Dobry dziadzka — КураРа

Жизнь частенько вынуждала Курачко Рыбу совершать поступки, которые ему совершать совсем не хотелось. Но он утешал себя мыслью, что таково свойство жизни, и что в том абсолютно нет его вины, и всякЫй раз прощал себе подобную слабость воли. Иное дело, когда ему доводилось совершать поступки вовсе против своей воли. Такие, за которые было не только стыдно перед самим собой, но и по-настоящему противно. В этом случае, сколько не утешайся какими угодно мыслями, все равно на душе будет мерзко. Тогда приходилось отвлекаться, переключать внимание с частных вещей на более общие, всеобъемлющие. Наиболее хорошо ему удавалось отвлекаться, предаваясь глубоким размышлениям и отстраненному самоанализу.

К сожалению, жизнь всегда вносила свои неумолимые коррективы и вынуждала на время откладывать размышления. И часто откладывать очень и очень далеко в сторону.

Вот и сейчас жизнь его вынудила зайти в маленькое помещение, спертый воздух в котором был обильно насыщен летучими фракциями продуктов чьего-то нездорового метеоризма. Мизантропический склад натуры Курачко Рыбы даже подозревал в этом присутствие львиной доли составляющей злого умысла. Небольшой туалет без удобств на одинокой автостанции посреди этой бесконечной пустыни, где-то в самом центре континента, был единственной возможностью справить нужду, хотя бы формально соблюдая при этом рамки цивилизованного поведения.

Трудности с акклиматизацией, не преминули негативно отразиться на текущем состоянии его здоровья, что вынудило Курачко Рыбу задержаться в уборной надолго. За это время в помещении придорожного кафе, занимавшего большую часть здания автостанции, через которое он прошел, чтобы попасть в уборную, обстановка успела кардинальным образом перемениться. И если бы он мог заглядывать хотя бы в недалекое будущее, то, безусловно, понял бы, что она успела перемениться отнюдь не в его пользу.

Но пока что, он только услышал звуки, доносящиеся сквозь тонкие стенные перегородки. Эти звуки вызвали лишь легкое беспокойство.

Тщательно вымыв руки, он, наконец, вышел в кафе.

— Ну, давай, пидор, иди уже сюда! — огромный толстый верзила, на чьем потном теле из предметов одежды были только узкие кожаные трусы-стринги да клеенчатый фартук, подкрепляя свои неторопливые слова жестом, пригласил его подойти.

Подойти к … Чему? Кому? Как бы странно это не выглядело, но, несомненно, это являлось центральной фигурой всего происходящего в данный момент в помещении захудалого придорожного кафе.

Первое впечатление вызывает определенный шок. Время словно замедляет свой ход. Курачко Рыба быстро, не поворачивая головы, скользит цепким взглядом вокруг, оценивая обстановку. Кое-что из природы тех звуков, что донеслись до него в туалете, мгновенно проясняется. Негромкие хлопки явно были выстрелами, о чем красноречиво свидетельствует истекающее кровью тело бармена, лежащее на стойке. За дальним столиком взгляд неожиданно натыкается на человека в форме шерифа. Тот, демонстративно подчеркнуто расслабленно, попивая кофе, в ответ делает приветственный жест, небрежно касаясь своей широкополой шляпы, символически приподнимая ее край. Курачко Рыба понимает, что в бармена стрелял именно он. Но наибольшее удивление вызывает то, к чему приглашает приблизиться жуткий толстяк. Это своего рода конструкция, более подходящего слова для определения просто не находится. На разломанном стуле у стены в неестественной позе полусидит музыкант, игравший в заведении. Руки его разведены в стороны и прибиты к стене в позе крестного распятия. Вот рядом на столе и инструмент, которым это было сделано — строительный пистолет, стреляющий специальными монтажными гвоздями. Спереди к телу несчастного музыканта приставлена его гитара. Вся конструкция: поломанный стул, полусидящий-полураспятый музыкант, гитара, а также плакат со всемирно известным изображением Че, все это скреплено между собой — крепко скручено колючей проволокой. Точно такая же была замечена в сорока милях отсюда на контрольно-пропускном пункте военной базы. Музыкант сильно избит, на лице глубокие порезы. Но он еще жив. Видно, что негодяи истязали его. Странно, Курачко никогда раньше, кажется, не встречался с ним, но черты залитого кровью лица выглядят поразительно знакомыми.

