endlichfrei — Попытка рассказа.

-Дина, вернись!-крикнула вдогонку мать, но ее слова, отскочив рикошетом от хлопнув-шей выстрелом двери, вернулись назад.

Она беспомощно опустилась на стул. Вот, опять ссора— подумалось ей. Слезы навернулись на глаза. Марина смахнула их и посмотрела в темный проем окна…

Немного успокоившись, и по опыту зная, что бежать за дочерью бесполезно, она закончила с ужином и направилась в комнату Дины.

Там царил беспорядок — придя из школы, Динка сразу принялась искать свои журналы и диски с записями любимой группы. Не найдя ничего на прежнем месте, она, рассерженная не на шутку, ворвалась в комнату Марины. –Где ?! — не помня себя от злости и обиды на мать, только и смогла она произнести. –Я. ВСЕ .ВЫБРОСИЛА. — стараясь выглядеть как можно невозмутимей, ответила мать. — Я не допущу, чтобы ты слушала ЭТО, я не допущу, чтоб ты забивала свою голову всякой ерундой, я не желаю видеть на стенах нашего дома эти жуткие лица! — закончила она свою заранее заготовленную речь. Услышав последние слова, Динка бросилась к себе. Она только сейчас, после сердитых слов, брошенных матерью, обратила внимание, что на стене, где еще утром, перед ее уходом в школу, висели плакаты любимой группы, теперь красовались фотографии их некогда счастливой, семьи в то замечательное время, когда отец, большой любитель путешествий и всяческого экстрима, брал их с собой то в горы, то в пустыню, то на какие-нибудь осторова.

Из одного из таких путешествий отец не вернулся. В Алтайских горах его и еще нескольких альпинистов накрыло сошедшей лавиной. Динка очень переживала потерю отца. С ним она была ближе, ей проще было именно с отцом обсуждать все свои девчоночьи переживания, только ему она доверяла все свои секреты. Он все понимал, абсолютно все и никогда не подсмеивался, не отмахивался, ссылаясь на занятость, не смотрел свысока. Он был настоящим другом.

Увлечение дочери творчеством немецкой группы он принял спокойно. Они вместе слушали диски, обсуждали новости, из его телефона звучала мелодия одной из песен, когда Динка звонила ему на сотовый.

Когда пришло известие о его гибели, девочка замкнулась. Она убрала все фотографии, где они были изображены с отцом, оставив только одну, в телефоне, который всегда носила с собой. И смотрела на нее только тогда, когда оставалась одна или когда было особенно одиноко.. С матерью она своим горем не делилась, слез своих ей не показывала. Просто уединялась в своей комнате, включала музыку и уходила мыслями в свой мир, в свои воспоминаня и молча плакала, не открывая глаз.

Надо сказать, с матерью ее отношения складывались более сложно. То ли в силу характера, то ли следуя каким-то своим правилам воспитания, Марина старалась держать себя с дочерью строго и требовательно. Она любила ее, конечно, только очень редко говорила об этом, а за повышенной требовательностью и строгостью любовь было трудно рассмотреть. Динке же тогда безграничная любовь отца полностью компенсировала недостаток материнской.

Марина порой даже упрекала мужа за то, что он чересчур балует дочь. Особенно это происходило после родительских собраний, на которых Динку не только хвалили за учебу, но и частенько выговаривали за ее слишком дерзкое поведение, вызывающую, по мнению учителей, одежду и прическу.

А в чем, собственно, заключалась дерзость? Да, она могла иногда во время урока поправить кого-нибудь из учителей, если те, порой, неожиданно для самих себя, действительно ошибались, так ведь это говорило только о начитанности прилежной ученицы. Да, она согласна, конечно, что могла подойти за уточнением после окончания урока, но ведь на уроке же интереснее, да и весь класс узнает что-то новое. О репутации учителя она как-то не думала… А вопросы задавать Динка очень любила.

Что касалось одежды и прически… Нельзя сказать, что Динка придерживалась строго какого-то определенного стиля. Она просто носила то, что соответствовало ее возрасту, вкусу и, отчасти, настроению. Этому способствовало еще и то, что школа, хоть и была из разряда частных и дорогих, не требовала установленных рамками норм одежды. И каждый ученик проявлял свою индивидуальность.

