Oscar is my cat: Привет снова) пытаюсь загрузить фотографии а у меня открывается окно с неизвестным языком состоящим из ромбиков и цифр не могу разобраться из-за этого куда тыкать
Хелла Черноушева: Распят и приклепан к странице потрепанный автор висит
Придворный Шут: Пролистай вниз, там сперва произведения по списку, а потом сам автор
Юлия Рич: В меню нажимаю на поиск, там поле — ввожу имя автора, да, он выдет упоминания в разных турнирах. В принципе, можео найти. А вот по пункту меню "все авторы" — пустая страница. Ну ладно, нашла всё же, кого хотела
Хелла Черноушева: Про поиск, странно, у меня все работает, причем на трех разных телефонах.
Пролог.
Где-то вдалеке пролетали вороны, оглушая карканьем. Ночь давно вступила в свои права, и в небольшом помещении горела уже наполовину растраченная свеча. Пахло различными зельями и снадобьями, стоящими на полу. Низко склоняя и снова поднимая голову, размахивая руками и изредка — корпусом, на коленях сидела Кирада — ведьма Краснолесья. Её черные, как вороново крыло, волнистые волосы падали ей на глаза, когда она наклонялась, подсыпая что-то на пол с очерченным магическим кругом, около которого ведьма и сидела. Губы Кирады бормотали слова, эхом отзывавшиеся в Аду, её зеленые глаза сосредоточенно наблюдали за ритуалом.
В это же время в более просторной комнате, обставленной не одной свечой, с затхлым застоявшимся воздухом сидел на полу Арья — некромант. Кровью он чертил звезду на пыльном полу, облизывая пересохшие губы и откидывая длинную, угольно-черную челку с глаз. Он ничего не проговаривал и только спокойно следил за своим исполнением, в душе как-то по-детски надеясь, что все получится.
Что-то сверкнуло, и пол задымился, унося дым в маленькое окно, к ярким звездам. Кирада в изнеможении положила руки на пол, чтобы отдышаться. Ничего не вышло. Она чуть не потеряла контроль над своей магией.
Поднялся столб пыли, кровавый круг исчез. Арья поднял свои спокойные проницательные черные глаза. Пыль разлетелась по помещению, мгновенно исчезая куда-то. Перед некромантом явился адов прислужник. Насмешливые яркие, пылающие светом глаза посмотрели на Арью сверху-вниз. Некроманту такой поворот дел не понравился, и он поднялся, опираясь о колени руками.
-Ты звал меня? — спокойно поинтересовался прислужник.
-Мой господин, — встала, одернув полы плаща, Кирада и поклонилась тому, кого не смогла призвать в этот мир. Он пребывал в виде некоего образа перед ведьмой.
-Теперь ты мой слуга, — напомнил Арья, подняв бровь.
Ох уж эти создания Преисподней. Хоть цепи и ошейники одень — все равно будут относиться, как к червю.
-Я жду, — нетерпеливый рык разнесся по комнатке.
Связь прекратилась, и лик монстра исчез, а Кирада выпрямилась, выдавливая ухмылку, откидывая назад волосы и подбочениваясь.
-Жди, ничтожество…
-Пока ты не струсишь, — наглая широкая улыбка прислужника блеснула в свете свечи. — А потом я убью тебя.
Глава 1. Деньги
Солнце касалось своими теплыми лучами мягкой зеленой травы, стелившейся ярким пологом вдоль вытоптанной сотнями ног и копыт дороге. Несмотря на некоторую духоту, приятно пахло сиренью. Лучи играли в светло-каштановых волосах волшебницы, некоторой частью собранных в высокий маленький, но пышный хвост, отчего локоны казались медно-золотыми. Она любила это время года и нежилась в безвозмездно данном свете. Как любая хорошая волшебница, Милена Лавдер имела хорошенькое курносое лицо, предназначенное для справедливого и благородного человека, средний рост и хрупкую фигуру относительно слабенькой девушки.
Милена посмотрела на обитое красным бархатом сидение кареты с лежащим на нем древовидным посохом со светло-синим, как небо в эту пору, камнем, вспоминая наказ короля. Он очень беспокоился и просил отправляться немедленно. Почему отправлялась именно Милена? Потому что она была лучшей волшебницей и довольно умной, по словам короля. Лавдер только надеялась, что все пройдет хорошо, со вздохом переводя взгляд голубых глаз в окно на поля и ярко-зеленую траву. Одной ей явно не справиться — повсюду много врагов, а королевство переживает не лучшие времена. По крайней мере, Милена всегда убеждала себя, что все просто замечательно, и не видела того ужаса, что творился на задворках королевства или в темных углах. Для неё все являлось светлым, непорочным и веселым. Поэтому магесса направлялась в Эдендлас — королевство лайдар — светлых эльфов.
Вскоре карета остановилась у деревни Гарнагард на границах королевства, строившейся рядом с мостом через реку, деля владения людей и синдар — темных эльфов. Милена ловко спрыгнула по маленькой лесенке кареты вниз и сказала подождать её.
-Так, это у нас что же? — вразвалку подошел к девушке мужчина в рваных лохмотьях.
Следом за ним подошли ещё несколько, неоднозначно смотря на волшебницу. Милена поняла сразу же — бандиты.
-Можно пройти? — спросила она с очаровательной улыбкой, говоря немного быстрее, чем следовало. Если бы Лавдер произносила целое предложение, половина слов осталась бы загадкой.
Нескольких это подкупило, но они тут же тряхнули головами — деньги для них показались главнее обаяния магессы.
-Пошлину заплати — пройдешь хоть ползком! — заявил мужчина, уперев руки в бока и приподняв верхнюю губу.
-А вы — собиратели налогов? — удивилась Милена, подняв брови.
-Да…Мы типа собиратели… — хитрая улыбка расползлась по лицу другого парня.
-Да э…пошлину тут собираем, — поддакнул третий, весьма грузный субъект. — Деньги-то…это…давай.
-Да черт из неё вытягивать! Сама напросилась! — бросился на девушку первый, замахиваясь кулаком.
Милена зажмурилась от осознания насилия и сжала посох в руке.
-Спорим, вон того быстрее завалит! — послышался голос.
Фелиция заинтригованно обернулась и подошла к большой толпе народа, собравшейся вокруг драки. В центре слышались крики и поднималась пыль.
-Эй, парень, а что тут? — с любопытством вклинилась в разговор она.
-Да девка-волшебница с бандой Семюэла дерется! Ух, как она!.. — человек вовсе не смотрел на Фелицию, увлеченно следя за боем.
-Тогда ставлю все деньги, что она проиграет! — заявила она тут же.
Другой, стоящий около Фелиции подавился и принял вызов, хохоча.
-У меня-то нюх на выигрыш есть, — заметила она.
Фелиция с неудовольствием следила, как волшебница быстро расправляется при помощи своих заклинаний сначала с одним, затем с другим, бесконечно извиняясь. Местная банда вскоре мирно лежала на земле.
-Черт её побери! — выругалась про себя Фелиция раздраженно, отдавая все деньги, что просадила, довольному парню.
Её злость из-за того, что магесса не померла, имела свой предел и, успокоившись, Фелиция начала «возвращать» свои деньги, потихоньку грабя местных жителей, увлеченных дракой.
-Извините, уважаемая! Можно поговорить с вами об очень важном деле? — подпорхнула Милена с чрезвычайно вежливым лицом.
Фелиция так и подпрыгнула и тут же возмутилась:
-Слушай, дама, ты уже достаточно тут сделала. Деньги из меня вытянула. Не мешай мне грабить! Займись чем-нибудь в другом месте.
Простой люд тут же повернулся в её сторону, недобро сверкая глазами. Воров здесь не любили. Фелиция ослепительно и очень ненатурально улыбнулась, и её след простыл.
Милена вздохнула. А ей так нужен был спутник. Солнце стало припекать сильнее, и волшебница провела рукой по щеке в надежде как-то охладить её, направляясь в местный трактир. Как только она вошла туда, то вновь увидела Фелицию, играющую в карты с каким-то завсегдатаем. Опять проиграв и потратив все награбленное, она не отчаялась и просто развалилась на стуле, положив ноги на деревянный стол. Само заведение являлось абсолютно обыкновенным и ничем непримечательным. Пахло хлебом и чесноком, стояли веселый шум и изредка — крики. Лавдер немного смутила и испугала атмосфера, полная наглого и беспардонного поведения, почти полное отсутствие женщин и развалившиеся повсюду небритые мужчины, изредка обращающие на неё свой затуманенный взгляд.
Милена быстро пробралась между столиков и села рядом с Фелицией. Судя по тому, как опустились уголки её тонких, плотно сомкнутых губ, — она волшебнице не обрадовалась. Лавдер набрала побольше воздуха в легкие, скрестила ноги и выпрямилась, являя собой полную готовность к действию.
-Я предлагаю путешествовать со мной, — заявила Милена сразу и сходу и выдохнула — самая страшная часть осталась позади.
-Чт..Чтоо? — хохотнула Фелиция. — Ты мне предлагаешь с тобой путешествовать? Ну и на кой мне это надо?
