Dobry dziadzka — Дорога-3

роман о выродках в 13 частях

(Все совпадения не случайно являются совпадениями)

СОДЕРЖАНИЕ:

Часть 1. (Первая)

Часть 2. Заговорщики

Часть 3. Необычная просьба

Часть 4. В дороге до столицы

Часть 5. В столице

Часть 6. В дороге из столицы

Часть 7. Инсургенты

Часть 8. В лесу, на озере, на краю края

Часть 9. Маска гнева

Часть 10. Левитация

Часть 11. Праздник урожая

Часть 12. Последняя месть. Эпилог.

Часть 13. Последняя

Часть 1 (Первая).

Прибежавший издалека мальчик-оборванец с грязной котомкой за плечами, с которой он никогда не расставался, сообщил, что завалы из шпал на ближайшем перегоне уже разобрали. Клим, скрывавший последнее время, что он Клим — убийца гения эпохи, немало порадовался этому известию, и, загадочно улыбаясь, продолжил обход поезда, проверяя колесные буксы вагонов.

— Бог в помощь. — послышалось сзади, когда Клим был уже у последнего вагона.

По откосу, ковыляя, поднимался на насыпь заросший старик в потрепанной военной форме, без погон. Он стал, опершись на палку.

Клим некоторое время тяжело и недоверчиво смотрел на него и, наконец, угрюмо ответил:

— За грибами, дедушка.

— За грибами, — дед пошевелил густыми бровями, — что ж. И много думаешь добыть?

— Много.

Клим ответил с таким выражением, чтобы дед понял и убрался прочь. У него не было никакой охоты беседовать с подозрительным старцем.

— Ну, как знаешь, — сказал дед, собираясь уходить, — только помни, любезный человек, мундир этот, что на мне, мною самолично с убитого снят.

Дед сверкнул глазами и заковылял вниз по откосу.

Клим вернулся к тепловозу, где его дожидались четверо сообщников.

— Ну, поедем, пожалуй.

— Врагов нигде никто из вас не заметил?

— Нет. — отвечали сообщники.

— Ходил тут дед какой-то странный, вот я и опасаюсь.

Двое отправились в конец состава, взявши с собою пулемет и большое количество лент к нему. Хлопец с котомкой сразу ушел куда-то в середину состава, в пустые вагоны. Не любил он человеческого общества, и все предпочитал в одиночестве достать из своей котомки кусок «ржавого» сала и погрызть его, погрызть. Так он и поступил сейчас.

Ну а Клим с четвертым сообщником остались в тепловозе, запустили двигатель, и поезд тронулся в путь.

Коллектор (фрагмент из романа "Дарога-3")

— Можно попробовать установить контакт с повстанцами еще одним способом, однако это довольно рискованно, — объявили братья-предприниматели, — все равно нужно исчезать из отеля, засиделись, за нами тут следят, как за всеми недавно прибывшими.

— Насколько рискованно? — поинтересовался Клим.

Последние два дня его досуг целиком складывался из бесконечного повторения риторического вопроса, обращенного к себе: «Зачем я здесь оказался?».

— Риск в том, что нужно будет идти в коллектор.

— И что?

— У нас нет при себе оружия.

— А что там может нас ожидать? — спросил Слэйтор.

— Кто ж его знает, мы там никогда не были, — ответили братья.

Клим молча переводил скептический взгляд с одного на другого.

— Ну, если надо, значит пойдем, — согласился Слэйтор.

Заговорщики сразу же начали собираться. Зашли в магазин, приобрели необходимую вещь — резиновые сапоги. Доехали на троллейбусе до конечной остановки. Оказались на окраине города.

Братья осмотрелись. С одной стороны высились одинаковые коробки крупнопанельной застройки, с другой — пустырь с редкими группами кустарника. За ним виднелся овраг.

— Туда! — уверенно сориентировались братья.

В овраге было топко, по его дну протекал небольшой грязный ручей. Вскоре они увидели вход в коллектор. В большой железобетонной трубе можно было идти в полный рост.

— Ну, что? Туда?

— Туда!

Направились в темноту. В руках братьев появились карманные фонарики. Ноги путешественников омывал неглубокий медленный вонючий поток. Всплески воды от шагов отзывались в трубе непродолжительными отголосками эха. Снаружи сюда уже не доносился ни один посторонний шум.

— А далеко ли идти? — спросил Клим.

— Там будет видно.

Светлое пятно входа исчезло за поворотом коллектора.

— Кажется, кто-то каркает или кряхтит впереди, — прислушался Слэйтор.

Остальные тоже прислушались.

— Да нет, наверное, вода плещется, — сказали братья.

Сзади послышался какой-то хлюпающий звук. Клим нервно обернулся. Оказалось, это хлопец-проводник отыскал на поверхности стенки коллектора слизняка и со смаком ест его, высасывая из панциря.

— Тьфу, мерзота! — Клим с отвращением плюнул.

Заговорщики, разом с облегчением вздохнув, зашагали дальше. Миновали боковое ответвление коллектора, или скорее примыкание. Заглянули в него.

— Нет, туда не пойдем, — после непродолжительного размышления определились братья.

Вновь зашагали дальше. Тем не менее, впереди отчетливей и отчетливей слышались какие-то тихие звуки. Как будто кто-то скрипучим голосом повторял: «Эуве-Эуве», выдерживал паузу и снова: «Эуве-Эуве».

— Все же кто-то кряхтит, прислушайтесь, — заметил Слэйтор.

Теперь уже все отчетливо слышали эти звуки. Остановились. Братья напряженно прислушивались. Прошли еще немного.

— Потап? — спросил один другого, что было довольно необычно, так как между собой братья никогда не разговаривали.

— Что, потоп? — не понял Слэйтор.

В следующий момент впереди блеснули вспышки, и тишину коллектора взорвал звук бешенной автоматной очереди.

— Твою мать!

Клим бросился вниз, лицом прямо в грязную воду. Слэйтор присел. Братья погасили фонарики.

— Бежим! — тихо и решительно выдохнули они и побежали, потащив за ворот малого.