В последнее время предпочтение отдавалось черному цвету… Темно-каштановые волосы Динка без согласия матери остригла, чем ввергла ту в полное бешенство. Зато теперь девочка стала похожа на хорошенького мальчишку с огромными карими глазами и обезоруживающей ослепительной улыбкой. Глядя на Динкины ухищрения, мать поняла, что дочка добивается таким путем сходства с этим негодным, с точки зрения ее, матери, парнем, нагло смотрящим с каждой стены в Динкиной комнате и даже с каждой тетрадной обложки. Она уже тогда предпринимала попытки покончить с « этой ерундой», но муж всегда останавливал и убеждал, что делать этого нельзя. Со временем, — говорил он Марине, успокаивая ее и легонько поглаживая по спине, — это пройдет, вот увидишь. И почему ты так настроена против этих ребят? Убежден, они не делают нашу дочь хуже. Тебе просто надо постараться понять Дину. Поговори с ней о ее увлечении, а не только об оценках в школе. Послушай эту ее музыку, поинтересуйся, о чем поется в их песнях. Уверяю, здесь нет ничего страшного. Гораздо хуже будет, если ты своим непониманием и неприятием оттолкнешь девочку от себя. Потерять доверие очень легко, запомни. Гораздо труднее его вернуть.

Марина в такие моменты соглашалась с ним, но, спустя какое-то время, ее раздражение возвращалось. И, если при муже она старалась как-то его сдерживать и гасить, то, после того, как его не стало, эмоции выплескивались через край. Жалость к себе, обида на выходящую, как казалось матери, из-под контроля, Динку, жизненные проблемы — все это были составляющими ссор, происходящих между двумя все дальше и дальше отходящими друг от друга дочкой и матерью.

Когда не стало мужа, оправившись от пережитого сама , Марина решила твердо взяться за перевоспитание Динки. Как она позже признавалась себе, о том, что переживает дочь, она не задумывалась. Надо было продолжать жить и она с головой ушла в новые заботы.

Ссоры начались сразу после того, как Марина вернула на прежние места все семейные фотографии. Придя с работы в тот день, она застала дочь в слезах, все рамки были разобраны, снимки в беспорядке лежали по всей гостиной.

-Немедленно верни все на место — гневно закричала она тогда. Динка, ничего не сказав в ответ, поднялась с пола и ушла в свою комнату.

Там забралась под плед, надела наушники и включила плеер. Мать вихрем влетела к ней , сорвала укрывавший девочку плед, одним махом выхватила плеер и бросила его на пол.

-До каких пор ты будешь издеваться надо мной этой своей музыкой? — вне себя от ярости кричала она.

Пока Дина молча собирала с пола обломки плеера и диска, Марина уже срывала со стен глянцевые постеры. Она была так ужасна в этой своей невесть откуда накатившей ярости,

что девочке стало страшно. Собрав в пакет то, что еще пять минут назад было плеером,

она стояла молча, прижавшись к стене, и изумленно глядя на то, как мать с ожесточением уничтожает улыбку самого любимого мальчика на свете.

— Что ты делаешь, мама? — наконец произнесла Динка. Ее тихий голос подействовал отрезвляюще.

Мать остановилась и опустилась в изнеможении на диван. Ее трясло, хотелось плакать, но слез не было. Она вообще не могла плакать при Динке. Она считала, что этим покажет свою слабость перед ней. Динка тоже не показывала матери своих слез, но по другой причине — она боялась, что вызовет этим раздражение матери, но никак не жалость.

Дочь сходила на кухню, принесла стакан воды. Марина выпила несколько глотков. Дрожь постепенно прошла.

Она решила поговорить.— Почему ты вынула все фотографии из рамок? — обратилась она к дочери.-Почему ты все время делаешь по-своему? Чем они тебе помешали? Это память! — опять начала заводиться мать.

Динка не знала как ей объяснить, что ее память живет в ее душе. А фотографии — это боль, которая при каждом взгляде на них снова и снова возникала в сердце, пронзая его невидимой, но очень острой иглой. Может быть, со временем, она утихнет, но не сейчас…Но вряд ли мать поймет, особенно теперь, когда чувствует себя оскорбленной в своих лучших чувствах.

Девочка грустно оглядела комнату, потом собрала обрывки плакатов, отправила их следом за остатками плеера в пакет для мусора и направилась в прихожую.

-Ты куда?— спросила мать. — Мусор вынесу — эхом отозвалась Динка. Вот именно, мусор — услышала она, уже закрывая дверь. Марина осталась верна себе.