Сама она являлась синдар, но поначалу, как и все до неё, Милена спутала Фелицию с человеком из-за светлого цвета кожи, чего обычно у темных эльфов не водилось, однако на этом месте Лавдер засомневалась. Глаза, уши или длину волос рассмотреть у возможной спутницы у волшебницы не получилось — все было закрыто широким капюшоном потрепанного плаща (если это можно назвать плащом), лишь некоторые пряди белоснежных волос падали эльфийке на грудь. Но облачение снизу представляло собой закрытую одежду. Милена смутилась — тоже странно. Синдар стараются вообще почти не одеваться. Хоть босиком ходит — и то верно.
-Дело в том, — затараторила волшебница, — что мне необходимо отыскать один артефакт. Называется артефакт Сандрии. Одной мне не справиться — повсюду столько опасностей. Ты можешь помочь мне? Пожалуйста. Возглавь отряд, и прими эту должность.
За их столиком воцарилась тишина, но звуки битой посуды и голосившие клиенты оставались. Милена с надеждой ожидала согласия — почему нет? Очень важное дело — найти артефакт. Фелиция взорвалась громким наглым хохотом на весь трактир, так что рядом с ней мужчины походили на маленьких хриплых детишек.
-Да ты, верно, надо мной издеваешься, лиса! — забила кулаком по столу синдар, но тут же сделала серьезный мрачный вид. — Зачем мне идти с тобой за каким-то артефактом, рисковать своей шкуркой и ради чего? Ну.
-За щедрое вознаграждение, если ты имеешь ввиду это, — вздохнула Милена, кисло улыбаясь. — Думаю, тебе хватит на три жизни.
-Кхм…Что ж ты сразу-то не сказала? — с деланно нежным тоном воскликнула Фелиция, беря её за руки, наклоняясь через весь стол и поднимаясь. — Конечно же, я хотела пойти с самого начала. Кстати, а ты с чего взяла про артефакт?
-Это была воля короля, — гордо сказала Милена.
-Пфе, тоже мне, — усмехнулась эльфийке. — Ладно, идем.
-Можно спросить имя? — полюбопытствовала Лавдер. — Меня зовут Милена Лайдер, я волшебница.
-Да ладно, — наигранно удивилась Фелиция. — А я Франческа. Да ладно-ладно. Мое имя Фелиция.
Эльфийка откровенно наслаждалась тем, что ехала в королевской карете лугами и полями, а не шла под солнцем, отмахиваясь от бабочек. Милена с интересом глядела на неё и улыбалась.
-Знаешь, что скажу? Ты правильно выбрала спутника, — заявила Фелиция. — Я — просто идеальный кандидат. Я обладаю острейшим слухом, врага за милю чую! А ещё я мастер азартных игр. Мимо моего взора даже муха не пролетит не подстреленной! В общем, ты все правильно сделала.
“Правда, про награду могла сразу же сказать”, — подумала синдар. Милена только улыбалась. Раз ей повезло — все отлично.
Но карета резко остановилась, так что обе подпрыгнули от неожиданности.
-Разбойники! — крикнул кучер, и девушки выбежали на открытое пространство.
-Пошлину платить не будешь — будешь лежать и молчать, — оскалился лидер группировки.
Милена сжала в руке посох, но…поняла, что оставила его в карете. Она только сорвалась за ним, как дорогу ей преградила крупная рыжая гора мышц, щелкая суставами пальцев. Фелиция облизнула зубы. Разбойники не заставили себя ждать, и мужчина схватил Лайдер, но та ударила его ногой и, извернувшись, успела ухватиться за посох, как бандит дернул её за золотисто-белый плащ, отчего Милена мгновенно схватилась за горло и отпрянула назад, как того ему и хотелось. Двое солдат, прибывших с магессой, не остались в стороне, вытащив мечи из ножен, и ринулись проучить преступников. Фелиция же все это время стояла чуть в стороне, совсем не собираясь помогать. Деньги заработать она ещё могла согласиться, но жизнью рисковать ради какой-то непонятной девушки — да никогда.
-Фелиция, помоги! — крикнула Милена, бросив на неё взгляд и тут же выставив посох перед собой, парируя удар кинжалом.
-Я помогаю, — расплылась в нагловатой улыбке синдар. — Я в засаде.
-Фелиция!
-Вымани их ко мне, а я уж… — дальше она не закончила и вскочила на карету, чтобы не начали с ней драться.
Когда бой окончился с потерей одного из солдат к огорчению Милены, волшебница подошла к Фелиции, спрыгнувшей из своей «засады».
-В следующий раз помоги, — в замешательстве и явно негодуя, попросила Лавдер.
-Ага, конечно, — криво ухмыльнулась синдар. — Ты мне аванс дай — тогда ещё подумаю, а так — что зря рисковать? Твоя карета — не моя.
Милена тяжко вздохнула, поняв свою оплошность, и протянула мешок Фелиции, которая быстро его спрятала в полы рваного черного плаща.
-Так-то лучше. Раз я глава отряда (кстати, где он?), тогда слушай мой приказ. Давай пойдем в твое королевство и заручимся охраной получше, да и деньжат надо побо…То есть охрана.
-Но зачем? — не поняла Милена. — У нас есть силы. И провизия ещё имеется.
-Так…для подстраховки, — изъяснилась Фелиция туманно.
Неужели Лавдер надеялась, что она будет участвовать в сражениях не насильно? Кто же говорил о врагах? Волшебница упоминала только артефакт. В итоге Лавдер сдалась и согласилась.
Яков Есепкин
***
Когда святые выси отражались
На терниве кандального пути,
Мы с патиною медленно сливались,
Не чаяли стезей иной идти.
Преложны ледяные эти свеи,
Зерцало вседвоит великий путь,
Удавки ль обвивают цепко шеи –
Нельзя ко небоцарствию свернуть.
Нельзя его и узреть богоданно,
Елику поалмазно сочтены
Альфийские светила и огранно
Серебро, истемняющее сны.
Последние осветлены притворы,
В розариях горит уже зола,
Светила наполняют мраком взоры,
А бездна, яко солнце, возлегла.
Висят над светом тяжко цеппелины
С архангелами, в благостные дни
Каленой желчью выжегли нам спины,
Под рубища их врезаны огни.
Смотри на сих желтовниц выступленья,
Опомнится еще адская рать,
Преступника на место преступленья
Влечет и мертвых царичей карать
Армады возалкают рогоносных
Существ, натурой дивной из иных
И вряд ли нам знакомых нетей, косных
Звучаний исторгатели, земных
Каких-нибудь знакомцев бесноватых
В них тщетно узнавать, елику мы,
Коль знаем таковых, зеленоватых,
Шафрановых, басмовых, суремы
Красной тесьмами грозно перевитых,
Облупленных по желти, перманент
Ссыпающих из веек плодовитых
Небожно, под асбесты и цемент
Закатанных, а всё мироточащих
С образницами Божиими, тех
Альковных искусительниц, кричащих
Полунощно, просительниц утех
И спутников их морочных немало,
Я думаю, губитель Аваддон
Картине удивился бы, зерцало
Могло б когда серебряный поддон
В патине амальгамной опрокинуть
Вальпургиевой ночью и ему
Явить блажную публику, раскинуть
Умом, сколь провожают по уму,
Мгновенно объясненье теоремы
Аидовской придет, искажены
Черемы, иже с ними, и суремы
Не нужны, чтоб увидеть правду, сны
Кошмарные со мраморною крошкой
Пииты навевали без конца,
Но с умыслом, холодною морошкой
Засим тешились, красного словца,
Естественно, черницы не боятся
И образы маскировать свечным
Восковьем, глиной кармной не спешатся,
Грешно им пред собранием иным
Рога свои крушить, персты калечить
Серебром битым, черепы менять
В огоне безобразном, не перечить
Сказителям удобней, затемнять
Бесовскую природу, сих огулом
Нечасто выпускают, из адниц
Собраться в увольнительную с дулом
Кривым, ножом зубчатым черемниц
И гоблинов зовут мирские тени,
По счастию, вояжи не часты
Подобные, браменники от лени
Приглядывать за шельмой на версты
Какие-то баранов отпускают
Наряды, возвращались к ним всегда
Портретники, музыки, чьи ласкают
Звучания и мертвых, невода
Пустыми не бывают, свет не имут
Успенные, а празднует покой
Их избранная часть, когда вознимут
Вверх сколотые очи, под рукой
У князя присно виждятся химеры
Сумрачные, таинственные мглы
Сих кутают, правдивые размеры
Нельзя соотнести с виденьем, злы
Бывают необузданные панны
И этим разве в истине точны
Певцы нощные, тьмы благоуханны,
Когда скопленья ведьм отражены,
Всегда лишь по причине средоточий
Поблизости эдемских мертвецов,
Царевен спящих, ангелов ли прочий
Творец, а в мире тесно без творцов,
Решит отобразить — невод не полон,
Тогда чермы текутся в оборот,
