santehlit — Охота на мастера

/Н. Резник/

Заведующего отделом сельского хозяйства Увельского райкома партии звали просто — Владимир Ильич. Да и фамилия таксебешная — Александров. К сему добавьте высокий рост, лейб-гвардейскую грудь и очки от Молотова. Это внешне. Внутри — не скандальный покладистый и малограмотный человек. Так что же приспичило о нем говорить? А вот….

Останавливает как-то:

— Анатолий, у тебя какое образование?

Тут он сделал эффектную паузу и ткнул меня пальцем в грудь.

— Верхнее, — говорю.

— А что ты кончал?

— ЧПИ.

— Жаль. Блин, лучше бы ты в ЧИЭМСХ отучился.

— Ну, и что было бы, закончи я «сельхоз-навоз»?

— Гарантированно работал бы в моем отделе райкома партии.

Меня заело.

— А то, что я сам почти заведующий отделом сельского хозяйства редакции — не блин? Или не очень блин?

Александров почесал затылок:

— А ведь верно. Я спрошу.

В райкоме, конечно, все идиоты, но не настолько глупы.

— А меня не хотите спросить — буду ли я работать в вашем отделе?

Тут он усмехнулся:

— А кто тебя спрашивать будет? Ты коммунист? — под козырек и в окопы!

Вот те раз! Подобное мне в новинку.

Сделав глубокий вдох, на несколько секунд прикрыл глаза….

Увельский район — земля моих предков, а значит и моя — во всяком случае, в последнее время сильно сдружился с этой мыслью. С большим удовольствием готов провести здесь оставшуюся жизнь, и не без пользы для процветания края. Но жизнь не так проста, как хотелось бы. Вот сейчас можно пожалеть, что по диплому я — ракетостроитель, а не специалист сельского хозяйства.

Кивком головы поблагодарил Александрова за предложение и хотел отправиться по своим делам. Но Владимир Ильич удержал меня. Мое возражение против его предложения явилось для него неожиданностью.

Поломав немного голову, он высказался:

— Где партия скажет, там и будешь работать. И не задумываясь.

— Как-то не привык работать не думая. Может, вам женщину лучше подыскать? — вот они умеют это делать виртуозно. А я в редакции почти полгода работаю и — без хвастовства — достаточно успешно. Приходится выполнять самые разные задания, но чаще всего пишу о том, что интересно. Что же касаемо работы в райкоме — я просто не представляю, что там может быть интересного. Хотя бы такой минус — там начальства полно.

Александров встрепенулся:

— Для очень многих и ты будешь начальником. Инструктор райкома партии! Это звучит непросто гордо, но и значительно. Впрочем, ты и сам прекрасно понимаешь, но ломаешься из скромности. А чтобы еще лучше узнать, возьми и напиши в газете о райкомовском работнике. Уверен, такой материал в корне изменит твое представление о нашей работе. И еще — ты ведь у родителей живешь в деревянном домике среди кустов сирени? В райком перейдешь, получишь квартиру.

Глупо спорить с человеком, который предлагает квартиру.

А впрочем, еще не предлагает. И это озадачило. В голову лезли грешные мысли. Например, такая — возможный начальник не отягощен интеллектом. А еще поговаривают, что у Александрова в ЦК сидит родственник, и «Ильич далеко пойдет».

Мне вдруг сделалось не по себе. И вовсе не потому, что предложение работы в райкоме внушило какие-то надежды. Просто надежды эти вдруг выросли до авантюрных масштабов. А от этого качества, то бишь амбициозности жизненных планов я пытался как раз избавиться. Да, мне действительно хотелось быть равнодушным к карьере, славе и достатку. Но не всегда получалось.

Какое-то время оба молчали. Наконец завотделом райкома партии отвел глаза и, взглянув на солнце, уже клонившееся к западу, произнес:

— Завтра к десяти подходи. Я пробью эту тему у куратора в обкоме, и у меня уже будет информация.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не ляпнуть чего-нибудь, о чем завтра буду жалеть. Только кивнул неопределенно — ни да, ни нет — как получится. Неловко переступил с ноги на ногу. Теперь я не знал, о чем говорить еще или как закончить встречу. Зато знал Александров.