Отправив в прожорливую пасть мусоропровода то, что, что совсем недавно радовало глаза, слух и было предметом гордости среди подруг, Динка решила не возвращаться пока домой.

Она, не вызывая лифта, медленно стала спускаться по лестнице. Голова просто раскалывалась от пережитого и от горьких мыслей…

Так было тогда, в самый первый раз. А потом было еще и еще. С заметной регулярностью мать, не пытаясь даже поговорить на эту тему с дочкой, безжалостно уничтожала то, что радовало Динку и давало ей силы. И она перестала доказывать Марине свое право на увлечения, понимая, что до матери просто не достучаться.

Упоминание названия группы, звуки их песен были для нее как как красная тряпка для быка. Из чисто юношеского упрямства, Динка просто везде, где только можно было, добывала новые постеры и водружала их на место.

Были в их жизни, конечно, и хорошие моменты, когда они вдвоем тихонько сидели на диване или пили чай, что-нибудь обсуждая. Но их становилось все меньше и меньше. Динка, взрослея, стала отдаляться от матери, ограничиваясь только коротким « привет» по утрам, да пожеланием спокойной ночи. Совместные разговоры касались только учебы.

Обе понимали, что так не должно быть, но даже Марина не старалась что-либо изменить.

Снизойти же, по ее мнению, до конкретного разговора, она не могла себе позволить, поскольку считала его капитуляцией. А ей нужна была безоговорочная победа. И она была непреклонна...

Вот и на этот раз все произошло как всегда. На площадке третьего этажа Динка услышала негромкие голоса. По интонации она узнала голоса своих одноклассников, братьев-близнецов из соседнего подъезда. Кирилл и Егор Ермаковы были примечательны уже тем, что, в отличие от большинства таких же, как они, близняшек, свою абсолютную похожесть не только не старались разбавить хоть каким-нибудь минимумом отличий, а, наоборот, всячески старались ее подчеркнуть, возводя свои попытки в разряд фрика.

Порой окружающим казалось, что даже джинсы у них пачкались и рвались одновременно и в одних и тех же местах. Но по натуре своей оба были добряками с солидной порцией ехидства, наглости и практицизма, что свойственно, собственно, большинству представи-телей подрастающего поколения.

Динка дружила с братьями, они же считали ее в доску своей, поэтому волей-неволей она оказывалась в курсе их похождений и некоторых неблаговидных поступков. Но она умела держать язык за зубами. И это ими было оценено.

Девочка улыбнулась своим мыслям. Потом прислушалась. Ничего не происходило, только в воздухе витал специфический запах. Она поняла — они курят...

За своим занятием близнецы не заметили Динкиного приближения. Увидев перед собой неожиданно возникшую фигуру, оба страшно перепугались, но, узнав подружку, у них отлегло от души.

Ты чего тут бродишь среди ночи?— спросил ее Кирилл.

— А,— махнула она рукой и крепко сжала губы, которые вдруг предательски задрожали. Справившись с собой, Динка произнесла — Как хорошо, что вы здесь. Мне нужны постеры. У вас есть, я знаю.

Все подростки двора знали, что близнецы промышляют тем, что потихоньку, из чисто спортивного интереса, подворовывают с уличных книжных развалов и лотков молодежные журналы, а потом перепродают постеры из них остро нуждающимся в этом поклонникам.

Динке за последнее время частенько приходилось обращаться к ним, и оба были прекрасно осведомлены о ее пристрастии.— Хм, — Егор улыбнулся, — для тебя спецзаказ. Будет стоить дороже.

— Окей, я согласна. Только мне надо сегодня. И тащи все, что есть.

-Хорошо,— Егор спрыгнул с подоконника, на котором все это время сидел. — Готовь бабки,

а я сейчас. Динка утвердительно кивнула. Старший из братьев удалился.

Кирилл, расслабившись от того, что Динка была своим человеком и ей можно было доверять, вытащил из-за спины руку со спрятанной в ней самодельной сигаретой. Динка посмотрела на Кирилла и покачала головой. Хочешь, угадаю, что это? — хитро взглянув парню в глаза, она сделала характерный жест. — Я бы тоже затянулась — сказала она.

