстати, о реформах. За что Акулова превозносят на всю область? Учиться едут, опыт передовой перенимать? За реформу в ЖКХ. А какая к чёрту реформа, Ильич! Я тебе скажу: зажрался Кабанчик наш, лень ему стало работать, вот и напридумывал — наплодил частных коммунально-ремонтных предприятий. Те меж собой грызутся, а как они обывателя обдирают — никому нет дела. Акулов устранился — пустил на самотёк: грабьте граждан, богатейте сами. Тьфу!

Гаруда:

   — Это ты верно сказал. Безобразия в коммуналке первым делом следует пресечь.

Петраков:

   — Ну, вот, а ты мне отставку прочил.

Гаруда:

   — Да нет, это ты зря. Поработаем. Завари-ка кофе. И ночь кончается, и спать не хочется.

   Яркий солнечный день.

   Жидкий строй старушек на площади перед администрацией машут флажками и скандируют:

   — Га-ру-да! Га-ру-да! Га-ру-да!

   Чьи-то руки скручивают отвёрткой шурупы крепления таблички «Глава администрации Акулов Владимир Шакирович». К стене прислонена другая: «Глава администрации Гаруда Владимир Ильич».

   Чьи-то руки убирают со стены в кабинете портрет Путина. Вешается картина «Георгий Победоносец, поражающий дракона».

   Приёмная Генерального директора N-ской ГРЭС.

   Телефонный звонок. Щелчок селектора.

Голос секретарши:

   — Владимир Натанович, вас хочет видеть новый Глава города.

Ответ по селекторной связи:

   — Хочет видеть — пусть приезжает.

   Общественная баня. По пустым и гулким помещениям ходят трое — Гаруда В.И, глава городской администрации, Хлып С.Б., его первый заместитель, Селим Перхани, гражданин Ирана, предприниматель.

Гаруда:

   — Я так понимаю: каждое новое дело начинается с ломки, перестройки старого. И здесь вам все карты в руки. Воды горячей с ГРЭС не будет, поэтому вопросы отопления, водоснабжения и организации парилки необходимо решать на принципиально новых и — я надеюсь — передовых технологиях.

Перхани, кивая головой:

   — Так, так.

Гаруда:

   — Все организационные вопросы решайте с моим замом. Знакомы? Рекомендую — Сергей Борисович Хлып.

Перхани, кивая головой:

   — Так, так.

Гаруда:

   — Ты что молчишь, Сергей Борисович? Скажи хоть слово.

Хлып:

   — Я ещё не увидел проекта реконструкции бани. А также сметной документации. Когда вы их предоставите?

Перхани, кивая головой:

   — Так, так.

Хлып, пожав плечами, смотрит вслед уходящему шефу.

   Приёмная главы городской администрации.

   На стульях посетителей сидят двое — женщина лет пятидесяти и её тридцатилетний сын.

Секретарша:

   — Входите.

Женщина встаёт, бросает на сына ободряющий взгляд. Взгляд молодого человека на секретаршу вызывает сомнения в его умственной полноценности.

В кабинете.

Женщина сквозь слёзы и рыдания:

   — Мальчик инвалид от рождения. Но разве на его пособие можно прожить? Помогите, Владимир Ильич. Христа ради.

Гаруда:

   — Чем может заниматься ваш сын?

Женщина:

   — У него недоразвиты конечности, но он разбирается в компьютерах.

Гаруда:

   — В компьютерах? Это хорошо. В городе будет организована служба единого заказчика для управления всеми структурами ЖКХ. Мы его туда определим. Не возражаете?

Женщина порывается приложиться к руке градоначальника.

Гаруда:

   — Ну-ну, будет вам.

Женщина видит на стене изображение Георгия Победоносца, истово крестится и выходит.

   Городская площадь перед зданием Администрации. В шикарный двухэтажный автобус проходят старушки. Владимир Ильич подаёт руку, помогая им подняться на ступеньку. В вестибюле второго этажа здания курят и наблюдают эту картину три женщины — сотрудницы Администрации.

Первая:

   — Опять на богомолье божьи одуванчики.

