Anastasia — "Бедная Настя"

— Но ведь оно — приданное Елизаветы Петровны… — пробормотал Андрей Платонович, лихорадочно соображая, что сделает княгиня в следующее мгновенье. Мысли не приходили.

— Да вы что, Андрей Платонович? Где вы видите Лизу? — хмыкнула княгиня, с презрением глядя на зятя. Под ее взглядом он еще больше испугался, глаза лихорадочно забегали. — Раз вашей жены нет, значит, поместье опять переходит ко мне.

— Н–но как же, я ведь муж вашей дочери… — запинаясь, возразил зять, лихорадочно придумывая способ вывернуться из ловушки, которую так мило расставляет ему Марья Алексеевна.

— Вы муж, вы должны следить, куда ваша жена ходит, куда она пропадает. Заботиться о ней, в конце — то концов! — гневно сверкнула глазами Марья Алексеевна. В последнее время предводитель уездного дворянства часто стал вспоминать о том, что в приданном Елизаветы Петровны очень кстати оказалось премиленькое поместье. По неведомой Марье Алексеевне причине он стал часто про него говорить, спуская вскользь фразочки, что надо туда начать переезжать, перевозить вещи, ставшие почти родными, переделывать его под вкус новой хозяйки. Эти наглые намеки стали в скором времени раздражать княгиню, еще вдоволь не напившуюся своей сладкой местью. Только сейчас она стала понимать, что мысль отдать свою дражайшую победу в руки этого прохвоста Забалуева в качестве приданого Елизаветы, была опрометчивой, недосягаемой и теперь совершенно невыполнимой. Перебороть себя и расстаться со столь долго отвоеванным кусочком чужого счастье, чужой радости. А то, что кусочек чужой жизни был раньше кусочком Корфа, грело душу еще сильнее. Еще сильнее хотелось порадовать чужому горю, находясь в поместье, принадлежавшему врагу. В мыслях мстительной княгини было много вариантов еще сильнее задеть Корфа. Она предполагало полную перепланировку родного им дома, хотела стереть все, что было у них, полностью удалить то, что было раньше. И теперь какой — то наглец в лице Забалуева может намекать ей о том, что поместье пора бы вернуть тому, кто им был вправе обладать? Когда поместье Корфа перейдет к Лизе, княгиня все же будет чувствовать победу, но ничтожную, ведь она не будет полноправной хозяйкой этих стен.

— А как мать, вы, Марья Алексеевна, должны были обучить ее тому, как себя следует вести барышням в столь юном возрасте. — Заискивающий голос Забалуева исчез, а в нем появились тонкие нотки издевки. Сам он будто стал выше, расправил плечи да смотрел уже с вызовом. — А, ведь, зная вашу дочь еще ближе до свадьбы, я бы никогда не женился на ней. Она ведь совсем не знает правил поведения, постоянно пропадает бог весть где. Что за дочь вы воспитали, княгиня…

— Андрей Платонович, зная о том, что вы голь перекатная без денег в бездонном кармане, разве ж я выдала собственную кровиночку за вас? Да разве б стала мучить ее столь ужасным способом? — теперь и голос княгини стал медовым, порой даже приторно — сладким. Взгляд огромных глаз смотрел поверх собеседника, с презрением, готовым убить любого. На губах играла улыбка, тоже сладко — издевательская. На этот мощный выпад Забалуеву ответить было нечем. Поэтому он ретировался с поля словесной брани, поклонившись с улыбкой на устах победившей, так и не признав ее таковой. Эта улыбка совсем не понравилась княгине. Так Забалуев улыбался только когда имел еще один козырь в рукаве, но пока не хотел его показывать на свет божий, откладывая на завтра. А вот завтра этот козырь мог вмиг сыграть ему хорошую партию, вдрызг обойдя противника. Мастер скрывать козыри в рукавах, Забалуев мог напугать любого, лишь намекнув на таковой. Противники предполагали, что запасливый Забалуев, узнав еще одну страшную тайну никогда не спешил ее сразу открывать. Припасал для более удобного случая, на черный день. Предполагалось, что тайны он записывает на листочек бумаги и прячет в землю, забывая о них до поры, до времени, что бы ни проболтаться ненароком. Но пока княгиня решила отложить выяснение причины столь странного поведения зятя. Для нее он пока не представлял большой опасности.

Главной опасностью, затаенной, но от этого еще больше опасной, оставалось поместье Корфа. Туда то и собралась княгиня поскорее доехать. Уж очень она боялась, что Карл Модестович, прыткий до денежных подачек, уже успел продаться такому прыткому по другой части Владимиру Корфу. Поэтому следовало немедля засвидетельствовать в новом поместье новую жесткую хозяйскую руку. Что бы рыжий плут не успел почувствовать воздух свободы, да не чудить что — то новенькое, хоть в какой — то опасное для княгини. Ведь не зря же Владимир попросил еще один день для полного освобождения. Видно, дела у него были серьезные, оттого, преломив чувство гордости, отправился просить у врага отсрочку. Да и в то, что молодой барон оставил поместье навсегда, без сражений, верилось с трудом. По натуре все Корфы были готовы до потери пульса отстаивать свою позицию. Эта черта в молодом бароне была выражена еще ярче, чем в Иване Ивановиче. Марья Алексеевна лишь смутно могла предполагать, что еще придумает Корф, что бы отнять родное место. А ведь он, будучи раздавленным смертью отца, столь бесстыдно отнятым поместьем, все равно оставался сильным противником, да и сдаваться он не хотел и не умел. С ним еще следовало бы потягаться. Молодой Корф также должен был заплатить за сцену в церкви, за свою наглую попытку сбить с толку Лизу. В общем, поводов для закрытия войны не было.

