Елена Петухова — Контркультура

Вернее, он предпочел так думать в полудреме: было невыносимо жутко признаться самому себе, что странный звук, заполнивший собою весь дом, исходил вовсе не от его вдавившегося в матрас полусонного тела, а из кухни на другом конце квартиры. Клокотание было таким громким, что создавалось ощущение, будто сразу все водопроводные трубы вышли на единую демонстрацию протеста и что-то требуют, пытаясь перекричать друг друга.

   Нехотя выскользнув из спасительных объятий сна, он еще какое-то время лежал в кровати и раздумывал, стоит ли докапываться до правды, а потом принялся уговаривать себя пойти посмотреть. Вот ведь закон подлости — в позапрошлый раз, когда родители смотались на дачу, в доме отключили свет, и он просидел в застрявшем лифте весь вечер, в прошлый — посреди ночи в соседней комнате рухнула полка, напугав его своим грохотом так, что он потом почти месяц заикался, да и сейчас что-то непонятное творится… Были бы родители дома — разрулили бы на раз два — а так самому надо, на то она и независимость…

   В тесной темной комнате, в полвторого ночи мысль о независимости почему-то не вызывала того энтузиазма, какой сопровождал его многочасовые дневные дебаты с родителями. Наоборот, раздражала — надо было отговорить их уезжать! Так нет же — для этого ему пришлось бы признаться, что он, здоровенный бугай шестнадцати лет отроду, боится всяких глупостей! Теней на стене, необъяснимых шорохов, шагов, которые — не исключено — принадлежат соседям-полуночникам! Репутация после такого была бы напрочь порушена, а робкие завоевания последних лет, которые так сложно даются «домашним» мальчикам из приличных семей — были бы разом сведены на нет!

    Косте на секунду стало стыдно своего страха. Скользнув в холодные тапки, он резко распахнул дверь, кинул настороженный взгляд в темный зев коридора и поспешно сделал несколько шагов к выключателю.

   Щелк! Света нет. Щелк! Снова нет! Не веря, что стечение обстоятельств может быть столь роковым, он еще какое-то время мучил выключатель — безрезультатно. «Наверно, лампа перегорела!» — успокоил себя он. «Надо пробраться к тому выключателю, что в прихожей, а там — и до кухни недалеко!» — подумалось ему и он неожиданно приободрился, представив себя разведчиком, пробирающимся в тыл врага и делящим свой нелегкий путь на «стратегические отрезки». Собственно, там и делить-то было особенно нечего, квартирка то— всего ничего, но Косте почему-то уже не хотелось нарушать магию момента.

   Пригнушись и озираясь по сторонам (можно, раз никто не видит!), представляя себя по меньшей мере исследователем полтергейста, он подкрался к другому выключателю и — уже не без болезненного удовлетворения! — убедился, что он тоже не работает.

    Здесь, в прихожей, тьма была уже не такой густой — виднелись очертания стен и двери в кухню. Костя решительно толкнул ее и замер, оказавшись в пучке ослепительного света.

   Его источником был гостеприимно распахнувший свои двери холодильник, и именно из его нутра доносился странный клокочущий звук. Костя вдруг представил анатомию холодильника: морозилка — прямоугольная голова, куча полочек — разных органов и, наконец, ноги — отделения под овощи. Звук шел, как и положено, из середины туловища, со средней примерно полки — «из желудка». «Надо было покормить его, а то он ведь совершенно пустой, питаюсь все гамбургерами», — подумал с сочувствием Костя и вдруг поймал себя на том, что эта мысль не очень здравая и принадлежит как бы даже не совсем ему. Но проблески разума заглушило внезапно накатившее мучительное чувство голода. Оно вытеснило все мысли кроме одной — чем бы перекусить.

   Заглянув в холодильник, Костя обнаружил там только несколько пачек просроченного кефира — «наследство» отчаянно худеющей матери. Они, собственно, и клокотали. Что-то внутри них раздувалось и опадало, ходило ходуном и явно порывалось вырваться наружу. «Живой продукт» — сообщала надпись на упаковке. Костя вспомнил, как в одной из телепередач какой-то человек в белом халате «на правах рекламы» рассказывал о живых продуктах, состав которых на протяжении всего времени хранения меняется — в них растут и размножаются какие-то полезные для микрофлоры кишечника бактерии. Некоторые из таких продуктов еще и дополнительно обогащены какими-то «культурами», многозначительно поднимая вверх указательный палец, сообщал эксперт, так вот эти — круче всех. Костя не вдавался, что это за «культуры», но сочетание слов «обогатиться» и «культура» ему определенно нравилось, потому что являло собою извечную мечту русской интеллигенции (к какой, без сомнения, причисляли себя его родители и он сам) — обогатиться, но при этом так, чтобы остаться-таки культурным человеком.