Вторая:

   — Святой человек Владимир Ильич.

Третья:

   — Да пусть едет. Нам спокойней.

   Кабинет Главы администрации города N-ска.

Владимир Ильич степенно восседает в своём кресле. Его первый зам Сергей Борисович, возбуждён и суетлив.

Хлып:

   — Владимир Ильич, есть такая идея. Посмотрите.

Из тубуса достает лист ватмана, разворачивает его перед Главой.

Гаруда:

   — Что это?

Хлып:

   — Это проект коттеджного посёлка «Олимпийский». Наш восьмой квартал.

Гаруда:

   — Восьмой квартал?

Хлып:

   — Да, тот участок, который мы купили у селян под жилое строительство. Моё предложение — разместить там образцово-показательный посёлок. Покруче «газпромовского».

Гаруда с улыбкой цитирует Высоцкого:

   — «Где деньги, Зин?»

Хлып:

   — В том-то и соль всей задумки. Министр строительного департамента областного правительства намекнул: нужна идея. Идея, под которой мог бы подписаться сам губернатор. Вот она, идея! (он встряхивает ватман). Двухквартирные двухэтажные дома коттеджного типа с полной коммунальной автономией. Каждый выполнен по индивидуальному проекту, с применением самых современных материалов и технологий.

Гаруда:

   — И сколько это удовольствие будет стоить?

Хлып:

   — Миллионов десять.

Гаруда, усмехаясь:

   — Ну, я, может, и куплю, а ты?

Хлып:

   — В рассрочку и я осилю. Но дело не в этом. Когда губернатор подпишется под проектом, в нём будет освоено миллиарда полтора рублей. Представляете, какая эта динамика развитию региона. Кирпичные заводы, заводы ЖБИ, строительные организации получат объёмный заказ, стабильное финансирование. Возникнет цепная реакция, которая создаст новые рабочие места, рост зарплаты и, как следствие, рост благосостояния всего населения. А доступность…. Это ещё один стимул развития ипотеки в городе. Это сейчас модно. Это отслеживают в Москве, за это поощряют и наказывают.

Гаруда, холодновато:

   — Ты в Москву собрался?

Хлып:

   — Нет, но хочу побороться за Правительственный гранд в ипотечном строительстве. Эти деньги не будут лишними казне.

Гаруда, меняя тон:

   — Но нужен толчок?

Хлып:

   — Да. Нужен первый шаг в страну изобилия и благоденствия.

Гаруда:

   — Кредит?

Хлып:

   — Да.

Гаруда:

   — Сколько?

Хлып:

   — Миллионов сто. Мы создадим фирму с функциями «стройзаказчика». На неё оформим кредит под гарантии Администрации.

Гаруда:

   — Авантюрой припахивает.

Хлып:

   — Владимир Ильич, едем в область, в строительный департамент. Может, его министр, Серов, развеет ваши сомнения.

Гаруда:

   — А почему «Олимпийский»?

Хлып:

   — Мода. Веление времени, если хотите.

Гаруда:

   — Дай подумать.

Сергей Борисович взял проект со стола, развернул его на стене у окна. Бросил взгляд за окно, потом любовный на чертёж.

Хлып, воодушевлённо:

   — Пройдёт только год, Владимир Ильич, и вы не узнаете нашего города!

Камера фиксирует настенный календарь на 2007 год.

Камера фиксирует настенный календарь на 2008 год.

Владимир Ильич Гаруда сидит в кресле за своим столом. Изучает бумаги. Нажимает кнопку селектора.

Гаруда:

   — Вера Васильевна, Хлыпа ко мне.

Входит Сергей Борисович.

Гаруда, поднимая со стола документ:

   — Знаешь, что это? Это постановление арбитражного суда о выплате N-ской ГРЭС пятидесяти миллионов. А неделей раньше мне принесли такое же о выплате тридцати пяти миллионов предприятиям коммунальной сферы. У нас что, херовый адвокат?

Хлып:

   — Нет. Думаю, что требование оппонентов имеют законное основание.