Подбоченившись, он взглянул мне прямо в глаза и заявил:

— И мы можем воспользоваться тем обстоятельством, что ты пока журналист, с выгодой для нас обоих. Ты напишешь обо мне и получишь гонорар. А я переправлю газетку в обком. Оба окажемся на виду. Нам будет взаимная польза.

Я захлопал глазами. И на сей раз, не знал, как реагировать. Владимир Ильич хоть и правильно вроде говорил, но излагал как-то тупо. Но раздражала ли его примитивность? На этот вопрос я не знал ответа.

Немного помедлив, сказал:

— Хорошие материалы не в одночасье рождаются. Может, поговорите об этом с редактором? Он откомандирует меня на несколько дней к вам — я посмотрю, все обдумаю и, наверное, смогу выдать качественный материал.

Александров поджал губы и едва заметно нахмурился. Было очевидно, что он колеблется. Может, ему неприятно просить Семисынова? Но почему, собственно? Ведь Александр Геннадьевич — сам бывший райкомовский работник.

Двойной тезка Ленина, явно не желая этого делать, таки кивнул утвердительно:

— Хорошо, я с ним поговорю.

Я попытался улыбнуться:

— Ну, вот и отлично, Владимир Ильич.

Заходящее солнце еще согревало щеки, однако тепло это было обманчивым. По-прежнему дул холодный ветер, и я, подтянув на уши спортивную шапочку, подумал — да, зимы у нас суровые, но в кабинетике райкома партии, пожалуй, никакие морозы не страшны.

Александров, наконец, отправился по своим делам, а я еще колебался в выборе направления, переживая в уме его предложение. Вообще-то не ожидал от себя подобной реакции. Когда Владимир Ильич исчез из поля моего зрения, тяжко вздохнул и нахмурился. Злился, что вел себя в разговоре непоследовательно. Ну, что ж, завтра у меня будет возможность исправить неверно сложившееся обо мне впечатление. Мне почему-то нестерпимо захотелось работать в райкоме под началом Александрова. Можно было подумать, что предложение Владимира Ильича есть не что иное, как Судьбы Указующий Перст.

Захотелось взглянуть на респектабельное здание Увельского РК КПСС — примерить, так сказать, на себя. Высокие окна, высокие двери, крыльцо в две ступени — как говорится, со вкусом и просто, без колонн с криво налепленной плиткой, что так убожит соседний райисполком. В левом крыле первого этажа квартирует райком комсомола, и здесь же кабинет отдела сельского хозяйства, в котором возможно мне предстоит работать. Хотелось заглянуть, но я колебался, хотя прекрасно понимал, что никакого приглашения журналисту не требуется.

С некоторых пор в райкоме партии у меня появился… ну, приятелем назвать ответственного работника аппарата довольно амбициозно… скажем, задушевный собеседник. Ощущая некоторую неловкость и надеясь, что ее никто не замечает, поднялся на второй этаж и постучал в дверь с табличкой «Заведующий отделом пропаганды и агитации П. И. Кожевников».

— Входи-входи, — Пал Иваныч не усматривал в моих визитах ничего предосудительного.

Бросив ручку на недописанный листок, он потянулся и с благодушным видом предложил:

— Присаживайся. Хочешь чаю? А я попью.

Я сел на предложенный стул, сделал глубокий вдох и попытался собраться с мыслями. Но это оказалось не так-то просто — поднимаясь на второй этаж, я еще не решил, стоит ли делиться своими сомнениями по поводу предложения Александрова. Молча размышлял, пока хозяин кабинета гремел посудой.

— Может, кофе? У меня есть растворимый.

На кофе я согласился.

Внимательно посмотрев на меня, Кожевников спросил:

— Что-то случилось?

Я кивнул:

— Да, разумеется — не люблю без толку шляться. Сейчас пришел обсудить проблему.

Какое-то время помолчали, отдавая дань горячему питию.

Наконец, Кожевников поставил пустую чашку на подоконник и кивнул на оставленную писанину:

— Выкладывай: время — деньги.