Клим подхватился. Заговорщики побежали на ощупь, натыкаясь друг на друга. Неизвестный дал еще несколько длинных очередей. От нестерпимого грохота выстрелов заложило уши. Вокруг убегающих зазвенели пули, многократно рикошетя о бетонные стены коллектора, высекая искры. Клим опять залег, подхватился, побежал за остальными.

Спасительный поворот. Наконец, впереди показался выход. Неудавшиеся «диггеры» вылетели из коллектора едва ли не быстрее тех пуль, от которых убегали. Дружно выбрались из оврага, остановились, тяжело дыша, на пустыре. Кажется, никто не преследовал.

— Кто это был? — спросил Слэйтор.

— А черт его знает, — спокойно ответили братья, проверяя карманы, их сейчас почему-то больше всего интересовало, не потеряли ли они, убегая, фонарики.

— За каким чертом, ответьте мне, мы туда вообще поперлись? Чудом не погибли! — Климу приключение явно очень не понравилось.

— Пойдем еще? — спросил один брат другого так, как будто разговор шел между детьми о следующей попытке украсть яблок из чужого сада.

Услышав это, Клим безнадежно махнул рукой, решительно повернулся и направился к троллейбусной остановке, злобно бормоча под нос: «Ну, на хер! Хватит!». Слэйтор пошел за ним. Братья немного постояли в задумчивости и также пошли на остановку. Малый усмехался и говорил: «Тра-та-та, тра-та-та!». Событие его очень повеселило.

Хмурые заговорщики сели на скамейке. На остановке было пусто. Троллейбус видимо только что отъехал. Клима очень раздражала мокрая одежда. Первыми нарушили тишину неунывающие братья-предприниматели.

— Ну, теперь у нас все получиться, как надо, само по себе! — оптимистически и бодро заверили они присутствующих.

— Да? Само?! — театрально спросил Клим, — Зачем же тогда было лезть в эту трубу?

— Без этой попытки могло бы и не получиться. Теперь получиться. Обязательно.

Братья довольно жмурились навстречу солнцу.

Охота на полковника (фрагмент из романа "Дарога-3")

*

А ночью случилось чрезвычайное происшествие. Был нарушен сон и покой Первого Вождя.

Дикий рев мотоциклетного двигателя разорвал ночь. Мотоциклист мчал, как шальной, по столичным улицам, за плечами угрожающе виднелся ствол снайперской винтовки. Скакала его зловещая длинная тень по стенам спящих домов. Казалось, он распростерся в воздухе на мотоцикле очень старой модели, которых уже много лет не выпускали. Пел под ним асфальт, развевалась его одежда, дорожная грязь летела из-под колес, и одинокая колючая звезда горела над шлемом в небе.

Адский мотоциклист остановился перед резиденцией Первого Вождя, прочертив по серому асфальтовому покрытию черным следом протектора. Послышался крик: нечеловеческий, ужасный, демонический, как будто не из человечьей груди исходил:

— Дядька Ваня во втором колене — выходи! Последняя месть! — рыдал и голосил голос, — Дядька Ваня! Авой! Месть! Я отдохну! Дядька Ваня, выходи!

Охрана даже не успела ничего сделать. Мотоциклист, страшно взревел двигателем, рванул с места и исчез в тумане, наползшем на улицы мрачного города.

*

Поздно вечером, когда братья, наконец, решили и уладили все вопросы, заговорщики беспрепятственно продолжили путешествие и утром, без особенных приключений и происшествий, приблизились к столице края, где на протяжении последних дней призрак мотоциклиста-убийцы уже несколько раз появлялся перед резиденцией Первого Вождя, не иначе, предсказывая беду. Его неоднократно видели охрана и случайные прохожие на ночных улицах. По столице начали расползаться мрачные мистические слухи.

*

А ночью вновь перед фасадом резиденции Первого Вождя явился инфернальный ездок. Вновь демоническим гроулингом рычал и стонал не людской голос:

— Дядька Ваня! Дядька Ваня во втором колене, выходи! Последняя месть! Я отдохну!

И на это раз брутальный мотоциклист исчез, никем не задержанный.

На другой день в восемь часов утра в кабинете Первого Вождя стояли навытяжку министр внутренних дел, председатель комитета территориальной безопасности генерал Загнойский и первый секретарь совета безопасности. Вождь был в бешенстве.

— Я вас спрашываю, какие из вас рукавадицели силавых ведамств, кагда вы не у састаянии элементарна абеспечыць безапаснасць дажэ главы гасударства?! Кагда вы, вашы непасрэдственные падчыненные, не можыце аградиць главу гасударства ат хулиганских выхадак! Или вы ужэ даждецесь, што рэзиденцыю Правадыра начнут исписываць усякай непатрэбшчынай, усякие там «бабры» или йышчо какие мерзауцы, срэдь бела дня, как у вас ужэ усю страну, усе стены изгадили, где толька можна! Ужэ тачки с навозам вываливают! Вам скора начнут в лицо испражняцца, а вы толька маргаць будеце и беспомашчна развадиць руками! Министры! Я вас лична, каждага прэдупрэждаю, пад вашу атветсвеннасць. Вы слышыце меня? Тры, нет два дня сроку — задержаць этага хулигана. Или вы даждецесь, пака он перэд рэзиденцыей нагла пазираваць начнет для усех эцих телеканалау? Вы этава хацице даждацца? Мы никаму глумицца над сабой не пазволим! Слышыце?! Штоб никаму не павадна была! Ишчыце где хацице, как хацице, засады делайце. Вы меня поняли. Асобенна, эта касаецца тебя, как рукавадицеля камицета безапаснасци. Чэм скарэе даложыце мне о результатах, цем лучшэ будет для вас жэ.

Слушая Вождя, министр внутренних дел думал: «А не я ли предлагал ввести во всей стране комендантский час? Так нет, не согласился, не позволил!». Заверив Вождя в том, что обязательно поймают хулигана, руководители силовых ведомств покинули его кабинет. Через двадцать пять минут эта головная боль, направившись вниз по ступенькам служебных лестниц, дошла до руководителя отдела главного управления комитета территориальной безопасности полковника Гаркавого.

