santehlit — Декабристы прославились женами

Проза / Рассказы18-12-2014 05:45

Женщина — это верблюд,

на котором мужчина пересекает пустыню жизни.

(арабская мудрость)

Очаровательное утро! Первые пять секунд после пробуждения оно кажется блестящим и хрустящим, как новенький рубль — непомятым, надежд исполненным. А потом вспоминаю — меня вызвали в совет молодых специалистов. Песочить будут — такой-сякой, пошто завод не любишь? А за что его любить?

Нет, спорить не буду — все молча снесу. Как вспомню песочных дел мастера….

— Что, скажи на милость, это было в вашем цехе? — обвиняющим тоном спрашивает освобожденный председатель СМС завода замечательная девушка Лиза Чайка.

В самом деле не знаю, что ответить — и сам до сих пор не осмыслил все.

— Тебя били?

На лице моем следы драки со старлеем милиции.

— Да, но не там и не поэтому поводу. Заступился за девушек в «Малахите»….

— На заводе мы тебя, конечно, в обиду никому не дадим, а в ресторанах справляйся сам.

Я опускаю голову, чтобы она не увидела моих восторженных глаз — чудо в юбке!

— Перестань думать, что ты одинок.

— Откуда ты знаешь, о чем я думаю?

— Читаю в глазах, которые ты усердно прячешь.

Поднимаю на нее взгляд.

— Давай рассказывай, почему тебя называют зачинщиком беспорядков? Как это у тебя получилось?

— Жизнь идет, и мы учимся понемногу, — с иронией отвечаю, а потом делюсь опытом организации смут в трудовом коллективе.

Одна из неприятнейших издержек советского общества — это моменты, когда в твою личную жизнь вмешиваются извне и вытаскивают на свет божий то, что человек предпочел бы сохранить в тайне. Возможно, он стыдится. Возможно, считает, что это никого не касается.

Разумеется, Лиза знает и о том, что не все в порядке у меня на семейном фронте, но подходит к вопросу настолько оригинально, что я, даже не успев обидеться, ввязываюсь в полемику.

— Разве можно перестать любить человека за то, что он оказался не тем, кем ты его хотел видеть?

— Неприятности с мужем?

Она знает обо мне все, а я ничего не знаю о ней, и вопрос срывается с моих губ скорее как выпад на ее желание покопаться в моем белье — а вы-то свое давно стирали? Меня не устраивают отношения врача и пациента: либо мы друзья — и тогда все начистоту, либо — к ядреней фене!

Но Лиза в необычной для нее манере возражает:

— Нет, это про тебя говорят, что ты выгнал жену.

Мало того, что я ничего не знаю о Чайке, я еще и плохо ее знаю. Думал — веселая красивая умная девушка, а она, похоже, на руководящей работе нарастила целый хребет собственного достоинства.

— Это не упрек. Просто…. Знаешь… — она смотрит мне прямо в глаза. — Ты пойми, я не хочу тебя обидеть.

— Да? Просто задела ненароком? Я понял.

— Я знаю, каково тебе.

Я поражаюсь ее словам.

— Откуда тебе-то знать? Ты жената была?

— Нет, Анатолий, я даже замужем не была, но расспрашивала о тебе, и мне посоветовали съездить в вашу студенческую общагу.

Не иначе, как Понька — он ведь тоже работает на ЗСО и уже замначальника цеха.

— Чтобы там ни утверждали злые языки, я теперь знаю, кто ты на самом деле.

Эту новость воспринимаю без возражений — не могу выдавить даже улыбки.

— И наша с тобой задача — сделать правильный выбор, чтобы ты не потерялся на нашем заводе.

— Мой жизненный принцип — пусть будет, что будет.

— Почему-то сейчас я тебе не верю.

Теперь у Лизы холодный взгляд.

— Следи за моей мыслью. Сейчас ты возьмешь это направление, нашу рекомендацию, свой диплом и прочие документы по списку…. Там указано. И поедешь в Дом Политпросвещения при Обкоме партии. Мы направляем тебя на учебу.

— А как же работа?

— Работать придется. А там, поедешь, выберешь форму обучения — вечернюю, заочную…. Есть факультет выходного дня. Для верхнеобразованных, как ты, обучение два года — и получишь второй диплом. Станешь пропагандистом-агитатором, и будем мы тебя двигать по общественной линии. Ну, как? Годится? Таким людям как ты, нелюбящим подстраиваться под окружающих, просто необходимо расширять свой кругозор и эрудицию. Согласен?

— Звучит достаточно противно. А впрочем, пусть будет, что будет.

А давно ли я стал фаталистом?

В восемнадцать лет поступил в институт, в девятнадцать вылетел, но не расстроился, а пошел служить Отечеству. Отслужил нормально — собрал все мыслимые награды и отметился в Книге Почета части. Опять институт и новый успех — мой портрет на главной доске почета. Теперь завод — и что-то не так.

А что не так и почему?

И во флоте и в институте все начиналось с большими трудностями, но я выстоял, перетерпел и добился успеха. На заводе вдруг не заладилось. Ведь я так и думал, когда поступал, что ежедневно, непрерывно и терпеливо, шаг за шагом, ступень за ступенью буду двигаться по всем направлениям — административной, профсоюзной, партийной. Как дерево — вверх, вниз и немного в стороны.

Выходит — там не хотел, а получилось, здесь хочу, и невпротык.

Наверное, что-то изменилось во мне…. Раньше я не думал о деньгах — мелко, скучно. Мечтал повернуть ход мировой истории — внедрить коммунизм на всей планете, освоить космос для человечества. Потом женился, и пропали мечты, а появилось нестерпимое желание сделать карьеру, чтобы жене было счастье со мной.

Вывод — жены делают нас честолюбивыми и… несчастными.

Два слова о деньгах.

Я, непьющий и молодой, физически крепкий, мог стать бы к станку и зарабатывать в месяц 1000 р., как тот латыш с пуговицами от кальсон вместо глаз. Но кто же мне даст: получил диплом — будь добр вкалывать инженером минимум три года, гласит закон. Вовку нашего Булдашева, как лучшего студента выпуска, оставили на кафедре младшим научным сотрудником, а платят 70 р. Он, как услышал про мои 150, лицом потемнел.

Теперь о бунте, который с Чайкой обсуждали.

День всего бастовали, а каковы последствия…. Бригады расформировали, переформировали — бригадиров нагнали, новых избрали. Из цеха вон попросили Чугунова, Шабурова и меня. Не знаю, где теперь те, а я в другом цехе сменным мастером механического участка.

Нас всего двое здесь ИТР — старший мастер и я. Кстати, он тоже окончил ДПА и всегда ходит в первую смену, ну а я, стало быть, во вторую. Делали мы полусборку 322-го заказа — токарные, фрезерные и сварочные операции на полуавтоматах. Никакой штурмовщины — ритм расслабленный и спокойный. В ночную смену мою вообще никто не хотел работать — пили, спали, резались в карты на деньги в закутке за автоклавами термической обработки. В прежнем цехе за порядком следили бригадиры, а здесь коллектив станочников-сдельщиков — каждый сам себе бригадир.

В первую нашу встречу мою производственную задачу старший мастер сформулировал просто:

— Смотри за безопасностью на рабочих местах. Пьяных не допускай — выключай станок и отправляй.

Угловатым кроманьонцем хожу по участку. Попытки заставить мужиков подняться к станкам приводят к злобной ругани и угрозам — я их премии грозился лишить, они меня здоровья или жизни. Мои обращения к старшему мастеру встречались усмешками — учись, мол, ладить с людьми. Смены менялись через неделю, но не с одной не поладил. А когда увидел «хлюзда, отхаренного в туза», теперь уже сварщиком на полуавтомате, то и попытки оставил. Но не мог успокоиться.

Мне говорили, что я похудел — спал с лица и стал сутулиться.

Много думал. С трудящимися участка почти не общался: никто из отлынивающих от работы не показался мне достойным внимания — ни особенно умным или коварным, ни ловким, ни кровожадным. За годы своей диктатуры пролетариат явно выродился — в большинстве теперь это худосочные угловатые люди. Не людишки, а дрянь — трепло и трусло! Они появлялись на рабочих местах плохо одетые, раздраженные, часто откровенно злые, с перекошенными помятыми лицами, мучимые жаждой похмельной — несчастные граждане счастливой страны, строящей коммунизм.

Адаптироваться в этой среде не хотелось. При этом, если окружающие меня отравлены безысходностью, то сам я вдобавок отравлен отвращением к ним.

