vetlugin — Быть с Миллой

В старом московском дворе царит первозданная тишина.

Единственный звук, абсолютно размеренно раздающийся в тишине — звук разгрызаемой подсолнечной семечки. На деревянной ска-мейке сидят три бабки и смотрят все вместе куда-то вдаль, лузгая семечки.

Слабый ветерок, неизвестно откуда взявшийся в укрытом с четы-рех сторон громадным домом дворе, сдувает немного снега с крыш, покачивает ветки деревьев с молодыми почками и свежими листь-ями, золотые шары в палисаднике, чуть дотрагивается до лепестков шиповника и взбивает в небольшой вихрь сухие желто-красные ли-стья на дороге, укладывая их ковром под ноги бабкам, и затихая у скамейки

В дальнем конце двора появляются двое — Молодой и Пожилой.

Молодой идет, подбрасывая на ходу сухие листья, кивая золотым шарам, вдыхая густой аромат шиповника. Он оглядывается по сто-ронам, почти по-детски восторженно засматриваясь на каждую ме-лочь, но, не замечая Бабок.

Пожилой идет с уверенным видом хозяина, походкой чуть вразва-лочку. Проходя мимо трех Бабок, смотрит на них вскользь и на се-кунду встречается взглядом, отводит глаза и ускоряет шаг.

Оба минуют двор и скрываются в арке.

Бабки продолжают смотреть им в спины. И еще долго, вслед — как будто видят сквозь стены.    

Молодой и Пожилой выходят на Каменный мост. За мостом высит-ся пока плохо различимая в сумерках крепость Кремля.

В ЭТО ВРЕМЯ ВО ДВОРЕ.

ПЕРВАЯ БАБКА (продолжая глядеть на двоих и одобрительно кивнув). Хорошо идут.

ВТОРАЯ БАБКА (чуть поджав губы). Обычно идут. Как все…

ТРЕТЬЯ БАБКА (помолчав и чуть прищурившись). Э-э, нет. Не как все.

Голоса у бабок не правдоподобно густые и тягучие, слегка плывущие, как пластинка на замедленной скорости. Кажется, рот они открывают отдельно, а голос звучит сам по себе.

В ЭТО ВРЕМЯ НА МОСТУ.

Посредине моста Молодой и Пожилой останавливаются.

Молодой, широко расставив ноги и расправив грудь, с заки-пающим нетерпением рассматривает открывшуюся на все четыре стороны потрясающую панораму. Старший больше смотрит на Молодого, чем на захватывающий вид.

МОЛОДОЙ (в предвкушении). Интересное место...

ПОЖИЛОЙ (чуть сдвинув брови). Лобное…

МОЛОДОЙ. Это означает?

ПОЖИЛОЙ. Головы здесь отсекают. Обыч-ное место.

МОЛОДОЙ. Это точно, головы отсекают везде. (с загоревшимися глазами и, как буд-то разминаясь всем телом) Остановимся тут?

ПОЖИЛОЙ. Зачем? Лишь бы опять втис-нуться в какую-нибудь историю, оказаться со всеми в толпе? Это уже было столько раз… А ты каждый раз — забываешь. И по-том все начинается сначала…

МОЛОДОЙ (как бы не слыша Старика, скорее бормочет, разговаривая бессвязно сам с собой). Какая красота.… Это будет совсем новая, совсем другая жизнь. Наход-ки, испытания… (вдруг совершенно уверен-ным голосом) Перемены к лучшему!

ПОЖИЛОЙ (чуть пожав плечами). Какие перемены — потери.… Здесь нечего искать, поверь на слово. Там (показывает на Мав-золей) лежит и спит вечным сном не прин-цесса, ждущая поцелуя. А тут (рука пере-мещается левее и показывает на Спасскую башню) — нет Чаши Грааля, которая утолит жажду твоего сердца... И вовсе не король Артур правит Страной из этого неприступ-ного дворца. А за всем этим — до невидимо-го горизонта и дальше — жилища, стоящие на костях… (Он внимательно глядит на Молодого.) И ты думаешь, в них не живут чудовища?

В ЭТО ВРЕМЯ ВО ДВОРЕ.

ТРЕТЬЯ БАБКА (не отрывая взгляд сквозь стену от путников). А знаете что? Давайте, споем, что ли….

ВТОРАЯ БАБКА. Это мы можем.

ПЕРВАЯ БАБКА. И то, правда, споём.

Первая бабка запевает, остальные подхватывают на разные голоса на мотив «Мой костер в тумане светит…»:

СЛОВА ПЕСНИ:

— Суету и дня волненья растворит в ночи покой,

— Сну тебя отдаст, в котором снова будешь сам собой.

— Сон откроет в доме двери, ветром окна отворит,

— В них ты будешь видеть небо с полем, где твой дом стоит…

В ЭТО ВРЕМЯ НА МОСТУ.

МОЛОДОЙ (зевнув). Мы в этом убедимся. Хотя бы — на одну ночь.

ПОЖИЛОЙ (снисходительно глядя на Молодого и глубоко вздыхая). В одну ночь иногда умещается целая судьба. Или судьба становится одной бесконечной ночью.

МОЛОДОЙ (сонно моргая). Я — готов.

В ЭТО ВРЕМЯ ВО ДВОРЕ.    

Первая и Вторая Бабки переходят к следующему куплету:

«Поутру глаза откроешь…»

ТРЕТЬЯ БАБКА. Подождите, там ещё один куплет был. Вечно забудете.

ВТОРАЯ БАБКА. Ничего мы не забываем, это ты придумы-ваешь, чего нет.

ПЕРВАЯ БАБКА. Не было там больше никакого куплета.

ТРЕТЬЯ БАБКА. Нет, был. Мой любимый. Самый важный. Погодите, я вспомню.

ВТОРАЯ БАБКА. Ну, вспоминай.

ПЕРВАЯ БАБКА. Вспоминай. Нам торопиться некуда.

В ЭТО ВРЕМЯ НА МОСТУ.

ПОЖИЛОЙ. Только не жалуйся потом. (Он долго сдерживается, но от этого зевает ещё сильнее. Смотрит в ту сторону, где остался двор с бабками, хочет что-то сказать но, передумав, просто качает головой.)

МОЛОДОЙ (прикрыв глаза). Не буду. В конце концов, солнце не может не взойти…

ГДЕ-ТО В СЕМИДЕСЯТЫХ. ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ. ЛЕТО. РЕКА.

Раскаленное полуденное солнце светит с такой силой, с какой в Подмосковье не светило лет сто, а то и больше. На отведенном пионерам для купания месте царят невообразимые шум и гам. Разо-млевшие вожатые уже не обращают на это никакого внимания.

Десятилетний Женя ныряет, пытаясь достать до дна реки. По-лягушачьи гребет руками и ногами, работая изо всех сил. Из губ вырываются редкие пузырьки воздуха. Мальчик опускается всё ниже, а вода вокруг него синела. Манящее дно оказывается вовсе не речным, а морским. Стайка цветных — морских — рыб медленно проплывает мимо. На дне очень кстати обнаруживается колония ракушек. Женя дотягивается до первой и начинает раскрывать.

А наверху буйствуют мальчишки. Брызги, вопли, визг — бултыхаются, одинаково стриженные под «полубокс». Целая россыпь голов на речной глади.

В подводном безмолвии Женя из последних сил, обламывая ногти, раздирает створки очередной ракушки. В ней — крупная жемчужи-на. Мальчик сжимает её в ладони и устремляется наверх. Он — на грани обморока, воздух кончается. Сверху, сквозь сине-зелёную толщу воды виден размытый диск солнца.

Женя скользит вверх по солнечному свету, обессиленный, но сча-стливый, предвкушая, как отдохнет на берегу. Вдруг свет перекры-вает тень. Там, между Женей и солнцем, проплыл силуэт крокоди-ла. Выпустив весь оставшийся воздух, Женя из последних сил уст-ремляется вверх, вынырнув, наконец, позади одного из «полубок-сов». Отплевываясь и жадно глотая воздух, еле переводя дух, он трясет чернявого парнишку за плечо.

ЖЕНЯ. Бутыра, ты крокодила видел?

Бутырский вздрогнув от неожиданности, оборачивается и крутит пальцем у виска.

ЖЕНЯ. А я — видел. И ещё — вот. Жемчужи-на (На разжатой Жениной ладони бле-стит обычный гладкий камушек.)

БУТЫРСКИЙ (ухмыльнувшись и снова по-крутив пальцем у виска). Жек, ты точно — того…

ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ. УТРОМ НА ПЛАЦУ.

Перед подстриженными квадратом кустами отряды выстроены в каре.

Трубит горн. Полная тётя в белой блузке и красном галстуке по-верх пышной груди зычно командует:

— Знамя па-аднять!..

В ответ салютуют три горна. Барабанщики (среди них — Женя) поддерживают их торжественной дробью.... Упитанный пионер тянет за верёвочку, по жерди-флагштоку ползет вверх лоскут ткани с бахромой.

Из-за недалёкого леса всё выше поднимается солнце. Женя, работая барабанными палочками, смотрит на этот ослепительный диск. Он совсем не щурится, только улыбается все шире. Вдруг палочки в его руках на секунду застывают, а потом вновь бьют по барабану — совсем в другом, необузданно-первобытном ритме.

Остальные барабанщики сбиваются, горны смолкают. Пионер у флагштока оглядывается с открытым ртом, так и не дотянув знамя до верха.

Женя, продолжая отстукивать дикий ритм, самозабвенно двигается к центру плаца, подёргивая плечами, изгибаясь, выплясывая какой-то языческий танец.

И продолжает — шире некуда — улыбаться солнцу, не замечая ничего и никого, кроме…

БЕРЕГА АФРИКАНСКОГО ОЗЕРА, представшему ему одному во всей красе.

Там тот же ритм отбивается сразу на нескольких барабанах.

Там на поляне у озера африканское племя исполняет ритуальный танец вокруг живого застывшего крокодила.

Там зеленоглазая худенькая девочка в набедренной повязке из джинсовой ткани посыпает его лепестками цветов.

Потом она поднимает голову и смотрит прямо на Женю своим за-вораживающим взглядом…

АЛЛЕЯ ЛАГЕРЯ. ХМУРЫЙ ДЕНЬ.

Накрапывает едва заметный дождь.

Рядом с полной тётей в красном галстуке и под зонтиком идет ма-ма Жени: красивая молодая женщина в импортном плаще со стильной прической.

Они медленно шагают по акациевой аллее вдоль бесконечной ве-реницы портретов необычайно добрых старичков — членов Полит-бюро.

ПОЛНАЯ ТЕТЯ (решив начать с похвалы). Талантливый мальчик. Он прекрасную фо-товыставку сделал: «Пионерия на марше». Но иногда такое… Такое… (разводит ру-ками, помотав головой, поджав губы и вы-пучив глаза.) Слов нет!

Мать Жени, готовясь услышать неприятное, извлекает из миниа-тюрной кожаной сумочки пачку сигарет «ВТ».

ПОЛНАЯ ТЕТЯ. Вот Вы, Лидия Николаев-на, курите, а потом дети… вот такие... А в нашем заведении — не курят.

МАМА ЖЕНИ. Извините. Я не буду…

ПОЛНАЯ ТЕТЯ. Так вот. Такое, что просто не лезет ни в какие рамки. И вообще, мальчик — неподведомственный Министерству среднего машиностроения. Путевка ему выдана исключительно из уважения к вам, Лидия Николаевна, как любимой народом актрисе. Но для будущего Евгения было бы куда полезней его пребывание не в нашем лагере, а в учреждении, я бы сказала, медико-санаторного профиля, чтоб под присмотром врачей, пока не поздно.    

В кустах за портретами сидят, притаившись, на корточках Женя и Бутырский.

БУТЫРСКИЙ. Жень, а все-таки, зачем ты это сделал?

ЖЕНЯ. Слушай, когда я вижу солнце, мне так хорошо становится, а потом я чувствую, что оно меня тоже замечает, видит, как я ему рад, и тоже мне радуется. Понимаешь, Бутыра? Именно мне! И тут уж я ничего могу с собой поделать — забываю обо всем… Как думаешь, выгонят?

БУТЫРСКИЙ. Ага. Срыв линейки — это уже… эта… идеология, Жек.

ЖЕНЯ. Что такое «идеология»?

БУТЫРСКИЙ. Ну… Точно не знаю. Это, наверно, когда все должны стучать на бара-банах «Трам-тарам-тарам», а так как ты — «Трум-тутум-тутум» — стучать нельзя.

ЖЕНЯ (подумав). Нет. Меня не выгонят. Я сам уйду.

БУТЫРСКИЙ. Я б тоже смылся, если б мог. И отсюда, и из школы. И тюльпаны выра-щивал бы, как мой прадедушка. Но праде-душку кокнули.

ЖЕНЯ. Чего прадедушку?

БУТЫРСКИЙ. Расстреляли. Он оказался врагом строя. Поэтому — страшно. Тебе не страшно выйти из этого… из строя? И во-обще… Чего дальше делать будем?

ЖЕНЯ. Дальше-то?

Он смотрит на свою ладонь, где лежит камушек-«жемчужина» со дна, словно почувствовав на себе взгляд, оглядывается. Видит себя — уже взрослого, стоящего поодаль метрах в десяти. Взрослый Женя одобрительно улыбается мальчику Жене.

ЖЕНЯ. Бутыр, я скажу тебе через… ну, лет через двадцать. Договорились?

БУТЫРСКИЙ. Так это ж и будет «дальше».

ЖЕНЯ. Тогда и скажу. Все, мне пора. (Продирается сквозь кусты на аллею). Мама!

Женщины, оказавшиеся впереди, оглядываются.

ЖЕНЯ. Поехали отсюда, мам. Здесь… здесь чай подают в кружках, а я люблю в чашках!

Облака раздвигаются, и на мокрую аллею падает первый сноп солнечных лучей. Прямо на то место, где стоит Женя.

МОСКВА. ТО ЖЕ ЛЕТО.

Сломя голову, потеряв один сандалий, мальчик Женя несется вниз по лестничным пролетам, толкнув тяжелую дверь на пружине, выскакивает на ступеньку у подъезда и резко останавливается.

Его отец — в очень пёстром, каком-то концертном костюме уклады-вает в багажник такси немногочисленные чемоданы. На звук хлоп-нувшей двери отец оборачивается. Его глаза встречаются с полными слёз глазами сына. Отец порывисто шагает к Жене, поднимает его на руки, крепко прижимает к себе.

ОТЕЦ (поставленным театральным тоном, почему-то шепотом). Я не прощаюсь, сынок! Я говорю: «До скорого свидания»… Я завоюю эту Америку и положу её у ваших с мамой ног…

Таксист нетерпеливо жмет на клаксон.

ОТЕЦ (опустив Женю на землю). Труба зо-вёт, сын. Жди весточек от меня. И они обя-зательно будут.

Хлопают двери такси, машина скрывается в арке.

Мальчик, придерживаясь за стену дома, садится на корточки, съё-живается и зажмуривается.

Перед подъездом на месте, где только что еще стояло такси, оста-навливается ухоженная бежевая «Победа», из которой выбирается бодрый ветеран в светлой шляпе с дырочками, при галстуке и с на-градами, еле уместившимися на обеих сторонах гражданского пид-жака — Женин сосед по коммуналке — Василий Петрович Токта-мышев.

Женя открывает глаза, задирает голову и смотрит наверх по-детски больным взглядом.

Токтамышев колонной возвышается над ним.

ТОКТАМЫШЕВ. О, сосед, да у нас глаза на мокром месте?

ЖЕНЯ. Папа… уехал.

ТОКТАМЫШЕВ. Ну и ветер ему в… Вер-нётся.

ЖЕНЯ. (приваливаясь к стенке подъезда). Нет… Я хочу спать.

Лифт не работает, и Токтамышев пешком несет заснувшего мальчика на восьмой этаж.

Исхитряется одной рукой отпереть и ногой толкнуть сначала входную, потом — дверь в комнату Рюриков. Женя спит.

ТОКТАМЫШЕВ (тихо бормоча себе под нос). Нормальная защитная реакция организма. У меня на допросах сколько раз так бывало… Я ему: «в какой связи вы находитесь…» А он, гляжу, отключился и дрыхнет на ногах…

Ветеран укладывает Женю на старый диван с высокой спинкой и накрывает байковым одеялом по самые уши.

Вечереет. В темноте зарождается сначала еле слышный, а потом нарастающий рокот барабанов.

СОН ЖЕНИ.

Барабанный бой становится совсем отчетливым. Громко хлопают крыльями перелетающие попугаи. Большое озеро с мутной коричневатой водой окружено тропическим лесом. Из воды торчат коряги, и среди них — глаза и носы крокодилов.

Вдоль кромки воды через высокую траву идет десятилетний Женя. Ловит цепкие немигающие крокодильи взгляды, но продолжает спокойное движение.

Навстречу ему сквозь высокую траву идет белая девочка лет семи-восьми. Вся её одежда состоит из джинсовой набедренной повязки. Заметив друг друга, дети останавливаются. Из близкого леса доно-сятся крики обезьян.

ДЕВОЧКА. Эй! Здесь нельзя ходить чужим. Здесь — крокодилы.

ЖЕНЯ. Ну и что? Они меня не беспокоят.

ДЕВОЧКА. Ты можешь побеспокоить их! Тогда случится плохое. Упадёт мир.

ЖЕНЯ. Чего это он вдруг?

ДЕВОЧКА. Черепахи тонут или запутыва-ются в сетях рыбаков. Слоны уходят на свои тайные кладбища. Остаются только крокодилы. Они его удерживают.

ЖЕНЯ. Кого?

ДЕВОЧКА. Весь мир.

ЖЕНЯ. А ты откуда все знаешь?

ДЕВОЧКА. Я — Милла, дочь вождя кроко-дильей стражи. А кто ты?

ЖЕНЯ. Ну… Странник. Рыцарь.

МИЛЛА. Маленьких рыцарей не бывает. В них посвящают взрослых людей.

ЖЕНЯ. Я много раз был взрослым и давно принял посвящение.

МИЛЛА. Врёшь.

ЖЕНЯ. Врёшь ты. Или не знаешь сама… Ты никакая не дочь вождя, а кинозвезда. И мы должны встретиться и стать близкими.

МИЛЛА. Ха! Почему обязательно должны?

ЖЕНЯ. Потому что я решил любить тебя, Милла.

МИЛЛА. Когда решил?

ЖЕНЯ. В эту минуту. И уже люблю. Только тебя. Никого больше.

МИЛЛА. Глупо, мальчик. Наивно.

ЖЕНЯ. Рыцарь обязан быть наивным.

МИЛЛА. Но кроме твоих решений, есть мои решения. Мой народ. Мои крокодилы.

ЖЕНЯ. И что же делать?

МИЛЛА. Давай посчитаемся. Если выпадет на тебя — можешь остаться со мной…

ЖЕНЯ (перебивает, не сомневаясь в побе-де). Идет, считай!

МИЛЛА. (начинает считать с Жени)

«Я в тебе, а ты — во мне,

Пребываем на земле.    

А потом мы улетим,

Место уступив другим!»

Последнее слово выпадает на нее, и девочка, хитро улыбнувшись, начинает таять в воздухе.

ЖЕНЯ (чуть не плача от обиды). Подож-ди! А как же…?

До Жени запоздало доходит, что, раз это её считалка, то, конечно, она прекрасно знает, с кого начинать считать, что бы выиграть.

МИЛЛА (её уже почти не видно). Это же только сон, Рыцарь. Найди меня за его пре-делами…

ЖЕНЯ (приходится уже кричать). А как тебя искать?

МИЛЛА (до Жени доносится уже только её голос). Не знаю… Например, можно искать по солнцу.

Раздается всплеск. В воду ныряет крокодил. Вода смыкается над широкой спиной.

Остается только мутноватая вода озерка с пляшущими солнечными бликами на поверхности.

В ИНСТИТУТЕ. 10 ЛЕТ СПУСТЯ.

Рядом с кафедрой за длинным столом, с видом присяжных заседателей перед вынесением приговора, располагается высокая комиссия пяти человек, глядя в аудиторию немигающими взгля-дами рептилий.

Там, за столами, над билетами с заданиями бесшумно трудятся сту-денты. Авторучки скользят по двойным листкам в клетку, заверенным печатями, — пишутся ответы, решения.

Двадцатилетний Женя Рюрик прекращает писать, откладывает авторучку — на его стол падает солнечный свет, ограниченный тенью от оконного проёма.

Островок света скользит по поверхности стола. Женя, улыб-нувшись, кладет руку в это пятно, словно пытаясь удержать его. Пальцы Жени непроизвольно начинают отбивать ритм. Рядом в проходе останавливается женщина-куратор, очень похожая на директрису пионерского лагеря.

КУРАТОР (шепотом, наклонившись к Же-не). Евгений, здесь — комиссия из мини-стерства среднего машиностроения. Пожа-луйста, давай без этих твоих штучек…

Женя, не обращая внимания на слова, смотрит на поднимающееся за окном солнце и уже гораздо громче отбивает ритм, да не одной — обеими руками.

Студенты, отложив ручки, оборачиваются в его сторону. Бутыр-ский, сидящий среди них, роняет голову на руки. Один за другим поднимаются и стоят без движения, только раздувая ноздри, члены комиссии министерства среднего машиностроения.

А Женя уже вскочил и лупит по крышке стола ладонями, кулаками — так, будто перед ним ритуальный барабан.

КОРИДОР ИНСТИТУТА.

Большинство студентов так и не смогли привыкнуть и вздрагивали каждый раз от пронзительного скрипа двери Деканата. Таким мог-ло бы быть звучание труб на Страшном Суде. Но, несмотря на то, что звук был гулкий и протяжный, эта массивная дверь на старых проржавевших петлях никогда полностью не открывалась, и через нее приходилось протискиваться.

Вот и сейчас, все, как по команде, поворачиваются в сторону этой двери, из которой сначала показывается нога, потом туловище, а потом и счастливое лицо Жени Рюрика.

Рослый брюнет Бутырский поворачивает голову на звук, быстрее всех, и сразу же бросается к Жене...

БУТЫРСКИЙ. Ну?

ЖЕНЯ (выдохнув). Отчислен.

БУТЫРСКИЙ. Кошмар.

ЖЕНЯ. Легко — будто мешок с кирпичами сбросил. (Поворачивается и идет, оставив Бутырского в недоумении.)

БУТЫРСКИЙ (Жене вслед).    Это — не надолго, Женя. Сразу за порогом — под ружьё и — туда!.. С кафедры наверняка в военкомат позвонят.

ЖЕНЯ (обернувшись). Я пойду.

Женя идет по длинному коридору в сторону центральной институтской лестницы.

