Роман Шиян — ВЕСЁЛЫЕ ИСТОРИИ

— Ну, что, сынок, отправляем мы тебя в школу, — полушутливым тоном объявил мне

папа, войдя в зал, где я беззаботно играл в давно уже сломанные игрушки.

— Будешь там учиться, уму разуму набираться, — продолжал он.

— А где школа? — попрощавшись со своим беспечным настроением, поинтересовался я. — В которой Ленка учится?

Я знал, что школа, где училась моя сестра, располагается напротив нашей 14-этажки, совсем близко. Ничего страшного в этом не было, ведь в таком случае расставание с родителями мне не грозило.

— Нет, — ответил папа. — Учиться ты будешь далеко от сюда — 300 километров ехать.

Видя, что моё лицо принимает всё более и более протестующие черты, папа наставительно заявил:

— Но выучиться тебе, сынок, надо!

Впрочем, известие о скором поступлении в школу не надолго задержалось в моей голове: были дела и поважнее — построить ртом из кубиков дом как можно большей высоты.

Однако когда день отправления был объявлен, я интуитивно понял, что предстоит мне испытать боль разлуки со своими близкими.

Вещи были собраны, билеты куплены и, присев на дорожку, мы вместе с папой и мамой двинулись на вокзал. Мне ни в первой было путешествовать по стране: в Москве, Евпатории, Калуге, в Таганроге я проходил лечение, в Донецке и Волгограде гостил у родственников… Посетить ещё один город нашей необъятной родины, мне было не в лом, но ведь родителей там со мной не будет. Папа и мама заверяли меня:

— На каникулы мы тебя домой обязательно заберём. Не переживай!

Сквозь надутые от обиды губы я, якобы удовлетворённый таким компромиссным решением, бубнил:

— Угу…

— Скучно тебе уж точно там не будет, — родители, в надежде успокоить сыночка, решили сыграть на моём буйном воображении. — С мальчишками, девчонками наиграешься… Будешь рисовать сколько захочешь!

Рисовать я любил, особенно иллюстрации к книжкам в экспрессивно-абстрактной манере. Настроение моё немного наладилось.

Итак, я — в автобусе. Километр за километром убегали вдаль, урбанистический пейзаж города сменился деревенскими постройками, а потом и вовсе пошли длинные, упирающиеся в горизонт, поля, косматые полосы деревьев, полузасохшие речушки. Вся атмосфера поездки располагала к фантазированию. И представил я, что школа будет грандиозным многоэтажным зданием, наподобие американского небоскрёба. Учителя будут разговаривать с моими родителями официально-деловым тоном, одетые в строгие чёрные костюмы, как на заседании ЦК КПСС. Меня тоже переоденут в строгий деловой костюм. А дальше, скорее всего, сотрудники школы покажут и расскажут гостям, что и где находится. Такое представление об учебном учреждении у меня, вероятно, сформировалось в результате интенсивного просмотра телевизора. А что ещё делать маленькому инвалиду в 2-комнатной квартире, если игрушки все поломаны?

Под конец поездки я начал канючить:

— Ну, скоро мы приедем? А?

— Потерпи. Скоро, — ответила мама.

Спустя некоторое время наш автобус въехал в необычный город: в основном преобладали обшарпанные одноэтажные дома старинной архитектуры, такой же «архитектуры» были и дороги, с выбоинами, местами выложенные камнем.

«Нет, ещё не скоро мы приедем, — поразмыслив об убогости города, решил я. — В городах-карликах школ не бывает».

Автобус довёз пассажиров до пункта прибытия — на вокзал города. Сам город походил, на мой взгляд, на большую деревню. «Здесь даже троллейбусов нет», отметил не без гордости я, как столичный человек, приехавший в провинцию.

Пару остановок на общественном транспорте, пешочком с полкилометра — и вот я у ворот сцецшколы.