И вот уже канун творенья солон,
А дело на крови прочней, Саррот
Еще плоды вкушает золотые,
Эдемы плачет Элиот, а нам
Привносятся образницы святые
С нечистыми вокупе, к письменам
Достойным совокупит бес виденья
Черемные, а сказочник благой
Типажи юрового наважденья
Спешит раскрасить маслом, дорогой,
Признаться, тот подарок, знать возбранно
Реальные личины, так бери,
Доверчивый вкуситель, хоть и странно
Мерцание, чудные словари,
Холсты темнолукавые, клавиры
Сюит, барочных опер, скорбных фуг
Кримозные на память сувениры,
Узнай еще тезаурисов круг,
Сколь мало девяти, и те по сути
Вертятся от лукавого, оси
Не видно, прибавляй нетенным жути
Миражам и келейных выноси,
Несложно это действие, в итоге
У нечисти история темна,
Кто более реален, кто о роге
Мифическом, ответит седина
Хомы-бурсиста, Гете, Дориана,
Меж званых Иоганн других верней
Свидетельствовал правду и обмана
Призрачность вековую, для теней
Окармленных неважно предстоянье
Условное, раскрасочных высот
Бывает веселее осмеянье,
Чем истинное зрелище красот
Божественных, чурным недостижимых,
Тогда оне роятся и орут,
Светилами небесными движимых
Миров алкают благости, берут
Инфантов, светлых рыцарей отцами
Не звавших, потаенных, даровых
И празднуют молебны с мертвецами,
Блуждавшими еще среди живых
Во оные трехдневия, для Брутов
Страшны такие бденья, меловой
Здесь круг и не поможет, аще спрутов
Герой не остановит, но живой
За мертвых не в ответе, на гамбиты
Чертовские порою отвечать
Преложно сильным ходом, корной свиты
Уместнее движенье замечать,
Не более, а древние гречанки
Труждаются пускай, ко мифу миф
Сложится в требник, наши диканчанки
Салопы только скинут, вмиг Сизиф
Прервать велит девичье мурованье
Орнаментов досужих, сонник их
Велик не по образу, воркованье
Способно утомить сейчас плохих
Танцоров, дабы пифий огневержье
Низринуть, ярче свечи затеплим,
Черем обманно в мире самодержье,
Пожар сухой в гортанях утолим,
На то и бал зерцальный, благотворность
Чудесных возлияний чернь щадит,
Ясна когда ведемская упорность,
Какой сказитель пустоши следит,
Пусть балуют ужо, личин рябушных
Не станем даже в сребре узнавать,
Гремлинов пустотелых и тщедушных
К чему урочить, время пировать,
Сколь надобность возникнет, в ноздри донне
Мелированной перец белый ткнуть
И стоит, мышьяку иль белладонне
В бокале скучно будет, преминуть
Давно, давно пора немые страхи,
От перца отшатнутся черемы,
Иль весело опять лихие прахи
Сурочить маслом розовым, умы
Тех жалкие существ, лишь злостенанье
Эпиграфом их бдений бысть вольно,
Одесные же наши сны и знанье,
Нести сюда корицы и вино,
В гранатовой ли, сребренной виньете
Порфирные куферы тяжелы,
За Ледою отхочется и Нете
Корить винодержащие столы,
Желтовную образницу сокроем
Сиренью пятиалой и умрем,
Архангелы ль возжертвуют героем,
Опять червницу бойную утрем,
Осыплем перманент на табакерки,
В киоты пудры бросим и гулять
Начнем о мертвой черни до поверки
Иной, и станем куфры утомлять
Серебряные водкою, куфели
Вновь полнить цветом алым, золотым,
Со ангелами белыми препели
Мы нощно, всуе денно петь святым.
Яков Есепкин
ПИР АЛЕКТО
Четырнадцатый фрагмент пира
От смерти вряд ли Йорик претерпел,
Певцов ночных Гекаты отраженья,
Призраки за восьмой стольницей, пел
Художник всякий глорию ей, жженья
Порой и адской серности, увы,
В тенетах славы значить не умея,
Что праздновать в себе мокрицу, вы,
Времен иных скитальцы, Птолемея
Сумевшие, быть может, оценить
Учёный подвиг, маску ретрограда
Унёс в могилу он, а хоронить
Идеи любит Клио, маскерада
Тогда ей и не нужно (сей чудак
Достиг великой мудрости и тайны
Покров чуть совредил, когда чердак
Вселенский есть иллюзия, случайны
Всегда такие вспышки, гений —— раб
Судьбы фавора, знание земное
Его определяет фатум, слаб
Творец любой, величие иное
Имеет столь же выспренний посыл,
Несть истин многих, гений и злодейство,
Заметим, врать не даст Мафусаил,
Прекрасно и совместны, лицедейство
Доступно всем, а нравственный закон
Внутри, не Кант один бывал сей тезой
Астрийской ввергнут в смуту, Геликон
Хранит благие тени, их аскезой
Корить возможно ангелов, так вот,
Не гений за порочность отвечает,
Равенствует ли Бродского кивот
Божнице — речь кому, творец лишь чает
Прозрения для всех, в орбитах цель
Следит, а на Земле ничем он боле
От нас неотличим, раба ужель
Судьёй назначить верно, в чистом поле
Гуляют души, знанием своим
Способные утешить и развеять
Морок сомнений вечных, только им
Положен свет, алмазы нощно сеять
Лишь им дано, убийц и жертв делить
Какой-нибудь линейкою иною
Пусть пробуют камены, обелить
Нельзя морочность душ, за временною
Поспешностью оставим это, две,
Четыре, сорок истин и теорий
Нулям равны, у Данта в голове
Пожар тушили музы, крематорий
Бессмертия нам явлен, разве блеск
Его, поймут ли мученики, ложен,
Комедии божественной бурлеск
На ярусник сиреневый положен
Искусства, парадоксы дружат здесь
С обманом возвышающим и только,
Учений и теорий нет, завесь
Их скатертью, останется насколько
Безсмертие в миру, ещё вопрос,
Точней, ещё загадка, Дау милый,
Зане душою темною возрос,
Легко из рек печальный и унылый
Последний мадригал: мы объяснить
Сегодня можем то, что пониманью
Доступно быть не может, миру ль нить
Доверит Ариадна, тще вниманью
И муз, и тонких граций доверять,
По держит всё ещё с амонтильядо
Лафитник, нить ли, здравие терять
Ума, равно тщете вселенской, Прадо,
Холодный Эрмитаж и Лувр пустой
Вберут алмазный пепел, эстетичность
Одна скрывает смысл, символ простой,
Пророка выдает аутентичность,
Но лучшее небесное письмо
До нас не доходило, мрамр чернильный
Всегда в осадке был, певцам трюмо
Свиней являло, сумрак ювенильный
Окутывал пиитов, их уста.
Печати родовые замыкали,
Ничтожество сим имя, но чиста
Символика имен самих, алкали
Владетели величья и взамен
Хорической небесности вечерий
Им дали благость черствую, камен
Ужасно попечительство, Тиверий,
Калигула, Нерон и Азраил,
Собравшись, не сумеют эти узы
Порвать, Адонис нежное любил
Цветенье, не фамильные союзы
С восторженною лёгкостью в ручье
Зломраморную крошку обращают
Ещё раз Апокалипсисом, сплин
Бодлер цветами зла поил, вещают
Нам присно аониды о конце
Времен и поколений, им урочно
Иллюзии варьировать, в торце
Любого камелота — дело прочно –
Струится разве кровь, а Птолемей
Был всуе упомянут, но ошибка
Его надмирных стоит месс, посмей
Её тиражить будущность, улыбка
Давно могла б Фортуне изменить,
Бессонный хор светил есть иллюзорный
Провал, загробный мраморник, тризнить
Им суе, мир воистину обзорный
Весь зиждется в орбите всеземной,
Мы видим иллюзорное пространство,
Закон внутри и небо надо мной:
Иммануил ошибся, постоянство
Такое астрологии темней,
Урания пусть вверенные числа
Учёным демонстрирует (за ней
Не станет, мы не ведаем их смысла);
И вот, певцов ночных призрачный хор,
Стольницу под восьмою цифрой зряши,
Расселся незаметно и амфор
Чудесных, расположенных вкруг чаши
С порфировым тисненьем, в мгле сквозной
Мог тусклое увидеть совершенство,
Изящные лафитники луной
В плетенье освещались, верховенство
Манер великосветских, дорогих
Теней сердцам истерзанным традицией
Щадило вежды многих, у других
Веселье умножало, бледнолицый
Гамлет сидел меж Плавтом и хмельной
Медеей, те соседствовали чинно
С Овидием и Фабером; одной
Картины этой виденье повинно,
Возможно, в сем: из пурпура и мглы
Сквозь мраморные летучие гримёрки
Зерцально проникая и столы,
Алекто оказалась близ восьмёрки.
Лежу спокойно на спине,
Смотрю я в звёздный потолок,
И, на сегодня, самый близкий человек
Показывает новый мне полёт.
И времени как небывало,
И дым теряется в ночи.
Так хорошо, сегодня,
Мне только лишь с тобою стало.
Но мне пора бежать. Прости.
Звони, пиши.
я убью в тебе бога,
мое сердце кричит по ночам
это слово
означает чей-то кошмар.
и пускай, все плевать, я загнал тебя в угол,
словно крысу под чью-то кровать.
