Dobry dziadzka — Дорога — 4 "Дорожные происшествия"

В программе праздника:

Опрокидывания

Наезд на пешехода

Скользкое покрытие

Лобовое столкновение

Столкновение с поездом

В условиях ограниченной видимости

Превышение скорости

Охота на демона

И в качестве "хепи-енда" — Счастливое происшествие в дороге

Опрокидывания.

Звучит песня заграничной рок-группы Hypocrisy "Unleash The Beast". Старый дед, которому возможно сто лет, возможно больше, весь седой, жарит на костре куски сырого мяса на арматурном пруте. Частые капельки жира и сока с мяса быстро стекают в пламя. В глубине темных глазниц старца красным огнем горят зрачки, то в них неровным блеском отражаются всполохи пламени. Дед постоянно широко усмехается, временами начинает громко смеяться, победно порыкивая, демонстрируя пламени и темноте — единственным свидетелям его ночного пира, крепкие сильные зубы, которые в нынешнее время не встретишь даже у молодого. Он по настоящему счастлив, безудержно, безгранично удовлетворен каким-то, по-звериному, простым и сильным чувством. Его переполняет жизненная энергия, совершенно не соотносящаяся с его возрастом.

Старик подбрасывает в огонь пару веток и пламя на несколько мгновений вспыхивает ярче, отдаляя границы темноты, освещая пространство вокруг него. Становятся видны старые каменные стены, куски кирпичей повсюду на полу — из них же сделан импровизированный очаг, мрачно чернеющие оконные проемы и проломы в стенах, наверху — зубчатые остатки сводов купала, какая-нибудь крыша в строении практически отсутствует, что позволяет дыму беспрепятственно подниматься в звездное небо. Это, скорее всего, наполовину разрушенная часовня или небольшая церковь. В стороне на полу посреди мусора лежит автомагнитола, рядом с ней стоит автомобильный аккумулятор — с которым она соединена проводами, от чего и работает, из вырванных из панели стереодинамиков теперь слышится песня "Fire In The Sky" той же группы Hypocrisy. В углу стоит прислоненный к стене длинный посох с резным изображением змея, что будто, обвивает его. Дед опять жизнерадостно хохочет, перекрывая звучание музыки. Судя по всему, он в прекрасном настроении.

Из другого угла, окутанного темнотой, долетает слабый тихий стон. Кто-то мучительно стонет там, наверное, все время, но из-за громкой музыки этого не слышно. Только в промежутках между записями песен на кассете, ухо старика уловило это слабое напоминание кого-то о себе. А он уже, возможно, и позабыл о присутствии здесь кого-то кроме себя. Услыхав стон, дед подкидывает еще сухих веток в костер, оставляет мясо жариться или правильней сказать — обугливаться в огне, встает и подходит к стонущему существу. Это молодая женщина. Она лежит на полу, голова перевязана окровавленным платком, легкое летнее платье на ней разорвано в нескольких местах, наиболее сильно на плече. Лицо, руки, ноги и все тело ее в свежих царапинах, пятнах грязи и крови. Понятно, что с ней случилось что-то плохое.

Старик, не скрывая своего удовлетворения от этого зрелища, отирает руки о свою одежду, усмехается, к чему-то подготавливаясь. Наклоняется к ней, внимательно оглядывая молодое красивое тело, и вдруг хватает ее здоровенной ладонью за груди, сильно сжимает их, мнет, как будто это какая-то резиновая игрушка, а не живой человек. Потом уверенно хватает ее между ног. Подержав, удовлетворенно крякнув, отпускает, похлопав по ляжкам.

Женщина начинает кричать слабым голосом и плакать. Она только кричит из последних сил, поскольку как-то защищаться у нее уже не хватает ни моральных, ни физических сил, и, скорее всего, она все еще пребывает в шоковом состоянии, потому не очень осознает, где она и что с ней происходит. Дед, грубо ощупав ее, одобрительно хохочет, он остался доволен осмотром. Все наводит на мысль о том, что несчастная женщина является чем-то вроде его добычи. Затем он берет ее одной рукой за лицо, поворачивает туда-сюда, подыскивая самый удобный угол падения лучей света, чтобы лицо как можно лучше освещал костер, а большим пальцем другой руки, с широкой черной каемкой грязи под длинным заостренным ногтем, оттягивает нижнее веко на одном, потом на втором глазу, внимательно рассматривает. Далее, раздвинув ей грязными пальцыми губы, также внимательно разглядывает зубы во рту. Женщина только испуганно мычит. Наконец, старик отпускает ее. Опять удовлетворенно усмехается полученным результатам осмотра. Возвращается к костру. В магнитоле доиграла касета, музыка закончилась.

Он хозяин положения.

На обочине шоссе лежит вверх колесами разбитый легковой автомобиль. Возле него на дороге лицом вниз распласталось неподвижное тело мужчины. Непонятно, что явилось причиной происшествия, так как очевидные приметы столкновения с чем-либо или с кем-либо отсутствуют, вероятнее всего автомобиль сам опрокинулся на дороге, возможно по причине превышения скорости. Ночь. Тишина. Только слышно, как журчит бегущая тонкой струйкой жидкость. Нет никакой надежды, что на дороге кто-то появится. По ней обычно днем проезжают всего одна — две транспортные единицы, а чаще случается, что и ни одной за несколько дней. Дорога проходит через зону отселения, связывает между собой один не существующий населенный пункт с другим. В одном стоят покинутые пустые заколоченные дома пронумерованные большими цифрами размером на всю стену. В другом не осталось даже строений, их снесли и столкнули в глубокие ямы, засыпав землей. На несколько десятков километров вокруг нет ни одного человеческого жилья.

Поэтому погибшего в автокатастрофе обнаружат не скоро, более вероятно, что раньше до него доберется дикое зверье.

С другой стороны опрокинутой машины подставлено ведро, в которое из дыры в бензобаке стекают остатки топлива. Это и является причиной слышимого журчания. Дыра в бензобаке появилась не в результате опрокидывания, она проделана кем-то специально с помощью какого-то заостренного предмета после происшествия. Понятно, ради того, чтобы слить бензин. Ведро набралось уже почти наполовину.

Старик в заброшенной церкви подносит к лицу женщины в черпаке горячий отвар из кореньев и трав, что приготовил на костре. Свободной рукой поддерживает ее голову, чтобы удобней было пить. Женщина делает слабую попытку отклониться, когда ей, почти находящейся без сознания, в ноздри ударяет резкий запах неизвестного питья. Но дед силой принуждает ее выпить. Она конвульсивно глотает, часть напитка проливается мимо рта. Наконец старик добивается своего, необходимое количество отвара она все же проглатывает. Он кладет ее голову назад, на какой-то скруток, что заменяет подушку, относит черпак к костру и вскоре возвращается.

Теперь состояние женщины изменилось: она более не стонет мученически, успокоилась, но находится, будто в состоянии сильного опьянения или под наркотическим воздействием. Глядит перед собой бессмысленным взглядом. Дед, постоянно довольно усмехаясь, начинает грубо ласкать ее. Женщина не противится этому, потому что она и не в состоянии противиться, временами кажется, что даже отвечает ему движениями тела на эти грубые ласки, но это происходит скорее подсознательно. Старик, который может и не такой старый на самом деле, как выглядит, невыразительно бормочет что-то, что напоминает какой-то заговор. Затем, стащив исподнее, быстро вступает с ней в половую связь, чего она скорее всего не осознает. При этом продолжает шептать свои таинственные молитвы-заговоры. По его виду нельзя сказать, чтобы старик получал удовлетворение от полового акта, это больше напоминает исполнение ритуала. Через несколько минут старец встает, застегивается. Приподнятое настроение не покидает его. Теперь на бородатом лице выражение огромного удовлетворения от успешно осуществленного важного дела.

— В тебе мое продолжение! — восклицает странный отшельник и заходится громким хохотом.

Женщина не то спит, не то в глубоком бессознательном состоянии. Так проходит около часа. Костер почти догорел. Старик за это время съел мясо.

За стенами руины слышится жуткий крик ночной птицы. Дед внимательно прислушивается к нему. Крик повторяется трижды. Старик поднимается с кирпичины, на которой сидел, справляет малую нужду на остатки костра, от чего угли с шипением гаснут. В темноте подходит к женщине. Берет ее, взваливает себе на спину. Голова и руки несчастной безвольно свешиваются вниз. Старик удобней располагает на себе ношу и уходит в темноту через пролом в стене.

Дед-отшельник идет по болоту в темноте. На небе нет луны, но он отлично видит в темноте, уверенно ориентируется, находит нужное направление. Хотя костра или какого-либо иного источника света нет и, казалось бы, в глазах теперь отражаться нет какому свету, глаза его по-прежнему горят зловещим красным огнем. Наверно, это пламя, спрятанное в глазах, и освещает ему путь сквозь ночь. Вот однако, к блеску в темноте двух его глаз добавляются синие точки болотных огоньков. Они горят холодным мертвым сиянием, неторопливо перемещаются по поверхности болота, исчезают, вновь зажигаются, как будто кто-то невидимый играет с маленькими фонариками. Их количество постепенно увеличивается.

Старик видит в темноте узкую скользкую кладку. По бокам от нее бездонная прорва. Он уверенно ступает по кладке, держа на спине свою ношу. Из недр болота время от времени поднимаются вонючие пузыри, с хлюпаньем лопаются достигнув поверхности. Минут через двадцать он выходит на более прочную почву. Начинаются заросли редкого кустарника, встречаются чахлые деревья, что обычно никогда не вырастают большими на подобных болотах. Неожиданно из темноты перед ним возникает невысокая дорожная насыпь.

Старик поднимается на нее, оказавшись неподалеку от опрокинутого автомобиля, очертания которого проглядываются в темноте над дорожным полотном. Он направляется прямо к нему. Почувствовав его приближение, от лежащего покойника молнией бросается прочь с насыпи какая-то серая тень. Возможно лиса или одичавшая собака, или еще какой мелкий хищник. Но далеко от богатого угощения, понятно, не убегает, затаивается где-то в кустарнике. Подойдя, дед бережно кладет бессознательную женщину рука об руку с трупом мужчины. У того объедено ухо, следы острых зубов на шее, кистях рук — не спрятанных под одеждой частях тела.

Снова трижды кричит ночная птица. Загадочный старик обходит машину, забирает ведро, почти полное бензина и, громко захохотав нечеловеческим голосом на прощание, бодро сбегает по откосу с дороги на болото. Вскоре его фигура исчезает, растворившись в темноте.

Женщина, застонав, пошевелилась. Вдалеке на мгновение возникло дрожащее желтое зарево, колыхнулось, исчезло. Через полминуты появилось опять, уже значительно сильнейшее. Теперь оно приближалось и становилось все ярче и ярче, стремительно превращаясь в удвоенный конус света. По дороге двигалась машина, буравя светом фар непроглядную ночную темень. Кто-то очень торопился, также, наверное, как вчера вечером торопились эти двое, что сейчас лежали на дороге возле опрокинутого автомобиля и уже никуда больше не спешили.

Ночные путешественники, вероятно, направились по этой пустынной дороге через зону радиоактивного загрязнения, чтобы сократить свой путь до города, так как хорошо не знали особенностей местных дорог. На самом деле, мнимый выигрыш в расстоянии в те десять — пятнадцать километров, как казалось, если взглянуть на карту, в действительности ничего не давал во времени по причине наличия на старой дороге многочисленных поворотов и участков с давно не ремонтированным покрытием, из-за чего приходилось часто снижать скорость. Однако, это их незнание возможно обернулось счастливым спасением для несчастной женщины.

Фары выхватили из темноты впереди картину ужасного дорожного происшествия, джип "BMW X5" замедлил движение и остановился. Из него вышли двое.

— Ни х... ж себе! — не сдержался водитель высказать вслух сильное впечатление от увиденного.

— Убились? Смотри-ка, как выкинуло их! Где машина, а где они лежат! — начал разглядывать место происшествия другой, — А тачка ничего была.

— Может живые? Кажется, нет, не шевелятся. И не нравятся же мне по жизни эти жмурики...

— Кто бы говорил... И баба тоже ничего была, — заметил пассажир, направив после осмотра транспортного средства внимание на потерпевших, разглядывая ее стройные голые ноги и груди, что выглядывали из разодранного платья, — А бензином как тянет!

— Не рванет часом?

— Огня ж нет. Да тут кто-то уже побывал! Магнитолу вытянули, аккумулятора нет, да и бензин кто-то сливал — вон крышка откручена и даже бак пробили! Ну, народ, ну, блин, полный пи...ец!

В этот момент женщина опять застонала, как будто слегка придя в себя.

— Черт! Гляди, баба живая!

— И ее же кто-то перевязывал, видишь? А может сама себя? — догадался пассажир, заметив на ней платок.

— Что делать будем? Не ментов же вызывать!? — спросил водитель, — Или ее до больницы какой отвезти?

— Салон только загадит.

— Некогда с ней нам возиться, сам понимаю!

К женщине понемногу начало возвращаться сознание, возможно отвар загадочного старика действовал, она попыталась подняться и сесть, вероятно, почувствовала присутствие людей, но опять повалилась.

— Да она бухая! — воскликнул пассажир, — Наверно, нажрались мудилы или ширнулись да перли километров под двести!

— А она, может еще, и за рулем была.

— Вот сука! Пацан вон в кровавой луже, а у нее только царапины!

Тем временем женщина смогла приподняться и сесть на земле, мотая головой. Медленно подтащила ноги. Тело ее совершенно не слушалось.

— Проспится кобыла, здоровей нас с тобой будет! — засмеялся водитель, — Поехали, холера ее не возьмет. Те козлы, что тут побыли, мараться не пожелали, а нам что больше всех надо? Или ты может "тимуровец"?

— Я? Нет!

— И я, тоже, нет, — захохотал водитель джипа, — Садись, поехали! Шалава тут сама разберется!

— Подожди, — пассажиру пришла какая-то мысль, — давай сучку немного поучим правилам дорожного движения.

— Чего? — не понял товарищ.

— У меня там на нарах два года бабы не было.

— Да ну, брось! Она ж сдохнет под тобой.

— Если не хочешь, я сам.

— Ну на х..., — пробурчал водитель, — нет охоты, да и без резинки не рискну, я ж теперь семейный.

— Тогда подожди, — жестко и решительно сказал пассажир, — подожди, я быстро.

Он подхватил женщину под мышки и стащил в траву на откос. Подбадривая и настраивая себя вслух на нужный лад соответствующими поговорками, в которых преобладали нецензурные слова и выражения, он разорвал пополам платье, которое и так уже еле на ней держалось.

...

Водитель дожидался его в джипе. Ожидание затянулось в несколько раз дольше, чем он рассчитывал. Однако понимал — кореш только сегодня с зоны откинулся, пусть позабавится. Самому когда-то довелось через это пройти.

Когда тот наконец вернулся, спросил шутя:

— Ну, ты и дорвался до мяса! Хоть живую оставил?

— А что ей сделается? Пусть будет благодарна, от этого только очухается скорей, наркотка.

— Садись, нет времени! Нехороший ты мальчик!

— Этой суке не все равно, кто ее дерет? Знаю я таких, у кого тачка клевая, под того и ляжет. Всего то дел — тот был на мерсе, мы на джипе, какая ей разница? Лишь бы не с "жигуля-копейки"...

Братки дружно захохотали и джип рванул с места.

В шестом часу утра служебный легковой автомобиль двигается в направлении раенного центра NNNвичи из областного города. За очередным поворотом пустынной дороги, коорую можно проехать всю — от границы до границы зоны и никого не встретить, водитель и пассажиры неожиданно видят на встречной полосе опрокинутый кверху колесами джип "BMW X5". Останавливаются, выходят. Не обнаружив ни в машине, ни возле нее никого, удивляются, ищут даже в кюветах. Решают, что кто-то уже, видимо, отвез пострадавших в больницу. Удивляются еще больше, что в топливном баке опрокинутого джипа кто-то пробил три дыры, и в три подставленных ведра струйками бежит солярка. Марадеры? Черт их знает. А может так надо? Сливать остатки топлива в целях безопасности? На месте происшествия? Кажется, раньше о таком не слыхали, хотя и все с техническим образованием.

Все равно, спасать некого, время не ждет, нужно спешить дальше.

— Твой мобильный тут не берет?

— Нет, зоны покрытия нет. Километров за десять от NNNвич сигнал появиться.

— Ну тогда и сообщим. Поехали, нет времени. Поехали.

Наезд на пешехода.

Бесконечный рабочий день наконец закончился. В это почти не возможно было поверить, но это на самом деле произошло, в очередной раз подтвердив, что все в жизни имеет начало и конец. Он быстро собрался, сбежал вниз, вышел из здания в ненавистный город. Быстрей, быстрей, не встречаясь взглядом ни с одним двуногим существом. Быстрым шагом до площадки, где стоял его автомобиль — его средство спасения от ненавистной окружающей действительности — от маргинального общества, от страны, что на глазах деградирует.

Двадцать шагов, десять шагов, два, один, подошел, ключ держит наготове, открыл дверцу, сел за руль, захлопнул дверцу. Все, теперь он оказался в личном пространстве, отгородившись от мира стеклом и металлом. К счастью никто из сослуживцев не жил в том районе, где он и даже нигде по дороге в том направлении. Не приходилось отваживать нахальных попутчиков, что всегда находятся в таком случае, когда кто-нибудь ежедневно ездит на работу на собственном автомобиле.

Он был благодарен своему автомобилю за возможность значительно сократить общение с людьми, которое всегда старался свести до минимума. Благодаря автомобилю, этому чудесному детищу научно-технического прогресса, этому роскошному средству передвижения, исчезала неприятная необходимость контактировать с популяцией себе подобных, пользуясь общественным транспортом, что само по себе в большом городе значило уже не мало. Также, на собственном автомобиле он совершал при необходимости служебные поездки далеко за пределы города, чтобы как можно меньше зависеть от обстоятельств, чтобы избегать ночлегов в провинции в местах, которые кто-то еще при советской власти набрался наглости обозвать цивилизованным словом "гостиница". Он предпочитал провести ночь в дороге, но вернуться домой, чем остановиться в таком месте. Конечно, возможно было остановиться в одноместном номере "люкс", однако, такие встречались не везде, не в каждом провинциальном "отеле", к тому же, их обычно нужно было заказывать заранее, а необходимость выездов в командировки, по причине специфики его работы, возникала всегда незапланированно.

Завтра, как раз, возникла надобность посетить далеки райцентр, почти на границе области. По дороге домой решил заскочить в магазин, нужно было пополнить продуктовые запасы.

Он вышел с покупками из дверей торгового центра, здания, что благодаря своим функциональным особенностям являлось центром притяжения жизненной активности жителей большого "спального" микрорайон, потому что так уж сложилось столетиями и было обусловлено исторически в человеческом обществе — где торговля, там бурлит жизнь.

Идя по выщербленной плиточной дорожке к проезжей части улицы, где был припаркован его автомобиль, обогнал двух парней, шагавших более неторопливо. Один, сильно жестикулируя, что-то рассказывал другому. До слуха донеслись его слова, по которым сразу же сделался понятным общий смысл всего разговора:

— Я иму — чё ты, бля, ваще ох...ел? И взял ево так за грудки, приподнял...

Навстречу шла женщина не определенного возраста, с опухшим лицом, одетая в спортивную куртку ярких расцветок, за руку тянула злобно насупившегося ребенка лет восьми — девяти. Услышал ее хриплые слова, обращенные к мальчику:

— Восемнаццать лет исполницца, п...дуй ат миня к е...най матери!

Запугивает, воспитывает, как умеет. Ему подумалось — "можно представить, что же он слышит от нее каждый день", и еще скептически — "откуда у нее такая уверенность, что доживет сама до его восемнадцатилетия?".

Опередил еще двоих соотечественников, на этот раз пожилого возраста. Они шли, качаясь, один с видом победителя доводил другому:

— Я им говорю, проститутки вы, шкуры! Ну, так, нет?! Все им мало, бутылки собирают, сигареты продают, стоят там с утра до вечера. На тот свет с собой эти гроши потащат или что? Ну, так, нет?! Животный мир! Я их ненавижу, они все проститутки. Веришь, нет? Они крысы е...ные! Дык я их всех распихал, одной, самой наглой, в зубы...

Обрывки подобных речей и высказываний неслись со всех сторон. Идя по дорожке, он чувствовал себя, будто плывущим в грязной реке.