Оказавшись во дворе детдома, мне стало страшно и одновременно интересно. Страшно, потому что до той поры я нигде не видел столько инвалидов самых разных мастей. Было ощущение, что это люди с другой планеты. Интерес вызвала сама атмосфера жизни заведения: все что-то делали, куда-то спешили, и никто ни в кого не тыкал пальцем, типа «Смотри, какой идёт!». Я почувствовал, что в этом месте каждый «свой среди своих», равный, среди равных. Во дворе звучал «Эскадрон» Газманова, вдали за одноэтажным зданием, напоминающим избушку, на площадке играли в футбол. И «Эскадрон» и футбол я любил, так что на мгновение мне подумалось, что обстановка здесь очень даже ничё. К нам подошла женщина, представившаяся по имени-отчеству, и попросила пройти за ней в корпус. Она работала воспитательницей. «Странная профессия у тёти», подумал я. Мне казалось, что воспитывать имеют право только родители.

Перед входом в корпус меня поразил валяющийся на асфальте запылённый помятый плакат с изображением Ленина. «Ленин не должен валяться!», заметил я про себя.

Как только я вошёл в корпус, во мне вспыхнули воспоминания о больнице: наставленные рядами койки, голые зелёного цвета, казалось, отполированные, стены. В помещении воняло свежей краской, всё вокруг казалось фальшиво-уютным, чужим и подавляющим. К корпусу примыкала школа — длиннющий коридор с многочисленными дверьми. Такой планировки здания я до той поры не встречал. Да и где мне было её встречать: первые 7 лет провёл в 14-этажке. Лестницы, лифты, короткие коридоры на четыре квартиры да балконы. В школе всё иначе.

Меня поселили в палату с моими одноклассниками и детьми чуть постарше. Шёл тихий час. Все делали вид, что спят.

Родители уехали. Я поревел минут 10 и успокоился, потому что — всем по барабану.

Неожиданную радость породило в моих нейронах слово «Подъём», брошенное из уст старой воспитательницы. Все дети, пребывающие за миг до этого в дрёме, внезапно ожили, будто дружно шарахнули чифира. Сверху было принято решение: «Гуляйте. Только на переднем дворе!». Умеющие себя обслужить, ринулись сломя голову на улицу. Меня кипало до слёз от нетерпения: «А меня!.. А меня оденьте!». В очереди беспомощных я оказался третьим. Когда мне завязали последний шнурок, я тоже буйно пошёл гулять, где и подружился с неугомонным мальчишкой Андреем. Физически он ничем не отличался от обычных здоровых ребят. Был общительным, энергичным и артистичным малым. В свободное от учёбы время он облачался в разные тряпки, найденные на мусорке, и вдохновенно играл моноспектакли на тему «Господин и его раб». Утром его сценой была кровать, днём — более-менее уединённое место во дворе. Его непревзойдённая артистическая игра была непонятна народу и чаще всего оставалась без внимания. А вот как модельер Андрей часто получал «призы» в самых неожиданных местах в виде тумаков от старших за свой негигиенический поп-арт. Позже, когда я стал учиться вместе с ним в классе, выяснилось, что у него не всё в порядке с головой: олигофрения с элементами ещё чего-то… Способность к обучению была минимальна и с каждым годом стремительно приближалась к нулю. А после пятого класса Андрея отправили на пожизненные «гастроли» исполнять свои моноспектакли в «дурке».

Играть с Андреем оказалось труднее, чем заниматься дома зарядкой. Он, почти не переставая, носился по двору, изображая из себя всадника и одновременно коня. Я бежал, изо всех сил стараясь успеть за ним, но быстро отставал, падал, стёсывал себе колени и руки. Андрей подбегал, помогал встать и негодовал:

— Ну что же ты всё падаешь?!

Вскоре ему это надоело, и он с раздражением заявил:

— Играй сам!

Веселье моё заметно угасло: первого друга и то потерял.

Со своими сверстниками я не сдружился из-за своей некоммуникабельности и, отчасти, несовпадения интересов: прятки, догонялки, войнушки меня не вставляли. Ребята чуть постарше относились ко мне пренебрежительно: водиться с малышнёй считалось унизительным. Поэтому я заполнял духовную пустоту, проводя время в обществе старшеклассников. Сначала, разумеется, они меня прогоняли: ругались воспитатели, дескать, научат всякому… Но я был настырным, не по возрасту сообразительным, и, в конце концов, старейшины приняли меня в свой круг. Конечно, я не имел право голоса, но зато мне было позволено слушать то, что я никогда не слышал от родителей, воспитателей и учителей. Атмосфера в группе «дедов» тоже была для меня в диковинку.