Полковник и без того имел несколько «болей», а тут еще добавилась и эта. «Неужели, с этим не в состоянии разобраться охрана резиденции? — с досадой думал он, — Все подкидывают дела «государственной важности». Так, что мы тут имеем? На съемке видеокамеры наружного наблюдения хорошо виден старый мотоцикл «Урал». Сейчас, наверное, редкость, хотя даже у моего старого что-то похожее в гараже стоит, сын байкер-шмайкер хренов, все его у деда кататься выпрашивает. Надо будет предупредить, чтоб не шастал. Ладно, что за мотоциклист под одеждой не видно. За спиной винтовка, или муляж. Выкрикивает угрозы, про месть, дядю Ваню вспоминает. Где же тебя, любителя «седых легенд», искать? Нужно, прежде всего, всех зарегистрированных владельцев и эти мотоклубы проверить. Милиция, понятно, пусть патрулирование усилит, и, конечно, обязательно сделать засаду».

Полковник решил пройтись пешком, потому как жил от отца неподалеку. Сегодня он проведал старого, тоже ветерана органов территориальной безопасности. Тот давно уже приглашал к себе. Сидели допоздна, разговаривали, за разговорами выпили бутылку водки.

Гаркавый конечно же, сделал карьеру в органах благодаря отцу и его связям. Но он нес службу старательно, отцу никогда не было стыдно за него. А если что и было, так отец о том не знал. Однако в последнее время он всегда был недоволен сыном. Вот и сегодня все бурчал, спорил, даже выпитая водка его не умиротворила, а, наоборот, от нее старого еще больше потянуло рассуждать на эти надоедливые темы. Мол, исказили само понятие, идею территориальной безопасности, делаются прислужниками у каждой сволочи, что до власти дорвется, а то и сами такую власть создают. Упрекал сына, что и он эту линию гнет. Можно подумать, будто бы сам, в свое время, против дяди Вани пер. сидел бы уже тихо на старости лет. Получаешь персональную пенсию, чего тебе еще не хватает? Так нет, рассуждает все. «Диссидентствовать» потянуло. А то и совсем ум потерял: начал вместе с внуком по ночным клубам концерты сумасшедшей музыки посещать, головой там трясти. Не дай бог, кто из бывших сослуживцев узнает. А чего только стоят одни его вопросы едкие, с подвохом, вроде — «А не из твоего ли отдела какой умелец тогда кандидату в вожди дырку в машине сделал? Или из Федерации «спеца» заказывали? Лучше бы мне, пенсионеру, халтурку подкинули, я б уже как надо прицелился! Чуть повыше». Ох, уж этот старческий юмор. И так всегда. Вот за свой характер и остался в чине подполковника.

— Жаль, сын. И на этот раз не пожелал ты меня понять, — вздохнул на прощание отец.

Полковник Гаркавый вышел из подъезда, закурил, поглядел на часы. Было почти три часа ночи.

На проспекте он оглянулся, на несколько кварталов в обе стороны не было видно ни одной машины. Не было и пешеходов. Обычно, даже в этот поздний час, всегда кто-нибудь куда-нибудь направлялся по главной улице столицы. Тишина уже начала давить ему на психику. Парк, который пересекал проспект, также был совершенно пуст, не сравнить с тем, что тут делается днем. «Хоть бы, какой алкаш болтался, — подумалось полковнику, — никого».

Где-то далеко послышался звук мотоцикла, и вновь все стихло. «Странно, неужели, действительно топливо настолько подорожало, что стали так мало ездить?» — продолжал размышлять он. От реки, загнанной в бетонные берега, что колыхала на своей поверхности мусор, оставленный отдыхающими в парке, начал расползаться туман. Его клубы поднимались уже выше моста и медленно плыли над проспектом.

Вдруг полковник вначале ощутил так называемым «шестым чувством», а затем и увидел глазами, что весь этот необычный для большого города покой нарушился присутствием кого-то еще. Со стороны площади с высоким столбом-памятником стремительно двигался сквозь клочья тумана мотоциклист. Он приближался беззвучно, словно летел в воздухе, с потушенной фарой. В ночном небе над ним, из-за звезды на вершине монумента, сквозь дыру в облаках выглянула одинокая колючая звезда. Полковник некоторое время смотрел на призрак, как зачарованный, но в следующий миг ужас пронзил насквозь каждую клетку его тела. Этот ужас вернул к реальности, отрезвил сознание. Гаркавый понял, что это смерть. Нужно спасаться.

Полковник бросился убегать в парк, в сторону от проспекта. На чем-то поскользнулся, чуть не упал. Побежал, что было сил, через вытоптанные газоны. Казалось, ноги предательски налились свинцом, и каждый шаг дается все тяжелей и тяжелей. Физической подготовкой последние лет двадцать он не занимался, а вот водку употреблял регулярно — то одно, то другое, по службе и так. Доктора запрещали, говорили, хватит, иначе убьешь себя.

«Где хоть какой милицейский патруль?» — лихорадочно думал он, прикидывая, где искать спасение. Он хорошо знал окрестности, не однажды бывал тут и днем и ночью, но сейчас в стрессовом состоянии совсем запутался.

Сзади, безжалостно убивая тишину, до этого нарушаемую только нервным дыханием Гаркавого, жутко взревел двигатель мотоцикла. Тот съехал по лестнице в парк и зажег фару. Оказавшись в пятне ее света, полковник припомнил, как ему самому доводилось в молодости, во времена эпохальной Дороги, таким же вот образом охотиться на косуль с партийными товарищами. Теперь охотились на него. Он знал, что мотоциклист появился не случайно и пощады не будет.

«Табельный пистолет! — полковник решительно остановился, пистолет был при нем, — Сейчас ты от меня побегаешь!». Уже не осталось сомнений, что его убивают, и он решил дать отпор. Выхватив пистолет, он быстро передернул затвор, снял с предохранителя и несколько раз выстрелил в сторону преследователя, выше фары. Он был уверен, что не мог не попасть. Тот остановился. Фара по-прежнему сквозь туман била светом в глаза полковнику. Следующим выстрелом он заставил ее погаснуть.