Подожди, сейчас Егор вернется — Кирилл пристально и с интересом посмотрел на нее, потом спросил — У тебя что-то случилось? Ему ответил только полный отчаянья взгляд. А потом она стала сбивчиво, перескакивая с одного события на другое, рассказывать ему обо всем, что с ней происходило за все время, как не стало отца. Кирилл слушал, понимая, что девчонке надо выговориться, во что бы то ни стало. Что-то подсказывало ему, что прерви он ее сейчас, она совсем замкнется, уйдет в себя, и тогда уже никто —никто до нее не достучится.

Ему было жалко этого воробышка, сидящего сейчас на лестничной ступеньке, он чувствовал, как она одинока. В их семье тоже возникали конфликты, но они всегда были вдвоем с Егором, всегда стояли друг за друга, еще с детского сада. А когда ты чувствуешь, что не один, всякие неприятности переносятся легче. А Динка, похоже, была очень одинока. И Кирилл слушал, не перебивая…

Егор вернулся, когда Динка уже закончила рассказ. В его руках был большой пакет, полный журналов. Зачем тебе столько? — спросил он. Если она снова превратит их в клочки. Может, и повесить не успеешь.

Динка пожала плечами. На нее накатила вдруг чудовищная усталость. Она втянула голову в плечи, закрыла лицо руками и неожиданно горько расплакалась. Братья явно растерялись. Плачущая навзрыд девчонка — это случай из ряда вон. Кирилл нашелся первым. Он опустился на ступени рядом с Динкой, Егор уселся с другой стороны, и они не очень-то и умело, с трудом подбирая слова, стали ее успокаивать.

Спустя какое-то время, вся троица сидела на подоконнике, поочередно поднося к губам сигарету. Домой Динка вернулась далеко заполночь…

Марина, окинув комнату дочери грустным и усталым взглядом, опустилась на стул у письменного стола. Из-под учебников и тетрадей, вывалившихся из брошенного на стол рюкзака, выглядывал яркий корешок с надписью Diary… Рука Марины невольно потянулась к нему. Коря себя за то, что делает что-то не то, понимая, что, вместо того, чтобы поговорить с дочкой начистоту, она трусливо и воровски вторгается в ее сокровенный мир, Марина раскрыла дневник наугад.

Судорожно, пребывая еще в некотором возбуждении, Марина перелистывала странички с откровениями дочери. Чем дальше она читала, тем горше становилось у нее на душе.

Чувство обиды на дочь, которое она поддерживала в себе и подогревала очередными на ее, Маринин, взгляд, дерзкими поступками дочери, постепенно отступало, а на его место пришло чувство вины и несостоятельности уже с ее стороны, как матери.

Когда женщина дошла до тех мест Динкиного дневника, где она описывала их отношения в последнее время с неподдельными и искренними переживаниями о том, что мама никак не хочет ни понять ее, Динку, ни выслушать, а остается глуха ко всему тому, что с ней связано. Читая то, как дочь пытается найти хоть какое-то объяснение поступкам матери, Марина разволновалась, но то, что ее ожидало дальше, повергло женщину в шок. Динка думала о самоубийстве. Она писала, что иногда у нее уже не остается сил, что она не видит выхода, что одиночество угнетает ее и ей даже, когда особенно грустно и тяжело, не хочется жить. Еще она писала, что после гибели отца чувствует себя особенно одинокой и НИКОМУ не нужной. Слово никому все время было жирно подчеркнуто. Мать расплакалась. Ей стало страшно.

Девочка писала о том, что очень переживает, что в их доме перестали бывать ее подруги.

-Да,— вспомнилось Марине.— Это же я запретила приводить в дом девчонок. Мне не нравилось, как они шумели, смеялись, громко разговаривали, а черно-розовый цвет во всем ввергал меня в бешенство. И я забывала, что одна из этих девочек моя собственная дочь…

Со страниц дневника Динка словно стучалась в сердце матери невысказанными словами, слезами, выплаканными ночами в подушку. Мама, поговори со мной — звучало в каждой написанной строке, попытайся меня понять. Я знаю, тебе плохо, мне тоже плохо. Так давай переживем это трудное время вместе. Не отворачивайся от меня. Прости меня…

Марина вытерла слезы, отложила дневник и окинула взглядом комнату дочери, словно увидела ее впервые. На память пришли недавние события. Марине стало стыдно. Стыдно за свою черствость, непримиримость, упертость, наконец. Почему она так реагирует на фотографии — подумалось ей. Вспомнила прочитанные в дневнике строчки о том, что Динка не может просматривать сейчас их семейный альбом, не может видеть фотографии на стенах…Так вот в чем дело — дошло, наконец, до матери. Снимки напоминают Динке о прошлом, которое не вернуть и вызывают чувство безысходности. А я? — пронеслось в голове.-Я думаю только о себе.