Что в магазине, что возле него — повсюду эти существа. Они все время громко заявляют о себе своими разговорами, поведением, своим внешним видом. Для них нормально говорить такое и слышать такое, жить так. Они нормальные, это нормально в их нормальном мире. Он принадлежит к одному с ними виду. Или они принадлежат к одному с ним виду? Это, наверное, не существенно. Существенно другое — для них все это нормально, а для него нет. Получается, они нормальные, а он — нет.

Он пошел к автомобилю, стараясь не смотреть на этих маргиналов, что столпились возле магазина в ожидании неизвестно чего, хотя им то, конечно, было известно чего, на тех маргиналов, что чередой тянулись к магазину по улице со стороны панельных многоэтажек, на тех молодых маргиналов, что толпились отдельно от старших на противоположной стороне улицы, также коротающих время в ожидании какого-то, только им, маргиналам, точно известного, каждомгновенного маргинального смысла их маргинальной жизни, или верней сказать — существования, он, вообще, по жизни всегда старался обращать как можно меньше внимания на всех этих маргиналов, что делать было довольно тяжело, поскольку их было много, поскольку они составляли большинство на этих улицах, они составляли большинство в этом микрорайоне, они составляли большинство в этом городе, они составляли большинство в этой стране, они составляли большинство в этой жизни, делая ее, таким образом, не жизнью, а существованием, причем для всех, а не только для себя, потому что их маргинальный каждомгновенный смысл существования приказывал им считать свое маргинальное существование настоящей жизнью, а меньшинство, как почему-то принято считать, всегда должно подчиняться воле большинства, так как в этом и есть смысл демократии, лучше которой, говорят, уклада жизни (или существования?) пока что будто нет (не изобрели), хотя имеет ли то маргинальное большинство волю, а если бы даже и имело, стоит ли ей, той воле маргинальной демократии, подчиняться — об этом можно было бы еще поспорить и довольно много, однако спорить не имело никакого смысла и было бы делом совершенно неблагодарным в условиях существования в маргинальном обществе, если так уж случилось, что это было объективной действительностью, от которой некуда деться, да и что удивляться, когда даже среди его собственных довольно близких родственников было много маргиналов и те девушки, с которыми он время от времени ложился в постель, все имели ярко выраженные черты маргинальности. Наказал же Бог — родиться в этой стране!

Он не любил маргиналов-соотечественников еще и за то, а возможно, что и исключительно за то, что они имели этот каждомгновенный маргинальный смысл своего маргинального существования, или за то, что он был уверен, будто они этот смысл имеют, а он, в отличае от них зачастую, если не сказать, что всегда, не имел смысла своей "немаргинальной" жизни. Не позволять своей жизни превращаться в маргинальное существование требовало от него каждомгновенных усилий, но каждомгновенное достижение цели не приносило каждомгновенного смысла, в то время как маргиналы каждомгновенно имели кажомгновенный смысл своего существования, не прикладывая ради этого никаких усилий, а просто существовали каждомгновенно, оставаясь сами собой.

Из этого следовал очень неприятный вывод-догадка, что, наверное, и он на самом деле является маргиналом, только прячет это от себя и остальных, и прятать это — стоит ему всех этих усилий. Смысл жизни заключался для него только в каждомгновенном достижении состояния "жизни-а-не-существования", а при достижении цели утрачивался. Поэтому он, в глубине души, не по-доброму завидовал маргиналам, которые не имели перед собой такой сложной проблемы, что позволяло им вести свое беззаботное существование.

Он ощущал и даже, что скрывать, хорошо это знал, что у него самого, что у тех его знакомых, кто каждомгновенно старается превращать свое существование в этой маргинальной действительности в настоящую человеческую жизнь, это получается (и поддерживается) искусственно, ненатурально и на самом деле является только глубоким самообманом. Чем больше прикладывается усилий жить человеческой, а не маргинальной жизнью — тем больше глубина и сложность самообмана.

Это порождало сомнение — есть ли она на свете на самом деле, настоящая жизнь? Сомнение порождало смертельный ужас и отчаяние. Ужас и отчаяние порождали ненависть.

В конце концов, если бы не существовало маргиналов, не было бы и каждомгновенного осознанного или неосознанного сравнения себя с ними. Они были причиной всех мучений духа.

Он ненавидел маргиналов-соотечественников. Он всегда старался не видеть их, не пускать в свою жизнь, в свою субъективную реальность.

Подъехав к дому, он оставлял машину на площадке под окнами и, как обычно, стремился скорее зайти в подъезд, не глядя по сторонам. Он смотрел в землю, под ноги. Земля была повсюду обильно загажена собачьим дерьмом. Но видеть следы испражнений четвероногих друзей человека ему было значительно менее неприятно, чем видеть лица их хозяев.

Ему очень не нравилось жизненное пространство застройки микрорайона, где приходилось жить. Вот и теперь в воздухе летали грязные бумаги, полиэтиленовые пакеты, достигая уровня десятого этажа. Один из них едва не принесло ему в лицо. Ветер летел над полями, не встречая преград, потом врывался в каменные ущелья одинаковых панельных многоэтажек, где закручивался вихрем, растрясая шапки мусора на контейнерах, который коммунальники почему-то не вывозили вторую неделю.

В этой застройке не было ни единого уютного уголка. В некоторых местах, в промежутках между домами даже не росла трава, а зимой никогда не задерживался снег, так как там всегда, при всякой погоде, даже в полный штиль, дул сильный ветер, как в аэродинамической трубе. Он создавался расположенными тут по плану какого-то архитектора-глупца, типичного представителя советской школы, хронически больной гигантоманией, концентрическими полукругами и подведенными к ним по касательной долгими прямыми линиями стен высоченных корпусов, которые улавливали и многократно усиливали самое незначительное движение воздуха любого направления, неизменно направляя его на этот клочок земли. Однако местные жители уже понемногу привыкли к тому, что как только ступишь шаг за угол дома, неожиданный порыв ветра сразу валит с ног. Всем живым существам, говорят, свойственно приспосабливаться к условиям существования.

За все время, что он тут жил, а это приблизительно четыре года, его не покидало впечатление, что строительство микрорайона не завершено, а все еще продолжается, хотя квартиры уже заселены людьми. И к аэродинамической трубе за углом он никак не желал привыкать, и поэтому, очень раздражался каждый раз необходимостью придерживать шапку рукой, когда подходишь к дому. Сиротливые сломанные детские качели да ржавые перекладины для выбивания ковров только усиливали своим присутствием печальное зрелище.

Только переступив порог квартиры, он снова попадал в свое личное жизненное пространство. Тут можно было отдохнуть, восстановить силы, подготовиться к завтрашней командировке.

А морально подготовиться ему было необходимо, поскольку свое пребывание в сельской местности он всегда переносил очень мучительно, так как там все было проникнуто духом сплошной маргинальности. Калейдоскоп сценок из жизни, или точнее, существования провинциальных маргиналов очень угнетающе воздействовал на его душевное состояние. Повальный алкоголизм, умственная ограниченность, что отвратительно компенсировалась у них чудовищным рефлектирующим сознанием, грязь, серость их быта, всей их жизненной среды, сами люди, с отпечатанными на лицах признаками глубокой наследственной деградации, которых назвать просто не красивыми — было бы слишком хорошо о них отозваться. Автомобиль прекрасно выручал его. Через лобовое стекло все это выглядело, как жизнь за стеклом аквариума, хотя, наверное, более точным сравнением было бы скорее — как жизнь за иллюминатором подводной лодки.

Однако, избавиться от этой действительности было невозможно, перед его взглядом до сих пор стояли откровенно дебильные лица тех детей с их характерными улыбками, что повстречались ему на дороге в какой-то деревне во время последней командировки. Для них он, в свою очередь, выглядел существом из антимира. И кто там причитает, что деревня, будто, умирает? Лица этих детей, вот он — лик будущего, его собирательный образ.

На следующий день возвращался он довольно поздно, в темноте. Был разозлен не очень удачными результатами поездки, за что, конечно, нужно было ожидать, теперь обязательно обрушиться недовольство начальства на его голову. Учитывая, что начальство в его жизни было материализовано в виде также глубоко маргинальных по своей сущности индивидуумов, это было вдвойне неприятно.

"Вот же понес черт, сокращать путь!" — уже начал он клясть себя в мыслях. Дорога, что проходила через деревню Загатье, по которой он стремился ближе выскочить на магистральное шоссе, имела относительно новое асфальтированное покрытие, однако ехать было весьма сложно.

Деревня долгая, тянется уже несколько километров и конца не видно. За большими кустами сирени, что словно умышленно были посажены какими-то дурнями под заборами именно перед поворотами, не возможно увидеть, в какую сторону дорога поворачивает, всегда получается, что поворачивает в другую, чем кажется поначалу. Вот какое-то быдло бросило на дороге трактор с густо перемазанными грязью колесами. По сторонам деревенской улицы почти что возле каждого двора или куча навоза, или сваленные дрова, или просто какой-то мусор. В одном месте даже строительные плиты-перекрытия, что занимают добрую треть ширины проезда. Того и гляди, наскочишь на что-нибудь. "Уроды! — злится он на жителей Загатья, — гнили бы тут живьем по хатам, своим навозом обложившись, так нет, прут его на улицу, в своих стойлах места им не хватает!". Вот впереди показался ржавый облупленный знак с названием "Загатье" перечеркнутым красной полосой. Но оставалась еще одна угроза — напротив последней хаты под забором угрожающе нагромождены бревна, потому что два бревна, как видно, когда-то уже скатились на проезжую часть. Он предусмотрительно принимает в сторону от них, одновременно увеличивая скорость, радуясь, что проклятая деревня, наконец, закончилась.

Вдруг в свете фар мелькает что-то серое, лежащее прямо перед ним на дороге. За этим неотвратимо следует мягкий, но ощутимый каждой клеткой напряженного тела водителя, двойной удар переднего и заднего колес, машину дважды подкидывает.

В следующее мгновение страшное понимание того, что произошло, еще только начинает зарождаться в мозгу, а нога, будто сомлев, отпускает педаль "газа". Он осознает, ЧТО там лежит. Он ненавидел маргиналов-соотечественников... Он всегда старался не видеть их... Сейчас у него это отлично получилось. Он не увидел, не успел увидеть. Он ненавидел маргиналов-соотечественников, сейчас он убил одного.

Те десятки метров, на продолжении которых машина замедляла ход, он проходит, оставив ее на шоссе, обратно на негнущихся ногах пешком. Зрение приспособилось к темноте, и в слабом свете луны, спрятанной за тучами, он отчетливо видит лежащее на проезжей части неподвижное тело мужика среднего возраста, одетого в серый ватник. Живой? Да где там!

В воздухе плавает, хорошо ощутимый за несколько метров от тела, сильный запах водки. Наверное, колеса выдавили содержимое желудка несчастного. А если бы он не был одет в штаны, то, возможно, было бы видно и выдавленные через задний проход, еще теплые, внутренности, от которых поднимался бы в холодном ночном воздухе парок.

Но водителю достаточно и того, что он видит. Руки, и не только руки — весь он, мелко дрожит. "Что делать? Что делать?" — бьется мысль, придавливаемая каким-то неумолимым, тяжелым, как гора, чувством. Пока мозг беспомощно тонет в выбросе адреналина, глаза глядят на улицу — на ней пусто, глядят на окна ближних хат — в них темно, уши слышат — где-то далеко залаяла собака и снова тишина.

"Прокляты алкаш! Быдло! Кому, что объяснишь теперь?! Шел он или лежал? Или внезапно выбежал из-за забора? Да и кому это теперь интересно? Обстоятельства? Теперь только есть труп и есть он — водитель, что совершил наезд. И нет свидетелей. Свидетелей нет. Есть вина. Кто оправдает? На какое правосудие надеяться? Превышение скорости. Тюрьма? Если нет, то — "химия"? Кому охота? А свидетелей нет. Наполовину пустая деревня спит по хатам. А это пьяное быдло повалилось спать прямо на дороге. Теперь не проснется... Свидетелей нет, а он не проснется, не проснется...".

Он не помнит, как возвращается к автомобилю, как запускает двигатель. Он едет дальше, как во сне. Лишь бы быстрей, лишь бы подальше отсюда. Ночь. Это хорошо, что ночь. Ночью ничего не видно. Никому ничего не видно. Постепенно начинает успокаиваться. По лицу текут слезы. Проклятое быдло! Нажралось водки и повалилось на дороге. Все же они добрались до него! Все же добрались, все же ворвались в жизнь, чтобы испаскудить ее. Пусть таким образом, но добрались. Чтобы своим существованием испаскудить. Но не получилось! Нет! Кто найдет, кто докажет? Никто ничего не видел. Чтобы из-за какого-то дегенерата сломать себе жизнь, ну нет! Не бывать этому! Никогда!

— Ничего у вас не получилось, падлы! — выкрикивает он вслух, будто подводя черту, и начинает безумно хохотать.

Постепенно он успокоил себя, уверил, что ему, вероятно, все же удалось выйти победителем над маргинальной действительностью и в этот раз, как бы это ни было сложно. Теперь он взял себя в руки. Начинает рассудительно взвешивать положение. Какой дорогой возвращаться в город? Конечно через зону, где меньше ездят. А на работе он официально числится в командировке весь завтрашний день. Вообще, можно пойти на автовокзал, спрость билет, приложить к отчету, чтобы считалось, что он даже никуда и не ездил на собственном автомобиле. Да, правильно. Так он и сделает.

Через полчаса он уже будет далеко. Как раз рассветет, нужно будет остановиться, осмотреть машину, колеса, не осталось ли каких следов.

Остановившись на пустынной дороге посреди зоны, внимательно осмотрел свое транспортное средство. Результатом осмотра он остался доволен. Автомобиль оказался не поврежден, значит, в соприкосновение с телом вступали только шины. Решил, что все равно, во-первых заменит их. Естественно, сам в гараже, никакого автосервиса. А там можно будет и продать автомобиль, купить новый. Главное, что НИКТО НИЧЕГО НЕ ВИДЕЛ. Никто!

Душу переполнила какая-то сумасшедшая радость, какое-то новое непривычное игривое чувство безнаказанности. Он вскочил за руль и погнал дальше. От этого нового эйфорического чувства за спиной словно выросли крылья. Теперь он избавился от состояния угнетенности, ощущал себя победителем ненавистного мира маргиналов. Нет, он никогда не позволит этим червякам испаскудить свою жизнь!

Вставил в магнитофон неизвестно откуда взявшуюся в машине касету, включил звук на всю мощность. Во всяком случае, раньше он эту музыку не слышал и такая ему никогда особенно не нравилась, но все равно, сейчас под настроение она пришлась по душе. Зазвучала песня иностранной группы Hypocrisy "Don't Judge Me", за ней вскоре "Edge Of Madness". Он немного знал английский, хотя слова разобрать было нелегко.

Продолжая путь в таком настроении, он вдруг увидал впереди необычную фигуру, что шла, как привидение, по обочине. Вначале не поверил глазам, но приблизившись рассмотрел хорошо — совсем голая молодая женщина в одном наброшенном на плечи коротком расстегнутом халате. Он снизил скорость, когда поравнялся с ней, она, кажется, как-то загадочно улыбнулась и неторопливо пошла себе дальше.

То, что дальше произошло в его голове, в обычном состоянии он бы назвал помрачением рассудка, последствем перенесенного стресса, сатанинским наваждением или еще чем-то вроде этого. Но в эту минуту он бешено желал уже только одного — решительным поступком закрепить свою победу над маргинальной действительностью. Если уж убил одного представителя враждебной расы, цивилизации, культуры или еще там чего враждебного, так отчего же другую — не изнасиловать?! Ведь все благоприятные условия на его стороне — никого нет, НИКТО НИЧЕГО НЕ ВИДИТ. Безнаказанность. Вседозволенность.

Мозг, работая, так сказать, в фоновом режиме, еще пытался что-то анализировать, задаваться какими-то логическими вопросами — кто она, как тут, посреди зоны, в этот час перед рассветом оказалась, почему в таком виде, пьяная, обезумевшая или еще что? Однако, эти мелочи его не интересовали, он уже действовал. В сложившейся ситуации невозможно было не изнасиловать, не имеет значения как оказавшуюся здесь, беззащитную голую самку.

Он остановил автомобиль, выскочил из него, не захлопнув дверцы, окликнул, догнал. В оставленном автомобиле группа Hypocrisy надрывно исполняла композицию "Uncontrolled". Теперь вся окружающая действительность сделалась его личным жизненным пространством, где он безраздельно властвовал. Женщина, ему показалось, почувствовала это (а как же иначе, должна была, не могла не почувствовать), покорно подчинилась. Остановилась, только глупо усмехается, глядит куда-то мимо него. Но лицо совсем не дебильное при этом, что свойственно маргиналам, а, как он успевает отметить, даже довольно приятное, только несколько свежих царапин немного портят его. Расстегнутый халат, как это показалось ему сначала, при ближайшем рассмотрении оказывается разорванным пополам платьем. Вероятно, ее недавно кто-то уже изнасиловал, однако это только еще больше возбуждает — также присоединиться к этой грязи. Вид ее красивого обнаженного тела вызывает у него неудержимое, по животному сильное, желание сейчас же овладеть ею. Он, прямо тут, на обочине шоссе, немедленно начинает удовлетворять это желание. Женщина почти что не противится.

...

Над просторами болота разносится его торжествующий победный рев триумфатора.

Труп мужика в ватнике нашли утром односельчане, когда погнали пасти коров, вызвали милицию. Компетентные органы по результатам обследования места происшествия, по характеру повреждений полученных потерпевшим определили, что произошел наезд на лежащего в нетрезвом состоянии на проезжей части. Водитель с места происшествия скрылся. Причем позже, что интересно, вскрытие потерпевшего показало, что он стал жертвой даже двух наездов — от первого он погиб на месте, а по прошествии нескольких часов кто-то повторно наехал на мертвого, лежащего на дороге.

Для объективности отражения всех обстоятельств были отмечены и неудовлетворительные дорожные условия, сыгравшие свою негативную роль в причинах происшествия — отсутствие в населенном пункте пешеходных дорожек и недостаточное освещение проезжей части.

Скользкое покрытие.

Ужи упорно ползли. Рвались вперед. От одного края болота к противоположному. Каждого выгнали из-под корча, из-под камня, из норы неумолимые жизненные часы и приказали двигаться. Впереди ожидали морозы, и жизнь гадов должна была притихнуть, замереть. Чтобы потом ожить весной, сейчас нужно было прикинуться мертвым. Прикинуться очень правдоподобно, чтобы лютая зимняя стужа посчитала мертвым и не убила своим смертельным дыханием на самом деле. Временно умереть ради выживания. Чтобы дождаться, когда небесный бог Ярила снова разбудит, вернет к жизни. Тогда можно будет жить дальше, и дать жизнь потомкам, которые от первого мгновения своего существования уже будут знать, как надлежит здесь выживать и будут каждый год старательно исполнять этот обряд в конце сентября, так же, как исполняли его все поколения предков.

Гады упорно ползли по земле. Христиане православного обряда отмечали праздник Воздвижения Креста Господня. В отличие от ужей люди вот уже несколько столетий, как забыли, что за обряды и по каким праздникам исполняли их предки. Одни праздники хитрые миссионеры подменили христианскими по календарю, про другие, вообще, постепенно вынудили забыть.

В этот день по шоссе мчалась машина. На первом сидении, рядом с водителем, гордо восседал человек, который не знал ни христианских, ни, тем более, древних праздников. Не знал потому, что ему не нужно было их знать, потому, что не знал своих предков, и не имел в том особой необходимости. Он был человеком сегодняшнего дня. Он считал себя человеком дела, причем, довольно успешным человеком дела. Его уже год, как сделали хозяином в важной отрасли народного хозяйства. Назначения руководителем крупного областного предприятия он дождался, приложив много усилий ради этого, старательно прислуживая не один год вышестоящему начальству. И вот, наконец, предыдущий руководитель, что в свою очередь старательно выслуживался перед своим вышестоящим начальством, пошел на повышение и оставил должность ему. А вместе с должностью в наследство достался и этот служебный автомобиль. Только своего водителя предыдущий руководитель забрал вместе с собой, а он, в свою очередь, привел с собой своего верного служаку.