— Давай, пидор, подходи! — повторил толстяк, протягивая Курачко Рыбе циркулярный резак.

Курачко понял, что тот приглашает его принять участие в издевательствах над гитаристом. При этом было совершенно очевидным, что отказ неизбежно повлечет за собой весьма неприятные последствия для Курачко, и он разделит печальную участь бармена и музыканта. Но что он хочет, этот голый психопат в фартуке, забрызганном кровью?

— На, пидор, режь его! — еще более настойчиво повторил толстяк.

Курачко некоторое время колебался, лихорадочно пытаясь сообразить, как наиболее правильно поступить в этой неожиданной ситуации. Сидящий за столиком шериф, внимательно наблюдал за ним. Курачко понимал, что шерифу ничего не стоит выхватить револьвер, и даже не выпуская из другой руки чашку кофе, разрядить в него весь барабан.

Курачко послушно подошел к толстяку и замученному музыканту.

— Бери и режь его! — в грудь уткнулся решительно протянутый толстяком резак.

Курачко заглянул в глаза психопата. В них было странное, какое-то заискивающее, подобострастное выражение.

Курачко принял в руки резак, включатель оказался под пальцем. «Удобный корпус…» — бесстрастно констатировал его рассудок. Запустил циркулярную пилу. Толстяк просиял. На его лице очень живо отражались все эмоции, а жил он, похоже, только ими.

— Режь! Вот так! — указал поперек конструкции, стянутой колючей проволокой, как раз между ее витков, на уровне груди музыканта.

Курачко повернул механическую пилу в нужном направлении, под соответствующим углом. Первым элементом сюрреалистической конструкции, составленной из неодушевленных предметов и живого человека, на пути диска пилы оказался гриф гитары, между третьим и четвертым ладами. Пила натужно завыла, приступив к работе. «А знают ли подонки о том, что внутри грифа металлический стержень? — мелькнула мысль у Курачко Рыбы, — Может быть, музыкант спасен?».

Едва в воздух взметнулись древесные опилки, как лопнула струна, поврежденная пилой. Потерявшая натяжение, она хлестко ударила длинным обрывком Курачко Рыбу по глазам. Он выругался. Досада и раздражение в один миг переросли в безудержный гнев. И выход гнева не заставил себя ждать.

Курачко выпрямился и, отняв пилу от грифа гитары, резко взмахнул и с силой вонзил ее наискосок в тело толстяка, рассекая ключицу, основание шеи и далее вскрывая грудную клетку. Брызги крови психопата полетели до самого потолка кафе, немало их попало на лицо и одежду Курачко Рыбы.

Когда агонизирующая полуголая туша рухнула у его ног, Курачко обратил взгляд на шерифа. Того трясло, он стал очень бледен, и до смерти напуган происходящим. Стоило Курачко с пилой в руках сделать один шаг в его сторону, шериф молниеносным движением выхватил револьвер, вставил ствол себе в рот и нажал на спусковой крючок.

Странно, но звук выстрела оказался очень громким, совсем не похожим на те тихие хлопки, что слышал Курачко из кабинки туалета. Курачко Рыба выключил пилу. Стало тихо, только в разрезанном горле толстяка булькала кровь.

— Да, уборщицу ожидает большая сверхурочная работенка, — громко и отчетливо произнес вслух Курачко, оценив угол, в котором, только что, неторопливо попивая кофе, сидел шериф.

Прежде чем застрелиться, шериф поставил чашку на стол. Курачко подошел и допил. Кофе был еще горячий.

— Я бы даже сказал, очень большая сверхурочная работенка! — сказал он, обведя критическим взглядом остальное пространство помещения.

Затем он аккуратно поставил чашку на то же место на столе, прошел опять в туалет, где тщательно умыл лицо, руки. Наспех приведя себя в порядок, весело насвистывая, прошествовал к выходу, старательно перешагивая кровавые лужи на полу.

* * *

Вернувшись в автобус, на свое место, он обратился к пожилой попутчице, беззубой мулатке с морщинистым лицом, безучастно глядящей в окно.