Каждому следовало бы бояться одного только человека — себя самого. Но предвкушение опасности извне — хорошее состояние. По крайней мере, когда я окончательно решил, что однажды меня пришьют работяги, то почувствовал себя помолодевшим. Повеселел — смерть в молодости не лишена преимуществ. Сначала изображал бодрого, потом вошел в роль и действительно сделался бодрым. Даже прикалываться начал над пролетариями — чего себе раньше не позволял.

Мне с детства внушали отвращение к насилию, но жизнь научила, что насилие может быть оправдано, когда ты в опасности. А вот думать о насильственной смерти было захватывающе. Я возненавидел будущего своего убийцу всем естеством. Вглядывался в лица номинально подчиненных мне людей и думал, что этот смрадный упырь ходит со мной в одну раздевалку и душевую, дышит одним со мной производственным воздухом. Каким способом он попытается прикончить меня? А может, я, изловчившись, раньше успею всадить ему финку. Но ножа с собой не носил.

Иногда вид неработающих станков, как свидетельство моей недееспособности, приводил в бешенство — самообладание покидало, и я бродил по участку, излучая в пространство лютую ненависть. Перед глазами сами собой возникали картины, одна другой красочней: вот я бью кому-то в глаза растопыренными пальцами, и его удивленные яблоки выскакивают мне на ладонь; вот удар ребром ладони в кадык, и он захлебывается кровью; вот, схватив за шевелюру, я толкаю его физиономию под бешено вращающуюся фрезу.

Стал размышлять о труде и порядке, потому что пытлив и дотошен.

Как заставить людей работать, если они не хотят, а у меня нет никаких рычагов воздействия? Хоть на ушах стой — а никак! А все почему? Да потому, наверное, что так уж муторно устроен человек. Или вот говорят — система? А что система? При Сталине работали, а система та же была. Пристрелить одного-двух? Фашисты были молодцы — арбайтен или пуля в лоб! И толковая мысль — лоботрясов в печь, чтобы улучшить породу человеческую. Кто сказал, что евгеника — лженаука?

Вот такая картина участка, на который меня сослали.

Именно там и тогда обстоятельно стал размышлять — есть ли Бог?

И знаете что? Похоже, что все-таки — да!

Господу, видимо, нравится испытывать всех на прочность — ну и я не исключение.

Уж такая у меня натура с ужасным характером и самомнением, но это не мешает мне иметь или пытаться иметь по любому вопросу собственное суждение. И плевать, если оно кому-то не приходится по вкусу — я ведь не лезу с наставлениями: мне б только понять и объяснить себе, что же происходит вокруг. Вот и все.

Оставался загадкой вопрос — зачем нужен технический контролер в ночную смену?

Даже я, угнетенный мыслью о неспособности навести на участке должный порядок, удивлялся ее отказу уйти домой ввиду отсутствия продукции, готовой к сдаче:

— Как ты не боишься? Они же тебя того….

Другое дело, что татарочка Роза была некрасива, и это «того» было то, что она возможно хотела.

Закончилось лето и в сентябре последовали перемены — не на участке, а в субботние дни. С подачи Чайки я поступил в университет марксизма-ленинизма в Доме Политпросвещения Челябинского обкома партии на факультет выходного дня по профилю журналистики. Все-таки журналистика!

На сетования Лизы:

— Пропагандист-агитатор — амплуа руководителя, а ты….

Отвечал:

— Я терпеть ненавижу знамена и митинги — буду писать репортажи в газеты о трудовых буднях нашего коллектива.

— Молодец!

На том примирились.

По субботам слушал лекции в ДПП, штудировал статьи Аграновского, пробовал свои силы пером. В воскресенье к сыну в Розу или в Увелку к родителям, с понедельника по пятницу на завод — и всегда во вторую смену. Такова была новая синусоида жизни — жить, в сущности, можно, хотя и довольно скучно.

Впрочем, иногда случались ЧП.

Вот если бы сын мой был взрослым и пришел со срочной службы домой, я ни за что не пошел на завод да еще в сырой дождливый осенний день. А Боря Брагин пьяный приперся и начал форсить:

— Мастер, день такой: сын из армии вернулся — работать не буду, пошел я домой.

Я только что собрался погрузиться в скверное настроение и совсем не хотел, чтобы мне мешали. А он прицепился, как к заду репей — нудит и зудит. Хотел, было, по привычке сказать что-нибудь неприятное специально для пьяного пролетария, но почему-то подходящие слова на ум не спешили.

— Ерунду говоришь — мог бы не приходить в таком состоянии.

Мы переругивались сначала беззлобно, почти как товарищи. Он требовал, чтобы я провел его через проходную. А я посылал его нах….

— Пойми: сейчас некогда — завтра приходи, когда меня здесь не будет.

Женька Перфильев в гости пришел — у него тоже ночная смена. Слушал нас, слушал. А мы уже до басов:

— Ты мастер, ты должен, …. твою мать!

— Я мастер: как сказал, так и будет!

Женька поднялся и говорит:

— Пойдем, мужик, я тебя проведу.

Ушли. Минут десять спустя увидел я Брагина на куче металлической стружки.

Помог встать — Боря скулил: проткнув рубашку, в спине торчали стальные «спиральки». Вызвал сестричку заводского медпункта — она обработала пострадавшему раны и увезла на дежурной машине.

Через два дня вызывает меня начальник цеха:

— Что же ты руки-то распускаешь?

И подает докладную Бори Брагина о зверском его избиении сменным мастером.

— Считаешь, у тебя право есть?

— Нет у меня, — бормочу в растерянности, — никаких прав….

— Есть, — возразил начальник, нехорошо улыбаясь. — Ты же на китайской границе служил, под пулями бегал; рабочих на бунт подбил — ты народный герой и молодой специалист: тебе все дозволено!

Я почувствовал озноб, предвестник вспышки гнева, и подождал несколько мгновений, чтобы понять, насколько сильна волна злости — понял, что весьма сильна, и улыбнулся. Слишком сильно в голове зазвенело после очередной оплеухи судьбы — что делать? Напроситься на новую!

— Да, на границе служил, но от пуль я не бегал. Никого на бунт не подстрекал и Брагина не трогал. Что еще?

— А докладная?

— А мой вам ответ?

— Лично мне твой ответ нах.. не нужен….

— Как знаете.

— …пусть с тобой товарищи по партии разбираются.

Жизнь меня научила: никому никогда ничего нельзя доказать словами — только поступками. Может, поэтому не пошел в пропагандисты-агитаторы, как Чайка хотела.

Я так и сказал на цеховом партсобрании:

— Извиняться не буду — не перед кем и не за что.

Конечно, мне не поверили и поставили на вид.

Пытался поднять вопрос о нетрудовых традициях на участке, но меня мигом заткнули — мол, это не повод бить рабочих по рылу. А я радостно сообразил — раз им до фени, то и мне наплевать, то есть по фигу, то есть совсем безразлично. Впредь бездействие моей смены не напрягало — я завязал вмешиваться в производство. Крики, нервы, угрозы, жалобы, ожидание расправы — все позади. Впереди — светлое будущее всего человечества. Только кто бы построил….

Правильно поэт сказал — времена не выбирают, в них живут и умирают.

С юных лет я был глубоко убежден в собственной одаренности и порядочности — всегда был готов взваливать на себя ответственность, ничего не боялся и быстро соображал. Думал, что общество само должно призывать талантливых и энергичных людей туда, где они наиболее эффективны. Когда мне было шестнадцать, семнадцать, восемнадцать я ждал, что меня позовут — поручат самое сложное и трудное дело. Наконец в девятнадцать послали в пограничный флот — разве ударил в грязь лицом? В институте был непоследним. Что же завод?

Бардак для уродов! При всем желании мне трудно подобрать другое слово. Я бы предпочел вкалывать у станка — за хорошие деньги и до полной усталости с обоюдной пользой производству и мне. Но меня никто не спрашивает: дали оклад, определили участок — проходи курс молодого бойца. Даже старший мастер ни слова по поводу бездействия ночной смены. Лишь однажды обмолвился о картежниках, имея в виду рабочее время:

— На свои играют.

Спорить не стал, потому что не верю, что в спорах рождается истина — в спорах рождаются только грибы. Чаще поганки.

Ладно, это моя страна, мой город и мой завод — другого у меня нет. Да и сам я тоже не самый кристальный гражданин. Как-то по дороге на работу зашел в столярную мастерскую ЖКХ заводского, говорю:

— Мужики, нужны три доски антресоли изладить.

— Ночью, — предлагают, — заходи и пузырь прихвати.