— Такое дело…, — я рассказал о предложении Александрова.

— А ведь у нас тоже намечается расширение штатов, — сказал неожиданно Пал Иваныч.

Я заставил себя взглянуть ему в глаза:

— Надеюсь, ты не будешь сватать меня в райком?

Кожевников откинулся на спинку стула и заложил ладони за голову:

— А ты откажешься? Серьезно?

Вдруг почувствовал, что у меня вспотели ладони. Отправив пустую чашку на подоконник, пробормотал:

— А чем идеологический отдел лучше сельскохозяйственного? Там хоть работа практическая, а у вас?

В какой-то момент мне показалось, что Кожевников улыбнулся. Но улыбнулся ли?

— Анатолий Егорыч, уверен, знай ты поближе нашу работу, никогда бы так не сказал. У нас-то как раз все гораздо интереснее. — Помолчав, он добавил. — Мне бы очень хотелось поработать с тобой плечом к плечу.

Пал Иваныч смотрел мне в глаза, а я, не выдержав его взгляда, потупился.

— Может, поговорим о нашем отделе? — спросил его зав.

— А как же…? — я кивнул на бумаги.

Кожевников махнул рукой:

— Нескончаемо.

— Тогда, конечно, давай поговорим.

Теперь уже не торопясь, хозяин снова заварил чай, размешал сахар и, отхлебнув:

— Для начала скажу — я прошел комсомол, газету и партийную работу в селе; теперь здесь и ничуть не жалею. А инструктор в райкоме — основа всего. Ты не правильно думаешь, что районом правит секретарь. Первый только подписывает документы, которые ему готовит аппарат — в том числе и инструкторы. А, готовя документы, всегда можно представить дело так, как тебе выгодно … ну, или как ты его понимаешь. Уяснил?

Мне еще ужаснее захотелось работать инструктором райкома партии и именно в отделе пропаганды и агитации.

— У вас уже кто-то есть на примете?

Снова откинувшись на спинку стула, Пал Иваныч внимательно посмотрел на меня.

— Демина решает этот вопрос.

И тут я почувствовал себя свободно — впервые с той минуты, как вошел в этот кабинет обсудить свою проблему.

— И что посоветуешь, Пал Иваныч — согласиться на предложение Александрова?

Кожевников немного помедлил с ответом:

— Видишь ли, Анатолий Егорыч, сейчас ты неверно истолковываешь ситуацию: бумаги готовишь не ты, бумаги готовятся на тебя. Во всяком случае, от тебя ничего не зависит — как решат в обкоме, так и будет.

Хозяин кабинета ненадолго задумался, потом добавил:

— И твоя амбициозность здесь не к месту: не пойдешь работать в райком, тебя выгонят из газеты.

— За что? Просто возьмут и уволят?

— Трудно сказать, как будет в твоем случае…. Хотя не исключено, что с херовой характеристикой.

Эти слова Кожевников произнес так насмешливо, что я даже немного удивился. Вскинув подбородок, заявил:

— И ты считаешь это в порядке вещей?

Он внимательно посмотрел на меня и пожал плечами. Несколько секунд спустя снова заговорил:

— Ты можешь работать хорошо или плохо — твое дело. Но работать будешь там, куда направят. Других вариантов нет. Полагаю, если обком не утвердит твою кандидатуру в сельхозотдел, то в идеологию препон не будет: нам не требуется специального образования — достаточно, чтобы оно было высшим.

— Значит, завтра все решится?

Кожевников кивнул.

Меня раззадорило.

— Такой вопрос, Пал Иваныч — вот если я был инструктором твоего отдела, какое поручение ты бы мне дал прямо сейчас?

Кожевников взглянул на меня с удивлением.

— Так, какое же?

Теперь он насмешливо улыбнулся:

— Написать партийно-производственную характеристику на коммуниста Семисынова.

— О, це дело!

Я понятие не имел, что навело моего собеседника на эту мысль. Он, похоже, тоже.

Впрочем, Кожевников вновь заговорил:

— И представь, что после утверждения на бюро, она приобретет силу закона.