Теперь ему стало видно. Фигура мотоциклиста сидела неподвижно. Двигатель работал на малых оборотах, выхлопные газы струились по земле. Расстояние между ними было уже довольно небольшое. «Почему он не падает?» — ужас не покинул полковника, а наоборот, усилился.

Вид мотоцикла показался ему каким-то знакомым, но было не до размышлений насчет этого. Ездок повел головой в шлеме, несколько раз громко газанул.

Гаркавый начал отступать, пятиться. «Нужно в воду, через реку! Не достанет!». Он повернулся и опять побежал. Мотоциклист рванул с места за ним. Полковник тяжело перемахнул через ограждение и плюхнулся в воду. Было не глубоко, он встал ногами на грязное дно. Ему не хватало воздуха. Бешенный пульс бил в виски. На берегу появился мотоциклист.

— Последняя месть! — прохрипел он, выхватывая одной рукой из-за плеча винтовку.

Но выстрел не прозвучал. Широко открытые мертвые глаза полковника медленно переводили невидящий взгляд с нацеленного на него ствола в мрачное ночное небо на одинокую звезду. Тело его в воде запрокидывалось на спину, возле уха болталась пустая пивная банка.

В эту ночь лихой ездок у резиденции Вождя не появлялся.

*-в этой сюжетной линии присутствует, так сказать, кавер-ремейк)))

Охота на вождя (фрагмент из романа "Дарога-3")

В столице же этой ночью много кому совсем не спалось.

Сотрудники органов территориальной безопасности напряженно ожидали в засаде появления мотоциклиста-призрака или просто наглого мотоциклиста-хулигана. Кем бы он не оказался на самом деле — было приказано задержать. Несколько групп захвата рассредоточились в разных местах площади у резиденции. Во дворах домов на примыкающих улицах наготове стояли автомашины, чтобы при необходимости перекрыть мотоциклисту путь или начать преследование. Несколько сотрудников в штатском, одетые кто как бездомный бродяга, кто как обычные граждане, что запоздало возвращаются со свадьбы, патрулировали тротуары на протяжении нескольких кварталов от здания резиденции. Операция по захвату была подготовлена основательно. Увеличено общее число милиционеров во всем городе. Велось непрерывное наблюдение на улицах, о появлении где-либо хоть какого-то мотоциклиста в тот же момент было бы доложено.

Было уже далеко за полночь. Всем начало казаться, что и сегодня он не появиться, как не появлялся на протяжении последних нескольких дней. Когда уже все участники операции окончательно посчитали и сегодняшнюю засаду напрасной, настроились дождаться утра и отбоя на сегодня, произошло то, чего не мог предусмотреть ни один разработчик плана захвата.

На первом этаже жилого дома разлетелось от сильного удара окно, выходящее прямо на площадь перед резиденцией вождя. С ужасным ревом из комнаты вылетел вместе с обломками выбитой рамы и брызгами стекла адский мотоциклист. Он успешно приземлился, благо окно располагалось не высоко. Это произошло быстрее, чем просто неожиданно. Ездок запрокинул голову и заревел голосом, сильнейшим, чем рык льва:

— Время мести близко!

На этот раз он почти не останавливался на площади и полетел прочь. Сотрудники, что рванулись бежать к нему из-за углов здания резиденции, и те, что залегли в зеленых насаждениях, понятно, не успели. Мгновенно в эфирном пространстве ожили десятки коротковолновых радиопередач. Объект уходил от резиденции в самую неудобную сторону. На этой улице не было благоприятных условий, чтобы заранее разместить достаточное количество автомашин для перехвата. Единственный грузовик, что выехал из переулка за квартал от резиденции, мотоциклист легко объехал по тротуару, зато грузовик оказался задержкой для своих на пути погони.

Преследовать преступника ринулись все автомашины, что были заняты в операции. Ночь наполнилась мельканием синих проблесковых маячков, завыванием милицейских сирен. Две машины даже столкнулись между собой.

Но мотоциклист стал удирать не улицами, а дворами, он, несомненно, хорошо знал их. Продолжать погоню уже севшим было ему «на хвост» автомашинам по детским городкам, в узких щелях между гаражей и будок да по ступенькам пешеходных лестниц, стало невозможно. Погоня значительно отстала, однако не останавливалась. Участников захвата в городе было много, и они часто ожидали там, куда мотоциклист еще не успел доехать, поддерживая между собой связь по радио, координируя свои действия.

Тем не менее, он смог оставить всех ловцов далеко позади. Пересек пустырь за гаражным массивом, мотоциклист по крутой тропинке съехал в какой-то овраг и уверенно направился прямо в выходное отверстие большого сточного коллектора, наверное, той самой канализационной системы, в глубину которой безрезультатно пытались попасть заговорщики. В коллекторе, в подготовленном месте, он остановился, выбил ногой подпорку — бревно. Обвалилась плита, и следом за ней сверху обрушились огромные железобетонные перекрытия, надежно завалив за ним проход.

Но самые интересные события этой ночи продолжали происходить у резиденции Первого Вождя. Когда сотрудники территориальной безопасности, все кто были задействованы в операции по захвату мотохулигана, бросились ловить преступника, и возле резиденции осталась лишь обычная охрана, не успел тот проделать еще и половины пути до своей спасительной «норы», как к резиденции беззвучно, разогнавшись вероятно заранее, подкатил зловещий ездок на старом мотоцикле. Тот самый, со снайперской винтовкой за плечами. Охранники растерялись, они не верили своим глазам. «Неужели объехал вокруг? Но где же тогда делась погоня?». На этот раз мотоциклист что-то держал в руке.

— Дядька Ваня! Выходи! Получи подарок! Выходи! Я за тобой! Последняя месть! Я отдохну!

Отзвуки жуткого голоса не успели еще угаснуть в фасадах окружающих зданий, как взревел двигатель и мотоциклист, швырнув на ступени парадного входа неизвестный предмет, понесся прочь, в сторону противоположную той, куда скрылся первый.