После смены обмен состоялся. Только вышел с досками на проспект Гагарина, вот она — машина с мигалками.

— Откуда дровишки?

— По дороге нашел.

— Грузи. Ноги в руки — жене привет.

Доски я им в салон просунул — домой пришел, жены не нашел.

Меня трудно причислить к настоящим злодеям, но жизнь полна неожиданностей. Про себя знаю — если по-настоящему захочу обмануть систему, я ее всегда обману. Но мне нравится честная жизнь — я доволен тем, как живу. Пусть я лишь сменный мастер — место рабочее в будке, а не роскошном кабинете. Пусть инженер я лишь на картонке — не изобрел ничего гениального. Не дружу с известными и всенародно любимыми чемпионами, лауреатами. Не спал с кинозвездами. Все в моей жизни скромно, и, тем не менее, я ею доволен — жизнью, а не работой!

Думаете, я не был романтиком? Спросите у тех, кто знает меня. К девятому классу по школе гуляли пять общих тетрадей моих романов, написанных в соавторстве с одноклассником и отредактированных одноклассницей. Ходил в походы, играл в футбол. Я был настолько романтичен, что лишился девственности классическим способом только в двадцать три года.

Кто сказал, что так жить нельзя? Куда и за кем я должен успеть? Во флоте и институте никуда не спешил и никуда не опоздал. Так чем же завод лучше других? Карьера нужна, семью чтоб вернуть? Это да, но мудрые люди говорят — если к другому жена ушла, то неизвестно кому повезло.

Сын живет не со мной — но мы с ним встречаемся почти регулярно. Моему тестю я бы и свое воспитание доверил — очень примерный для подражания. В садик парнишка устроен, куда его мама ходила. Я там был пару раз — неплохо, понравилось; пацанчика моего любят.

Однажды он мне заявляет:

— Папа, я подрался вчера.

— Ничего страшного — все мальчишки дерутся.

— Знаю, — сурово ответил мой сын. — А ты тоже дрался?

— Редко, — соврал я в педагогических целях. — И чья взяла?

Сын вздохнул:

— Этот мальчик больше меня.

— Хочешь — накостыляем ему вдвоем?

— Так нечестно.

— Пусть он отца с собой приведет.

— А если он больше тебя?

— Дедушку позовем — он боксер.

Сын после глубокого вздоха:

— Отлупи лучше Куликова. Или он сильнее тебя?

Сильнее, слабее — это все относительные категории. А кто победит решает конкретная схватка. Да, это банально, грубо и дико, но только до тех пор, пока смотришь со стороны. Когда это коснется лично тебя, когда персонально тебя обманут, изобьют, ограбят, когда вломятся в твой дом, захотят твою жену, твою свободу, здоровье, жизнь — тогда вопрос, кто сильнее, решают ум, реакция и случайность.

А Куликова, сынок, давно мечтаю — и однажды убью. Да будет земля этой сволочи пухом! Разрежу его на куски и раскидаю по урнам. Себе оставлю кожу с наколками — просушу, отскоблю, сделаю обложкой для тетради, в которой напишу историю нашей семьи. Грех возьму на душу, а потом буду жить честно и праведно.

Но говорят, что с трудов праведных не построить палат каменных. А я и не ставлю такой задачи. Вот окончу университет (к тому времени и срок на заводе истечет) подамся в газетчики или писатели….

Бывает так: вчера ты твердо решил не убиваться по поводу несостоявшейся карьеры инженера, а уповать на второе образование. И сегодня тебе хорошо — оттого, что твердо решил.

С утра был деловит, в обед спокоен, а к началу смены приобрел в магазине тетрадь толстую и потопал на работу. Проводив стармаса восвояси, сел за рукопись романа «Моя жена и ее муж». Я давно его проектировал, хотя понимаю, что сочинить такую книгу архисложно: семейная жизнь не всегда поддается пониманию, а уж описанию…. Вон Толстой попытался сотворить семейный роман, а в финале героиня оказалась под поездом — сдается, вопреки авторской воли.

Поначалу пишется хорошо, продуктивно — потом в будке появляется контролер Роза. Угощает чаем из термоса, рассказывает семейные новости. Интересуется, почему у меня так блестят глаза. Прикололся — Нобелевский комитет заказал мне книгу: обещали премию, солидный тираж, презентацию в Швеции, прочее, прочее… А сейчас, мол, у меня кураж.

Роза просияла:

— Ты хочешь писателем стать? А знаешь….

И она рассказала, что Пушкина с Лермонтовым на дуэли убили, Есенин с Маяковским себя прикончили, Некрасов — картежник, Достоевский все гонорары просаживал в казино, Гоголь….

— Тебе это надо?

— Откуда познания?

— Мама с папой преподают литературу в школе.

— Ты по их стопам не пошла….

— Дура была, — Роза махнула рукой. — Замуж выскочила еще в десятом.

Термос прикончили, никто не мешает — разговорам о литературе не избыть.

— А проводи меня домой, — просит Роза.

Кровь мгновенно насыщается адреналином, усталость как сняло рукой.

Идем после смены. Я рассказываю о своей учебе, о намерении свалить с завода — советская оборонка обойдется, а у меня не получается в нее врасти. Держат тут из-за диплома, а душа давно уже на свободе. Когда мне говорят о долге, у меня нет иного ответа, кроме презрительной улыбки: жить без полета фантазии — ущерб себе и могучей Родине. Здесь же весь азарт в пьянстве. Всех устремлений — забиться в уютный угол и сосать бухло, обсуждая футбол-хоккей и покупку малолитражной машины марки «ЗАЗ-968». На большее их фантазия не способна — и это инженера.

— Насмотрелся в общаге.

Такой монолог произношу на протяжении примерно часа — по дороге от цеха до ее дома. Ночами в этом районе не очень спокойно: можно нарваться на компанию подвыпивших подростков — не зря же его Портом прозвали. В другой ситуации я сюда и не пошел бы в неурочный час да в компании Розы — некрасивой татарки двадцати лет, матери двоих детей и жены какого-то недоумка (с ее слов). Но….

Разворачивая судьбу в новом направлении, переживаешь особенные времена. Эти дни, когда выдираешь себя с корнями из старого и пересаживаешь в новое, очень важны. В такой период не зазорно побыть мистиком — поискать вокруг себя знаки и символы. Я загадал — коль обойдется ночной визит в хулиганский Порт без приключений, то и с литературой все будет нормально.

— Ты грустный, — сказала Роза у своего подъезда. — И выглядишь не очень.

С чего вдруг? Но спросил:

— Решила меня пожалеть?

Роза ухмыльнулась:

— А что, не надо?

— Бедный нищему не товарищ.

— Ну, почему же? Ты когда последний раз с женщиной был? А я тебе нравлюсь?

— Думаешь это важно? Для него — нет.

Роза намек поняла и шустро запустила руки в штаны — мои, между прочим. Очень быстро нашла там общий язык с крайней плотью.

— Пойдем в подъезд?

Я вежливо отказался:

— Если домой нельзя — на ступеньках раком не для меня.

— Что же ты такой несговорчивый?

— Давай завтра ко мне, если не передумаешь.

— Завтра никак — послезавтра.

Брел домой не в настроении: ничего знаменательного не произошло — таков был мой главный упрек окружающему миру. Но кто я такой, чтобы упрекать жизнь в отсутствии фантазии? Надо было не кочевряжиться, а соглашаться на секс в подъезде, и что-нибудь да случилось. Застукал, например, нас ее муженек — мы бы подрались….

Но не спеши надрывать душу сочувствием к моей несчастной персоне, любезный читатель! Из любой ситуации я найду выход и, если не выгоду, то утешение — не зря ж Гончарова прозвала меня Агарченко.

Например, сейчас появилось желание поговорить самому с собой. Где и когда найдешь еще более подходящее место и время в состоянии неудовлетворенного плотского желания?

— О ноги вы мои, ножки, что же топаете по тротуару, а не по ковровой дорожке? Голова заставляет? А ты куда смотришь, бестолковая? Какими думами переполнена? Какой прок от тебя? Или забыла те времена, когда выручала и направляла? Идешь у сердца на поводу? А ты что притих, будильник в груди — чего пригорюнился? ….

И разобрал себя по косточкам — даже члену, обломавшемуся на перепихон, досталось. В общем и целом организм мой — парламент. А душа его спикер. Или разум? А хрен их поймешь — живут в одном теле как Израиль с арабами.

И стало мне легче. А в общаге душ принял, спать завалился — совсем хорошо!

Кто еще на такое способен?

На следующий день судьба нас столкнула с Понькой — первая встреча после бунта.