Мысли о сильном враге плохо отразились на настроении княгини, поэтому она пришла в крайнее раздражение. Тут не преминула возможностью накричать на пробегавшую мимо крепостную, вскользь приказав подать побыстрее карету, хоть никуда так срочно не спешила. Раздражение не усмирилось, а наоборот, распалилось еще больше до отметки крайнего кипения. Ту как раз под руку попала мечтательно раскисшая Татьяна. Несла на подносе разбитую чашку. Марья Алексеевна только одним словом смогла вывести ее из состояния «влюбленной». Тут же припечатала фразу, которая стала почти любимой про отбившихся от рук крепостных, и что пороть всех надо. С удовольствием посмотрела вслед убегающей Татьяне. С насмешкой проследила как про беге ее золотая коса разворачивается подобно маятнику и все время пытается за что — то зацепиться. Правда, так и не зацепилась, к грусти хозяйки, которая именно этим утром жаждала позабавиться над чьим — то хоть крошечным несчастьем. Но, как видно, не судьба. Сегодня она была чересчур жестокой и раздражительной, а удача к таким не прилетает.

Татьяна, насколько помнила Марья Алексеевна, всегда была на стороне Лизы. Вот только крепостная, а всегда была готова пожертвовать все, чем можно, но не рассказать про очередную задумку взбалмошной дочурки. С Соней в этом вопросе было намного легче. Ее и приласкать, и обмануть принцами заморскими можно, а иногда и пригрозить, поркой, например. Знает, что Лизу однажды приговорили к такой мере наказания, вот и боится. Надо бы у нее еще раз поинтересоваться, авось, и расскажет, где ее сестрица дни эти пропадает, у каких таких друзей или же хозяев. На пути в Сонину комнату княгиня наткнулась так же на Андрея, задумчиво изучающего свои очки. В эту минуту он как никогда был похож на своего слабохарактерного отца. Тот задумчивый взгляд, те же нерешительные движения. Ужасаясь этому сходству, еще не успокоившаяся княгиня одарила некстати попавшегося на пути сына презрительно — красноречивым взглядом. Тот, опешив от подобного развития событий, удивленно моргнул раз — другой. Пальцы, до этого расслабленно державшие дужки очков, теперь готовы были их поломать на кусочки. Княгиня же, сама удивляясь своему поведению, размеренным твердым шагом прошла в гостиную.

В гостиной было почему — то темно, по этой причине быстро пересекая комнату, она могла не заметить Наташу, которая скромно замаскировалась под длинную занавеску окна. Видимо, это самой княжне не понравилось, поэтому она слабым голосом поприветствовала вошедшую хозяйку дома. Марья Алексеевна, твердо пересекавшая до этого комнату, застыла подобно изваянию. Думала, что в гостиной находится в единственном числе, как вдруг — занавеска заговорила голосом Наташи Репниной. При дальнейшем выяснении обстоятельств неудачного и непреднамеренного покушения на жизнь княгини Долгорукой, выясниться, что платье Наташи удачно сливалось с цветом злополучной занавески. Стоит сказать о том, что сама Наташа, еще не отошедшая от нелепой ссоры с женихом, стояла молча, а княгиня к занавескам придирчиво не присматривалась, не надеясь найти среди них затерявшуюся невесту своего сына. Когда, наконец, глаза княгини Долгорукой пришли в нормальное состояние, она повернулась к появившейся в комнате княжне. Проскочила задняя мысль, что в последующем состоянии в родственных связях в случаи какой — либо ссоры с невесткой, Наташа может удачно использовать этот ход, дабы избавиться от неугодной свекрови. Это следовало бы взять на заметку самой Наташи, только она не знала, как ухнуло вниз сердце княгини после обычного «Доброе утро, Марья Алексеевна!». Уж тем более она не знала, что удачно замаскировалась под занавеску.

— Доброе утро, Наташенька, — еле улыбнулась княгиня, невольно думая поменять занавески на другой цвет. Желательно на такой, что бы хитрая княжна не нашла в своем гардеробе. — Как спалось? Что — то бледна сегодня. — Ага, покушалась на мою жизнь, да только жива я!

— Я уезжаю в Петербург. — Так скромно ответила Репнина, даже не подозревая, в чем ее осуждает Долгорукая. В неправильно выбранном цвете нового платья.

— А почему? — натурально воскликнула княгиня. Что же опять выкинул мой сыночек? Потерять такую партию! Вот балбес! Опять, какая нибудь ссора.

— Я думаю, что нам стоит отложить свадьбу или же расторгнуть помолвку вообще. — Тихо объяснила Репнина, не зная, что во второй раз за этот день посигается на драгоценную жизнь княгини Долгорукой.