Гаруда, скривившись:

   — Оппонентов? Знаешь, кто выступил истцом по коммунальному делу? Городское собрание! Законодательная власть пошла войной на исполнительную. Где это видано? Что молчишь?

Хлып:

   — Предприниматели отчаялись получить деньги от службы «Единого заказчика» и обратились в городское собрание.

Гаруда:

   — Да ты, Сергей Борисович, на чьей стороне?

Хлып:

   — Был и остаюсь на стороне Закона.

Гаруда:

   — Вот как! Открой-ка окно, законник ты наш. Что видишь?

В открытое окно влетает нестройный хор голосов:

   — Ба-ню! Ба-ню! Ба-ню!

На площади перед администрацией жидкий строй граждан с плакатами: «Долой Гаруду!», «Гаруду к ответу!». Сергей Борисович закрывает окно.

Гаруда:

   — Ты курируешь объект? Год прошёл — почему не пущен?

Хлып:

   — Владимир Ильич, этот сарацин баню сильно потеснил. На основных площадях у него — бар, сауна, бильярдная.

Гаруда:

   — И что? Помылся — отдохнул. Что плохого-то?

Хлып:

   — Не думаю, что горожанам эти удовольствия доступны и нужны.

Гаруда:

   — А, по-твоему, на что он должен содержать предприятие? На выручку от билетов в баню? Может, сам возьмёшься и покажешь, как это делается.

Хлып:

   — Это не сауна, это вертеп разврата. Вы были там?

Гаруда:

   — А что, она уже работает?

Хлып:

   — Слава Богу, нет! Я остановил реконструкцию объекта и потребовал от Перхани убрать похабную тематику из интерьера. А он скрылся, и носа не кажет. Ещё с осени. Объект оказался в буквальном смысле заморожен — полопались водопроводные трубы.

Гаруда:

   — А не хочешь ли ты стать святее самого Спасителя?

Хлып:

   — Владимир Ильич, я — атеист, но не приемлю грехопадения во всех его проявлениях. Так меня воспитали.

Гаруда, двусмысленно:

   — Достойно воспитали. Хорошо. Что с проектом «Олимпийский»?

Хлып:

   — Проект заморожен. Никто не мог предвидеть стремительный уход губернатора и полную смену кабинета правительства. Форс мажор!

Гаруда:

   — И во сколько нам обойдётся этот мажор?

Хлып:

   — Восемьдесят миллионов.

Гаруда:

   — Что?! Восемьдесят миллионов рублей, зарытых в землю?

Хлып:

   — Мы заложили шестнадцать коробок, подвели дорогу, коммуникации.

Гаруда:

   — Да иди ты в жопу со своими коммуникациями! Скажи лучше, как думаешь выкручиваться?

Хлып:

   — Если новый губернатор не поддержит проект, попробовать продать объекты с молотка в нынешнем состоянии.

Гаруда:

   — Тебя бы этим молотком. Слушай, Сергей Борисович, если ты повесишь кредит «Олимпийского» на городскую казну, я тебя выгоню. Нет, я тебя посажу. Иди, суши сухари. Всё.

Хлып уходит.

Гаруда в селектор:

   — Вера Васильевна, машину к подъезду.

Голос секретарши:

   — Владимир Ильич, там эти, митингующие.

Гаруда:

   — Ах, да! Машину к чёрному входу.

Гаснет свет.

Гаруда:

   — Вера Васильевна!

В полумраке открывается дверь в приёмную.

Секретарша:

   — Простите, Владимир Ильич, забыла предупредить. Звонили с энергосбыта, предупреждали об отключении.

Гаруда:

   — За неуплату?

Секретарша:

   — Да, все муниципальные объекты. Машина во дворе, Владимир Ильич.

Гаруда:

   — Хорошо. Спасибо. Идите домой.

Подходит к окну. Всматривается в вечерний город. Подступающая темнота зажигает витрины магазинов. Не светят уличные фонари.

   Стемнело. Освещая путь фонариками, перешагивая через строительный мусор, Владимир Ильич и его водитель Гена осматривают помещение бани.