Он критически оглядел меня и говорит:

— То, что ты оказался в эпицентре волнений, это понятно. Меня удивляет, что ты из него вышел ни с чем. На тебя непохоже.

— Ну, как же ни с чем? Чайка направила меня за вторым высшим образованием — скоро я буду и журналистом.

Подкорытов авторитетно улыбнулся:

— Поздравляю! В мастерах ты уже засиделся. Если карьера не пошла, обязательно надо уходить. Ты сколько уже на заводе? Полтора? И все в мастерах? Смотри — первый год, когда привыкаешь, летаешь; второй год лямку тянешь, скучаешь; на третий уже ненавидишь свою работу. Как утверждают западные психологи — творчество не терпит застоя.

Скорее так утверждает Понькина жена Тома — зубной врач и замечательная женщина, авторитет для всех жен. Думаю, ее в одиночку можно десантировать на необитаемый остров, чтобы через несколько лет обнаружить там симпатичный домик и коллектив ухоженных ребятешек.

— На твой день рождения мы приедем с женой. Тома хочет поговорить с Ольгой Викторовной — за тебя слово молвить, за вашу семейную жизнь.

— Если Ольга Викторовна соизволит приехать.

— Ты постарайся. Стол дома накрой — в кабаке не беседа, а разговоры.

Мы с Понькой прожили в одной комнате студенческого общежития два года, вместе работали в студсовете, стройотряде — понимали друг друга с полуслова. Он всегда был такой — невероятно стабильный энергетически и психически. Теперь он выглядел везде успевшим и разговаривал со мной как заместитель начальника цеха со сменным мастером. Но формально мы оставались друзьями.

Обычно я просыпаюсь около семи утра и коротко обдумываю предстоящий день. Детальное планирование происходит позже, по ходу реализации задуманного, но о главном лучше размышлять сразу после пробуждения — обычно в этот момент на ум приходят простые решения самых замысловатых житейских проблем.

Сегодня с утра главной темой раздумий была предстоящий ночной секс визит контролерши участка некрасавицы Розы. Красивая девушка всегда королева: ее хотят все, некрасивая — проиграла уже при рождении. Зачем она мне? Я люблю жену, люблю сына — не люблю завод и свою работу. Но с другой стороны — если Розу считать олицетворением «Станкомаша», то можно трахнуть ее с пролетарской ненавистью в плане мести; к тому же организму надобен секс.

Как-то вот так настраивался с утра. А после разговора с Понькой главной проблемой стала жена. Вернее ее визит на мой день рождения, который уже в это воскресенье. Все дело в том, что у меня с Лялькой нет прямой связи, и все встречи всегда происходят исключительно по ее инициативе. Помнит ли она о моем дне рождения? Позвонит поздравить или приедет? Ни в чем нет уверенности никакой.

Напиться да поехать к ней в очередной раз мириться — на трезвую голову что-то никак. Наверное, всякий мужик меня поймет.

Когда-то я был совсем другой — юный, возвышенный, гармоничный. Считал себя всезнающим и целеустремленным. Тупым и приземленным стал после женитьбы. Или на заводе? Вот как попал сюда, понеслось — жена изменила, сын у родителей, на работе сплошные неприятности. А ведь хотелось стать тертым.

Должность мастера требует жесткости — отлично! — сделаюсь жестким. Так поклялся себе и немедленно приступил к выполнению клятвы — стал ругаться с лентяями денно и нощно. Еще бы полшага и неэксплуататорское социалистическое производство перетерло меня в порошок. Это оно умеет. А дурень-мастер едва успел поменять убеждения.

Поехать к жене и сказать: буду, буду лазить по крышам и битумом их заливать — хватит, достаточно, возвращайся: лучше вместе в пропасть упасть, чем поодиночке! Люди держатся друг за друга с единственной целью — не пропасть. Я пропадаю без тебя.

Говорят, иногда полезно пожить отдельно друг от друга. Говорят, нет ничего страшного в том, чтобы разойтись и опять сойтись. Говорят, время лечит. Много чего говорят. Чтобы с нами не происходило — это уже произошло, тысячу раз, с кем-то, когда-то. Опыт накоплен — теперь трудно поверить, что каждая судьба уникальна. У меня никогда не было столько советчиков, как в период развала семьи. Один сказал даже такое — ушла и хер с ней: если будешь упрашивать, она из тебя веревки станет вить. Сейчас думаю — не важно, кто из кого и как вьет веревку: важно насколько она крепка. Если есть жена, значит, все остальное тоже будет — это я про успех на заводе.

Говорят, в большой мудрости много печали. Да ладно вам. В большой мудрости много всего разного. Если долго и пристально смотреть на прекрасное, оно покажется отвратительным. Если годами изучать безобразное, можно влюбиться в него и слиться. Бога никто не видел, не касался, не беседовал, но в него верят, его любят, ему поклоняются: он — олицетворение гармонии и надежды. Человек изучен изнутри и снаружи дотошно, детально и досконально, но в него не верит никто, и не считают его совершенством.

Это к чему о Боге и человеке?

Следите за мыслью. С утра думал о Розе, потом о жене. Потом связал эти размышления вместе и получил решение. К Ляльке я не поеду ни трезвый, ни пьяный. Приедет на день рождения — отлично: все выйдет, как Понька заказывал. Не приедет — гостей все равно надо встречать, угощать. Приглашу-ка я Розу в домохозяйки — на стол приготовить, потом убрать. Между делом и трахнемся. Это задумки, но выйдет все так, как Бог положит. И мне не хочется знать, что будет — любопытство ведь признак слабости.

Бог ли, сатана, которому праведность моя давно уже поперек горла — но кто-то же завернул такой сюжет. Вместо Розы на участок в ночную смену из БТК пришла совсем другая контролерша. Девушке было лет двадцать или чуть меньше, и она была прекрасна — сомневаться в этом не приходилось. В ее чары немалую толику вносило своеобразное сочетание роскошных медного цвета волос и черных огромных глаз. Монгольский приплюснутый носик ничуть не вредил ее красоте. Ноги девицы сами собой создавали проблему — были стройны и плохо укрыты короткой кожаной юбкой. Была она миниатюрна, но, несмотря на малый рост, фигурка ее обладала всеми нужными выпуклостями и изгибами, чтобы у любого мужчины подогнулись колени от одного взгляда, и возникло единственное желание — скорей познакомиться. Чудо волшебное звалось Жанной.

С мастерской галантностью придвинул ей стул.

— Садись — начнем разговоры: другой работы здесь не предвидится.

Ее глаза, наблюдательные и критичные, скользнули по мне с явным удивлением, потом с любопытством, потом вопросительно и, наконец, с сочувствием остановились. Кажись, обо мне составлено мнение.

Тут зазвонил телефон. Жанна словно бы не заметила этого, но аппарат надрывался пронзительно и требовательно. Девушка вопросительно посмотрела на меня — я и сказал:

— Ни мне, ни твоей предшественнице никто никогда сюда не звонил.

— А мне-то, с каких щей?

Телефон остался невостребованным и умолк.

Сущий пустяк, верно? Но я мгновенно почувствовал родство душ.

Мысли о Розе сменились мыслями о Жанне. Случайность ли, что она появилась в тот самый момент, когда должна была появиться — согласитесь, красивая девушка во всех отношениях лучше замужней некрасивой двухдетной матери. Возможно это улыбка судьбы. Наверняка Жанна не воспылает ко мне неземными чувствами, и эти чувства придется в ней созидать. Как это сделать, надо обдумать. А пока….

Мои бездельники как обычно не приступили к работе — они считали вторую смену своего рода дружеской вечеринкой, на которой можно расслабиться в смысле спиртного, поиграть в картишки, обменяться сплетнями, в конце концов, просто похохмить, не настаивая на широкой гласности. А сегодня чаще стали заглядывать в будку — по делу и просто так. Ясно, что Жанна их привлекала. Сейчас сивухи нарежутся, и начнется….

По участку прошелся, прихватил молоток беспризорный, спрятал в ящик стола — пригодится, если дело дойдет до рукопашной.

На удивленный взгляд Жанны:

— Это очень плохое место. Думаю, тебе отсюда уйти лучше засветло — не будет продукции, зря не жди. Ночами здесь не работают, а в карты играют на деньги и женщин.

— Как интересно! — улыбнулась Жанна. — Люблю азартные игры на женщин.

— Можешь присоединиться. Проводить в казино?