Бутырский, чуть помешкав, догоняет его снова.

БУТЫРСКИЙ. Погоди! Давно собирался признаться, да всё духу не хватало… У меня с твоей Наташей…

ЖЕНЯ (улыбнувшись). Роман? Или маленькая повесть?

БУТЫРСКИЙ. Да… (замявшись) Нет! Серьёзный роман!    Ну, в общем, мы встречались, как бы… Прости, будь другом.

ЖЕНЯ (с легкостью). Прощаю. Если чест-но, я совсем другую ищу. Будьте счастливы.

Звонит звонок. Поток студентов поднимается вверх по лестнице. Женя, закинув на плечо рюкзак, сбегает вниз — против потока. Его останавливает одна из встречных девчонок.

НАТАША. Жень, Жень, это — правда?

ЖЕНЯ. Конечно!

Явно огорченная девушка хочет сказать одно, но, замявшись, про-износит совсем другое.

НАТАША (опустив глаза). Я все собира-лась тебе сказать...

ЖЕНЯ. Да ничего не надо говорить, Нат. Ты любишь Бутырского, он любит тебя. На этом… ну, и ещё на крокодилах, держится мир.

НАТАША (широко раскрыв глаза). Что, что?

ЖЕНЯ. Мир, говорю, по идее, должен сто-ять на любви.

НАТАША (оторопев). Но…, но ты попа-дёшь на войну. Тебя могут убить. А…, А я должна тебе двадцать пять рублей…

ЖЕНЯ. Это — мелочь. Живы будем — отдашь лет через десять. Договорились?

Женя широко и открыто улыбается, и девушка невольно заражается этой солнечной улыбкой.

НАТАША (облегченно засмеявшись). Дого-ворились. Спасибо, Жень…

Студенческий поток иссяк. Лестница пустеет. Только девушка еще стоит на лестничном пролете, глядя Жене вслед.

Женя торопливо сбегает вниз, перепрыгивая через несколько ступеней. Оглядывается и машет ей уже снизу, навалившись на высокую входную дверь. Тяжелая дверь со скрипом распахивается, выпуская его. Захлопывается за ним. По-летнему одетый Женя вы-скакивает на улицу.

Там завывает снежная вьюга.

ГОРЫ, ЗНОЙНЫЙ ДЕНЬ. ТО ЖЕ ЛЕТО.

Позади величественно возвышаются скалы. Впереди расстилается одуванчиковое поле.

Лежащий посреди этой красоты, за валунами, Женя очень спокоен. Он покусывает травинку и улыбается.

В следующий момент нескончаемый град пуль сшибает листья с деревьев, срезает высокую траву, отскакивает от валунов укрытия. С перешибленного стебля одуванчика взлетают и кружатся вниз маленькими парашютиками пушинки-семена. Сосед выше справа охает и сползает в окоп. Сосед слева обмякает почти беззвучно…

Проходит сколько-то времени. Женя Рюрик в грязном камуфляже и с косынкой на голове, мокрый от пота, за той же насыпью уже в который раз хрипит сорванным голосом в рацию.

ЖЕНЯ. Семнадцатый! Семнадцатый! Где вертушка?! Срочно воздух нужен, семна-дцатый!

РАЦИЯ (сипло, с помехами). Чуть-чуть ещё, пацаны! Тут — комиссия. Как её вывезут, так сразу к вам. Ну нету у нас другого бор-та…

ЖЕНЯ (отшвырнув рацию). Суки!

Стрельба с противоположной стороны прекращается. Не слышно выстрелов и с высоты на холме, где залёг Женя. Женя смотрит на-право — лежат убитые мальчики. Смотрит налево — на запрокинутое к небу лицо ближайшего неподвижного солдатика опускается пу-шинка одуванчика. Женя зажмуривается, ждет. Сжимает и разжи-мает ладонь, в которой — камушек-«жемчужина». Открывает глаза.

Ниже — на стороне противника — начинается движение в зарослях. Мелькают бородатые лица. Женя поднимается, делает шаг из ук-рытия, встает на насыпи в полной рост и, не целясь, расстреливает остатки боезапаса в направлении подступающих, продолжая нажимать на курок и после того как патроны закончились.

Из-за сопки как-то слишком быстро поднимается солнце. Яркие лучи ударяют прямо в бородатые лица. Боевики заслоняют глаза руками, переговариваясь на арабском отрывисто и тревожно. Свет солнца становится ослепительным. Фигура Жени делается зыбкой, почти растворяется в солнечном мареве.

На арабском звучит команда — и бородатые люди, нехотя отступая, исчезают в подлеске.

В ВОИНСКОЙ ЧАСТИ.

Неизвестно сколько Женя лежит на койке лицом вверх, глядя в верхний угол под потолком, где, запутавшись в многочисленных слоях паутины, бьется еще не осознавшая своего положения муха.

Когда объявляют о сборе на плацу, Женя сразу встает и начинает собираться на построение с подобием улыбки на небритом лице…

Солдаты выстроены в каре. Начальство стоит поодаль. Отдельно — ближе к строю — гладколицый молодой майор.

МАЙОР (заглянув в бумажку). Рядовой Рюрик!    

Женя делает шаг вперёд.

МАЙОР. Приказом командования части за проявленное мужество и героизм при удер-жании высоты…

Не слушая, Женя спокойно поднимает и направляет автомат на майора и дает прямо по нему длинную очередь. Отскакивают и ка-тятся гильзы. Всеобщее оцепенение повисает над плацем. Майор осекается, в ужасе глядя на стреляющего в него солдата. Он не па-дает, не бежит.

ЖЕНЯ (зло улыбаясь). Не писайтесь — холо-стые. (Отбрасывает оружие.)

Только сейчас гладколицый майор замечает, что обмочился. И всхлипывает вдруг в абсолютной тишине — совсем по-детски.

СОН.

Знакомый ритм, отбиваемый на нескольких высоких барабанах. На поляне у озера африканское племя исполняет ритуальный танец вокруг застывшего, но живого крокодила. Зеленоглазая худенькая девочка в набедренной повязке из джинсовой ткани посыпает кро-кодила лепестками цветов. Она поднимает голову и смотрит прямо на Женю своим завораживающим взглядом…

ВНУТРЕННИЙ ДВОР ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ БОЛЬНИЦЫ. НАШИ ДНИ.

По внутреннему двору психиатрической лечебницы прогуливаются пациенты.

На самом деле, это не просто двор, а большой и давно за-брошенный, но когда-то прекрасно спланированный сад-парк. Аллеи вековых замшелых лип, подальше — уже мачтовые сосны и ели, обступаемые тонким кленовым подлеском — дурдом располагается в подмосковной усадьбе князей N. эпохи позднего классицизма, 3-ей четверти 19-го века.

Это охраняемый государством памятник архитектуры, у живописно покосившихся ворот, которого безмятежно дремлют два пожилых охранника, похожие на слегка потрепанных ангелов, охраняющих ворота рая.

Отлично дышится. Стоит та поздняя весна, когда все чаще сквозь облака и смог пробивается тренирующееся к лету солнце.

Женя Рюрик дремлет на скамеечке в сквере с круговым движе-нием. Солнце пускает несколько лучей зайчиками у его ног. Он не замечает. Оно чуть поднимается и гладит его по руке. Он улыбается, но глаз не открывает. Солнце поднимается еще немного и аккуратно, как бы и, не желая беспокоить, светит ему в левый глаз. Женя улыбается шире.

Сквозь дремоту, вместе с солнцем, первыми тактами начинает про-биваться барабанный ритм — он нарастает.

Женя открывает глаза, издает дикий гортанный клич и, вспрыгнув на скамейку, начинает отбивать ритм. Психи останавливаются, оборачиваются, улыбаются. Женя продолжает, перепрыгивая по кругу со скамейки на скамейку. Поблизости находящиеся Наполеоны, прокуроры и президенты карабкаются к нему на под-танцовку.

Волной ритм катится по гуляющим, и все начинают отплясывать ногами, руками и телами танец приветствия Солнцу. Только бегу-щие от главного входа санитары сбиваются с ритма. Добежавший первым мощный верзила кричит, обернувшись, тем, кто только вы-бегает на шум:

— Срочно аминазину Рюрику, снова он всех психов завел!    

ПАЛАТА ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЛЕЧЕБНИЦЫ.

Женя резко открывает глаза. На потолке — тень металлической сет-ки, которой забрано окно снаружи. Он лежит на койке в пижаме, поверх покрывала. Рядом на стене скотчем приклеена фотография Миллы Йовович.

Женя переворачивается на бок. Две койки рядом пусты, а на кро-вати у противоположной стены сидит гладко причёсанный мужчи-на средних лет и таращится на постер со звездой.

ЖЕНЯ. Алло, президент. Это — не ваше.

ПРЕЗИДЕНТ. Вздор. В этой стране — все мое. А барышня — моя подданная. (сочувст-венно вздохнув) Да, Рюрик, мы должны при-знать: основная тяжесть рыночных взаимо-отношений легла на российских женщин…    

В двери щёлкает замок, и на пороге палаты появляется пожилой доктор — эдакий классический типаж при пенсне и бородке.

ДОКТОР ( внимательно посмотрев на при-молкших больных, строгим голосом ). Кри-чим, да? Кричать — нехорошо. Где ещё двое?

ПРЕЗИДЕНТ. На выжигании бородавок и мозгов. А Вы — наш новый врач?

ДОКТОР. Да. (Пересев на Женину койку, и обращаясь уже только к нему, задушевно продолжает.) Сударь мой, была пятиминутка в расширенном составе. Почти консилиум. Приятная новость заключается в том, что диагноз «социопатия» с вас снят. Уж пришлось мне постараться, поверьте. У вас в тумбочке — что?

ЖЕНЯ. Конфеты.

ДОКТОР. Сосалки?

ЖЕНЯ. Да, леденцы. Хотите?

ДОКТОР. Хочу. (Берет конфету, отправляет в рот, возвращает фантик Жене.) Благодарю. Вкусно. Кто делает передачи?

ЖЕНЯ. Сосед по квартире.

ДОКТОР. Сосед — сумасшедший?

ЖЕНЯ. Есть немножко.

ДОКТОР. О, да! И в этом — обратная, безра-достная сторона медали, то бишь, вашей выписки. Покидая сей дом, где, худо ли, бедно ли, но есть градация между замкну-тыми и толерантными, буйными и спокой-ными, вы возвращаетесь в мир, где основ-ная масса его пациентов никак не диагно-стирована и не разведена по соответствую-щим отделениям.

В палату, звякнув ключом, вбегает запыхавшийся санитар и хвата-ет доктора за шкирку.

САНИТАР. Опять за своё, Пусин, да? Халат спёр, ключ универсальный спёр!.. Откуда стекло на носу? Очки где взял?

ЖЕНЯ. Полегче, Гриша, это не очки. Пенс-не.

САНИТАР. Тя, Рюрик, не спрашивают. Тя Юрий Сергеевич срочно просил зайти. Ша-гай! (волоча «доктора» по коридору) Где очки стащил, Пусин? Чьи пенсне, я спра-шиваю?!

В кабинете у врача открыта форточка, доносятся звуки и запахи весны.

Врач Лапченко плохо выбрит и, видимо, перебрал накануне. С тос-кой глядит на Женю, произнося чуть ли не по слогам.

ЛАПЧЕНКО. Обо-ра-чи-ва-е-мость койко-мест…

ЖЕНЯ. Заклинание произносите?

ЛАПЧЕНКО. Нет. Новую политику Главка декларирую. Всех социопатов не уложишь — это, считай, пол страны наберётся — а отдельных годами держать на государственной жратве и лекарствах — жирно будет. Короче, лавочка закрывается. Выписываем тебя, Рюрик Евгений.

ЖЕНЯ. Печально, доктор. Я так привык. Психушка стала вторым родным домом.

ЛАПЧЕНКО ( в приступе мрачной откровенности). А для меня она, парень, — дом номер один. Там на воле я такой же псих, как и все здесь, только пока не попадаюсь. И тебе желаю не попадаться. Ведь я-то знаю, что ты не псих.

ЖЕНЯ. Ну не знаю, не знаю… Здесь так тихо, спокойно, вокруг культурные умные люди и бескорыстная психологическая помощь. Ну ладно, спасибо за всё, что вы в меня вкололи, влили и вбили, буду скучать.

ЛАПЧЕНКО. Не за что… Если хочешь, по-звони, чтоб встретили. (Он кивает на ста-рый телефонный аппарат на столе.) Транспорт муниципальный опять подоро-жал, а у тебя, наверно, и денег на проезд нет.

ЖЕНЯ. Деньги есть. Только, боюсь, уста-ревшего образца. Я позвоню. Встретят.

СКВОЗНОЙ ПРОХОД ПО КОРИДОРУ ОТДЕЛЕНИЯ.

В связи с травлей крыс всех психов из палат выводят в коридор. Женя, меж двумя санитарами, уже одетый в основательно вышед-шее из моды гражданское, с полиэтиленовым пакетом, идет по ко-ридору, молча или гласно провожаемый всеми.

Первый санитар отпирает встречные двери. Второй санитар, позади них, двери запирает.

Проходят мимо высокого крупного человека, стоящего спиной, бормочущего на возрастающих оборотах:

ВЫСОКИЙ ЧЕЛОВЕК. При мне Россия выиграла войну и присоединила к себе пол-Европы, а сейчас что не просрали — разворовали…

ВТОРОЙ САНИТАР (отдает распоряжение, проходя ми-мо). Эй, аминазину Петру I, у него опять начинается…

Проходят коридор с просторным холлом, судя по всему, место сходок. Там стоит длинный стол, за которым наподобие тайной вечери восседают больные. В центре сидит гладко причесанный мужчина.

ПРЕЗИДЕНТ (обращаясь к психу на другом конце стола, строго). Эй, Сахалин, ты чё, в натуре, втихаря один хаваешь, а ну, всю воблу шли сюда. А ты, Чукотка, дай ему в репу, ты ближе всех сидишь.

Сзади подходит санитар.

САНИТАР (положив больному руку на плечо, не без удовольствия). Господин Президент, ваше многоуважаемое тело ждет электрошок.

Открываются, закрываются двери. К процессии торопятся психи всех отделений.

Один худой, схватив Женю за рукав, быстро шепчет:

ПСИХ 1. Будь осторожен, когда окажешься по ту сторону колючей проволоки. Это здесь у нас демократия, а там у них беспредел…

ПСИХ 2 (полный невысокий мужчина, тоном покро-вительственным и напутствующим). Передавай привет моему Городу и подданным. Обещаю, еще через четыре года они его опять не узнают. Как птица Феникс, Город будет гореть и возрождаться, гореть и возрождаться…

Обоих отстраняет второй санитар.

Женя в сопровождении санитаров проходит последний рубеж и выходит за пределы отделений. Дверь за ними захлопывается. Пе-ред Женей — пустая лестница.

На один пролет выше стоит неизвестно откуда взявшаяся девочка — маленькая, лет восьми, в халате не по размеру. Волосы собраны в хвостик на резиночке. Улыбающиеся зелёные глаза смотрят прямо на Женю.

Женя пытается взбежать вверх, но путь ему преграждает санитар.

ВТОРОЙ САНИТАР. Туда уже нельзя. Ты уже — посторонний. Теперь вниз пешком. Лифт не работает.

Выглянув из-за санитара, Женя смотрит вверх. Площадка пуста.

ПАРАДНЫЙ ПОДЪЕЗД ПОДМОСКОВНОЙ УСАДЬБЫ КНЯ-ЗЕЙ N.

Железная дверь, пощёлкав системой замков, открывается, и Женя выходит на улицу. Тут же на него накатывает и едва не валит с ног волна теплого весеннего воздуха, наполненного ароматом сирени, сочной зелени и пеньем птиц.

Ему приходится встать, широко расставив ноги, прикрыть глаза и некоторое время постоять, привыкая к новой реальности, и подож-дать пока старая реальность отпустит. И старая реальность отпус-кает….

Почти совсем.

Женя улыбнулся, открыл глаза и сделал шаг вперед. Но постепенно к спокойствию и тишине лесного парка добавляется уличная како-фония, которая возрастает по мере того, как Женя приближается к воротам. За воротами его с головой накрывают свист и гудки пролетающих машин, музыка, доносившаяся из ларька неподалеку и громкий смех проходящей мимо парочки.

И вдруг волна горячего озноба обдает Женю с ног до головы. Еще крепкий старик стоит на противоположной стороне улицы у старенькой «Победы» и, ухмыляясь, буравит Женю тяжелым взглядом, который тот так хорошо помнит с детства. Это — его сосед — Василий Петрович Токтамышев.

МАГИСТРАЛЬНОЕ ШОССЕ. САЛОН ПОБЕДЫ. НА ПОДЪ-ЕЗДЕ К МОСКВЕ.

Над трассой государственного значения, наглухо забитой ма-шинами, неторопливо парит то ли орел, то сокол. Женя заворожено наблюдает за птицей, пока старик не отвлекает его: Видишь?

ЖЕНЯ. Что?

ТОКТАМЫШЕВ. Вселенская пробка. Скоро она вообще не будет рассасываться. Въехал, попал — как в капкан, ни вправо, ни влево. И сиди, пока не сдохнешь. Разносчики будут ходить по крышам машин, и предлагать сраные гамбургеры, переносные сортиры и кислородные подушки. Вот куда мы движемся. Видишь?

ЖЕНЯ. Нет. Ещё не привык. Глаза режет.

ТОКТАМЫШЕВ. Они рассчитывали — не будет оплаты. (На прежней интонации, без перехода старик перескочил на со-всем другую тему.) И по новому антинародному кодексу неплательщика можно списать, вышвырнуть в какой-нибудь барак! Стойку сделали, губы раскатали.

ЖЕНЯ. Они меня вышвырнут?

ТОКТАМЫШЕВ. Хренушки! Я чётко пла-тил за твою комнату. Платил опережающе! Жировочки все одна к одной подколоты — нате вам!

ЖЕНЯ. А чем я всё компенсирую, Василий Петрович?

ТОКТАМЫШЕВ. Да не в тебе дело, маль-чик. Я свою площадь тем самым защищал. Это — геополитика, понимаешь?

ЖЕНЯ. Не понимаю.

ТОКТАМЫШЕВ. Твоя комната — моё под-брюшье. Отдай её врагу и — хана! Под ло-зунгом борьбы с крысами — ложка яда в супчик, отравляющий газ в замочную сква-жину — они ни перед чем не остановятся.

ЖЕНЯ. Кто «они»?

ТОКТАМЫШЕВ. Они. Псы! Их тучи разве-лось — наглых, оскаленных, бешеных. А в моё время, смею доложить, бродячих собак вообще не было. Были сторожевые, служебные. И даже специальные квадратные метры для проживания им выделялись, спецпайки! И каждая сучка, каждый кобель — все точно знали своё место.

ЖЕНЯ (тихо). Я не знаю своего места.

ТОКТАМЫШЕВ. Речь не о тебе.

ЖЕНЯ. О чём речь?

ТОКТАМЫШЕВ. О падении Третьего Рима!..

Токтамышеву удается доползти до поворота направо. Кое-как вы-скользнув из пробки, он сворачивает в переулок и едет по узкой дорожке, заставленной справа и слева пустыми автомобилями.

ТОКТАМЫШЕВ. Выжгли Третий Рим, порушили… И возвели на пепелищах дворцы из пластика и гипса!.. Только на кладбищах строить — грех. Ты оглянись, Женечка! Дороги достались от Романовых да Сталина, а декорации — новодел! Халявная земля, халявные деньги! От, дурачье! Ведь сами же и удушатся на элитных метрах этих, прости Господи за выражение, как в газовых камерах — от бензина, от смрада, оттого, что некуда дерьмо собственное спустить. Калибр стоков — не безразмерный! Бухенвальд в границах Садового бублика!

ЖЕНЯ. Злой вы сегодня, Василий Петро-вич. Как на процессе Нюрнбергском.

ТОКТАМЫШЕВ (помолчав, неожиданно спокойно). А он ещё будет, процесс. И я на нём выступлю…

САЛОН «ПОБЕДЫ» В ДВИЖЕНИИ ПО МОСКВЕ.

За разговором незаметно наступает ВЕЧЕР.

Теперь «Победа» катит по Магистральной Трассе Большого Значе-ния.

Слева проносится милицейская машина с сиреной и громковещате-лем, исторгающим требование освободить левый ряд. Следом — три черных лимузина. И — замыкающая мигалка. Токтамышев высовы-вает руку в окно и делает неприличный жест.

ТОКТАМЫШЕВ. Торопится правительст-во. Видишь? К всеобщему благу человече-ства спешит припасть очертя голову.

ЖЕНЯ. Вижу. Фальшивый доктор был прав: никакой диагностики на Большой Земле. Дурдом.

ТОКТАМЫШЕВ. Твой дурдом — санаторий. Не обижай заведение.

Их обгоняет ещё один кортеж. Токтамышев, сухо сплевывая, отработанно повторяет жест рукой.

ТОКТАМЫШЕВ. Во! И отцы города стараются не отставать…

А впереди уже маячит, разрастаясь, новая пробка. Уткнувшись ей в хвост, Токтамышев выбирается из машины, пытаясь разглядеть хоть что-то. На некотором расстоянии крутятся мигалки стоящих машин, сбились в кучу «членовозы»...

ТОКТАМЫШЕВ. Это я понимаю!... Вы-лезай, Жека! Это надо видеть!

ЖЕНЯ. Чего там? Теракт?

ТОКТАМЫШЕВ. Куда веселее. Наша мэрия федеральный центр в задницу поцеловала!..

ЖЕНЯ (выходит, глядя вперёд, улыбается). Танцуют все...

ДВОР ДОМА НА ТВЕРСКОЙ. СУМЕРКИ.

Въехав в арку, «Победа» подъезжает к стоянке напротив подъезда. С трёх сторон эта импровизированная парковка огорожена сеткой и до отказа забита дорогими иномарками.

ТОКТАМЫШЕВ (обиженно моргая). Ой, какие мерзавцы! Стоило отъехать — первый раз за два месяца…

Женя вопросительно глядит на Токтамышева.

ТОКТАМЫШЕВ. Вон моё законное место! Я сам щебёночку подсыпал!.. Заняли, про-ститутки!.. Украли место под солнцем!

Круто развернувшись, старик заезжает за угол дома, останавлива-ется недалеко от мусорных контейнеров.

ТОКТАМЫШЕВ. Я это так не оставлю… На весь двор я первым автомобилистом был! А теперь — на помойку?

Порывисто покинув машину, старик останавливается перед фаса-дом дома и в третий раз делает неприличный жест рукой, адресуя его многочисленным окнам.

ПОДЪЕЗД ДОМА ЖЕНИ.