Вот, например…

Однажды я зашёл после самоподготовки к старшим. В комнате курили, забыв открыть хотя бы форточку. В углу тускло светилась лампада над многочисленными иконами — один из старшеклассников, Игорь, был верующим и преподавал по четвергам «Закон Божий». В магнитофоне орало что-то из techno 90-х.

Один из пацанов, в глубине души которого взыграл патриотизм, включил группу «Сектор газа» — частушки. Никто ничего против не сказал — каждому нравилось то, что нравилось всем.

Из магнитофона с внушительной громкостью заиграло весёлое и матерное.

С невероятной силой ощутив желание сеять доброе, разумное, вечное, кто-то предложил:

— Давай маг в форточку вставим — хорошее стерео получится!

Вставили и по двору детского дома, когда на улице резвилась малышня, задорно прокатилось:

Полюбила парня я –

Оказался без хуя.

На хуя мне без хуя,

Когда с хуем дохуя?!

(Смысл сей жизненной скороговорки, я понял, только спустя год).

В это время на улице в качестве воспитателя дежурил глуховатый старик, так что процесс просвещения юных масс длился ещё минут десять в той же ненормативной струе. Всем — весело и радостно кроме воспитателей, которые ворвались в палату в шоковом состоянии. Они хотели, было, конфисковать магнитофон, но путём мирных переговоров учащиеся старших классов вежливо убедили педагогический коллектив довольствоваться только кассетой с эксклюзивной записью.

Таким образом, я впервые познакомился с отечественной панк-культурой. А уже во втором классе моё музыкальное образование продолжилось «штудированием» творческих изысканий Егора Летова. Душевно! Особенно мне нравилась песенка про Незнайку.

Однако следует заметить, что мои увлечения были разносторонними и не ограничивались интересом только к контркультуре. Во внеурочное время я посещал факультативные занятия по «Закону Божьему», где постигал Библию, учил молитвы. Но даже на этих уроках мне было присуще инакомыслие, и я часто задавал Игорю каверзные вопросы: «Откуда взялся Бог? Если у Адама и Евы были только Каин и Авель, как появились другие люди?».

Примерно в тоже время я заинтересовался биологией. «Деды» часто упоминали в своих диалогах слово «цикл». Я и спросил:

— А чё это такое? Мотоцикл что ли?

Пацаны засмеялись. Один из них сказал:

— Маленький ещё такое знать.

Другой дал наводку:

— Завтра на большой перемене приходи ко мне в 9 класс — расскажу.

На следующий день я пришёл в назначенное время. В классе сидело два старшеклассника. У того, кто меня пригласил, странное прозвище было — Мусокол. Он стал долго и терпеливо объяснять прописные истины гинекологии, показывая соответствующие рисунки в учебнике. Второй, Вован, угорал со смеху. Но я только и понял, что в один период «трахаться» можно, а в другой — нельзя.

— А почему нельзя? — поинтересовался я.

— Потому что дети будут.

А мне казалось, что дети всегда получаются.

— Вот, смотри! — для пущей наглядности «учитель» показал мне пару фото с голыми девушками. Девушки меня в те годы почему-то не особо волновали.

С тех пор я частенько приходил к Мусоколу изучать анатомию. Всякого рода «циклы» меня больше не интересовали, а вот строение мозга, функции его частей, психика человека — это да! Мама часто говорила на эти темы с врачами и папой. Вот мне и хотелось узнать, о чём говорили мои родители. Выяснилось, что у меня затронут мозжечок.

— Знаешь, как проверить мозжечок? — спрашивал меня Мусокол.

— Нет.

— Закрой глаза и постарайся дотронуться указательным пальцем носа.

Я стал делать всё, как он сказал.

— Стой! Стой! — испугался Мусокол. — Ты сейчас себе глаз проткнёшь. Шофёром стать и не мечтай.

В класс вошла учительница, как я позже узнал, по литературе, Татьяна Ивановна.