В углу за автоклавами кто на чем кругом сидели игроки, каждый из которых с честью бы украсил стенд «Их разыскивает милиция». Еще большое число зрителей, наблюдавших за игрой и оживленно комментировавших все события, окружало. Когда мы подошли, банк уже был приличный — вместе с монетами в центре импровизированного стола лежали мятые купюры. Не думаю, что игра была честной — скорее всего, жулики обжуливали жуликов.

— Новый игрок! — выкрикнул кто-то.

Играющие потеснились и освободили место для Жанны.

Меня после случая с Брагиным старались не замечать.

— Можете не беспокоиться — я только взглянуть, — мило улыбнулась она.

Короче, Жанна решила остаться на участке до конца смены. Ну и где-то так на исходе ее я решил обратиться к девушке с просьбой.

— Послушай, ты создаешь впечатление совсем неплохого человека — а хорошие люди должны помогать дружка другу. Что, если мы с тобой заключим взаимовыгодную сделку?

— О чем идет речь?

— В ближайшее воскресенье планируется торжество в честь моего рождения. Мне нужна помощь в его подготовке.

— В развлекательную программу танцовщицей? — усмехнулась Жанна

— Пусть танцовщица, но у плиты. Есть вещи, в которых мужчина ни хрена не бельмеса.

— Ну, тогда я тот человек, который тебе нужен, — без лишней скромности заявила она. — Я прекрасно готовлю.

— Когда и с чего начнем?

— С утра в воскресенье ревизией холодильника. А что ты предложишь в награду за службу?

Хитрить вроде не было причин.

Мужчинам нравится обманывать женщин не меньше, чем женщинам мужчин. В любой семье и дня не проходит, чтобы супруги не врали друг другу. На эту тему немало написано. А о чем в книгах не говорится ни слова, так это о том, что правда вообще невозможна в отношениях даже близких людей. Но я исправлю эту ошибку — дайте срок.

— Прикрою твое отсутствие на участке — делать тут контролеру абсолютно нечего.

Жанна встала и сверху вниз изучающее посмотрела на меня. Я не забыл, что за окнами ночь, да и в цехе было достаточно сумрачно. В темных углах могут здесь оказаться нетрезвые мужики, справляющие нужду. Молотком вооружился:

— Пойдем, провожу.

— Даже так!

— Вообще-то я противник насилия, но как говорится: кто предупрежден, тот вооружен. И что бы там ни было, мне ни к лицу роль куропатки.

В туалет мы сходили без приключений.

Теперь можно было покончить со всеми недоговоренностями. Рассказал Жанне о семейном положении своем, о количестве и качестве гостей на застолье и о возможном, но теперь нежелательном визите жены.

— Тогда мне все ясно, — Жанна сказала. — Но все равно помогу, раз обещала. В воскресенье, как встанешь, сходишь за мной, и приготовим с тобой тебе праздник. Якши?

Моя собеседница достала из сумочки крошечное зеркальце и накрасила губы. А я прихватил с собой молоток.

— Не страшно так жить? — спросила она.

— Немного остроты только добавит прелести ночи.

Проводил ее до женской общаги.

Ничего не скажешь — отличная смена в приятной компании!

В воскресное утро на этом же месте я поджидал помощницу Жанну. Теперь она была в брюках, сером свитере толстой вязки и длинном до каблуков изрядно потертом по последнему писку моды кожаном пальто. Роскошные волосы банданой схвачены.

— Принесший дурную весть смерти достоин?

Начало было приятным.

— Нет, нет — жена не звонила, — сказал я без трагедии в голосе.

Не смог скрыть своего восхищения.

— Слушай, откуда ты вот такая?

— В горах Башкирии родилась.

— А здесь ты зачем?

— Потом расскажу.

В моем холодильнике нас ждал сюрприз — бутылочка пива «Жигулевское».

— Не надо стаканов, — сказала Жанна.

Мы стали по очереди к ней прикладываться, делая ревизию продуктов. Как говорят мудрецы — самое длинное путешествие всегда начинается с первого шага. Так началась подготовка к застолью. Потом мы сидели, сдвинув головы, наморщив лбы, как заговорщики, составляя список необходимых покупок.

Мой рот наполнила слюна, желудок жалобно заурчал — пиво закуски просило.

Узнав, где кухня, Жанна пообещала приготовить что-нибудь на скорую руку для завтрака и выпроводила меня голодным в суровую действительность городской жизни. То бишь отправился за покупками с улыбкой обиженного крокодила. И первым делом приобрел большие красивые белые розы для Женщины, хлопотавшей на моей кухне.

И пока есть время, следовало проанализировать события — надо подумать, надо понять. Нет, я вовсе не собираюсь менять жену на другую. Ведь Ляльку я по-человечески люблю, а от Жанны тащусь — это просто мимолетное увлечение. Хотя непротив, чтобы они у меня были обе — дома жена, а на работе новая контролерша. Так случается, и называется «любовный треугольник». Только благополучным он бывает не у всех и не всегда. Нужна тайна — ведь есть законы таких отношений. А впрочем — все проходит, и это пройдет, и жизнь возвратится на круги своя! За сим успокоился.

Притащился с авоськами в общагу, вручил Жанне цветы.

— Все купил, как ты написала, и вернулся, преодолев трудные трудности, опасные опасности и ужасные ужасности в магазинах — знала бы ты, как я их ненавижу!

— Я горжусь тобой, мастер Толя.

— Гордиться легко. А поцелуем наградить самое то, — нагло так заявляю.

Жанна перестала помешивать на сковороде, обернулась и уставилась на меня.

— Ты непосредственный или просто нахал?

— Нет, именинник, — над ответом я думал меньше секунды. — Ну, так как?

Она вобщем тоже — подошла, положила ладони на мои плечи, закрыла глаза и….

— С днем рождения!

Наш первый поцелуй был мягким и нежным, неуверенным и деликатным. И объятия осторожными, будто мы сделаны из фарфора.

Второй поцелуй был теплым и обнадеживающим.

Третий поцелуй был глубоким и страстным

Соседка на кухню вошла, увидела нас целующимися и хотела что-то сказать, но, уловив потрясающий аромат от плиты, хмыкнула только и скорехонько удалилась.

Когда из духовки был вынут румяный красавец пирог, именинник воскликнул:

— К черту гостей! Открываем шампанское?

— Погоди, — Жанна укутала его полотенцем. — Сейчас жена припрется твоя.

Я молчу — в глазах печаль и тоска.

Ляльки не было. В урочный час приехали Подкорытовы из Копейска. И все было более-менее замечательно, если не считать удивления на их лицах. Потом Понька буркнул на ухо: «Красота всех притягивает, тут уж ничего не попишешь». А Тома долго в себя приходила. Муж поспешил на помощь — чмокнул за нее именинника в щеку, одарил, тост толкнул, анекдот под пирог….

— Слушайте анекдот! Играют в футбол сборные Бразилии и Союза. Назначили нам штрафной. Все в стенку встают лицом к мячу, а один спиной. Ты чего? Хочу гол посмотреть.

Жанна и Тома натянуто посмеялись.

Я включил музыку — так, ненароком: вдруг кто захочет потанцевать.

— У меня есть идея! — предложила Тома.

— Какая? — Поня уже ритмично поводит плечами.

— Коротко отвечаю — давайте сегодня на дне рождения говорить только правду, какой бы неприятной она не была. Спрашивай именинник — никто не в праве тебе соврать.

Домашняя заготовка для Оли была, а в присутствии Жанны совсем не катила.

Решил подменить тему:

— Вопрос на засыпку: в каких случаях мужчина один и тот же поступок женщины оценивает по-разному — прелестная глупость или бабья дурь?

Поня меня не понял и обиделся за жену.

— Я это понял как намек — ешьте, ешьте: ох вы и жрете! Нет? Тогда — ешьте, ешьте: на базаре все дорого. Опять промазал? Значит — надоело тонко намекать: пора вам грубо сваливать.

Тома сворчала:

— Вот что ты болтаешь? Была бы куча гостей — кто-то обиделся или смутился.

— Ладно, замяли, — повинился Поня.

— Мужчины, когда выпьют, говорят не думая, — сказала Жанна и рассмеялась.

Тамару трудно свернуть с намеченного курса.

— А мы не позволим им болтать, что на ум взбредет. Давайте рассказывать поучительные истории из семейной жизни, чтобы в будущем не делать ошибок. Понятно, что ерунда — никто не учится на чужом опыте. Но слушать такие истории всегда любопытно.

— А мне нечего рассказать, — Жанна пожала плечами. — Я замужем не была, но собираюсь и с удовольствием послушаю.

Все замолчали, припоминая. А я думал о Понькиной жене — какая она достойная! Просто аристократка духа!

