trubadurenru — Лёд на пороге сознания…

Под вечер, почти что под самый конец,

Я день разломил на судьбу и венец.

Под плач циферблатов и время стенанье:

Лишь хрустнули стрелки на круге сознанья.

Я день разломил и, немедля, в пучину

Судьбу отшвырнул, как страданья причину,

Как прошлого длинную, липкую тень.

И стало светлее, хоть кончился день.

Судьбу отшвырнул, а на вечер оставил

Венец из того, что случиться едва ли.

Венец из того, что в сейчас лишь таиться,

Но всё же, быть может, сумеет раскрыться.

Его я, взяв в руки — бесценную тонкость! –

— В лучах заходящего, зыбкого солнца,

Принёс к Вам домой, сквозь метанье толпы

И улиц рычанье, в сетях суеты.

Принёс и поставил венец перед Вами.

И вот уж сверкает чрез нас он словами.

И стынет уж чай наш давно на столе.

И дождик притих на оконном стекле.

Вот с неба скатилась уж третья звезда,

А мы всё болтаем, забыв про дела!

Плетём разговор, прерываясь порою

Неловким молчаньем, смущенья стеною,

Но каждый раз вновь успевая схватить

Беседы тончайшую, нежную нить.

Петляем, петляем — всё вкруг одного:

Что ж значит венец? Как понять нам его?

В чём скрыта загадка? И есть ли ответ? –

— Волшебным мерцаньем пленяет венец.

Волшебным мерцаньем, серебряным звоном,

На пару с Луною таинственным зовом.

Нельзя угадать, сколько ты не старайся!

И мы почти сдались пред этим несчастьем.

И мы почти сдались, и мы замолчали:

Мы были разбиты! Мы были в печали!

И я уж домой прочь собрался идти.

И тут он, вдруг, вспыхнул, ответ осветив!

Взорвался венец фейерверком кипящим:

Ни в прошлом, ни в будущем, жизнь — в настоящем!

Нельзя нам нигде больше счастья найти.

Лишь только в сейчас! Лишь на этом пути!

                       *     *     *

Бледно с неба светит солнце,

Ветер — силен, но прозрачен,

И опять, в июньский полдень,

Я сомненьями охвачен.

Что-то зябко, неуютно,

Горько-сладкий хмель на сердце,

И душе так бесприютно,

Будто мне не жить на свете!

Словно затерялся где-то

Я средь тысячи вселенных.

Убежал сюда, на Землю,

А теперь — найдут, наверно.

Выдернут из жизни с корнем,

Бросят в мрак опять бездонный,

Чтобы там, под светом звёздным,

Вновь боролся с тёмной долей!

Я — песчинка мирозданья,

Лишь ничтожный жалкий атом!

А моё существованье –

— То ли случай, то ли фатум!

Так неужто, на мгновенье

Моей жизни, столь невольной,

Не допустит звёзд боренье

Быть душе моей свободной?

Неужели, космос пенный

В своём вечном клокотаньи

Мне откажет, в жизни бренной,

В этом маленьком желаньи?

Ведь какое же мне дело

До всех битв этих неясных:

Молчит солнце, молчит небо –

— Значит, час мой не назначен?

Значит, я не так уж нужен

В беспредельной этой схватке?

Значит, дух мой не разбужен

И живёт всё в дрёме сладкой?

И пускай себе! — Не верю

В эту яростную битву!

Кто, когда её затеял?

И кто свет несёт в ней миру?

Все бесплодны здесь гаданья:

Вот умру — тогда узнаю!

А пока, на звёзд сиянье

Я взгляну без содроганья!

На Земле моей несчастной

И земного хватит горя,

Чтобы жизнью попытаться

Облегчить хоть близким долю!

Не грозите, не взывайте

Бог, Архангелы и Дьявол –

— Не откликнусь, так и знайте!

На Земле мой жребий спрятан!..

Но сияет бледно солнце,

Ветер — силен и прозрачен,

И опять, в июньский полдень,

Я сомненьями охвачен!

                       *     *     *

В знойный день поёт мне ветерок,

С нежностью лаская мои кудри,

Что мой милый друг, увы, далёк;

И целует шаловливо в губы.

И от солнца разомлевшую листву

Приголубив, шепчет мне лукаво:

— Раз тебя покинул милый друг,

Не отвергни поцелуев тех, кто рядом!

Ласково он смотрит мне в глаза,

В его речи столько сладкой дрожи:

— Лишь моя всех краше госпожа!

Не упрямься и взойди на её ложе…

И прохладною рукой полуобняв,

Сладострастным вновь смущает словом:

— Она любит пламенней огня!

Она дарит — неземным восторгом!

Приходи ж, испей её до дна.

Нет на свете ничего дороже!

Её волосы — душистая волна.

И как облако, нежна девичья кожа.

Но, по-прежнему, я мрачен и угрюм:

Ни к чему сейчас мне это счастье.

Я во власти невесёлых дум:

— Где все письма? Кто их рвёт на части?

Улыбнулся кротко ветерок,

Заслонясь от солнышка рукою:

— Рвёт их, видно, чей-то чёрный рок!..

Верно, быть тебе — с моею госпожою!

                           *     *     *

Он сегодня пришёл ко мне снова

И сказал тихо. — Жизнь не мила…

Никому не уйти дальше гроба.

Жизнь бессмысленна, раз — навсегда.

Взгляд тревожный скользнул меня мимо,

И улыбка скривила уста. –

— Кто стоит перед самой могилой

Видит сам, сколь пусты все слова!

И умолк. Мы в молчаньи сидели.