— Понимаете, мэм, я стараюсь быть искренним в любой жизненной ситуации, как с самим собой, так и с окружающими, — словно продолжая недавно прерванную беседу, — Ведь только неподдельная искренность делает моменты нашего бытия подлинными. Вот сейчас, возможно мне следовало бы извиниться за длительное отсутствие, за задержку, но поскольку, я не знаю за собой ни малейшей вины в случившемся, вряд ли мне стоит это делать… Эй, приятель, заводи, можно ехать дальше!

Водитель автобуса, черный мужчина средних лет, немедля отреагировал на эти слова. Не оборачиваясь, втянув голову в напряженные плечи, к которым прилипла пропитанная потом сорочка, он запустил двигатель и выехал на шоссе, устремившись вслед за клонящимся к закату солнцем.

— Я искренне счастлив, мэм, что вы оказались моей попутчицей! В Вашем лице я обрел поистине благодарного слушателя! Ведь все эти споры, слова возражений обычно так выводят из себя! А мое спокойствие, внутренняя гармония это то, чем я действительно дорожу.

Автобус набрал скорость. Старушка, рядом с которой, сидел Курачко Рыба, наклонилась и уткнулась лбом в оконное стекло, словно силясь разглядеть в наступающих сумерках своим слабым старческим зрением детали унылых придорожных пейзажей. Пассажиры в салоне, полулежа на своих креслах, покачивались в ритм движению, иногда едва заметно подрагивали, когда на дорожном покрытии попадались неровности. Порой могло показаться, что они живы и просто спят, утомленные дальней дорогой.

* * *

За окнами автобуса стемнело. Курачко Рыба стал предаваться размышлениям, благо ничей храп не мог помешать ему в этом. Курачко размышлял о постигших его изменениях. Он размышлял о власти обстоятельств над человеком, о степени свободы, доступной человеку в его поступках и действия, о том, существует ли такая свобода вообще. Никогда не разделяя людей на рабов и хозяев жизни, он, тем не менее, полагал себя рабом. Даже скорее рабыней. Рабой. Обстоятельств. Воспоминания о том, как Курачко стал Рабой обстоятельств, были ему даже приятны.

* * *

Застарелая, подспудно гнетущая страсть, несомненно, порочная. Курачко Рыба в той южной стране был звездой карнавалов. Нескончаемый праздник плоти. Тогда его называли Жар Птица. С тех пор он сохранил привычку одеваться не свойственно для своего пола и возраста. Видимо, именно за внешний вид, тот толстый садист-психопат в кафе, обращаясь к нему, и употреблял грубое, но почти что верное слово. Почти верное, потому что на самом деле Курачко Рыба сам гомосексуалистом не был, хотя и не единожды участвовал в оргиях с гомосексуалистами. В играх он обычно исполнял роль покорной унижаемой рабыни. Нельзя сказать, что он получал удовольствие от этого, скорее он получал глубокое удовлетворение от самого процесса исполнения этой роли. Он был уверен, что всегда исполняет роль прилежно, старательно, как-то, по-особенному верно. Вероятно, это не было до конца понятно даже большинству тех, кому он отдавался, кто жестоко и азартно подолгу насиловал его плоть, но для Курачко Рабы было более всего важно понимать и знать это самому. Ведь он делал это исключительно для себя.

* * *

Наступило утро. Автобус по-прежнему продолжал свое движение на запад. Курачко потянулся, разминая затекшие конечности. Спать в кресле было не очень удобно.

— Чертова пустыня! — выругался он, — Эй, приятель, у тебя исправен кондиционер? Ты не находишь, что в автобусе ужасно воняет? Очевидно, эти леди и джентльмены всю ночь были не сдержаны в своем метеоризме!

Курачко громко засмеялся по поводу отпущенной остроты, оглядываясь по сторонам, как бы приглашая поучаствовать в веселье окружающих. Однако те оставались безмолвны и неподвижны. Водитель, к которому он обращался, также не посмел оглянуться.

В кармане одежды сидящей рядом с Курачко пожилой мулатки неожиданно заиграла мелодия Моцарта. Он аккуратно достал из ее кармана мобильный телефон:

— Да?