Подъезд, по лестницам которого когда-то сбегал мальчик Женя, невозможно узнать. Ковровые дорожки, фикусы в пластиковых кадках, оборудованный стол охраны.

Входят Токтамышев и Женя. Женя растерянно оглядывается.

ТОКТАМЫШЕВ. Декорации. Всё те же декорации из пластика и папье-маше.

Они направляются к лифту.

МОЛОДОЙ КОНСЬЕРЖ. Извините, лифт не работает.

Из динамиков системы видеонаблюдения на столе консьержа раздаются женские вопли.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Господи! Она смотрит на меня, эта крыса! Сделайте же хоть что-то! Она скалится! Откормленная крыса-мутант!

КОНСЬЕРЖ (в переговорник). Успокойтесь, Алла Тарасовна. Бригада ремонтников уже выехала.

ТОКТАМЫШЕВ (Жене). Придётся пешком. ( с удовольствием ) Соседка снизу попалась…

Женя и старик начинают подъем по лестнице. В шахте лифта кричит женщина.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Пока бригада доедет — меня сожрут! (Удары кулаков по лифту.) Слышите?! Это — людоед! У неё глаза красные!.. Или чумой заразит! Чумой, вы понимаете?! Весь подъезд вымрет! Весь дом! Весь город!..

Часть жильцов, привлеченных шумом, выходят из квартир на лест-ничные площадки.

Чьи-то холёные жёны демонстративно не замечают проходящих мимо Токтамышева и Рюрика. Любопытствующая домработница в переднике с пылесосом — та кивает старику приветливо.

В одной из дверей появляется молодой банкир с поднятым в руке пистолетом. Из-за его спины выглядывает мальчик лет десяти.

МАЛЬЧИК. Там что, пап?

НИКОЛАЕВ. Опять крысы! Никогда не входи в лифт в одиночку…

Появившаяся жена банкира оттесняет мужа и сына.

ЖЕНА БАНКИРА. Нельзя держать дверь нараспашку. (За-хлопывает дверь изнутри.)

Старик и Женя поднимаются. Вниз спускается бритый потертый браток в спортивном костюме и двумя бультерьерами на коротких поводках. Собаки, услышав вопли, начинают лаять. Умолкают лишь по команде Бритого «цыц!»

С этажа на этаж слышатся переговоры:

— Кончится когда-нибудь это безобразие?

— Надо звонить в Управделами…

— А кто там?

— Алла…

— Жанночка, где мой кофе, чёрт возьми? Чего ты на площадке потеряла?

— Отстань, здесь ЧП. Я обожаю ЧП!..

— Алла — это с седьмого, которая депутат-ская?

— Да она полжизни в трущобах прожила, пока её Ростислав в каком-то клубе не подобрал. Ей ли бояться крыс?

— А если б вы застряли?

— Я принципиально не пользуюсь. Нужны физические нагрузки. Мышцы должны работать.

— Ну и шла бы на завод!

— Сама иди!..

ГОЛОС ИЗ ЛИФТА. Да когда ж это кончится, мамочка? Кто-нибудь меня слышит? Помогите же! Позвоните в Думу! Я забыла мобильный! Позвоните моему мужу в Комитет Социальной Защиты!...

Где-то внизу опять срываются на лай бультерьеры.

КВАРТИРА ЖЕНИ И ТОКТАМЫШЕВА НА ПОСЛЕДНЕМ ЭТАЖЕ. ВЕЧЕР.

Женя и Токтамышев входят в прихожую. Старик закрывает дверь, щелкает засовом и включает лампу под потолком.

Шум голосов из подъезда разом умолкает. Секунда тишины.

ТОКТАМЫШЕВ (переведя дыхание). Вска-рабкались… Ты — дома, Женечка. Наш дом — наша крепость.

КОМНАТА ЖЕНИ. ВЕЧЕР.

Загорается старомодный абажур с бахромой.

Женя стоит на пороге своей большой комнаты. Осматривается по-сле долгого отсутствия. Бросает на пол полиэтиленовый пакет. От-туда выкатывается круглая пластиковая банка с лекарством.

Потолок с лепным бордюром и «розеткой» в центре комнаты давно не белый, кое-где виднеются пятна протечек. Пара допотопных увеличителей на обеденном столе. Штатив у двери. Старый про-давленный диван с высокой спинкой.

Много фотографий на стенах. В основном — снятые им самим уголки старого города. Несколько постеров из журналов с Миллой Йовович. Один снимок из фотоателье, на простенке между окон — десятилетний Женя в обнимку с отцом и матерью. На фотографию падает зыбкая тень раскачивающейся бахромы абажура.

Женя смотрит на нее.

КОММУНАЛКА. ПРИХОЖАЯ — КОРИДОР. ДЕНЬ. РЕТРО.

Глаз мальчика Жени — в щели чуть приоткрытой двери санузла.

Мать Жени — в халате до пят, с сигаретой в одной руке и уникально красивой чашей на блюдце в другой руке(повтор слова, можно убрать) — идет из кухни по коридору. И сигарета, и антикварная чаша дымятся.

Навстречу женщине от входной двери двигается невысокий сухощавый Следователь в кожаной куртке.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ваш супруг, Лидия Николаевна, после завершения гастролей в штате Луизиана, Соединённые Штаты Америки, отказался возвращаться на родину.

МАТЬ. Саша — невозвращенец?.. Господи, кому он там нужен — маленький директор маленького цирка?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Шапито, цирк — всего лишь прикрытие. Гражданин Рюрик Алек-сандр Семёнович давно был большим фар-цовщиком. И вы это знали.

МАТЬ. Нет.

Они продолжают движение друг к другу, словно коридор бесконе-чен. Женя пристально смотрит на происходящее в коридоре.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Видимо, Александр Се-мёнович догадался о предстоящем аресте и… предал Отечество, жену, ребёнка — всё, что только можно предать.

Лидия Николаевна останавливается, стряхивает на пол столбик пе-пла, выросший на вертикально поднятой сигарете. В этот момент чаша с уникальной росписью соскальзывает с блюдца и бьется о паркетный пол. Медленно разлетается на осколки.

МАТЬ. Это — утрата…

От разлившейся лужи поднимается пар. Лидия Николаевна приса-живается, чтобы собрать осколки.

Ноги следователя в идеально начищенных туфлях переступают че-рез битый фарфор и шагают куда-то дальше, уже мимо женщины, оставляя мокрые следы.

ГОЛОС СЛЕДОВАТЕЛЯ. Я — в санузел, с вашего позволения. Руки помыть.

Женя проворно прячется за банными халатами и полотенцами, ви-сящими на вешалке.

Вошедший следователь, даже не прикрыв плотно дверь, ос-танавливается перед унитазом и громко мочится, насвистывая что-то под нос. Женя сжимает и разжимает в ладони камушек-«жемчужину».

Не выдерживает, отодвигает халат и четко произносит, делая паузы между словами:

ЖЕНЯ. Мой — папа — не — предатель. Он — подарит — нам — с — мамой Америку. Мой — папа — победитель.

Следователь, вздрагивает, оглядывается и смотрит на мальчика. От этого его струя смещается, намочив блестящие ботинки.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (отряхнувшись и зачем-то вытерев немытые руки о полотенце рядом с Жениным лицом). Твой папа — дерьмо.

Следователь открывает дверь ногой и поспешно выходит. Женя смотрит на оставленную на полу лужу.

В КОРИДОРЕ.

Лидия Николаевна звякает осколками, складывая их на уцелевшее блюдце. Захлопывается входная дверь. Теперь вздрагивает мать. Поднимает голову. Встречается взглядом с мальчиком.

ЖЕНЯ. Василий Петрович где?

МАТЬ. Кажется, за молоком пошел. Зачем тебе?

ЖЕНЯ. Он бы застрелил… этого.

КОМНАТА ЖЕНИ. ВЕЧЕР. НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ.

Очнувшись, Женя поворачивается на шум. В двери стоит Токта-мышев.

ТОКТАМЫШЕВ. Мойся, переодевайся. Чайник на огне. И варенье есть брусничное. Сослуживец с Колымы прислал. Настоящее, густое, с сахаром, а не с крахмалом.

КУХНЯ В КОММУНАЛКЕ. ВЕЧЕР.

Круглый старый стол сервирован к чаю. Рядом в санузле шумит душ.

Токтамышев говорит по чёрному настенному телефону.

ТОКТАМЫШЕВ. Сосед это Жени Рюрика. Точно. Узнал, Бутырский? Я тебе, пройдо-хе, готов простить, что в психушку к нему почти не приходил, это — Бог тебе судья. А вот сейчас, когда он на воле, надо бы для товарища придумать что-то… В смысле — для поддержки штанов. У тебя-то они не спадают. А у Женьки ремень уже не держит — дырки кончились.

Из ванной выходит Женя в старом халате, похожем на ма-теринский. Смотрит на уютно сервированный стол.

ТОКТАМЫШЕВ (в трубку). Думай, дружище. Думай. (Повесив трубку, повернулся к Жене.) Ну? Готов к труду и обороне?

ЖЕНЯ (улыбаясь). И правда, я — дома… Пахнет вкусно. (Кашлянув.) От неё писем не было, Василий Петрович?

ТОКТАМЫШЕВ (фыркнув). Глупые ожидания… Садись. Ни строчки… Уж что-что, а корреспонденцию я извлекаю аккуратно. Иначе упрут.

КОМНАТА ЖЕНИ. НОЧЬ.

Женя — в постели, на диване. Он смотрит на потолочную лепнину, потом выключает бра, висящее рядом на стене. Сон приходит неза-метно, но очень быстро…..

СОН-ВИДЕНИЕ. ТВЕРСКАЯ УЛИЦА. ЯРКИЙ ДЕНЬ.

Трубы, барабаны. Играют, перекрывая один другого, разные орке-стры. Иногда эта музыка, сливаясь, превращается в надсадный визг.

По Тверской движется плотное костюмированное шествие, посвя-щенное Дню Города. На большинстве его участников — маски.

Среди зрителей-зевак на тротуаре появляются две фигуры в глухих тканых плащах с низко опущенными капюшонами. Это Пожилой и Молодой. Из прорези в плаще Молодой извлекает старенький фо-тоаппарат «Зоркий» и, направив объектив на шествие, начинает снимать, отступая от Пожилого.

ПОЖИЛОЙ (бросается к Молодому). Пре-крати! Не делай этого! Нельзя снимать по-кровы!..

МОЛОДОЙ (снимает). Но почему… (Не договаривает).

В видоискатель видно, как после очередного щелчка затвора с группы, попавшей в объектив, вдруг слетают весёлые безобидные маски, и в сторону Молодого и Пожилого разворачиваются живые свиные морды со злыми глазами.

ПОЖИЛОЙ. Ты обнажил чудовищ. Их мно-го. Бежим…

Группа людей со свиными рылами уже бросается к тротуару.

Молодой и Пожилой убегают, продираясь сквозь толпу ничего не видящих зевак.

«Рыла» преследуют их.

Пожилой и Молодой бегут в направлении моста, почти одолевают. Но с другой стороны моста им навстречу движется точно такая же группа свиночеловеков. Две группы чудовищ сходятся к центру моста, где оказываются Токтамышев и Женя.

ПОЖИЛОЙ. Придётся прыгать.

Пожилой и Молодой взбираются на перила. Оттолкнувшись от пе-рил, летят в свинцовую воду реки. Свиночеловеки толпятся у перил, смотрят вниз.

Пожилой и Молодой со сбившимися капюшонами, отплевываясь, выныривают на поверхность. Свиноморды в нерешительности топ-чутся наверху. Молодой смотрит в сторону берега. Вместо знакомой набережной там –

БЕРЕГ АФРИКАНСКОГО ОЗЕРА, поросший влажной зеленью.

С берега в воду плюхается громадный крокодил и, разрезая волны, словно торпеда, двигается к середине водоёма. Ударив хвостом, крокодил частично вылетает из воды, широко распахивает пасть.

Свиночеловеки на мосту в ужасе отшатываются, с визгом разлетаются по асфальту, превратившись в воздушные шарики, которые сразу начинают лопаться…

Раздаются настойчивые трели звонка.

КОМНАТА ЖЕНИ. ПРЕДРАССВЕТНЫЙ ЧАС.

На столе — расчехлённый фотоаппарат «Зоркий». Снова и снова долгими звонками трещит телефон, стоящий на подоконнике.

Женя просыпается, вскакивает, оглядываясь, стараясь сообразить — где он. Взгляд останавливается на телефоне. Женя босиком подхо-дит к нему, встает тёмным силуэтом на фоне светлеющего окна, берет трубку.

ЖЕНЯ. Слушаю… Да… Здравствуй, папа. Ты здоров?..

НЬЮ-ЙОРК. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

Город заливает свет витрин, реклам, огней проезжающих машин.

На этом фоне, на фоне звуковой городской какофонии звучат голо-са Жени и его отца.

ГОЛОС ОТЦА ЖЕНИ. Даже имея настоя-щую страховку, в этом обществе болезнь — непозволительная роскошь. А ты-то как?

ГОЛОС ЖЕНИ. Я — лучше не бывает. Меня даже принудительно выписывают из центра психологических разгрузок. Выкидывают, можно сказать, на асфальт.

Камера с улицы Нью-Йорка как бы въезжает в…

ПОЛУТЁМНЫЙ ЗАЛ РЕСТОРАНЧИКА.

В пустом зале за длинным столом сидит постаревший отец Жени и напротив него — немолодой, сильно напряженный Господин в доро-гом костюме и при «бабочке».

ОТЕЦ ЖЕНИ (в трубку мобильного телефона). Короче, ты свободен, сынок?

ГОЛОС ЖЕНИ. Я свободен, папа. Как птица. Буревестник. Баклан. Как МХАТовская чайка.

ОТЕЦ ЖЕНИ. Это как раз то, что я хотел услышать в настоящий момент.

С этими словами отец Жени быстро извлекает «берету» и точно выстреливает в лоб Господина с бабочкой. Тот обрушивается на пол.

ГОЛОС ЖЕНИ. Что у тебя там за грохот?

ОТЕЦ ЖЕНИ. Вместо того, чтобы читать Бомарше, я откупорил бутылку шампанского, только и всего… Видишь ли, сынок, у моего партнёра по бизнесу возникли кое-какие неприятности — необратимого, можно сказать, характера…

Появляются двое спокойных парней с целлофаном и по-деловому перекладывают на него тело, заворачивают и тащат прочь.

ОТЕЦ ЖЕНИ (продолжает). И мне срочно нужен в доску свой, надёжный человек. Я очень рассчитываю на твой приезд, Женеч-ка. Плоть от плоти, родная правая рука. За час работы здесь ты будешь получать столько же, сколько за месяц работы там, у нас…, то есть — у вас.

ГОЛОС ЖЕНИ. Не, пап. Ни с правой рукой, ни с левой ногой — не получается. Я только что решил открыть собственное дело — фо-тоателье для важных персон. Это очень пер-спективный сегмент рынка. Персон стано-вится всё больше и больше, они размножа-ются быстрее кроликов, почкуются, делят-ся, клонируются. И каждый хочет видеть, что он — действительно, персона, а не фуф-ло без рамочки...

ОТЕЦ ЖЕНИ. Так ты, получается, не сво-боден?

ГОЛОС ЖЕНИ. Пока — нет, извини. Не сво-боден. И боюсь — надолго.

ОТЕЦ ЖЕНИ. Жопа! Если бы ты сказал об этом минутой раньше — я бы, возможно, не горячился с… шампанским. Я бы перечёл «Женитьбу Фигаро» и этим ограничился!..

Отец в раздражении отключает телефон.

ОТЕЦ (убирая берету под пиджак). Мягкотелый сынок своей мягкотелой матушки… (Кричит по-английски скрывшимся парням.) А кровь кто будет за-мывать? Кровь на полу?!. Пушкин будет кровь замывать?!.

КОМНАТА ТОКТАМЫШЕВА. УТРО.

На проигрывателе крутится виниловая пластинка. Тихонько звучит песня Руслановой.

Массивная мебель — шифоньер, «горка», пара книжных шкафов с собраниями сочинений и бюстом Сталина на одной из полок. Линялые ковры на стенах и на полу. Репродукция в багете «Грачи прилетели».

На лице и руках Василия Петровича Токтамышева — большие пиг-ментационные пятна.    Облачённый в пижаму, он трудится за боль-шим письменным столом, зелёная обивка которого прикрыта пакетом из «Ашана».

Василий Петрович заканчивает капать маслом на детали ра-зобранного маузера, любовно протирает их бархоткой и начинает сборку оружия.

КОМНАТА ЖЕНИ. УТРО.

Женя сидит за столом и пишет, нашептывая слова себе под нос.

ЖЕНЯ. Дорогая Милла… Не знаю — седьмое это письмо или сто седьмое. А может, са-мое первое. Потому что дни жизни пере-путались, и я не помню — когда действи-тельно писал, а когда просто сочинял письма в голове. Во всех случаях, я помню о нашей договоренности: найти тебя…

В коридоре раздается настойчивый звонок, грохот, возмущенные крики старика.

ГОЛОС ТОКТАМЫШЕВА. Э! Куда? Я вам запрещаю!..

Под ударом ноги распахивается дверь в комнату Жени. Женя обо-рачивается.

На пороге стоит массивный парень-телохранитель. Обогнув его, в комнату решительно входит соседка снизу — Алла, дама лет три-дцати пяти.

АЛЛА (сразу кричит). Мой будуар — не вы-гребная яма, понимаете?!

ТОКТАМЫШЕВ (из коридора). Жень, она — не в себе!

АЛЛА. Я — в себе! Я очень даже в себе! Я, в конце концов, законная жена депутата Го-сударственной Думы, а не ночное судно!

ЖЕНЯ (неожиданно спокойно, доброжела-тельным тоном). Могу Вам чем-то помочь?

АЛЛА. Моя спальня — точно под вами! Её заливает фекальными массами! Шелковое японское бельё — в дерьме! Брюссельские кружева — в дерьме! Сверху капает! Кто за это ответит? Вы ответите! Вы!

ЖЕНЯ. Простите, здесь нет индиви-дуального санузла. Здесь сухо. Но мне все равно очень жаль.

АЛЛА (оглядываясь). Да?.. И правда… ( Телохранителю.) Эй, как там тебя… глянь, где не сухо…

Массивный парень шагает в коридор и направляется вглубь квартиры.

ТОКТАМЫШЕВ (следуя за ним). Стой, холуй! Пожалеешь! Это частная собст-венность.

Алла, забыв о цели визита, осматривает обстановку комнаты с возрастающим интересом, скользит взглядом по фотографиям. Лицо её делается более человечным.

АЛЛА (спокойнее). А у вас — необычно, не как у всех…

КОМНАТА ТОКТАМЫШЕВА.

Телохранитель дёргает дверь на себя.

ТОКТАМЫШЕВ. Это — несанкционирован-ное вторжение!..

Телохранитель, отмахнувшись, шагает в комнату на безобидный с виду половичок. И сразу внизу под половичком лязгает пружина, и стальной капкан захлопывается на правом лакированном башмаке телохранителя.

Телохранитель взвывает от боли. Следом входит Токтамышев.

ТОКТАМЫШЕВ (с сочувствием). Больно?

ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ. Дед! Садист!..

ТОКТАМЫШЕВ. Тише, сынок. Я ведь пре-дупреждал: не знаешь броду, не суйся, нельзя посягать на частную собственность. Она гарантирована конституцией. А кто конституцию нарушит….Скажи спасибо, что в этот попал, в волчий. Через шаг на медведя стоит — на хозяина, как говорит-ся…(и добавляет, подняв указательный па-лец) на твоего…

КОМНАТА ЖЕНИ.

Женя терпеливо ждет, глядя, как женщина без косметики, уже стареющая, медленно обходит комнату.

АЛЛА. Так вы — фотограф?

ЖЕНЯ. Вроде того.

АЛЛА. А я когда-то фотомоделью была. Ну, тогда ещё перестройка начиналась, кооперативы. Кажется — совсем недавно. А оказывается — сто лет назад… Жизнь проходит незаметно, ведь правда? И с каждым годом — всё быстрее.

ЖЕНЯ. Я плохой специалист в вопросах жизни.

АЛЛА. Но вы — милый. Не из этого дома?

ЖЕНЯ. Извините, коренной. Родился и вы-рос.

АЛЛА. В том-то и дело. Все другие — не коренные… Другие — приходящие… Вы бы не согласились провести со мной фотосессию? За достойный гонорар, само собой.

ЖЕНЯ. Зачем?

АЛЛА. Я бы сравнила давнишние снимки с нынешними.

ЖЕНЯ (мягко). Чтобы убедиться, как неза-метно проходит жизнь?

АЛЛА. Да. Правильно. Ни к чему… Всё и так очевидно… Извините за вторжение. Но когда капает…

ЖЕНЯ. Я понимаю…

Алла выходит в прихожую. Кричит.

АЛЛА. Эй!.. Уходим. Фонтаны обычно бьют снизу. Даже дерьмовые…

ЦЕНТРАЛЬНАЯ УЛИЦА ГОРОДА. ДЕНЬ.

Женя останавливается перед витриной, заставленной кухонной и столовой утварью.

Золотом и серебром блестят шикарные сервизы, приборы, ведёрки и миски.

Для Жени, который давно ничего не видел, это — зрелище.

Он медленно проходит вдоль витрины и останавливается перед от-крытой дверью. Здесь скучает элегантно одетый охранник.

ЖЕНЯ. Во жизнь пошла, да? Чего только нет! Даже вилочка для вишни с одним зуб-цом.

ОХРАННИК. Вилочка для вишни — это ко-гда деньги есть.

ЖЕНЯ. Само собой. А Чаши Грааля у вас, случайно, не имеется?

ОХРАННИК. К менеджеру бы надо. Я — охрана. Но, честно говоря, первый раз про такую слышу. По-моему, таких никогда не завозили.

ЖЕНЯ. Жаль…

СТАРОЕ «НЕМЕЦКОЕ» КЛАДБИЩЕ. ДЕНЬ.

Миновав пустынную аллею, Женя сворачивает на дорожку между оград.

Он идет по кладбищу, фотографируя посетителей. Доходит до скромного участка с единственной вертикальной гранитной плитой. Входит и садится на скамейку из одной доски, через мгновение рядом с ним садится женщина.

ЖЕНЩИНА. Здравствуй.

ЖЕНЯ. Здравствуй.

ЖЕНЩИНА. Здесь не нужно снимать, это беспокоит местных.

ЖЕНЯ. Только здесь люди снимают маски, больше нигде не увидишь настоящих лиц.

Женщина укоризненно смотрит на Женю, он ловит ее взгляд.

ЖЕНЯ. Хорошо больше не буду.

