mokerie — ...это я?..

Я очень любил ее. Я жил для нее и забыл себя. Она была блондинкой, такой непосредственной и непорочной. В ее светло-зеленых глазах читалось восхищение. Восхищение абсолютно всем, что было и находилось вокруг. Дарил ей все: мир, луну, цветы, украшения и себя. И все это она принимала с одинаковым блеском в глазах. Я жил этим и стремительно бежал к ней, всякий раз, когда судьба раскидывала нас. Это был любовный обморок, но она всегда была спокойна и принимала все, как должное. При каждой встрече с ней у меня появлялось ощущение дежа вю. Это было.… Было…когда-то уже случалось…

Каждый раз, приезжая к ней и, оставаясь на ночь, я рассказывал ей книги. Она улыбалась и слушала, слушала все, что я рассказывал. До самого конца не задавала вопросов, не зевала и не отвлекалась. Но я никогда не мог понять, слышит ли она, о чем я говорю. Улавливает ли смысл, скрытый подчас в какой-нибудь истории. Глаза одинаково блестели, а улыбка не сходила с ее очаровательного личика. В конце истории она всегда благодарила меня и обязательно принималась фантазировать, что было бы с героями дальше. Это было мило и непосредственно, как все, что она делала. В такие минуты я бывал особенно счастлив, относил ее на руках в спальню и после спокойных и улыбчивых занятий любовью, она сладко засыпала у меня на груди.

Это был обычный душный летний день. Все летние дни в этом году были особенно невыносимы, по сравнению с другими годами. Проснувшись утром, я понял, что впервые за лето меня тяготит эта духота. Она сводит меня с ума и мешает думать. Я спустился в кафе, чтобы как всегда выпить свой стакан апельсинового сока с булочкой. Зайдя, внутрь, я понял, что меня раздражает обстановка, а, всегда обожаемые мной фартучки официанток, стали отвратительно яркими. Я выскочил оттуда, купил бутылку минералки, какие-то леденцы и позвонил ей. Она, как всегда терпеливо выслушала меня и без каких-либо эмоций предложила приехать.

В метро мне стало плохо. Лампа надо мной постоянно мигала и мешала читать. Люди, безликие и неулыбчивые, одинаково держались за поручни, раскачиваясь на них. Это была отвратительная живая волна. Они смотрели в одну точку и, казалось у них на всех одна мысль. Я убрал книгу и закрыл глаза. Вошли девушки и противными голосами начали обсуждать только что прошедшую вечеринку. Выкрикивая подробности интима, они смеялись. Их совсем не смущало, что это слышал весь вагон, а серая волна плавно повернула свои лица в из сторону, и, став третьим участником разговора, слушала. Я вспотел, рубашка прилипла к телу, а ладони были мокрыми. В открытые окна вагона врывались потоки воздуха, пахнущего мазутом и канализацией. Он обдували мое тело и от этого меня знобило. Запах стоял невыносимый и что-то тяжелое и неприятное подступало к горлу. А, вдруг я умру здесь?.. Задохнусь и так и останусь сидеть с открытыми глазами и полуоткрытым ртом. Мне стало страшно, я выскочил на ближайшей станции и, сообразив, что до ее дома отсюда недалеко, решил пройти остаток пути пешком. Меня качало и укачивало, в глазах двоилось, а ладони оставались липкими. Я надеялся, что она спасет и успокоит меня своей стабильностью и непониманием моего состояния. А, ведь, она обязательно НЕ поймет меня. Она будет искренне слушать и кивать своей очаровательной головкой, но не поймет! И ЧЕРТА НЕ ПОЙМЕТ!!!

Я подошел к ее дому и долго смотрел на окна. Они блестели чистотой, и солнце отражалось в них. Одно окно было открыто и наружу выбивалась до блеска выбеленная занавеска. Ее идеальный мир манил и отталкивал. Это было новое для меня чувство и я боялся его. Прислонившись к кирпичной стене, я ощущал приятную прохладу, но и это скоро стало противным. Она ждет, сидит на своем пушистом диванчике и красит ногти. Я знал, все знал. В чем она одета, ее выражение лица, глаз… Опять эти глаза, они не отражают даже света, направленного на нее. Они не меняют цвет…

Я поднялся на третий этаж и остановился у ее двери. На позолоченной ручке не было ни единого отпечатка. Коврик был чистейший и, казалось, наклонись ниже и почувствуешь запах шерсти и ее духов. Я нажал на звонок и там, за дверью забренчал колокольчик. Господи, какая же это глупость… Колокольчик…

Она открыла дверь на цепочке, и в щелочку тут же просочился запах лака и жидкости для ее снятия. Спокойные глаза пристально посмотрели на меня, и дверь, закрывшись, открылась.

На мне не было лица, а, если оно и было, то было покрыто капельками пота. Она не видела. Выдала мне тапочки и, размахивая руками, направилась в комнату. Очередные цветочки пестрели на одежде, на ногах — носочки с бантиками, а в косичку вплетена какая-то пушистая нитка.

Мы сидели рядом и она принялась покрывать ногти еще одним слоем лака. Она отвернулась, подставив моим глазам и губам белую шею. Легкие пушистые завитки волос придавали коже нежности. Я подался вперед, мне захотелось прикоснуться к ней. Но вдруг на меня опять накатило…

Обеими руками я схватил ее за шею и начал медленно сжимать. Шея была мягкая и теплая, мои пальцы быстро встретились друг с другом. Я продолжал…

Она впилась в мои руки свеженакрашенными ногтями, оставляя за собой следы лака и капли крови. Странный хрип вырвался из ее горла, тело обмякло и повисло у меня на руках.

Я поднялся, пошел в ванную и вымыл руки. Стер кровавые разводы с раковины. Прошел на кухню и сварил кофе. Нашел самую красивую чашку, заглянул в холодильник и вернулся в комнату.

Она лежала на диване в неестественной позе, на шее начали проступать следы моих рук. Глаза были приоткрыты и ВЫРАЖАЛИ ужас! Я добился! Она поняла!!! Поняла смерть и свою близость к ней.

Маникюр был безнадежно испорчен, но это теперь было неважно. Носочки прекрасно гармонировали с ковром, а ниточка в волосах была в тон с кончиком влажного розового языка.

Было тихо, в окно, наконец, подул ветер. Я сел рядом с ней, отпил глоток свежего кофе и улыбнулся.