Подбежавшая охрана остановилась на безопасном расстоянии от округлого предмета размером с футбольный мяч. Было очевидным, что сейчас имел место настоящий теракт против руководителя государства. Шли минуты, но взрыва не происходило. На предмет падала тень от ступеньки. На него посветили фонариками. Это была отсеченная голова с усами, которые узнал бы, вероятно, каждый житель страны.

Утром поезд заговорщиков входил на очередную небольшую станцию. Двигаться дальше запрещал светофор. Слэйтор попытался связаться с дежурным, но ничего не получилось. Поезд продолжал двигаться на маленькой скорости. Проехали мимо магазина. В нем были выбиты окна и выломаны двери, звенела сигнализация. Рядом на лавке в обнимку сидели пьяные мужики, по ним было видно, что сидели уже давно и поэтому теперь были не в состоянии даже разговаривать, но пока держались сидя. Впереди на краю перрона стоял еще один нетрезвый и справлял малую нужду на рельсы. Дальше напротив здания станции увидели, как на клумбе кто-то пьяный не то насилует, не то по взаимному согласию прытко «любит» также не трезвую дежурную по станции, женщину очень крупных размеров. Она ритмично подавала рыдающие звуки, непонятно, то ли от сильного удовлетворения, то ли терпя мучения.

На дороге в пыли стоял на четвереньках человек в форме железнодорожника, возможно, начальник станции, и натурально грызся с бродячей собакой на равных. Собака рычала, заходясь лаем, наскакивала на него, и кусала за лицо, за руки. Пьяному человеку бороться со взбешенным им же животным удавалось куда тяжелее, но он настойчиво пытался покусать собаку, также воинственно рыча. При этом, наверное, чтобы не терять своего лица и служебной чести, он каждый раз подбирал слетающую с головы форменную фуражку и нахлобучивал ее на место.

Фантасмагорическая картина, что разворачивалась далее, открывала взглядам зрителей с поезда жестокую пьяную драку за складом с участием около десятка человек. Причем, складывалось впечатление, что бьются каждый сам за себя. С криками лютой ненависти, поднимая клубы пыли, совершенно непонятно из-за чего. Упавшие пробовали отползать в сторону, но другие продолжали избивать их ногами. Несколько уже лежали неподвижно.

Заговорщики остановили состав перед светофором.

— Что это тут творится? — высказал удивление Клим.

— Не иначе, мы попали на еще один народный праздник, — Слэйтор взял в руки свой карабин, увидев, что к локомотиву приближается группа враждебно настроенных людей.

Заметно, что они были на подпитии, как и все тут. Большинство одеты в какую-то рабочую спецодежду. Вероятно, это были рабочие с местной лесопилки. Они окружили тепловоз.

— Смотри-ка, еще ездят куда-то!

— Эй, мурло, что у тебя в вагонах? Может горелка?

— Петро, тащи ломик! Сейчас проверим!

Тот, кто, вероятно, был Петро, безотлагательно побежал за ломиком. Один пьяный мужик влил себе в глотку остатки жидкости из бутылки и швырнул ее о перед тепловоза, выругавшись:

— К ебене матери!

Другой полез в кабину.

— Вылезай! Конечная станция!

Когда он поднялся по лестнице, Слэйтор сильно ударил его в лицо прикладом карабина, отчего тот полетел с тепловоза, упал навзничь и больше не поднимался. Слэйтор угрожающе передернул затвор и наставил ствол на пьяную свору.

— Все назад!

— Ах ты, блядюга! — некоторые начали хватать камни.

— поехали! — крикнул Слэйтор Климу, — светофор, скорее всего, поврежден, с самого вечера ни одного поезда не встречали.

Поезд тронулся с места, стал набирать скорость. Несколько мужиков успели влезть на вагоны. От станции бежал Петро с ломиком. К нему присоединилась часть тех, что бились за складом. Слэйтор выстрелил поверх голов. Мужики попрыгали с вагонов. Остальные в ответ начали бросать камни и бутылки.

Некоторые из них еще какое-то время упорно бежали за поездом, ругаясь и забрасывая вагоны камнями. Наконец, станция с обезумевшими пьянчугами осталась далеко позади.

— Народ, по-прежнему, продолжает закалять волю?! — усмехнулся Клим.

— Нет, мы только что, кажется, увидели их действительно свободными. От всего, кроме себя самих.

Пока отыскали план коллектора, перекрыли другие выходы, обошли завал, время было потеряно. Брошенный мотоцикл старой модели нашли сразу же за завалом, отчаянный ездок бесследно исчез.

Теперь злостное хулиганство оказалось криминалом. Было понятно, что действует организованная преступная группа. Выяснилось, что квартира в доме напротив резиденции, в которой прятался преступник, принадлежит некоему Ебибабчику А.С., точнее принадлежала его тетке, а после ее смерти досталась ему по наследству. Квартира пустует, а сам он проживает по другому адресу. В комнате, где ожидал затаившийся мотоциклист, было обнаружено подготовленное сооружение-помост из досок, с которого он и выскочил через окно.

Отсеченная голова принадлежала найденному мертвым несколько дней тому назад полковнику территориальной безопасности Гаркавому, которому вначале и было поручено заниматься делом «мотоциклиста-призрака». Много кто из сотрудников органов был знаком с ним лично, присутствовал на похоронах и потому, несмотря на начавшееся разложение, его практически сразу с ужасом узнали. Голова покойного цинично была украшена бутафорскими усами и подстрижена a-la вождь. Во рту нашли записку: «Я твой холуй. Ты следующий. Готовься. Ты позавидуешь моей легкой смерти». Это был наглый вызов, оскорбление всем органам территориальной безопасности.

Кто-то вскрыл могилу и учинил надругательство над трупом. На другой день провели эксгумацию, которая все подтвердила. Старый отец полковника, несмотря на отговоры, настоял, чтобы присутствовать при этом. Ветеран органов только сжал кулаки так, что побелели суставы пальцев, да сквозь зубы все произносил: «Какое оскорбление. Какой позор. Не прощу! Не прощу!».

После этих событий у следователей появилась мысль, что возможно, причиной таинственной смерти полковника Гаркавого стало хорошо спланированное убийство, замаскированное под ненасильственную смерть. К тому же, в парке были найдены следы мотоцикла, нашлись свидетели — жители соседних домов, кто слышал ночью в парке выстрелы и звук мотоциклетного двигателя, видел свет фары.