Спокойный голос в трубке сказал:

— Ты еще слышишь? Это хорошо. Послушай, урод, это наш последний разговор. Ты пересек границы дозволенного. Я сейчас даже не говорю о том, что ты сделал. Не говорю обо всех этих людях. Я выражаюсь не фигурально. Я говорю о том, что ты вторгся на территорию, куда не следовало. И если тебе показалось, что ты скрылся от Закона, то от сержанта Митчелла тебе не скрыться, ты в его владениях, и ты полностью в его власти. Только по этой причине я и позволил тебе уйти. Ты достоин гораздо большего, чем электрический стул. Гори в аду!

Курачко Рыба нажатием кнопки прервал разговор, но и позвонивший сделал то же самое практически одновременно, так как успел сказать ему все, что хотел. Курачко осторожно положил телефон обратно в карман неподвижной старушки, упирающейся лбом в оконное стекло.

* * *

Неподалеку, в стороне от дороги Курачко заметил индейское жилище. Именно такое, какими они были в старину. Подле него старый индеец, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца, всматривался в приближающийся автобус.

Курачко велел водителю остановиться. Старик-краснокожий чем-то привлек его. Курачко бодро спрыгнул на землю и быстрым шагом приблизился. Черты лица индейца напомнили ему какого-то человека, которого он видел совсем недавно, вблизи. Курачко даже показалось, что это и есть тот же самый человек. Скорее всего, это был гитарист, которого истязали психопаты в кафе. Но тот музыкант не был индейцем, в этом Курачко не сомневался. Хотя, возможно, он был мексиканцем? В то же время сходство лиц было поразительным.

Старый индеец жестом приглашает Курачко Рыбу войти в его вигвам.

Первое впечатление вызывает определенный шок. Время тут же замедляет свой ход. Курачко Рыба быстро, не поворачивая головы, скользит цепким взглядом вокруг, оценивая обстановку. Видит на стене большую фоторепродукцию. На ней изображена скульптурная композиция, Курачко догадывается, что это где-то в Москве, из времен Советского Союза, но он не настолько хорошо знаком со страной русских, чтобы узнать в ней скульптуру рабочего и колхозницы.

— Это наши индейские боги — Пулярка и Каплун, — поясняет старый вождь, проследив за направлением его взгляда.

— Чего ты хочешь от меня?

— Боги сказали, сегодня в полдень придет белый человек, которому я должен открыть его настоящее имя.

— Ну, тогда не медли с этим, приятель!

— Следуй за мной, белый пидор.

Индеец взял мешок, украшенный каким-то замысловатым узором, вышел наружу. Курачко последовал за ним.

Отойдя немного в сторону, старик остановился.

— Покажи мне, чего ты хочешь, чего ты ждешь от того человека, что управляет автобусом. Ты ведь не отпускаешь его от себя не потому, что он тебя везет, не так ли? Управлять ты мог бы и сам.

Курачко сорвался с места, бросился бегом в автобус. Едва заскочив в него, он нанес короткий резкий удар в лицо чернокожему мужчине. У того из носа пошла кровь.

— Быстрее! Шевелись!

Он стал торопливо отмыкать замок на цепи, которой нога водителя была прикована к рулевой колонке. Схватил несчастного за шиворот, потащил к индейцу.

Индеец дожидался на прежнем месте. И когда Курачко притащил водителя, он молча вытряхнул из своего мешка на землю большую змею. Едва оказавшись на земле, змея приняла устрашающую позу, злобно зашипела.

Курачко швырнул водителя к змее, в пыль. Тот упал на колени. Его ноги подгибались от усталости и страха.

— Спускай штаны! — закричал Курачко Рыба, — Доставай своего «дружка», быстро!

Водитель безропотно исполнил приказание. Курачко толкнул его в спину, заставляя приблизиться к змее вплотную:

— Ну, давай же, померяйся с ней силами, кто сильнее, твой член или ее глупая пасть? Смелее! Атакуй первым! Ну же, натяни ее, воткни ей в глотку поглубже! Здесь важна внутренняя сила, моральное превосходство! Кто это чувствует в себе, тому не страшны никакие зубы и яд низших существ! Ну же, докажи свое превосходство! Не ей, мне! Покажи, кто из вас низшее существо? Дай мне поверить в тебя!