— Тогда возникнут проблемы с утверждением на бюро.

— А ты постарайся написать так, чтобы комар носа не подточил. Разве это не интересно?

Я улыбнулся во весь рот:

— Да, конечно.

Кожевников протянул мне руку через стол. Я с чувством пожал ее.

— На такие темы готов работать по собственному убеждению, не считаясь со временем.

И в этом я был абсолютно уверен.

Замечательный человек Пал Иваныч!

На следующее утро Семисынов вызвал к себе.

— Что за марьяж у тебя с Александровым?

А ситуация складывалась следующая: не смотря на два предложения из райкома, я все еще остаюсь сотрудником редакции, и редактор вправе требовать с меня исполнения служебных обязанностей. Волен создавать в голове из себя что угодно и мнить, кем пожелаю, но работа есть работа, и начальство ждет ответа. А все остальное не имеет значения.

Я не стал запираться и рассказал все по порядку — о случайной встрече с Владимиром Ильичом, его интересе к моему образованию, его предложении перейти на работу в сельхозотдел райкома партии и написать о нем очерк в газету.

Редактор слушал, не перебивая.

Закончив рассказ, помолчал и добавил, что мое мнение в этом вопросе Александрова не интересовало.

— И каково же оно? — Семисынов уперся в меня тяжелым взглядом.

— На черта мне сдался этот райком, — солгал я и тотчас же устыдился своей лжи. Почувствовав себя крайне неловко, откинулся на спинку стула и пробормотал. — Вообще-то, шеф, я хотел просить у вас направление в УрГУ на заочное отделение журфака.

На лице редактора появилось насмешливое выражение.

— Дам, конечно, если у тебя это серьезно. Такому мастеру пера и кулака надо становиться профессионалом.

Не знаю, что там наплел про меня Виктор Иванович, но про «мастера кулака» шеф уже не первый раз поминает.

— И ты, Анатолий, вот что — не бойся их, райкомовских работников: ни черта они тебе не сделают, пусть не пугают. Ведь пугают?

Клен за окном совсем сбросил листву. Природа приспосабливается. И человек….

Почувствовал на себе пристальный взгляд редактора, хотя старался не смотреть в его сторону.

— Я принял от твоего имени приглашение Александрова поторчать несколько дней в сельхозотделе райкома партии для написания очерка.

— Значит, эти несколько дней я могу не появляться в редакции?

Семисынов кивнул:

— Да, разумеется. У тебя есть подходящий для этого случая костюм? Ведь не пойдешь же ты в белый дом без галстука.

— До сих пор ходил.

— А мне за тебя выговаривали.

— Правда что ли?

— Одеваться надо строго и поскромней — костюм, рубашка, галстук. Никаких джинсов, толстовок и кожаных пиджаков. И уж тем более — цепей и печаток!

— Понятно. Надеюсь, они не заставят меня делать их райкомовские дела?

— А я надеюсь, что у тебя не возникнет желания остаться там насовсем.

Уловив в этих словах что-то похожее на догадку, я покраснел до корней волос.

— Журналистика для меня слишком много значит, — возразил с некоторой запальчивостью. — Она всегда для меня будет на первом месте.

Семисынов откинулся на спинку кресла и, закинув ногу на ногу, проговорил:

— И я тебя прекрасно понимаю: сам такой же закваски. Газета — это дело, а райком — школа, продолжение образования; и еще — проверка на лояльность существующей власти.

Шеф давал понять — этой каши он нахлебался досыта.

Но ведь он попал туда из газеты!

Что ж, у меня с райкомовскими и в самом деле нет ничего общего; не стоит и заморачиваться. Я улыбнулся — причем, улыбка на этот раз была вполне искренней. Представил себя в джинсах, с цепой вместо галстука и печаткой среди этой публики и улыбнулся.

Шеф усмехнулся:

— Да-да, человеку неглупому там не в кайф.

И продолжил рассказ о тенетах райкомовской жизни. Я внимательно слушал, но время от времени вставлял собственные замечания, хотя на них редактор не обращал внимания — было очевидно, что он моим мнением не интересуется.