Конечно, обстоятельства ночных событий и все это дело держалось в секрете, но ведь нет ничего тайного, что не стало бы явным. Много жителей столицы видели ночную погоню. Про осквернение могилы полковника территориальной безопасности узнали пронырливые журналисты. Да и некоторые сотрудники органов «по секрету» делились с друзьями и родственниками служебной информацией.

«Наелся наш Лешка властью, — злорадно говорили теперь многие из обывателей, — будет ему то же самое, что и дяде Ване! Если сепаратисты не доберутся, то мотоциклист-убийца достанет».

Впереди, на горизонте поднимались в небо огромные столбы черного дыма, сливаясь в один. Что-то сильно горело. Изредка оттуда долетали глухие тяжелые звуки взрывов.

Картина была очень привычна и знакома Слэйтору по войнам, в которых ему доводилось участвовать. Впереди происходил бой.

— Кажется, скоро мы доставим груз до места назначения, — сказал он, всматриваясь в даль.

С той поры, как заговорщики направились прочь из столицы, Клима охватывали двойственные чувства. С одной стороны, он стремился попасть в этот край ради особы Первого Вождя, который объявил себя последователем дяди Вани. И вождь находился в столице. Там Клим оказался ближе всего к нему. Но эта близость ничего не решала. А с другой стороны, повстанцы, к которым они направлялись, были одними, кто действительно мог предпринять и предпринимал тут нечто действенное в отношении личности вождя. Правда в столице ему довелось услышать сплетни, будто какой-то забавник с мотоциклом повадился по ночам пугать вождя, прикидываясь им, Климом-убийцей, во втором пришествии. Некоторые граждане, склонные к мистицизму, не сомневались, что так оно и есть на самом деле. Он посчитал это все несерьезным. Вместе с тем, повстанцы находились далеко от столицы и вождя, и было очевидным, что так просто он их к себе не подпустит. Это отрицательное обстоятельство было довольно весомым. Все же, хорошо рассудив, Клим понадеялся разрешить свой вопрос с помощью повстанцев.

На рельсах через пару километров впереди что-то мелькало. При приближении заговорщики разглядели на железнодорожном полотне милиционера, который соврешал круговые движения рукой с платком, подавая сигнал аварийной остановки. Платок и его лицо были окровавленными. Рядом на переезде стояла милицейская машина с выбитым задним стеклом, продырявленная пулями, обожженная с одной стороны. Под ней расплылась большая масляная лужа. Другой милиционер полусидел на капоте, устало и безразлично смотрел перед собой.

Слэйтор остановил поезд, выглянул из кабины.

— Что случилось?

— Нас обстреляли, у нас тяжело раненый, его нужно в госпиталь, а машина сдохла, двигатель повредили осколками, радиосвязь тоже не работает, — молодой лейтенант был очень взволнован пережитым происшествием.

— Ничего уже не нужно, — с грустным раздражением от активности своего коллеги, отозвался другой, что уныло сидел на машине, — все зря, он сейчас умрет.

— А что там происходит? — махнул вперед Клим.

— Там сепаратисты. Много. По слухам, отряд Басаевича. Километров пять отсюда село захватили. На них передовая группа миротворцев наткнулась. Наверное, их уже всех, дурней положили, — с каким-то злобным удовлетворением добавил милиционер, словно симпатизировал повстанцам.

Звуков боя, кажется, уже не доносилось, только валил черный дым.

— Это сепаратисты вас обстреляли?

— Какое там! Эти обстреляли, миротворцы, мать их! Нам сообщили, в поселке, тут недалеко, начальство, услышав, что сепаратисты идут, все как один сбежали, собаки, и участковый вместе с ними. Безвластие, народ перепился, магазин разграбили, беспорядки. А мы выехали, малость заблудились, и вот, на этих мудаков нарвались. Вождь-сука привез сюда этих козлов, а они с перепугу не разбирают, с кем воюют! — лейтенант прижал к кровоточащей щеке платок.

— Мы видели на станции. Все пьяные. Там рота нужна, чтоб утихомирить.

— все, умер, — сказал другой милиционер, взглянув в машину на заднее сиденье.

К переезду подошли, вылезшие из вагона, братья-предприниматели с малым.

— Вам нельзя дальше, там сепаратисты, — сказал легко раненый лейтенант.

— Мы тоже сепаратисты, нам как раз туда, — ответили братья, сразу же утратившие, услышав это известие, всякий интерес к милиционерам.

Их сейчас занимало только то, что ожидало впереди. Лейтенант очень удивился услышанному, даже сделал от неожиданности шаг назад.

— Ну, если так, больше вас не задерживаю, — растерянно ответил он, — А нам теперь торопиться некуда.

Оставив обстрелянных милиционеров, заговорщики поспешили к цели своего путешествия. Приблизившись к захваченной станции, братья вытащили откуда-то флаг, под которым воевали повстанцы, установили на кабине локомотива, чтобы легче вступить с ними в контакт и избежать нежелательных недоразумений.

Их заметили издалека. Навстречу вышел человек, встал на рельсах, подняв руку, велел остановиться. Пошел к ним. Заговорщики увидели, что на окраине станции их встречает группа залегших повстанцев, вооруженных гранатометами.

— Ну, беги , —сказали братья малому.

Хлопец-оборванец соскочил с поезда и побежал навстречу. Повстанец узнал его. Гранатометчики, судя по мгновенно исчезнувшей напряженности, тоже узнали.

Отставной подполковник (фрагмент из романа "Дарога-3")

Труп руководителя отдела главного управления комитета территориальной безопасности полковника Гаркавого через несколько минут был найден милицейским патрулем, который направился в это место парка, услышав выстрелы. Уже утром следующего дня, в результате предварительного расследования обстоятельств его гибели выяснилось, что полковник был в нетрезвом состоянии, стрелял из табельного оружия неизвестно куда или в кого, полностью возможно, что в воздух, поскольку нетрезвый, следов насильственной смерти нет, умер от разрыва сердца. Если бы дело касалось рядового гражданина, то на этом следствие и остановилось бы, но в данном случае, с происшествием с человеком из «конторы», надлежало все тщательно проверить, не оставить без внимания ни единой мелочи, найти всех возможных и невозможных свидетелей.