Гена:

   — Это мужское отделение.

Луч фонаря выхватывает из темноты проплешины штукатурки, ржавые трубы и тазы на лавках, тенёта в углах.

Гаруда:

   — Да здесь же ничего не сделано. Даже не приступали.

Гена:

   — Сюда просто мусор сваливали.

Гаруда:

   — Пойдем, глянем, откуда сей мусор.

В свете фонарей сверкают самоцветы орнамента стен. Под ногами мозаичный пол. Белеет мрамором пустой бассейн. Тут и там силуэты грудастых девиц в эротичных позах. Это статуи.

Гена:

   — Не узнать. Здесь раньше были: женское отделение, буфет, парикмахерская, касса. Всё сметено основным инстинктом. Хе-хе….

Гаруда:

   — Тебе нравится?

Гена:

   — Сходил бы по пьянке, но с женой — ни-ни.

Гаруда:

   — Понятно, почему Хлып удила закусил. А денег-то сколько вбухано! Боже милосердный!

Гена:

   — Да-а, теперь этого черножопика за просто так отсюда не вытуришь. Отступные потребует.

Гаруда, качая головой:

   — Боже мой, Боже мой. Никому ничего нельзя доверить. Везде глаз да глаз нужен. Да как же разорваться-то?

Идут тёмным двором к машине. В окнах одного строения мелькают свечные огоньки.

Гаруда:

   — Что за чертовщина!

Они сворачивают и идут к зданию, у двери которого красуется вывеска «Учреждение по управлению жилищно-коммунальным хозяйством города N-ска».

   В коридоре темно. Неяркие блики света проникают из двух комнат. В первой толпа пьяных мужчин и женщин танцуют, под звук автомагнитолы, кривляясь в неровном свете двух свечей и аккумуляторной лампочки. В другой накрыт стол. Луч фонаря обнаружил тарелки со свежими овощами, пельменями, севрюжиной, икрой, балыками и прочими деликатесами. Соседствуют коньяк, водка, вина. За столом двое. Лубянская Надежда Павловна, руководитель учреждения, и молодой, подвыпивший человек, в котором не трудно признать инвалида из приёмной. Лубянская, отяжелев от поглощенного, откинулась спиной на стену. Инвалид, по той же причине, откинулся спиной на женщину, вороша её груди своим затылком.

Лубянская:

   — Саш, ну, перестань.

Инвалид:

   — Мама, ничего не бойся. Папа сел на трон — мы теперь весь город имеем.

Луч фонаря упирается ему в лицо.

Гаруда:

   — Что здесь происходит?

Лубянская:

   — Ой, кто это?

Инвалид:

   — Опа-на! Опоздавшие. Штрафничку, штрафничку по лафитничку.

Он пытается достать со стола рюмку и бутылку.

Гаруда:

   — Я хочу знать, что здесь происходит.

Лубянская:

   — День рождения коллеги отмечаем.

Инвалид:

   — Да разве ж это день рождения? Вот раньше бывало…. А теперь…. Спросите у меня: где лучшие шашлыки в городе, и я вам скажу. Потому что все объездил, везде отведал. Потому что время было такое. А сейчас что? Тьфу, ничего! За весь день денег в кассу сдано — на стол накрыть не хватает. Обмельчал народишко.    

Гаруда:

   — Да вы тут что, казённые деньги пропиваете?!

Инвалид:

   — Профсоюз пожертвовал. И орать тут нечего. А то можно легко и запросто в хавальник схлопотать.

Инвалид Саша потянулся к Владимиру Ильичу исполнить свою угрозу. Но Гена опередил его. В полумраке слышен короткий звук удара и грохот падающего тела.

Гаруда, поймав Гену за руку:

   — Не трогай его — он инвалид. Уходим, Гена.

Они миновали тёмный коридор, когда за их спиной раздался крик: «Наших бьют!», и топот множества ног.