Она, усевшись за стол, начала меня спрашивать:

— Тебя как зовут?

— Рома.

— Я заметила, что ты часто заходишь к Саше, — она имела в виду Мусокола. — Зачем?

В это время я перебирал варианты ответа. Сзади последовал лёгкий тычок в спину.

— Ну, мне интересно с Сашей, — заикаясь от волнения, начал я. — Он мне рассказывает про мозг, клетки… С ним весело.

Учительница высказала одобрение по поводу моего увлечения биологией и похвалила Сашу за его инициативу.

Честно сказать, я и без тычка сказал бы то, что нужно. Грань между общепринятым и скрываемым различал без проблем ещё в дошкольном возрасте: дома часто шкодил и, чтобы не получить ремня, придумывал «правильные» ответы.

Когда учительница ушла, Мусокол с облегчением похвалил меня:

— Красавчик! А я думал — сейчас заложит как на духу, — обратился он к Вовану.

Где-то вдалеке послышался звук фанфар в мою честь.

Конечно, были и обидные моменты, когда я находился в обществе «дедов». Например, некоторые из пацанов, проверяя свою силу, брали меня за голову двумя руками и поднимали над землёй. Или сажали меня в коляску, разгоняли по коридору и бросали. Шутка называлась «На автопилоте». Я со страшной силой ударялся коляской о какое-нибудь заграждение — вылетал в открытое пространство, словно парашютист, и падал на пол, как мешок говна. Не знаю, как мне удавалось отделаться только несколькими ушибами. Но я понимал, что таковы «издержки производства». Без них — никак.

                                                                                                       ****

В начале школьной поры меня пытались научить писать по-человечески: брать в руку ручку и выводить буквы. То, что получалось у меня в прописях, можно было с большой натяжкой назвать китайской абстрактной письменностью. Клавдия Семёновна, моя первая учительница, делала вид, что находила в моих трудах что-то похожее на русские буквы. Спустя примерно полгода она поняла, что научить слона плясать лезгинку не представляется возможным, и предложила мне попробовать писать ртом, то есть взять ручку в зубы, и выводить ею буквы при помощи плавных движений головы. Результат был превосходным: я получил возможность писать то, что хотел написать. Вообще, опыт не новый: так делали почти все, у кого не было рук. Но в данной ситуации у здоровых людей срабатывает стереотип большинства: то, как и что делает большинство — есть норма и правило. У меня есть руки, значит, я обязан ими писать, иначе неправильно, и, как следствие — невозможно.

В первые дни моего появления в столовой происходила аналогичная история: нянечки пытались научить меня есть при помощи ложки. После того, как я пару раз разлил на себя борщ, энтузиазма у персонала поубавилось. Решили кормить меня сами. Я был, в принципе, не против. Правда, приходилось ждать, пока нянечка раздаст всем еду или воспитательница освободится, чтобы накормить с ложечки беспомощного ребёнка или подростка. Подобных мне детей переводили питаться в корпус, чтобы лишний раз не ходить им по улице, и не падать на грешную землю.

Учился я хорошо: родители дали мне базовые знания перед поступлением в школу — научили читать по слогам, считать до ста, складывать и вычитать числа. По мнению Клавдии Семёновны, если бы, вдобавок к этому, я умел выводить на бумаге прописные буквы, меня бы сразу же посадили во второй класс. К слову сказать, обучение в школе-интернате было отменным. Главное преимущество, в отличие от общеобразовательной школы, состояло в том, что, если кто-то чего-то не понял, к нему подходила учительница и пыталась объяснить более доступным языком. В общем, разжуют и в рот положат.