Женщина достает пачку BT и пытается закурить.

ЖЕНЯ. Зачем тебе сейчас это нужно?

ЖЕНЩИНА. Да, действительно, привычка.

ЖЕНЯ. Как там у тебя дела.

ЖЕНЩИНА. Не так плохо, я думала здесь будет хуже, вернее, думала что здесь все по-другому, но ты все равно не спеши ко мне.

ЖЕНЯ. А я и не спешу.

МАТЬ. Чем занимаешься?

ЖЕНЯ. Пока ничем. Осматриваюсь.

МАТЬ. Смотри, не затягивай. Когда-то надо начинать жить.

ЖЕНЯ. Знаю.

МАТЬ. Выглядишь ты неплохо. Спасибо, что заглянул, сынок. И цветы… Именно та-кие я люблю. (Поднимается.) Мне пора. Будь счастлив и не забывай.

ЖЕНЯ (вставая). Постараюсь. Мне тоже пора…

Женя выходит из оградки, оглядывается. Матери нет. Только её овальная фотография на куске гранита.

КОМНАТА ЖЕНИ. ДЕНЬ.

С дивана поднимается раздобревший и малость обрюзгший Бутыр-ский. Он делает шаг навстречу вошедшему Жене. Друзья коротко обнимаются.

ЖЕНЯ. Привет, Бутыра. Я уж решил, вы с Наташкой и знать забыли про моё существование.

БУТЫРСКИЙ. Наташка, может, и забыла. Но я… Всё собирался навестить, вот, думаю, сегодня, вот, решаю, завтра. И каждый раз — какая-нибудь служебная заваруха, каждый раз — беги туда, незнамо куда, принеси то… (Осекся.) А ты будто и не старишься, Жек. Лысеешь только.

ЖЕНЯ. О тебе того же не скажешь.

БУТЫРСКИЙ. Ну так!.. Служба, супруга…

ЖЕНЯ. Чего «супруга»?

БУТЫРСКИЙ. Упаси бог оказаться в руках железной леди…

ЖЕНЯ. Это Ната — железная?

БУТЫРСКИЙ. Ай, ну её. Не будем! Не сей-час… Сейчас у меня к тебе дело. Денежное дело. За одну ночь — две штуки.

ЖЕНЯ. Две штуки чего?

БУТЫРСКИЙ. Зелени.

ЖЕНЯ. А это нынче много?

БУТЫРСКИЙ. Ну, не так, как десять лет назад, но — за сутки-то — очень даже при-лично.

Раздается стук в дверь. Заглядывает Токтамышев.

ТОКТАМЫШЕВ. Виноват. Чаю будете, мо-лодёжь?

БУТЫРСКИЙ. Я бы водки выпил. Да не мо-гу — за рулём. Спасибо.

ЖЕНЯ. Попозже не откажусь, Василий Пет-рович. Денежные дела решаем, извините.

ТОКТАМЫШЕВ. Денежные? Это — свято. (Скрывается за дверью.)

ЖЕНЯ. Чего надо делать?

БУТЫРСКИЙ. Очень ответственный на го-родском небосводе чин сегодня единственную дочь замуж отдаёт. Офици-альную часть — венчание, там, регистрацию — отсняли, а на гулянку забыли пригласить профессионала. И это очень кстати, что ты теперь не значишься среди психов.

ЖЕНЯ. Ну, как знать.

БУТЫРСКИЙ. Знай — две штуки. Прямо сейчас. Но с условием, чтоб снимки уже завтра утром у них в компьютере сидели. Я тебе кроме денег электронный адрес дам, сразу отправь.

ЖЕНЯ. Нет, не могу. Мне толком одеться не во что.

БУТЫРСКИЙ. Да купи!

ЖЕНЯ. Я не знаю — что.

БУТЫРСКИЙ. На прокат тогда. За углом, где булочная была, — там сейчас бутик, а если на второй этаж поднимешься — ну, скажи им, что в прокат — они тебе всё в лучшем виде подберут за сущие копейки, долларов сто пятьдесят, не больше. Остаётся тысяча восемьсот пятьдесят, что тоже есть деньги.

Пауза.

ЖЕНЯ. Хорошо. Давай всё. И… Что с На-ташей-то?

БУТЫРСКИЙ. Рюрик! Я — чиновник. А все чиновники спешат. В другой раз, ладно? Когда напиться можно будет…

ПОДЪЕЗД. ВЕЧЕР.

Женя в прокатном смокинге и с фотокофром через плечо спускает-ся по лестнице.

Навстречу поднимается Бритый в спортивном костюме, на этот раз с сопровождающим, ведущим пару булей на поводках. При виде спускающегося Жени они рычат.

БРИТЫЙ. Цыц!.. (Приостановившись). Слышь, ты, братишка, с восьмого, да?

ЖЕНЯ. С восьмого.

БРИТЫЙ. Меня… это… информировали, ты — фотограф?

ЖЕНЯ. Вроде.

БРИТЫЙ. Никогда раньше не видел… (Со-провождающему) Дрюча, дай ему мою ви-зитку. (Жене) Завтра на мобилу звякни. Тут мы с пацанами большую охоту затеваем на медведя. Типа сафари. По спецзаказу медведя доставят. Я те машину подошлю — приедешь, снимешь эпопею на память коллективу — хорошие бабки срубишь. По-соседски забашляю. Уговор, братишка?

ЖЕНЯ (берёт протянутую визитку). Я по-звоню.

БРИТЫЙ. Только без кидалова. Обижусь.

ШОССЕ. ВЕЧЕР.

Такси, прокатив по Рублёвке, сворачивает к ярко освещенным воротам одного из особняков. Из такси выглядывает Женя, све-ряется с адресом на бумажке, выходит.

ЗАЛ ОСОБНЯКА — ВНУТРЕННИЙ ДВОР С САДОМ. ВЕЧЕР.

Женя с широко открытыми неморгающими глазами, стараясь ни к кому не прикоснуться, безуспешно пытаясь успокоиться, повторяя себе, что он не на войне, двигается сквозь толпу.

Свадьба почти на пике, за которым вот-вот начнётся пьяный загул с возможным мордобоем.

В луче прожектора в сопровождении ансамбля народных инстру-ментов горланит пышная певичка, наряженная в казачий костюм. Часть гостей пытается выплясывать невесть что, часть налегает на выпивку и закуску у столов.

Вдруг на плечо Жени ложится мягкая рука. Резко обернувшись, он видит слащавое лицо с мясистыми губами.

Женя раньше много раз видел это лицо по телевизору, но, сейчас глядя на этого человека вблизи, и борясь с нахлынувшей волной отвращения, Женя понимает, насколько сильно тот обязан своей телевизионной славой гримерам и осветителям.

Повернувшись, Женя смотрит на человека тем же самым неми-гающим взглядом, а тот, по инерции произносит заготовленную фразу:

Малыш, пойдем в сад, я покажу тебе луну…..    

И тут Женя перестает себя убеждать, что он не на войне. Подняв фотоаппарат, он наставляет его на лицо и с тем же чувством с ко-торым стрелял годы назад в нападавших на него врагов, нажимает на спуск…. Резкая вспышка ослепляет человека, он охает и закры-вает лицо руками. И тут Женя понимает — зачем он здесь: поймать в видоискатель, нажать на спуск, перевести затвор и снова прице-литься….

Щелчки затвора фотоаппарата. Движение невидимого Рюрика меж разгоряченных знаменитостей. Застывшие мгновения-картинки…

Оскорбленная невеста с ненавистью смотрит на немолодого жениха, который флиртует с фотомоделью…

Брюхатый дядька, судя по галстуку — чиновник, пытается залезть в декольте певички…

Известный киношник-славянофил подставляет бокал под струю «Вдовы Клико»… Гей из шоу-бизнеса раздирает на пару с юнцом одного лангуста — зубами, без помощи рук…

Апофеоз в ансамбле народных инструментов. Певичка эффектно заканчивает песню.

В последний раз щелкает затвор.

КУХНЯ КОММУНАЛКИ. НОЧЬ.

Уютно горит абажур. Токтамышев разливает по чашкам крепко заваренный чай. Пододвигает Жене, сидящему в изнеможении у стола, розетку с почти чёрным вареньем.

ТОКТАМЫШЕВ. Хоть и прохиндей твой Бутырский, хоть он и один из них,… но устроить заработок, равный моей годичной пенсии — это кое-что… Ты зачем воду в ванне оставил? Шумит.

ЖЕНЯ. Негативы промываются. Сейчас повешу сушиться.

ТОКТАМЫШЕВ. Сиди. Печатать ещё всю ночь?

ЖЕНЯ. Нет. Утром каким-то образом пере-гнать надо в цифровой формат и отправить по электронному адресу. А у меня — ни компьютера, ни подключения к Интернету.

ТОКТАМЫШЕВ. Ерунда. Внук одного моего сослуживца — он гений в этой облас-ти. Придумаем что-нибудь. Давай адрес.

Из кармана прокатного смокинга, висящего на спинке стула, Женя достает мятую бумажку.

ЖЕНЯ. Кажется, это.

ТОКТАМЫШЕВ (изучая). Так… Латинские буквы. А фамилия по-русски. (Думая о сво-ём.) Ой, какая хорошая фамилия. Большая, градообразующая фамилия… Там как было, на свадьбе?

ЖЕНЯ. Ну, как… Диковато… Разгул за за-крытыми воротами.

ТОКТАМЫШЕВ. Вроде «стиляги беснуют-ся»?

ЖЕНЯ. Вроде.

ТОКТАМЫШЕВ. Очень хорошо. Отдыхай, Женечка, высыпайся. И ни о чём не думай. Утро вечера мудренее будет. Как в сказке — всё само собой произойдёт.

Женя вопросительно смотрит на старика. Тот благодушно улыбается и делает успокаивающий жест.

ТОКТАМЫШЕВ. Интернет гарантирую. В нужном формате.

ПУШКИНСКАЯ ПЛОЩАДЬ. ПЕРЕД РАССВЕТОМ.

Город еще спит. Редкие машины проносятся по Тверской.

Василий Петрович Токтамышев в надвинутой на лоб обветшалой шляпе с дырочками и в тёмных очках засекает фигуру у фонтана. Там маячит невысокий дедок в старом китайском макинтоше, берете и тоже в очках. Проверив — нет ли «хвоста», Токтамышев приближается к «макинтошу».

ТОКТАМЫШЕВ (шепотом). Привет, Кузьмин.

«МАКИНТОШ». Не надо фамилий.

ТОКТАМЫШЕВ. Ты прав. Не буду.

Оба синхронно извлекают из карманов булочки и начинают крошить их воробьям.

ТОКТАМЫШЕВ. Три плёнки разо-блачительного характера… Около ста кадров. Их необходимо преобразовать в цифру.

«МАКИНТОШ». Это как?

ТОКТАМЫШЕВ. Не важно — как. Постав-лена задача — «преобразовать»!… Значит, преобразуем. Раньше было слово, теперь — цифра… Ни я, ни ты не знаем, как это дела-ется. Твой Колька знает, я ему звонил. Он отправит всё по приложенному адресу. И одновременно — во все редакции желтой продажной прессы. Усвоил?

«МАКИНТОШ». Смутно… Закладку, Вася, сделаешь под той лавочкой. Я присяду сле-дом за тобой и сделаю изъятие… Ему за-платят?

ТОКТАМЫШЕВ. Кому?

«МАКИНТОШ». Моему внуку Кольке.

ТОКТАМЫШЕВ. Кто заплатит?

«МАКИНТОШ». Желтая продажная пресса. Чтобы продаваться, ей самой надо что-то покупать.

ТОКТАМЫШЕВ. За такую порнографию духа — кучу денег не пожалеют.

«МАКИНТОШ». Тогда — ладно. Риск оправдан. Тогда расходимся.

ТОКТАМЫШЕВ. Расходимся…

Василий Петрович присаживается на скамью и, бдительно оглядев пустую площадь поверх тёмных очков, как бы невзначай роняет маленький газетный свёрток и ногой пододвигает его под лавку.

Встает, отходит, бросая остатки хлеба птицам.

ТОКТАМЫШЕВ. Гули-гули-гули…

Его место на лавочке занимает «Макинтош». И тоже крошит булку, наклоняясь за свёртком.

«МАКИНТОШ». Гули-гули-гули…

КУХНЯ КОММУНАЛКИ. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Женя разрезает завязку на коробке только что принесённого торта. Из своей комнаты появляется по-домашнему одетый и всем довольный Токтамышев.

ЖЕНЯ. В знак благодарности с меня — угощение, Василий Петрович. Самый крутой торт, который только был.

ТОКТАМЫШЕВ. Хоть и не по ГОСТу выпечка — тронут.

Старик подставляет к кухонному окну табуретку и, упираясь в стену руками, взбирается на неё, выставив одну ногу на подокон-ник и просунув голову в форточку.

ЖЕНЯ. Э… Вы далеко собрались?

ТОКТАМЫШЕВ. Рядом. Всё — рядом. Про-сто от меня плохо видно, угол обзора не тот. А здесь — как на ладони. Брать начина-ют, слава тебе…

ЖЕНЯ. Чего брать?

ТОКТАМЫШЕВ. Из 24-ой Николаева уво-зят! Хана ему, кровососу!

ЖЕНЯ. Я выходил — он, говорят, сам съез-жает.

ТОКТАМЫШЕВ (из форточки). Уж конеч-но! В гнилую родительскую дачку на шести сотках! А квартиру, коттедж — на продажу! И за долги! Зарубежные счета — под арест! Я-то знаю, я-то слежу! Был вампир Никола-ев ничем, стал всем, а теперь снова — ноль! Сожрали свеженькие хищники! Подросли и сожрали! Эта ваша буржуазная революция ещё долго будет перемалывать собственных детишек-ублюдков!..

Звонит телефон.

ЖЕНЯ (выходя). Я там сниму трубку…

У ДОМА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Грузчики в фирменной униформе выносят из подъезда детали разо-бранной мебели.

ГРУЗЧИК (кричит напарнику). Слева подымай эту хрень! Слева тяни, слева!..

СНИЗУ — ОКНА ВЕРХНИХ ЭТАЖЕЙ.

Из форточки на последнем этаже торчит голова Токтамышева. Окно этажом ниже открывается, и выглядывает Алла со следами косметической маски на лице.

АЛЛА (обращаясь к грузчикам). А потише орать нельзя ли, ребята?

Токтамышев высовывается ещё дальше.

ТОКТАМЫШЕВ (Алле). Что, чужое крушение нервы натягивает?

АЛЛА (глядя вверх). Хамить намерены?

ТОКТАМЫШЕВ. Ты, девочка, настоящего хамства ещё не видела. Оно грядёт, оно грянет! А пока площадь-то свободную хватай. Прямо под вами хоромы опустели. Паркет сломаешь, дыру в перекрытии и — лесенку вниз, к бывшему банкиришке. Вот и квартира на двух уровнях!

АЛЛА. Гораздо дешевле вас выселить, и не вниз лесенку, а — вверх, чтоб ещё и чердак прихватить!

ТОКТАМЫШЕВ (трясёт кукишем). Вот те чердак! Вот! Вот! Мне ордер сам Лаврентий Палыч подписал. И его подпись — вечная!

АЛЛА. Век другой, старичок!

ТОКТАМЫШЕВ. В России век всегда один и тот же!

Но Алла уже скрылась, захлопнув окно.

КВАРТИРА ДЕПУТАТА ВОРОПАЕВА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

С уложенных волос Алла сдергивает косынку, садится перед зер-калом в спальне. К ней, завязывая галстук, заглядывает муж — де-путат Ростислав Воропаев, в сорочке поверх трусов.

ВОРОПАЕВ. Я эту воронью слободку над головой разгоню, честное слово! Хватит! Выдавлю их, выкину под любым предло-гом!

АЛЛА. Журналисты узнают — волна подни-мется. Депутат — защитник пенсионеров, расширяется за счёт ветерана труда.

ВОРОПАЕВ. Да вертухаем он был.

АЛЛА. Всё равно — ветеран-вертухай. И парнишка…

ВОРОПАЕВ. Тот — вообще пустое место. Чокнутый. Сын заслуженной артистки, видишь ли, которой нет давно, которую все забыли.

АЛЛА. Я помню. Хорошая актриса была.

ВОРОПАЕВ. Глагол в прошедшем времени!

АЛЛА. Ты далеко?

ВОРОПАЕВ (на секунду потерявшись). Пленарное заседание. Да. Именно. Вечернее. Возможно, затянется до ночи, так что, не жди, дорогая.

Понимающий печальный взгляд Аллы.

КОМНАТА ЖЕНИ. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Женя говорит в трубку, пытаясь не сорваться на крик.

ЖЕНЯ. Погоди, Бутырский! Прекрати виз-жать!.. При чём здесь я и какой-то скандал в вечерних таблоидах?.. С какой стати мне передавать снимки в редакции? Я вообще не знаю, как это делается… Нет, не сам… Ну, оказали услугу. Только никто тебя без ножа резать не собирался…

КОМНАТА ТОКТАМЫШЕВА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Дверь без стука распахивается. На пороге стоит Женя. Василий Петрович, сидя в кресле, ложечкой кушает с блюдца торт. Глянув на хмурое лицо соседа, Токтамышев расплывается в улыбке.

ЖЕНЯ. Василий Петрович?!.

Токтамышев отставляет блюдце. Разводит руками.

ТОКТАМЫШЕВ. Ну, что поделаешь? Уже ничего не поделаешь. Утечки бывают не только в канализации. На войне — как на войне, Женечка… Ты лучше посмотри, ка-кую кассету мне подарили!..

Старик нажимает кнопку лежащего рядом пульта. Включается те-левизор. Звучат фанфары. На экране идет фрагмент фильма «Три-умф воли» и рассказ о его авторе Лени Рифеншталь.

ТОКТАМЫШЕВ. Триумф воли, мальчик! Понимаешь? Триумф! Народ освистал одну жизнь этой фрау, отринул её. Она плюнула на общество и начала вторую жизнь — без всякого общества! С полной выкладкой! По полной программе!

ЖЕНЯ. Две жизни в одной — это уникальный случай. И я, собственно, совсем о другом хотел…

ТОКТАМЫШЕВ (перебив). А не надо о другом! Надо о главном! Если на мелочи всякие, вроде фотографий в желтой прессе, не размениваться, две жизни в одной — это норма! Только — в полную силу, Евгений! Под фанфары! Мне — поздно, тебе — в самый раз! Напряги мускулы и…

Вновь раздается настойчивый звонок.

ТОКТАМЫШЕВ. Это в дверь. Совершенно не дают пообщаться в тиши и покое… Только посмотри в глазок и спроси — кто там.

КОРИДОР КОММУНАЛКИ. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Женя открывает — никуда не глядя, ничего не спрашивая. На пороге стоит эффектная, сдержанно и дорого одетая женщина, в которой с трудом можно угадать студентку Наташу. В руке у неё рулон из газет. Наташа с интересом разглядывает Женю, улыбаясь.

НАТАША. Здравствуй, Рюрик. На мне долг висит — двадцать пять рублей. Ехала мимо — решила: расплатиться давно пора. Можно войти?

ЖЕНЯ (отступая). Входи, конечно… Сра-зу и не узнал…

НАТАША (заходя). Богатой буду.

ЖЕНЯ. А сейчас ты бедная?

НАТАША. Нет. Но у богатства не бывает верхней предела… (Целует Женю в щёку.) Я рада тебя видеть. Очень рада…

КОМНАТА ЖЕНИ. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Женя стоит у окна. Наташа сидит на диване, закинув ногу на ногу. Она откровенно разглядывает Рюрика, механически перебирая ве-черние газеты.

НАТАША. Ты очень грамотно стартовал. Шумно. Как настоящий стрингер. Папарац-ци.

ЖЕНЯ. Всё получилось само собой. Звонил твой недавно. Он оказался в роли подстав-ленного.

НАТАША. Это — его любимая роль: всегда жертва. А любой собственный прокол обязательно надо свалить на кого-нибудь другого. Надоело.

ЖЕНЯ. Что надоело?

НАТАША. Планировать за Бутырского. Контролировать Бутырского. Обеспечивать Бутырского. Вечно отмазывать Бутырского… Се ту. Больше не буду.

ЖЕНЯ (пожав плечами). Твой выбор.

НАТАША. Глупый выбор. Не оп-равдавшийся. Нельзя было тебя отпускать — тогда, в институте. Задним числом понимаю: из всего курса только ты был… вне ряда. То есть — незаурядным. Помнишь, как мы…

ЖЕНЯ (перебивает торопливо). Да, помню.

НАТАША (глядя из под упавшего локона). И много новых побед случилось с тех пор?

ЖЕНЯ. Ни одной.

Наташа встает, направляется к Жене. Задерживается перед крупной фотографией Миллы Йовович.

НАТАША (подняв бровь). А это зачем?

ЖЕНЯ. Это — идеал.

НАТАША. Тогда — пусть. Идеалы бессиль-ны… Получается, что я — до сих пор твоя единственная женщина? И ты хранил мне верность? Ситуация классная, согласись.

ЖЕНЯ. Наташа, плохой ли Бутырский, хо-роший ли, но он — мой друг. А ты — его же-на.

НАТАША (приближаясь к Жене, низким грудным голосом). Ты знаешь, тогда в ин-ституте у меня ничего не было — ни карьеры, ни работы, ни квартиры, ни уверенности в завтрашнем дне и знания жизни. Но я тебя любила и была счастлива, а сейчас с каж-дым днем во мне что-то умирает. Я никого не люблю, даже себя.

Наташа выдерживает многозначительную паузу, ожидающе смот-рит на прижатого к подоконнику Женю.

Но тут непонятно откуда на плечо Жени выползает крыса и смотрит в лицо Наташи немигающим взглядом, чуть поведя усами.

ЖЕНЯ (преобразившись). Смотри!

С визгом Наташа запрыгивает на ближайший шаткий стул, едва удерживая равновесие на высоких шпильках.

НАТАША ( тонким просящим голосом). Прогони её! Откуда эта мерзость?!.

Женя наконец-то чувствует себя хозяином положения. Глубоко вздыхает. Бережно берет крысу в руку, проходит с ней в середину комнаты. Сажает её на стол. Берет с блюдца на столе кусок печенья и, вытянув его на ладони, присаживается перед крысой и протягивает ей угощение.

ЖЕНЯ ( тоном профессора, читающего лекцию). Ну, отчего же сразу «мерзость»?.. Крысы вполне могут рассчитывать на уважение, Наташенька. (Размеренно шагает по комнате, заложив руки за спину.) Не пролив ни капли чужой крови, они заняли чуть ли не доминирующее место в этом мире, сухие цифры говорят, что на одного жителя города приходится от 10 до 12 крыс. Кто знает, возможно, они — наша естественная смена? А Вы как полагаете, Наталья Александровна? — он наконец остановился и посмотрел на Наташу, наклонив голову.