Так как менять водителя довольно хлопотливое дело, тем более, когда за некоторое время уже убедился, что он достаточно надежный человек, и когда он даже посвящен в некоторые твои секреты. Например, кроме прочих мест, какие ты регулярно посещаешь — разных там бань-саун, клубов, бильярдных, знает и адреса всех твоих постоянных любовниц, о существовании которых не догадывается жена. Знает местонахождение пригородного коттеджа, что записан на твоего брата и трехэтажного дома на даче в соседнем районе, откуда ты родом, что построен из краденых материалов в лихие времена и оформлен на старшего сына от первой жены, который носит фамилию матери, и о существовании всех этих объектов недвижимости официально не знает налоговая инспекция. Не говоря уже о такой мелочи, что случается — затащит тебя мертвецки пьяного, наделавшего по дороге в машине под себя, в квартиру, потом почистит салон от блевоты, и нигде никому про то языком лишний раз не болтает.

Ну и ты, понятно, время от времени за верную службу чем его отблагодаришь, подкинешь какую кость. И действительно, когда пару месяцев назад в одном районном центре водитель ожидал своего директора вместе с компанией других водителей шикарных "членовозов" возле здания исполкома, пока там продолжалось расширенное выездное совещание, в зашедшем между коллегами разговоре о своих хозяевах из числа тех, кого возили раньше и тех, кого возят теперь, в котором звучали воспоминания-похвальбы вроде — "он мне тогда с квартирой помог, без очереди получить", или — "я при нем оделся полностью и дети все мои тоже", он, сравнивая с другими, обиженным себя хозяином совсем не ощущал. Много кому из них перепадало от своих куда меньше.

— Вон тут было, в прошлом году, — обратил водитель внимание хозяина, — я тогда Лёху, Петровича водителя, подменял, возил их с энергетиком в командировку в NNNвичи. Джип перевернутый лежал и пострадавших никого, говорят, так и не нашлись, а через два километра еще "мерс", тоже перевернутый, там мужик погиб. Вот так, сразу два тут опрокинулись в один день. А я потом в ГАИ, как техосмотр проходил, услыхал случайно, что тут, оказывается, каждый год опрокидываются, место какое-то плохое, как, все равно, зачарованное какое. А, кажется, дорога, как дорога, обычная...

— Случается же..., — ответил хозяин, не очень интересуясь рассказом о месте концентрации ДТП, его сейчас занимали другие, более важные мысли о своих, насущных директорских, делах.

— И не ездит же тут почти никто, а все равно опрокидываются..., — рассуждал вслух водитель.

Он подсознательно почувствовал, так как за годы холуйской работы уже безошибочно привык ощущать душевное состояние хозяина, что хотя тот, будто, и занят сейчас своими мыслями, но его нужно как-то позабавить разговором, чтобы он в дороге слегка отдохнул от дел, расслабился. Это будет очень кстати, своевременно.

— Еще тут недалеко в прошлом году было, — снова начал рассказывать водитель, — мне родственник рассказывал из Загатья, у них в деревне жуткий случай произошел. Сосед его, через три хаты от него жил, по пьянке своего друга трактором переехал, не заметил. А тот пьяный тоже был, прямо на улице спать повалился. Так и помер по-дурному. А тракторист, как увидал, что случилось, не смог себе простить, дружил же с ним, росли вместе, поехал домой да повесился в хате. Дети, как пришли, испугались, старшая даже разговаривать после того перестала. И никто сначала не знал, из-за чего он повесился, плели, будто, жонка гуляла да еще всякое, что люди навыдумывают. А про того сперва посчитали, что кто-то залетный сбил да дальше поехал. Его и нашли только утром. Хоронили их в один день. Никто и не догадывался, как было на самом деле, две эти смерти между собой никак не связывал, пока через месяц случайно записку не нашли, что тракторист перед смертью оставил. Вот оно как бывает, когда без меры употребляют...

— Да, жизнь..., — отозвался руководитель предприятия, видно слегка тронутый этой грустной историей, — Так ты, значит родом оттуда?

— Да, оттуда.

— А что же, то Загатье так и не отселили? Говорили же что об этом...

— Нет, сначала собирались, как замеры эти свои сделали, а потом подсчитали, что "кюри" не достаточно, не попадает под отселение, решили, что жить можно, даже асфальт по центральной улице положили, обеспылили. А половина, кто поумней, все равно, и так сами поуезжали.

Раздавленные колесами ужи попадались на дороге все чаще и чаще. Агонизирующие, с припечатанными к покрытию головами, судорожно вскидывались вверх кольцами узорчатых тел, извивались хвостами в отвратительных пятнах размазанных собственных внутренностей. Они и погибшие, упорно продолжали ползти, будто старались не отстать от живых. Повсюду: на обочинах, на проезжей части извивались гады, потерявшие сегодня чувство опасности, подчинившиеся более сильному, чем оно инстинкту самосохранения.

— Ну ты смотри, что делается! Сколько живу, не видел такого!

Водитель поначалу еще старался объезжать ужей, однако скоро их количество на дороге сделалось таким, что объезжать уже было просто невозможно. Раздавил одного, еще одного. Тело погибшего существа громко хлестнуло где-то по днищу автомобиля.

— Да сколько ж их в этом болоте!? Вот мерзость!

Впечатленный этим зрелищем, руководитель областного предприятия даже потерял большую часть своей всегдашней напускной важности, и в эту минуту, охваченный искренним удивлением, как будто стал обычным деревенским мальчиком, каким был когда-то. Он видел необычное явление живой природы, той стороны жизни, что отсутствовала в искусственно созданной системе его нынешнего субъективного существования. В этой системе не имелось соответствующего выработанного стереотипа реагирования на подобный случай, поэтому он сначала отнесся к этому по-человечески просто, так как не знал, как тут надлежит держать себя "по-начальственному", согласно своей социальной, будто бы, значимости. Но через минуту стереотип универсального "начальственного" поведения включился снова.

Тем временем, уже, наверное, на каждом квадратном метре дорожного покрытия было не меньше одного гада и светло-серая "бетонка" впереди буквально чернела от них. Встречались экземпляры длиной даже около полутора-двух метров. В салоне слышалось неприятное шуршание колес по ужиным телам, что не могло не вызывать душевного дискомфорта. Чтобы избавиться от него, водитель увеличил звук радиоприемника. Сделалась слышной, до этого невыразительная, беззаботная болтовня ведущих программы. Это была программа поздравлений какого-то радио на коротких волнах.

— А вот наш постоянный слушатель из Мозыря — Дмитрий очень просит поздравить с днем рождения его бабушку, к сожалению, не сообщает, как ее зовут и сколько ей исполняется лет, и просит па-а-аставить, — ди-джей словно задерживается, переворачивая, а затем продолжает читать обратную страницу листа, — поставить что-нибудь потяжелей, потому что, как он пишет, бабушка не выносит ту музыку, которую он громко слушает каждый день, но высказывает надежду, что когда она услышит что-то такое по радио в качестве поздравления, то, возможно, изменит свои взгляды.

— Что ж, если так, наверное, с чувством юмора у нашего слушателя Дмитрия из Мозыря все в порядке, — подхватывает другой ди-джей, — ну, а что касается возраста бабушки, то о возрасте женщины говорить не очень тактично, разве ты забыл? А мы тем временем специально для бабушки Дмиртия с удовольствием исполняем заявку любящего внука, и сейчас на нашей волне вы услышите группу "Hypocrisy" с песней "Turn The Page". На мой взгляд, тяжести звучания, так сказать, мощи звучания, этой группе не занимать, так что, думаю, эта композиция удовлетворит и вас, Дмитрий, и, возможно, вашу бабушку также.

— Да, да, переверни страницу! Переверни страницу своей жизни, бабушка, и надеемся, что не последнюю! Переверни страницу! Кажется, Metallica пела тоже что-то об этом!

— Что же, Дмитрий, если вы нас слышите, а я надеюсь, что это именно так, зовите скорее свою бабушку к радиоприемнику! "Turn The Page", группа Hypocrisy!

Звучит песня заграничной группы Hypocrisy "Turn The Page".

Автомобиль слегка заносит, видно под переднее колесо попал толстый ужака.

— Болото это далеко еще тянется? — раздраженно спрашивает директор.

— Километров шесть, — отвечает водитель, будто ощущая себя в чем-то виноватым за то, что дорога проходит по болоту и что несметные полчища, орды ужей движутся сегодня через нее.

— Гони быстрей давай.

Водитель послушно нажимает на педаль акселератора. Вдруг крупный старый уж, закрученный и подброшенный правым передним колесом, с силой ударяется в боковое стекло рядом с лицом директора и отлетает, оставив на стекле кроваво-грязный отпечаток. Тот от неожиданности машинально отклоняется от окна. Водитель напугано скашивает на него глаза и видит также перепуганное лицо хозяина. Мелькает мысль: "Вот зараза, теперь не только колеса, всю машину мыть придется!".

Автомобиль снова резко ведет в сторону на скользких ужиных кожах и внутренностях. Водитель, напуганный угрозой заноса, автоматически живо выкручивает руль, действуя, как будто, в условиях зимней скользкости, чтобы предотвратить занос. Однако, фактически заноса нет, ибо это только впечатление. В результате резкого поворота руля на большой скорости, автомобиль словно спотыкается на ровном месте, начинает крениться на бок, его закручивает поперек дороги. Несколько мгновений конструктивно заложенная способность транспортного средства сохранять устойчивость отчаянно борется с законами физики, но энергия движения безжалостно побеждает результат многолетней конструкторской мысли. Переднее колесо, не выдержав давления, выстреливает.

Автомобиль с лязганьем и грохотом переворачивается несколько раз, посыпая дорогу битым стеклом, останавливается на боку. В двигателе что-то начинает гореть.

К водителю возвращается сознание, он открывает глаза и первое, что видит — как с погнутой стойки кузова прямо над его лицом свешивается мертвый уж. Водитель пробует пошевелиться, ощущает сильную боль в ноге. Еще болит голова, потому что сразу, как начали переворачиваться, крепко ударился, он это хорошо помнит. Хозяина на его месте нет, так как водитель сам лежит на правой передней дверце и на пассажирском месте, где тот сидел. Хозяин находится в задней части салона, тоже живой, судя по громким стонам. Превозмогая боль в ноге, водитель снова шевелиться, пытается выбираться из машины через выбитое лобовое стекло. На его счастье, он ничем не зажат. Подтягиваясь на руках, у него получается выползти из опрокинутого автомобиля. В голову приходит дурная мысль-сравнение: "Вот и я ползаю, как тот уж".

Машина разгорается все сильней. Пламя охватило уже весь капот, огонь лижет резину колеса, пробивается в салон. Водитель, качаясь, встает на ноги. Раненная нога болит, но опираться на нее он в состоянии. Ступает шаг, другой. Всё кружится в голове.

Понимает, что нужно спасать хозяина. Обходит машину, замечает, что с ног куда-то исчезла обувь, хотя ботинки были хорошо зашнурованы. Заднего стекла также нет, что облегчает возможность добраться до стонущего директора. Он лежит вверх ногами, лицо залито кровью. Водитель подхватывает его подмышки и пробует вытащить. Тот вскрикивает и теряет сознание. Тащить оказывается не очень легко. Пламя уже охватило переднюю панель, начала гореть обивка. Нельзя терять время, ни одной секунды. Водитель бешено дергает отключившееся тело своего шефа. По его виску и щеке тоже бежит маленькая струйка крови. Наконец, его усилия венчаются успехом, и он хромая, пятясь задом, торопливо тащит директора прочь от охваченной огнем машины.

Оттащив, кажется, на безопасное расстояние, кладет на обочине. Тяжело дыша, опускается на колени рядом.

В пылающей машине взорвалось топливо в баке. Огромный костер на дороге освещает мрачный пейзаж осеннего дня. А ужи ползут себе и ползут. Им нет дела до людей со всей их суетой и мучениями. Огненные сполохи играют на блестящих спинах гадов. Водитель обозлено откидывает ногой одного, другой, тем временем, проползает у ног лежащего директора. Водитель вытаскивает из кармана шефа мобильный телефон, но напрасно, в этой местности сигнала нет по-прежнему, как не было и год назад. Да и кому она тут нужна, та мобильная связь, посреди отселенной зоны радиоактивного загрязнения? Тем, кто иногда случается, за какой-нибудь час, быстро, чтобы не задерживаться, проезжает через это проклятое болото, чтобы сократить путь?

Неожиданно на противоположной стороне дороги появляется человек, поднимается по откосу с болота. Выглядит как охотник, да и винтовка при нем, на плече. Только как-то странно, все равно, выглядит. Может оттого, что винтовка у него необычная, с оптическим прицелом, а на ремне висит военный прибор ночного виденья, а может оттого, что на лице выражение какое-то непонятное — выглядит, будто психически больной или пребывающий в каком-то трансе. Охотник задумчиво смотрит в сторону догорающего автомобиля, потом подходит к жертвам происшествия.

— День добрый! — приветствует спокойным ровным голосом, словно обстоятельства ситуации его нисколько не впечатляют, словно вызывают эмоций не больше, чем встреченный на лесной поляне пень.

— Слушай, земляк, помоги! — бросается к нему, припадая на ногу, водитель, — Видишь, что случилось?! Ты откуда тут, один, нет? Может машина недалеко где, а? Шефа моего нужно в больницу скорей!

— Машина? — охотник тупо переспрашивает, как будто смысл слов взволнованного водителя с трудом доходит до него, потом, не спеша, отвечает, — Нет, машины нет.

— Что же делать? — водителя охватывает отчаяние.

Охотник начинает внимательно рассматривать его, словно только что заметил, затем еще с полминуты всматривается в лежащего директора. Наконец безразличным голосом говорит:

— Жди. Кто-нибудь будет ехать.

— Сколько же ждать придется? Ему же скорее в больницу надо!

— Больница ему теперь ничем не поможет, — скептически говорит охотник, склонив, как ребенок, по-птичьи, голову на бок, — хотя из аварии и живым вышел.

— Ты что, доктор? Откуда ты можешь знать? — начинает злиться водитель, все больше склоняясь к мысли, что перед ним наркоман или придурок, который не воспринимает адекватно действительность.

— Я чувствую. Никогда еще не ошибался, — уверяет его незнакомец, — хребет сломан, видно грешил он много.

Водитель окончательно убеждается, что от этого заторможенного чудака "под кайфом" никакой помощи не дождешься.

— Слушай, а ты откуда идешь? — спрашивает он.

— Охочусь, — неопределенно отвечает тот.

— На кого?

— На Ератника (-*-).

— На кого? — переспрашивает удивленный водитель, он никогда не слышал о таком звере.

Охотник с выражением презрительного сочувствия смотрит на него.

— Не доведи Бог тебе узнать, — помолчав, добавляет, — Бывай. Мне идти нужно.

Охотник идет соей дорогой на болотный простор. Водитель спустя минуту после его исчезновения, такого же внезапного, каким было и появление, уже не понимает, видел он этого человека на самом деле или это, может, была галлюцинация в результате травмы головы, разговаривал с ним или сам с собой.

Неподвижного директора крупного областного предприятия, зафиксировав, как положено, бережно уложили на носилки, погрузили в автомобиль "скорой помощи". Однако эта формальная забота была уже напрасна — водитель, верный служака, спасая своего хозяина из пылающего автомобиля, выдирая его оттуда, оттаскивая прочь, непоправимо повредил его травмированный позвоночник. Теперь шефу суждено было провести остаток жизни прикованным к постели. Альтернативой этому, наверное, было бы сгореть заживо.

Машина "скорой помощи" повезла пострадавших. Сотрудник Госавтоинспекции, озираясь вокруг, поскреб затылок и отметил в протоколе дорожные условия — скользкое покрытие.

Пояснения:

Ератник — демоническое существо в белоруской мифологии. Согласно энциклопедическому справочнику "Мифы отечества": "Каждую ночь они должны появляться на дорогах, поджидать тут и мучить запоздалых путешественников. Ератники начинают губительную деятельность после вечерних сумерек и продолжают ее до первых проблесков утренней зари... Дерзкий Ератник внезапно пристает к жертве и охватывает ее обеими руками или хватает за горло; в том и другом случае жертва теряет сознание или бьется, пока не распрощается с жизнью. Тогда Ератник, натешившись со страха и мучений жертвы, пьет теплую кровь, а тело калечит. Даже если жертва при первом подступе Ератника не растерялась, то дальше не в состоянии от него отбиться.

К счастью, Ератников относительно не много, да и уничтожают они один другого. В таких случаях в полной ночной тишине два Ератника немилосердно грызутся, царапаются, душат один одного, и не было еще случая, чтобы один из них остался цел... Кроме того, и люди научились сживать со света Ератников, которые, не боясь громовых стрел, могут быть ранены острым металлическим предметом и скоро погибают от уколов, порезов. При каждой гибели Ератника материальное вещество его превращается в вонючий прах, который разрушительно действует на здоровье людей и даже животных, когда через еду и питье попадает в тело."

Лобовое столкновение

Начало этого дня не было ничем примечательно, разве что, за исключением одной мелочи. В начале утреннего выпуска региональных новостей по радио в качестве звуковой заставки обычно использовался музыкальный фрагмент — вступление из веселой французской песенки. Сегодня новостей не было, а вместо них французская песенка прозвучала полностью. Ее исполняла какая-то девушка с приятным голосом. Евгению Афанасьевичу это понравилось, он уже много дней мечтал услышать эту красивую песенку дальше, она интересовала его куда больше, чем блок местных новостей, но до сих пор ежедневно она только дразнила его своим началом. И вот, наконец-то, он дождался и на своей улице праздника. Это был добрый знак, возможно, обещание судьбы, что день выпадет необычайно удачный.

Мечты мечтами, однако, суровая реальность заключалась в том, что Евгений Афанасьевич плавно, но неотвратимо сходил с ума. Особенно заметным для окружающих это начало становиться в последние полгода.

Когда он шел в туалет, в коридоре редакции встретил одного сотрудника, тоже журналиста, как и он. Тот сказал:

— Так вот, насчет вчерашнего нашего спора, я не поленился, заглянул в тот справочник, на который ты ссылался. Обнаружил только лишнее подтверждение своей правоты!

Евгений Афанасьевич совсем не помнил смысла вчерашнего спора, но уверенно, с оттенком обиженной гордости в голосе, ответил ему:

— У меня есть право ненавидеть людей. Я заслужил его всей своей жизнью.

И пошел дальше в туалет, оставив встревоженного коллегу в растерянности.

Фактически сделав свои дела в туалете, Евгений Афанасьевич на некоторое время куда-то улетел в мыслях, что абсолютно понятно — творческая личность, поэтому, когда опомнился, увидал, что, действуя машинально, израсходовал огромное количество туалетной бумаги, намного больше, чем это необходимо обычному здоровому человеку для выполнения гигиенической процедуры. Скомканные бумажки, набросанные им, занимали всю клозетную чашу и даже несколько возвышались над нею небольшой горкой. Немалый жизненный опыт подсказывал, что с большой долей вероятности можно было успешно надеяться на то, что объема воды, которую вмещал сливной бачок, должно было все же хватить, чтобы справиться с этим количеством макулатуры и отправить ее в неблизкое путешествие по канализационным трубам. Однако Евгений Афанасьевич не был бы достоин называться творческим человеком, если бы не мыслил нетривиально. Насчет уничтожения туалетной бумаги ему неожиданно пришла довольно нетрадиционная, в плане ее осуществления, идея.

Он вытащил из кармана спички, чиркнул и кинул спичку в кучу бумажек. Пламя быстро занялось. Через несколько мгновений это напоминало торжественный олимпийский огонь на стадионе во время игр, в миниатюре. Кабинка наполнилась дымом. Если бы в помещении была пожарная сигнализация, что реагирует на задымленность, она бы обязательно сработала. Но в старом здании редакции старого издания, основанного еще в советское время, такой сигнализации в туалете не было. В этом был смысл — именно в этом помещении эта сигнализация, скорее всего, никогда бы не отключалась, так как там почти всегда дымили курильщики, проводя время в бесконечных разговорах ни о чем и спорах о пустых вещах. Теперь же, к счастью для Евгения Афанасьевича, выдалась минутка, когда кроме него там никого не было.