Каждый день у Клавдии Семёновны я старался выпытать что-нибудь новое, неизвестное мне. Увы, лишь письменность оставалась для меня наукой, которую я успешно постигал. А ведь в моей голове роилось столько волшебных и непонятных слов: НЛО, солнечная система, ток, клетки и главный секретарь горкома партии, — о сущностях сих вещей Клавдия Семёновна умалчивала. Но, как ни странно, мне не было скучно, а очень даже наоборот, потому что состав учеников 1-го класса был шокирующим. Например, Жанна любила кокетничать на уроках с Андреем, или швырять в истерике ручку, если у неё что-то не получалось, со злобой и безоговорочно заявляя: «Не буду!». Андрей постоянно качался на стуле всем туловищем вниз-вверх и шёпотом выговаривал экспромтом сочиняемые стихи на манер Винни-Пуха. Клавдия Семёновна пыталась подобрать правильный дифференцированный подход к Андрею. Иногда ей это удавалось: тогда Андрей, высунув язык, старательно выводил в тетрадке буквы. (Правда, не понимал — зачем). Но чаще всего он выдавал следующий алгоритм: стремительно выскакивал в середину класса, щёлкал о пол «плёткой» (верёвкой, найденной на мусорке), фыркал, подобно жеребцу, и вылетал на улицу, с чувством захлопывая за собой дверь. Я же хохотал на весь класс при любом аморальном поведении учащихся, за что часто стоял в углу, при этом успевая раздавать направо и налево подсказки. Других первоклассников мне трудно припомнить: они были менее эмоциональны, менее общительны и почти полностью неспособные к обучению. По окончании 1 класса я их больше не видел.

                                                                                ****

В год моего поступления дедовщина буйно процветала и являлась неотъемлемой частью школьной и внеурочной жизни. Данное явление негласно поощряли учителя и воспитатели, чтобы поддерживать дисциплину. К распоясавшимся деткам приходил старшеклассник, громко стукал тростью или костылём о парту или кровать, в крайнем случаи брал за шиворот, давал подзатыльник, и тишина воцарялась гробовая. Однако с каждым годом власть «дедов» ослабевала и приблизительно к 2000-му году дедовщина сошла на «нет»: перевились «главнокомандующие».

В отличие от большинства, я, без ложной скромности, был послушным и воспитанным мальчиком, и педагогическому коллективу пришёлся по душе: не буянил, не хамил, был прилежным и не глупым. Одно лишь им не нравилось — мои спринтерские забеги на короткие дистанции, как правило, завершающиеся стремительным пикирование на асфальтовую поверхность. После пары таких падений меня смело можно было причислять к детям подземелья.

Да… Весёлые были времена, незабываемые!…

Помню, кормит меня воспитательница гречневой кашкой с подливкой. День был солнечный — бабье лето наступило. Хорошо! Вдруг в корпус ворвался здоровенный долговязый детина. Звали его Ваща. Весь на шарнирах, движения, как при болезни Паркинсона, ноги полусогнуты. Понесся он, чуть ли не иноходью, в ближайшую палату. Свалившись на пол, залез, подобно нашкодившему коту, под кровать. Спустя мгновение вбежал тоже не маленький парень, по прозвищу Вано, без рук, с зажатым между плечом и подбородком перочинным ножиком, и в бешенстве спросил:

— Где он?! — и, не дождавшись ответа, вынес вердикт, в исполнении которого трудно было усомниться: — Зарежу суку!

С этими словами Вано влетел в ту же палату, где скрывался Ваща.

Нянечка и воспитательница в полубезумном состоянии бросились за ним. Тот тем временем яростно бил ногой по кровати и очень настойчиво просил вылезти спрятавшегося. Ваща издавал мяукающие вопли отчаяния, и молил о пощаде. Нянечка и воспитательница в этот момент с нежностью и лаской заклинали Вано уйти, пока не случилось непоправимое.

Здесь надо сделать небольшое пояснительное отступление. Организм человека устроен так, что отсутствие какой-либо части тела или функции восполняется увеличением работоспособности оставшихся частей или усилением каких-либо способностей. Скажем, если человек потерял зрение, то его организм компенсирует этот недостаток усилением слуха и осязания. Так вот, у Вано вся сила, которая могла бы быть в руках, перешла в ноги. Звучит немного мистически, но факт остаётся фактом. Потому, если бы не увещевания нянечки и дежурной воспитательницы, реанимация Ваще была бы обеспечена.

Вся эта заварушка началась благодаря чьей-то детской шутке. Ваща усердно кормил с ложки своего друга борщом. Вдруг кто-то сзади, с левой стороны, изрёк «Па!» и содержимое ложки взмыло ввысь через правое плечо. В этот сакраментальный момент проходил мимо Вано, на которого и упали «чудодейственные» капли горячего борща.