Для придания уверенности в себе он еще раз пнул водителя ногой в спину. Индеец удовлетворенно наблюдал.

Странный поединок со змеей завершился для чернокожего не очень благоприятно, но все же не настолько плохо, как мог бы. Вряд ли его можно было назвать победителем, но все же…

Утратив к нему и к змее всякий интерес, индеец обратился к Курачко Рыбе:

— Твое имя — КураРа!

Нареченный отныне КураРа, недолго испытывающее смотрел в лицо старика, затем энергично поднял с земли конец цепи, встряхнул плачущего сидящего на земле водителя:

— Пошевеливайся, нам еще долго ехать!

* * *

— Здесь сделаем остановку! — КураРа указал на повстречавшуюся автостанцию с заправкой и кафе, и зловеще улыбнулся водителю при выходе из автобуса, — Смотри, дождись меня, шалун!

В своих, порядком испачканных светлой пылью пустыни, черных кожаных штанах с вызывающими вырезами на ягодицах, поигрывая бедрами, легкой, слегка небрежной походкой, он вошел в кафе. В помещении царил полумрак, к которому после яркого солнца снаружи глаза не сразу привыкли. Фокусируя зрение на очертаниях помещения, он силился осмотреться.

Первое впечатление вызывает определенный шок. Время исподволь замедляет свой ход. КураРа быстро, не поворачивая головы, скользит цепким взглядом вокруг, оценивая обстановку. Подонки были и здесь. Эти же. Постоянно потеющий, хоть и практический голый толстяк в своем нечистом фартуке и трусах-стрингах, о чистоте которых даже задумываться не возникало ни малейшего желания. Шериф, еще более бледный, чем раньше, и с какими-то словно поседевшими волосами. Возможно, пыль пустыни делала его таким, а возможно другие причины. За стойкой унылый бармен. Поразительно, но лицо бармена, оказывается, как две капли воды похоже на лицо замученного психопатами днем раньше музыканта. Да и само кафе… Какие-то они все через чур однотипные, что ли, на вид. КураРа стал обдумывать, стоит ли ему сходить в туалет, что бы сравнить. Он не сомневался, что по внешнему виду и состоянию туалетной кабинки, которую очень хорошо и детально запомнил, точно сможет определить, то же самое это кафе, либо, все-таки, другое, но похожее. Ведь в уборной в тот раз он провел значительное время — солнце успело проделать около четверти своего ежедневного пути по небосводу, перемещаясь в сторону запада.

Однако, все же обратился к бармену:

— Красавчик, как здесь насчет чего-нибудь поесть?

— Извините, мистер, холодильник для продуктов вышел из строя, поэтому могу предложить только напитки.

— Досадно… Но может быть, что-то, что не нуждается в хранении в холоде? Крекеры?

— Сожалею, мистер, но только напитки.

КураРа задумчиво побарабанил пальцами по крышке стойки бара, оглянулся. Зрение уже вполне адаптировалось к освещению.

— Но послушай, вот там тот человек в форме шерифа, ведь он что-то ест, не так ли?

— Очевидно, этот джентльмен принес еду с собой. Говорю же вам — еды в заведении нет. Напитки.

— Хорошо. Тогда сделай мне кофе. Покрепче.

— Восемь долларов сорок центов.

— Хорошая цена! — КураРа извлек из кармана внушительную пачку стодолларовых банкнот, перевязанную банковской ленточкой, протянул две бармену, — Сдачи не надо.

— Спасибо, мистер.

— Эй, я тебя знаю? Ты случайно не играешь на гитаре в …, э-э-э, в другом месте?

— На гитаре? Вряд ли. Но ничего удивительного, мистер Голая Задница В Кожаных Штанах. Здесь меня все знают.

Получив свой кофе, КураРа присел за столик. Он, действительно, уже и забыл, когда ел в последний раз. Кажется, это было целую вечность назад. Не понятно даже, что давало ему силы жить и действовать. Он уже собирался спросить бармена, где поблизости можно раздобыть еды, но тут шериф громко и отчетливо произнес:

— Что? Наверное, хочешь поесть, пидор?

