Вечер клочком ватного полосатого матраса рывками кружился над плечами Зинаиды Архипелаговны Застойновой. Клочок то взмывал вверх, стучась в потолок, то ракетой дальнего радиуса действия больно щипал шею, норовил запутаться в полинявших волосах. Через восемь стен кто-то шкрябался в трубу центрального отопления, слышен был визг влажных когтей, неуклюжее падение кусочков масляной краски бледно-закатных тонов. Но не это изматывало Зинаиду Архипелаговну, она даже не взирала на аллергические отёки от ракетных инъекций, слегка смазывала нашатырём, ровными квадратами рисовала йодную сетку. Из кухонной розетки торчали тонкие голубые усы, несколько шероховатые, но прочные, как стальная нить.
Дальше после усов ничего не выходило. Зинаида Архипелаговна мучительно с надрывом рылась в воображении, вытаскивала из него пучки промасленной соломы, связанные подтяжками мужа, обрывки событий, выстиранные из памяти, аккуратно сложенные на полке в комоде, лицо покойного Гавриила Лаврентьевича, даже его пенсне. Усов там не было никаких. Но в розетке были, шевелились, скручивались в загадочные спирали, витки времени, временами в наскальные письмена. Зинаида Архипелаговна письмена не понимала, решала, что кто-то пытается передать зашифрованную телеграмму, а почтальону трудно выбраться из взаперти.
Гавриил Лаврентьевич шевельнулся в ящике комода, старый громоздкий шкаф заскрипел: «Зззииизззиии». Отколупнув раздумья, женщина вздрогнула — что-то довольно острое шипом воткнулось в палец, выступил кончик уса. «Память совсем ни к чёрту гожа, на старости лет вон как колется» — Зизи упёрлась взглядом в розетку. Усы неведомого разума отливали реликтовым инеем, переплетаясь между собой. Ящик комода порой самовыдвигался, обрушивая вздохи усопшего супруга. От вздыхающих звуков усы шарахались вовнутрь, испуганно теряя мохнатые ворсинки.
Близилась осень, вместе с листьями за окном стали менять цвет тревожащие витки. Голубой цвет поднебесной империи плавно ускользал в форточку, усы становились пурпурно-сиреневыми, возбуждая скромное бытие Зизи. Теперь, вместо тревожного шуршания, неведомые гости готично звенели бубенцами, наливались мутно-зелёным соком, сытно тяжелели. Гавриил Лаврентьевич скарбезно чавкал по ночам беззубым ртом, ловил прядающими губами бубенцовую трель, тягомотно плакал в нестиранные носки супруги. Одурманенная супруга, стойко растягивая мысли, принимала решение: «Конечно, это не тараканы. Никто не может уверенно сказать, что это тараканы, потому что никто их не видел. И я не видела и не могу сказать. Но надо что-то сказать. На-до что-то ска-зать» — мысль расползлась квакающей жабой, покрылась ряской, нырнула в лёгкие. Зинаида сурово закашлялась, сплевывая головастиками.
Она осмелела. Пакетик лимонной кислоты был припасён прошлым летом. «В кислоте да не в обиде» — чмокала Зинаида, вливая в усиное логово раствор кислоты. Из розетки, шелестя усами, всплыл оранжевый зрачок в пенсне на подтяжках и запутался в йодной сетке.