Autodafe — 'Два мира'

— Что случилось? — спросила она сонным еще голосом. Звонок разбудил ее. Она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку, и разговаривала с закрытыми глазами, явно не желая просыпаться окончательно. Спина была не накрыта и одна нога согнутая высовывалась из-под одеяла. Утреннее солнце узкой полоской, которая протиснулась между занавесками, гладило ее спину.

— К восьми часам надо явиться в отдел.

— А сейчас сколько?

— Шесть. Через час пойду.

Она хныкнула и сказала ноющим голоском, как у расстроенного ребенка:

— Ну что же это такое. У тебя же сегодня выходной. Я думала, мы выспимся, потом целый день проваляемся. Может, не пойдешь?

— Не могу, ты же знаешь. Похоже, вызывают вообще всех.

Он забрался под одеяло и положил голову на подушку лицом к лицу с ней. Она открыла один глаз и изобразила смущение:

— Не смотри, я сейчас некрасивая.

Опять закрыла глаза и вытянула вперед губы. И Франц поцеловал ее.

— Ты всегда красивая. Я обожаю тебя каждую минуту. А по утрам особенно, — он улыбнулся. — Ты даже не представляешь, как я тебя обожаю, — продолжил он игривым голосом, перевернул ее на спину, подмял под себя, крепко обнял и стал целовать в губы.

— Неправда. Я же знаю, я лохматая и вообще, — сказала она, с трудом шевеля губами под его поцелуями. Вдруг изобразила детскую удивленную моську, смешно вытянув лицо. — А-а-а, а что это у вас там такое мне в ногу упирается?

Ему хотелось, чтобы его ладоней хватило, чтобы охватить все ее тело. Но их не хватало, и они метались по ее коже, стараясь погладить и сжать все одновременно. Наконец одна рука остановилась на волосах внизу живота, немного погладила их сверху и утонула во влажной и горячей мякоти. Влага и жар. Их хотелось все больше. Губы, языки, дыхание, тела целиком, все источало их и жаждало почувствовать жар и влагу другого. И для этого их тела слились в одно целое, на время давая единое тело для их давно уже единой души.

— Девочка моя любимая, — Франц нежно поцеловал ее в лоб. Он гладит ее по волосам. Она лежит с закрытыми глазами и глубоко дышит, она еще не отошла от только что пережитых ощущений.

Франц уткнулся лицом ей в шею.

— Не уходи, пожалуйста, — стала шептать она ему в ухо, — я так не хочу, чтобы ты уходил, я не хочу быть без тебя ни одной минуты. Солнышко мое, нет ничего хуже, чем сидеть целый день без тебя.

— Как бы я хотел, чтобы во всем мире были только мы с тобой. Почему они все не оставят нас одних навсегда. Ненавижу все, что за дверью. Потерпи, наверно это ненадолго. Я постараюсь отвязаться от них как можно скорей, и сразу назад. Попробуй еще поспать, еще так рано. Глядишь, я и вернусь до того, как ты проснешься, — говоря эти последние обнадеживающие фразы, он смотрел ей в глаза и улыбался. Ему самому так хотелось в это верить. Вот сейчас туда, обратно, и он опять будет лежать с нею в кровати.

— Ладно, никуда не денешься. Обещай мне, что не будешь сидеть здесь во время налета, а пойдешь в бомбоубежище. Эти сволочи бомбят все подряд. Такое ощущение, что у них столько самолетов и бомб, что они не помещаются на аэродромах, и им постоянно приходится придумывать, что бы еще побомбить, чтобы поднять их в воздух. А фантазии не хватает.

— Я не хочу никуда выходить из дома. Я хочу сидеть здесь и ждать тебя.

Франц попытался сказать очень серьезно:

— Ну что ты как маленькая. Если сюда упадет бомба… ты же сама все понимаешь.

Он поцеловал ее, встал и стал одеваться.