Конечно же, эти слова были обращены к КураРа. Шериф оглянулся на своего странно компаньона и нехорошо улыбнулся. При этом Кура Ра заметил, что у шерифа буквально снесена задняя часть черепа. Это увечье настолько ужасно, что как бы шериф не старался прикрыть его своей широкополой шляпой, оно бросается в глаза. Огромная дыра с рваными краями, сквозь запекшуюся кровь, белеют осколки черепа.

КураРа с достоинством, не злобно, но твердо, выкрикнул в ответ:

— Эй, приятель, разве я говорил с тобой? Это случится не раньше, чем я сам решу это сделать! И не поворачивайся ко мне спиной. Вид твоей дыры на месте затылка портит мне аппетит, к тому же от нее нестерпимо разит падалью!

— У меня есть предложение, — невозмутимо отозвался тот, — я предлагаю тебе сделку.

— Какую еще к черту сделку?

Шериф вдруг глупо захихикал:

— Видишь этого сочного толстяка? Завали его, расчлени и тогда сможешь сожрать, долбанный людоед! Если справишься, конечно.

— Пошел ты!

КураРа сосредоточился на своем кофе, решив не поддаваться на явную провокацию, чтобы не ввязываться в конфликт. Но шериф не унимался:

— Не уверен в своих силах? Тогда попробуй насмешить его, и ты получишь немного еды. Горсть сушеных бобов.

С каждым глотком кофе голод все сильнее напоминал о себе. Словно копившийся тихо и незаметно все эти дни, навалился прямо сейчас, в один миг.

— Выйдем! — решил для себя что-то КураРа.

Странная компания вышла из кафе, прошли пару десятков шагов за угол здания.

— Ну, так что? — спросил шериф, высокомерно глядя на КураРа.

— Хорошо, скоты, у меня есть для вас один номер, одно небольшое представление! С дрессированной обезьянкой! Насколько я вас знаю, вам это должно понравиться.

Приведенный из автобуса на цепи водитель едва переставлял ноги. Цепь теперь крепилась к одетому на него ошейнику с длинными блестящими шипами, напоминающими те, что украшали макушку статуи Свободы. Арсенал подобных предметов первой необходимости КураРа возил с собой в багаже. Водитель, похоже, уже даже не реагировал на побои. Курачко швырнул водителя к большому кактусу, в пыль. Тот упал на колени. Его ноги подгибались от страха и усталости.

— Спускай штаны! — закричал Курачко Рыба, — Доставай своего «дружка», быстро!

Водитель безропотно исполнил приказание. КураРа толкнул его в спину, заставляя прижаться промежностью к кактусу вплотную:

— Ну, давай же, померяйся с ним силами, кто сильнее, твой член или его глупые иголки? Смелее! Дай ему! Ну же, раздави его, воткни в него поглубже! Здесь важна внутренняя сила, моральное превосходство! Кто это чувствует в себе, тому не страшны никакие иглы и яд ничтожных растений! Ну же, докажи свое превосходство! Не ему, мне! Покажи, кто из вас низшая форма жизни? Дай мне поверить в тебя!

Для придания уверенности в себе он еще раз пнул водителя ногой в спину. Психопаты удовлетворенно наблюдали.

Странный поединок с кактусом завершился для чернокожего не очень благоприятно, но все же не настолько плохо, как мог бы. Вряд ли его можно было назвать победителем, но все же…

Утратив к водителю и растению всякий интерес, шериф обратился к КураРа:

— Это было нисколько не смешно, пидор!

КураРа, недолго испытывающее смотрел в лицо шерифа, а точнее в его приоткрытый рот, в котором сквозь дыру в затылке просвечивали отблески клонящегося к закату солнца, затем энергично поднял с земли конец цепи, встряхнул плачущего сидящего на земле водителя:

— Пошевеливайся, нам еще долго ехать!

* * *

Это был контрольно-пропускной пункт военной базы. Курачко узнал его по колючей проволоке. Поразительно, как они могли оказаться вновь возле него. Столько дней ехать строго вслед за заходящим солнцем, и вновь очутиться у поворота, ведущего на эту базу. Немыслимо, но дело обстояло именно так. В том, что это та же самая база, никаких сомнений не было.

— Эй, приятель, стой! — скомандовал КураРа водителю.