    Видимо, в тех пачках кефира, что были перед ним, «культуры» находились на пике своей полезности, и эта мысль придала ему решимости. Он протянул руку и взял с полки ближайший пакетик. Булькание прекратилось. «Испугались, бедные! — с какой-то иррациональной нежностью подумал Костя. Ассоциативная цепочка помимо его воли складывалась в голове. — Конечно, испугаешься тут — когда ты живой, а тебя в холодное темное помещение запирают — и судьба твоя — киснуть, киснуть… конечно, если тобою раньше не «обогатятся» — но и тогда ты кончишь жизнь в чьих-то кишках, что само по себе, мягко говоря, совсем не гламурно…»

   Однако, голод брал свое, и пока голова думала, руки делали. Разрезав наощупь нашаренными в столе ножницами пакет, Костя хлебнул его содержимое. Это было пиво! Ошибиться он не мог — пиво, причем одно из самых дешевых, отечественного разлива, из тех, что даже папы уже не пьют — разве что дедушки. Собственно, благодаря дедушке, большому любителю пива, он и узнал этот вкус. Старик пару раз, выходя покурить, оставлял бутылку на столе, а Костя, особо не афишируя свой интерес, помаленьку прикладывался — исключительно ради дегустации. Дедушка умер два года назад — а сейчас вот это пиво каким то загадочным образом перекочевало в пакеты из-под маминого кефира — неужели это дед с того света так «чудит»? Прокрадывается ночами в дом, чтобы «обогатить» таким вот образом наполнение полезного продукта…

   То ли от этой мысли, то ли от сделанных глотков Костя совсем развеселился и махом опрокинул все содержимое пакета.

    Кто-то совсем рядом громко рыгнул и зачавкал, раздался шелест пакета и хриплый прокуренный голос попросил: «Передай мне рыбку, а?». Затем последовало шипенье открываемого пива и легкий перебор гитары. Кто-то кашлянул. «Давай эту… про ежиков…» — предложил другой голос — на этот раз уже звонкий, девический.

    Костя осмотрелся по сторонам — никого, открыл форточку — у подъезда тоже пусто. Да и нереально, чтобы он с девятого этажа все так хорошо расслышал!

    «Ребят, вы тут поиграйте, а я пока за добавкой в самбери сгоняю, ладно?» — пробасил кто-то над самым Костиным ухом. «Да там вроде как учет — вон табличка какая-то, и, кажись, замок висит» — разочарованно потянули в ответ.

       Костя прикинул: «самбери», он же круглосуточный магазин самообслуживания, находится в двух кварталах от его дома, а раз говорящим его видно, значит, они где-то неподалеку зависают. Подходящий для тусовок двор со старыми качелями, на которых можно было уютно разместиться, и игрушечными детскими домиками (по совместительству — туалетами) в окрестностях самбери был всего один.

    Прихватив пустой пакет из-под кефира («где-нибудь по дороге выкину!»), Костя кинулся вниз по ступенькам, забыв даже захлопнуть дверь — так хотелось ему поскорее убедиться, что он правильно угадал место дислокации ночных голосов. Да что скрывать — пьянила и сама возможность вот так вот, одному, пока предков нет дома, вырваться в весеннюю ночь, в этот пока закрытый для него мир — с его пивом, гитарами и дворовой романтикой… Раньше было как-то боязно, но сейчас, когда он весь такой из себя обогащенный… Костя снова мелко захихикал про себя — ему вдруг представилось, как он подойдет к той компании да и извергнется всем тем, что только что выпил — вместо здрасьте! И сразу станет своим! Потому как — понятным и, главное — искренним!

    Надо же, как ему раньше не пришло в голову воспользоваться родительским отсутствием по полной — продолжал он мысль, мчась что есть силы по неосвещенным ночным улицам — теперь уже под живую гитарную музыку, звучащую в стереоисполнении в его голове. Все чего-то боялся, дурачок, отделял себя от «них», тех, кто на улице, родительские увещевания про «плохих уличных» слушал… а какой воздух-то ночами свежий! Вот когда по настоящему живешь, а не во всей этой дневной суете, в которой пей — не пей живые продукты — все себя какой-то мумией чувствуешь! Да что по полочкам эти ощущения раскладывать–анализировать — через это и все беды его, и комплексы! Эх, надо было прихватить еще пару пачек — ребят угостить!

    … Двор напротив «самбери» выделялся на фоне утонувшего в густой тьме микрорайона большим световым пятном. Здесь горели все до единого фонари, поэтому рассмотреть примостившихся на скамейках и качелях ребят не составило труда. Компания была «разбавлена» парой девушек, которые, примостившись на коленях парней, как сказал бы Костин дед, «крутили шуры-муры». Шуры млели, их муры предвкушали «продолжение банкета», и никому не было дела до затормозившего около них пацана с пакетом из-под кефира в руках.

           «Блин, выбросить забыл!» — Костя стал озираться по сторонам, пытаясь отыскать помойку, но ее, как назло, нигде не было. Между тем, одна из девчонок, бросив на него быстрый взгляд, что-то вполголоса сказала своему парню. Как ни странно, Костя не расслышал этих слов, и, пытаясь скрыть вдруг захлестнувшую его неловкость, принялся делать вид, что рассматривает пакетик с кефиром.

    «Жи-вой про-дукт… Блин, что делать-то? И чего дома не сиделось? О-бо-гащенн-ный… контр… что-что??? контр-куль-ту-ра-ми…»

    — Костя! — вдруг обратилась она к нему, и он услышал в голосе знакомые строгие нотки. — Ты что тут делаешь? Шел бы ты домой…

    Подняв глаза, он наткнулся на взгляд, который невозможно было не узнать. Вернее, только один взгляд и был узнаваем: все остальное казалось порождением больного бреда. Эта сигарета, зажатая небрежно между средним и указательным пальцами, разбросанные по плечам длинные густо-каштановые волосы, перетянутые узкой волнистой тесемочкой, вытянутый бесформенный свитер, «жеваная» юбка до пят... и лицо — какое он видел на фотографиях двадцатилетней давности, еще черно-белых…

— … мама?...