вместо швабры буду я сам,
я убью в тебе бога,
того, что увидел в твоих глазах.
хотя все же
знаешь
я стреляю как пьяный ковбой
так же криво, как он
своей левой ногой из-под правой руки,
но я— та же пуля,
что полетит
прямо в твою вороватую рожу,
невозможно
не убить в тебе бога.
невозможно.
ЯКОВ ЕСЕПКИН
ТРИНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ
***
Вновь зовёт Лорелея, фарфоры
Винодержные тучным волнам
Раздарим и сквозь вечности хоры
Уплывём к темноскальным стенам.
Зной алкают младые сильфиды,
Тризны мая беспечно легки,
Серебряные перстни юниды,
Ах, роняют с воздушной руки.
Так и мы рукавами возмашем,
Спирт нетленный всегорний допьём,
Кто заколот суровым апашем,
Кто соткнут арабийским копьём.
Много ль черни о мраморы билось
И безсмертием грезило, сих
Не известь беленой, а увилось
Померанцами гроздье благих.
Вот демоны слетят неурочно,
Ко трапезе успеют свечной –
И вспорхнём в тусклой ветоши ночно,
В желтозвездной крухе ледяной.
***
Вернут ли нас в Крым, к виноградникам в темном огне,
К теням херсонесским хлебнуть золотого рейнвейна
Затем, чтоб запили мы скорбь и не в тягостном сне
Могли покружить, яко чайки, над водами Рейна;
В порту Анахайма очнемся иль в знойный Тикрит
Успеем к сиесте, а после по вспышкам понтонным
Пронзим Адриатику — всё же поймем, что горит
Днесь линия смерти, летя по тоннелям бетонным.
И вновь на брусчатку ступив пред бессонным Кремлем,
Подземку воспомнив и стяги советские, Ая,
На стенах в бетоне и меди, мы к Лете свернем,
Все Пирру святые победы свои посвящая.
Нельзя эту грань меловую живым перейти,
Лишь Парки мелком сим багряным играться умеют,
Виждь, нить обрывают, грассируя, мимо лети,
Кармяная Смерть, нам равенствовать ангелы смеют.
Еще мы рейнвейн ювенильный неспешно допьем
И в золоте красном пифиям на страх возгоримся,
Цирцеи картавые всех не дождутся в своем
Отравленном замке, и мы ли вином укоримся.
Еще те фиолы кримозные выпьем в тени
Смоковниц троянских до их золотого осадка,
Фалернские вина армический лед простыни
Оплавят в дворце у безмолвного князя упадка.
Святая Цецилия с нами, невинниц других,
Божественных дев пламенеют летучие рои,
Бетоном увечить ли алые тени благих,
Еще о себе не рекли молодые герои.
Сангину возьмет ангелочек дрожащей своей
Десницею млечной и выпишет справа налево
Благие имена, а в святцах почтут сыновей
Скитальцы печальные, живе небесное древо.
Красавиц чреды арамейских и римлянок тьмы
Всебелых и томных нас будут искать и лелеять
Веретищ старизны худые из червной сурьмы,
Голубок на них дошивать и с сиими алеять.
Ловите, гречанки прекрасные, взоры с небес,
Следите, как мы одиночества мрамр избываем,
Цитрарии мятные вас в очарованный лес
Введут, аще с Дантом одесно мы там пироваем.
Стратимовы лебеди ныне высоко парят,
А несть белладонны — травить речевых знаменосцев,
Летейские бродники вижди, Летия, горят
Они и зовут в рай успенных сиренеголосцев.
Позволят архангелы, не прерывай перелет,
А я в темноте возвращусь междуречной равниной:
Довыжгут уста пусть по смерти лобзанья и рот
С любовью забьют лишь в Отчизне карьерною глиной.
ТРИНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ
Винсент, Винсент, во тьме лимонной
Легко ль витать, светил не зряши,
Мы тоже краской благовонной
Ожечь хотели тернь гуаши.
Водою мертвой не разбавить
Цвета иссушенной палитры,
И тернь крепка, не в сей лукавить,
Хоть презлатятся кровь и митры.
Легли художники неправо
И светы Божии внимают,
И двоеперстья их кроваво
Лишь наши кисти сожимают.
Яков Есепкин
***
Лазарь шлях указует к огню,
Скорбь зальем не слезами, так водкой
И на смертную выйдем стерню
Величавою царской походкой.
Нам в четверг суждено умереть,
Потому не страшись воскресений.
Белый снег и во гробе гореть
Будет светом чудесных спасений.
Всё боялись наперсники лжи
Чайльд Гарольда узнать в гордой стати,
Ненавидели всё, так скажи,
Чтоб шелками стелили полати.
Лишь однажды поддавшись слезам
Фарисейским, пустым уговорам,
Мы погибли, как чернь к образам,
Соль прижглась ко святым нашим взорам.
Мы погибли и в твердь фиолет
Не вольем, крут гостинец окольный,
Но для Господа правого нет
Мертвых, свет и заблещет —— престольный.
Всяк воскреснет, кто смерть попирал
Новой смертью, мы ж в гниль окунулись
Здесь еще, слыша адский хорал,
И смотри, до Суда не проснулись.
В ямах нас багрецом обведут,
Но не выжгут вовек Божьей славы,
Эти черные взоры пойдут
К звезд алмазам —— для мертвой оправы.
Яков Есепкин
ПОТИР
Нашу веру на перстне зола
Выжгла в цвете меж гнилью и златом,
Лжи вовек повелев зеркала
Возвышать европейским закатом.
Кипарисовый ветхий ларец
Августовское брашно лелеет,
У демонов алмазный венец,
Челядь их ни о чем не жалеет.
А о чем и о ком на земле
Сожалеть под чарующей сенью,
И персты, и алмазы в золе,
Мрак цимнийский ли —— путь ко спасенью.
Все равно и не станут жалеть
Онемевших пиитов, алмазы
Для того воздают, чтоб алеть
С ними вместе могли верхолазы.
Глянь, Летиция, нощь всепуста,
Никого, ничего, аще благо
Выйдем к раям гулять, их врата
Нам откроет Иурий Живаго.
Нет во червной персти золотых
Десных смертников, нет псалмопевцев,
Что искать с огонями святых,
Пусть орешки глядят у деревцев.
Злобно демонов хоры поют,
Наши ангели к нам опоздали,
Соалмазные эти куют
Всем венечия, аще предали.
Ангелки, ангелки, вы сего
Не могли и узнать отреченья,
Тратно днесь под Звездой волховство,
Рдятся лихо архангелы мщенья.
В Амстердаме иль Вене горят
Их лихие венечья-головки,
С нами суе быки говорят,
Суе ищут царей худокровки.
Нищих Господе всё обелит,
Маком полны сиянные мехи,
В рае светлом сех ждать повелит,
Над купами расцвечивать стрехи.
Только раз нам и было дано
Речь псаломы о святой любови.
Дальше смерти ея полотно
Пролегло, не смотри в эти нови.
Жизнь избыта, а кровь не стереть,
Слез потир поднесут лишь Иуде,
Мы ж пребудем: гореть и гореть
Краской славы на битом сосуде.
Ты уже девушка… За расстоянием
Гаревых далей и ветреных лет
Не обозначить мне воспоминанием
Твой незнакомый родной силуэт.
Мною рождённая мне не рассказана...
Кровь повторившая наших отцов,
Где ты, похожая? Как, кареглазая,
Кем из младенческих выросла снов?
Лишь бы не с этим незлым и неправильным
Сердцем отцовским в сиротской груди.
В мире прекрасном, но в мире неправедном
Все тебе ветры штормят впереди!
Мне же туманы глаза занавесили…
Да не о том, моя девочка, речь.
Был я таким же — семнадцатипесенным…
Не разглядеть и не предостеречь.
1999
Яков Есепкин
Первое послание к римлянам
I
Я душу придаю карандашу,
Его шестилопаточную спину
Терзаю. Ослепленные машины
Отходят. Думал, это опишу.
Примерно так. Четыре пары рук,
Брезент, напоминающий объятья,
И лиц эмаль, и в очесах испуг,
Поскольку люди с листьями не братья.
Всё фуги лакримозные звучат,
Хоронят отроков благожеланных,
Мизинцами по клавишам стучат,
Обслужники, с земель обетованных
Лишь кадиши лиются и тоска,
Снедавшая отравленных царевен,
Опять боговозвестно высока,
А тристии гербовник чернодревен.
Любовь моя, прощай и не грусти
О юности высокой, эти строфы
Тебе одной готовились, почти
Успение их близу Гологофы
У бостонских парадников и дочь
Свою, мою ли правды не избави,
Я счастие искал, пустая ночь
Вкруг Царствия, поет о чем-то равви.
Мы ангелам равенствовали там,
Где ныне бдят костлявые уродцы
И тянутся к шафрановым листам,
И ждут, когда очнутся богородцы.
Что мертвых кармным тернием венчать,
Венечие их мраморы сокрушит,
Сколь некому ко Господу кричать,
Пусть нощь хотя рыдания не глушит.
Во здравие, во имя сатаны
Алкеи препарируют стихии.
Молчанием ягнят окружены
Останки невоскресшего мессии.