По той же, вероятно, причине, что старое солидное издание было основано еще в довоенное время и до сих пор сохранило определенные принципы и традиции, Евгению Афанасьевичу сегодня в очередной раз было категорически отказано в печати его последнего историко-художественного очерка, составленного на основании подлинных событий сорокалетней давности, которые имели место в этом городе. Сюжет был довольно незамысловатый, так сказать, из жизни тогдашних горожан, по существу — история несчастной любви, при этом, конечно же, содержание произведения было полностью политически корректно, сдержано, и вообще, можно с уверенностью утверждать — нейтрально. Произведение, как и все остальные шедевры его пера, было понятное дело, как положено, написано на российском языке, что автоматически снимало с автора любые подозрения в возможных проявлениях сочувствия бесноватому местному национализму.

Когда главному редактору очень не понравилось название произведения, Евгений Афанасьевич легко, без споров, сразу согласился изменить «Месть говновоза» на «Месть златаря», или на совсем уж современное — «Месть ассенизатора», однако, редактор, не приняв от него такой жертвы, все равно, категорически отказался разрешить напечатать очерк.

Евгению Афанасьевичу было несказанно жаль сюжета, которым он буквально жил на протяжении последних недель, и возможности ознакомиться с которым столь жестоко лишались читатели.

В подготовленном им очерке вначале шел разговор о том, как когда-то, до того, как в различных отраслях народного хозяйства и сферах общественной жизни внедрились достижения научно-технического прогресса, не очень уважаемое, но зато, безусловно, наиполезнейшее дело очищения общественных уборных выполняли эти загадочные люди с гужевыми транспортными средствами, издавна окруженные в рядовом обывательском сознании почти мистическим ореолом. Евгений Афанасьевич красноречиво рассказывал читателю о том, как обоз, составленный сразу из нескольких фурманок с установленными на них деревянными бочками, торжественно двигался по главной улице города, о том, каким значимым событием это каждый раз становилось для населения, о тех сказочных людях, вооруженных специальными черпаками на длинных ручках.

Но время не стояло на месте, и вот уже на смену архаичной фурманке с бочкой и черпаком, приходит специальный автомобиль жилищно-коммунального хозяйства с цистерной, оборудованный помпой и шлангами. Однако водитель такого специального автомобиля еще окончательно не теряет в сознании людей черты того легендарного образа, того известного от средневековья персонажа, что зарабатывает на жизнь своим почетным ремеслом небрезгливого человека. Его по-прежнему продолжают наделять соответствующими негативными качествами вроде обязательного неприятного запаха, который, будто бы, всегда при нем должен присутствовать, повсюду его сопровождать и от которого ему, как будто, никак нельзя избавиться. В определенных кругах подобное занятие считается, почти что, наиболее не престижным из всех, что только можно представить. Перспективой такой будущей профессии запугивают детей, что ленятся учиться и получают плохие отметки в школе. Таким образом, в обществе, в результате необразованности и низкого культурного уровня большинства его представителей культивируется отрицательный образ работника — ассенизатора.

Таким кратким историческим экскурсом Евгений Афанасьевич подводит читателя к основной, наиболее эмоционально сильной, части своего повествования — к истории несчастной любви парня-ассенизатора к девушке-неассенизаторше. Здесь он раскрывает всю драматическую глубину противоречий, выявляется, что в обществе, где на словах объявлено равенство всех людей, тем не менее, существуют мир и антимир, люди, оказывается, разделяются на достойных и недостойных, ибо в общественном сознании царят предвзятость, неискренность, оно находится в плену стереотипов, пережитков и всяческих суеверий.

Парень — работник городского управления жилищно-коммунального хозяйства, водитель специального автомобиля, зная, что его профессия не очень уважаема в обществе даже теперь, во времена развитого социализма, не отваживается признаться, кем работает, девушке, своей невесте, в которую очень влюблен. А она считает, что он просто водитель обыкновенного автомобиля. Но однажды, возможно, случайно, а, скорее всего, не без помощи «доброжелателей», которые всегда найдутся в таком случае, она узнает о специфических условиях работы своего жениха. Девушка, воспитанная в традиционном мещанско-обывательском окружении, переживает настоящий шок в своих чувствах. Она не может позволить себе связать свою судьбу с представителем такой профессии. Следует решительный разрыв в отношениях, который несчастный юноша тяжело, мучительно переживает.

А она вскоре уже готовиться вступить в брак с другим, вероятно, занимающим в социальной структуре общества более пристойное место.

И вот, наконец, последний акт — драматическая развязка. Жаркий летний вечер. В квартире на первом этаже играют свадьбу, окна открыты. Подпившие гости, накрытые столы. Праздник в самом разгаре.

Парень-водитель, сердце которого разбито — он так и не смог простить своей любимой предательство, подгоняет под окна свой специальный автомобиль, раскручивает шланги, включает помпу…

Что происходит дальше, догадаться не трудно.

За исключением этого случая, обычно, ассенизаторские машины в то время в основном сливали свое зловонное содержимое на поля пригородного колхоза-ударника, что делалось с целью удобрения почвы, согласно договору, заключенному между руководством колхоза и горисполкомом. Знающие об этом, наиболее брезгливые горожане, узнав, с полей какого хозяйства продавцами предлагается картофель, отказывались его покупать, мол — имеет характерный неприятный запах. Но это уже совсем другая история.

Очерк не был принят. Подобных профессиональных неудач у Евгения Афанасьевича раньше почти что не случалось, если не считать случай с повестью для молодежного журнала, написанной им еще в годы перестройки, которая так и не дошла до широкого круга читателей. Повесть рассказывала о трепетном чувстве первой любви мальчика Эзры и девочки Ингеборги. Отказ принять произведение к печати был вызван даже не именами главных героев, а скорее тем, что с развитием событий отношения между ними приобретали все более ярко выраженный садомазохистский характер, что было недопустимым примером отношений для советской молодежи, пусть себе и во времена перестройки, гласности и всесторонней демократизации жизни. Причем, Евгений Афанасьевич, честно говоря, совсем не собирался создавать повесть с подобным сюжетом, никогда не читал произведений всемирно известного маркиза и сам не имел личного опыта в аспектах того садомазохизма, но оно как-то так само по себе у него получилось.

Покинув сильно задымленное помещение уборной, он остановился в коридоре в раздумьях. Возвращаться на свое рабочее место не хотелось. В голове вертелись какие-то дивные слова : «е*аная деспотия».

«Е*аная деспотия, е*аная деспотия», — хотелось без конца повторять ему. Но произносить это словосочетание вслух было нельзя. В таком случае оно сразу бы утратило свой необыкновенный сакральный смысл.

Евгений Афанасьевич прислушался к себе и ощутил глубокий творческий кризис. Вместе с тем нарисовался и выход из него. Он понял, чего желает, что ему сейчас необходимо. Необходимо посетить небольшой городок, куда его однажды на несколько дней в молодости забросила жизнь. Захотелось увидеть опять его тихие улицы, одноэтажные домики в садах, деревянную пристань на реке. Душа рвалась в тот городок. В душе откуда-то появился такой дивный настрой, ею овладело ощущение, которое он условно назвал несказанно-непередаваемым «неизъяснимое».

Он решительно сбежал по лестнице вниз, вышел из здания и направился на автовокзал, что располагался через несколько кварталов. Ему везло, не зря все же видимо, сегодня прозвучала по радио полностью та французская песенка вместо региональных новостей, последний рейсовый автобус до городка как раз отходил спустя сорок минут. Евгений Афанасьевич приобрел билет, дождался посадки. Вскоре за окнами автобуса промелькнули последние предместья областного центра. Через три с половиной часа он должен был прибыть к месту назначения, в городок — цель его неожиданного путешествия, куда он внезапно решил направить сам себя в творческую командировку.

Прошло около часа в дороге. Внимание Евгения Афанасьевича привлек разговор двух пассажиров, что сидели напротив него через проход. Это были охотники, одетые в пятнистую камуфляжную одежду, в чехлах везли ружья. Разве что, выглядели они как-то чистенько, не так, как обычно выглядят местные охотники, словно вся их амуниция, одежда с множеством кармашков, застежек, обувь, были только что взяты из магазина с полки — нигде ни единой пылинки, и, по всей видимости, были импортного производства. Складывалось впечатление, что они собираются не продираться где-то через лесную чащу или топкое болото в поисках дичи, а выступать на подиуме, демонстрируя модную одежду для охоты. Так, наверное, еще могут выглядеть, подумалось Евгению Афанасьевичу, заграничные богатые туристы-охотники, которые платят большую сумму в валюте, а за это их вывозят со всем надлежащим уважением и комфортом отстрелить какого-нибудь больного зубра в заказнике. Но эти ребята видно, что были свои, никакие не иностранные буржуины.

Тот, что сидел у окна, спросил другого:

— Так говоришь, тут его видели?

— Да, осенью — в прошлом году, в этом — зимой, потом в начале лета и в августе дважды появлялся. Как рассказывают, видать что матерый.

— Ты уверен, что это не Кадук*? А то помнишь, как Лысый два года назад затупил?

— Лысый никогда не думал, ни перед тем, как действовал, ни после того. Это его и погубило. Я, как ты знаешь, никогда не возьмусь за дело, сперва не уточнив все детали и обстоятельства. Это Ератник, я уверен почти на сто процентов, а если вдруг нет — то тогда только обычный Меша**, ни кто другой. Я никогда еще не ошибался.

— Ну, смотри. А то, если что, пойдем вместе, мое дело подождет.

— Нет, не нужно. Занимайся своим делом, брат.

Евгений Афанасьевич не понимал, о каких животных они ведут беседу. Слово «кадук» откуда-то было ему знакомо, но что оно означает, он не помнил. Он решил, что эти незнакомые, даже ему, журналисту, почти писателю, слова являются специфическим охотничьим жаргоном, означают, например, возможно, беременную самку бобра или раненного медведя-шатуна, или еще что-нибудь подобное.

Еще он случайно разглядел в рюкзаках этих людей среди прочего снаряжения приборы ночного видения, а на ружьях, показалось, установлены оптические прицелы, что также вызвало у него удивление, так как насколько он знал, обычные охотники их не используют.

Вскоре один странный охотник вышел на остановке, также назвав другого на прощание братом. Евгений Афанасьевич начал дремать, но тут до его слуха вновь донесся разговор пассажиров. На этот раз тех, что сидели следом за ним.

— Вот, к примеру, трава, молодая по весне — ласкает взгляд своей свежей зеленью, в осенью того уже нет, она ничем не привлекает.

— Я понимаю вас.

— Точно так же и тут, девочка привлекает своей чистотой, свежестью, это есть в ней, пока она не ощутила полового влечения, которое превращает их в омерзительнейшие существа. С этого момента начинается их старение, делаются грязными их тела и мысли. Так что, мой друг, мы с вами совсем не извращенцы, нет. И нет никаких оснований для подобной самокритики, которую я ощутил в ваших словах. То, что нам с вами нравиться в противоположном поле молодость, расцвет, а не старение, это, мне кажется, совершенно нормальное и здоровое чувство.

Смысл разговора, свидетелем которого он невольно стал, привлек внимание Евгения Афанасьевича. Это было, кажется, не мене интересно, чем услышанная раньше беседа странных охотников.

— Я согласен с Вами, но вы же знаете отношение общества к таким натуралам, как мы, да и я уверен, что вы тоже хоть однажды да имели неприятности с законом из-за этого.

— Да, — вздохнул его собеседник, — было, конечно, однажды довольно много усилий приложил, чтобы уладить дело. Получилось, но пришлось потерять работу при этом.

— А где вы работали?

— Директором музыкальной школы. Золотое время было, я вам скажу. Имел такой выбор! Ежегодный постоянный свежий приток материала.

— Да, понимаю. Сам нет-нет, да и вспоминаю свое школьное учительство — лучшие годы жизни были.

— Но вместе с тем и риск присутствовал. И не малый риск!

— Да, не говорите.

Евгений Афанасьевич задавался вопросом: они говорят именно о том, что он слышит, или может про что другое, а он не так понимает? Но дальнейшие слова не оставили сомнений.

— А как ваши дела сейчас? — спросил один.

— Да вот приметил один цветочек — брюнетка, одиннадцать лет, предпринимаю определенные действия, можно сказать, что все получиться, — ответил другой не без тени самохвальства.

— А мне вот, кажется, что мои неприятности еще не остались в прошлом. Этакое, знаете ли, чувство присутствует, что за мной следят. Приходиться быть очень осторожным. Подумываю даже место жительства сменить.

«Педофилы!» — понял Евгений Афанасьевич. За ним в автобусе сидят два настоящих педофила и не таясь разговаривают вслух про свои дела!

Водитель автобуса крутанул ручку радио. Зазвучала музыка, из-за которой разобрать слова педофилов было уже невозможно. Евгению Афанасьевичу эта музыка не понравилась. Она мешала настроению, созданному утром французской песенкой. Это была песня иностранной рок-группы Hypocrisy “Buried”, явление само по себе на волнах отечественного радио такое же редкое, как и французская песенка вместо новостей.

Он вновь ощутил то нечто, определенное им, как “неизъяснимое”. Наклонившись к проходу, Евгений Афанасьевич увидел впереди встречный «КамАЗ», из-за его заляпанной грязью оранжевой кабины выглядывали две спаренные цистерны. «КамАЗ» стремительно приближался по правой полосе навстречу автобусу. Водитель матерно выругался, и что было силы надавил сигнал.

— Да что ж ты делаешь!

«КамАЗ» летит навстречу. Увидев, что он рулит прямо в лоб, водитель автобуса пробует уклониться от столкновения и выкручивает руль в сторону встречной полосы. Однако времени для маневра уже не хватает.

На передних сидениях испуганно начинает кричать, голосить от страха женщина, за ней вслед еще кто-то, может водитель, в отчаянии ревет что-то матом. Все происходит за считанные секунды.

Евгений Афанасьевич, отказываясь верить, что это происходит на самом деле в реальности и с ним, словно на замедленной съемке, видит, как налетевшая кабина автомобиля проламывает лобовое стекло междугороднего «Икаруса» и, сминаясь на глазах, все равно продолжает двигаться, как деформируются стенки салона, как бешеная сила срывает с мест кресла с пассажирами и вдавливает их одно в другое. Скованный судорогой безысходности разум осознает единственное — «неизъяснимое».

Водитель все же немного успел отклонить автобус, поэтому направление удара понемногу смещается вправо. Под лавинообразно нарастающий, нестерпимый, закладывающий уши шум — грохот удара, металлическое скрежетание или же крики гибнущих жертв, а может и то и другое вместе, та же мощная сила толкает Евгения Афанасьевича в спину, и он летит кувырком вперед, в нагромождение сломанных кресел и изувеченных тел. Потом провал в темноту.

Когда он пришел в себя, обнаружил себя лежащим далеко в стороне от дороги. Возле него и других хлопотали люди в белых халатах, рядом стояли машины «скорой помощи». Он приподнялся, кружилась голова и болела перебинтованная голова. Встал, качаясь, пошел вперед, туда, где на дороге стоял развороченный «Икарус», что слился в единое целое с остатками «КамАЗа». Вокруг разносился отвратительный смрад фекалий. Одна цистерна автомобиля-ассенизатора была сорвана и повреждена. Из нее плыло. Спасатели вытаскивали из обломков погибших и раненных, перемазанных кровью и нечистотами.

Большая группа спасателей пыталась высвободить придавленного упавшей цистерной человека, но особых успехов в этом деле пока что не было видно, а он умирал. Евгений Афанасьевич сразу почему-то понял, что это один из тех педофилов, хотя внешности их не видел, а только слышал разговор. Просто почувствовал это.

Он смотрел на этого утонченного эстета, ценителя нетронутой детской красоты, умирающего сейчас в луже фекалий, которому теперь, очевидно, было совсем не до «свежих цветочков, не ощутивших еще полового влечения», и от этого зрелища ему делалось очень смешно.

Евгений Афанасьевич не стал себя сдерживать и сильно засмеялся, не обращая внимания, на не подходящую ситуацию. Аж зашелся. Его подхватили под руки, повели прочь, а он все не останавливался, продолжал хохотать, хотя смех больно отзывался в побитой голове. Так, давящегося смехом, его и повезли с места происшествия. Медики считали, что это шок.

Расследование показало, что водитель автомобиля-ассенизатора совершил ДТП намеренно. Те, кто его знал, отзывались следователям о нем, как о чудаке и человеке необычно горделивом. Он жил один, никогда не имел семьи. Всегда говорил, что его жена и его семья — это его работа.

Таким жутким поступком он высказал протест против того, что медкомиссия по состоянию здоровья на пятидесятом году профессиональной деятельности запретила ему дальше работать шофером, а начальство пробовало выпроводить старейшего работника жилищно-коммунального хозяйства города на давно заслуженный им отдых. В последний день своей работы, он решил уйти не только с нее, но и уйти из жизни, сильно хлопнув дверью на прощание. За несколько минут до столкновения с автобусом он в кабине вспорол себе вены и написал кровью: «Я заслужил своей жизнью право ненавидеть людей».

Когда Евгений Афанасьевич в больнице узнал об этом, то сразу догадался, кто был этим человеком, который пронес свою обиду через всю жизнь. «Неизъяснимое».

Согласно энциклопедическому справочнику "Мифы отечества":

*Кадук — самый старший злой дух… Живет в самом темном лесу, к тому же в самом топком болоте; тут… на службе у него находятся все злые духи меньшие, подчиненные ему; тут Кадук вершит расправу над ними; отсюда он посылает их к людям причинять различный вред. Беда, если человеку выпадет несчастье попасть в это болото: погибель неизбежна. Кадук — это такое страшное чудовище: ни человек, ни зверь, но больше смахивает на зверя с огромной лохматой головой и с широким горлом аж до самых ушей. Как раскроет он свою пасть, в которой блестят белые зубы да краснеет, словно огонь, язык, так и кажется, что он готов проглотить целиком с костями и потрохами.

**Меша — какой-то нечистый дух. По поверьям белорусов нечистые духи являются людям не иначе, как в виде животных; когда же в облике человека, что случается крайне редко, то самого мерзостного, отвратительного. Меша имеет вид какого-то лохматого животного небольшого роста, черного цвета. Он живет в руинах какой-нибудь постройки, вреда никому не делает, а только временами пугает прохожих. Это, говорят, злой дух, лишенный Кадуком силы, вредить людям и осужденный на муки.

Столкновение с поездом.

— Я так считаю, ну его на х**, этот город, он мне сто лет не надо. Они ж там шалеют все! И ты ошалеешь понемногу. Не замечал? Так что возвращайся, понял меня?! Мы тут с тобой заживем! Баня, грибы, рыбалка — у нас же тут все чистое, никакой тебе химии, никакой тебе радиации!

Евгений Афанасьевич постеснялся признаться другу детства, что перед этим месяц отдыхал в отделении неврозов.

— Оно хорошо конечно, помечтать, но, сам же знаешь, я там теперь везде завязан, так что…

— Завязан, так развяжись! Слушай, что говорю, кидай ты на х** этот город! — сильно поддавшему Василю очень нравилась идея уговорить друга детства распрощаться с городской жизнью, — Жонка не захочет, кинь ее! Дети ж уже взрослые, без тебя не пропадут. Все нормально будет, я тебе говорю!

Он, конечно понимал, что никогда не уговорит друга на это, но ему очень нравился сам процесс и он очень желал, чтоб друг, хоть на словах, сейчас согласился с ним.

— Ну, ты придумал…, — лениво отказывался от его навязчивых пьяных предложений Евгений Афанасьевич, что заглянул сегодня на малую родину, побывал на родительских могилах, да вот гостил сейчас в хате друга детства, который работал в местном колхозе шофером.

После автокатастрофы, в какую попал с автобусом, он избегал лишний раз без особой нужды пользоваться автотранспортом, потому и сюда приехал по железной дороге.

Его уже начала немного раздражать это поднятая другом тема. Но Василь все не желал униматься:

— Вот послухай, как в городе от тамошней жизни шалеют! Помнишь, племянника моего, Мишку, сестры сына? Летом к нам приезжал, бывало, как малый был.

— Ну?

— Погиб два года тому.

— Да ну?! Как так? Я и не знал даже, — удивился Евгений Афанасьевич услышанной новости.

— А все из-за чего? Связался с какими-то придурками. Друг институтский с ними свел — познакомил. Там, хер их разберет, какая-то секта у них была или что.

— Секта? — переспросил Евгений Афанасьевич.

