Msong — Поветрие

Белая ладонь Поветрия с черной татуировкой змеи, пробежавшей по среднему пальцу, легла на лоб растерзанного охотника. Тот, еще недавно корчился от боли, но сейчас притих, замер, успокоенный прохладным касанием знахаря. Увенчанная бычьим черепом голова склонилась к мокрому, искаженному лицу, будто принюхиваясь. Затем одним плавным движением целитель выпрямился и отнял руку. Жестом, прекрасно знакомым всем обреченным, медленно покачал головой. Умолкший было вой плачущих женщин медленно нарастал вновь.

Поговаривали, что матерью Поветрия была сама Смерть, и лишь ему одному было видимо ее присутствие над скорбными одрами. Если Смерть стояла у изголовья, он мог без труда вылечить самую страшную рану, самую свирепую лихорадку. Если же Смерть стояла у изножья, это значило, что земной срок больного истек, и Поветрие был здесь бессилен. Похожие истории ходили о всех шаманах и знахарях по всему континенту… Но это не мешало жителям крохотной горной деревушки верить в страшную сказку и ненавидеть своего палача и спасителя.

Он пришел рано утром, в тумане, появился из ниоткуда в зловонных испарениях мора. В то время болезнь беспощадно выкашивала немногочисленные поголовья суровых, коренастых крестьян, упрямо возделывавших скупую каменистую почву. Деревня лежала вдалеке от торговых трактов, и оставалось загадкой, как Поветрие узнал о ее существовании. Не перемолвившись ни с кем и словом, двор за двором обошел он, осматривая больную скотину. Одежду он с тех пор будто б и не менял —рогатая маска, залатанная роба и огромные кожаные башмаки, больше похожие на копыта, чем на обувь доброго человека. Каким-то коровам он втирал в ноздри белесый порошок, каких-то молча отводил за загоны и привязывал к колышкам. Таким манером он прошел через всю деревню, провожаемый усталыми, потухшими глазами людей. Видно, те приняли его за земное воплощение Смерти, которая наконец-то явилась по их немудреные души. Но Поветрие не был Смертью, не был он и Жизнью; он вылечил ровно столько коров, сколько хватило на голодную, долгую зиму, и отвел остальных в одно из ущелий. Несколько мальчишек увязалось за ним, они же и рассказали впоследствии, что все они до единой упокоились на дне извилистого каньона.

Мало кто принял Поветрие за спасителя, скорее за злого духа — отсюда и нелестное имя, коим прозвали его земледельцы. Он занял кривенькую избу на отшибе, и всегда появлялся на запах пролитой крови, или простыней, пропитанных дурным потом. Его не прогоняли, не звали, лишь иногда оставляли еду в плетеных корзинах, когда тому удавалось, — или хотелось, — исцелить очередного больного.

Так проходили годы.

Несчастье сыпалось за несчастьем… Никто не знал, был ли Поветрие нечестивцем, эти несчастья притягивавшем, или посланником небес, смягчавшим тяжелую долю селян. Беспощадный град, оползни, сели, землетрясения и засухи — каждый раз он спасал одни жизни и начисто отказывал в надежде другим. Как-то раз старший сын старосты, невесту которого знахарь отказался лечить, схватил колун и помчался к проклятой избе… Вернулся он скоро, плелся, будто не видя дороги, упал на циновку и надолго заснул. С тех пор он повредился рассудком, и больше ел, чем работал. Однако никто не мог доказать ни причастность к этому лекаря, ни его невиновность.

Последним бичом, обрушившимся на рваные плечи забытой деревни, был горный лев, лютовавший в окрестностях. Он вырезал скотину, убивал охотников, и каждый раз скрывался в редких лесах непойманным. Мужчины уходили один за другим, клянясь принести голову хищника, но возвращались ни с чем — или не возвращались.

Помощи было ждать неоткуда, да и что эти люди могли предложить даже случайно забредшему охотнику? Миску каши, да крышу над головой, а охотники работали за монету. В соседних деревнях о такой напасти слыхом не слыхивали, люди продолжали пропадать, скот — гибнуть. Все больше хибар стояли покинуты, все больше полей порастали бурьяном. Казалось, скоро в деревне останется жить лишь Поветрие, пока и его не приберет беспощадная тварь.

Селяне как раз сбрасывали истерзанный труп сородича в неглубокую, вырытую в каменистой почве могилу, когда в деревню пришел охотник на львов. Его огромные плечи, тяжелая наваха за поясом и грубое, толстое пончо, висящее на предплечье, не оставляли сомнений в его ремесле. Измученные, истощенные жители деревеньки сгрудились вокруг него, не давая проходу, и наперебой принялись молить о помощи, избавить их от неуловимого горного дьявола. Тронутый их мольбами, он обещал избавить их от напасти, если они снабдят его припасами и починят его одежду. Говорил он хриплым голосом человека, месяцами не произносившего ни слова, чьей компанией были не вечерние собутыльники, но промозглые ветра и холодные камни.

В ту ночь каждый житель селения опустошил свои небогатые погреба, меча на стол перед чужаком незатейливые блюда, не допуская и мысли о том, что тот может быть мошенником, проходимцем. Охотник рвал худые хлеба затянутыми в перчатки пальцами, угощал непривычные уши селян охотничьими байками, выпил немерено виноградной наливки и упал спать у тлевшего очага, подложив под голову верное пончо. В ту ночь веселились все — лишь в холодной избе Поветрия еле теплился огонь; дух смерти и разложения не почтил праздник жизни своим присутствием.

Все знали, как охотятся на львов люди, чья жизнь отдана этому ремеслу. Лев бросается на человека, чудовищный этот рывок принимается на руку, обмотанную пончо, и наваха находит брюхо разбойничающей твари. Все знали, что дело решается за мгновения — выживает человек, или зверь. Никто не ждал охотника назад, когда он исчез в предрассветной дымке, но сердца деревенских были спокойны — они уже что-то предприняли, они уже сделали шаг навстречу поимке кровожадной напасти, и теперь им оставалось лишь ждать.

Прошла неделя — охотник не появлялся. Безмерное чувство благодарности сменилось у крестьян гневом, затем — скотской покорностью судьбе. Ни на что особенно не надеясь, несколько мужиков снарядили поисковый отряд и отправились в горы. Им не пришлось долго искать.

Недалеко от границы селения, где утоптанная тропа уходила в чужой и зловещий лес, лежали два трупа: человека и зверя. Горный лев был огромен: стеклянные глаза, изогнутые когти и обагренные кровью клыки… Падальщики успели поработать над обоими трупами, и весельчака-охотника было уже не узнать; нетронутыми остались лишь ступни в тяжелых ботинках, да кисть руки, почти оторванной свирепым броском животного.

Изорванная перчатка истрепалась, промокшая кожа расклеилась, обнажив бледные, холеные пальцы с наколотой черной змейкой.