Но тьма подвластна свету, смерть природы
Есть смерти отрицанье. Словно оды,
Где тризну правят, яко божество,
Стоят кусты пред нами. Естество,
Состав их будет жить, и шелест крови
Разбудит бытие в сакральном слове.
II
А кто глаголет нынче, посмотри,
Друг Фауст, разве милые плутовки
Из царевой обслуги, словари
Давно пылятся туне, заготовки
Порфировых тезаурисов тще
Горят в червленой требе, не берутся
Хоть слово молвить знавшие, свече
Витийской стать и не куда, сотрутся
Тотчас огонем басмовых теней
Образницы, точеные виньеты
Исчезнут на муаре, а огней
Заздравных боле нет, куда сонеты,
Скажи, теперь Уильяму нести,
Каких желать от камен упований,
Подсвечники желтушные тлести
Устали нощно, будет и названий
Искать благих на рыночных торгах,
Звать культовыми юных графоманов
Пусть могут их пифии, о слогах
Небесных не ищи уже романов,
Письмо закончил Майринк, а propo
Ему Толстой и Грин еще вторили,
Шучу, шучу, а мрачный Белькампо,
Чем классиков он хуже, говорили
Всегда лишь с ангелочками певцы
Бессмертия, здесь возраст не помеха
Для творческого бденья, образцы
Зиждительства такого и успеха
Сиреневых архивниц череда
Верительно хранит, хоть Иоганна
Возьми к примеру, где его года,
Убельные висковия, слоганна
Трагедия была в закате дней,
Твоим какую люди называют
Известным всуе именем, ясней
Сказать, камены благо обрывают
Реченье на полслове лишь засим,
Когда урочно молвить нет причины,
Условий, либо хроноса, гасим
Скорее свечки наши, мертвечины,
Прости мне слово низкое сие,
Я чувствую присутственную близость,
Гранатовое рядом остие,
Но Коре не урочествует низость
И значит к здравной свечнице теклись
За речью нашей битые черемы,
Их ад прощать не будет, отреклись
Небожные креста, палят суремы
Сребряные и червные всё зря,
Сыночков, дочек, царичей закланных
Юродно поминают, алтаря
Прейти нельзя сиим, обетованных
Земель узреть, всегда они легки
На Божием и ангельском помине,
Обманем пустотелых, высоки
Для них в миру мы были, разве ныне
Уменьшились фигурами, так вот,
Огней финифть когда сточилась низко,
Видна едва, порфировый киот
Я вновь открою с образами, близко,
Далече ли те ведьмы, нам они
Теперь мешать не станут, поелику
Вослед их роям адские огни
Летят и шелем значат, будет лику
Святому есть угроза, Аваддо
Сам рыцарски налаживает сущность
Уродиц, в ожидании Годо
Те вечно и пребудут, а наущность
Иль пафос авестийский астролог
Возьмет себе по делу на замету,
Чермам небесный тризнится пролог,
Но держат их сословия, сюжету
Зело чуры не могут помешать,
Я, Фауст, выражаюсь фигурально,
Годо здесь только символ, искушать
Художника любого аморально,
Тем более духовного, финал
Деянья такового очевиден,
Один зиждится в мире идеал,
Толкуем он по-разному, обиден
Сейчас барочной оперы певцу
Молчания девятый круг, но требы
Мирской бежать куда, его венцу
Алмазному гореть ли, гаснуть, небы
Ответствовать не могут, за пример
Я взял случайность, впрочем, сколь пустое
Искусство это, пифий и химер
Пусть морит Азазель, ему простое
Занятие сие, итак, вторю,
Един лишь идеал, а толкованье
Вмещает формы разные, царю
Смешон колпачный Йорик, волхвованье
Дает порой нам истинный урок,
Порой его дарует жить наука
Иль десно умирать, бытийный срок
Есть действий распорядок, длится мука
Творца, темнеет греевский портрет,
А он еще и молод не по летам,
Влачит себе ярмо, тогда сюжет
Является вопросом и к ответам
Зовет, к священным жертвам, ко всему,
Зовущемуся требницей мирскою,
Дается коемуждо по письму,
Мирись засим с урочностью такою,
Пиши, слагай, воистину молчи,
Узрев пропасти вечного злодейства,
Алкают виноградные ключи
Бесовские армады, темнодейства
Сего опять вижденье тяжело,
Ответов на вопросы нет, а в мире
Тождественствует ложь любви, чело
Пиита пудрят фурьи, о клавире
Моцарта рдится реквиема тлен,
Каких еще мы красок ожидаем,
Что сплину идеал, кого селен
Желтушных фавориты бдят меж раем
И брошенным чистилищем, среда
Нас губит, добрый старец, помнишь если,
Сам пудрить захотел ее, тогда
Ему камены ясные принесли
Благое назиданье, чтоб писал
Божественного «Фауста», там хватит
И вымысла, и ложи, кто бросал
В Марию камни, вечности не платит,
Иные отдают долги, сейчас
Нам юношей всебледных не хватает,
Нет рукописей, списанных в запас
Архивниц предержащих, не читает
Гомер ли, Азазель новейший слог,
Пылает он, горит без свечек наших,
Платить, когда антихристом пролог
Небесный осмеян, за светы зряших
Адские, Фауст, будем ли, платить
Давно себе на правило мы взяли,
Но спит Гамбург, теперь нас выйдут чтить
Лишь толпы фарисейские, пеяли
Напрасно и платили по счетам
Напрасно, мы не знали в мире блага,
Алмазных мало тлеяний крестам
И света мало нашего, отвага
Дается мертвым столпникам, живым
Нельзя крестов поднять равно, пытались
Их тронуть мертвоцветьем, юровым
За то серебром гои рассчитались
Щедро с музыкой всяким, Гефсимань
Курения такого фимиама
Не вспомнит и кажденья, только глянь
Порфировые рубища меж хлама
Утварного валяются, в желти
Лежат громоподобные куфели
Собитые, гадюки отползти
Хотят от ободков красных, трюфели
Смущают ароматами свиней,
Те рыльцами их пробуют на крепость,
Для бальных обезглавленных теней
Достанет белых ныне, черных лепость
Оценят и вкусят царевны, их
На балы заведут поздней рогатых,
Успенных этих гостий дорогих
Легко узнать по платьям, небогатых
Стольниц тогда убранства расцветят
Соборных яствий темью, чаш громадой
Кипящею, архангелы почтят
Бал призраков, за мертвою помадой
Уста девичьи немы и молчат
Иные гости, это пировенье
Для нас горит и блещет, восточат
Огни свеченниц в мгле, соборованье
Урочное начнется, хороши
Приютов детки мертвые, церковей
Хористки, аще не было души
У князя ли, диавола, суровей
Ему сие вижденье, буде сам
И знает цену гномам рогоносным,
А призрачным барочным голосам
Перечить суе ведемам несносным,
Лишь свечи наши, Фауст, прелиют
Глорийное серебро по гравирам
Порфировым, лишь сребром и скуют
Височники, хотя бы по клавирам
Прочтут печалей злой репертуар,
Гуно сыночков мертвых вечеринки
Хоть на спор не оставит, что муар
Вспылавший, что горящие скоринки
Тлеением извитых свеч, одне
Мы присно, разве кадиши и свечи
Плывут, и лазер адский о вине
Искать взыскует истины и речи.
Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И утром расставаясь, улыбнуться,
И помахать рукой, и улыбнуться,
И целый день, волнуясь, ждать вестей.
Как много тех, с кем можно просто жить,
Пить утром кофе, говорить и спорить…
С кем можно ездить отдыхать на море,
И, как положено — и в радости, и в горе
Быть рядом… Но при этом не любить…
Как мало тех, с кем хочется мечтать!
Смотреть, как облака роятся в небе,
Писать слова любви на первом снеге,
И думать лишь об этом человеке…
И счастья большего не знать и не желать.
Как мало тех, с кем можно помолчать,
Кто понимает с полуслова, с полувзгляда,
Кому не жалко год за годом отдавать,
И за кого ты сможешь, как награду,
Любую боль, любую казнь принять…
Вот так и вьётся эта канитель —
Легко встречаются, без боли расстаются…
Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель.
Все потому, что мало тех, с кем хочется проснуться.
Как много тех, с кем можно лечь в постель…
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И жизнь плетёт нас, словно канитель…
Сдвигая, будто при гадании на блюдце.
Мы мечемся: работа… быт… дела…
Кто хочет слышать — всё же должен слушать,
А на бегу — заметишь лишь тела –
Остановитесь… чтоб увидеть душу.
Мы выбираем сердцем — по уму…
Порой боимся на улыбку — улыбнуться,
Но душу открываем лишь тому,
С которым и захочется проснуться.
Как много тех, с кем можно говорить.
Как мало тех, с кем трепетно молчанье.
Когда надежды тоненькая нить
Меж нами, как простое пониманье.
Как много тех, с кем можно горевать,
Вопросами подогревать сомненья.
Как мало тех, в ком можно узнавать
Себя, как нашей жизни отраженье.
Как много тех, с кем лучше бы молчать,
Кому не проболтаться бы в печали.
Как мало тех, кому мы доверять
Могли бы то, что от себя скрывали.