— Ну секта, не секта, х**ней одним словом ребята маялись. Какой-то охотой на демонов, представь себе. Совсем хлопец умом тронулся. Сколько уж сестра слез пролила, и к психиатрам обращалась, и к знахарям. А они там, те «охотники» меж собой один одного братьями называли, орден у них какой-то, понимаешь ли. Мишка начал стричься наголо, и отзывался только на кличку Лысый. Я с ним разговаривать пытался, куда там! Мать в милицию обращалась, все зря. По бумагам — как следует, все в порядке, оружие законное, числятся в членах общества охотников. А на самом то деле, — Василь, как заговорщик, понизил голос, — и нарезное оружие и них имелось и еще всякого хватало. Даже армейские приборы ночного виденья где-то раздобыли. А он за все годы своего «охотництва» ни одной птицы не подстрелил! Но регулярно на свои охоты выправлялся.

— Подожди, — Евгений Афанасьевич, будто что-то припомнил, — На кличку Лысый отзывался?

— Ну да, а что?

— Да нет, ничего. И что же случилось?

— Да однажды, как отправился на эту свою охоту, и неделю нет и другую. Нет и нет! Никто же не знал, куда, и от друзей этих х**вых ничего не добьешься. Потом нашли — где-то в лесу, аж в Гомельской области, на Полесье. Подорвался будто на гранате, еле опознали. А как там на самом деле было, подорвался или нет, кто его знает? Вот так. И сектантам тем хоть бы что. Хорошо, что у сестры еще дочка хоть осталась, а то б с ума сошла от горя, наверное. А нормальный же хлопец был, это все городская жизнь его сгубила. Она мозги отравляет, понял меня?

Чтобы прогнать грусть от этой истории, налили еще, поразговаривали о более приятных сторонах жизни. Пришло время гостю собираться. Вышли из хаты. Шел сильный снег. Василь направился к своему грузовику, что стоял на подворье.

— Ты что, ехать собрался? Приняли же ладного! — забеспокоился было, увидав его намерения, Евгений Афанасьевич.

— Да е*ать его в рот, доедем, садись, все нормально!

— Да ну, может лучше так дойдем, недалеко же…

— Садись, говорю! Пуганые вы там, в своем городе. У нас тут последний гаишник три года как помер, где похоронили — не помним! — громко засмеялся своей шутке Василь, — Чтоб мой гость пешком тащился?! Ты что?! Ночь на дворе. Погляди, какой снег! Садись, говорю!

Евгений Афанасьевич, поколебавшись, согласился. Водка делала его храбрее.

Когда выехали за околицу, полевая дорога, заметенная снегом, едва угадывалась впереди. Плотный снег сыпал в свете фар, автомобиль потихоньку полз, тарахтел мотором. В кабине ощутимо пахло бензином. Несмотря на то, что оба приняли они «на грудь» за вечер немало, Василь вел привычно и уверенно.

— Сейчас через лесок и прямо к переезду выскочим! — бодро крикнул он и повернул в сторону темнеющей полосы леса.

Теперь по краям лесной дороги возвышались ели с заснеженными лапами, совсем, как рисуют на праздничных рождественских открытках. На какой-то развилке Василь повернул направо:

— Сократим немного, чтоб через Лоймов яр не тащиться!

Эта дорога была не наезжена, и Евгений Афанасьевич начал малость беспокоиться, как бы где не забуксовали. Действительно, судя по тому, что время от времени по бортам автомобиля, который нарушал своим тарахтеньем покой ночного леса, начал шелестеть какой-то кустарник, этой дорогой видно не часто пользовались. Грузовик к счастью не буксовал, только периодически под колеса попадали какие-то кочки, на которых его ощутимо подкидывало.

Сильно тряхнуло, что Евгений Афанасьевич чуть не ударился лбом о стекло.

— Бляха, промоина под снегом! Видать, осенью размыло, как дожди шли! — Василь поддал газу, заставляя машину взобраться на подъем.

Лес по сторонам расступился. Старый колхозный грузовик одолел невысокий пригорок, но нужно было своевременно переключиться на пониженную передачу, чего водитель не сделал, и двигатель заглох.

— От, холера ясна! — выругался Василь на западный манер и попробовал запустить двигатель.

Несколько его попыток не принесли успеха. Стартер надрывно ревел, но двигатель не запускался.

— Да подожди, а то посадишь! — забеспокоился друг, зная, что поддатый и разозленный Василь может начать упорно выжимать из старой машины все возможное и невозможное.

Но тот и так сразу успокоился.

— Так, подождать надо, перегрелась старуха, черт ее дери, — авторитетно заявил он, — я уже к ее норову приспособился. Время ж у нас есть?

— Час до поезда, — ответил Евгений Афанасьевич, взглянув на ручные часы, — А сколько еще до станции? Может пешком доковылять?

Василь припал к окну кабины, прикрыв лицо по бокам ладонями, несколько мгновений всматривался сквозь темень и снегопад в окрестности.

— Так, блин, почти доехали уже! Считай, что на месте! Рукой подать! — воскликнул он, — Это ж просека, до Лоймова яра выходит. Тут всегда боровиков не меряно. А станция вот тут, за посадкой железная дорога проходит, а там и станция!

— Ха, ну если так, на посошок успеем! — оживился Евгений Афанасьевич, о том чтобы успеть к поезду, теперь можно было не беспокоиться.

— Конечно, да не по одной. Доставай, давай!

Евгений Афанасьевич вытащил и разложил на сидении сверток с салом, хлебом и луком. Из-за пазухи появилась начатая бутылка водки и пластиковые стаканчики. Умело разлил.

— Ну, кажись, не обидел.

— Ну, давай, земеля. За все доброе! — Василь поднял стаканчик.

Кульнули, крякнули. Зажевали салом с хлебом. По телу приятно расплылась очередная порция теплоты.

— Ну, давай, чтоб старушка отдохнула да завелась! — предложил тост Евгений Афанасьевич, — Тебе же еще назад ехать.

— Да е*ать ее колом! Не заведется, тут кину. Если что, тебя на поезд посадим, я на станции заночую, там Зинка, наверное, дежурит. Билет не потерял? Проверь.

Неподалеку, в какой-то, возможно, всего паре-тройке сотен метров, от пировавших в заметенной снегом кабине грузовика друзей, в здании небольшой железнодорожной станции, действительно, скучала на дежурстве Зинка. В молодости она была, как будто, любовницей Василя, некоторые люди в деревне говорили, что и сына своего она от него прижила, другие, наоборот, утверждали, что сын появился в результате неудачной любви в городе, когда Зинка там училась. В молодости может, и была любовницей Василя, а теперь, теперь, наверное, не знала и сама, так оно или нет. Когда-никогда случалось конечно, и сейчас встречались, но это происходило как то случайно. Василь по большому счету был ей не нужен, и уводить его от жены она не собиралась. В жизни хватало других забот. Но, может по старой привычке, когда он по пьянке где начинал лезть к ней, так другой раз и позволяла.

К сыну, видимо, по причине неудачно сложившейся личной жизни, живым символом которой он в каком-то смысле являлся, Зинкины материнские чувства всегда были исключительно номинальными. Сколько раз укоряла себя, что сохранила его, сделалась матерью-одиночкой. Кому такая нужна? А так, был бы шанс начать жизнь по новой, так сказать, с чистого листа. Но, дура была — вот, вырастила, так пускай теперь благодарный будет за это.

Однако сын, вопреки ее мнению, особой благодарности к ней ни за что никогда не чувствовал, что периодически старательно подтверждал своим поведением на протяжении всей своей шестнадцатилетней жизни. На почве этих противоречий Зинка с сыном все время конфликтовали.

Зинка поставила чайник. Как раз, пока пропустит грузовой состав, он закипит. Чтобы не тосковать в одиночестве, вставила в старенький магнитофон кассету с оптимистическими песнями о женской доле модной сейчас «Верки Сердючки». Кассета пошипела и заиграла. Но это было что угодно, только совсем не «сердючка». Что-то из той гадости, что нравилось слушать трудновоспитуемому сыну.

— Ну, дебил, чертов выродок! — разозлилась Зинка, поняв, что сын записал на кассету поверх «сердючки» свое.

Перемотала дальше, до середины ленты, включила. Зазвучало пронзительное гитарное соло из песни “Until The End” заграничной рок-группы Hypocrisy. Зинка не знала этих подробностей о музыке, которую услышала, но это было и не существенно. Она очень разозлилась, кажется, если бы сын оказался сейчас рядом, убила бы на месте своими руками.

В самых худших предчувствиях она вставила другую кассету, с обложки которой величественно усмехалась слушателю суперзвезда всех народов бывшего Советского Союза, разве что, за исключением, возможно, сочувствующих в последнее время вахабизму, Алла Борисовна, про которую недоброжелатели говорили, будто она на самом деле никакая не Пугачева, а Певзнер. Худшие предчувствия сразу же подтвердились — вначале бодрая “Inseminated Adoption”, потом “A Coming Race”, инфернальный гопак “Dominion” и дальше лиричная “Inquire Within”, воинственная “Last Vanguard”, “Request Denied”, etc., все той же группы Hypocrisy.

Понятное дело, никакой Борисовне, будь она хоть трижды Певзнер, не вытянуть своим голосом тех нелюдских вокальных партий.

Насилия над классикой стерпеть было уже совсем невозможно, однако, нужно было брать жезл, идти на перрон. Зинка оставила дурную сынову музыку крутиться в пустом помещении, и в самом, что ни на есть, наихудшем настроении поспешила выполнять должностные обязанности.

Друзья в грузовике поднимали стаканчики еще несколько раз, разговаривали о том, о сем. Вспоминали яркие случаи из прошлого. Так, за разговорами, незаметно промелькнул почти час.

— Вот, приезжай обязательно в августе, да до этого тоже приезжай, конечно, вот, а в августе мы с тобой пойдем и столько грибов насобираем, прямо тут, на этом самом месте, столько боровиков, что ты в жизни никогда не видел! Я тебе говорю, н-н-никогда не видел и нигде б-б-больше не увидишь… кроме как тут, у нас. Хоть косой бери коси… Понял меня? — у Василя уже начал заплетаться язык, — Ну, — он глянул на бутылку, — как раз, по разу нам еще осталось!

— Хорошо, я се-сейчас, отолью…, — Евгений Афанасьевич открыл дверцу, опустив по очереди ноги на подножку, поднялся и тяжело соскочил на землю.

— Давай, давай, — пробурчал себе под нос пьяный Василь, — твой счас, как жыдовский зарас.

Потом вскрикнул более громко, наверное, думая, что друг слышит его:

— А то ж скоро время уже! — и добавил с отрыжкой, словно напоминая сам себе алгоритм дальнейших действий, — Вот, встречный товарняк пройдет, и пойдем на станцию.

Тем временем Евгений Афанасьевич пошел за машину, придерживаясь рукой за борт. Снег немного успокоился, уже не валил крупными хлопьями, как это было вначале. Повозившись с ширинкой, он, наконец, с искренним удовольствием с облегчением шумно вздохнул, начав справлять малую нужду.

Неподалеку послышался протяжный гудок тепловоза. «О, и правда, не заблудились, железная дорога где-то рядом!» — обрадовался он. В ночной тишине успокаивающе зазвучало миролюбивое журчание струйки. Ну вот — долг сполна возвращен природе, на душе стало хорошо.

Он опустил глаза вниз, взглянув на результат своей «работы», и сразу же в нетрезвое сознание ворвалась жестокая реальность. Сознание отреагировало вначале чувством сильного удивления, а вслед за ним панического страха. Зрелище заставило его быстро протрезветь.

В темнеющей в белом снегу растопленной промоине с желтыми краями, что возникла под действием его теплой струйки, был хорошо виден железнодорожный рельс. Он мокро поблескивал своей накатанной стальной поверхностью и сработанной гранью. Снова послышался гудок тепловоза, на этот раз сильней и значительно ближе, уже совсем рядом. Над зубчатым краем еловой посадки возникло желтое зарево от света прожектора локомотива.

— Е*ать твою просеку с боровиками вместе! — Евгений Афанасьевич, не застегнувшись, бросился к кабине, почему-то с особенной досадой остро осознав, что та «промоина», где они газовали, на самом деле — забитый снегом железнодорожный кювет, а пригорок, на котором заглох двигатель — насыпь.

Обо что-то споткнулся, видимо о шпалу. Навстречу лицу взлетел снег, набился в рот, в глаза, за воротник. Понял, что упал. Попробовал подняться, однако тело, в отличие от сознания, что мгновенно прояснилось, было по прежнему нетрезвым. Тогда он пополз на четвереньках, рванул на себя дверцу.

— Заводи! Заводи!

— Что? — непонимающе захлопал глазами из кабины Василь.

— Поезд! Заводи! — задыхаясь, прокричал Евгений Афанасьевич, — Мы на рельсах! Заводи!

— Да это еще не твой, успеем, — не понимал тот, удивляясь, почему друг так беспокоиться.

— Никакая на х** не просека! Железная дорога тут! Мы на рельсах! Заводи!

Увидав, что Евгений Афанасьевич не на шутку перепуган, Василь смог сконцентрировать внимание на его словах и начал действовать, еще окончательно так и не осознав, в чем все же дело. Он схватился за ключ зажигания. Снова надрывно заревел стартер. Двигатель не запускался.

Евгений Афанасьевич оглянулся назад. Прожектор теперь бил прямо в борт грузовика, слепил глаза. То ли кровяное давление, то ли дьявольский перестук колес грохотал в ушах.

Машинист, как только локомотив прошел поворот, заметил впереди на рельсах автомобиль, начал экстренное торможение, непрерывно подавая сигнал.

— Уе*ывй! Уе*ывай с кабины! — заревел во всю глотку Евгений Афанасьевич, оценив ситуацию.

Теперь и Василю стало все понятно.

— Да, с-сука, е* твою! — он с пьяным упорством пытался запустить двигатель.

— У*бывай! — крик Евгения Афанасьевича потонул в жутко нарастающем завывании гудка.

Машинисты, увидев, что столкновения не возможно избежать, бросились прочь из кабины в дизельный отсек. Евгений Афанасьевич успел отскочить в сторону с насыпи, ошеломленно наблюдая, как старый грузовик с другом в кабине от удара стремительно налетевшего тепловоза на его глазах, как игрушечный, переворачивается на бок, как от него отлетает деревянный кузов, который многотонный локомотив подминает под себя и доски мгновенно раскрашиваются колесами поезда. Тепловоз с металлическим лязгом и скрежетанием толкает смятую машину перед собой, нагребая ею, как лопатой, сугроб снега и, наконец, останавливается, протащив ее метров за сорок дальше от места столкновения. Грузовик с перекрученной рамой теперь лежит перед ним на рельсах вверх колесами.

Зинка, увидев, что хвост длинного грузового состава вдруг начал останавливаться, не пройдя стрелку, сразу поняла, что что-то произошло. Это ей подсказало женское сердце.

Чтобы достать тело Василя, сплющенную кабину пришлось разрезать, перекусывать стойки специальными гидравлическими ножницами, отгибать верх. Кран и необходимые для этого приспособления спасатели на месте происшествия ожидали больше часа. Куда спешить, все равно, спасать в грузовике не было кого.

Движение поездов на этом участке было восстановлено через восемь часов.

В условиях ограниченной видимости

В ясном небе летали ласточки. Над окрестностями разносился перезвон. Возле сельской церкви стояли кружком люди в пятнистых камуфляжных одеждах. Богомольные старушки, идя в церковь, подозрительно и настороженно поглядывали на незнакомых приезжих. Одна даже отважилась по деревенскому обычаю поздороваться. Кто-то из них ответил.

В необычной компании был и тот странный охотник, что ехал вместе с Евгением Афанасьевичем на злосчастном автобусе и вышел на остановке перед автокатастрофой. Все охотники внимательно слушали одного, седого.

— Братья, вы знаете, что произошло. Мы столкнулись непосредственно с главным врагом. Я много размышлял, было ли наше решение не распылять силы верным? Погиб Лысый, теперь Умник. Все же, считаю, что было. Умник даже еще и не начал действовать против самого Кадука, он пошел на подчиненное проявление подконтрольного уровня, но погиб, не добравшись до места. Вы видите, что Кадук не подпускает к себе. После попытки Лысого, он очень осторожен, он теперь знает, что мы объявили ему войну. Но мы даже не могли такого предусмотреть, что он нанесет неожиданный упреждающий удар. Теперь мы видим, как далеко может достигать его сила в человеческом мире, когда он даже способен устроить ДТП. Вместе с тем, то, что он не подпускает нас к себе, по моему мнению, свидетельствует о том, что он боится нас. Это значит, что мы реально представляем серьезную угрозу для него и значит, действительно, в наших силах его уничтожить.

— Хорошо, если так, — сказал кто-то из охотников с оттенком скептицизма.

— Мы не будем распылять силы, и тратить время на мелких демонов и дальше продолжим деятельность в избранном направлении, но прежде, одно подчиненное проявление, все же, необходимо будет уничтожить. Мы должны довести до конца дело, на которое отправлялся Умник. Потому что та тварь, что по многочисленным свидетельствам устойчиво проявляется в NNNвичской зоне отселения с загрязненной территории, безусловно, является энергетическим ретранслятором Кадука. Благодаря ему, этому резидентному проявлению, он имеет возможность влиять на ход событий, сдерживать нас. Таким образом, уничтожив этого демона, мы значительно ослабим силу Кадука.

— Значит, решено?

— Да.

— Братья, потеря Лысого и Умника является незаживающей раной для всех нас, но помните, желание мести не должно овладеть нашим сознанием, — убеждал Седой, — Это чувство плохой помощник. Мы должны иметь трезвый ум, ответственность дела требует того.

— Я колебаюсь насчет верности этого решения, — сказал скептичный брат-охотник, — вы знаете, меня беспокоит одно — все предания утверждают, что человеку одолеть Кадука невозможно.

— Предки, брат Волосатый, которые складывали предания, не имели тех знаний, которыми владеем мы сейчас и у них не было того арсенала средств, что теперь имеется в нашем распоряжении. И пусть Бог даст нам силы!

Один из компании, самы высокий, отошел в сторону.

— Кто пойдет на NNNвичское проявление? — спросили седого, так как он, если и не всегда верховодил в их “клубе”, то на сегодняшнем “заседании” явно.

— Все, принимаемы в расчет, факторы убеждают, что из всех нас в ближайшее время наиболее счастливая судьба в этом деле ожидает Щербатого.

— Чудесно! — с готовностью отозвался тот, кого называли Щербатым, — Я все сделаю, как следует!

— Всевышний будет с тобой!

Все начали по очереди по-братски обнимать его, прощаясь, желать успеха.

Высокий, справив малую нужду на угол церкви, застегиваясь, подошел к остальным. Также обнял на прощание:

— Пусть поможет тебе, брат Господь Бог — Владыка Вселенной! И не позволяй чувству мести овладеть твоим сердцем. Помни, мы не мстим, мы творим угодное Богу дело!

От церкви они расходились порознь, в разные стороны, словно незнакомцы.

Утром следующего дня Щербатый вышел из автобуса. Вместе с ним на остановке вышли несколько человек, которые сразу же направились в сторону деревни. Он выждал, пока они отдалятся. Затем пошел дальше по дороге. Через несколько километров увидел положенные на откосе цветы, траурный венок, приделанный на сигнальном столбике. На этом месте произошла автокатастрофа, в которой погиб и один из его друзей. Враждебные силы убили его, не подпустив к себе.

Чтобы не повторять тех ошибок, он сейчас не поехал дальше. Он подготовится тут. Он придет на место подготовленным.

Щербатый зашел за снегозадерживающую посадку из густых елей, что тянулась вдоль дороги. Осмотрелся, убедился, что его никто не видит. Никого нигде не было. За посадкой на склоне холма раскинулось вспаханное поле. Где-то на горизонте за ним начиналось то болото и зона повышенного радиоактивного загрязнения, куда ему было нужно.

Он вытащил из рюкзака семь больших охотничьих ножей, достал из кармана коробочку со шприцем, резиновым жгутом, склянку с каким-то мутным зельем. Воткнул ножи в землю вверх лезвиями. Потом разделся до гола, сделал себе укол в вену, перетянув руку жгутом. Выпил содержимое склянки. Сделал несколько глубоких вздохов и начал резво кувыркаться через воткнутые рукоятками в землю ножи, не касаясь острия. Раз, другой, треттий. *

Теперь Щербатый существовал в пространстве, но вне времени. Только в этом, полуреальном состоянии, можно было одолеть демонов. Только так — находясь в их мире, самому сделавшись как будто демоном.