НАТАША. Женя! Я тебя умоляю! Вышиби немедленно эту наглую тварь!

ЖЕНЯ (вздохнув, продолжает). Мы, считая себя венцом творения, на самом деле лишь обеспечиваем их всем необходимым.

НАТАША. Рюрик! Пожалуйста!..

ЖЕНЯ. У крыс есть своё лобби в мэрии, в Думе, в правительстве. Для них строятся сотни тысяч новых квадратных метров жи-лья. Для них производятся сотни тысяч тонн отбросов. И они довольствуются этим, позволяя людям плодиться и размножаться в объемах, необходимых для обеспечения крысиного благополучия. Не требуя ничего сверх… Не разрушая мир, но очищая его. В отличие от людей. Ты так не считаешь?

Наташа молчит, запоздало понимая игру Жени. Женя подходит к двери, приоткрывает её. Крыса, доев печенье, степенно перевали-ваясь, удаляется в коридор. Женя с улыбкой поворачивается к На-таше.

ЖЕНЯ. Сколько внутреннего достоинства, грации…

Наташа спрыгивает со стула и заставляет себя ответно улыбнуться.

НАТАША (ещё бледная). Милый псих… Но — уже не страшно. Я переговорю с лучшими психотерапевтами, устрою тебе полноцен-ный курс реабилитации, и через какое-то время ты не узнаешь себя.

ЖЕНЯ (вздохнув). Пока что я плохо узнаю тебя.

НАТАША. Повторяю, это — к богатству.

В комнату заглядывает Токтамышев.

ТОКТАМЫШЕВ. Прошу прощения, дверь приоткрыта… (строго) Евгений! Сколько раз повторять?! Нельзя кормить Зинаиду сладким до обеда!

ЖЕНЯ. А разве она не обедала?

ТОКТАМЫШЕВ. В том-то и дело, что нет! Обед у Зины — всегда после программы «Время»! Режим должен быть незыблемым режимом, иначе он — не режим. Это аксио-ма!

ЖЕНЯ. Я бы не утверждал столь категорич-но…

НАТАША ( направляясь к выходу, перебив). Не буду мешать вашей ученой дискуссии.(тряхнув волосами) Не прощаюсь. До скорой встречи, Женечка.

Дверь за ней захлопывается. Женя и Токтамышев переглядывается.

ТОКТАМЫШЕВ (шепотом). Вмешательст-во было кстати?

ЖЕНЯ. Весьма…

КОМНАТА ЖЕНИ. НОЧЬ. СОН.

Женя лежит в окопе перед одуванчиковым полем. Удивительное чувство покоя и радости сменяются сначала грустью, а потом лег-кой, нарастающей тревогой. Женя зажмуривается. Смотрит налево. Нет соседа. Смотрит направо. Никого. Смотрит на одуванчиковое поле, где, опускаясь, кружат, а затем вновь взмывают, как бы при-танцовывая, одуванчиковые пушинки — парашютики.

Тревога отступает. Женя вглядывается в этот танец, и оказывается, что это вовсе не пушинки, а солдатики, его боевые товарищи… пляшут и кувыркаются в одуванчиковом поле, не касаясь земли… Вон Сашка, прямо с пробитой головой, раскинув руки, делает «бочку», а чуть дальше — раненый в грудь Сева подпрыгивает и па-рит, покачиваясь, будто на волнах…

И такое веселье и радость среди танцующих, что Женя не выдер-живает и с криком: «Я к вам!» — выскакивает из окопа, взбирается на валуны укрытия, и, зажмурившись и раскинув руки, подпрыги-вает, изо всех сил стараясь взлететь. Падает на землю. Открывает глаза и видит подлетающего солдатика.

СОЛДАТИК. Рюрик, ты чего здесь забыл?

ЖЕНЯ. Я… Слушайте, ребят, а можно мне … с вами покру-житься?

Солдатикам это кажется очень смешным, они бесшумно хохочут.

СОЛДАТИК (отсмеявшись). Не-е, Рюрик, тебе нельзя. Ты ж не с нами. Тебе (он показывает в окоп) — обратно.

И пляшут себе дальше, оставив обессиленного Женю на земле на краю одуванчикового поля.

Длинные телефонные звонки. Женя просыпается медленно, какое-то время просто лежит. Телефон спокойно продолжает звонить. На часах — без четверти четыре утра.

ЖЕНЯ ( сонно). Папочка. Садист… (Снимает трубку.)

ЯХТА. СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ.

Большая яхта покачивается на океанских волнах. Неподалеку вид-неются очертания прибрежного города — Майами-Бич.

ГОЛОС ОТЦА ЖЕНИ. Женечка, сынок, она оказалась такой сукой — ты себе представить не можешь! Тупая, примитивная, вульгарная сучка.

ГОЛОС ЖЕНИ. О ком речь, отец?

Двое крепких парней с безучастными лицами проходят вдоль борта с куском полощущего на ветру полиэтилена.

ГОЛОС ОТЦА. Господи! О моей пятой… Да, правильно, о пятой жене. И мне при-шлось расстаться с ней. Только что. Рана в душе ещё свежа…

Парни заходят в салон яхты. Здесь на громадном диване сидит отец Жени — в пёстром халате, в окружении трех красоток с белой, жел-той и черной кожей.

Перед диваном на полу салона распростёрто бездыханное тело блондинки в пеньюаре. Золотистые крашеные волосы обагрены кровью.

Расстелив пластик рядом, парни с выработанным автоматизмом переваливают на него тело, начинают его заворачивать.

ОТЕЦ (в трубку). По любому поводу или вообще — без всякого повода она мчалась к своему психоаналитику и выбалтывала — если б про себя — так нет! Она болтала обо мне всё, что знала и не знала. Ну, не тварь, а? Я думаю… Нет, я почти уверен, что в ро-ли этого доморощенного Фрейда выступал секретный агент ФБР.

Вытащив завернутое тело на палубу, парни обматывают его якор-ной цепью с грузилом.

ГОЛОС ЖЕНИ. Прими мои сочувствия, папа.

ОТЕЦ (свободной рукой скользя по прелестям красоток). Есть чему со-чувствовать, Женечка. Есть. Во всём мире едва ли найдётся человек, более одинокий, чем я. Будь милосердным, Женя, если, конечно, ты — мой сын. Порадуй старика, явись на его слепнущие очи. Эта трогательная картина будет называться «Явление к блудному отцу». Мы обнимемся и всплакнём слезами очищения и прощения.

ГОЛОС ЖЕНИ. Картина, безусловно, трога-тельная…

КОМНАТА ЖЕНИ. НОЧЬ.

Женя, разговаривая по телефону, стоит у окна, подбрасывая и ловя камушек-«жемчужину».

ЖЕНЯ. Но, пап, ты — человек дела. И должен понять. У меня — куча заказов. На меня — куча заказов. Я просто не могу бросить всё это и лететь чёрт-те куда, чтоб припасть к твоей груди. Будем считать, что я уже припал — ну, как бы, по телефону. Можно даже поплакать, если тебе очень хо-чется… Слышимость замечательная, ника-ких статических помех.

ЯХТА В ОКЕАНЕ. СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ..

Отец, отстранив красоток, встает с дивана.

ОТЕЦ. Это меня тоже настораживает — за-мечательная слышимость. Боюсь, такая чистая связь обеспечена двойными усилия-ми КГБ и ФБР. Поэтому, извини, заканчи-ваю. Пойду, прощусь со своей последней и… Перезвоню при случае. Но знай: ты — бездушная скотина.

ГОЛОС ЖЕНИ. Я знаю.

Отец отключает телефон. Двое парней с усилием переваливают те-ло за борт. Поднимается туча брызг. Отец, покривившись, раскури-вает длинную «гаванну».

ОТЕЦ (по-английски, тыкая сигарой в сто-рону салона). Я говорю — кровь замойте! Кровь на полу! А ещё лучше — застилать плёнкой любое помещение заранее!..

КОМНАТА ЖЕНИ. НОЧЬ.

Женя возвращается к дивану, валится на него, долго смотрит в по-толок.

Слышно, как тикают часы.

НАБЕРЕЖНАЯ. ГРАНИТНЫЙ СПУСК К РЕКЕ У МОСТА. СОН.

Хмурая погода. Низкие тучи. Наверху приглушенно шумит город.

Женя сидит на ступени у самой воды, безнадёжно смотрит на плавно покачивающийся городской мусор.

Женя встаёт, собирается было шагнуть вниз, уже заносит ногу.

Но его останавливает хриплый голос за спиной.

ГОЛОС. Не надо. Дно плохое. Железки, куски бетона, дохлые рыбы-мутанты…

Женя медленно оглядывается. Ступенью выше стоит странная фигура в солдатской шинели времен второй мировой войны, в шапке-ушанке. Лицо в гриме очень похоже на лицо Миллы Йовович. Придерживая шинель, фигура садится.

ФИГУРА. Закурить есть?

ЖЕНЯ. Нет, не курю.

ФИГУРА. Даже во сне?

ЖЕНЯ. Во сне — не знаю…

Женя лезет в карман и извлекает мятую пачку «ВТ». Протягивает фигуре, берёт сигарету сам. Оба сидят на ступени и курят.

На гранит у воды садится радужная, нездешняя птичка. И, клюнув что-то, вспархивает и летит прочь. Женя следит взглядом за её по-лётом.

Неожиданно выглядывает солнце, озаряя всё мягким золотистым светом. Птичка исчезает на противоположном берегу. Но это берег уже не Москвы-реки, а поросший тропическим лесом берег афри-канского озера. На том берегу стоит едва различимая маленькая девочка в набедренной повязке и призывно машет рукой.

Наверху гранитной лестницы появляется кино-ассистент с мегафо-ном у губ.

АССИСТЕНТ. Госпожа Гольданская, всё готово, режиссёр волнуется, прошу на пло-щадку…

Бросив окурок на гранит, Фигура в шинели поднимается торопливо вверх. Женя смотрит на непогашенный окурок, зажмуривается.

ЗАГОРОДНАЯ ДОРОГА. СЫРОЙ РАССВЕТ.

По дороге катит пара солидных внедорожников. В салоне первой машины рядом с водителем сидит Бритый — сосед Жени по дому. На заднем сидении в компании двух бультерьеров — невыспавший-ся Женя с фотокофром на коленях.

Собаки громко дышат.

БРИТЫЙ (оглядываясь). Пока то да сё, пока накатывать будем, ты не снимай. А вот когда дело пойдёт — трудись. Эпизоды такие… Как медведя пристрелим. Потом — ногой в трофей буду упираться. Потом — свежевание, кишки — в миску. Потом — разделка туши, шашлычок из парной медвежатины… Как вкусно будет потом… Это всё для истории обязательно надо сохранить.

ОХОТНИЧЬЕ ХОЗЯЙСТВО ЗА ГОРОДОМ. НОЧЬ.

Капли влаги скользят по сетке загона, в котором чернеет силуэт понуро стоящего мишки. Медведь порыкивает, ковыряя передней лапой землю.

Рядом, на поляне перед охотничьим домиком, ждет охотников обо-рудованная лавками и столом площадка у кострища. Сам костёр обнесён декоративными валунами.

К дубовой скамье — словно на выставке — прислонены «Ре-мингтоны» и «Моссберги» с богатой отделкой прикладов.

Собаки дремлют. Егерь в форменной фуражке подает миски с закуской.

У стола с коньяком и икрой сидят братки — охотники. Не первой молодости, но в камуфляже из последних каталогов. Один из них выбивает из гитары три аккорда и затягивает жалобную блатную песню.

БРИТЫЙ («Певцу».) Сявый, кончай бере-дить!.. (Жене.) Я хочу выпить, пацаны, на мажорной ноте: за стабилизацию во всех сферах нашей жизни и работы.

ВТОРОЙ. За президента!

БРИТЫЙ. Как иначе? За всех президентов — но по полной! За президента страны! За президента Общества стрелков по движу-щимся мишеням! За президента Союза Смотрящих! За президента…

Голос Бритого как бы начал удаляться, звуча всё тише и тише... Его перекрывает возникший и нарастающий бой ритуальных бараба-нов. Женя медленно отступает от «кострища» в сторону леса.

Застывшим, расширившимся взглядом Женя смотрит на листву… И зелень кроны заполняет всё пространство.

ЗАГОН.

Медведь, предназначенный на заклание, как будто услышал тамта-мы.

Он всё яростней роет землю под клеткой.

Глаза Жени…

ДЖУНГЛИ.

Барабаны звучат всё громче. В их ритм вклинивается надсадный, страдающий крик большой птицы.

Девочка Милла, стоящая у берега озера, резко поворачивается, прислушиваясь к этому звуку.

Глаза Миллы… Глаза Жени…

К барабанному бою добавляется какой-то джазовый мотив.

КУХНЯ В КВАРТИРЕ БУТЫРСКИХ.

Ссорятся Наташа и Бутырский. В барабанно-джазовой какофонии слов не слышно.

Наташа извлекает из потайных кухонных мест початые и полные бутылки — заначки мужа — и выкатывает их на пол. Кричит Бутырский. Кричит ответно Наташа…

ОХОТОХОЗЯЙСТВО.

Медведь выбирается из-под сетки загона, отряхивается, издает рык.

ДЖУНГЛИ.

Бегущая девочка Милла останавливается на поляне. Видит орла, который пытается взлететь, отрываясь от земли на пару метров и снова падая, удерживаемый кожаной веревкой-силком. Заточенным ножом Милла перерезает верёвку. Пробежав чуть вперёд, орёл встает на крыло и поднимается в воздух….

ОХОТОХОЗЯЙСТВО.

Медведь бежит через лес…

КУХНЯ БУТЫРСКИХ.

Наташа разбивает в раковине последнюю из найденных бутылок. Бутырский хватает со стола декоративное блюдо с печеньем-ассорти и, грохнув его об пол, выскакивает прочь, громыхнув две-рью…

Глаза смеющейся Наташи…

Взгляд Жени…

Обрываются голоса барабанов.

ОХОТОХОЗЯЙСТВО.

Егерь трубит в рожок.

ЕГЕРЬ (громко). Всех прошу на указанные позиции. Буду выпускать зверя… Выпус-каю зверя!.. (Идя в сторону загона.)

Ещё стелется туман. В тумане — теперь порознь — занимают позиции участники «сафари». Бритый и Женя — вместе. Бритый вскидывает своей «Ремингтон» и якобы прицеливается.

БРИТЫЙ. Так сними… Заранее…

Женя несколько раз успевает щелкнуть затвором фотоаппарата.

БРИТЫЙ. А теперь исчезни. Не люблю, когда на охоте мне в затылок сопят.

Женя исчезает в редеющем тумане.

У ЗАГОНА.

Егерь озадаченно хлопает ресницами. Железная сетка загона подкопана и подрана. Медведя нет.

ЕГЕРЬ ( испуганным шепотом ). Господи! Они ж с меня самого шкуру сдерут… ( приняв решение, кричит бодренько) Зверь пошел, господа! Зверь идёт!..

Охотники в разных местах поднимают ружья, всматриваясь в кустарник.

Рассерженный медведь трусцой пересекает опустевшую площадку для пикников. Он выбегает позади двух охотников, угрожающе рыча.

Второй охотник оглядывается, видит бегущего на него зверя и, бросив ружьё, молниеносно взбирается на дерево.

ВТОРОЙ. Сзади, Сява!

Первый охотник бросается бежать сквозь кусты. Он добегает до автостоянки и ныряет в джип. Медведь, погнавшийся было за ним, разворачивается, заметив Бритого. Бритый, отступая, стреляет — очевидно, мимо. Звук выстрела ещё больше разъяряет животное.

Поднявшись на задние лапы, медведь продолжает наступать на Бритого. Тот, продолжая отступать, спотыкается о корень и падает, выронив ружьё. Медведь приближается, зависнув над человеком. За его спиной появляется Женя.

ЖЕНЯ. Иди ко мне, Миша… Ко мне… На…

Медведь сердито оглядывается. Встречается красный мутный взгляд зверя и взгляд Жени. Повисает пауза. Женя медленно доста-ет из кармана печенье, протягивает его на ладони, медленно при-сев.

ЖЕНЯ. На, хороший… Это вкусно…

Медведь, опустившись на все лапы, осторожно приближается к Жене, фыркает, нюхает воздух. И, склонив пасть к руке человека, слизывает печенье. Короткий хвост медведя доброжелательно по-кручивается. Медведь жует, подняв морду; ожидающе и уже почти преданно глядя на Женю, трется мордой о его штанину.

ЛЕС. УТРО.

Женя бредет по лесу сквозь туман. Выше туман начинает рассеиваться, открываются кроны. Только теперь это — АФ-РИКАНСКИЕ ДЕРЕВЬЯ. С гортанным криком пролетает пара по-пугаев. Высоко в небе кружит освобождённый орёл.

БЕРЕГ АФРИКАНСКОГО ОЗЕРА. УТРО.

Женя выходит на пустынный берег озера. Осматривается — без осо-бого удивления.

Отовсюду из зарослей за ним следят блестящие глаза чернокожих аборигенов.

Женя, сложив руки рупором, зовет.

ЖЕНЯ. Мил-ла-а-а!..

В озеро с берега плюхается несколько потревоженных крокодилов. Один из аборигенов приставляет к пухлым губам трубку и резко дует в неё. В Женю летит стрела с пёстрым оперением.

Вторгается пронзительный сигнал электрички.

ПЛАТФОРМА ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ. ДЕНЬ.

Женя, сидящий на лавке, открывает глаза. К платформе подъезжает поезд. Женя входит в открывшуюся дверь. Электричка дает короткий сигнал к отправлению.

НИЖНИЙ ХОЛЛ В ДОМЕ ЖЕНИ. ДЕНЬ.

Женя открывает почтовый ящик. Кипа рекламных проспектов и буклетов.

Женя торопливо перебирает этот разноцветный полиграфический мусор. Не найдя ничего нужного, растерянно оглянувшись, рассея-но несет его с собой наверх — под скептическую ухмылку молодого консьержа.

КОМНАТА ЖЕНИ. ДЕНЬ.

Женя сваливает рекламные проспекты на стол. Взгляд его задер-живается на пластиковой баночке с лекарством.

Возник и нарастает ритуальный бой барабанов. Женя вскрывает банку, высыпает капсулы на кипу рекламы. Бой барабанов усили-вается.

Вытряхнув все капсулы, Женя сгребает их на ладонь, встает, берет с подоконника леечку с длинным носом для поливки цветов. Встряхивает ею. В лейке есть вода.

У двери, рядом со штативом неизвестно откуда появляется крыса Зинаида с целым выводком потомства. Крыса-мать встает на зад-ние лапы, передними упирается в штатив. И красными бусинками глаз таращится на спину человека, подёргивая усиками.

Женя, отхлебнув воды из лейки, поднимает ладонь, отправляя горсть капсул в рот.

В этот момент с грохотом валится штатив. Вздрогнув, Женя огля-дывается, капсулы рассыпаются по рассохшемуся паркету.

Бой ритуальных барабанов обрывается.

Крыса с крысятами смотрят на Женю. Потом Зинаида пово-рачивается и тихо скрывается за чуть приоткрытой дверью, уводя за собой крысят.

Женя вытирает бисеринки пота со лба. Выдыхает, закрыв глаза.

И вздрагивает — дверь резко распахивается. На пороге стоит Токтамышев, подозрительно глядя на Женю.

ТОКТАМЫШЕВ. Чай гораздо полезней. С вареньем брусничным. А хочешь — с мали-ной.

ЖЕНЯ. С малиной — хочу.

ТОКТАМЫШЕВ. Так-то лучше…

ГОЛЛИВУД. БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ. ДОМ В ЗЕЛЕНИ. УТРО.

Чернокожий садовник вынимает из ящика на столбике почту, несет её по дорожке к террасе дома. На террасе дожидается Агент Миллы Йовович, похожий на Денни де Вито, принимает протянутую охапку.

ВАННАЯ КОМНАТА В ДОМЕ. УТРО.

Шумит вода. За матовой перегородкой принимает душ Милла. Агент заглядывает туда.

АГЕНТ. Милла, есть срочная записка от Джеймса.

ГОЛОС МИЛЛЫ. От Бонда?

АГЕНТ. От Камерона. Он хотел бы встре-титься сегодня за ланчем и обсудить воз-можность твоего участия в проекте о каких-то новых тварях, угрожающих человечест-ву.

ГОЛОС МИЛЛЫ (с издевкой). Слишком смелая и непривычная идея… Это всё?

АГЕНТ. Да. Если не считать обычной кучу кучи? восторгов от фанатиков. Но один из них — какой-то русский сумасшедший — на-чинает меня беспокоить. Он прислал два-дцать девятое письмо. Это уже пахнет сек-суальным домогательством. Я попрошу юристов, чтоб парня припугнули офици-ально.

ГОЛОС МИЛЛЫ. Первый раз слышу о рус-ском сумасшедшем. Что он пишет?

АГЕНТ. Ай, ерунда. Что ты на самом деле не актриса. А жрица племени хранителей крокодилов. Что он познакомился с тобой 20 лет назад, что вы созданы друг для друга, что вы вместе должны спасать мир. И что он подарит тебе солнце.

Шум воды смолкает.

ГОЛОС МИЛЛЫ. И давно он это пишет?

АГЕНТ. Не знаю. С тех пор, как я стал твоим агентом, письма идут и идут. Может, они шли и до меня.

Агент выходит из ванной в холл. Следом, накинув халат, появ-ляется босоногая Милла.

МИЛЛА. Алек, ты — скотина! Кретин! Самая настоящая подземная тварь — ты! Дай письмо немедленно.

АГЕНТ. Да зачем оно тебе?

Милла хватает с блюда подвернувшийся под руку апельсин и швы-ряет им в агента.

МИЛЛА. Отдай письмо, адресованное мне!

Агент привычно ловко прячется под стол от летящего в него фрукта. Из-под стола высовывается его рука и кладет на стол письмо.

Милла берет его и начинает читать.

Нарастает гул барабанов. Крупным планом глаза Миллы.

Панорама джунглей. Мальчик и девочка спорят. Девочка сыплет цветы на крокодила. Она видит падающий самолет, видит себя, вылезающей из упавшего самолета. Видит, как выпускает птицу из сети.

Агент видит, как у Миллы, читающей письмо к нему спиной, на-чали вздрагивать плечи.

АГЕНТ. Что случилось? Скорее всего, это — убеждённый маньяк!