А достойная аристократка вдруг говорит с душевным надрывом:

— Мой хоть не изменяет. Но достает иногда, если честно сказать.

Вот о ком она сейчас, говоря про измены? Меня напрягает.

— Достает — разведись: брак не служба в армии, всегда можно уволить себя в запас.

— Ну, уж нет! — рассердилась Тома. — Развод не выход.

— Тогда терпи.

— И терпеть не хочу.

— Не проглотить, не выплюнуть — загадка про жвачку, — сказала Жанна.

— А ты бы как поступила? — повернулась к ней Тома.

— У меня не будет таких проблем. Мой муж никогда не будет изменять и меня доставать: у нас вера строгая. А у ваших безбожных известный набор — пить, курить да по девкам шустрить.

— Во дает! — горько рассмеялась Тома. — Я тоже хочу в мусульманство.

Сейчас я боялся ее выпада против Жанны — мол, девушка-скромница замуж собирается, а сама сидит и пьет среди мужиков женатых, один из которых с нее глаз не сводит, и берется за нравственность говорить.

Но они не ругались — просто выпустили пары.

— Наверное, твой избранник — робкий и сомневающийся. Неуверенность в любви — ценное качество. А слишком уверенный всегда будет грубить, изменять, обижать и даже прикалываться.

— Если двое все время ссорятся, то чем это кончается? — улыбаясь, спросила Жанна.

— Мирятся! — подсказал Понька.

— Правильно! — Жанна лукавая вся. — Мирятся, а потом ругаются — как это называется?

— Любовь-морковь, — предлагаю вариант.

— Про кого эта загадка? — весело спрашивает моя контролерша.

— Про Толю с Олей, — говорит Тома.

— Ответ неправильный, — Жанна встает и подает чашки к чаю. — Кошка с собакой — вот отгадка.

— Эти животные внутри нас.

— Не знаю, не видел, но спорить не буду.

Стоит ли говорить, что праздничный стол оказался на славу — гости ели салаты, кромсали пирог и нахваливали. Вот с беседой застольной никак — не находим общий язык.

Ну и рискнул с новой темой.

— Лет с пять тому, еще студентом, листая какой-то журнальчик — «Юность», возможно — наткнулся на небезынтересную статью. Автор утверждал: эволюция человечества не закончилась, и продолжают ее мужчины. Мол, девочки рождаются с суммарным набором иммунитетов родителей, а мальчики начинают жизнь с чистого листа. Отсюда смертность, отсюда мутации… вобщем, достается нашему брату.

— В рассуждениях виден резон, — Понька поддакнул.

Дамы дружно отложили вилки, переглянулись, ища друг у друга поддержки — ишь, тварюшки! — вздыбили груди глубокими вдохами, и, как амазонки с луками-стрелами, готовы кинутся в бой. В тот миг, пожалуй, их можно было назвать союзницами. Причем, объединило соперничество с сильным полом — тоже мне, эволюционеры! мы, женщины (то есть — они) основа всему!

Хлебнув из бокала, я продолжил игриво:

— А есть ли смысл в вашем бытии?

— О да! — хором откликнулись они.

— А предназначение? — не унимался я.

— А ты не понял еще? — повела соло Тома. — Это жизнь, это мир, это процветание. Без нас вы бы передрались давно, и сошли на нет.

— А вы без нас? — это Поня. — Что вы можете без нас?

— Мы можем все, — сказала Жанна.

— Нет, мы можем больше, — это уже Тома.

Воистину так! Оскорбленный и униженный одной женщиной, я ничего не могу сказать против всей прекрасной половины человечества — всегда готов преклонить колено, снять шляпу, склонить голову. Это в душе — но идет полемика….

— Что вы можете? Что? — Поню хмель горячит, и он позволил себе повысить голос. — Ничего не умеете, мало что знаете, но всюду суетесь с советами. Да только беда, что следовать им попросту глупо.

Тома разозлилась на мужа:

— Пьяный позер!

Поня лениво улыбнулся:

— Не слышал раньше от тебя таких слов, но что-то подсказывает мне, что это не комплимент.

Начал за них беспокоиться — ощущают ли они границы допустимого и неприемлемого в застольной беседе? А то, не дай Бог, получится — приехали нас с Лялькой мирить, и сами поссорились.

— А давайте без нервов разберемся с некоторыми вопросами — и все станет ясно. Организуем парламентские дебаты — Тома с Жанной большинство, а Сергей Геннадьевич оппозиционер. Я как хозяин — за спикера. Согласны? Тогда вопрос — для чего существует человечество?

Выпускник космического факультета:

— Чтобы, когда остынет Солнце, цивилизация не погибла на Земле, а вышла на просторы Галактики и за ее пределы.

— Логично. Девочки?

— Чтобы жить в счастье на Земле или за ее пределами — это главная цель.

Конечно же, это Тома. Теперь я:

— Самое интересное, что ответы не противоречат и не исключают друг друга, а наоборот — дополняют. Мужчины знают, что делать; женщины — как: в любви и согласии.

— Ага, — буркнул Поня, — все они знают. Потому и лезут всюду с советами. Бывает, живешь себе, живешь, и тут на тебе — все разом осточертело, хоть с моста прыгай. А все из-за жен с их дурацкими советами.

— Дураки прыгают.

— На то они и дураки.

— А умные уходят к другой, — это сказал Поня, и все посмотрели на меня.

А я:

— Давайте выпьем — мужчины стоя, женщины до дна.

Выпили, закусили — слово за слово завязался и наладился, наконец-то, просто человеческий разговор, плавно переходящий в гомон. С Понькиной подачи помянули недобрым словом его начальника Пактусова, который — о чем базар! — тупарь и сволочь первостатейная.

И вдруг посреди веселья Тома встает, тычет пальцем в мою грудь и говорит:

— Ну, кто вы есть, мужики, без нас — мастера? подмастерья? Возьмите историю за пятый класс. Знали бы люди о декабристах, если б к ним жены в Сибирь не поехали?

А ведь действительно! Покурили с ранья на Сенатской площади господа офицеры, царя похулили — и в Сибирь. В чем подвиг-то? А вот бабы их — да! На каждую грудь по огромному ордену да в алмазах — не жалко, ей бо!

— Это правда, — говорю.

— Правда? — Понька вскакивает. — За правду надо пить стоя. Правда — это такая баба, что за нее сидя никак.

И выпили. А потом еще….

Гостям вызвали такси. Я пошел провожать, Жанна осталась убирать.

Понька усадил Тамару в машину, повернулся ко мне, пьяно качнулся, обнял:

— Вечер удался! Молодца!

Он снова был замначальника цеха.

Жанна время не тратила зря — со стола убрала, посуду помыла, диван разложила, белье в шкафу отыскала, постель застелила, разделась, легла, меня поджидая. Мне бы радоваться, а я подумал — на твоем месте должна быть Лялька. Но где же она?

За окном был мягкий, прозрачно-пасмурный вечер. И грусть на душе.

Двадцать девять уже — ни больше, ни меньше. А после пяти пошел и тридцатый. Такие дела. Стареть не хочется — тем паче в душе я пацан пацаном. И тем не менее — двадцать девять уже. Время, как говорится, собирать камни — то бишь отвечать за свои поступки, а поступков-то с гулькин нос. Лермонтова на два года пережил, а заслуг — на застежку от его сапог.

Впрочем, как бы там ни было на душе и за окном, жизнь шла своим чередом. В рамках моих мужских интересов во всяком случае. Прелюбословие закончилось — время прелюбодеянию!

Осуждаете? Но как — нет, скажите, пожалуйста! — я должен был потупить в данном случае? Жена законная не приехала — Жанна мне нравится, Жанна непротив…. У меня день рождения.

Все произошло удивительно быстро. Правда, часы потом показали — время за полночь далеко. А начали-то на закате….

Впечатления? Да много разных. К примеру, ослепительно ласковые и печальные глаза ее заглянули мне прямо в душу и остались там навсегда.

Нет, правда, печали добавилось.

И снова напомнило о себе сердце: заболело оно — сильно сперва, потом все сильней и сильнее….

И сколько осталось мне жить, всегда буду помнить Жанну — ее любовь, ее проблему и мое участие в ее разрешении.

Откуда взялось чувство, что времени, подаренного нам судьбой, вполне достаточно, чтобы считать его счастливым? Как мог испытывать такую печаль по отношению к незнакомке по сути дела? Чем могла стать для меня эта башкирочка?