С кем силы мы душевные найдем,
Кому душой и сердцем слепо верим,
Кого мы непременно позовем,
Когда беда откроет наши двери.
Как мало их, с кем можно — не мудря,
С кем мы печаль и радость пригубили.
Возможно, только им благодаря
Мы этот мир изменчивый любили.
Яков Есепкин
К Алигъери
Египетская цедра над метелью
Сменилась топким цеженным огнем,
И жалованный снег предстал купелью,
И слух потряс Зевес, рассеяв гром.
В цезийское пространство ход отверст,
Искрится фиолетом чермный перст
Антихриста, но вечно существует
В природе роковая правота,
А днесь ее вместилище пустует,
В каноне солнце Божия перста.
Елику смерть о черном балахоне
Куражится, поклоны бьет, вино
Из сребренных куфелей (на агоне
Убийц холодных, прошлое темно
Каких, летучих ангелов отмщенья,
Заказчиков расплаты, иродных
Мелированных ведем, обольщенья
Не ведавших иного и родных
Отцов невинных мальчиков кровавых,
Царевичей всеугличских, царей
Развенчанных в миру и величавых,
Помазанных их дочек, пастырей
Грассирующих преданных урочно,
Без серебра алкавших крови их,
Алмазных донн и панночек, бессрочно
Почивших в Малороссии, благих
Когда-то, ныне желтыми клыками
Украшенных садовников, хламид
Носителей колпачных, брадниками
Крадущихся вампиров, аонид,
Небесной лазуритности лишенных,
Жертв новой гравитации, другой
Колонны адотерпцев оглашенных)
Лиет вольготно в скатерть, дорогой
Пейзаж для сердца, из венецианских
Замковых окон видимый, темнит
Личиной злобной, дарует гишпанских
Высоких сапогов короб, теснит
Сама еще белесых наших гостий,
Блондинок, сребровласок, чаровниц,
Но только натуральных, ведем остий
Им кажет черни, сумрак оконниц
Почти и новогодних застилает
Хитонами ли, бязью гробовой,
Молчит, а то собачницею лает,
А то взывает чурно, кто живой
Откликнись, будем пир одесный ладить,
Еще играют Шуберта в саду,
Моцарта явствен шаг, музык усладить
Чарованных готовый, заведу
Сейчас, а снег декабрьский не помеха,
Чем далее, теплей он, милых дев
И другов честных в царственности меха
Сибирского, пушнины, разглядев
Какую ведьмы в зависти лишь ахнут,
Гагаровой к вишневым деревам,
Здесь вишенки мороженные чахнут
В корице сахаристой, кружевам
Желточным их пойдут сирени пудры,
Как всякую любовно обернем
Бисквитами и сдобой, были мудры
Евреи местечковые, рискнем
С царевишнами к ним соединиться,
На маковые ромбы поглядеть,
Бывает, царским кухарям тризнится
Обилие столешниц этих, бдеть
Сегодня им о яствах непреложно,
Пускай засим рецепт перенесут
В палатницы хоромные, возможно,
Еще царей отравленных спасут,
А смерть, гляди, опять кикимор дутых
Презрев, лиет по скатерти вино
Из битого начиния, согнутых
Юродливо бокалов, решено,
Пируем хоть с мертвыми рядом, сверки
Теперь не нужны, истинно чихнем,
Покажутся тогда из табакерки
Черемницы и черти, сих огнем
Порфировых свечей осветим, ярка
Заздравная свечельница, когда
От жизни и не видели подарка,
Что ж требовать у смерти, иль сюда
Нелегкая внесла ее, угасло
Сколь денное мерцанье, так одно
Ей в ноздри вклеим розовое масло,
Боится роз косая, а вино
Хоть криво, но лиет еще, отравней
Сыскать непросто будет, а куфер,
Хоть бит, как прежде полон, благонравней
Презреть и нам развратных, Агасфер
Теперь сих отравительниц не любит,
Я знаю, много брали на себя,
Шутили не по делу, сам и губит
Пускай адскую челядь, пригубя
Несносное отравленное пойло,
Реку вам, други, ладите балы
Пировные, гостям рогатым стойло
Всегда найдется, царичам столы
Пусть нынче камеристки сервируют,
Смотреть люблю движенья, угодить
Хотят оне успенным и балуют
Живых, кому за кем еще следить
Один сегодня помню, тьмой беленье
Скатерное кривым не очернить,
Мы выстрадали благое томленье,
Бессмертию не стоит временить,
Когда цари пируют вкруг одесно,
Когда живые царичи, а сих
Невесты ожидают, благовестно
Такое пированье, бабарих
Здесь можно смело к чурным приурочить,
Молчание их выдаст, нам пора
Дела вершить земные, не сурочить
Невинно убиенных, за одра
Червницу не зайдем и возалкаем
Суда великонощного, коль яд
Иных берет, черноту отпускаем,
Тлести ей меж эльфиров и наяд,
Одну, пожалуй, косную оставим
Чермам во назидание, перчить
Начнемся белым пересом, заправим
Лукавые мозги, сколь огорчить
Решит смешного рыцаря, сиречить
Возьмет опять привычку, совлекать
Царевн в альковы, стольников увечить,
Иродничать и ёрничать, алкать
Веселия на тризнах цареносных,
На службе у порока зреть святых,
Орать безбожно, фей златоволосных
Лишать воздушных нимбов золотых,
Греми пока, нощное балеванье,
Замковые ансамбли заждались
Музыки и акафистов, блеванье
Кашицей мертвой суе, веселись,
Товарищество славное, Селены
Взывает свет, нести быстрей сюда
Фламандские холсты и гобелены,
Рельефные гравюры, стразы льда
Хрустального, шары чудесных фором,
Сребряные, порфирные в желти,
Витые алебастрами, узором
Диковинным горящие, внести
Быстрей велю и блюда выписные,
Фаянсами разящие гостей,
Алмазовые рюмки, именные
Суповницы из крымских областей,
Орнаментные амфоры, куферы
Красные, изумрудные мелки
Для ангелов, точеные размеры
Отметить возжелающих, лотки
Со яствием нездешним, на капризы
Рассчитанные, негой кружевной
Богатые кофейники, сервизы
Столовые, молочниц пламенной
Ансамбль еще, пирожницы, свечений
Держатели вальяжные, чайных
Китайских церемоний и печений
Гофрирный антураж, пироносных
Конфетниц череду, еще креманки
Холеные, цветовья севрских ваз,
Пируем, аще балов самозванки
Зерцальниц не преидут напоказ,
А серебро прейти сим невозможно,
Пусть плачут в стороне, взирая наш
Горовый пир, напудриваясь ложно,
Чтоб время обмануть, резной лаваш
Им снесть, а то для пифий горемычных
Украсть вина куферок, пармезан
Стянуть при верном случае, клубничных
Желе набрать украдкой иль нарзан
Какой хотя кианти на замену,
Иль мусс, иль кухон сливочный, грильяж
Наладить в туесок, вторую смену
Им жариться едино, сей типаж
Знаком балам и нами узнаваем,
А ну, чермы, офорты геть чертить
Куминами и фенхелем, бываем
Нечасто рядом, бойтесь осветить
Чихающие рожицы, берите
Сиреневые пудреницы, тушь,
Паршу невыносную, хоть орите
В себя, покуда краситесь, на чушь
Адскую мы елико не разменны,
Помазание ждет нас и престол,
Как могут бысть куферы мертвопенны,
Пьем здравие, серебро этот стол
Разбойное не может изувечить
Соцветностию мертвой, нам оно
Всегда служило верой, бойтесь речить
Ползвука, если в серебре вино.
Некоторые любят ближних своих,
как попЫ собачек.
Женщина любит во времени,
а мужчина — в пространстве.
Мужчина и женщина, как два магнита притягиваются друг к другу...
чтобы оттолкнуться.
Лучше страстная пощёчина,
чем беспристрастный поцелуй.
Гневом и ненавистью заразиться легко.
Спокойствие и любовь куда менее заразительны.
Мы любим вовсе не себя, а то, что о себе думаем, воображаем.
Так что, до настоящего самолюбия нам ещё далеко.
Настоящая любовь очень редко встречается,
а часто встречается «волк эгоизма в овечьей шкуре любви»
(как говаривал царь зверей Лев Толстой))
.
Антип Ушкин
Яков Есепкин
Прощание с Ханааном
Вернувшимся из адских областей,
В позоре искупавшимся и чтящим
Свет ложных звезд; в безумие страстей
Не ввергнутым изгнаньем предстоящим;
Прогулки совершавшим в небесах,
Кресты собой украсившим и к рекам
Подземным выходившим, в очесах
Держащим купол славы; имярекам,
Отринутым Отчизной за мечты,
Замученным на поприще славянском,
Отрекшимся друзьям свои щиты
На поле брани давшим; в Гефсиманском
Саду навечно преданным, венец
Из терний не снимавшим и при крене
Светил, хранившим Слово, наконец
Добитым, возлежащим в красной пене —-
Что вам скажу? Молчаньем гробовым
Все разом юбилеи мы отметим
И присно по дорогам столбовым
Кровавым указателем посветим.