Что-то подобное наблюдалось довольно часто, но с двумя братьями, учившимися на класс выше меня. Вася и Ваня, вооружившись друг против друга циркулями, заточенными карандашами, вилками или чем-нибудь острым, дрались всегда до первой крови. Их могли разнять только старшеклассники. Когда братьям было лет по пять, на их глазах отец зарубил топором мать. После чего они попали в Первомайку — учреждение для детей-сирот, а потом — в школу-интернат. Оба — физически здоровы. Разве что, у Вани были небольшие проблемы со слухом. Повзрослев, Вася стал вором, наркоманом и альфонсом, а Ваня — просто маленько придурковатым разгильдяем, женившимся на девушке 1-й группы инвалидности, которую впоследствии бросил. Как он сам признался, ему стыдно заниматься с ней сексом. Интересно, чем Ваня думал раньше?

                                                                                            ****

Сейчас не вспомню, в каком классе, в первом, или втором, произошла со мной история, давшая понять взрослым ребятам, что я в их компании — свой человек.

Как уже упоминалось, в коллективе сверстников, и ребят чуть постарше, я не прижился. Они играли в футбол, хоккей на асфальте, прятки, перегонки… Я же предпочитал шашки, шахматы, домино. Как говорится, не сошлись во вкусах. Поэтому никаких дружеских отношений у меня с ровесниками до пятого класса не было. Так, приятельские, не более.

Всё же стоит выделить двух отроков, с помощью которых я смог повысить свой рейтинг в среде старшеклассников.

Первого звали Мансуром. Учился он на два класса выше меня. Столь редкое имя полностью соответствовало его неординарному виду и поведению. Ходил Мансур на полусогнутых ногах, опираясь на две трости. Все его движения были замедленными, мало пластичными, неуклюжими, будто тело сделано из каучука. Мансур перемещался в пространстве медленно и сосредоточенно, непроизвольно пуская слюни. Создавалось впечатление, что он идёт против ветра по зыбучим пескам. В такие ответственные моменты его пытались рассмешить, что было довольно легко сделать. Мансура накрывала волна истерического смеха, и он с грохотом падал на пол, продолжая гоготать. Приступ длился минуты две-три, затем ему помогали подняться (сразу после падения поднимать — не имело никакого смысла). Неудивительно, что одноклассники Мансура часто пользовались его слабостью, чтобы сорвать урок… Естественным решением учителя образовательной школы стало бы изгнание нарушителя спокойствия из класса. Но в отношении Мансура этот приём не проходил: выходя из класса, он мог запросто упасть на полпути и валяться продолжительное время, беззаботно ржа. Несмотря на такое экстравагантное поведение, Мансура нельзя было назвать дебилом. Соображал он довольно неплохо, если речь касалась выгоды для него.

Второго отрока кликали Сапуном. Сидя на маленькой коляске, передвигался он, отталкиваясь ногами. Руки у Сапуна не действовали из-за чрезмерной напряжённости и представляли собой два полусогнутых бревна. Будь Сапун здоров, быть ему качком от природы. А вышла ему судьба стать ходячим клише к слову «качёк»: твердолоб, упрям и недалёк. Однако ему были присущи и положительные качества: общительный не жадный и простодушный чувак.

С начала 90-х по стране покатилось повальное увлечение восточными единоборствами. Эта мода не на шутку задела свободный от дум и мечтаний мозг Сапуна, и он поменял бодибилдинг на каратэ. В свободное от учёбы время, Сапун скрывался в кустах, и часа по два отрабатывал сложнейшие приёмы. Технике позавидовал бы сам Брюс Ли. Однако вскоре «мастер восточных единоборств» пришёл к выводу, что ему необходим ученик и помощник. Его выбор пал на меня. Какой-то период я играл роль манекена для оттачивания коронных ударов. Однако что-то мне подсказывало, что успехов на сем поприще мне не достичь, и я покинул стены «Шаолиня». На моё место пришёл новый ученик Мансур. Из беседки можно было наблюдать соперничество двух неподражаемых стилей: «заторможенный дракон» против «пьяной обезьяны». Звуковые «спецэффекты» единоборцев не поддаются описанию. (Жаль, что режиссёры не ездят по домам-интернатам, не проводят съемки будничной жизни инвалидов — много «Оскаров» потеряли).