Теперь, на седьмом десятке, твердо знаю — всем. И дело вовсе не в сексе — мало что ль было у меня этого «добра»? Впрочем, и в сексе тоже — она не «давала», как прочие дамы, она делала партнера мужчиной.

Она была умной, страстной, гордой. Она была единственной из всех близких мне женщин верной своему слову. Что я понимал тогда в этом? Да ничего! Но и тогда уже чувствовал, сильно подозревал, а теперь без сомнений знаю, что Жанна была Женщиной Предназначенной для меня.

Жаль…. Жаль, что все не так получилось.

Два месяца длилась наша любовь. Два месяца плоть моя была на пике блаженства. Два месяца душа исходила на ноль.

А потом Жанна пропала, словно и не было ее.

Впрочем, может, и не было.

Дети мои, возможно и нет у вас конкурентов на мое наследство.

Очень возможно. Хотя — как сказать….

Впрочем, ваши дела.

А я еще там — в прошлом веке. На первом свидании с Жанной, подаренной мне Судьбой на мое двадцатидевятилетие.

Я стягиваю с нее одеяло.

Она очень красива — обнаженная дива, лежащая на моем диване. Так красива, что я забываю обо всем на свете — стою и смотрю с одеялом в руках. Она понимает причину моего оцепенения — точеное, слегка скуластое лицо цвета темного меда словно светится изнутри, и улыбка не портит пухлые губы. Золотом отливают волны волос, закрывшие единственную подушку. Мне рядом места нет — только на ней.

Шаг к ложу.

— Стоять! — хлестко щелкает окрик. — Хочу видеть, как ты меня хочешь.

Медленно стягиваю с себя одежду, не сводя с нее восторженных глаз.

— Теперь вижу. Иди ко мне.

Голос Жанны звучит ниже и бархатистее. Улыбка стекла в уголки ее губ. Тело напряглось, каждый мускул на нем ожил, заиграл — ноги ее медленно раздвинулись, чуть согнувшись в коленях, бросив меня на диван. И желание, словно аркан, ползком поволокло на нее. Ноги ее оплетают меня, потом руки. Я в Нирване!

Нет, врать не буду — она не богиня: она была женщиной и по-женски тщеславной.

— Я лучше, чем твоя жена? — слова слетели с ее губ раньше, чем она смогла их удержать. Она прикусила губу, тревожно ожидая ответа.

Ее слова сверзили меня на землю.

— Я лучше? — хриплое контральто взлетело до строптивого визга.

— Давай не будем о ней говорить здесь и сейчас.

— Нет, ты ответь.

— Перестань себя сравнивать: ты — единственная такая.

— И жена у тебя единственная. И другую найдешь — тоже будет неповторимой.

— А со сколькими меня сравниваешь ты?

— А жена твоя пришла к тебе девственницей?

Я поднял руку, предупреждая — хватит! Но ядовитые слова вырвались сами:

— Мой друг Сергей Иванов ошибся, говоря: «Легче деву Марию уговорить, чем башкирку до свадьбы».

Как ни странно, она успокоилась — уткнулась носиком мне в предплечье и даже всхлипнула своим мыслям.

— Ты не все знаешь.

— Расскажи.

— Это не моя вина, что я соврала за столом, — тень улыбки скользнула по ее лицу. — Просто эта Тома такая была…. Короче — я замужем.

— И где же твой муж?

— Не здесь. И тебе не обязательно знать.

— Ты его любишь?

— Его нельзя не любить — он безупречен; выше тебя; и шире в плечах; и умней.

— Что ты имеешь в виду? — совсем все позиции сдавать не хотелось.

— Муж мой — мулла.

— Мулла?! Сколько же ему лет?

Жанна не пропустила самодовольной улыбки, скользнувшей по моим губам.

— Ты подумал о чем-то гадком.

Если о чем и думать сейчас так только о том, что мир уже не останется прежним после этой ночи — есть такое предчувствие.

Не мигая, уставился на нее — я ведь тоже умел быть невежливым. Но не словами.

— Ты украсила день рождения — о таком подарке я не мечтал. Но и ты уйдешь не с пустыми руками — прихватив мое сердце.

— О, прекрати…. Я замужем, и мне не надо твоей любви.

— В смысле?

— А смысл простой — мне нужен ребенок. Нам с мужем нужен.

— А сами никак? Тогда вопрос — почему я?

— Проблемы у нас обоих, но я излечима. Я и лечусь, а на завод устроилась для прописки — без нее не получить направление к врачу.

Невероятная история! Невероятна цепь событий, уложивших башкирскую красавицу Жанну на мой диван! Но я не верю в совпадения: у всего, что происходит, есть причина — нужно лишь найти ее. Надо отрешиться от суеты обыденности, подняться над головоломкой и увидеть ее целиком. Тогда, может быть….

Но разговор еще не закончен.

Вникнув в затею, я возмутился:

— Когда у тебя все получится, ты уедешь? А что будет со мной? Ты подумала? Что мне оставишь? Воспоминания? Этого мало. Слушай, брак мой, похоже, накрылся. Оставайся со мной — будешь моею женой. На черта тебе этот мулла? Хочешь, я стану большим начальником? Не хочешь? Как хочешь. Я все сказал — тебе выбирать. И прошу — выбирай мудро.

Что же она молчит? Любит своего служителя культа?

Жанна подняла голову и снова опустила, словно вела оживленный внутренний спор с собой. Или со мной?

Молчание затянулось.

Всегда думал, что женщины более восприимчивы и легко приспосабливаемы, когда возникают некие двусмысленные обстоятельства. Наверняка, это связано с материнством и всеми его превращениями. Мужчинам такое не дано — они всегда пытаются найти разумное объяснение происходящим явлениям.

— Мастер Толя…, — она царапнула мою грудь. — У тебя очень красивая жена.

— Это да, но сохнет земля на могиле нашей любви.

Голова трещала, но не с похмелья. Разум отказывался работать логически в непосредственной близости от нее. Можно, конечно как обычно, все свалить на судьбу — пусть будет, что будет. Но сейчас почему-то не хочется позволять обстоятельствам нестись, как им заблагорассудится — возможно, наступило время все взять в свои руки.

— У меня от твоих проблем голова разболелась.

Жанна амазонкой оседлала меня и принялась массировать виски.

— Так лучше?

— Годится. Расскажи о себе. То есть о том, почему не хочешь остаться со мной.

Вымученный вопрос, но это лучше чем ничего.

— Нас еще родители сговорили — у нас это принято. Потом он учился. Потом поженились. Два года прожили — и ничего. Проверились у врачей — и вот я здесь.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Понимаешь, я слово дала — у нас с этим строго.

Помолчали — каждый о своем.

— У попа попадья, у муллы мулладья…. И какой она должна быть? — спросил после паузы, и прежде, чем Жанна успела ответить, руку поднял. — Подожди — дай угадаю. Послушная, молчаливая, определенно не слишком умная, и от греха некрасивая. Не твой портрет — как ты протырилась? Ах да, родители сговорились. Так он тебя выгонит, когда поближе узнает. Не рискуй — оставайся: у ребеночка будет родной отец.

Жанна вскинула голову и посмотрела мне прямо в глаза.

— У жены муллы названия нет — а есть вещи важнее внешности. Вот ты обратился ко мне с просьбой помочь в день рождения — я помогла. Я обращаюсь к тебе с просьбой помочь избавиться мне от бесплодия — ты кочевряжишься, оскорбляешь. Или цену себе набиваешь? Хочешь, я тебе заплачу? Что ты теряешь, мастер Толя? Или твоя жизнь настолько полна и насыщена, что ты не можешь провести несколько недель с женщиной, которая просит о помощи?

Она была умницей — она победила. Ее победа читалась в глазах. В моих, между прочим. Ведь я молча хлопал ресницами и не знал, что ответить по существу вопроса. Лишь непроизвольно кивнул, но гадко сморозил:

— А как в постели у меня получается — не хуже муллы?

— Как можно сравнивать яблоки с апельсинами — у каждого свой вкус.

— Ты сейчас говоришь, как шлюха.

Я рисковал — шел ва-банк, но мне нужна была она. Если Жанна с моим ребенком под сердцем тоже сбежит, то душа окончательно умрет — просто буду делать вид, что живу. Я это вдруг понял.

— Прекрати!

— Прости. Не могу поверить, что после всего, что было, ты можешь бросить меня.

Жанна немного отодвинулась и посмотрела долгим внимательным взглядом на меня. Потом подставила свои губы для поцелуя, и я понял, что снова в милости.

— У тебя самые нежные в мире руки.

— Мне уже говорили, что мои ладони обладают двумя эффектами — успокаивающим и возбуждающим. Оставайся со мной — я буду каждую ночь гладить тебя перед сном.