Вечером после похорон сына старый Гаркавый, как ни в чем не бывало, появился во дворе, чтобы привычно сыграть партейку в шахматы со своим давним другом и по совместительству внештатным информатором с двадцати четырех летним стажем, соседом Антоном Самуиловичем. Тот не ожидал, что в такой день друг в восемь часов вечера выйдет во двор к столику, захватив шахматы, как случалось всегда, почти каждый день в последние годы, теплой порой и когда не препятствовала погода. Увидев Гаркавого возле столика из окна, он удивился, но тоже вышел во двор. Местные любители кульнуть вечером бутылку настойки низкого качества или «забить козла», а также дворовая молодежь, хорошо знали, что в этот час столик должен быть освобожден для культурного отдыха уважаемого человека и его друга. Некогда подполковник в отставке Гаркавый решительно и доходчиво довел это до сведения всех, раз и навсегда. Но это отдельная история, она не имеет непосредственного отношения к нашему повествованию.

Антон Самуилович Ебибабчик, как и Парфен Фролович Гаркавый уже достиг пенсионного возраста. Несмотря на это он продолжал вести довольно активный образ жизни. Был художественным руководителем ансамбля духового джаза под названием «Эркюль Пуаро» при доме культуры, еще занимал важную должность в ветеранской организации.

Подошел к Парфену Фроловичу, поздоровался. Начали выставлять фигуры на доску.

— Ну, как ты считаешь, Самуилович, в чем ошибался дядя Ваня, что теперь у нас дошло до того, что мы имеем? — повел свои обычные разговоры Гаркавый, которые всегда мешали Антону Самуиловичу сосредотачиваться на игре, так, словно и не похоронил несколько часов назад своего единственного сына.

Ебибабчик внимательно вглядывался в лицо друга, на нем не было и тени печали. «Неужели такая выдержка? Невозможно!» — удивлялся Антон Самуилович. Он хорошо знал, насколько сильный характер у отставного подполковника территориальной безопасности, но, представляя себя на его месте, если бы самому, не доведи боже, довелось пережить своих детей, и после похорон спокойно пойти играть во дворе в шахматы — нет, этого просто невозможно представить. Он бы сам скорее всего умер в тот же день от горя. Рассуждения на тему пустого разговора о недавнем историческом прошлом, что развел Гаркавый, выдавливались в сознании Ебибабчика искренним непониманием его несоответствующего жизненному моменту настроя, ощущалось в этом что-то не людское. «Разве что это проявление стресса? — закралась мысль, — Может, от горя двинулся умом и ведет себя, как будто ничего не случилось?».

Он осторожно, взвешивая каждое слово, попробовал перевести разговор на скоропостижно умершего сына Парфена Фроловича.

— Сын, а что сын? Сожалеть почти не о чем. Из сына моего, Антон Самуилович, честно говоря, ничего путного, к сожалению, не получилось. Пустоцвет. Что был, что не был, — спокойно ответил Гаркавый, и твердо, как показалось, испытывая, посмотрел ему в глаза, — Одна польза, что внука мне сделал. Вот внук — молодчина, настоящий мужик, им горжусь.

Ебибабчика охватило неприятное чувство, что он его провоцирует на что-то, хочет добиться какого-то нервного реагирования на свое подчеркнуто бездушное поведение, вывести из равновесия. Так случалось раньше, при «работе» с ним, когда Гаркавый, используя различные психологические трюки, вытягивал из него информацию и сведения, которые он сам, по своей воле, говорить совсем и не собирался. Он уже почти позабыл об этом, а сейчас ощутил, будто снова вернулся в те времена. Впрочем, совесть его была относительно чиста на счет своего «стукаческого» прошлого, так как, насколько он знал, кажется, благодаря непосредственно его информации никого не расстреляли и не посадили на большой срок.

«Какого черта! — разозлился Антон Самуилович, — что было, то прошло, сейчас мы оба одинаковые граждане, пенсионеры, и не в его кабинете!». Он решил опять перевести разговор в другое русло.

— Частенько до глубокой ночи за стенкой слышу у тебя, Фролович, какой-то сверхсовременный музыкальный кошмар. Это внук твой все крутит? Люди говорят, и тебе это слушать нравится? Вместе с ним концерты посещаешь? — хитро поинтересовался бывший стукач.

— Хорошую музыку — отчего же не послушать? — по-прежнему спокойно ответил Гаркавый, — Я тебе так скажу — сейчас молодежь кое в чем больше за нас старых понимает. И если ты ум старческий еще не совсем потерял, если еще способен это осознать, тогда ты счастливый.

Парфен Флорович сделал глубокий вздох и от этого малость болезненно сморщился, приложил ладони к груди, потер. «Видать, все же горюет о сыне, — решил Ебибабчик, — и у них, у «железных Феликсов» сердца не каменные, видать, болит».

Игра у Антона Самуиловича сегодня совсем не ладилась, и отставной полковник Гаркавый вскоре поставил ему мат в несколько ходов. Сыграли еще раз. Победа вновь оказалась на стороне Парфена Фроловича. Начало темнеть, пенсионеры разошлись по своим квартирам.

Двадцатилетний внук Гаркавого жил вместе с дедом. Мать его умерла, когда он был младенцем, он ее совсем не помнил, а с новой женой отца с детства всегда конфликтовал, причем с возрастом взаимная ненависть между ними крепла и росла, как говориться, не по дням, а по часам, поэтому решили, что ему лучше жить у деда. К тому же старый Гаркавый тоже овдовел и жил один в большой трехкомнатной квартире.