Тот послушно выполнил команду.

— Давай туда. Завернем на базу. Езжай прямо в ворота, они откроются.

Водитель свернул с шоссе, направив автобус в закрытые ворота. Впрочем, КураРа оказался прав, ворота — деревянные рамы с натянутой на них колючей проволокой послужили лишь символической преградой на пути тяжелой автомашины. Без труда проломав их, автобус поехал к виднеющимся вдалеке бункерам. Никакой охраны военного объекта нигде замечено не было.

Водитель остановился у входа в бункер, как велел КураРа, открыл дверь. КураРа вышел. Вокруг тишина и запустение. КураРа отворяет ржавую металлическую дверь, проходит внутрь бункера по слабоосвещенному коридору. В самом конце коридора располагается комната, достигнув которой, он обнаруживает человека.

Первое впечатление вызывает определенный шок. Время привычно замедляет свой ход. КураРа быстро, не поворачивая головы, скользит цепким взглядом вокруг, оценивая обстановку. На стенах обрывки кабелей, покрытые толстым слоем пыли мониторы, человек за столом в поношенной военной форме сидит спиной к нему. Не оборачиваясь, человек начинает говорить:

— Я — сержант Митчелл, ты слышал обо мне? Тот наиболее известный случай, это, конечно, было не так эффектно как тогда, когда я накрыл своим телом гранату, но более значимо лично для меня. В тот раз я был замыкающим группы. Мы осуществляли отвлекающий маневр — тактическое отступление. Чтобы их псы не взяли наш след, приходилось идти в воде. По ручью. Хотя в ту пору года каждый ручей там превращается в реку. Эта проклятая река протекала сквозь гору, в пещере. И мы отступали по ее руслу. Парни кричали мне, махали руками. Эти глупцы думали, что я не знаю о крокодиле. Они считали, что все они его увидели, а я один не увидел. Идиоты! Жалкие трусы! Ни одному из них не пришло в голову, что я солдат! Я не кланялся пулям! И уж точно не стану бежать от какого безмозглого животного, от тупой водяной ящерицы. Так я и лишился ног… А ты? Ты служил в армии?

— Нет, сэр.

Сержант резко обернулся, услышав прозвучавший ответ КураРа. У него оказалось лицо старого индейца, по-видимому, это и был он. Во взгляде его читалось нескрываемое удивление.

— Тогда убирайся отсюда, пидор!

* * *

— Ты еще слышишь? Это хорошо. Послушай, урод, это наш последний разговор. Ты пересек границы дозволенного. Я сейчас даже не говорю о том, что ты сделал. Не говорю обо всех этих людях. Я выражаюсь не фигурально. Я говорю о том, что ты вторгся на территорию, куда не следовало. И если тебе показалось, что ты скрылся от Закона, то от сержанта Митчелла тебе не скрыться, ты в его владениях, и ты полностью в его власти. Только по этой причине я и позволил тебе уйти. Ты достоин гораздо большего, чем электрический стул. Гори в аду!

Закончив разговор, который вел абсолютно спокойным голосом, шериф, тем не менее, зло размахнулся и отшвырнул далеко в сторону мобильный телефон.

— Зачем? — спросил изнывающий от зноя толстяк, на котором из предметов одежды присутствовали только узкие кожаные трусы-стринги да клеенчатый фартук.

— Куплю новый. Этот противен одним тем, что я слышал в нем голос этого урода! И переоденься мой друг, сегодня наша работа закончена, мы возвращаемся в Пениссвилль, — шериф, прищурившись, внимательно смотрел в даль, словно пустыня показывала ему одному нечто, недоступное взорам других.

Толстяк с недовольным вздохом снял фартук, взял в автомобиле форму помощника шерифа и принялся переоблачаться.

Когда они въехали в Пениссвилль уже вечерело, у офиса их ожидали люди из ФБР.

— Здравствуйте, шериф, я майор Стоунфилд, я говорил с вами по телефону, мне поручено руководить операцией.

— Приветствую, майор.

— Так понимаю, шериф, вы все же решили действовать, не дождавшись нас? — в голосе майора было нескрываемое недовольство.

— Да, я и мой помощник предприняли некоторые действия.