— Гладь, но спать мы не будем.

Мы опять изменили своим благоверным, и жизнь вновь показалась сладкой.

— Ты не боишься рожать? — погладил ее мокрый от пота живот, будто вопрос уже был решенным.

Жанна счастливо засмеялась.

— Спокойнее, спокойнее, милая мусульманка — женщине подобает смирение.

— Прикалываешься? В следующий раз, такое скажешь, я тебя укушу — и скажу, что это в порыве страсти. А еще ты бабник — я это чувствую. Обходительный, сексуальный, невероятно чувственный — но большой любитель женщин.

— А мне нравятся твои волосы — просто афродизиак какой-то.

— Ты имеешь в виду — любовное зелье?

Потные и усталые мы встречали рассвет, немного опасаясь за собственные рассудки — такое отчаянное чувство мимолетного счастья вдруг привалило, куда деваться.

Условились встречаться здесь каждый день. С утра Жанна в поликлинику на процедуры, а потом сюда — готовит, кормит, любит меня и провожает на работу. На участке я прикрываю ее отсутствие. В субботу мы встречаемся после занятий в университете, едем развлекаться — в кино, театр, кабак и ночевать ко мне. В воскресенье я к сыну и встречаемся с Жанной лишь вечером. Такая теперь синусоида жизни.

Утро налаживалось. Жанна ушла. Я прибрался — не люблю, когда вещи не на своих местах. Прибрался и почувствовал, что снова контролирую ситуацию. Контроль — это все. Если ты контролируешь причину, то контролируешь следствие. Если же нет, то события могут обрушиться на тебя, как эффект домино, и виноват в этом будешь только ты.

Теперь еще мысли в порядок привести — и жить можно.

Итак, «Станкомаш», отняв перспективы карьерного роста, наградил меня женщиной, от вида которой подгибаются колени. Женщиной, с которой пытаюсь снять заклятие бесплодия — исключительно восхитительная процедура! Самой необыкновенной из всех красавиц, с кем сводила меня судьба — обладающей живым умом и твердым словом. Согласитесь, довольное редкое сочетание — ум, честь и красота. Как у партии, по мнению Ленина. Прежде думал, жена у меня такая, но когда понял, что слово ее ничего не стоит — разочаровался.

Вот как она встретила в Розе через неделю после дня рождения.

— И где же мы потерялись? — сказала с досадой, увидев меня на пороге родительской квартиры. — И как же мы все-таки добрались сюда? Ребенок ждет — папе подарок на день рождения приготовил. Теща любящая пирог испекла — а нас нет.

Ребенок меня мигом простил. Теща кивнула. Жена:

— Идем, покормлю.

На кухне, оставшись вдвоем, она фыркнула и внезапно расплакалась.

— Так изгадить чужую жизнь умеешь только ты один. Надо же было так влюбиться — на космическом факультете с космической скоростью. За одну ночь привязалась, как ни к кому не привязывалась за всю жизнь. И никакого будущего….

Аппетит пропал.

— Что не так опять?

Дверь приоткрылась — сынишка просунул личико.

— Витя, оставь нас, пожалуйста, — мама его строга была.

Я понял — нет мне спасения.

Она вытерла слезы, взглянула сурово.

— Мои отношения с другим мужчиной зашли далеко. Я думала, что наладим с тобой — но теперь не получится. Оставь нас в покое.

Сердце загрохотало в ушах — я напрягся.

— Не пойму, о чем ты сейчас. В твою жизнь я не вмешиваюсь. Куликова не трогаю. А сын был, есть и будет нашим с тобой ребенком.

— Мы хотим снять квартиру.

— Понятно, — сидя я уже не мог говорить, встал. — Поступай, как желаешь — живи и радуйся, пока дано. Но помни, наши решения принадлежат только нам, и за их последствия отвечаем мы сами. И дай тебе Бог не пожалеть о содеянном — судьбу не обмануть: она неизбежна. Но Витю вы с собой не возьмете — он останется здесь, либо переедет ко мне. Иначе я приму меры против твоего Куликова.

Обогнув стол, подошел к окну, стараясь не глядеть в сторону Ляльки. У любви нет гордости — мне всегда нравилось смотреть на нее, но в такой ситуации чего-то боялся. Вот когда она направится к двери, можно будет позволить себе тайком полюбоваться — а пока только отражением в оконном стекле. И даже там на миг наши взгляды встретились. Когда и как скоро из этих глаз пропали нежность и восхищение? Теперь в них, казалось, весь мир пошатнулся, сбивая привычный ход вещей. И появилось ощущение, что дальше все будет еще хуже. Дальше она меня будет ненавидеть, и смотреть с презрением.

— Это все, — голос прозвучал и вполовину не так уверенно, как я на то надеялся. Он даже дал «петуха», и утверждение превратилось в вопрос. От того нахмурился и повернулся. Лялька молча вышла из кухни, и шорох закрываемой за ней двери прозвучал скрипом колес судьбы, поворачивающей на новую дорогу.

Гуляя с сыном, я больше думал, чем общался — слишком начало визита было пресыщено информацией. Снова мир, вращавшийся на орбите планеты Логика, покачнулся и уходит из-под ног. Планета Абсурда, огромная и непонятная, перетянула к себе жену мою, мать моего ребенка.

Господи, вразуми рабу твою — она просто сошла с ума. Втемяшила в свою бестолковку прелестную, что рождена для любви — без нее никуда. Вот уж точно подмечено — нет дурнее осла, чем влюбленный осел! В данном случае — ослица.

Пусть не я, пусть кто-то другой, но не этот же уголовник без ума, чести и совести.

Дико колотится сердце, кровь шумит в ушах, и я почти не слышу, о чем лопочет мне ребенок — только киваю, киваю….

И в автобусе вспоминаю тщетно, о чем говорил мне мой сын, и в троллейбусе….

Мне надо было забыться, остыть….

— Ты вернулся! — Жанна стояла в солнечном свете, и вечерние лучи нимбом украшали ее голову.

А я чуть было не забыл о тебе за своими проблемами — подумал, но не сказал.

Стыдно стало — Жанна смотрит так радостно.

— Что будем делать?

— Пойдем, поедим что-нибудь где-нибудь — я страшно голоден.

— Из гостей-то от тещи?

Я пробормотал по этому поводу несколько слов, которые ей очень понравились.

— Тебе приелась моя стряпня? — ласково поинтересовалась она.

Слишком уж ласково. Она будто задумала что-то. Розовато-лиловая куртка удивительно ей шла, рассыпанные по плечам волосы буквально светились на солнце, глаза сияли. Она улыбалась, будто внутри ее щекотали веселые пузырьки смеха.

Мне всегда нравился звук ее голоса. Но только сейчас отметил, какой он у Жанны низкий, мелодичный и нежный. Почему раньше этого не замечал? Потому что в ее голосе звучала снисходительность, которую я не переношу? Или потому, что, когда бы она со мной не заговорила, я забывал обо всем, кроме желания?

Вот как сейчас.

— Пошли ко мне! — схватил в объятия ее и поцеловал.

Добравшись до комнаты в общежитии ИТР, мы забыли про голод, про ужин и про стряпню. Одежда полетела в разные стороны, мы и диван не стали раскладывать — не до того.

— Господи, как же я по тебе соскучился!

Впился губами в ее губы, обхватил лицо ладонями и целовал, пока у обоих не перехватило дыхание.

— Я тоже по тебе скучила, — всхлипнула Жанна.

— Прости, что любовался своей женой, на чуть-чуть забыв о тебе.

Ее смех был немножко нервным, а поцелуи стали быстрыми и жадными.

От губ по шее перебрался к грудям.

Она застонала, выгибаясь всем телом.

Но я не спешил на соитие — я любовался ею. Она была невероятно красива — щеки залил румянец, глаза горели страстью, губы искали воздух, которого ей не хватало, тело извивалось в страстном желании….

Мои поцелуи отправились в путешествие по нему.

Жанна замотала головой.

— Хватит! Не мучай! Давай начинай!

Мои ладони гладили ее живот, возбуждая, дразнили соски и промежность, а Жанна дрожала от прикосновений и выгибалась им навстречу, вскидывая бедра.

— Я сейчас умру, — хрипела она, — если ты не сделаешь это.

Я лег на нее, схватив кисти рук.

— Скажи мне три слова.

Ее трясло.

— Пожалуйста, отпусти меня.

— Только три слова, и все ты получишь!

Невероятным усилием она совладала с собой — замерла.

— Зачем тебе это?