Тще райские цитрарии прешли,
Их негу возносили к аонидам,
Свечельницы кармином обвели,
Чтоб радовались те эдемским видам.
Герника стоит палых наших свеч,
Горят они златей мирских парафий,
Китановый в алмазах чуден меч,
Годится он для тронных эпитафий.
Лиют нектары морные и яд,
Вергилий, в небоцветные фиолы,
Эльфиров и чарующих наяд
Мы зрели, как нежные богомолы.
Рейнвейнами холодными с утра
Нас Ирод-царь дарил, се угощенье
Оставить мертвой челяди пора,
Не терпит мрамор желтое вощенье.
Оцветники, оцветники одне
Пылают и валькирии нощные
Бьют ангелей серебряных, оне
Любили нас и были расписные.
Ан тщетно злобный хор, клеветники,
На ложь велеречиво уповает,
Позора оспа эти языки
Прожжет еще и чернью воспылает.
И мы не выйдем к выси золотой,
Не сможем и во снах ей поклониться,
Но только лишь для прочности святой
Пусть праведная кровь сквозь смерть струится.
Боюсь выбрать не тот путь...Не хочу лезть к нему в душу, а хочется...Я не лезу в его жизнь. А надо ли? Меньше знаешь, крепче спишь, но где доверие?...На других вроде плевать, не в них же суть. Просто жду, просто общаюсь, просто люблю.
выкиньте меня на помойку, когда придет мое время
умирать
исчезать
становится бесцветным и от этого бесполезным,
мне этот город в горло больше не лезет,
предлагает работу, жилье, добавляет планов,
угроз, нападающих диких дверей и малых затрат.
выкиньте меня за дверь, успокойте, расслабьте,
мой мозг больше не может выносить накопившейся информации,
я чувствую себя слишком усталым и сконцентрированным
исключительно
только
на себе.
довольствуюсь малым, доверяю себя судьбе,
плывя по течению, имею возможность не свернуть туда, куда надо.
выкиньте меня на помойку, когда придет мое время вернутся.
поверьте мне-
просто
так
надо.
Почему, когда любишь человека, и он тебя вроде бы тоже, вы все равно делаете друг другу больно? Ссоры, ревность, обиды, измены, неуважение... Или боишься, что он уйдет, мечтаешь, что станет лучше; оценит тебя когда-нибудь...
Почему, когда любишь человека, и он тебя вроде бы тоже, вы все равно делаете друг другу больно? Ссоры, ревность, обиды, измены, неуважение... Или боишься, что он уйдет, мечтаешь, что станет лучше; оценит тебя когда-нибудь... Вы вместе, но каждый сам по себе, и тебе одиноко. Это ли настоящая любовь?! А может, ты долго один... или разочарования сменяют друг друга... А годы уходят. Тот, кто нужен тебе — не чувствует того же, а тот, кто хочет быть с тобой — тебе не интересен... А как же счастье? Лишь у тех, кому повезло? У избранных. Или в кино и хороших книгах? Раньше и мне так казалось, и жизнь это подтверждала, пока я не поняла что-то важное о любви и отношениях. И вот, что я скажу: везение не случайно. Это просто твой выбор. Счастлив может быть каждый, если...
«Связь» — роман о том, как найти настоящую любовь. И как не найти. Для тех, кто верит, что счастливые отношения между мужчиной и женщиной все же возможны. Или для тех, кто уже не верит.
...Многое приходится пережить Валерии, блуждающей в лабиринтах отношений и не подозревающей, что от ее решений зависит не только ее будущее, но и любовь незнакомых ей людей. И даже чья-то жизнь.
www.proza.ru/...
Яков Есепкин
На смерть Цины
Шестьсот тридцать четвертый опус
Лишь сиреневый цвет отомрет,
Вертограды постелятся кровью,
Убиенных Господь изберет,
Чтоб сиих воспытати любовью.
Мы тогда золотые венцы
И наденем искосо-кроваво,
Яко Божие эти птенцы,
Хоть горятся пускай величаво.
Как Христос из терниц золотых
Всех превидит, в лазурь облачимся,
Не узнать и возможно ль святых –
О кровавом пуху мы влачимся.
Шестьсот тридцать пятый опус
Будет время и мы изречем
Сокровенную правду витиям,
Огонями их клуб рассечем,
Паки зрети Христа лжемессиям.
Станут долу глядеть васильки,
Змей колодных покроют крестами,
И тогда Иисусу венки
Доплетем гвоздевыми перстами.
Слова Божия нет всеправей,
На устах ему кровью вскипаться,
А не станется горьких кровей –
Мы и будем в огонь заступаться.
Россия — это единственная страна с множеством рек и морей. Реки и моря России представляют водную кровеносную систему этой большой страны. В. П. Семенов это высказывание подтверждает, описывая Среднерусскую Черноземную область: «Прежде всего, при взгляде на карту бросается в глаза почти полное отсутствие озер; взамен их вы видите сложную систему извилистых рек, избороздивших область по всевозможным направлениям» [7; С. 1 — 2].
В дохристианскую эпоху, населявшие Россию народы, были кочевыми племенами, которые производили разные товары и имели стада, которых необходимо было в летнее время пасти на равнинах России. В.П. Семенов описывает природу средней полосы России как «сочетание местности, которая в общей сложности могла называться великолепной панорамой; все ограничивается обыкновенно несколькими лощинами, обросшими лесом или оживленными ручьем (иногда речкой) или бесконечной гладью полей и лугов…» [7; С. 1].
С изменением времени изменялся и язык, если раньше говорили одними согласными с малым количеством гласных, то А.С. Пушкин усовершенствовал его до высшей точки литературного языка. В некоторых реках сочетание согласных «скл», а впоследствии стало проговариваться «сл» из-за трудности произношения. Это такие реки как Псел. «Все указанные названия имеют праславянскую корневую словообразующую основу "СКЛ": Слона-Склона, Вислока-Висклока, Ясло-Яскло, Висла-Вискла — с утратой буквы-звука "К".» [8; С.7] Сочетание согласных «скл» это есть базовый корень и с изменением усовершенствания языка необходимо было «получить трансформированные, несколько искаженные слова-понятия от базового корня "СКЛ"» [8; С.6]. Таким образом, если сравнивать языческую культуру наших пращуров с христианской культурой, то это две разных культуры.
Но есть реки, где это сочетание согласных осталось, например, Оскол, Ворскла. В XVII веке река Ворскла в Книге Большому Чертежу стала называться Ворскол: «А от вверх Донца-Северского к верху реки Ворскла верст с 30, а Ворскол река вытекла из Муравской дороги и впала в Днепр, ниже Псла реки 20 верст» [4; С.8].
Районный центр Белгородской области Грайворон в дохристианскую эпоху назывался Ворсклы по одноименному названию реки. Слог «Вор» произносился как «ВР» и был аналогичен словам «ВоРот» у колодца, в меховых пальто, «ВоРчун», «ВоР», «ВоРочить». Например, «ВоРчун» это человек постоянно возвращающейся к одному и тому же. Историк В.В. Рябиков, исследовавший историю славян с производственно-экономических аспектов, писал о реке Ворскле: «Но в пределах Белгородской области, на юге-западе ее протекает река с названием ВорСКЛа. Был когда-то и населенный пункт с названием "ВорСКЛы", обитатели которого именовались "ВоРСКоЛи". С начала пятнадцатого века населенный пункт "Ворсколи" переименовался в Грайворон» [8; С. 5 — 6] Следовательно, буква «Ы» означала территорию торгово-погрузочного волока-брода «Грайворонки», а буква «И», людей живших на этой территории.
Еще в античные времена реку Ворсклу знали как Пантикапа, что означала «рыбный путь». Она находилась в Скифии. Геродот пишет о ней так: «Таковы мои сведения об этих реках. За ними следует пятая река под названием Пантикап. Течет она севера и из озера…Пантикап течет через Гилею, а затем, минуя ее, сливается с Борисфеном». [2; С. 254]
В 1399 году произошла самая грандиозная битва на реке Ворскле между литовским князем Витовтом и ханом Большой Орды Темир-Кутлуем закончившаяся победой Орды. Знаменитый историк Н.М. Карамзин сказал про эту битву так: «Ни Чингисхан, ни Батый не одерживали победы совершеннейшей». [3; С. 96]
Перед походом Витовт похвастался своим воинам, потому что был уверен в победе. Из Воскресенской летописи следует «поидем и победим царя Темир-Кутлуя, возмем царство его и посадим царя Тохтамыша, а сам сяду на Москве на великом княжении, на всей Русской земли» [1; С. 72].
Никоновская или Патриаршая летопись подтверждают слова Витовта из Воскресенской: «поидем пленим землю татарскую, победим Темир-Кутлуя, возьмем царство его, разделим богатство и имение его и посадим в Орде на царстве Тахтомыша и Кафе и Озове, и в Крыму и на Азтаракани и на Заяицской Орде, и на всем приморье и на Казани; то будет все наше и царь наш…» [6; С. 172].
Для незнающих историю похода Витовта на Ворсклу можно сказать следующее русский князь Василий был зятем Витовта.