Наконец, я решился направить беседу в нужное мне русло:

— Давно вас хотел спросить… Мои очерковые материалы…. Демина потребовала их к себе на стол до публикации. Как это вяжется с журналистской этикой? Я и очерки перестал писать по этой причине.

Воцарилось молчание. Я сделал вид, будто не замечаю, что шеф оторопел от такого откровения. А может, возмущение его было наигранным — ему просто не хотелось осуждать третьего секретаря? Наконец, нахмурившись, шеф проговорил:

— Очаровательная школьная леди, а всюду сует свой нос, как техничка. Я поговорю с ней об этом. Она не имеет права переставлять нам ноги….

— Это нескромно, — поддакнул я.

Семисынов бросил на меня недовольный взгляд и закончил:

— Партийный контроль и личный надзор — не одно и то же.

Он обвел взглядом кабинет и понизил голос:

— Это же надо! — бывшая учихалка чего-то там будет указывать нам, журналистам, как надо работать.

Воцарилась тишина. Мы размышляли над только что прозвучавшими словами. Семисынов понял, что переборщил. А я не понял его откровения — к чему?

Наконец редактор нарушил молчание:

— Надеюсь, ты сам сообразишь, что можно выносить из этого кабинета, а что нельзя.

Решив не возражать, я утвердительно кивнул головой. Мы молча переглянулись. Однако Семисынов почему-то решил продолжить скользкую тему:

— Я даже не знаю, найдется ли в райкоме человек, который мог бы профессионально написать в газету о своей работе. Ведь невозможно читать без улыбки документы, которые они готовят на бюро. Конечно, при большом желании может Кожевников, но он весь в интригах — пытается запихнуть Демину обратно в школу, а сам в ее кабинет норовит.

— Мне кажется, Пал Иваныч — совсем неглупый человек.

— Настолько неглупый, что это вызывает сомнения, — Семисынов с насмешкой взглянул на меня. — Он рассказывал, как мы пили однажды в чистом поле ночью, а потом один бабу трахал, а другой наехал на них машиной? И за рулем, конечно, был он? Ну-ну…

Воцарилось тягостное молчание. Все ясно! Если Семисынов — игрок, то весьма посредственный. Многое в нем от желания брякнуть. И не сказать, что он — скрытный человек. Такие, как правило, карьеру делают подхалимажем.

— Значит, с завтрашнего дня я у Александрова, а после него могу свободно распоряжаться своим временем?

Редактор пожал плечами — ему было нечего добавить.

— А ты не боишься его, Анатолий? — неожиданно спросил он.

— Кого — Кожевникова или Александрова? А почему я их должен бояться? — искренне удивился.

— Ну, видишь ли… — Семисынов замялся. — Комплекс перед начальством.

Я был потрясен. И не потому, что редактор через чур разоткровенничался со мною сегодня, а потому что вот сейчас явно трясло в нем поджилками его шоферское прошлое.

Я плечами пожал:

— Хорошо об этом попы сказали — не сотвори себе кумира.

И снова в кабинете редактора тишина. Я прекрасно понимал, что завладел вниманием шефа, и он слова теперь не проронит, пока не услышит пример из моей жизни в подтверждение этому библейскому изречению.

Решив, что выдержал достаточно долгую паузу и как следует, помучил высокопоставленного собеседника, я вздохнул и вновь заговорил:

— Видите ли, Александр Геннадьевич — откровенность за откровенность — я не совсем тот, за кого себя выдаю. Служба моя, учеба, завод… гм… некоторым образом связаны с определенными органами, обеспечивающими безопасность страны. Ну и… вобщем… я могу работать в газете или райкоме, но настоящее начальство мое в Челябинске, а если добытая информация достаточно интересная, то и в Москве… Вы понимаете меня?

Шеф затаил дыхание. Он смотрел на меня во все глаза, и в этом не было ничего удивительного: ведь я сообщил ему поразительную новость. Сверхсекретную информацию. Никакое другое известие не произвело бы такого эффекта, даже если бы я вдруг заявил, что вступил в контакт с инопланетянами.