В таком состоянии понятие времени существовало также, но существенно отличалось от обычного, человеческого. С точки зрения обычного человеческого восприятия тут все события, что касались какого-то частного события, происходили, как будто, одновременно. Это было сложно и вместе с тем просто. Но охотники на демонов приспособились ориентироваться и действовать в таком состоянии, чувствуя себя, как рыбы в воде.

Гланым было — придерживаться правила замкнутости матрицы определенного круга событий и поступков. Если охотник делал в этом состоянии нечто, что каким-то образом нарушало равновесие имевших место событий, у него сразу же возникало чувство потребности замкнуть круг еще одним тем или другим поступком, чтобы поддержать равновесие. Это же ощущение подсказывало, каким именно поступком это надлежит осуществить. Необходимо было только всегда оставаться внимательным наблюдателем, не пропускать никаких мелочей, и подсказки приходили сами собой. В значительной степени ради обострения чувств и исполнялся ритуал оборотничества с принятием зелья.

В сложностях этого механизма поддержания равновесия в круге событий охотники не пробовали разбираться, поскольку, одно что, это было скорее всего недоступно человеческому разуму, а другое, в том не имелось практической потребности. Они воспринимали это как должное, как в обычном мире воспринимают, например, силу тяжести или погодные явления.

Щербатый снова облачился в свою одежду, нацепил снаряжение, взял оружие. Только воткнутые ножи оставил на месте. Их нельзя было трогать, пока не совершить обратное превращение из оборотня в обыкновенного гражданина РБ, кувыркаясь через них обратно. Но это — после выполнения поставленной задачи. Стремительно зашагал вперед.

Поблуждав несколько часов по болоту, уже давно перейдя невидимую границу зоны, наконец вышел на болотную тропинку. Постоял, словно прислушиваясь. Выбрал направление.

В черных окнах торфяных топей рядом с тропинкой ощущалось присутствие проявлений, но это все было мелочью, проявления имели очень низкую активность и тревожили его не более, чем растения. Его целью сегодня было исключительно резидентное проявление, непосредственно подчиненное Кадуку.

Вскоре тропинка привела его к руинам страой церкви, что стояла некогда на окраине села Старое Загатье, не существующего сейчас. Но виной тому была не радиация. Люди покинули это место еще в начале двацатого столетия. Старые люди, чьи деды-отцы когда-то жили здесь, рассказывали, что место было очень уж нечистым, даже постройка церкви не помогла. Да и действительно, чем она могла помочь, когда даже потом, в атеистические времена, машеровская мелиорация не смогла уничтожить болото со всей его нечистью?

Жители села на болоте перебрались от нечисти в более подходящее место, где возникло Новое Загатье, которое постепенно прератилсоь в просто Загатье, хотя никакой гати в окрестностях этого места уже не имелось. Но мрачные предания, легенды и сказки о Старом Загатье передавались потомками сбежавших из него жителей от поколения к поколению.

Прошли годы и теперь очередная нечисть, на этот раз созданная человеком — радиация вынудила убегать жителей Загатья еще дальше.

Щербатый вошел в здание церкви. Сквозь проломанную крышу было видно небо. На полу повсюду мусор, паутина, битый кирпич. Посередине следы кострища, судя по недогорелым углям, его залили. Жгли относительно недавно. Недалеко от кострища на полу лежат автомобильный магнитофон, динамики, провода, аккумулятор, от которого все это, видно, работало.

Охотник на демонов наклонился, вынул из магнитолы касету. На ее боку неровным почерком было написано иностранное слово Hypocrisy. «Лицемерие, — подумал он, — вот в чем дело!». Возможно, это было ключом к разгадке. Щербатый спрятал кассету в нагрудный карман, что застегивался замком-молнией.

Под стеной на прутьях был растянут кусок высушенной человеческой кожи с хорошо заметной какой-то татуировкой. Но отдельном пруте болтался на сквозняке настоящий скальп. Щербатый попробовал вспомнить значение изображения тюремной татуировки, так как в своей обычной жизни разбирался в этом, однако, вспомнить не смог. Видимо сейчас это была ненужная информация.

Он набрал угли из кострища в ладони, поднес к лицу, старательно обнюхал. «Он бывает тут, в руинах, — понял охотник, — Неужели резидентное проявление — обычный Меша?». Принюхался вновь. «В человеческом облике! В человеческом облике он имеет связь с обычной женщиной!». В сознании охотника мгновенно сложился образ объекта его поисков. «Это хорошо, что сразу отыскал его жилье, его лежку, — порадовался он, — Седой не ошибся, когда направил вначале сюда!». Теперь будет легко почувствовать нужное проявление и не спутать с обычными фоновыми, из числа тех, кого древний неграмотный селянин когда-то называл болотниками, кустовниками, водяниками, лесовиками. Единственное, что удивляло, неужели Меша? Но по приметам получается, что так. А если так, то это несколько усложняет задачу. Случается, что ощущение присутствия Меши можно спутать с ощущением присутствия человека — буйного сумасшедшего, или просто возбужденного холерика. Тут уже приходится полагаться на собственное зрение. Вместе с тем на болоте, посереди зоны радиационного загрязнения, обычно, людей не много встретишь.

«И зачем ему связь с человеческой самкой? Может быть, все же, проявление — какой-то коварный нетипичный Ератник? Вполне возможно, так как для Меши все выглядит слишком сложным».

Рассуждая о природе происхождения разыскиваемого демона, Щербатый направился из развалин по болотной тропке дальше. По дороге омыл руки от пепла в стоячей болотной воде. Спустя полчаса ходьбы он остановился, что-то привлекло внимание, прислушался к себе и к окружающему миру. Когда ты наполовину демон, оборотень, именно так ориентируешься в пространстве. Он почувствовал впереди человеческое присутствие. Свернул с тропинки и пошел напрямик.

Невысокая дорожная насыпь выросла перед ним из-за кустарника неожиданно, хотя он и знал, что здесь должно проходить шоссе. Щербатый поднялся по откосу на дорогу. Увидел источник того дыма, что заметил над зарослями еще раньше с болота. На шоссе лежал охваченный пламенем перевернутый автомобиль. Горела резина на колесах, от чего дым делался черным. Охотник некоторое время задумчиво смотрел в сторону догорающего автомобиля, не обращая внимания на людей. Что они? Всего лишь люди, а разбитая машина содержала в себе гораздо больше полезной для него сейчас информации.

На пустом чистом дорожном покрытии до самого места, где автомобиль начал переворачиваться, остался виден след его колес: две полосы с кровавыми пятнами, с там-сям раздавленными ужиными тельцами. Щербатый все внимательно разглядел, затем, наконец, подошел к жертвам происшествия.

Жертв было двое. Один человек, без сознания, лежал неподвижно, другой, очень возбужденный, бросился к охотнику, по-видимому, ища помощи. Несчастные с их сложной ситуацией воспринимались им на уровне персонажей анимационного фильма. Но он знал, что растерянный человек воспринимает его исключительно естественно в своем времени и пространстве. Это нужно было учитывать при общении с ним, поэтому Щербатый спокойным ровным голосом, чтобы избежать возникновения возможного эмоционального несоответствия между ними по причине нахождения, так сказать, в несколько различных измерениях, поздоровался со страдальцем:

— День добрый!

— Слушай, земляк, помоги! — начал молить заложник обстоятельств, — Видишь, что случилось?! Ты откуда тут, один, нет? Может машина недалеко где, а? Шефа моего нужно в больницу скорей!

— Машина? — охотник осторожно переспросил, прилагая все усилия, чтобы не нарушить хрупкое равновесие матрицы событий вне-временности, чтобы чем не напугать, не повредить психику без того травмированного человека, который не догадывается, что перед ним демон-оборотень, — Нет, машины нет.

— Что же делать? — воскликнул в отчаянии от своего текущего положения водитель опрокинутого автомобиля.

Охотник, окинув его и неподвижного «шефа» быстрым взглядом, насколько можно ровным голосом ответил:

— Жди. Кто-нибудь будет ехать.

— Сколько же ждать придется? Ему же скорее в больницу надо!

— Больница ему теперь ничем не поможет, хотя из аварии и живым вышел, — попробовал Щербатый утешить его, объяснить, что торопиться нет нужды.

— Ты что, доктор? Откуда ты можешь знать? — водитель, кажется, начал нервничать, видимо Щербатый чем-то, все же, проявил свою необычность.

— Я чувствую. Никогда еще не ошибался, — попробовал исправить положение охотник, — хребет сломан, видно грешил он много.

Наверное, ему удалось успокоить потерпевшего. Наверное — так как он точно не знал, как его воспринимает в своей обычной реальности этот обычный живой человек. Однако, судя по его значительно успокоившемуся голосу, которым тот спросил: «Слушай, а ты откуда идешь?», наверное, на самом деле, удалось.

— Охочусь, — уверенно ответил Щербатый, потому как, что в том, что в этом мире, выглядел именно охотником.

— На кого?

— На Ератника.

— На кого? — не понял человек, он никогда не слышал про такого зверя.

Охотник искренне пожалел наивность «простого смертного»:

— Не доведи Бог тебе узнать, — задерживаться тут больше не имело смысла, и он заторопился, — Бывай. Мне идти нужно.

Щербатый зашагал дальше своей дорогой на болотный простор.

Ощущение чьего-то присутствия через час блужданий по болоту вывело его вновь к шоссе. Не поднимаясь на насыпь, он начал красться вдоль дороги по кювету. Сердце забилось чаще. Он ощутил впереди почти типичное энергетическое проявление Меши. От Ератника исходила бы значительно мощнейшая волна лютости. Хотя с Ератником он сталкивался только однажды, но хорошо запомнил это несравнимое ощущение, которое ни с каким иным уже никогда не спутаешь. «Значит, все же, Меша!».

Дорога поворачивала и за зарослями кустарника ему уже были видны фигуры. Ощущение точно рисовало проявление в обличии человека, которое в эту минуту имело половую связь с человеческим существом. Все было именно так, как Щербатый почувствовал в логове демона. Подкрадываться еще ближе было уже небезопасно, Меша, занятый сейчас половым актом, мог почувствовать его и успеть сбежать.

Щербатый снял с плеча винтовку, передернул затвор, прицелился. Ветер шевелили ветки кустов, это несколько мешало, но цель в перекрестии оптического прицела была видна. Конечно, лучше было бы, чтобы видимость на повороте дороги была обеспечена, как следует. Тогда бы заросли не мешали.

Демон ошалело насиловал прямо на обочине шоссе женщину, аж ревел от удовольствия. От его жертвы исходило ощущение безвольности. Скорее всего, это была тихая сумасшедшая. «Кто ж ты такая, счастливица? — мрачно подумал охотник, — Даже не знаешь, что с тобой происходит. Но случай исключительный, раньше мы с подобным не сталкивались. Понятно, когда демон убивает, отнимает душу, а тут, смотри ты, насилует».

Серебряные пули у него были с расчетом на матерого Ератника, так что на какого-то там Мешу такого «привета» должно было хватить с лихвой.

Щербатый, примерившись к ритмичным движениям врага, выстрелил. Пуля, сбив на своем пути сухую веточку, попала в цель. Устойчивое демоническое проявление вскинулось и повалилось рядом с несчастной сумасшедшей. Еще одно место на земле очистилось. Кадук лишился своего резидентного проявления. Во всяком случае, так должно было быть.

Охотник пошел вперед, чтобы разглядеть свой «трофей». В том мире, где люди существовали в измерении времени, демон уже, скорее всего, превратился в прах, но тут, в этом круге событий, его труп оставался навечно.

Однако, еще подходя, Щербатый начал беспокоиться. В душе возникла тревога. Когда приблизился к убитому, четко оформилось ощущение допущенной ошибки. Голая женщина смотрела на него круглыми глазами, бессмысленными, но видящими. Хотя теперь, после убийства демона, она должны была исчезнуть из круга тех событий, что касались охоты на проявление этого Меши. Этого не произошло. Она не должна была видеть Щербатого и он ее тоже. Но они глядели друг на друга, изнасилованная сумасшедшая и охотник-оборотень, а между ними лежало тело с серебряной пулей в груди.

«Круг событий не замкнут! — понял Щербатый, — что-то не так!» он начал лихорадочно рассуждать. Стало понятно, что он застрелил не того демона, или вообще не демона, а просто какого-то психопата или сильно возбужденного сексуального маньяка. Подвело зрение, или скорее, предварительная психологическая уверенность — установка, что демон будет в обличии человека, и будет насиловать женщину. «Проклятие!». Теперь было не до продолжений поисков резидентного проявления. Нужно было поскорее исправлять ошибку, возвращать равновесие круга событий.

В нескольких десятках метров от него на дороге плавно материализовался автомобиль с открытой дверцей. Из него донеслась громкая музыка. «Вот она, подсказка!». Щербатый хлопнул себя по карману, где лежала аудиокассета Hypocrisy, найденная в логове Меши.

Охотник-оборотень опять побежал через болото. Теперь из-за ошибочного поступка он оказался в другом круге событий, матрица времени переформировалась.

Сделалось темно, в тот момент была ночь. Он использовал свой прибор ночного видения, укрепив его на голове с помощью специального ремня. Спустя пару часов собственного отсчета времени вновь вышел к дороге. Но уже к другой. На дороге одиноко стоял тот самый автомобиль. Пустой. Щербатый легко обнаружил его в темноте по тепловым волнам от горячего двигателя. Подошел. Потрогал теплые колеса. Ощущение подсказало, что неподалеку находятся еще два человека, один живой, другой мертвый.

В прибор ночного видения глазами он также хорошо разглядел живого. Лежавший перед ним неживой был совсем холодным, тепловым излучением почти не отличался от земли.

Еще ощутил, что дальше деревня, в ней там-сям также люди, уже не так выразительно ощутимые, большинство спит и еще есть один умерший среди них, самоубийца. Вокруг самоубийцы не спят.

Где-то далеко залаяла собака и снова тишина. Охотник не стал задерживаться возле автомобиля, вытащил из кармана аудиокассету, забросил ее через открытое окно на сидение водителя и пошел прочь.

Это и был необходимый поступок ради восстановления равновесия, ради замыкания круга событий. Во тьме прозвучал жуткий крик ночной птицы.

* — один из ритуалов превращения в оборотня.

Превышение скорости.

Он смотрел в окно на ночную улицу. В перспективу тянулись, сходясь на горизонте: линия проезжей части, линия желтых фонарей, линия старых тополей вдоль улицы, улицы, что вела прочь из города. Зрелище навевало тоску. Он был открыт для депрессии в эти дни.

«Пристегнись, наверное крепче, я свою превышу скорость. Нас с тобой твой друг не увидит вместе — мы ляжем по разные стороны полос» — промурлыкал по радио российский певец. Песенка создала соответствующий настрой. В бессмысленных словах популярной песенки улавливалось что-то знакомое, из недавнего прошлого собственной жизни. Только «по разные стороны полос» там, кажется, не было. Теперь все было в прошлом, все потеряло смысл. Потеряло, вероятно, потому, что и не имело смысла никогда.

В эти дни на память настойчиво приходил институтский друг, ныне покойный. Последние годы он имел четкий смысл жизни — охотился на демонов. Этот смысл жизни он приобрел благодаря ему. Это он познакомил его с компанией своих друзей детства, что имели такое необычное экзотическое увлечение. Его также неоднократно приглашали вступить в «братство», но его весь этот оккультизм никогда не интересовал и не привлекал, даже если допустить, что те демоны на самом деле существуют. Наверное, просто уважал чудачество друзей, так как знал их всю жизнь и знал, как это чудачество росло и развивалось вместе с ними у него на глазах. Он не считал их «охоты» глупостью, но и серьезно не относился к ним тоже. Даже тогда, когда одного из-за, мягко говоря, необычного увлечения бросила жена, другого родная мать, чтобы спасти, пыталась госпитализировать в психиатрическую лечебницу. Даже когда этот институтский друг погиб при невыясненных обстоятельствах. По его мнению, все это было суетой — что необычная охота, что реакция на нее окружающих. И из таких суетливых событий, по его мнению, складывалась пустая жизнь всего общества. Эта чаша, к сожалению, не миновала и его собственную жизнь.

Третий год пошел, как похоронили институтского друга, и ничего от этого не изменилось в серой жизни — что жил человек, что нет. Пусть даже, может, и удалось ему перед смертью «схватить самого Сатану за яйца». «Братья-охотники» сами теперь редко когда о нем вспоминали.

Размышления о бренности человеческой жизни усиливали депрессию и ощущение бессмысленности существования. Вот тот погибший друг Мишка создал себе смысл жизни и ушел из жизни гордо, сражаясь за этот смысл. Был ли тот смысл на самом деле? Кто знает? Но смерть была настоящей.

«Я свою превышу скорость?». Он сорвался с места, схватил в коридоре с полки мотоциклетный шлем. Он всегда обожал скорость, с детства он был влюблен в Мотоцикл. Но тогда Мотоцикла не было. Тогда, в детстве, он неизвестно сколько раз слушал песню с суицидальным смыслом, недавно ставшей заграничной, рок-группы Ария «Герой асфальта», и мечтал о Мотоцикле.

Родители, понятно, отказывали ему в помощи в деле превращения мечты в реальность. Основным, наиболее красноречивым, аргументом в этом отказе была ссылка на наглядную агитацию ГАИ — плакат в витрине мото-магазина, но котором мотоцикл был решительно заклеймен, как транспортное средство повышенной опасности, что подтверждалось приведенной статистикой происшествий с тяжелыми последствиями с участием мотоциклистов и, что главное, фотоснимками с мест тех происшествий. Фотоснимки в комментариях не нуждались. Суровая правда жизни преподносилась, как есть, лишь на некоторых, по этическим соображениям, белыми прямоугольничками были закрыты лица погибших, в том, конечно, случае, когда от лиц еще что-то оставалось.

Пугая изображением раздавленного мотошлема, что валялся под задним сдвоенным колесом грузовика посереди кровавой лужи, родители вынуждали его расстаться с мечтой, утверждая, что Мотоцикл — транспортное средство самоубийц.

Но смертельно опасная составляющая мечты, наоборот, только еще больше притягивала. В душе что-то будоражили дворовые рассказы хлопцев про то, что якобы в соседнем доме (в соседнем квартале, на соседней улице), всего за сотню «баксов», мать (как варианты — жена, сестра) какого-то погибшего продает японский спортивный Мотоцикл, что стал причиной его смерти. На этом Мотоцикле, будто бы, разбилось уже несколько (точное число помечено крестиками на бензобаке), и каждый раз неудалый ездок гибнет (как правило, в результате падения ему отрывает голову), а мотоцикл не получает почти никаких сколько-нибудь значимых повреждений, лишь несколько небольших вмятин. Потом, согласно дворовому мифу, родственники жертвы, что прониклись искренней ненавистью к проклятому транспортному средству, за символическую сумму избавляются от него. Мотоцикл переходит в руки своей очередной потенциальной жертвы.

Все дело, как будто в том, что машина легко набирает непривычную скорость (до 200 км в час) и водителю, словно загипнотизированному скоростью, уже не возможно избавиться от желания не ехать медленней. Вот, если найдется такой богатырь духа, кто никогда не будет терять на японском мотоцикле чувство реальности, кто не позволит скорости загипнотизировать себя, тот и будет пользоваться им без угрозы для собственной жизни. Однако, судя по тем трем (или четырем, шести, даже десяти!) черным крестикам на бензобаке, видно, было выше человеческих сил ездить на инфернальном мотоцикле тихо, видно, не возможно было не увлечься скоростью.

Демонизация образа Мотоцикла не могла его не привлекать. Желание риска. Желание оседлать саму Смерть. Особенно, когда где-то в глубине души, безусловно, была заложена склонность к самоубийству, которая уже тогда запустила часовой механизм зловещего обратного отсчета.

Он не предал свою мечту, несмотря на все родительские усилия. Как только начал зарабатывать деньги, сразу же приобрел себе Мотоцикл. В то время, поспевая вслед за реалиями постсоветской жизни, уже появилась статья, что предусматривала наказание за такое нарушение Правил дорожного движения, как групповая езда на мотоциклах с превышением скорости. Однако, по большому счету, моторокером или каким, как потом стало модным говорить на заграничный манер, байкером, он никогда себя не считал, хотя и участвовал когда-никогда в подобных тусовках, ночных заездах.