   Машина городского Главы мчит ночной улицей. Тихо падают, кружась, крупные хлопья снега. Сверкают огнями витрины магазинов, вывески баров. У дверей ночного клуба «Склеп» курят трое: двое мужчин и женщина. Они без верхней одежды. О чём-то спорят, жестикулируя. Женщина со словами: «Да пошли вы!» отталкивает мужчин и выскакивает на проезжую часть. Гена жмёт по тормозам. Машину заносит. Она почти остановилась и в этот момент сбивает женщину. Двое мужчин — свидетели ДТП — скрываются. Из авто выскакивают Владимир Ильич и Гена. Женщину поднимают, отряхивают от снега.

Гаруда:

   — С вами всё в порядке?

Гена:

   — Откуда ты, кукла, нарисовалась?

Женщина:

   — Ой, мальчики, пойдемте, потанцуем.

Гаруда:

   — Вы простынете, где ваша шубка?

Раздевается и накидывает на плечи женщины своё пальто. Она в нём утопает.

Гаруда:

   — Идёмте я вас провожу. Гена, подожди меня в машине.

Владимир Ильич, приобняв женщину, уводит её в «Склеп».

   Ночной клуб «Склеп». Интерьер напоминает одновременно тихое сельское кладбище и самые жуткие кадры кинофильма «Вий». В полумраке зала пьют, курят, беседуют десятка три посетителей. На невысокой сцене солист с гитарой сидит на стуле. Он берёт аккорды и поёт печально:

    — Мы лежим с тобой в маленьком гробике, ты мослами прижалась ко мне.

       Череп твой аккуратно обглоданный улыбается ласково мне.

       Ты прижалась холодною косточкой и лизнула меня в черепок.

       Разобрать этот гробик по досточкам и на воле попрыгать чуток.

       Но у смерти законы суровые — тяжела гробовая доска.

       Не поднять эту доску дубовую, забирается в кости тоска.

Солист резко встаёт, стул падает. Визг и вопли заполняют зал. На сцену выбегают три девицы в купальниках, разрисованные люминесцентной краской в скелеты. Зал приходит в движение и присоединяется к вакханалии, танцуя меж столами.

Солист поёт в совсем другой тональности:

   — А путь до кладбища далёк, шла я вдоль и поперёк.

    Вдруг из гроба вылезает полусгнивший паренёк.

    Вот меня он увидал и по полю поскакал,

    На скамейке у могилы он меня поцеловал.

    А в этом деле не беда, что повылазили глаза,

    Восемь рёбер не хватает и всего одна нога…..

Владимир Ильич и сбитая авто женщина сидят за столиком. Она жеманится и кутается в его пальто.

Женщина:

   — Мужчина, угостите меня коньячком. А то я простыну.

Гаруда делает знак. Бармен подходит, склоняется к нему, так как вопли зала заглушают речь. Кивнув, бармен удаляется. С рюмкой на подносе он вновь появляется из-за стойки. Из-за портьер выходит хозяин заведения. В руке у него плоская бутылка с коньяком. Он жестом отправляет бармена за стойку. Садится за столик Гаруды. Это бывший Глава городской администрации Владимир Шакирович Акулов. Мужчины некоторое время разглядывают друг друга. Женщина нетерпеливым жестом показывает, что пора разливать принесённую бутылку.

Хозяин заведения наливает ей, Гаруде и себе.

Акулов:

   — Что, Владимир Ильич, гнетёт шапочка-то Мономаха? Ну, пейте, пейте, ваше здоровье.

Гаруда:

   — Вы, здесь?

Акулов:

   — Это моё заведение. Не смею утверждать, что наипрестижнейшее, но стороной, как видите, не обходят. Довесок к пенсии неплохой, скажу. А ты думал, наворовался Акулов — и внукам не истратить. Да нет, ты так не думаешь. Хлебнул с лихвой административной каши? Сам знаешь, как там красть, когда бюджет трещит — своё готов отдать. Верно?

Гаруда:

   — Верно.

Акулов:

   — Верно. Мужик-то ты неплохой, Ильич. Раньше так считал, а теперь…. Зачем ты меня грязью-то…. Не стыдно теперь?

Гаруда:

   — Борьба.