Он в ладони сжимал нервно чай.

И не знал я ему что ответить,

Как разбить в его сердце печаль.

— Если б люди поймали бы Бога, –

— За очками сверкнули глаза, –

— То казнили бы, без разговора. –

— И мой друг улыбнулся слегка.

Я кивнул. Был я с этим согласен.

Но добавил, негромко, в ответ:

— Приговор должен быть беспристрастен.

Приговор, а не ложный навет!

Он ещё посидел три минуты

И, сказав мне. — Спасибо за чай! –

— Вновь ушёл: угловатый, согнутый.

Крикнул вслед я. — Звони! Не скучай!

                        *     *     *

Было здесь очень тихо и странно:

Все сидели совсем молчаливо.

Кто свои перевязывал раны.

Кто-то спал на скамье, у камина.

Измождённые, мрачные лица.

Избегали все взгляда друг друга.

Что здесь — крепость или темница?

Иль совсем уже болен я духом?

Как попал я сюда?.. Не припомню…

Но пришёл не своей, видно, волей…

Низкий свод свет огня сделал тёмным

И наполнил всё дымом и вонью.

Треск свечей, чей-то стон, бормотанье.

Я стою не живой и не мёртвый.

Но стою, всё же, в полном сознаньи,

Приведённый то ль богом, то ль чёртом.

Вот в стене, что напротив, со скрипом,

Распахнулись тяжёлые двери.

И услышал я вопли и крики.

И увидел ужасного зверя.

И взметнулось вдруг яростно пламя –

— Кто сидел, все тот час же вскочили.

И лишь я, да в углу один пьяный,

Оставались всё там же, где были.

И с проклятьями, стоном и воем

Все помчались в пылание ада.

И один из них бросил мне воин –

— Нам война! Ну а вам — всё парады!

                        *     *     *

Вздыбился лёд на пороге сознания.

Сполохи, грохот и цокот секунд.

Юркие мысли бегут с содроганием.

Долгие ж думы уходят ко дну.

У берегов Сапиентного Понта

Еле стою на дрожащих ногах:

Хронос — в обличии мастодонта,

А я — вне себя, я, наверно, в бегах.

Лопнула доля височная с хрустом,

И разбежались по свету слова.

Горькая доля — сознанье прокрустово –

— Дрыгнула ножками и умерла.

Еле живой, погребённый под вечностью,

Кажется, мыслю одним мозжечком –

— О, эти радость и страх бесконечного!

Но не понятно — а я-то причём?

И выбираясь из толщи континума,

Хмуро пою я на все голоса:

— О, время, зачем ты пространство покинуло?

Лучше б смешало с землёй небеса!

О, как же ничтожно и хрупко сознание!

Да здравствует мощное мироздание!

А всё остальное — пустое метание!

                        *     *     *

Твой голос — трепетанье тетивы.

Твои слова — безжалостные стрелы.

Рука тверда, как жёсткий взгляд судьбы.

И словно лук, напряжено всё тело.

И нет пощады на твоих губах –

— На них лишь страх и новые обиды,

И убеждение, что я всегда не прав,

И торжество, что чувства все убиты.

                *     *     *

Уходят дни, года, века.

Уходят страны, города.

И средь разрывов чёрных туч,

Порой, лишь вспыхнет звёздный луч.

Пусть в небе — вечная луна.

Пусть в звёздной бездне — глубина.

Но так, как и начертан путь,

То, что ушло — нельзя вернуть.

Но я, дыханьем тайных слов,

Разрушил ныне цепь веков.

Разбил, разъял, звено в звене,

Чтобы опять прийти к тебе.

Туманный, тёмный хоровод,

Времён безумный приворот –

— Всё, смертным что несёт судьба,

Отныне обойдёт меня.

И буду жить лишь в те я дни,

Что от твоей полны любви,

Когда я мог, хоть сотню раз,

Пропасть в сияньи твоих глаз.

И вот, разрушиться кольцо.

И смерти сморщиться лицо.

И время, наши слив пути,

Оставит в вечности любви.

                        *     *     *

Каждый день — что кусок сухаря:

Зубы ноют — да есть хочу.

Может, право, всё это зря?

Может, так. Да я промолчу.

Булку сдобную — вот бы что съесть!

Чтобы жизнь — бутерброд с икрой!

Только знаю — сомнительна честь

Перестать быть самим собой.

Пусть мозоли в костлявой душе. –

— Не заплыть бы ей только жирком!

Лучше в сотый раз крикнуть. –Туше! –

— И кольнуть жизнь усталым клинком.

…Ешьте яблоко, с Евой, Адам. –

— Хуже ада, прилизанный рай.

Лучше, право, терзаться от ран,

Чем скучать среди ангельских стай.

                        *     *     *

В истории читаю между строк:

Константинополь — Запад, иль Восток?

Хоть пропасть между ними глубока,

Соединил культур он берега.

И всё ж, при этом, смог не допустить,

В неистовстве друг друга поглотить.

Пусть слышал Запад крик «Аллах акбар!»,

Там был Мартелл, здесь — полчища болгар.

Ну а вдоль Каспия — хазары на пути

Стояли так, что было не пройти.

Была арабом рана глубока:

Хазарским звали море все века.

А Запад смог тогда соединить

Истории прерывистую нить.

К нему из Византии сквозь века

Была протянута античности рука.

Другую ж Кордовский жал крепко эмират.

Восток и Запад дружат, коль хотят.

Но минули века, уткнувшись в май.

Истёк твой срок. Империя — прощай!

День предпоследний. Полчища Мехмеда.

Ты умерла, но проросла в соседа.