МИЛЛА (повернувшись, смахнув слезу и взяв себя в руки). Знаешь, дорогуша, без та-ких маньяков я становлюсь куклой в вашем кинобизнесе, раскрученном бренде, на ко-тором зарабатывают деньги прохвосты вро-де тебя. (совсем успокоившись, задумчиво, глядя сквозь Агента) Съемки, фестивали, встречи с нужными людьми, шелуха, меня самой не остается.    

АГЕНТ. Милла, какая муха… (на лице агента понимание, что он сморозил глу-пость.)

Милла взрывается. Уже целое блюдо летит в сторону агента и раз-бивается о стену над его головой.

МИЛЛА. Такая! Еще никто никогда не предлагал подарить мне солнце. А ну, са-дись, пиши ответ, червяк.

АГЕНТ. Хорошо-хорошо… Я сажусь за компьютер... Ты диктуешь… Но… что мне ответить Джеймсу Камерону?

ГОЛОС МИЛЛЫ. Идите вы в жопу — оба — так и ответь!.. Садись, пиши!..

Под бой барабанов Милла расхаживает по комнате и диктует, жес-тикулируя. Агент печатает, смахивая пот со лба и закатывая глаза. Из принтера выползает бумага с текстом письма. Агент извлекает лист, протягивает Милле.

АГЕНТ. Ты подпишешь? Или поставить факсимиле?

Милла, отработанным движением подкрасив губы, отбирает письмо и прикладывает его к губам.

МИЛЛА. Отправить немедленно — самой надёжной почтой…

КУХНЯ В КОММУНАЛКЕ. ДЕНЬ.

С поднятыми большими чашками, от которых идёт пар, Женя и Токтамышев сидят за маленьким столом. Женя сидит, уставившись в дальнюю точку. Токтамышев деликатно смотрит на Женю, как бы не решаясь задать вопрос.

ТОКТАМЫШЕВ (наконец, решившись). Слушай, парень. И что ты в ней … (поймав взгляд Жени, осекшись) Я имею в виду, она того стоит, твоя актриса?

ЖЕНЯ (его взгляд уходит в зеленую стену, которая превращается в джунгли, посреди которых стоят две маленькие человеческие фигуры — Женя и Токтамышев. В течение монолога «камера отъезжает», и фигуры теряются в бесконечных просторах джунглей). Когда я смотрю в ее глаза, я чувствую себя в первобытных джунглях, где бесконечное рассветное небо, яростная, обступающая со всех сторон зелень, бурные потоки прозрачной воды, пение, стрекота-ние, шорохи — все источает жизненную си-лу, которая входит в меня, и я понимаю, что живу. И нет никаких человеческих «мож-но», «нельзя», «должен».

Здесь возможно все.

(Картина в джунглях исчезает от шутливой реплики Токтамы-шева.)

ТОКТАМЫШЕВ. Эко-ты, прямо стихами заговорил.

(переходя на проникновенный тон). Вообще-то я тебя пони-маю. Когда меня в Кремлевский гарнизон перевели, была у нас в буфете такая Ирина… Осанка, прическа, ну все дела, ты понимаешь… А как посмотрит, так ноги подкашивают-ся, и готов идти за ней хоть на кухню, хоть в разделочную, хоть в холодильную комнату. Но увы, никому она такого счастья не подарила. Даже самому Лаврентию Палычу во взаимности отказала! Это я понимаю! А твоя — что? Худая, дерётся всё время. И абсолютно не известно, кому она отка-зывает, а кому и нет… Ребёнок ты, всё-таки, Женечка. Дитя малое.

ЖЕНЯ. Дети спасут мир.

ТОКТАМЫШЕВ (вздохнув). Аминь… У нас хлеб кончается. А вместо булочной ближней — бутик.

ЖЕНЯ. Я схожу в дальнюю булочную.

УЛИЦА У ДОМА ЖЕНИ. ДЕНЬ.

Женя с пустым пакетом в руке идет в арку и выходит на улицу. В это время к тротуару прижимается машина Бутырского.

Бутырский, заметив Рюрика, окликает его и остается стоять у машины — небритый, какой-то растрёпанный и растерянный. С глазами, из которых вот-вот покатятся слёзы.

ЖЕНЯ (подходя). Привет. Что-то случи-лось?

БУТЫРСКИЙ. Случилось всё. Ты уволил меня с работы…

ЖЕНЯ. Бутыра…

БУТЫРСКИЙ. Тихо, тихо… Да! Твоя свадебная фотосессия стала хорошим поводом… Потом она… Эта… Она подала на развод, отбирает квартиру, а дачу милостиво бросает мне — как кость собаке, чтобы не брехала… И фиг бы с ней! Пропа-ди она пропадом! Но я не умею жить сам по себе! Я боюсь — один. И устал от толпы. Что делать, Жек? Ты такой молчаливо все-знающий, ты такой независимо мудрый! Вот и скажи — как быть дальше?

Женя подходит к другу и обнимает его за плечи.

ЖЕНЯ. Пойдём.

БУТЫРСКИЙ. Куда?

ЖЕНЯ. Уже пришли…

ТЕРРИТОРИЯ ПИОНЕРСКОГО ЛАГЕРЯ. У АЛЛЕИ ЗА КУСТАМИ. ДЕНЬ.

Женя отступает от Бутырского. Тот с удивлением оглядывается. Видит детей, присевших на корточки — себя-ребёнка и мальчика Женю. Две пары смотрят друг на друга.

МАЛЬЧИК ЖЕНЯ (мальчику Бутырскому). На. И отдай ему.

В протянутой ладони маленького Жени — камушек, поднятый со дна реки. Мальчик Бутырский берет камушек, шагает к себе — взрослому.

МАЛЬЧИК БУТЫРСКИЙ. Возьми. Это жемчужина. Она приносит счастье.

ВЗРОСЛЫЙ БУТЫРСКИЙ (сжав жемчужину в руке). Спасибо.

ВЗРОСЛЫЙ ЖЕНЯ (шепотом, мальчику Жене). Он мечтал разводить тюльпаны.

МАЛЬЧИК ЖЕНЯ (шепотом, мальчику Бу-тырскому). Ты мечтаешь разводить тюльпаны.

МАЛЬЧИК БУТЫРСКИЙ (громко, взрослому Бутырскому). А ты разводишь тюльпаны?

ВЗРОСЛЫЙ БУТЫРСКИЙ. Тюльпаны? Нет. Когда?.. (Подумав.) Вот только теперь появилось время. И пустая дача… Думаю, попробовать не поздно?

МАЛЬЧИК БУТЫРСКИЙ. В самый раз!

ВЗРОСЛЫЙ ЖЕНЯ. Не поздно…

ВЗРОСЛЫЙ БУТЫРСКИЙ (ошалело улыбаясь). Тюльпаны… Ну, да! Конечно!

Улыбается пара детей. Улыбается пара взрослых.

УЛИЦА У ДОМА ЖЕНИ. ДЕНЬ.

Улыбающийся Бутырский стоит рядом со своей машиной, сжимая в ладони речной камушек. Переводит взгляд на отступающего Же-ню.

БУТЫРСКИЙ. А ты куда сейчас, Жек?

ЖЕНЯ. В дальнюю булочную.

БУТЫРСКИЙ. Может, подвезти?

ЖЕНЯ. Не, не надо. У тебя, наверно, своих дел полно. Да?

БУТЫРСКИЙ. Ну, вообще-то… С нуля на-чинать надо. А то всё заросло сорняками. Там всё в одуванчиках, мокреце и сныти… Чистить придётся.

Взмахнув прощально рукой, преобразившийся Бутырский садится в машину. Его машина отъезжает.

Женя пешком идет в сторону булочной. Но тут у тротуара на том же месте тормозит гораздо более дорогой автомобиль, из которого выглядывает Наташа, крича Жене в спину.

НАТАША Женя! Я дожидалась своей оче-реди!..

Рюрик оглядывается.

КОМНАТА ЖЕНИ. ДЕНЬ.

Женя, пользуясь стремянкой, снимает со шкафа большую коробку и, опустив её на пол, начинает рыться в фотографиях. Наташа нетерпеливо кружит по комнате.

НАТАША. Всё лучшее, связанное с городом. Только быстрее, умоляю! Правдами-неправдами, но я пробила тебе именной стенд на выставке «Моя маленькая Москва». Я курирую этот сектор. Только не копайся.

ЖЕНЯ (стряхивая с коробки тучи пыли). Ты опаздываешь?

НАТАША (глянув на часы). Хочу побыстрее перейти к следующему пункту программы… Если повезёт или… если грамотно всё организовать, ты можешь получить грант Американского фотографического общества.

Эффектные ноги Наташи застывают перед лицом сидящего на полу Жени.

ЖЕНЯ (перебирая снимки). Грант?

НАТАША. Грант! Ну же!..

Постучав, в комнату заглянул Токтамышев.

ТОКТАМЫШЕВ. Как всегда, прошу про-стить…

НАТАША (закатывая глаза). Как всегда… Жень, у тебя дверь не запирается?

ЖЕНЯ. Ещё до армии потерял ключ.

ТОКТАМЫШЕВ. Валокординчику бы, мо-лодые люди. А то здесь жмёт. (Прижимает руку к груди.)

НАТАША. Валокордина нет. (Суёт стари-ку картонку.) Возьмите приглашение на от-крытие выставки. Бесплатный фуршет, жи-вая музыка.

ТОКТАМЫШЕВ. А что, бывает дохлая му-зыка?

НАТАША. Случается. Но не у нас.

ТОКТАМЫШЕВ. Рад за вас. Даже сердце отпустило.

НАТАША. Замечательно. Вы свободны.

Наташа захлопывает дверь перед носом соседа. Женя заворачивает в газету стопку фотоснимков.

ЖЕНЯ. Смотреть будешь?

НАТАША (подошла вплотную к сидящему на полу Жене). Зачем? Я верю в тебя… Я хочу… твоей неординарности.

ЖЕНЯ (встал, отряхиваясь от пыли). Следующий пункт — соблазнение лысеющего отрока?

НАТАША (с придыханием). Это так естественно. Второй раз войти в одну и ту же воду. Но — с другого берега…

ЖЕНЯ (сдерживаясь, чтобы не чихнуть). Боюсь, за столько лет воздержания мои таланты — ниже всякого ординара.

НАТАША (обнимает Женю). Теперь я сама, Женечка, могу дать мастер-класс.

Дверь снова приоткрылась, и Токтамышев, просунув голову, дели-катно осведомляется.

ТОКТАМЫШЕВ. Хотелось бы уточнить… Бесплатный фуршет будет с водкой?

НАТАША (злясь). А с чем же ещё?! Бутыл-ка приличного вина в сто раз дороже бу-тылки приличной водки!

ТОКТАМЫШЕВ. Когда-то было наоборот. Всё! Я удаляюсь.

У Наташи звонит мобильный.

НАТАША (в трубку с раздражением). Ну?.. (Заискивающе.) Да, да, я слушаю… Да, конечно. Уже еду… (Отключает теле-фон, с сожалением смотрит на Женю.) Мастер-класс придётся отложить.

ЖЕНЯ (не в силах больше сдерживаться чихнул так, что на глазах выступили слезы) Жаль, конечно. До слёз… Но я потерплю…

ТА ЖЕ КОМНАТА. НОЧЬ.

Женя лежит на диване, глядя в потолок. По потолку проплывают отсветы уличных огней.

Где-то вдали возникает барабанный бой. Потолок светлеет, пре-вращаясь в выбеленное африканское небо.

АФРИКА. БЕРЕГ ОЗЕРА. ДЕНЬ. ВИДЕНИЕ.

Гладь мутной воды. Не сразу, но можно увидеть, как из воды тор-чат нос и пара крокодильих глаз.

В глинистом месиве у самого берега давно стоит и давно ждёт Женя. Грязный костюм «сафари», старый плёночный фотоаппарат «Зенит» с длиннофокусным объективом. Жарко. Жужжат мухи. Рюрик отмахивается от них, утирает рукой пот со лба.

И снова — взгляд на встречно глядящие глаза крокодила.

ЖЕНЯ. Ну? Трудно, что ли, пасть рази-нуть?..

Женя Рюрик делает пару шагов по мелководью, входит в реку, держа камеру наготове.

ЖЕНЯ. Ну же!..

Пасть внезапно разевается — только не вдали, а совсем рядом, в по-лушаге от Рюрика. Всплеск воды, движение спины, секунда до за-хвата.

Женя каким-то чудом успевает отпрыгнуть на берег, падает, ус-певая нажать на затвор. Он приподнимается, торопливо отползает — пока не натыкается на красочно разукрашенные краской мужские ноги.

Женя поднимает глаза. Перед ним — Вождь племени.

На почтительном удалении — полукольцо аборигенов в племенных нарядах. В руках у Вождя — «калашников», направленный на Женю. Женя с тоской смотрит на этого типа. Тот молчит.

ЖЕНЯ. Кушать меня будете?

ВОЖДЬ. Нет. Мы кушать не будем. Народ уже завтракал. Обед народ имеет ночью, ты до этого времени завоняешь. Но дети Таки не откажутся.

ЖЕНЯ. Детям нравится тухлятина?

ВОЖДЬ. Они её очень любят. Дети Таки. Крокодилы.

ЖЕНЯ. Я забыл поприветство-вать…Здравствуйте, папаша.

ВОЖДЬ. Хай, охотник. Хотел бить детей?

ЖЕНЯ. Нет. У меня нет оружия. Я — фото-граф. Типа — репортёр. Или кто там ещё, точно не знаю. Колобок. Но это слово не переводится. Впрочем, на каком языке мы говорим?

ВОЖДЬ. Какая, на хрен, разница?.. Пока-жи.

ЖЕНЯ. Что?

ВОЖДЬ. Это… (Указывает на камеру.)

Женя передаёт аппарат, расчехлив его.

ЖЕНЯ. Пожалуйста. Только объектив не лапай.

ВОЖДЬ (разглядывает). Кодак?

ЖЕНЯ. «Зенит». Высший класс. Никакой электроники. Советский Союз. Россия. По-нимаешь? Снег, медведи, падающий доллар и прочая галиматья.

ВОЖДЬ. Понимаю…

Вернув аппарат, Вождь достает из тряпья сигарету с зажигалкой, закуривает, более лояльно смотрит на Женю.

ВОЖДЬ. Нельзя снимать.

ЖЕНЯ. Кого?

ВОЖДЬ. Крокодилов. Во-первых, вспышка делает их глаза слепыми.

ЖЕНЯ. Я снимаю без вспышки. Какая вспышка на таком солнце?

ВОЖДЬ. Поэтому ты до сих пор жив. Во-вторых… Надо было спросить разрешения у Таки. Это длинный ритуал — три дня. Но — порядок есть порядок.

ЖЕНЯ. Минутку! Все бумаги из всех ваших министерств получены! Могу показать.

ВОЖДЬ. Не надо. Я сам посмотрел. Таки — бог, а не министерство. В этом есть некото-рая разница.

ЖЕНЯ. Простите, не знал.

ВОЖДЬ. Таки хранит крокодилов. Таки ве-лел хранить крокодилов моему народу. Ибо если погибнет последний из них, случится великое Ничто. Таким образом, Таки — Хра-нитель Всего Сущего.

ЖЕНЯ. Уважаемый, должен повторить! Я не хотел причинить никакого зла этим за-мечательным животным! Более того — они мне нравятся. Я их люблю всей душой и сердцем.

Племя тем временем подступает всё ближе к Вождю и Жене. Вождь с сомнением смотрит на Рюрика.

ЖЕНЯ. А если вам охота прикончить меня — давайте скорее! Не ищите повод!

ВОЖДЬ. Нет. Мы тебя не убьем. Мы под-вергнем тебя Испытанию. (Повысив голос, обращается к племени.) И сам великий Бог Таки подтвердит или опровергнет искрен-ность его слов!

Люди Племени реагируют бурно. Кто-то ужасается, кто-то зловеще улыбается.

Но в этот момент раздаются телефонные звонки.

ЖЕНЯ. Прошу прощения. Я — на минуту…

КОМНАТА ЖЕНИ. НОЧЬ.

Женя вскакивает с дивана и, споткнувшись о неубранную коробку с фотографиями, добирается до стола, снимает телефонную трубку.

АМЕРИКА. ТЕЛЕФОН-АВТОМАТ. ДЕНЬ.

Крупным планом — лицо отца Жени за прозрачным пластиком авто-мата.

ОТЕЦ. Сынок, Женечка! Я понял, я убедился! Великая Американская Мечта осуществима! Ты меня слышишь? Связь никудышная...

ГОЛОС ЖЕНИ. Я слышу. Прости, папа, но я только что пожелал тебе провалиться.

ОТЕЦ. Ничего страшного. В цирковой практике провал после большого успеха — явление закономерное. И также закономерно за провалом последует новый взлёт, новый успех. Арена есть арена. Главное — не упасть из-под купола и не свернуть себе шею. И моя шея покуда цела, Евгений. И на шее — голова, которая ещё соображает… А что с твоей головой?

И только сейчас стало понятно, что отец в оранжевой робе разгова-ривает по автомату, установленному во дворике для прогулок фе-деральной тюрьмы.

КОМНАТА ЖЕНИ. НОЧЬ.

Женя опускает трубку и, глядя в окно, задумчиво бормочет.

ЖЕНЯ. «Голова моя машет ушами, как крыльями птица…»

ДВОР ПЕРЕД ДОМОМ ЖЕНИ. УТРО.

Из подъезда выходит Бритый с двумя бультерьерами, хмуро огля-дывается, направляется вдоль дома. Собаки тянут за поводки, они с хозяином приближаются к автостоянке, ограждённой забором из сетки— рабицы.

Алла со скучающим лицом рассеяно смотрит в окно.

Неожиданно из кустов на забор взлетает кошка. В противополож-ную сторону из кустов выбегает трое мальчишек. Кошка, вцепля-ясь в ячейки забора, старается вскарабкаться вверх. Були вырывают поводки из рук Бритого и с грозным рыком бросаются на забор.

Окрики Бритого «Стоять!», «Нельзя!» «Убью, падлы!» не имеют действия.

Под яростным натиском больших собак столбики забора, вко-панные лишь символически, клонятся и валятся, увлекая за собой железную сетку.

Конструкция рушится на машины — одна круче другой, в том числе, и на внедорожник Бритого. Тот зажмуривается от бессилия.

В противоположном конце двора стоит с биноклем Токтамышев. Опустив бинокль, удовлетворённо крякает.

ТОКТАМЫШЕВ. Йес!..

Старика дергают за пиджак. Токтамышев оглядывается. Трое мальчишек смотрят на него ожидающе.

ТОКТАМЫШЕВ. Молодцы! Операция прошла успешно. В борьбе за дело непотопляемой партии будьте готовы!

Пацаны вяло салютуют:

— Всегда готовы.

МАЛЬЧИШКА ПОСТАРШЕ. Но деньги-то давай. Как договаривались. Давай деньги, а…

Из окна седьмого этажа Алла видит, как вдали старик-сосед расплачивается с мальчишками. После чего исчезает в темноте окна.

КОММУНАЛКА. ДЕНЬ.

Токтамышев, облачившись в пиджак с многочисленными награда-ми, смотрится в зеркало, открывает входную дверь. Он напевает при этом что-то вроде «Броня крепка, и танки наши быстры».

ТОКТАМЫШЕВ. Евгений! Если мы опо-здаем на выставку, они вылакают всю дар-мовую водку! Лучше придти загодя, в пер-вом эшелоне.

Женя выходит в прихожую.

ЖЕНЯ. Я готов…

В этот момент резко распахивается входная дверь. В квартиру вры-вается сосед снизу, депутат Воропаев в сопровождении телохрани-теля-здоровяка. Верзила старается двигаться за хозяином шаг в шаг, но заметно прихрамывает.

ТОКТАМЫШЕВ. Почему без стука?!

Депутат наступает на старика, выпятив живот, подталкивая того в комнату.

ВОРОПАЕВ. Потому что это с твоей пода-чи, старый провокатор, испоганили мою — подчёркиваю — неслужебную машину! Есть свидетели!

Женя, вбежав следом в комнату Токтамышева, хватает за плечо де-путата и отталкивает его.

ЖЕНЯ. Полегче, уважаемый!

Здоровяк, глянув под ноги, шагает к Жене и, в свою очередь, отталкивает его.

ЗДОРОВЯК. У него — неприкосновенность!

ТОКТАМЫШЕВ. Пошли все вон!

ВОРОПАЕВ (усевшись в кресло). И не поду-маю!

ЖЕНЯ (депутату). Гражданин депутат, неприкосновенность не означает вседозволенности. Что вам угодно?

ВОРОПАЕВ (смерив Женю презрительным взглядом). Поставить точку в этом затянувшемся безобразии, молодой человек. Дом приобрёл определённый уровень. Статус! Вам обоим здесь — не место. Сопротивляйтесь, не сопротивляйтесь, но вам здесь не жить!

ТОКТАМЫШЕВ. Неужели стрелять бу-дешь?

ВОРОПАЕВ. Не буду!

ТОКТАМЫШЕВ. Напрасно.

ВОРОПАЕВ. Поэтому давайте-ка по-хорошему. Я расселю вас в нормальные от-дельные квартиры.

ТОКТАМЫШЕВ. Это равносильно убийст-ву.

ВОРОПАЕВ. Улучшенной планировки! И даже оплачу переезд.

ТОКТАМЫШЕВ. Нет.

ЖЕНЯ. Нам, собственно, и вдвоём неплохо.

ВОРОПАЕВ. Цену набиваете?

ТОКТАМЫШЕВ. Да. Ты же пробивной, Воропаев. Вот и пробей через свой комитет закон о пенсиях, чтоб старики достойно жили, а не как нищие доходяги. Квартира — твоя.

ВОРОПАЕВ. Ты сумасшедший, дед! Кто же будет вкладывать такие немереные деньги в уходящее прошлое? Смотри на вещи реаль-но. Закон о пенсиях стоит дороже.

С неожиданной проворностью Токтамышев выдергивает из ящика стола маузер и стреляет в потолок.

ТОКТАМЫШЕВ (дернувшемуся было телохранителю, переведя ствол на него). Стой, где стоишь! (неожиданно спокойно, в повисшей абсолютной тишине) Прошлое, говоришь?! Ох, и дурак же ты, Воропаев, хоть и депутат. Какое уходящее прошлое, ведь это ж твое личное будущее и есть. Ты же сам, совсем скоро, превратишься в дряхлого и никому не нужного старика. А существовать будешь — на эти самые ко-пейки...

Хотя (лицо его вдруг переменилось, глаза прищурились, голос стал стальным), даже такое будущее у тебя есть только в том случае, если сегодняшний день правильно проживешь...

Дуло маузера плавно перемещается к лицу депутата, палец Токтамышева обхватывает курок.