— Анатолий Егорович, — пробормотал Семисынов. — А вы за меня там не могли бы замолвить слово?

Я понимающе улыбнулся:

— Хотите поработать на органы? Так работайте. Во-первых, это ваш гражданский долг, а во-вторых, за полезную информацию там прилично платят.

Семисынов совсем перестал дышать:

— Информацию вам передавать?

— Можете мне, можете…. В Южноуральске же есть комитетчики?

— Намек понят.

— Ну и все! Какие к черту секретари с заведующими? Вот они где все, — я сжал кулак, будто губку выжал.

— А с Деминой я поговорю, — пообещал редактор.

Было очевидно, что он непротив вернуться к более безопасным темам.

Весьма довольный неожиданным поворотом событий я молча слушал. Итак, Семисынова, судя по всему, крепко зацепило. Поглядывая на вновь разговорившегося редактора, мысленно улыбался. Нисколько не сомневался — мой шеф глубоко заглотил наживку: вон как засияли глаза. В мыслях он уже, наверное, вздернул на дыбу первого секретаря.

Утром следующего дня, уютно устроившись за свободным столиком отдела сельского хозяйства Увельского райкома партии, я думал о заказанном очерке. Когда шел сюда, снежинки только начали пронзать пространство, падая на стылую землю и не тая. Теперь снегопад за окном вовсю обещал наступление зимы.

Долгое отсутствие Александрова удивляло и даже немного настораживало. Минут уже двадцать созерцал первый снег, размышляя, что же за фрукт Владимир Ильич. Впрочем, сбивала мысль — почему у всех заведующих РК КПСС отдельные кабинеты, а мой герой ютится вместе с инструктором? Может, поговорить с ним на эту тему? Однако подозревал, что подобное объяснение усложнит наши отношения.

Наконец закончилось аппаратное совещание, и вернулись обитатели кабинета.

— Анатолий, — сказал Владимир Ильич, — твой вопрос у куратора еще не решен. Завтра мы едем в Челябинск на партийно-политическую учебу, возьмем и тебя с собой — там поговорим.

— То есть сегодня нам не придется посидеть поработать?

Александров вздохнул и покачал головой.

— Завтра не опоздай к автобусу, — он назвал время. — Весь день будем вместе, наговоримся.

С мыслью — облом по всем позициям! — потопал домой.

Наутро снегопад усилился, и снег уже лежал толстым слоем. У райкома стоял большущий «Икарус». Кто-то уже загрузился, но я решил дождаться Александрова.

И тут Демина:

— Анатолий Егорович?! Как? Вы здесь? Впрочем, отлично! Проходите, садитесь, поговорим. Я искала вас — вчера в редакцию звонила несколько раз, но никто ничего вразумительного не ответил. Где же вы запропастились?

— Здесь, в райкоме — собираю материал для очерка о Владимире Ильиче.

— Об Александрове? Что за чушь?!

— Задание редактора.

— Я освобождаю вас от него.

— Но Семисынов….

— Он больше вам не начальник.

— Его уволили?

— Нет. Вас перевели работать в райком партии, в идеологический отдел.

Я не знал, как реагировать на это заявление — Демина меня ошарашила.

— А как же мои планы получить журналистское образование? — спросил неизвестно кого.

Демина облизала губы и выдала:

— Да учитесь вы, где хотите! В райкоме это только приветствуется. Но работать будете у нас. Павел Иванович мне говорил о вашем настрое, предупреждал, что возможны эксцессы. Так вот, я предупреждаю вас — чтоб никаких эксцессов! С партией такие номера не проходят. Вам ясно?

Демина усмехнулась, а потом прикусила нижнюю губу, и лицо ее стало непроницаемым.

Меж тем, народ загрузился, дверь захлопнулась, и автобус покатил в Челябинск.

Момент для демарша был упущен. Мне хотелось встать, сказать: «Да пошли вы!» и выйти вон. Ненавижу наезды! Мне свобода дороже. Свобода выбора, а тут….

— Что ж, понятно..., — протянул, потом откашлялся и сказал. — Родителей жалко.

— А что с ними?