Акулов:

   — Ага, и «цель оправдывает средства»? Достиг цели-то своей?

Женщина, допив свой коньяк:

   — Мужчины, я танцевать хочу.

Акулов:

   — Сейчас потанцуешь.

Делает знак бармену. Тот покидает стойку, приглашает женщину, и сдаёт её двум дюжим охранникам. Гаруда облачается в своё пальто, но не уходит, а присаживается к столику.

Акулов:

   — Добился, чего хотел? А, Владимир Ильич? Когда ты храм строил, я до того умилился, что подумал, а не записаться ли самому в верующие. Когда ты городской бюджет в унитаз спустил, я подумал: а пусть имеют, чего хотели.

Гаруда:

   — Считаешь, спета моя песенка?

Акулов:

   — А сам-то ты как думаешь? Или ещё не понял, что одними молитвами с городом не управиться? Надо чуток в людях разбираться, самую малость.

Гаруда:

   — Весь город знал: твоё окружение — вор на воре, мздоимец на мздоимце. Потому и прокатили.

Акулов:

   — Воровали, конечно, но и работали. Своё дело знали — потому и терпел. А вот твоего сверхчестного зама я бы близко к бюджету не подпускал. Прожектёр гораздо опаснее казнокрада.

Гаруда:

   — На ошибках учимся.

Акулов, кивнув за окно:

   — Вон она, твоя учёба — больницы, школы, садики без света. Учителя без зарплаты. А в коммуналке ты чего нагородил? Люди меня спрашивают: как это получается — квартплату платим, а нам воду отключают, и унитазы никто чистить не приходит.

Гаруда:

   — Замом ко мне пойдёшь?

Акулов, мягко похлопав собеседника по руке:

   — Кадилом махать? Уволь, Владимир Ильич.

Гаруда:

   — Считаешь, город не поднимется?

Акулов:

   — Без тебя и не скоро.

Гаруда:

   — Посмотрим.

Встаёт и уходит.

В свете автомобильных фар ворота церковного двора.

Гаруда, склонившись к стеклу водителя:

   — Поезжай домой, Гена.

Гена:

   — А как же вы, Владимир Ильич?

Гаруда:

   — Поезжай, поезжай. Мне надо помолиться. Отдохни. Я тебя утром вызову.

Машина разворачивается. Владимир Ильич давит кнопку звонка.

Церковный сторож, семеня чуть сбоку и впереди размашисто шагающего градоначальника:

   — Кормилец наш, благодетель. Какая приятная неожиданность.

Гаруда, морщась:

   — Открывай, Прокопыч, открывай. И иди к себе отдыхать. Я помолюсь.

Церковный сторож, гремя ключами:

   — Сейчас, батюшка, сейчас.

Гаруда:

   — Свет-то есть?

Сторож:

   — С утра был. А куды ему деваться?

Входят в церковь. Щёлкает выключателем. Молельный зал заливает свет. Владимир Ильич подходит к алтарю. Прежде чем опуститься на колени, оборачивается.

Гаруда:

   — Ступай, Прокопыч. Ну.

Сторож мнётся в дверях, сбитый с толку необычным поведением гостя. Потом пожимает плечами и удаляется, притворив дверь.

Гаруда, встав на колени, молитвенно сложив руки:

   — Отче наш, иже еси на небесях! Да святится имя твое, да приидет царствие твоё, да будет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас в искушение, но избави нас от лукаваго….

Слышится голос Петракова:

   — Да здесь я, здесь. Хотя, собственно, кого ты, Ильич, звал — Всевышнего или лукавого?

Гаруда поднимает голову и вздрагивает. Прямо над ним на алтаре во фривольной позе сидит Петраков. Некоторые изменения произошли в его внешности — лицо заострилось козлиной бородкой, по углам лба, на месте клочковатой шевелюры обозначились аккуратные рожки.

Гаруда:

   — Ты здесь как?

Петраков, беспечно:

   — Живу.

Гаруда:

   — Ты что ж, поганец, жопой на алтарь.

Порывается скинуть Петракова вниз.

Петраков:

   — Но-но, остынь, городничий.