ЖЕНЯ. Василий Петрович… Василий…

Депутат Воропаев, вскинув руки вверх, медленно приподнимается.

ВОРОПАЕВ. Вас…илий… Пе… Пе…

Штаны депутата мокнут. Он сам с удивлением смотрит себе под ноги.

ТОКТАМЫШЕВ (неожиданно — почти лас-ково). Обдулся, сволочь. И прям на мой ко-вёр.

ЖЕНЯ. И хватит с него. Это — серьёзная травма, поверьте.

ТОКТАМЫШЕВ (охотно). Ну, хватит — так хватит. Я ж вижу — человек меня понял… (переводя ствол на Здоровяка.) Быстро — ведро с водой, тряпку. И замыть всё до бле-ска! (Депутату — доставая подростковый диктофон из кармана) А выступишь ещё раз — здесь наша беседа записана. То-то на-род повеселится, узнав своего подмоченно-го героя в лицо…

ВЫСТАВОЧНЫЙ ЗАЛ. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Играет «живой» оркестр.

Токтамышев при всех регалиях и Женя проталкиваются через свет-скую публику. Их замечает Наташа в вечернем платье, прерывает беседу с немолодым дипломатом.

НАТАША. Простите! (зовёт) Евгений! (ди-пломату на английском) Я хочу познако-мить вас с наиболее интересным представи-телем художественного андеграунда госпо-дином Рюриком. Это, я бы сказала, ещё не раскупоренная вещь в себе…

Приближаясь к Наташе вместе с Женей, Токтамышев подхватывает с подноса проходящего официанта сразу две стопки с водкой.

НАТАША. Женечка, позволь представить — атташе по культурным связям посольства США господин Энтони Кеттер.

Атташе протягивает руку. Но вместо Жени её пожимает старик, чудом удерживая пару рюмок между пальцев другой руки.

ТОКТАМЫШЕВ. Кеттер? (на ломаном, но сносном английском) Вы есть может быть сын Майкла Кеттера?

АТТАШЕ (расплываясь в улыбке). Да! Майкл Кеттер — мой папа!

ТОКТАМЫШЕВ (протянув ему одну рюмку, по-русски) Держи. (по-английски) Выпьем за твоего папу. Это был замечательный папа. Отличный шпион! Я ловил его! Ловил! Сын тоже есть шпион?

АТТАШЕ (в замешательстве). Сфера моих интересов ограничена культурными вопро-сами…

ТОКТАМЫШЕВ (улыбаяcь). Давай выпьем за культуру. Культурный человек видит на-стоящего профессионального культурного человека издалека!

Атташе вынужденно чокается и выпивает.

НАТАША (шипит). Достаточно, дед. (с улыбкой) Наши ветераны ни при каких об-стоятельствах не теряют чувства юмора и природного оптимизма… Женя, твой раздел пользуется повышенным интересом. Я фи-зически не могла добраться до стенда.

ТОКТАМЫШЕВ. Предлагаю поработать локтями.

НАТАША. Господин Кеттер?

АТТАШЕ. Давайте смотреть.

Троица направляется в соседний зал, где у одной из стен действи-тельно толпится народ. Журналисты, обступив Женю, задают во-просы.

ЖУРНАЛИСТЫ. Что вдохновило Вас на эту серию? Что Вы хотели сказать своими снимками?

Женя на мгновение замялся, и Токтамышев перехватывает инициа-тиву.

ТОТАМЫШЕВ (глубокомысленным тоном философа, сощу-рившись и глядя вдаль). Мы хотели сказать, что пока нас из загончика, именуемого «развитой социализм», по узенькой дорожке, именуемой «перестройка», переводили в загончик, именуемый «демократия», мы, русский народ, не потеряли своей способности быть счастливыми, несмотря ни на что…    

В этот момент вынырнувшие словно из-под земли молодые люди с корейским разрезом глаз и в дорогих костюмах мягко, но настойчиво раздвигают публику и репортеров.

ТЕЛОХРАНИТЕЛИ. Чуть в сторону, пожалуйста… Посторонитесь, прошу прощения, на одну минуту…

По образовавшемуся живому коридору к стенду проходит Невысокий Плотный Мужчина в сопровождении свиты немолодых чиновников. Плотный мужчина, не дрогнув лицом, рассматривает фотоработы Рюрика — горит Манеж… Нищие и проститутки на Тверской… Откормленный инспектор ГАИ пересчитывает пачку дневной прибыли… Беспризорники-дети у вокзала… Фасад дома, треснувшего пополам…

ПЛОТНЫЙ МУЖЧИНА. Смело… Интересно… (Тихо, помощнику) Хотел бы я знать, что за пидарас это нащелкал?..

Этот вопрос слышат многие. Плотный вместе со свитой движется дальше. В публике образуется молчаливое замешательство. Наташа с испуганным лицом стоит в растерянности.

ТОКТАМЫШЕВ (указывая на Женю). Это он! Он — автор! Я им горжусь!

АТТАШЕ (протягивая Жене руку). Мы так и не познакомились. Я рад.

Рядом уже щелкают блицы фотокамер. Перед лицом у Жени появ-ляется чей-то диктофон, звучит вопрос с акцентом.

РЕПОРТЁР. «Нью-Йорк Таймс». Господин Рюрик, можете ли вы утверждать, что цен-зура в России не всесильна?..

КОМНАТА ЖЕНИ. НОЧЬ.

Женя лежит на диване, задрав голову вверх. На потолке, запутав-шись в многочисленных нитях паутины, бьется муха, а к ней под-ползает паук.

Женя смотрит и пытается вспомнить, где и когда он это видел. Но так и не вспоминает.

Вдруг муха дергается под каким-то немыслимым углом, нити дер-жащие ее не выдерживают, и освободившись, она тут же наполняет всю комнату радостным жужжанием, а упавший на пол паук испу-ганно семенит под диван.

Женя встает, подходит к телефону на столе и, отыскав визитную карточку, набирает номер.

В относительной ночной тишине отвечает голос Наташи.

ГОЛОС. Да?

ЖЕНЯ. У тебя неприятности, да? Но я не думал, что это…

ГОЛОС (перебивая). У меня всё замечатель-но, Женечка. Лучше не придумать. Благодаря скандалу я… Ну, мы с Энтони сошлись совсем близко… Да, и продолжаем сходиться… О-о!.. И… Скорее всего, я уеду в Штаты, чтобы оформить наши отношения в установленном законом порядке… О-о… Спасибо, дорогой…

Частые гудки.

ЖЕНЯ (хмыкает, повесив трубку). Редкостное везение. Бедный Энтони…

Он хочет вернуться на диван, но теперь уже звонят ему — непривычными звонками: серия трелей — пауза — серия трелей….

ЖЕНЯ (глядя на телефон). Это не папа… (Снимает трубку.) Рюрик слушает…

Сквозь сильный треск статических помех раздается низкий голос.

НИЗКИЙ ГОЛОС. Убегать некрасиво. Убе-гать коварно.

ЖЕНЯ. Алло, кто это?

НИЗКИЙ ГОЛОС. Вождь племени Таки. Ты должен был пройти испытание.

ЖЕНЯ. Ну, если я должен, я его пройду. Только как мне попасть…

НИЗКИЙ ГОЛОС (перебивая). Чтобы по-пасть, надо идти.

И — хаос помех, разрядов, похожих на грозовые.

ЖЕНЯ (опустив трубку, держа её в руке). Хорошо. Я иду…

ПОДЪЕЗД. НОЧЬ.

Фонят жужжанием лампы под потоком лестничной площадки.

Женя выходит из квартиры и, осторожно прикрыв дверь, запирает её. Он спускается на один лестничный марш.

На площадке между этажами перед лифтом сидит знакомая крыса. Женя подходит к лифту. Крыса чуть сторонится. Женя нажимает кнопку вызова. Двери кабины сразу открываются. Рюрик заходит в кабину. Двери закрываются.

И свет в кабине, мигнув, гаснет. Урчит и смолкает механизм подъёмника. Вспыхивает яркий дневной свет.

БЕРЕГ АФРИКАНСКОГО ОЗЕРА. СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ.

Откуда-то из зарослей раздается приглушенный бой ритуальных барабанов.

Вождь и люди его племени стоят на поляне точно так же, как оставил их Женя. Его появление не вызывает никаких эмоций. Вождь, спрятав мобильный телефон, указывает на тропинку, ведущую в джунгли.

ВОЖДЬ. Продолжай идти.

Пожав плечами, Женя удаляется по тропинке. Его провожают взгляды чернокожих аборигенов.

БАССЕЙН В ДЖУНГЛЯХ. ДЕНЬ.

Миновав заросли, Женя оказывается перед небольшим круглым бассейном, обрамленным выбитой из камня коброй. Голова ка-менной кобры вскинута, капюшон раздут для атаки, на раздутом капюшоне восседает небольшая статуэтка божества с крокодильим телом, человеческой головой и с глазами из изумрудов.

Взгляд изумрудных глаз и взгляд Жени встречаются. Раздается шипение. У ног Жени появляются две живые кобры, которые, ныр-нув ему под штанины, стремительно ползут вверх по телу Жени, вынырнув из воротника его рубашки. Кобры отодвигаются, словно тоже стараясь заглянуть в глаза испытуемого.

Вдоль периметра бассейна в зарослях появляются и приближаются в ритме барабанного боя люди племени и его Вождь. Все останав-ливаются на некотором удалении.

Неожиданно в безоблачном небе раздается сухой треск. И пролива-ется «слепой» дождь.

Над джунглями зависает радуга.

Две кобры на шее Рюрика превращаются в безобидных желтопузи-ков, которые, соскользнув с него, исчезают в воде бассейна.

Племя синхронно падает на колени. Несколько смущенный Вождь приближается к Жене, склонил голову.

ВОЖДЬ. Ещё никогда Бог Таки не под-тверждал столь быстро чистоту и правед-ность слов и мыслей испытуемого. Бог Таки любит тебя потому, что ты действительно любишь крокодилов. Он велит тебе жить дальше. Если бог Таки мочится на гостя — это великое расположение.

ЖЕНЯ. Значит, пролился не дождь, а моча?

ВОЖДЬ. Дождь ли, моча — дело не в назва-ниях. Дело в благодати.

ЖЕНЯ. Да, конечно… Мои искренние бла-годарности Таки, господин… Как вас, про-стите?

ВОЖДЬ. Слуга.

ЖЕНЯ. Имя — Слуга?

ВОЖДЬ. Имя — Слуга. Все мы служим — чему-то или кому-то. И только самые мудрые могут именовать себя Слугами, а глупцы притворяются хозяевами. Я — слуга Таки, знающий своё место. Ты знаешь своё место?

ЖЕНЯ. Нет. Не уверен.

ВОЖДЬ. Без места человек — пыль.

За спиной Жени раздается громкий плеск. Женя оглядывается. Под водной гладью бассейна стремительно плывет светлокожая девушка, вынырнув, смотрит на Женю. Это — Милла.

ВОЖДЬ. Моя дочь…

ЖЕНЯ (не отрывая взгляда от девушки). Кажется, моё место — здесь.

ВОЖДЬ. Такие вещи не кажутся. Их знают или не знают. Иди и убедись.

Вместо ритуальных барабанов громко скрежещет подъёмный ме-ханизм.

ЖЕНЯ. Ваш адрес?!

ВОЖДЬ. Кения… Индекс не помню. Озеро Таки-Таки. До востребования…

Окружающее тонет в темноте.

Кабина останавливается. Зажигается свет, открылись двери. Женя выходит на лестничную площадку, ту же самую, с которой он в лифт входил. Двери закрываются.

Тишину подъезда нарушает приглушенный стон и всхлипывания.

— Пожалуйста! Кто-нибудь!..

Женя сбегает ещё на один марш ниже и оказывается перед приот-крытой дверью квартиры депутата Воропаева.

КВАРТИРА ВОРОПАЕВЫХ. КОНЕЦ НОЧИ.

Женя заглядывает в прихожую. Из гостиной доносятся вопли де-путата.

ГОЛОС ВОРОПАЕВА. Орального секса хо-чу! Жанна-Мария-Антуанетта! Секса хочу орального! Марфуша! (Запевает на мело-дию Лоу.) Я танцевать хочу! Я танцевать хочу!..

ГОЛОС АЛЛЫ. Ростик! Не надо, Ростик!..

ЖЕНЯ (повысив голос). Эй! Вы звали?

В полумрак холла из гостиной выходит Алла с заплаканным лицом.

АЛЛА (севшим голосом и почему-то оправдывающимся тоном). Простите, но он сошел с ума!

И, прикрыв рукой лицо, кивает в сторону гос-тиной.

ГОСТИНАЯ В КВАРТИРЕ ДЕПУТАТА.

Подпевая сам себе, Ростислав Воропаев с полной самоотдачей от-плясывает канкан.

В женской кружевной сорочке, при галстуке и с бюстгальтером, к чашечке которого приколота какая-то медаль, на голове громоздится имитация древнерусского шлема.

Плачущая беззвучно Алла и Женя стоят на пороге гостиной. Воропаев, споткнувшись об одну из бутылок из-под спиртного, валяющуюся на ковре, вдруг останавливается с задранной в броске ногой, выпученными глазами таращится на Женю, утирает слюну с губ. Широко улыбается.

ВОРОПАЕВ. Сладенький! Наконец-то ты пришел… Так хочется орального секса.

ЖЕНЯ (спокойно). А в глаз?..

Алла, зарыдав уже в голос, быстро выходит.

ВОРОПАЕВ (озадаченно). В глаз? Х-м… Как это технологически?... Интересно… Я всё перепробовал, даже — в ухо. Но вот в глаз ещё не доводилось…

Внезапно Женя отвешивает депутату звонкую пощёчину. Тот осе-дает на диван.

ВОРОПАЕВ. Хорошо. Очень хорошо!.. Можно повторить?

Он начинает рыдать. Женя снимает трубку со стационарного теле-фона, набирает двузначный номер.

ЖЕНЯ. Скорая? Тут с депутатом Государ-ственной Думы совсем плохо. Нет, не серд-це. Похоже на белую горячку… Да, пил он основательно… Записывайте координа-ты…

БУДУАР ЖЕНЫ ДЕПУТАТА.

Женя, постучав, заглядывает. У туалетного столика Алла быстро выдает на ладонь капсулы из облатки. Женя подскакивает, легко бьет ей по руке. Капсулы рассыпаются.

АЛЛА (сорванным голосом). Я больше не могу…

ЖЕНЯ. Чего не можете?

АЛЛА (глядя в пол). Жить так… зыбко. Не могу больше...

ЖЕНЯ. А вы… влюбитесь.

АЛЛА (пытается улыбнуться). В кого, Господи?

ЖЕНЯ. В кого угодно. Хоть в Брюса Виллиса. И пишите ему — раз в неделю.

Из гостиной слышится звон разбитого стекла.

КОМНАТА ЖЕНИ. РАССВЕТ.

Только что вошедший Женя стоит посередине комнаты — как на перепутье.

Слышится деликатное покашливание. Женя оглядывается.

В дверном проёме стоит Токтамышев в халате. Он держит тарелку с каёмочкой, на которой лежит письмо в фирменном конверте «DHL».

ТОКТАМЫШЕВ. Фельдъегерь доставил. То бишь — курьер. Но в форме…

Женя недоверчиво посмотрел на конверт.

ТОКТАМЫШЕВ. Смелее, парень!..

Женя чуть подрагивающими пальцами распечатывает письмо. Пер-вое, что он видит — это отпечаток губ в конце текста.

Он слышит голос Миллы.

То, что я ощутила, когда читала твое письмо, меня одновременно удивило, испу-гало и очень обрадовало. Как будто во мне стала просыпаться и приоткрыла глаза другая Милла, о существовании которой я не догадывалась.

Я не могу пожаловаться на судьбу. Скорее наоборот, она меня баловала. Но чем лучше все складывалось, тем больше росла внутри непонятная пустота и тоска о чем-то дру-гом. Мне трудно сразу полностью поверить во все, что ты пишешь, не пережив этого самой. Раньше я ни во что такое не верила и даже не запоминала свои сны. Но верю я или не верю, другая Милла во мне уже про-сыпается, и это ты ее разбудил. Я чувст-вую, что моя жизнь уже не будет преж-ней. Спасибо за то, что ты достучался до меня. Спасибо за то, что ты есть.

                                                                                    Милла…

КОРИДОР КОММУНАЛКИ. ДЕНЬ.

Дверь комнаты Токтамышева распахивается. Из неё выходит троица совсем дряблых старичков, одна улыбчивая старушка и относительно молодой нотариус с портфелем, в который он прячет бумаги. Всех провожает Токтамышев.

ТОКТАМЫШЕВ. Значит, я могу не волноваться, и они могут не волноваться?

НОТАРИУС. Все могут не волноваться. Ваше завещание в пользу господ… извините, товарищей — ветеранов НКВД оформлено и заверено мной в полном соответствии букве и духу текущего законодательства.

Старички улыбаются пергаментными губами и кивают, не сообра-жая, видимо, что здесь происходит.

ТОКТАМЫШЕВ. Это меня и беспокоит.

НОТАРИУС. Что именно?

ТОКТАМЫШЕВ. Что законодательство — текущее. Мало ли, куда оно вытечет.

НОТАРИУС. Повторяю: не беспокойтесь! Система стабилизирована. Основные права человека гарантированы. Живи и радуйся.

ТОКТАМЫШЕВ (с сомнением). Ну-ну… (старичкам) Поехали, коллеги. Я вас отве-зу.

ПЕРЕД ПОДЪЕЗДОМ. ДЕНЬ.

К дому подъезжает «газель» медицинской перевозки. Из неё — в пижаме и шлёпанцах — выходит депутат Воропаев. Водитель пере-возки тоже спрыгивает на асфальт и лезет в мотор «газели».

Воропаев стоит и в задумчивости смотрит, как рядом в «Победу» Токтамышева загружаются старики.

Сам Токтамышев, заметив депутата, делает неприличный жест ру-кой, согнув её в локте, садится за руль и отъезжает.

ХОЛЛ ПОДЪЕЗДА. ДЕНЬ.

Консьерж, скептически оглядев Воропаева, отвечает неохотно.

КОНСЬЕРЖ. Ну это сверху, сосед ваш. Но-тариуса приволок и дедов этих из фильма ужасов. Завещание оформлял в пользу ста-рых чекистов.

Подумав, мрачный, замкнувшийся в себе Воропаев развора-чивается и, шаркая шлёпанцами, возвращается на улицу.

Водитель перевозки, разобравшись с мотором, собирается сесть в кабину.

ВОРОПАЕВ. Э, шеф! Погоди. Я — с тобой.

ВОДИТЕЛЬ. Куда?

ВОРОПАЕВ. Туда же. Обратно.

ВОДИТЕЛЬ. С какого такого?

РОСТИСЛАВ. Чувствую — снова на-катывает. Недельку-другую надо от-лежаться…

ДВОР У ДОМА ЖЕНИ. ДЕНЬ.

У подъезда толпится несколько зевак, оперативники. Стоит пара милицейских автомобилей, скорая помощь. Дорогу Жене преграждает сержантик.

СЕРЖАНТ. Куда?

ЖЕНЯ. Домой.

СЕРЖАНТ. Паспорт, пожалуйста.

ЖЕНЯ (протягивая документ). А чего тут? Глубокая трещина на фасаде?

СЕРЖАНТ (изучает прописку). У вас в го-лове, по-моему, глубокая трещина… Ребён-ка похитили из 24-ой…

Малость запыхавшись, Женя бегом поднимается до своей площад-ки. Дверь в квартиру приоткрыта. В прихожей никого нет.

На полу рядом с дверью — разложенные инструменты, рядом струж-ка, гвоздики, мусор. Из комнаты Токтамышева слышен шум хло-пающих дверок мебели. Старик что-то ищет.

Женя, не останавливаясь, проходит в свою комнату. Мальчик лет восьми сидит на полу и, открутив объектив от одного из аппаратов Жени, заглядывает внутрь.

ЖЕНЯ (после паузы). Привет.

Оглянувшись, мальчик спокойно смотрит на вошедшего Женю.

МАЛЬЧИК. Привет.

ЖЕНЯ. Сбежать решил?

Мальчик утвердительно кивает.

ЖЕНЯ. Гиблый номер… Родители волну-ются, милиция прикатила.

МАЛЬЧИК. Они — психи. У тебя какая ма-шина? «Мерседес»? «БМВ»? Или «Ягуар»?

ЖЕНЯ. У меня нет никакой машины.

МАЛЬЧИК. Как же ты тогда передвига-ешься?.. Ты — кто? Финансист? Депутат? Маршал?

ЖЕНЯ. Нет. Я сам по себе.

МАЛЬЧИК. И тебе разрешают жить в нашем доме?

ЖЕНЯ. А я не спрашивал разрешения. Просто родился и живу. Фотографирую.

МАЛЬЧИК. Скажи, а можно сфотографиро-вать сны?

ЖЕНЯ. Зачем?

МАЛЬЧИК. Ну, мне интересные сны снятся. Про Африку. Я пытался рассказать, но родители не понимают. Они вообще снов не видят. Вот я и хотел сфотографировать. И показать.

ЖЕНЯ. Можно, конечно, попытаться… Только давай сначала их предупредим…

КВАРТИРА НИКОЛАЕВЫХ НА ШЕСТОМ ЭТАЖЕ. СУМЕР-КИ.

Из гостиной мебель почти полностью вывезена.

«Посадочных» мест нет, поэтому все стоят на ногах — техническая группа с аппаратурой у телефона. Сам Николаев прислонился к по-доконнику, рядом с несколькими разномастными рюмками и поча-той бутылкой коньяка.

Женщина, жена, кружит по периметру большой пустой комнаты.

Агент из органов, очень похожий на следователя по делу о невоз-вращении, что-то записывает, положив протокол на кейс, на коле-но.

АГЕНТ. Угрозы, предупреждения, вымога-тельства в той или иной форме имели место быть?

ИКОЛАЕВ (нервно смеясь). Господи! Да что же вымогать у голого человека?!

ЖЕНЩИНА (истерично, срываясь на визг) Ты заплатил не всё! Заплатил не всем! У те-бя осталось — в тайне от меня! В результате они…

НИКОЛАЕВ. Катюша, смолкни, умоляю!..

В этот момент раздается звонок стационарного телефона.

АГЕНТ (гаркнул). Все смолкли!.. Николаев, вы в состоянии взять трубку и говорить адекватно? И — как можно дольше?..

Николаев, не ответив, минует техническую группу и поднимает трубку.

НИКОЛАЕВ. Николаев…

Моментально включаются шкалы пеленгов в ноутбуках сотруд-ников.