Практика без теории — ничто. Эту мудрость Сапун знал, и потому приобретал, где только можно всё, связанное с единоборствами: видеокассеты, фотографии кумиров, журналы. Тогда и встал перед Сапуном финансовый вопрос.

И вот однажды, зашёл я как-то ненароком после уроков в третью палату, где спали ребята чуть постарше, и увидел, как юные «каратисты» прячут под тумбочку кассеты. Никого кроме них не было — все ещё учились. Сапун сказал, что кассеты они с Мансуром украли у старших, и предупредил меня не болтать о тайнике. Я кивнул.

— И чё вы с ними будете делать?

— Отвезу на базар — продам, — выложил свои предпринимательские планы Сапун.

— Угу, — подытожил я, внутренне сомневаясь в успехе мероприятия.

Примерно через неделю сидел я в туалете — думал. Справа от меня аналогичным делом был занят старшеклассник Женя. Неподалёку ждал его помощник Вован. Завели они беседу. Женя начал сокрушаться, что стали пропадать кассеты из палаты «дедов». Вован предположил, что нянечки могли переложить их куда-нибудь.

— Да нет, — отмёл Женя эту версию. — Спрашивали. Никто никуда не перекладывал. Да и на хрена они им?

Догадаться о том, что в уголовном деле замешана малышня, им помешал собственный высокий статус.

В эту минуту я сообразил, что мои знания о тайнике помогут мне выбиться в люди.

— Кажется, я знаю кто… — начал я.

— И кто-то же? — скептически поинтересовался Женя.

— Это Сапун с Мансуром. Они спрятали кассеты под тумбочку.

— Под какую?

— А там, в третьей палате.

— Ну-ка, Вован, сгоняй.

Спустя несколько минут, Вован приехал с кучей кассет:

— Так и есть, — рассматривал он надписи. — «Технология», «Сектор газа», «Depeche mode»… Все наши.

Женя смачно выругался в адрес выявленных воров, и попросил привести их для свершения суда.

На казнь Вован привёл конвоем только Мансура.

— Сапун где-то лазает во дворе.

— Ладно, с ним отдельно поговорим. Ну, Мансурище, рассказывай, на хрена кассеты пиздил? — Женя был весь во внимании.

Мансур потупил глаза.

Женя продолжал:

— У тебя ведь даже мага нет. Или ты решил их на своей головке воспроизводить?

— Отвечай, когда тебя спрашивают! — подключился к допросу Вован, от души отвесив подзатыльник.

Мансур, пуская слюни, о чём-то невнятно промычал. Впрочем, с дикцией у него всегда были большие проблемы.

Я, будто бы переводя его слова, сообщил:

— Он с Сапуном хотел их на базаре продать.

— Ах, вот оно как! — удивился Женя. — Так вы, значит, предприниматели, мать вашу ёб?!.

Вован выразил своё возмущение ударом под дых. Мансур удар не сдержал — загнулся.

Напоследок Женя предупредил Мансура, что если ещё хоть одна кассета пропадёт из палаты старейшин, быть тому евнухом до конца дней своих.

Когда обвиняемый уполз, Вован выразил мне благодарность:

— Молодец, Ромка! Наш человек!

После вышеописанного случая Сапун неоднократно угрожал мне расправой. Я не особо его боялся, чувствуя за спиной мощную поддержку появившейся «крыши». Однако подобных поступков больше не совершал: я понял, что быть стукачом, мягко говоря, не есть хорошо.

                                                                                       ****

Вот ещё один удивительный случай, свидетелем которого я стал, будучи всего лишь первоклашкой.

Самоподготовка закончилась, и меня отпустили гулять на переднем дворе. Был ещё и задний, где в сумраке, под крышей беседки, проводили время старшеклассники. Воспитатели крайне редко посещали эти заповедные места — брезговали. Пол, усеянный окурками и плевками, отборный мат, откровенный жёсткий петтинг*, не редко — алкогольный угар. И искоренить этот детдомовский андеграунд не могла даже педагогическая «верхушка». А что говорить уже про рядовых воспитателей. Конечно, особо непослушных выгоняли из школы, но только после 10 класса. Раньше — не имели права.

