veroyatnyi — Два путника

В туманной дали, что небом зовут, им виделись пики, вершины.

Один — молодой, второй уж седой, их дружба навечно связала.

К сосне молодой плечо прислонив, один обратился к другому:

«Постой-ка, мой брат, дай воздух вдохнуть, мне кажется, падаю наземь.

Мне тяжко дышать, последний мой путь — он мне оказался не властен,

Я чую, что все, кончина пришла, послушай последнюю басню…».

Старик говорил, а спутник молчал: он понял, что смерть уже близко.

И оба, присев на корни сосны, решили продолжить беседу.

Зажегся костер, трещал сухостой, и вроде бы все так прекрасно.

И путник седой, минуту молчав, продолжил свой говор неспешный:

«Я рад, что, мой брат, ты верен словам, не стал ты мне явно перечить.

Не стал ты болтать, что я молодой, что жизнь моя — раннее утро.

Вчера по утру увидел я сон. В нем вся моя жизнь отразилась.

Я будто юнец, бегу и пою, мне всюду открыты дороги!

В четырнадцать лет я маму убил, и это судьбу погубило…

И вот уж прошло полвека с тех пор, я вижу все ясно, как было!

Затменье нашло на душу мою, вся злоба мирская вселилась!

Я в горы бежал, в аулах бывал, страшась наказанья земного.

Не ведал тогда, что жизнь — это сон, и ждет меня кара иная!

В пороке погряз, стал черен, как зло, и смерть мне казалась отрадой.

Наемником стал отважнее всех, в сраженьях кичился бравадой.

А после тех битв в объятьях у дев я тратил бесценное время!

Оставшись один, я с совестью вел глухой разговор о злодействе.

И совесть моя, меня пощадив, на тропку лесную толкнула.

По этой тропе я в город пришел и сдался властям головою.

Схватили меня, на цепь посадив, в смолу окунув бородою.

А после был суд, там я, словно перст, не мог и не стал защищаться

Мгновенно судья меня обвинил, и сделался я осужденным.

Казнили меня, но Бог — есть Любовь, веревка на глотке порвалась!

Не стали гадать, как это стряслось, мне гибель тюрьмой заменили.

Трудился как раб. Всегда был неправ. И в холоде кости загнили.

Прошло двадцать лет. Я весь одичал, и выл на луну без рассудка.

Решили тогда меня погубить, не стали к суду обращаться.

И взяли меня, как пса повели, и в бурную реку швырнули.

В холодной воде мой разум ко мне вернулся, как не был я зверем.

Едва не погиб, уж начал тонуть, как вдруг оказался пред дверью.

Открылась та дверь, и кто-то родной толкнул меня теплой рукою

И на берегу, где я весь без сил лежал ни живой и ни мертвый,

Мне был дан приказ, идти в долгий путь, идти неширокой тропою.

Старела луна. Сквозь тучи, сверкнув, на землю пал розовый лучик —

То солнце взошло. Оно поднялось. Душе моей сделалось лучше.

Я молод еще, мне хочется жить, дарами я не был обижен.

Но чувствую я — пора на покой, и с этим нельзя разобраться,

Но тело в трудах, а сердце — в огне. Пришел я к родному порогу.

В горах посредь скал стоит милый Храм, я вижу его недалече.

Отрада он мне, он вечный привал, он раны мои все залечит.

Вчера я его услышал трезвон, от радости словно подпрыгнул!

Он был как мираж, блистал через мглу, казался чужим и холодным.

Я ел сухари, в чужбине блуждал, пока не дошел я до Бога.

Взметнулась душа, и сердце зашлось, мне исподволь хочется плакать —

Я долго ходил и много искал, теперь же мне можно остаться.

Ведь очень давно я начал свой путь, он полон был горя и боли.

Печаль и тоска, и ярость, и грусть меня провожали по жизни…

Я словно седой, нет силы в ногах, и кости мои одряхлели.

Я вижу тот Храм, он явь или сон, прекрасен, как все, что у Бога,

К нему я пойду, к свободе стремясь, и молча паду у порога.

Я словно воскрес, как будто лечу — нет радости этой прекрасней!

Мне совесть твердит: «Покайся в грехах!», я делаю это, стараюсь,

Ведь Бог был со мной, а я же — как бес — все тратил и все наживался.

Тропинка меня как пес доведет к ограде заветного Храма,

Там батюшка ждет, там чай мне налит, в притворе стоит моя мама.

Какой я глупец, что раньше не шел к исповеди и покаянью,

Я тратил всю жизнь, года и часы, купаясь в бездонном разврате,

Теперь я поник, как верба в лесу, и тело мне злом отвечает.

Дружище, сейчас меня подыми, ты видишь, как солнце восходит?

Боимся ль мы зла, идя той тропой, что смертной долиной проходит?

Вот ангел пришел, и я чую смерть, сейчас я начну восхождение.

Меня ты оставь, здесь похорони, а можешь отдать диким птицам.

Ведь тело мое — всего лишь земля, пусть в лоно оно возвратится».

Опершись в плечо старого друга, поднялся, привстал говоривший.

Он вдаль посмотрел. Горы сверкали. И славен был Бог, сотворивший

Всем грешным и злым, и милосердным такие красоты на радость.

И умер старик. Отмучался он. И лик его светел и ясен.

А спутник его голой рукою мерзлую землю начал долбить.