Словно током ударила мысль — Я могу потерять дочь! Сердце бешено застучало. Где она сейчас? Первый порыв был немедленно сорваться на поиски Динки, но где ее искать?

Марина еще раз оглядела комнату и улыбнулась. Она знала, что сейчас сделает. Вернувшись в свою комнату, она вытащила из-за шкафа припрятанные там Динкины драгоценные плакаты и диски. Что на это скажет Динка, Марина не думала. Вернее, была уверена, что дочь обрадуется. Поэтому, очень аккуратно, стараясь не порвать глянцевых картинок, она развесила постеры и плакаты на прежние места на стенах комнаты и на двери, а диски вернулись на прежние места в пустующие кассеты.

Немного подумав, она взяла один из них и вставила в дисковод проигрывателя. Нежный юношеский голос, полный слез и отчаяния, уговаривал невидимого ровесника не прыгать…Она снова и снова ставила эту песню, пока не постигла, наконец, ее смысл. За ней последовали другие. Что же это со мной? — подумала Марина. Почему я так невзлюбила этих парней? За что? А особенно вот этого, с гривой черных волос и необыкновенно глубоким и пронзительным взглядом карих глаз? Вот эти-то густо подведенный глаза и вызывали у Марины необъяснимый протест. Как глупо она себя вела… И не стеснялась в эпитетах, забывая, что может этим обидеть дочь, оскорбив ее лучшие чувства. А может, чего греха таить, хотела этого? Боже, какая я дура! Марина схватилась за голову. Надо немедленно найти Дину, попросить у нее прощения и попытаться все переменить. Пока не поздно. Диночка, доченька, — повторяла Марина, расхаживая из угла в угол,-возвращайся скорее, пожалуйста. Я люблю тебя. Я очень тебя люблю. Прости меня. Пожалуйста, прости меня. У нас все будет хорошо. Вот увидишь. Все будет хорошо.

Расставив вещи в Динкиной комнате по местам, оглядев ее еще раз и убедившись, что все в полном порядке, Марина отправилась на кухню. Приготовив там чай и накрыв на стол, чтоб порадовать дочь, когда та вернется, она прилегла в своей комнате. Вечер, как-никак, проходил бурно и организм требовал отдыха. Но настроение было хорошим и Марина не заметила, как заснула.

Динку в квартире встретила тишина. Так уже бывало, но, если раньше ее даже радовало, что мать спит в своей комнате, на этот раз все было наоборот. Почему-то сегодня ей не хотелось одиночества. Неожиданно к горлу подступили слезы. Сжав губы, чтоб подавить всхлипы, Динка поставила пакет с журналами на пол и присела на банкетку. На кухне горел свет и пахло чем-то вкусным. Яблочный пирог? С чего бы — подумалось ей. Но на кухню идти не хотелось. Внезапно накатила апатия. Динка бросила взгляд на стоящий пакет. Зачем? Что и кому я докажу? Что я неуправляемая и своенравная девчонка? Нарвусь на очередной скандал? Не хочу! Ничего больше не хочу! Я устала! — она горько усмехнулась. Потом поднялась и подошла к комнате матери. Из-под двери пробивалась узенькая полоска света и слышалось ровное дыхание. Девочка вздохнула.

Постояла с минуту в прихожей, потом медленно направилась в ванную. Плотно прикрыв дверь, включила свет, открыла воду. Не раздеваясь, легла на дно ванны и стала наблюдать, как вода постепенно поднимается все выше и выше. Взяла телефон, нашла в нем фотографию отца, внезапно расплакалась, некоторое время сквозь слезы молча смотрела, затем поднесла к губам…Потом, положив телефон на край раковины, похолодевшими от волнения пальцами взяла с полочки над ней бритвенное лезвие и закрыла глаза…

Марина спала и улыбалась во сне. А из ванны, уже переливаясь через край, просачиваясь на палас в прихожей и отчасти к соседям, тонкими струйками утекала розовая Динкина жизнь…