Всем малышам строго-настрого воспрещалось ходить после самоподготовки на задний двор. В противном случае ставили в угол или сразу после ужина раздевали донага и в постель — без одеяла. Но часто моё стремление к познанию мира перевешивало всякий страх перед наказанием. Вот и тогда вышло тоже самое.

Улучив момент, когда воспитательница выпустила меня из вида, я, крадучись, пошёл на задний двор, в темноту. В беседке происходила странная возня, сопровождаемая слабыми выкриками какой-то девчонки и приглушёнными угрозами мальчишек. Передо мной открылась по тем временам довольно странная картина. Мальчишки со второго класса (их было трое) прижимали своими телами полненькую довольно высокую девочку, залезая ей под платье. Она покрикивала, отпихивалась, пыталась вырваться, но без особого усердия. Старшеклассников в беседке не было: они ещё учились. Мальчишки, заметив меня, зашипели:

— Вали отсюда!

Я сделал вид, что свалил, оставшись подглядывать за происходящим из-за угла беседки, сквозь разросшиеся ветки дикого винограда. Меня захватила греховная атмосфера ситуации. Я мало что понимал в творящемся сумбуре, но явственно чувствовал в этом нечто запретное. И, казалось, что, вот-вот, и откроется какой-то секрет жизни, который взрослые так тщательно скрывали от меня. Движение мальчиков становились всё более и более настойчивыми и агрессивными. В этот момент в беседку зашли двое «дедов».

— Ну-ка, рассосались в темпе! — гаркнул один из них.

— Тоже мне юные маньяки нашлись! — добавил второй.

Участники и зритель реалити-шоу разбежались кто куда. Представление было окончено.

Девочку, которую пытались поиметь, звали Ирой. Её мама работала в то время санитаркой в медпункте. Ира пришла в гости к маме. А уборки, как назло, невпроворот — некогда с дочкой заниматься. И разрешила мама Ире немного погулять во дворе. Экстремальная получилась прогулка у девочки. Ещё интересный факт: спустя год Ира поступила во второй класс, в котором я учился. Знакомиться было излишним. Сколько приятных моментов связанно с её пребыванием в моём классе — не сосчитать!

В первый же год пребывания в школе, благодаря стараниям третьеклассника Васи, Ира лишилась девственности. Событие стало достоянием общественности. Мама и бабушка Иры совместно с нашей классной воспитательницей, завучем и директором чего-то хотели от Васи. Может восстановления первоначального состояния, в котором пребывала Ира до рокового «свидания»? Или моральной компенсации в размере столько-то рублей за причинённые душевные страдания девочки? Быть может посадить насильника? Однако доказать ничего так и не смогли. Плюс ко всему социальный статус и возраст Васи не вписывались ни в один пункт статьи об изнасиловании. Дело замяли.

Естественно, что все эти разбирательства ни к чему не привели, и Ира с тех пор периодически удостаивалась кратковременного, но усиленного внимания со стороны Васи. А, начиная с пятого класса, почти каждую большую перемену меня, и всех моих однокашников за исключением Иры, Вася вежливо просил подышать свежим воздухом. Дверь закрывалась на вешалку, и класс превращался в публичный дом для двоих на 30 минут.

Да! Удивительные были времена, незабываемые!…

****

Конец сентября. После окончания самоподготовки я неспешно брёл на задний двор, в беседку, мечтательно смотря на величественные тополя на фоне пасмурного неба. Под моими ногами умиротворяюще шуршали опавшие клиновые листья. Задумавшись, я не заметил, как пронёсся мимо, будто ураган, чуть не сбив меня, зазывно орущий «Ура!» одноклассник Андрей. За ним шлейфом мчалась, не поспевая, сражённая харизматичностью «лидера» ребятня из младших классов. Андрей размахивал в руках палкой, точно знаменем. Вместо флага на древке веяла изображённая на полотнище таблица Менделеева.

«Интересная революция», усмехнулся я.