КОМНАТА ЖЕНИ. СУМЕРКИ.

Мальчик осторожно ввинчивает объектив в гнездо аппарата.

ЖЕНЯ (в трубку). Добрый день, Сергей Владимирович. Можете больше не волноваться, мальчик находится у меня… Нет, едва ли вы меня знаете — ну, просто не замечали… Какие условия?..

КВАРТИРА НИКОЛАЕВЫХ. СУМЕРКИ.

Работает аппаратура. На одном из мониторов — обратный отсчёт последних секунд.

НИКОЛАЕВ. Ну, на каких, черт возьми, ус-ловиях вы готовы вернуть ребёнка?..

Отсчёт закончился.

ТЕХНАРЬ (чуть слышно). Есть!

АГЕНТ (шепотом). Адрес!..

На дисплее заметались строчки адресов. Остановка. Выделилась красная строка. Кто-то из оперативников выскочил из гостиной.

НИКОЛАЕВ (в трубку). Что значит «ни на каких»? Вы отказываетесь вернуть сына?…

Следователь, прервав разговор, нажал на кнопку аппарата.

АГЕНТ. Хватит! Это рядом. Уже пошли…

КОМНАТА ЖЕНИ. ДЕНЬ.

Женя опускает трубку. Мальчик вопросительно смотрит на него.

МАЛЬЧИК. Он орал?

ЖЕНЯ. Он бросил трубку.

ТОКТАМЫШЕВ (заглядывая в комнату). Полюбуйся. Я цепочку новую поставил. И «глазок» с обзором в триста шестьдесят градусов. А то ломятся, ломятся. Как про-ходной двор был.

ЖЕНЯ. Солидно.

ТОКТАМЫШЕВ. Титановая! Сейчас обмоем — чайком. Пойду, поставлю…

Раздается отчаянный грохот в дверь. Выскакивает Токтамышев. На его глазах от мощного удара вылетает «глазок», трещит древесина, рвется цепочка, и сама дверь обрушивается на пол. Ворвавшиеся оперативники в масках швыряют старика на пол.

ТОКТАМЫШЕВ. Дверь! Моя дверь!..

— Лежать!

Появившегося Женю тоже сшибают.

— На пол!..

Мальчика, сдёрнув с дивана, передают с рук на руки. И уже откуда-то из подъезда доносится его крик.

ГОЛОС МАЛЬЧИКА. Да ничего не делал этот дядька! Я сам сюда поднялся!.. Дверь открыта была!..

КУХНЯ. ВЕЧЕР.

Женя и Токтамышев пьют чай с вареньем. У Жени рассечена бровь, ссадины на руках.

ТОКТАМЫШЕВ (то ли спрашивает, то ли утверждает). Ты прошел испытание…

ЖЕНЯ. Прошел…

ТОКТАМЫШЕВ. Ну, а маленький шрам на брови — это украшает мужчину, тем более — воина. Вот только дверь придётся снова чи-нить.

ЖЕНЯ. Василий Петрович, откуда вы берё-те столько неукротимости? Столько силы жить, энергии — откуда?

ТОКТАМЫШЕВ. Пофилософствовать охо-та? Не будем. Сам всё поймёшь. Уже без моей помощи. Ты умный. А если останут-ся вопросы, отвечу на них… лет через два-дцать. Или на следующей остановке.

ЖЕНЯ. На остановке?

ТОКТАМЫШЕВ (торжественно). Чаша чая выпита до дна. Иди спать, Евгений…

АФРИКА. ТРОПИНКА К ОЗЕРУ. ЗАКАТ. СОН.

Далёкая поверхность озера бликует лучами заходящего солнца.

По тропинке среди высокой травы шагают проводник в шортах и гавайской рубашке, а следом — Женя. На плече у него — кофр.

Из травы поднимаются две кобры и, распустив капюшоны, смотрят сквозь стебли на приближающиеся фигуры. Чернокожий проводник останавливается.

ПРОВОДНИК. Конец дороги. Дальше нельзя.

ЖЕНЯ. Почему нельзя? Я тебе заплатил.

ПРОВОДНИК. Дальше — люди Таки. Таки кушает всех, кто пришел. Его люди, его духи убивают всех, кто пришел. Страшное место!

Проводник разворачивается и быстро бежит назад. Оглянувшись, Женя видит, как ещё одна кобра взвивается над травой и жалит проводника. Тот падает.

Некоторое время Женя стоит в растерянности. Опускает глаза на тропу. Видит, что у его ног на задних лапах в ожидании сидит крыса знакомой расцветки. Она буравит Женю бусинками своих глаз.

ЖЕНЯ. Зинаида?..

Крыса опускается, бежит вперед, оглядывается, словно приглашая следовать за ней. И Женя идёт за ней. Они поднимаются на холм. Возникает и усиливается бой ритуальных барабанов. Женя извлекает из кофра фотоаппарат.

ЖЕНЯ. Не спеши, Зина. Я обещал мальчику сделать снимки этого сна…

Он поднимает аппарат. Но сзади следует удар, похожий на удар весла. Теряя сознание, Женя падает. Темнота…

…Женя открывает глаза. Тугими лианами он привязан к стволу старого дерева.

Чуть поодаль Женя замечает трех древних старцев, курящих каль-ян. Они сидят, вернее, парят над землей, один древнее другого. Са-мый старый — выше всех. В их направлении понуро бредет его чернокожий проводник.

ПРОВОДНИК (подходя к старцам, в удивлении). Отец? … Дедушка?!… (задрав голову) А Вы… Вы — мой прадед, да? Где я?

Вместо ответа самый белый и высоко сидящий старец передает че-рез руки двух других старцев вниз трубку кальяна. Средний одоб-рительно кивает внуку, отец указывает ему на место рядом с собой и дает трубку.

Чернокожий проводник усаживается на землю, подносит двумя ру-ками трубку к губам, делает затяжку и воспаряет над землей.

Женя закрывает глаза, открывает их. Прямо перед ним стоит улы-бающийся Вождь.

ВОЖДЬ. Извини, любимец бога. Это уже не испытание. Это — ритуал.

ЖЕНЯ. Хорошенький ритуал — чуть мозги не вышибли.

ВОЖДЬ. Великий Таки должен был связать твою судьбу с судьбой моей дочери.

Женя только сейчас замечает, что к его рукам привязаны светлокожие руки с маникюром кого-то, кто прижат к другой сто-роне дерева.

Из кустов выступает племя. Вождь взмахивает громадным кухонным ножом, виртуозно перерубая лианы. Освобождённый от пут Женя падает и поднимается. За деревом встаёт и шагает к Жене белая девушка с зелёными глазами и в туземном наряде — Милла.

Племя, издав радостный клич, опускается на колени. Милла и Женя смотрят друг на друга.

У берега озера стоит Токтамышев в брезентовом плаще и шляпе с дырочками. Из корзины он достаёт рыбу и бросает в озеро, кишащее крокодилами.

ТОКТАМЫШЕВ. Гули-гули-гули… А ну ребята, ведите себя прилично, вы же все-таки не люди, а дети Таки.

Женя замечает, что взгляд Миллы теперь направлен мимо него.

Ударяют барабаны. Женя делает шаг к девушке. Но жестом Милла удерживает его.

МИЛЛА. Ты меня ещё не нашел, рыцарь…

КОМНАТА ЖЕНИ. РАНЕЕ УТРО.

Женя вскакивает с дивана, торопливо натягивает джинсы и выхо-дит в коридор.

КОМНАТА ТОКТАМЫШЕВА.

Дверь к соседу приоткрыта.

ЖЕНЯ. Василий Петрович!..

Женя толкает дверь, переступает порог.

ЖЕНЯ. Василий Петрович…

Жене кажется, что на кровати лежит мирно спящий старик. Только черты лица его необычно спокойны и заострены. И свисает одна расслабленная рука.

Все понимая, Женя закрывает глаза. Открывает их.

Рядом с Токтамышевым жалобно попискивает крыса. Она спрыги-вает с кровати и, призывно глянув на Женю, подбегает к шкафу, потом забегает за него.

Женя отодвигает шкаф в сторону, вдоль стены. За шкафом откры-вается ниша в стене.

Здесь стоит большая закрытая клетка с целым выводком крысят. А выше — несколько канализационных заглушек и рубильник с железной табличкой «ШАХТА ЛИФТА».

И вдруг Женя начинает рыдать.

ЗНАКОМЫЙ СТАРЧЕСКИЙ ГОЛОС. Чего сопли распустил, мальчишка?!

Обернувшись, Женя видит у себя за спиной парящий в воздухе призрак Токтамышева.

ТОКТАМЫШЕВ (внимательно глядя на Женю). Ну, умер, ушел, то есть, со всяким хоть раз в жизни происходит. Дела у меня теперь другие совсем, поважнее этой вашей суеты, а твои сопли меня отвлекают. Ты же своим ревом мертвеца из гроба достанешь.

ЖЕНЯ (еле справившись с волнением). Че… Че-го да-ль-ше-то делать?!

ТОКТАМЫШЕВ (нараспев, задумчиво). Чего делать, чего делать… Покорми-ка ты крыс, да выпусти их на волю. А то Я не успел…

ЖЕНЯ (срываясь на рыдание). А дальше?

ТОКТАМЫШЕВ. А дальше ты сам знаешь, а не знаешь, подумай и поймешь… (после паузы добавляет нежно) Ты ведь умный мальчик.

Женя, пытаясь что-то сказать, шагает к старику с протянутой ру-кой, но старик, хитро улыбнувшись, со словами: «Ну, все, мне по-ра. До встречи» — тает в воздухе.

Женя открывает клетку. Выводок выходит в комнату, медленной вереницей проходит мимо кровати с умершим Токтамышевым.

Опередив крыс, Женя идет в коридор, открывает едва держащуюся на петлях дверь на лестничную площадку. Крысы скрываются в подъезде.

Чуть поскрипывая, качается дверь с разбитым замком… Женя об-водит взглядом опустевшую квартиру.

У МОГИЛЫ МАТЕРИ. РАНЕЕ УТРО.

Присев на скамеечку, Женя смотрит на гранитную плиту.

Сюда же, в ограду, заходит мать Жени: точно такая, какая она была когда-то в пионерском лагере — красивая, с причёской, сумочкой.

Мать подсаживается к Жене и кладет свою руку на его. Они сидят, глядя в одну и ту же точку.

ЖЕНЯ. Привет, мам

МАТЬ. Здравствуй, сынок. Как ты?

ЖЕНЯ. Пришел попрощаться. Уезжаю. Со-всем. Решил начать жить в другом месте

МАТЬ. А я как раз хотела позвать тебя. Я беспокоюсь — твоего будущего не видно ни в нашем мире, ни в мире людей. Скажи, куда ты уезжаешь?

ЖЕНЯ. Не знаю, мам. Наверное, если бы знал и ты знала бы тоже. (Мать кивнула.) Зато нам сейчас обоим интересно.

МАТЬ. Ты дай знать как там, когда доберешься. (внезапно взгляд ее оживает) А то мне давно не было так интересно.

ЖЕНЯ. Обязательно, мам.

ПЕРЕД ПОДЪЕЗДОМ. ДЕНЬ.

Санитары на носилках выносят из подъезда завернутое тело. Следом идет Женя с дорожной сумкой через плечо.

Навстречу санитарам к подъезду двигается группа старичков и старушек — ветеранов НКВД с фанерными чемоданчиками и котомками. Ветераны приостанавливаются, сняв фуражки.

Из окон дома за происходящим внизу наблюдают знакомые и незнакомые жильцы.

Одно за другим, их лица отодвигаются в темноту жилищ. Остаются пустые окна, которые задёргиваются шторами, занавесками, жалю-зи.

ЛИФТ.

В подошедшую кабину входит Бритый с неизменной парой Булей на поводках. Бритый нажимает кнопку этажа, двери начинают съез-жаться.

В последний момент между створками возникает фанерный чемо-дан. Ударившись об него, створки снова открываются. Бритый ле-зет под куртку за стволом. Були ощетиниваются.

В лифт начинают загружаться старушки и старики — ветераны НКВД. Були в испуге прижимаются к стене кабины.

ПЕРВАЯ СТАРУШКА. Спасибо, что подо-ждали.

ВТОРАЯ. Вам какой?

БРИТЫЙ (заикнувшись). П-пятый.

СТАРИК (улыбаясь). Нажимайте. Нам вы-ше.

Забитая до отказа кабина трогается вверх.

ПЕРВАЯ СТАРУШКА. Осторожней, това-рищи! Собачек не придавите.

ВТОРАЯ (шамкая). Какие красивые собач-ки… Добрые собачки… Они не кусаются?

БРИТЫЙ. Н-нет…

Бультерьеры млеют от обрушившихся на них ласк. Звучат старче-ские голоса.

— И собачки хорошие, и район хороший…

— Картошка — буквально за копейки…

— А пельменей сколько сортов? Фёдор Никитич, вы обратили внимание? Неко-торые сорта даже без сои!

— Да. Чудесная жизнь начинается, товарищи. Вторая…

ЛЕСТНИЧНАЯ ПЛОЩАДКА.

Лифт остановился на пятом этаже. Открываются дверцы.

Совершенно ошалевший, Бритый протиснулся наружу, вытащил из кабины собак.

Вслед ему прошелестели голоса:

— Приятно было познакомиться…

— Всего самого доброго.

БРИТЫЙ (тупо). Ага. И вам всего того же…

Двери смыкаются. Из кабины удалявшейся кабины доносится:

— Фёдор Никитич, вы обратили внимание, какой приятный товарищ-собаковод станет нашим соседом.

— Он не собаковод. Он — кинолог…

БРИТЫЙ (изумившись). Я — кинолог?

КЕНИЯ. НЕДАЛЕКО ОТ ОЗЕРА. ДЕНЬ.

Гроза уже миновала, но ещё льет слепой тропический дождь.

Джип останавливается на возвышенности. В салоне джипа за рулем сидит чернокожий проводник, рядом с ним Женя.

ПРОВОДНИК (на плохом английском). Дальше я не поеду и не пойду. Дальше — земля племени Таки. Страшное место. Здесь пропал мой отец, отец моего отца, дед мое-го отца. Туда нельзя, оттуда не возвраща-ются.

ЖЕНЯ. Понимаю, дружище. Дальше я сам. Спасибо.

Женя с рюкзаком выпрыгивает из машины, поднимает руку в знак прощания. Проводник тоже выходит.

ПРОВОДНИК. Щедрый белый человек, я тебя предупредил! Там живет сумасшедшее племя Таки, совсем дикое! Ты такой молодой, не ходи!

Женя, уже шагавший прочь, оборачивается, будто вспомнив что-то, кричит:

ЖЕНЯ. Осторожно, змея!

В последний момент проводник успевает увернуться от броска кобры. Подбегает к Жене, бросается ему на шею, обнимает.

ПРОВОДНИК. Спасибо, белый! Ты меня спас!

ЖЕНЯ (улыбаясь). Пустяки…(Тоже обнимает чернокожего.)

В этот момент в кустах за спиной проводника Женя замечает аборигена, резко дующего в короткую трубку. В следующее мгновение маленький дротик с пестрым оперением вонзается в спину проводника.

Еще с счастливой улыбкой на лице, он медленно сползает на землю. Женя в отчаянии смотрит на него.

Из травы слышится настойчивый писк. Крыса знакомой расцветки, сидящая чуть поодаль, призывно глядит на Женю.

ЖЕНЯ (выдохнув). Ну, веди, Зинаида, чего смотришь?

Крыса опускается и охотно бежит вперед. Женя идет за ней.

По влажной тропе они всходят на вершину огромного холма. Ста-новится слышным барабанный ритм.

Небо почти совсем прояснилось после грозы. От земли к небу гус-то поднимается пар.

Облака чуть расступаются, открыв чистый клочок умытого синего неба. На Женю падает узкий столб солнечного света.

Барабанный ритм набирает силу. На вершине холма в солнечном мареве видны лишь силуэты Жени и крысы.

МОСКОВСКИЙ ДОМ РЮРИКА. ДЕНЬ.

В подъезд входит жена депутата — Алла. Проходит мимо консьер-жа.

АЛЛА. Лифт работает?

КОНСЬЕРЖ. Безотказно. Теперь, когда вы-явлен и уничтожен очаг грызунов в кварти-ре вашего покойного соседа, дом претенду-ет на звание «Лучший домик района».

АЛЛА. Приятно слышать.

Дождавшись лифта, Алла входит в кабину. Опередив её, в кабину проскальзывает кошечка.

АЛЛА (улыбнувшись). Киса, ты чья?

Двери лифта смыкаются, лифт со скрипом двигается наверх. Консьерж раскрывает серийный детектив. Подъезд пронзает ис-тошный вопль Аллы.

ГОЛОС АЛЛЫ. Это — крыса-а-а!..

В кабине лифта женщина прижимается к стене. А в углу напротив вместо кошечки сидит и шевелит усами всё та же Зинаида с глаза-ми, полными мудрости Будды.

Заскрежетав, лифт дёргается и останавливается.

НА ХОЛМЕ.

Женя стоит на холме, улыбаясь Солнцу. Внизу простирается озерная долина.

Вдруг как будто что-то хрустнуло. Как если бы поблизости лузгали семечки. Слышится шумный вздох, и старушечий голос где-то совсем рядом произносит:

— Вспомнила

ГОЛОС ВТОРОЙ БАБКИ. Не томи больше, скажи уже, как там дальше-то…

ГОЛОС ПЕРВОЙ БАБКИ. Да, пора бы уже песню допеть.

ГОЛОС ТРЕТЬЕЙ БАБКИ (запевает на уже знакомый мо-тив).

«Выйдешь в поле — в небо глянешь…»

ГОЛОС ПЕРВОЙ БАБКИ. А ведь и правда есть такой ку-плет!

ГОЛОС ВТОРОЙ БАБКИ. Ну, забыли, с кем не бывает. Сейчас исправимся… (Затя-гивают хором, протяжно и звонко, на раз-ные голоса.)

— Выйдешь в поле — в небо глянешь,

— Взглядом землю обведешь

— И поймешь, что ты свободен,

— И как жизнь прожить — поймёшь.

— Поутру глаза откроешь,

— В них ворвется солнца луч —

— Осветит незримым светом

— Все внутри вокруг тебя,

— Чтоб тебе остаться целым

— На слепых дорогах дня».

(Голоса бабок удаляются, последнюю реплику еле слышно.)

ГОЛОС ПЕРВОЙ БАБКИ. Ну вот, старые, хоть по человече-ски песню допели.

ГОЛОС ВТОРОЙ БАБКИ. А то я жуть как не люблю неза-конченные сюжеты.

ГОЛОС ТРЕТЬЕЙ БАБКИ. Ну, в этот-то раз, мы по-моему, хорошо спели…

Женя слушает песню, улыбаясь. Расправляет спину, вскидывает голову. Вступает на тропинку, ведущую к озеру.

И тут от сильного удара по голове сзади теряет сознание.

САЛОН САМОЛЁТА. (ПОД ФИНАЛЬНЫЕ ТИТРЫ.)

Самолет пролетает над живописными джунглями. В роскошном салоне сидят Милла и ее Агент.

МИЛЛА (показав на море зелени за окном, скучающе вальяжным тоном). А что это мы пролетаем, дружище?

АГЕНТ (вынимает из бокала с коктейлем оливку и небрежно бросает ее на пустое блюдо, но промахивается, и она падает со стола, покатившись по красивой красной ковровой дорожке. Секунду Агент колеб-лется, вставать ли, но поймав на себе нетерпеливый взгляд Миллы, отвечает с напускной небрежностью.) А, пустяки, это Кения —туземцы, крокодилы, пальмы, в об-щем, херня всякая в этническом стиле.    

МИЛЛА. (задумчиво) Туземцы, крокоди-лы… Любопытно. А давай-ка, приземлимся к ним на денек-другой, приобщимся к этой, как ты сказал, — ну к природе, в общем.

АГЕНТ. Милла, ты с ума сошла, нас ждут на вручении «Африканского Льва». (Едва успевает увернуться от бутылки, летящей ему в голову, а потом и от блюда с фрук-тами.)

МИЛЛА. Это вы все с ума сошли. Делаете на мне свой бизнес, а у меня жизнь прохо-дит (занося руку с огромным ананасом).

АГЕНТ (еле успевает произнести до бро-ска). Принц ЧАРЛЬЗ…

МИЛЛА (с замершей рукой). Что, принц Чарльз?

АГЕНТ. Принц Чарльз ждет тебя. Он при-готовил тебе подарок — одну из лучших своих лошадей.

МИЛЛА. Что ж ты молчал?

АГЕНТ. Думал сделать тебе сюрприз.

МИЛЛА (вдруг успокоившись). Ну, ладно, потом как-нибудь в Кению заскочим.

Агент с облечением кивает, тянется за бокалом с мартини, как вдруг самолет сильно встряхивает.

НАД ОЗЕРОМ. ВИД СНИЗУ.

Маленький самолет, видимый сначала в небе как крошечная точка, начинает быстро и неровно снижаться. Он стремительно приближается к единственному смерчеобразному облаку. Вокруг него вспыхивают грозовые разряды.

Самолётик начинает круто меняет высоту, нацелясь на гладь озера, притягивая восхищенные взгляды аборигенов изо всех кустов и ничего не выражающие взгляды крокодилов из озера.

Усиливается и нарастает знакомый барабанный ритм, только теперь набравший полную силу, в который вливаются струнные, духовые, хлопки и голоса…

САЛОН САМОЛЁТА.

Самолет трясет. Свет мигает.

Из кабины пилотов на четвереньках выползает Агент и ползет к Милле, которая тоже стоит на четвереньках, пытаясь встать и сохранить непринужденно гордый вид.

АГЕНТ. У нас отказали двигатели. И мы почти в эпицентре урагана.

МИЛЛА (наконец взгромоздившись на крес-ло, злобно). Мы что, можем опоздать на вручение «Африканского льва»?

АГЕНТ. Ну зачем ты сейчас-то так, мы па-даем. Сейчас уже все не важно. (пытаясь доползти до Миллы с явным намерением обнять ее) Давай лучше простим друг друга за все...

МИЛЛА. Да не хочу я тебя прощать, урод.

Самолет еще сильнее трясет. Очевидно, что он падает.

АГЕНТ (всхлипывая). Ну вот, Милла, это конец.

Лицо Миллы становится вдруг очень спокойным. Взгляд устрем-ляется вдаль.

Проходят картинки, которые были во время чтения Жениного письма.

Пролетающий над поляной в джунглях самолет.

Она сама, выбирающаяся из самолета, застрявшего на краю поля-ны.

МИЛЛА (уверенным голосом). Нет, это только на-чало.

К О Н Е Ц