— Старенькие.

— Ну…. А к чему вы это?

Собравшись с духом:

— Простите, Людмила Александровна, я в Приморье уеду, на флот, мичманом на ПСКР служить. Давно зовут.

— Та-ак…. — Демина в изумлении уставилась на меня; казалось, она лишилась дара речи. Она явно нервничала, хотя и пыталась это скрыть.

Я невольно усмехнулся и развел руками:

— У меня трагедия на личном фронте, и во все времена бегство на край света от сердечных мук было единственным средством от петли. Так что….

Моя собеседница откашлялась и пробормотала:

— Я понимаю, что это очень личное… и вовсе не мое дело, но… могу я чем-нибудь помочь?

— Нет, это действительно очень личное.

Она взглянула на меня с удивлением.

— У нас хороший коллектив…. И, может быть, в работе…. Или в редакции вам комфортнее?

— Теперь уже нет.

За окном автобуса замаячил рассвет.

Демина сказала:

— Ваш перевод уже озвучен…. Я подумаю, что можно сделать. Только пообещайте мне не торопиться с отъездом.

— Письмо я уже отправил — жду приглашения.

Сцена была доиграна до конца.

Теперь скажите, ну не дурак ли я?

Ведь хотел работать в райкоме — и в сельхоз отделе, и у Кожевникова — а когда вопрос решился самым благоприятным образом, взад пятки. Хуже всего было то, что заврался безбожно — Семисынову наплел, что являюсь сотрудником КГБ, а Деминой, что подумываю о петле из-за разрыва с женой. Точно придется уезжать!

Что интересно, Александров даже не подошел ко мне, пока были в Челябинске — точно процесс с переводом запущен. Ох, быть скандалу!

На следующее утро притопал в редакцию и все рассказал редактору. Упустил только подробности разговора с Деминой — мол, отказался и баста.

— Ну и правильно! — обрадовался Семисынов. — И к Ильичу не ходи. Раз Демина запретила, то и не надо. Будем делать из тебя образованного журналиста. Ты уже списывался с универом? Тогда прямо сейчас садись и пиши — адрес возьми у Галины.

Я так бы и сделал, но зазвонил телефон на столе у редактора.

— Да-да, — с улыбкою на лице поднял трубку Александр Геннадьевич.

В следующую минуту улыбка стекла, и лицо шефа отчаянно поглупело.

Голос Деминой:

— … Я знаю, кто за этим стоит. А кандидатура Агаркова утверждена первым и согласована в обкоме. Вы готовы держать ответ за свое интриганство?

Семисынов ни слова. Он словно окаменел — очевидно, не ожидал ничего подобного.

Голос Деминой:

— Так вот, я сейчас к первому — доложу о вашем поведении. И милости просим — на ковер.

Голос на том конце провода умолк, а Семисынов все стоял окаменевшим истуканом, вперив взгляд в никуда.

— Я пошел писать письмо в универ?

Голос мой вернул хозяина кабинета к действительности.

— Иди ты на хер!

Глаза его гневно сверкнули, лицо исказилось от ярости. Он забыл, что вместе со мной работает на КГБ, и все секретари райкома — вот у нас где.

— Мне не нужны из-за тебя проблемы. Ты уволен.

— За что?

— За прогулы.

— Это как?

— Пошел вон!

Ну, тварь! Этого я тебе никогда не прощу.

Оделся в своем кабинете, из ящиков стола собрал в дипломат личные вещи, взглянул на себя в зеркало на двери — все! прости, прощай, журналистика! любовь наша недолгой была!

Ни с кем не прощаясь, покинул редакцию.

Куда идти? Кому пожаловаться? Может, действительно махнуть на Ханку? А что? Написать письмо в часть — наверное, еще помнят? А, может…. самому себе заделаться хозяином? Какое-то дело заиметь…. Например, писать очерки для центральных газет или стать кладоискателем. Помню, в школе на уроках внеклассного чтения нам читали книгу «В дебрях Центральной Азии. Записки кладоискателя». Не помню автора, но прекрасно помню сюжеты — и про нападение волков, и про двор, залитый битумом. Мне и ехать не надо в Центральную Азию — под боком пещера Титичных гор, где зарыт клад Пугачева. Жив ли ее хранитель?