Его выставленная вперёд ладонь неведомой силой бросает Гаруду прочь. Из-за алтаря появляется хвост. Его ленивые покачивания поглощают всё внимание Владимира Ильича.

Гаруда:

   — Т-ты кто?

Петраков, играя своим хвостом, дурашливо:

   — А угадаешь с трёх раз?

Гаруда:

   — Ч-чёрт…!

Петраков:

   — Фу! Никакой фантазии.

Гаруда:

   — Дьявол?

Петраков, построжав:

   — Но-но, не перегибай. Будет его Светлость твоим ничтожеством заниматься. Впрочем, ты итак у него в долгу — по гроб жизни молиться должен.

Гаруда, крестясь:

   — Кроме тебя с нечистою не знался.

Петраков:

   — Да будто бы. Спасением своим чудесным кому обязан? Вот часовенку поставил — кому посвятил?

Гаруда:

   — То был свет Божественный.

Петраков, хмыкнув:

   — Божественный? А как же! Забыл имя господина моего? Несущий Свет.

Гаруда, в страхе:

   — Люцифер?!

Петраков, крестясь:

   — Он самый. Князь Тьмы. Да продлит Господь жизнь его бессмертную.

Гаруда:

   — Почему креста не боишься, посланник ада?

Петраков:

   — Эх, Ильич, знал бы ты всю правду — глядишь, и веру свою похерил.

Гаруда:

   — Этому не бывать!

Петраков:

   — Скажи — боишься.

Гаруда:

   — Говори свою правду.

Петраков:

   — Большую или малую?

Гаруда:

   — Всю говори.

Петраков:

   — Малую сам узришь, если отгадаешь имя моё.

Гаруда:

   — На чёрта ты обиделся…. Значит, генерал чертячий….

Петраков:

    — Умно.

Гаруда, робко:

   — Мефистофель?

Петраков:

   — Однако мнишь ты о себе, Ильич, сверх всякой меры.

Гаруда:

   — Высоко глянул?

Петраков:

   — Нет. В сторону. Мефистофель за великими душами охотник. Не вознёс ли ты себя в Президенты Российские?

Гаруда, робко:

   — Вельзевул?

Петраков:

   — Ну, хвала Антихристу! Думал, ты меня теперь с козлоногим Асмодеем спутаешь, что до сердец людских охоч. Нет, Ильич, прелюбодеи не моя публика. Я в политике большой дока. Согласись, ничто не обходится человечеству так дорого, как ошибки правителей.

Гаруда:

   — Ты…. Ты, бес, ввёл меня в искушение.

Петраков:

   — Ну, ну, поплачь теперь, покайся, а я повеселюсь: результат-то налицо. Обещал я Господину городок ваш во мрак обратить — того и добился. А ты грешным делом подумал — из-за тебя вся суета? Да нет, Ильич, не заносись. Ты лишь орудие в руках. Пешка, шошка, прыщик, ковырнув который, кровь пустили.

Гаруда, стоя на коленях и раскачиваясь корпусом, крестится:

   — Избави мя, Господи, от обольщения богомерзкого и злохитрого антихриста, близгрядущего, и укрой меня от сетей его в сокровенной пустыне твоего спасения. Даждь ми, Господи, крепость и мужество твердаго исповедания имени твоего святого, да не отступлю страха ради дьявольского, да не отрекусь от тебя, Спасителя и Искупителя моего, от Святой твоей Церкви. Но даждь мне, Господи, день и ночь плачь и слезы о грехах моих, и пощади мя, Господи, в час Страшного Суда твоего.

Петраков:

   — Ну, на счёт Суда Страшного, ты, Ильич, торопишься. Вперёд весьма забегаешь. Там очередина — Бог мой! Впрочем, к чему слова — не желаешь ли сам убедиться? Окажу, так и быть, последнюю услугу, старому другу, прогнавшему меня со службы. Сейчас закрой глаза, чтобы не ослепнуть. Я перенесу тебя в другое место.