Витовт и его приближенные были в железных доспехах, даже лошади были в латах. Это обмундирование считалось эталоном совершенства тогдашней Европы. Витовт был уверен, что разобьет войско Орды, его стратегия победы была заключена в идеи молненостной войны. План литовского князя состоял из того чтобы «сконцентрировать в своих руках крупную армию и ударить всей силой на врага и сломить его» [5; С. 103] Такая тактика и стратегия была у немецких солдат времен Александра Невского, а также у фашистов Адольфа Гитлера, названная по-немецки блиц-кригом.
Битва на реке Ворскле началась из-за того, что беглый Тохтамыш перешел на Литовскую сторону, и Темир-Кутлуй в 1398 г., а в летописи в 6906 послал послов своих к Витовту, внуку Гедиманову, сказав «выдай мне царя беглого Тахтамыша, он мне враг есть, не могу знать, жив ли он у тебя жувущи; применяет житие это днем царь, а утром беглец; днем богат, к утру нищий, днем имеем друзей, а к утру врагов. Я боюсь своих нежели чужих…Услышав это Витовт Кестутьевич дал ответ послу царя Темир-Кутлуя, сказав: «я царя Тахтамыша не выдам, а с царем Темир-Кутлуем хочу увидиться сам» [6; С. 173].
Темир-Кутлуй стоял на Ворскле потому что ему было нужно охранять богатый город Ворсклы, когда князь литовский подошел к реке.
Темир-Кутлуй ответил Витовту, когда встретились на противоположных берегах Ворсклы: «по что ты пошел на меня? Я твоей земли не брал, ни городов твоих, ни сел твоих». Отвечает Витовт Кестутьевич «Бог покорил мне все земли покорись и ты мне, и будь ты мне сын, а я тебе отец и давай на все года дани и оброк, а еще…будешь мне раб, а я Орду твою всю мечу предам. И испугался царь Темир-Кутлуй, и послал послов своих к Витовту с челобитной и с любовью и мольбой…». А Витовт еще хотел чтобы «В Орде было на деньгах Ордынских было печать Витовта» Темир-Кутлуй все-таки упросил у Витовта три дня и послал к нему скот: волов, овец» [6; С. 173]
Следовательно, разговор с Витовтом Темир-Кутлуя был необходим для затягивания времени, до приезда его эмира Едыгея. Сначала хан Большой орды, увидев бронированную массу войск Витовта, испугался и устрашился пушечного огневого оружия
Витовт же стоял «на другой стороне реки Ворсклы; в обозе в кованыхъ телегах на чепех железных со многими пищалми…и самострелы» [6; С.173]
Обоз с кованными телегами называется езер. Езер это укрепительное сооружение в виде круга: с поставленными коваными телегами по окружности, как это было в Гуситских войнах в Средние Века. Историк Рябиков В.В. описывает езер так: «Упряжки бронированных лошадей были впряжены в бронированные возы, ружейные стрелки заняли места в возах у бойниц и амбразур, возы были выставлены в замкнутый сплошной круг для отражения атаки с любого направления» [8; С. 14]
Когда прибыл Едыгей, начался разговор его с Витовтом. Речь Едыгея Витовту была такая: «вправду взял…нашего царя Большой Орды в сыновья себе, ты стар, а вольный наш царь Великой Орды Темир-Кутлуй юный еще; подобает тебе почувствовать это:…подобает мне тебе отцом быть, а тебе сыном, а дань и оброки на все годы мне иметь со всего твоего княжения, а во всем твоем княжении на твоих деньгах Литовских моей Ордынской печать быть» [6; С. 173]. Витовт, услышав это, разозлился, и повелел своему воинству готовиться к битве. Едигею это было на руку.
Почему Витовт выбрал именно Ворсклу? На этот вопрос ответ дает Ляскоронский М.Г., который занимался Витовтом и его походами: «Представляя своим возвышенным правобережьем прекрасные тактические удобства р. Ворскла отлично защищала уходивших сюда выходцев из степей, и под ее покровом, как это мы видели раньше эти выходцы или осаживались где-либо вблизи означенной реки, или же уходили далее вглубь Русской земли, перебираясь зачастую за Днепр, в киевские пределы. Обыкновенно переправа на правую сторону р. Днепра происходила или устья р. Ворскла отчего и возник здесь один из весьма важных и давних пунктов переправ — Переволочна, — или же где либо выше последнего, например близ Кремчуга или проч.» [5; С. 101]
Тактика монголов была для литовцев необычна. Она состояла «из систематических, осторожных предварительных разведок, а затем — быстрых неожиданных нападениях на сильные, но малоподготовленные части противника, чтобы сломить их» [5; С.102]
Огнестрельное оружие литовцев, состоявшее из пищалей и самострелов, «как говорят летописцы, действовали слабо в открытом поле, где Татары рассыпались и могли нападать на ряды Литовские сбоку» [3; С. 96]. Литовские орудия в отличие от луков монголов отличались дальнострельностью: пищали и самострелы били на 50 м., а луки на 100. Тем самым стрелы луков могли попасть в незащищенные участки тела лошади, например в глаза. Конный всадник войск Егыдея, эмира Золотой Орды хана Темир-Кутлуя, как мы видим из Никоновской летописи мог «…на обе руки наперед и назад…стрелял без огреха» [6; С. 75].
Из этой цитаты ясно видно, что они стреляли луком и спереди и сзади, как скифские войны и быстрота их стрел была молненостная. В.В. Рябиков писал: «…что конный стрелок из лука выпускал 10-12 стрел в минуту и все "без огреха" на предельную дальность до ста метров» [8; С. 14]. Едигей переправился через реку и атаковал бронированный лагерь Витовта легкоконными лучниками. «Лучники на скоростных аллюрах кружили вокруг лагеря и расстреливали коней в незащищенные броней места: уши, глаза, ноздри, ноги. Раненые кони разворотили строй телег, развернули бойницы и амбразуры, лишили возможности стрелков стрелять по противнику. Лагерь Витовта превратился в полчище агонизирующих, обезумевших и взбесившихся раненых коней, которые топтали и давили друг друга и все живое, находящееся внутри лагеря» [8; С. 14 ‒15].
Когда прибыл Темир-Кутлуй из Орды на поле сражения, он обошел Витовта сбоку, а затем ударил по оставшимся литовским частям. Первый убежал Тохтамыш, зная, что Темир-Кутлуй и Едыгей ученики Тимура. Победа монголов дала свои результаты, они взяли литовский обоз и кованые телеги на цепях железных. Видя это, Витовт прорвался через ряды монголов с малой дружиной, и тоже убежал, а части Темир-Кутлуя погнались за ним до самого Киева, где был сборный пункт Витовта.
После победы над войском Литвы, место, где проходила битва, было засеяно трупами и поготовленно для пира стаи птиц. Вороны слетелись на это место и стали клевать трупы: «Все люди и лошади витовтова войска были перебиты и остались валяться на пойменном лугу правобережья реки. Вся броня, пушки, пищали, арбалеты достались победителям. Голые тела нескольких сот людей и туши задавленных, забитых и добитых лошадей долгое время кормили многотысячное поголовье воронов, ворон и галок, а у окрестного населения правобережный луг и прилегающий к нему лес с этого времени получили название "урочища Грайвороны" [8; С. 15].
Если связать эту битву с материалистическими диалектическими законами философии то эта битва аналогична закону единства и борьбы противоположностей. А если сравнивать ее с законами физики, то она аналогична третьему закону И.Ньютона который в быту гласит «Всякое действие рождает противодействие».
Таким образом, знаменитая битва повлияла на название города и, лишь с 15 века город Ворсклы был переименован в Грайвороны, а в 17 веке переименован в Грайворон. Город Ворсклы до битвы имел торгово-перегрузочный волок и лишь с наступлением военных действий на Муравском шляхе он был переименован в Грайворон.
Литература
1.Воскресенская летопись / Полное Собрание Русских Летописей — Т.8. — СПб.: Тип. Э. Праца, 1859. — 302 с.
2. Геродот. История в 9 кн. / Пер. Г.А. Стратановского. ‒ М.: Ладомир, АСТ, 1999 ‒ 752 с. — ISBN 5-86218-353-1.
3.Карамзин, Н.М. История государства Российского. / — Т. 5 — М.: Наука, 1993. — 560 с. — ISBN 5-02-008661-4
4. Книга Большому Чертежу или Древняя карта Российского государства поновленная в розряде и списанная в 1627 года. — 2-е изд. — СПб.: Тип. Императорской Российской Академии, 1838. — 286 с.
5. Ляскоронский, М.Г. Русские походы в степи в удельно-вечевое время и поход кн. Витовта на татар в 1399 году. / М.Г. Ляскоронский. — СПб.: Сенатская типография, 1907. — 126 с.
6. Никоновская летопись. / Полное собрание русских летописей — Т.11. — СПб.: Тип. И.Н. Скороходова. — 254 с.
7. Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. / Под ред. В.П. Семенова. — СПб.: Издание А.Ф. Девриена, 1902. — Т. 1. Среднерусская Черноземная область. — 64 с.
8. Рябиков, В.В. История славян. Московский Руж. (Москва). ‒ Белгород: Крестьянское дело, 2003