Я вспомнил старого Абузара.

Вот человек! Живет со своею старухой и своим хозяйством — ни колхоз ему не нужен, ни совхоз, ни советская власть. Правда, телевизора тоже нет, но есть, кажется, радио на батарейках.

Жив ли? Сходить, проверить?

Почему-то решил, что путь к Титичным горам должен быть пешим — как паломничество. Приду, огляжусь, в работники попрошусь — и на досуге пещеру всю ошмонаю.

Подумав о Абузаре, сам себе усмехнулся — примет ли? Нотный старик! А вдруг и в самом деле — Хранитель? Самые большие сюрпризы жизнь преподносит там, где меньше всего их ожидаешь. Если он — Хранитель, то мое дело швах: не примет, не пустит, а то и убьет — там он хозяин и закон.

Черт! Что же мне дома-то не сидится? Чего не работается на одном месте? Куда меня манит все? Что же я за тип такой? Морская душа! или судьба такая?

Если мыслями был где-то там, в гротах пещеры Титичных гор, то ноги конкретно принесли в столовую, которая и забегаловка — в ней подавали в рюмках спиртное.

После первой почувствовал укор — ну зачем же так много врал!

После второй досаду — ломался-то нафик? Семисыну подмахивал?

После третьей обиду — редактор козел; почему же он так со мной?

…..

После пятой поплелся домой.

Но ноги опять принесли не туда — под окна дома соседки Любаши.

Постучался тихонько, без всякой надежды.

Но — чудо Великого Маниту! — ее силуэт в темном окне:

— Ты чего?

— Ничего. Тебя хочу видеть.

Она махнула рукой:

— Заходи. Только тихо.

— Садись, — она пригласила к столу на веранде; достала бутылку, налила в стакан. — Не хватило?

— Ты думаешь, я за этим? Впрочем, давай выпьем за мое изгнание из газеты.

Любаша и себе плеснула на донышко — чокнулись, выпили:

— Что случилось?

Я рассказал.

Немного помедлив, Любаша спросила:

— И какие у тебя планы по трудоустройству? Чем думаешь заниматься? Слушай, поступай к нам на завод. Он оборонный, платят прилично. Ты — инженер по диплому?

— Ракетных двигателей. А впрочем, нас называли факультетом директоров широкого профиля. Директор ресторана «Арктика», директор Успенского кладбища — наши выпускники…. Вам директор не требуется?

Болтал черте че, а ведь в эти мгновения больше всего на свете хотелось обнять ее, прижаться губами к ее губам и… соблазнить прямо здесь, на холодном полу.

Без перехода сказал:

— Мне надоела роль друга. Сколько можно! Хочу стать любовником. Ты как?

Она прижала палец к губам:

— Тс-с-с…. Не сейчас и не здесь.

— Где и когда?

— Я скажу.    

Лежа в постели без сна, напряженно размышлял о том, что же произошло вчера. Я-то, конечно, посмеялся над Деминой — ну и балбес! Но поняла ли она? — вот в чем вопрос! Судя по наезду на редактора, нет. Значит, не все потеряно, и не стоит зря портить нервы — вроде зебры жизнь, вроде зебры… эх! Это Семисыну лишь будет на руку, если я куда-нибудь умотаюсь. А я дураком не буду и пойду завтра в райком.

Что сказать Деминой? Мне очень жаль, что я так поступил, простите…. Нет, не годится. Может, так? — я подумал и понял, что в коллективе мне проще забыть личное горе. Это уже лучше. Она ведь как бы сострадала вчера.

И тут меня осенило. Ну, зачем в милицию? — пойду сразу к прокурору! То бишь, зачем мне к Деминой идти? — пойду лучше к Пал Иванычу. Уж он-то сумеет все уладить!

Почти успокоившись, начал сочинять партийно-производственную характеристику на коммуниста Семисынова А. Г.

А. Агарков

                                                                                                                                                               апрель 2016 г

http://anagarkov.ru