Теперь все было в прошлом. Теперь было только желание самому остаться в этом прошлом.

Он вырулил на пустынный ночной проспект. Поехал посередине. Желтоватый свет фары ложился на сухой припыленный асфальт. Мелькали набегающие поперечные трещины в дорожном покрытии. Он ехал вперед, без определенной цели, совершенно не думая о возвращении. Все быстрей и быстрей. Проспект был прямой и длинный, разрешенные в населенном пункте шестьдесят километров в час давно остались далеко слева от стрелки спидометра, а простора для вольного полета в ночи еще хватало. За пять кварталов, что промелькнули, как один, встретилось только две машины.

Проехал знак «Убей пешехода», как он шутливо, имея по-видимому сильную склонность к черному юмору, называл предупреждающий знак «Аварийно-опасный участок», который был применен тут совместно с табличкой, что уточняла вид возможной опасности — совершить наезд на пешехода. Но изображение на табличке символической сцены наезда, исполненное согласно разработанного единого технического стандарта, вызывало почему-то у него именно такую трактовку — призыв «Убей пешехода!», использовав, будто бы, благоприятные для этого условия, что сложились в этом месте.

По правой стороне проспекта тянулись темные кварталы частной застройки, района, прозванного в народе Буденовкой, очевидно из-за наличия где-то в нем улицы, носившей имя прославленного красноармейского командира. Там, в недрах этого района находился цыганский поселок, где в любое время суток можно было приобрести наркотики. Видимо, именно оттуда, из цыганского поселка и возвращались те машины, что встретились ему. Среди ночи только такая необходимость, скорее всего, могла погнать кого-то из дому. Или еще, разве что, такая потребность, как погнала его — ехать-лететь, ни о чем не думая — тоже попытка сбежать от реальности. Если не достижимая в своей цели, то, хотя бы, частично достижимая во время самого процесса побега, пока убегаешь — значит из начальной точки, из той, когда принял такое решение, уже сбежал, пусть себе и не окончательно.

В свете фары заблестели обильно рассыпанные осколки битого автомобильного стекла, среди них успел заметить фрагмент пластмассового бампера, резиновые прокладки. Что-то случилось вчера вечером.

Через какую-то сотню метров — снова битое стекло на асфальте, пятна засохшей крови. Что ни говори, дорога содержит в себе опасность.

Дальше, возле мигающего сейчас желтым светом светофора, еще больше битого стекла по всей полосе движения. «Урожайный денек вчера выдался!» — отмечает он, не снижая скорости.

Впереди сбоку замечает фигуру, которую невозможно не заметить — гаишника, одетого в световозвращающее ядовито-зеленого цвета одеяние с блестящими полосами на рукавах, которое делает из в глазах молодых девушек с богатой фантазией чем-то похожими на цирковых клоунов. Он держит в руке радар скорости, который едва успевает вскинуть и навести на мотоциклиста.

Вот еще кто, случается, не спит по ночам! Наверное, проводят «отработку» района, где сложилась наиболее плохая ситуация с безопасностью движения, или какую-нибудь операцию с идиотским названием вроде «Ночной нарушитель». В любом случае, общественное народное сознание, увидев активность Госавтоинспекции, всегда воспринимает ее смысл одинаково — конец месяца (квартала, года), а доведенный план по штрафам на сто процентов еще не выполнен. Истина, как обычно, на самом деле находится где-то между этих названных полярных причин.

Мелькает лицо сержанта, удивленного безмерной наглостью ночного ездока. Его рука хватает рацию.

«Сейчас начнется, — понимает мотоциклист, — ну что же, поиграем, вспомним молодость!». Он увеличивает скорость и увеличивает звук в наушниках аудиоплеера. Звучит песня «Another Dead End (For Another Dead Man)” заграничной группы Hypocrisy, музыка, которую ему полюбилось слушать во время езды еще в молодости.

Через квартал в примыкающем к проспекту проезде стоит патрульный синий “Opel” с цифрами на белых дверцах. Гаишник машет жезлом. Мотоциклист, конечно, игнорирует его требование. Милиционеры заскакивают в автомобиль, рванув с места так, что визжат колеса, выруливают на проспект. Взвыла сирена, наверху побежали синие блестящие огоньки. Начали преследование нарушителя. Тут не только борьба за поддержание законности и правопорядка, тут еще и затронута профессиональная гордость, азарт, увлечение погоней. Догнать, прижать наглого сопляка, что вообразил себя «крутым», к обочине, задержать. Чем больше длиться погоня, тем сильнее у охранников порядка желание крепко «приложить» злостного нарушителя лицом к капоту, заломив руки за спину, защелкнуть на них наручники.

Погоня не меньше захватывает и беглеца. И дело тут не в заботе о спасении, в своей возможности легко уйти от погони он не сомневается ни минуты, было уже такое не однажды. Захватывает процесс, игра. Сейчас ему нужна именно такая забава.

Вот перекресток, резко, почти не снизив скорость, бросает мотоцикл в дугу крутого поворота, рискуя, сильно наклонившись так, что едва не цепляет подножкой асфальт. Расстояние между ним и преследователями увеличилось. Вслед погоне с интересом оглянулся какой-то нетрезвый ночной прохожий. Опять перекресток, и мотоциклист опять повторяет свой трюк. Грохот двигателя бьет по стенам, по окнам спящих зданий. Перед ним долгая прямая улица, он уверенно увеличивает скорость. Справа промелькнула площадь у железнодорожного вокзала. Скучающие на ней таксисты оживленно повернули головы на звуки ночной погони.

Вот путепровод, за ним остается повернуть направо, проскочить железнодорожный переезд, и только они его видели. В лабиринте улочек частного сектора они его никогда не поймают. Погоня продолжится самое большее только до второго поворота. Дальше он легко оторвется, и преследователи его никогда не найдут. Особенно, если переедет через большой ров с речушкой, что разделяет на две части город, на другой берег по небольшому пешеходному мостику. Номер на мотоцикле традиционно замазан грязью так, что цифры и буквы не читаются.

Удрать легко. Но… но что дальше? Завтра, после завтра? Ничего не изменится, от себя не убежишь. Спровоцировать погоню на следующей неделе? Кратковременная потеха. Теперь уже нет того восторга от езды, как когда-то. Ничего не изменится. В пустой жизни ничего не изменится, не появиться никакого смысла. Не появится, так как его, наверное, и не существует.

Он накручивает ручку, еще увеличивает скорость. Стремительно приближаются косые штрихи бело-черной вертикальной разметки опоры путепровода. Больше ли в них смысла, чем в жизни, которую некоторые склонны воспринимать как белые и черные полосы, что чередуются? Здесь, на опоре, они, полосы, между прочим, одинаковой ширины. Хотя у некоторых белые или черные, как им кажется, полосы — периоды жизни значительно отличаются своей продолжительностью в пространстве и времени. У кого-то, будто бы, преобладают черные, у кого-то белые. А может, в жизни, как и здесь, истина на самом деле не в черно-белых полосах, а в том твердом железобетонном монолите, на котором они нарисованы, и натуральный цвет которого — серый?

Можно объехать опору. Можно объезжать ее каждый раз, привычно поглядывая на бело-черные полосы. Но зачем? Серую монолитную жизнь стороной не объедешь, не минуешь.

Дальше все получается просто, как в школьной задачке — скорость, время, расстояние. Величины взаимосвязанные: одна растет — остальные неизбежно уменьшаются. Скорость всасывает в себя время жизни мотоциклиста и расстояние до полосатого символа той жизни. Они всегда противопоставляются, враждуют между собой — происходит вечная борьба скорости с этой парой союзников. Если Скорости отдать им свою величину, значит позволить им победить, значит самой превратиться в ноль, в ничто. Но Скорость — богиня гордая, гордость сейчас не позволит ей унизиться. Скорость согласна стать нулем только вместе с ними, своими заклятыми врагами, когда время и расстояние в то же самое мгновение тоже перестанут существовать. Тот, кто взялся служить богине Скорости, должен идти в этом служении до конца.

Все получается просто — скорость, время, расстояние. Удар.

Красного цвета пятно с брызгами на сером бетоне с нарисованными бело-черными полосами, нарисованными для тех, кто живет по придуманным правилам. Красное пятно, как плевок гордого разума. Как презрительный кровавый плевок гордого разума, свободного от придуманных правил.

— Твою мать! — милиционер резко тормозит, так, что даже задымились колеса, — А ведь он же от самой площади прямо на опору правил!

Преследовать некого. То, что осталось от мотоцикла и его седока, Скорость, продолжая свою непримиримую борьбу с временем и расстоянием, ударив о бетон, швырнула дальше за опору, где все наконец остановилось навсегда.

Одного из милиционеров, которые вышли из машины, неожиданно стошнило. Другой докладывает по рации.

Утром следующего дня красное пятно смыть с опоры еще не успели. Многочисленные пассажиры общественного транспорта, увидев следы ночного происшествия, что проплывали перед глазами за окнами автобусов и троллейбусов, возбужденно начинали обсуждать увиденное, приносили новость в трудовые коллективы. В вечерней городской газете, что старательно информировала читателя о наиболее громких ДТП за минувшие сутки, появилось сообщение об ужасных последствиях езды с превышением скорости. Это было сто тридцать второй тематической публикацией в прессе с начала года о безопасности дорожного движения. Красный плевок свободного разума на бетонной опоре даже показали в новостях по местному телевидению с комментарием сотрудника Госавтоинспекции, что явилось сорок четвертым по счету выступлением в средствах массовой информации на тему борьбы за повышение безопасности дорожного движения на улицах и дорогах области в текущем году.

Охота на демона

Мгновенно промелькнувший рабочий день давно закончился, в очередной раз подтвердив, что все в жизни имеет начало и конец. Это произошло незаметно для следователя, что засиделся в кабинете над делом. Дело было трехлетней давности, об убийстве, до сих пор нераскрытом, из числа тех, которые зовутся в современных детективных книжках и различном криминальном чтиве «глухарями».

Следователь в очередной раз перечитывал строчки экспертного заключения о том, что жертва была убита необычной серебряной пулей. Следователь курил сигарету за сигаретой, чему-то задумчиво усмехался. Он сидел над делом уже несколько часов. Об этом «зависшем» деле он вспомнил после своего вчерашнего «уикенда» проведенного на природе, и сразу же все понял.

«Ну что же, лучше так и оставайся нераскрытым!» — тяжело вздохнув, решил он. Тишину нарушил звонок мобильного телефона. Он погасил недокуренную сигарету о пепельницу.

— Слушаю!

— Приветствую, брат Щербатый! — прозвучал знакомый голос, — Велено передать — сегодня вечером в девять часов собираемся в замке обсудить дела.

— Хорошо, буду.

Он сложил бумаги, быстро собрался, замкнул кабинет, сбежал вниз по лестнице. Нужно было еще проведать отца в лечебнице.

У старого в последнее время совсем сдали нервы. Попал в ДТП, которое устроил свихнувшийся водитель, чуть не погиб. Оказался в психиатрической лечебнице. Потом, кажется, отошел, выписали, но тут очередное нервное потрясение — на глазах жутко погиб друг, сам едва уцелел. Теперь опять оказался в лечебнице, в куда худшем состоянии.

Щербатый нервно управлял своим автомобилем. Поехал на красный сигнал светофора. Курил за рулем, сбился со счета, которую уже пачку сигарет начал за сегодняшний день. От такой жизни самому тронуться умом не трудно. Только представить себе — вчера оказался убийцей, совершил преступление, за которое разыскивают уже три года, и заниматься которым полгода назад поручили ему самому. Вот тебе и замкнутость круга событий, вот тебе и поддержание равновесия. Заигрались. Надо заканчивать с этим. Кто с кем играет, Кадук с ними? Нужно решительно действовать, сегодня он обязательно скажет об этом братьям.

Психиатрическая лечебница на окраине города встретила его неприветливо мрачным старым парком, по территории которого были разбросаны старые здания с металлическими решетками на большинстве окон. Многие из них находились в аварийном состоянии и потому пустовали. Направился к нужному отделению.

По дороге ему повстречались несколько побритых наголо больных в сопровождении санитара. Они несли ведра, пустые. «Обязательно повезет!» — подумалось следователю.

В приоткрытом окне первого этажа одного из зданий заметил и услышал, как в палате больному, что видно не помнил, а может и никогда не знал, как его зовут, кричала старя санитарка:

— Завут тибя как? А? Как твая фамилия, е* твою мать?! Фамилия твая как? Быдла ты! Как тибя завут? Ни знаишь?

Больной, стоя перед ней по стойке «смирно», руки вдоль туловища, только мычал в ответ что-то весьма отдаленно напоминающее слова человеческого языка. Было видно, что эта «игра» приносит удовольствие женщине, таким способом она получает нервную разрядку, и, очевидно, практикует это регулярно, коротая время на дежурстве. Что ни говори, каждый находит те или иные приятные стороны в своей работе, какая бы она ни была.

«нужно будет сделать, чтобы отец тут долго не задерживался» — под впечатлением от увиденного решил для себя следователь.

Хмурые мужики, что сидели в деревянной беседке, попросили закурить. Это были клиенты, что «отдыхали» в отделении, где алкоголиков снимают с «белого коня». Он угостил их сигаретами.

Наконец дошел до нужного здания, поднялся на второй этаж. В этом отделении для далеко не самых тяжелых пациентов разрешалось навещать больных в палате. Его провели к отцу. В комнате с высоким окном было шесть кроватей.

Больной отец встретил его странным, хотя для больного, возможно, что и полностью нормальным вопросом:

— Сынок, почему ты никогда не показывал мне свою охотничью одежду?

— Зачем тебе, — удивился сын, — ты же не интересовался раньше, кажется сам говорил — это глупости.

— Я хочу, чтобы ты пришел ко мне одетый в нее, — болезненно настаивал на своем больной.

— Отец, тут же не лес, на кого мне тут охотиться? — попробовал обойтись шуткой Щербатый.

— Я хочу увидеть тебя в твоей охотничьей одежде!

— Ну, хорошо, хорошо, приду, если ты так хочешь, — успокоил он больного.

Но тот, наоборот, не успокаивался:

— Расскажи мне, что ты делаешь на этих охотах.

— Ну, как что, охочусь…

— На кого, на кого ты там охотишься?

— Вот не знал, что тебя это так заинтересует.

— Ответь мне, на кого ты там охотишься?

— Да не на кого. Я же недавно только начал, только несколько раз выбирался, еще не повезло никого подстрелить, — соврал следователь отцу.

— Я хочу, чтобы ты больше не ходил на охоту! — истерично выкрикнул отец.

Громки вскрик Евгения Афанасьевича (а это был именно он, кто же еще) привлек внимание медсестры.

— Почему? — настороженно спросил сын.

— ОН убьет тебя! Он убьет нас всех! От него нигде не спрятаться! Его нельзя трогать, его нельзя ничем обижать! Слышишь, нельзя! — начал кричать Евгений Афанасьевич.

Подошла медсестра.

— Вам лучше уйти, больной устал, он нервничает.

— Да, действительно, я лучше пойду, — согласился следователь и стал торопливо прощаться, — Бывай, отец, на днях забегу еще.

Он направился к дверям. Но отец, словно не слышал его слов, он кричал вслед:

— На твоей винтовке есть оптический прицел?! Ответь мне! Слышишь, его нельзя трогать!

— Успокойтесь, успокойтесь, — повторяла медсестра.

— Он убьет нас всех, от него нельзя укрыться! — взволнованно объяснял теперь ей Евгений Афанасьевич.

Сын скорее шел прочь. «Неужели, отец что-то знает? — думал он, — Сегодня лучше было бы сюда не приезжать. Ну и денек!».

Спустя полчаса после посещения его сыном, успокоившись, Евгений Афанасьевич обратился к соседу по палате, которого считал едва ли не единственным тут достойным человеком.

— Доктор, вы верите в существование демонов?

Этот пациент, действительно, раньше работал врачом и сейчас большую часть времени выглядел совсем нормальным, только время от времени вдруг начинал плакать и прятаться. Доктор посмотрел на него умными интеллигентными глазами и спросил в ответ:

— А вы знаете, почему я здесь оказался?

— Нет. Вы здесь, кажется, раньше меня.

— Я вам расскажу. Года три тому назад я работал в родильном доме. Не хочу хвастать, но из моих рук в буквальном смысле начали жизнь тысячи жителей нашего города. Так вот, однажды, — бывший врач мучительно поморщился, будто воспоминания были очень болезненны, — привезли к нам больную, психически больную, она не разговаривала, беременную неизвестно от кого… неизвестно…

Доктор задумчиво умолк.

— И что? — напомнил ему Евгений Афанасьевич о разговоре.

Доктор взглянул на него такими глазами, словно у него сейчас начнется припадок.

— Я принял его, принял это… новорожденное существо.

— Существо? — не понял бывший журналист.

— Это не был человеческий ребенок! Голова, две руки, две ноги, да, все так, но дело даже не в мутациях или каком-то уродстве, это было нечеловеческое существо, я уверен, нечеловеческое! И я поглядел на него, а это существо поглядело мне в глаза, понимаете, поглядело мне в глаза! И тогда я все понял, прочитал у него в глазах, понял, нет спасения, нет…

Доктор пошел прочь, тихо повторяя себе под нос: «Нет спасения, нет… Никому нет».

О том, что произошло тогда дальше, он никому не рассказывал, так как, возможно, что теперь и не помнил сам после перенесенной душевной травмы. Необычный вид ребенка, рожденного психически тяжелобольной неизвестной, впечатлил всех присутствующих из акушерской бригады. Имея за плечами огромный опыт и многолетний трудовой стаж, никто из них в жизни никогда не встречал ничего подобного. Но больше всех впечатленным оказался этот доктор. Свидетели тех событий рассказывали, что он долгое время, как загипнотизированный, внимательно смотрел на необычного младенца, держа его, а потом закричал, весь затрясся, и что было силы, швырнул его о пол.

Чтобы не волновать общественность, скандальный случай без особых трудностей замяли, так как у психически больной роженицы совсем не было никаких родственников, и случай не получил широкой огласки в городе. К тому же, трупик младенца… исчез. Самым необыкновенным образом исчез, почти сразу на полу превратившись в прах.

Все из акушерской бригады после этого сделались верующими, начали старательно посещать кто костел, кто церковь. А доктор заболел душой.

Следователь по кличке брат Щербатый остановил автомобиль у высокого коттеджа, построенного в виде башни, из-за чего они между собой в шутку называли это здание замком. Он принадлежал брату Седому, который построил его рядом со старым кладбищем. Очертания столетних деревьев высотой с пятиэтажный дом проступали на фоне темнеющего неба. Если не знать о кладбище, вначале можно было посчитать, что за коттеджем-башней сразу начинается какой-то старый парк. Кстати, Седому тут нравилось и он часто прогуливался среди могил, как в настоящем парке. Брата Седого они выбрали координатором в своем клубе на этот год, поэтому он председательствовал на подобных «совещаниях».

Судя по количеству знакомых автомобилей, припаркованных около «замка» на улице, большинство братьев уже были тут, Щербатый появился одним из последних. Соседи, что поселились подальше от кладбища и с которыми Седой не поддерживал особенно тесных связей, скорее всего, считали его за како-го криминального авторитета. И каждый раз, увидев, как к нему собираются братья-охотники, принимали это событие за бандитскую «сходку».

Собираться у брата Седого было удобно, потому что он построил специально для этой цели большой зал с высокими окнами в готическом стиле и с круглым столом посередине.

Щербатый вошел в зал, поздоровался и занял свое место за столом. Теперь, когда клуб насчитывал почти два десятка любителей охоты на демонов, большинство его членов даже не знали настоящих имен других, исключительно клички вроде: Седой, Бородатый, Волосатый, Рыжий. Не то чтобы из этого делался какой-то великий секрет, просто это было им не нужно. Настоящие имена, фамилии, места работы — все это были приметы из той другой жизни, которое было у каждого свое за стенами клуба. Тут это никого не интересовало. Тут собирались с иной целью — превратившись в оборотня охотиться на демонов. Более-менее хорошо знали друг друга только те несколько человек, друзей детства, что основали этот клуб.

Наконец подошли оставшиеся, заседание началось. Обсуждали главный вопрос, акцию, направленную на уничтожение самого Кадука. К этому событию уже давно готовились.