Церковь заполняется чудесным зеленовато-матовым светом. Потом он сужается до толщины лазерного луча и исчезает. Вместе с ним исчезают Владимир Ильич и Петраков.

   Яркое палящее светило над головой. Белая стена. По раскалённому песку вдоль неё бредёт нескончаемый людской поток. Кого только здесь нет — и стар, и мал. Красноармейцы в будёновках. Тифозные старики, будто с плакатов о голоде. Пионеры в галстуках. Бойцы Красной армии времён Великой Отечественной. Мужики в костюмах и галстуках, в исподнем. Бабы в юбках и телогрейках. Гремят цепями кандалы. Сунув голову в мельничный жернов, согнулся под его тяжестью мужчина в галифе и кителе. Рысий взгляд недобрых глаз царапнул N-ского градоначальника.

Гаруда, хватаясь за локоть Петракова:

   — Сталин?!

Петраков:

   — Он самый.

Гаруда:

   — А где…?

Петраков:

   — Тёзка твой? Не заметил? Тот, что гроб на себе волок.

Гаруда:

   — И что всё это значит?

Петраков:

   — Ждут Суда Страшного, а Всевышний их не допускает. С того самого дня — дня убийства помазанника Божьего и его семейства — отвратил Господь очи свои от России и русского народа. На сто лет наложил Отец Небесный епитимию покаяния. Вот и бродят души умерших твоих соотечественников вокруг рая, а хода им нет даже в Чистилище.

Гаруда:

   — Страшно.

Петраков:

   — А то. Мы и в Преисподней знаем — крут бывает Царь Небесный. Так что не спеши, Ильич, отряхнуться от забот земных.

Гаруда:

   — Да что ты!

Нескончаемая и необъятная людская река течёт вокруг белой стены, появляется и исчезает за её поворотами. Небесно-голубые глаза Гаруды полны смертельного ужаса.

Матовое свечение в церкви рассеивается. На своих местах Петраков и градоначальник.

Гаруда:

   — Что это было? Сон?

Петраков, усмехаясь:

   — Считай что. Ступай, Ильич, домой. Успокой жену — заждалась. Сам не томись. Не пропадёт твой город. А людишки…. Что людишки — чернь, пыль земная. Голодали, дохли с голоду при царе, при коммунистах, и при тебе их ненамного убудет. Новые народятся.

Гаруда:

   — Ты не думай, лукавый, что я веру поменяю и с тобой бороться перестану.

Петраков:

   — А оно мне надо? Ты считаешь: господин мой и слуги его Богу противны? Заблуждаешься. Каждый занимается своим делом. А вам, русакам, вообще лучше помалкивать о Божьей милости. Николашку-то на чёрта грохнули и дитей его малых? Теперь терпите. Немного уж осталось — больше вынесли.

Гаруда:

   — А через десять лет вернутся нам милости Божьи?

Петраков:

   — Надо полагать. Впрочем, увидим. Если опять чего-нибудь не натворите. Ну, ладно, Ильич, заболтался. Пора отчаливать. Миссия моя закончена: город, как и обещал Господину моему, во мрак обращён. Прощай, Ильич! Будь счастлив, если сможешь!

Экран гаснет.

Кабинет Главы городской администрации. Владимир Ильич пишет ручкой на листе бумаги. Закончив и перечитав написанное, нажимает кнопку селектора. Входит секретарша.

Гаруда:

   — Вера Васильевна, напечатайте, поставьте факсимиле и отправьте в городское собрание.

Секретарша, пробежав глазами текст:

   — Владимир Ильич, вы что, решили сложить с себя полномочия депутата городского собрания?

Гаруда:

   — Не вижу смысла судиться с самим собой.

Покачав головой, секретарша уходит.

Уперев локти в стол, сплетя пальцы с огрызками отсутствующих, сунув кончики больших в рот, Владимир Ильич долгим немигающим взором ясных голубых глаз смотрит в объектив камеры. По взгляду невозможно угадать его мыслей, чувств, даже настроения.

                                                            (продолжение следует)

                                                                                                                                А. Агарков. 8-922-709-15-82

                                                                                                                    п. Увельский 2008г.