— Каковы же ваши успехи?

— Мы его не поймали, — невозмутимо ответил шериф, не вдаваясь в подробности, — Передаю это дело вам, как вы и настаивали.

— Но, может быть, вы желаете присоединиться?

— Нет, майор. Он ушел по заброшенному шоссе. Думаю, вы найдете его там. Но ни я, ни мои люди, да и, вообще, никто из здешних ни за что не сунутся в долину сержанта Митчелла. Это проклятое место.

— Да, шериф, смотрю, жизнь вдалеке от больших городов накладывает определенный отпечаток, — не скрывая насмешки сказал майор, — Ну что же, как знаете...

* * *

Утром следующего дня люди из ФБР обнаружили неподалеку от заброшенного и закрытого сорок лет назад шоссе сгоревший остов автобуса. В автобусе находились обгоревшие, обмотанные колючей проволокой тела всех сорока шести захваченных накануне заложников, а также тела водителя и предполагаемого преступника.

* * *

— Что это?

— Посмотри.

— Ты опять поставил камеру и все снимал?

— Да, как обычно.

— Шалун! Ну, давай, посмотрим, что там, — шериф включил видеозапись.

Помощник шерифа вернулся от холодильника с упаковкой пива, поудобнее расположился рядом на диване.

— Да уж, в этот раз оно стоило того, чтоб мотаться по жаре.

На экране замелькали кадры. Толстяк в клеенчатом фартуке насилует чернокожего водителя прямо на рулевом колесе. Затем протягивает руку, поворачивает камеру объективом в салон автобуса. Видно, как по проходу между кресел не спеша идет шериф с револьвером в руке, останавливается у каждого из связанных колючей проволокой пассажиров, методично вставляет в рот ствол и нажимает спусковой крючок. Ненадолго задерживается, всматриваясь в лицо убитого. И так одного за другим, одного за другим. Когда патроны заканчиваются, неторопливо перезаряжает барабан, и следует дальше.

* * *

Сержант Митчелл, обагрив руки в крови КураРа, в балахоне с надписью на латыни «Деспотия», выходит в другие помещения, расположенные последовательно. Эти помещения распложен таким образом, что каждый раз сперва он посещает КураРа, а затем, непосредственно их. Другого пути не существует. И в помещениях находятся упорядоченно расставленные столы, на коих возлежат младенцы. Возлежат безмолвно. Возлежат и многочисленны собой.

Сержант Митчелл в красном балахоне с черной надписью «Деспотия» входит к ним с окровавленными руками и легким касанием, не способным даже нарушить их чуткого сна, незримо смазывает ротики младенцев кровью. Кровью КураРа. Однако, ошибочно полагать в этом случае, что имеет место ритуальное действие, сродни причастию. Но оно, несомненно, есть.

Postscriptum:

И свершилось. И стала Курачко Раба, рожденная от Пулярки и Каплуна, прослывшая великим распутником Жар Птицей в широтах ниже тропика Козерога, и известная как беспощадный маньяк-убийца Курачко Рыба в широтах выше тропика Рака, ангелом КураРа.

И снес тот ангел КураРа ЗОЛОТЫЕ ЯйЦА.

А спустя десять веков люди написали книгу, которую принялись почитать и превозносить и в которой были такие слова:

«И тогда призвали они того, которому поклонялись, и которым было им обещано...

И расступились волны, и вышел из моря сияющий Деспот.

И спустился ангел КураРа в сиянии.

И по правую руку его был призванный демон Пулярка, а по левую руку его был призванный демон Каплун.

И увидев это, они разнесли весть по Трем Царствам, что ангел был рожден от демонов Пулярки и Каплуна.

И Деспотом на шестой день запечатаны были уста грешников кровью виновного.

И никто не мог уже ни роптать, ни просить о пощаде, ни обличать, ни взывать к богам своим.

И были снесены тем ангелом золотые яйца в неисчислимом количестве.

И грешники отовсюду стекались покорно лобызать золотые яйца.

И имели многие в том надежду, а прочие имели утешение.

И каждый был слеп в вере своей, что может очистить уста, запечатанные кровью виновного, лобызанием золотых яиц ангела.

И было исполнено проклятие. И никто не спасся по вере своей».