— Братья, я начну с неприятного известия, — сообщил брат Седой, — вчера погиб наш давний друг, человек, который много в чем помогал нам, на которого мы рассчитывали, который, как я надеялся, в скором времени вступил бы в наше братство. Именно сейчас нам как никогда необходимы люди, так как на Куда пойдем все вместе. Но демон снова успел нанести упреждающий удар. Наш друг погиб в спровоцированном злым духом ДТП, также, как и брат Умник раньше.

Память жертвы демона почтили минутой молчания. Заседание клуба охотников продолжилось.

— Насколько я знаю, братья, NNNвичское устойчивое подчиненное проявление так и осталось не убитым, — сказал один из братьев.

Это был камушек в сторону Щербатого.

— Да. Но тратить время больше нельзя. Когда подчиненные проявления лишаться поддержки Кадука, мы без труда с ними всеми потом разберемся, — ответил ему Седой.

Далее обсуждали технические детали предстоящей операции. Много спорили.

— И помните, братья, слово Кадук не должно прозвучать! Если кто-нибудь позовет его, назовет его имя ТАМ, считайте, что все пропало! Ибо там всегда его время, — сказал в завершение брат Седой.

— Да знаем мы! — отмахнулся брат Бородатый.

— Но я посчитал, не лишним будет напомнить. Это важно.

— Братья! Я имею особое мнение насчет всего этого и не могу его не высказать сейчас, — прозвучал вдруг голос брата Волосатого, — Дело в том, что я считаю, что мы не должны уничтожать Кадука.

— Почему это? — удивленные лица присутствующих повернулись к нему.

— Потому что его существование было испокон веков предусмотрено Высшим Порядком. Я уверен. Лучшим доказательством тому есть факт, что даже сам Перун не уничтожил его до сих пор. Так как это нарушит равновесие и нарушит Высший Порядок. Или у нас просто ничего не получится и мы сильно рискуем. Это не подчиненное проявление, которых множество, это сам Кадук.

— Брат Волосатый, ты ошибаешься! Если даже все так, как ты утверждаешь, мы же не собираемся уничтожать Кадука, как понятие, это, понятно, нам людям совершить невозможно, все равно что нарушить Высший Порядок. Но мы собираемся уничтожить проявление Кадука, которое присутствует сейчас в это время и в этой конкретной местности.

— Хорошо, брат Седой, если все так, как ты говоришь, как ты объясняешь. Но я имел сомнения и был должен их высказать.

— Что ж, брат, хорошо что ты поделился с нами сомнениями, открыл свое сердце, однако, надеюсь, я переубедил тебя?

— Не окончательно, однако, я, конечно, не отказываюсь от участия в общем деле.

— Хорошо! Завтра в полдень все решиться.

Охотники-оборотни разделившись на небольшие группы по несколько человек двигались к назначенному месту с разных сторон, поддерживая между собой связь по радио.

— Он там, — почему-то шепотом сказал Седой Щербатому и громче в рацию для остальных, — Устойчивое проявление впереди, квадрат тридцать два, ощущаю присутствие уверенно, прошу подтверждения, прием?

— Где? В лесу?

— Нет, скорее за ним.

В рации захрипело, затем послышался ответ:

— Это Волосатый, также уверенно ощущаю присутствие, но за границами прямой видимости, с моей стороны, наверное, рельеф местности мешает.

Еще несколько охотников подтвердили уверенное ощущение присутствия демона.

— Кто-нибудь его видит? Прием? — спросил Седой.

Зазвучали ответы:

— Я не вижу…

— Я тоже не вижу, но ощущение присутствия очень четкое…

— С нашей стороны не видно…

— Хорошо, приближаемся еще на сто метров, держите связь! — скомандовал Седой.

Короткими перебежками, пригибаясь они приблизились к опушке леса. Седой был вооружен каким-то арбалетом, что должен был стрелять огромными стрелами-гарпунами. Щербатый помимо всей прочей амуниции тащил какой-то ладный металлический ящик.

Вдруг его лицо выразило сильное удивление.

— Это еще что? — воскликнул Щербатый и прижался к стволу дерева.

По дорожке к ним приближался мальчик на велосипеде, который неизвестно откуда тут взялся. Щербатый после своей неудачной миссии очень нервничал, теперь только и ожидал на каждом шагу какого-нибудь подвоха. Действительно, неожиданное появление мальчика в этой реальности было непонятным. Какая у него может быть связь с этим кругом событий? А может это знак, что и на этот раз, считай что, уже ничего не получилось?

— Давай, малый, крути скорее отсюда педали! — разозлившись, прикрикнул он.

Мальчик с гордым видом проехал мимо него, словно показывая, что он сам себе хозяин и плевать хотел на его наглые указания.

— Ты ощутил его приближение? — озабоченно спросил Седой, кивнув в ту сторону, куда покатил мальчик на велосипеде.

— Нет…, — растерянно ответил Щербатый.

— И я не ощутил, чтобы это могло значить?

— Спроси хлопцев, кто в той стороне, видят ли его.

Но тут в рации послышался взволнованный голос брата Волосатого:

— Я его вижу!

Он имел в виду конечно, не мальчика с велосипедом, а цель их охоты — демона.

— Быстрее, вперед!

Теперь было не до мальчика с велосипедом. Седой со Щербатым, приблизительно через шестьдесят шагов, увидели его тоже сквозь поредевшие деревья. Впереди клубилась мгла, темнело нечто огромное, совершенно не выразительное, но ощутимо чудовищное по своей сути. Если Ератники напоминали своим видом существа похожие на гуманоидов и на животных, то это было что-то не имеющее определенной формы, походившее более, действительно, на стог сена, как утверждают предания, чем на живое существо. Осторожно приблизились еще.

Кадук заметил Седого со Щербатым первыми из всех охотников.

— Ты, давай-ка, слышишь, запутай его немного, начни, будто, христианскую молитву вслух читать, он привык уже, что все лохи перед ним столетиями так поступают!

Щербатый с явным трудом начал что-то мучительно вспоминать. Если б он знал хоть какую молитву или слышал от кого! Только, наверное, в кино видел, как молятся. «Отче наш…, отче наш…, а как же там дальше? Что-то там, святится имя твое…». Наконец, все же, что-то пришло на ум. Начал быстро говорить по-российски:

— Смотри, Господи, крепость, а в крепости — страх.

Мы Господи дети у тебя на руках.

Научи нас видеть тебя за каждой бедой.

Прими, Господи, этот хлеб и вино.

Смотри, Господи, вот мы уходим на дно.

Научи нас дышать под водой!*

Седой удивленно скосил на него глаза, спросил в шутку:

— Складно! Ты что, в семинарии учился?

— Песню в детстве слышал! — раздраженно огрызнулся Щербатый.

От Кадуа исходили волны лютой ненависти. Он очевидно, немного запутался, так как видел и чувствовал людей, сущность и поведение которых ему всегда были хорошо знакомы и предсказуемы, и вместе с тем, ощущал, что это не простые люди, а также какие-то демонические существа. Обычные люди при встрече с ним всегда оказывались в роли жертв. А эти, наоборот, явились за ним, как хищники. Чтоб какие-то оборотни-любители или какие экзерсисты отваживались пытаться напасть на него, такого случая еще никогда не было за целую вечность, за всю историю!

Охотники также никогда ранее не сталкивались с таким мощным демоническим проявлением, не знали точно чего от него ожидать. Но столько стараний и усилий было положено для достижения этой цели. Рассуждать не выпадало, оставалось только решительно действовать. Пока что, растерянность врага, безусловно, была им на пользу.

Щербатый не сводил глаз с Кадука, сжимая оружие, в ожидании сигнала. «Мы в своей обычной реальности воспринимаемся людьми. Вот этот мальчик на велосипеде, например, в каком-то виде нас увидел, воспринял. А что же соответствует этому чудовищу в реальности? — думал он и внезапно все понял, вспомнив свою предыдущую охоту, — Hypocrisy — лицемерие!». Вот в чем сущность местного нынешнего проявления Кадука! В том, «обычном» мире существует сейчас какое-то величайшее явление лицемерия, которое господствует над многочисленными его жертвами, высасывает их жизни, убивает кого постепенно, кого быстро. И если они сейчас тут уничтожат Кадука, то сразу же что-то существенно изменится там, жизнь людей очистится от какой-то большой грязи, от чего-то извращенного, имя чему — лицемерие.

Седой дождался пока все группы охотников, что обложили демона со всех сторон, выйдут на свои позиции.

— Помоги нам Перун!

По его сигналу в Кадука полетели две серебряные стрелы, выпущенные из специально сконструированных арбалетов. Эти стрелы потащили следом за собой прикрепленные к ним провода, которые раскручивались в воздухе. Жуткий рев чудовища был ответом на меткие попадания обоих серебряных контактов в его тело. Как только Седой убедился в этом, мгновенно повернул выключатель на ящике, который тащил Щербатый. По проводам побежал электрический ток.

Рассвирепевший демон широко разинул свою пасть, собираясь засосать в нее все живое вокруг. Но парализованный электрическим током ничего не мог. Его трясло, по огромному бесформенному телу пробегали молнии. Охотники начали стрелять в него серебряными пулями. В тех местах, куда попадали пули, тело Кадука начинало просвечиваться насквозь, вылетать кусками праха, что рассыпался, оплывать, словно плавясь. Демон ревел и беспомощно разевал пасть, исчезая на глазах. Небо сделалось черным, тучи свинцовыми. Казалось, вместе с Кадуком в предсмертных судорогах дрожит и бьется вся земля.

Охотники подготовили для демона жестокую расправу.

* — текст из песни российской рок-группы «Аквариум».

Счастливое происшествие в дороге.

Мальчик устал крутить педали. Утром он поленился подкачать колеса велосипеда, поэтому теперь пучки луговой травы на тропинке было преодолевать тяжеловато. Он направился к опушке леса, от которого намеревался по наезженной, пусть себе и немного пыльной, полевой дороге вернуться на дачу, где уже, наверное, его заждались родители. Хотя он имел в их глазах имидж довольно самостоятельного мальчика, но отсутствовал давно, и это не могло не вызвать у них обеспокоенности.

В лесу он выехал на ту грунтовую дорогу, что должна была привести его к родительской даче, и развил наконец-то скорость, которую не позволяла луговая тропинка. Впереди был перекресток с заасфальтированным шоссе, где он, как неглупый ребенок, обычно всегда останавливался, смотрел по сторонам, и только потом, убедившись, что нет машин, пересекал проезжую часть. За перекрестком небольшой лесок заканчивался, и грунтовая дорога бежала по ржаному полю.

Неожиданно он увидел, что возле дерева стоит молодой парень, одетый солдатом, но лишь одетый так, поскольку настоящий солдат, как хорошо знал мальчик, должен был иметь еще кое-что из амуниции, знаки отличия, чего у этого не было.

— Давай, малый, крути скорее отсюда педали! — довольно грубо прикрикнул незнакомец.

Мальчик его не испугался, а скорее обиделся на него. Этот одетый в стиле «милитари», что очевидно, тут, на опушке леса, что-то караулил, почти испортил ему беззаботное настроение. Будто, это его собственный лес, будет тут еще указывать! На лесничего тоже совсем не похож. Мальчик, надув щеки, проехал мимо него.

К своему удивлению, на перекрестке он увидел еще несколько взрослых, одетых в камуфляжную одежду. Они залегли в кюветах вдоль шоссе, сидели, укрывшись за кустами, у некоторых он заметил в руках оружие. Дядьки, как ему показалось, играют в войну. Настоящей войны в нашей стране сейчас не было, он это точно знал, потому что каждый день смотрел вместе с отцом телевизионные новости. Вместе с тем, по определенным внешним приметам они своим видом больше всего соответствовали хорошо знакомым мальчику персонажам из тех же теленовостей, которые назывались «боевики». Чаще всего в российских новостях сообщали о том, как армия бесконечно борется с боевиками в какой-то далекой стране Чечне. Как будто, почти что, уже окончательно побеждая, однако это тянулось годами, сколько мальчик себя помнил. Но про боевиков в наших краях новости никогда не сообщали, поэтому его очень удивляло и интересовало, почему же и зачем эти дядьки играют тут «в боевиков».

— Привет, малый! — весело сказал один из них, бородатый, когда он подъехал к перекрестку, — Вот, запомни этот день на всю жизнь, подрастешь, про все узнаешь. А сейчас давай-ка, не задерживайся тут.

Этот говорил не таким злым голосом, как тот помоложе, на опушке леса, и мальчик отважился у него спросить:

— А что вы тут делаете? — и по-детски схитрив, сделав вид, что принял их за настоящих военных, добавил, — Учения проводите, или что?

— Нет, хлопец, не учения, — бородатый держался довольно спокойно, но в нем чувствовалась какая-то напряженность, — Все по-настоящему.

— А что тогда? — продолжал допытываться малый, склонив на бок голову и прищурив глаз, в который светил солнечный луч.

— Потом узнаешь, может, еще в школе проходить будешь. Ну, давай, давай, катись дальше, тебе тут нельзя.

Мальчик, так и не получив определенного ответа, вынужден был подчиниться. Переехал шоссе. Еще несколько раз оглядывался на странных дядек, удаляясь. Ему было очень интересно, что же они тут делают, но он привык слушаться взрослых, и если говорили, что ему тут оставаться нельзя, то значит нельзя. К тому же, они ничего пока что не делали и не собирались делать. Только чего-то ждали. Сколько они собирались так еще ждать — неизвестно, а времени у мальчика не было.

Он выехал из леса на поле. Дорога сразу начала пылить за колесами велосипеда. Из мыслей все не шли увиденные «боевики» и непонятные слова бородатого. Он решил, как приедет, обо всем рассказать отцу и спросить, что же это такое он видел. Отец много знает, он обязательно что-нибудь объяснит.

В небе медленно плыло одинокое белое облако, ниже его заливисто щебетала, летая, небольшая, почти невидимая птичка. Мальчик забыл, как она называется. Глядеть на нее, задрав вверх голову, было тяжело, надо было глядеть на дорогу, чтобы не упасть. Был самый полдень. Солнце стояло в наивысшей точке.

Полевая дорога поворачивала, сбегала с пригорка в низину, где протекал ручей. За ручьем была дача, где малого ждали родители. Оставалось каких-то полкилометра. Вдруг впереди за поворотом он увидел старика. Тот стоял по пояс спрятавшись во ржи у дороги, весь седой, белый-белый, как то облако в небе, опирался на деревянный посох. Одет он был, как показалось мальчику, по-нищенски, только чисто, в такое же белое, как его длинные волосы и борода, одеяние. Все это делало его вид каким-то нереальным, несовременным. Дед на фоне пейзажа ржаного поля напоминал оживший рисунок из книги народных сказок. Сегодня, в самом деле, выдался день каких-то необыкновенных встреч!

Мальчик остановился, так как старик просил его о какой-то помощи. Он даже не заметил, каким образом тот просил его, говорил что-то или позвал каким-то жестом. Лицо деда было добрым, каким бывает лицо совсем старого, много пожившего на свете человека, на котором перед ликом вечности уже не отражаются никакие чувства: ни хорошие, ни злые, так как все эмоции давно отмерли, характер давно утратил свои черты, как положительные, так и отрицательные, лицо человека, что уже ничего не ждет от жизни и которому ждать смерти тоже давно наскучило. Малый положил велосипед на землю и, как зачарованный, подошел к нему. Вблизи разглядел, что из носа старика текут сопли, совсем как бывало у него самого зимой, когда болел. Он удивился, что дед болеет в такую жару.

Проблема старика, понял мальчик, заключалась в том, что он выпустил из рук свой носовой платок, который лежал на земле почти перед ним, и, по всей видимости, имея плохое зрение, никак не может его отыскать. Малому сделалось жаль деда. Он живо подхватил платок с земли и протянул ему к лицу:

— Это вы, наверное, потеряли?

Белый дед обрадовано заулыбался всем своим сморщенным по-старчески добрым лицом, и в это самое мгновение за пригорком в стороне шоссе что-то сильно грохнуло и после непродолжительной паузы затрещали короткие очереди автоматной стрельбы. От неожиданности мальчик испугался, и испугался еще больше, когда увидел, что пока он на секунду оглянулся в сторону взрыва, седенький дедок бесследно исчез, а в руке его оказалось нечто значительно тяжелее весом, чем носовой платок.*

Вскоре стрельба так же внезапно, как началась, прекратилась. Не на шутку перепуганный мальчик взглянул в свою руку. На ладони лежала пачка денег, перетянутых банковской ленточкой. Он даже знал, что это за деньги, сразу узнал euro, мать, случалось, обменивала на такие отечественные рубли в банке.

Он некоторое время стоял, как окаменевший, удивленно посматривая то на место, где только что стоял седой дедок, то на деньги, что держал в руке. Потом, спохватившись, кинулся к своему велосипеду и скорее поехал дальше.

Когда он появился на даче, там было все по-прежнему, как всегда. Отец мальчика собирал вещи, сегодня они собирались возвращаться в город. Мать, занятая приготовлением обеда, почти не ругала его за продолжительное отсутствие. Мальчик не знал, как рассказать о странном происшествии, о встрече в поле с необычным белым дедом. Под впечатлением от этой встречи он даже забыл поначалу о первой встрече — на шоссе с «боевиками». Пробовал рассказать обо всем матери, но та, занятая своими делами, не обращала особого внимания на детскую болтовню, зная, что сын имеет хорошую фантазию и, как все современные дети сейчас, увлекается различными видеосказками вроде «Гарри Потера» да «Властелина колец». Тогда мальчик решил рассказать обо всем позже во время ужина, а если взрослые не поверят, в качестве доказательства продемонстрировать им пачку денег, полученных от необычного старика. Не решат же они, в конце концов, что он их где-то украл!

Дедушка мальчика наверху слушал свои «радиоголоса». Мальчик знал, что дедушка в молодости сидел в тюрьме и, будто, именно за то, что слушал эти заграничные радиоголоса. Мальчик не понимал, какое в этом может быть преступление, слушать радиостанции, но ему подробно не объясняли, говорили только, что тогда времена были такие. Зато теперь времена изменились, и дедушка мог слушать радио, не рискуя попасть за это в тюрьму.

Пришло время ужина, все собрались за столом, одного только дедушки не было. Вдруг он прибежал в комнату сильно взволнованный:

— Слышали?! Нет? Что делается, что делается! Началось!

— Что началось?

— Только что сообщили. Диктатор убит. Прямо на шоссе, где-то тут, от нас неподалеку. Отправился в очередной раз в свою показную поездку — посещать радиационно-загрязненные районы, тут его и грохнули!

— Сегодня не первое апреля, — не поверил отец мальчика.

— Да иди сам послушай! В Менске двести тысяч на улицы вышло! Революция! Революция!

* * *

Семья возвращалась в город поздно вечером. Чтобы сократить путь, решили ехать по шоссе, что шло через зону радиационного загрязнения.

Болотный отшельник, который уже много часов прятался в кустарнике у дороги, издалека заметил свет фар. Автомобиль приближался. Зрачки глаз жителя болота горели в темноте зловещим красным огнем. Он неподвижно застыл в ожидании.

Заскучавший мальчик, покачиваясь в салоне автомобиля, безразлично смотрел сквозь стекло. Снаружи уже почти ничего не было видно. Вдруг заметил, что в темноте в стороне от дороги промелькнули две красные точки.

— Папа, а здесь есть волки?

— Наверное, есть. Здесь теперь все звери есть, потому что человек отсюда ушел. А человек, знаешь ли, самый страшный и самый опасный из всех зверей.

Автомобиль, немного сбросив скорость, прошел поворот шоссе, который считался местом концентрации ДТП, и стал удаляться. Житель болота тяжко и глухо вздохнул, разочарованный.

Снова ждать. Кого же приведет к нему дорога?

* — Белый дед (Белун) — В числе древних преданий белорусов сохранилась память и про главного, доброго бога, отца неба, Белбога, Прабога, отца Перуна, которого звать Белуном, который сходит временами на землю. Он милостивый и творит одно добро. Белбог, или Белун, показывается только днем, при солнечном свете. Временами Белун любит и подшутить, но всегда как творящий добро, как даритель богатства. Порою он является во ржи с большим мешком, высмотрев бедняка, что идет по дороге, подманивает к себе рукой и просит утереть ему нос. Как только тот дотронется до носа, из мешка вдруг посыплется золото и Белун исчезнет. Про такого счастливца говорят белорусы: «Должно быть, подружился с Белуном». (справочник «Мифы отечества»)