Сосед Ебибабчик жил на том же этаже, за стеной, только в другом подъезде. Придя к себе, он, благодаря растревоженным отставником чувствам, долгое время не мог заснуть. Когда ему, наконец, начало это немного удаваться, он подхватился. За стеной взорвался тяжелый грохот барабанов и шквал ужасного скрежета и зуда электрических гитар, к этому добавился рыкающий и временами безумно воющий вокал. Это было нестерпимой мукой для его слуха, привычного к звучанию духовых инструментов, и вообще, совершенно невыносимой для нормального человека музыкой. Мощности аудиосистемы, наверное, хватило бы, чтобы озвучить концертный зал или открытую площадку, и ее не жалели. Обычно Гаркавые не включали музыку так громко после двадцати трех часов, как и требует горисполком, но сегодня решили похулиганить. Словно, отмечали черный праздник. В определенные моменты Антону Самуиловичу казалось, что внук или дед Гаркавые, или даже оба вместе, подпевают и воют, как звери.

Звуковой кошмар длился примерно до первого часа ночи. Антон Самуилович не спал до утра.

*

Необычное для человека уважаемого возраста, каким являлся Парфен Фролович, увлечение тяжелой современной музыкой имело в своей основе глубокие психологические мотивы. Причины этого скрывались много лет в недрах его подсознания. Это было даже не увлечение, а нечто значительно большее.

Более полстолетия тому назад юный лейтенант Гаркавый был участником большой войны. В ту пору он еще не был сотрудником органов территориальной безопасности, да и само название это учреждение тогда имело другое. Он служил в танковых войсках и был настоящим танкистом, в то время, как большинство будущих его коллег уже успела каким-то образом связать свою судьбу с «органами», и преимущественно несло службу в специальных отрядах, вооруженных пулеметами, которым всегда надлежало находиться позади наступающих пехотинцев, вооруженных винтовками, что способствовало лучшему выполнению боевой задачи. Некоторые усердствовали на ниве борьбы с возможными шпионами и различными идеологическими врагами далеко в тылу, что также приближало победу. Гаркавый воевал куда проще — в танке.

Однажды они несколькими танками атаковали небольшой населенный пункт, где держал оборону противник. В запале боя Гаркавого охватило неведомое доселе чувство. Они с ходу прорвали первый рубеж вражеской обороны, наматывая врагов на гусеницы, неудержимым стальным потоком ворвались в село. Задымились подбитые пушки — одна, вторая, третья. Танк ударил в крытый грузовой автомобиль с крестами на бортах, брошенный на улице, разнес его на части, погнутая рама с колесами отлетела в канаву. Казалось никакая сила на свете не сможет их остановить, ничто уже не сдержит бешенной атаки, не спасет врагов. Танки безжалостно утюжили село. За разрушенными хатами по сожженному пшеничному полю панически убегали вражеские солдаты. Нападение произошло для них неожиданно и застало врасплох. Танки отстреливали их, как беззащитных отвратительных животных, нагнав, попросту давили. От ощущения стремительного полета карающей смерти Гаркавый впал в состояние транса. В эти возвышенные минуты он превратился в непобедимое божество войны, был самой погибелью.

И внезапно этот экстаз был прерван, считай, в самый кульминационный момент. Что-то изменилось в планах командования, он был вынужден подчиниться приказу и прекратить наступление. Исполнять приказ было для него делом привычным до автоматизма, так он и сделал, но в этот раз осталось разрушительное для разума, не остановленное трансцендентное чувство. Он ощутил ужасную психологическую ломку. Словно в полете, когда он уже почти достиг цели, его кто-то неожиданно схватил и сделал неподвижным. Это стало травмой на всю жизнь. Остатки врагов бежали.

И до того, и после были другие бои, но такого чувства никогда не возникало. Это было только тяжелой ежедневной смертельно опасной работой. Лейтенанту Гаркавому доводилось несколько раз гореть в танке, его подбивали, гибли друзья, однако ни одно впечатление не смогло вытеснить из памяти жестокий облом от неожиданно прекращенной блестящей атаки.

Потом, после победы, была служба в органах территориальной безопасности. Гаркавый выразительно ощущал раздвоение своей личности. Его деятельность на работе была словно маской, которую он почти что и не снимал. Не снимал даже не находясь на работе, потому что его специфическая работа не оставляла его никогда и всегда была с ним — и на отдыхе, и в постели с женой. Он вел довольно ответственную работу. Среди сплошной лжи и в обстановке тотального недоверия среди сослуживцев, недоверия к самому себе, Гаркавый привык чувствовать себя, как «рыба в воде». У него никогда не возникало нервного утомления, ежедневно он добивался победы над людьми или обстоятельствами и оставался «на коне». Он никогда не пьянел от водки, независимо, сколько бы не «принял», никогда не произносил лишнего слова. Ему до последних мелочей была знакома вся система «конторы», значительно больше, чем того требовалось по работе. Он видел, как на ладони, все внутренне паскудство, свойственное значительному числу сослуживцев, способных на какую угодно низость, таких он безжалостно «топил», сам не останавливаясь перед выбором средств. Мозг Гаркавого непрерывно и неутомимо вел сложную борьбу, вел напряженную игру, которая, собственно говоря, и была его жизнью.

Однако, подсознательно, он все сильнее и сильнее ощущал желание чего-то простого и настоящего в жизни, абсолютного по своей природе, полностью лишенного интриг и грязи окружающей действительности. Это было его настоящее лицо, глубоко и надежно спрятанное на долгие годы. В любой, самой сложной жизненной ситуации, какие бы эмоциональные перегрузки она не вызывала, он теперь всегда помнил, что есть еще что-то несравненно большее. Эта фантастическая мечта начала отождествляться с желанием компенсировать ту давнюю, полученную во время войны, психологическую травму. Но никакое занятие, никакое дело в повседневности не отвечало удовлетворению этой потребности, хотя Гаркавый и находился в постоянном поиске. От этого, со временем, он делался все более жестоким и безжалостным в отношении самого себя и всех, кто окружал его.

«Благодать снизошла» неожиданно. На ту пору Гаркавый уже вышел в отставку, хотя понятно, что в этой отрасли государственной службы бывших сотрудников не существует, разве что, похороненные в земле — да и то, вопрос довольно спорный. Она явилась в образе видеозаписи какого-то, как на первый взгляд показалось Гаркавому, чудовищного концерта иностранной рок-группы, который увлеченно смотрел внук.

Пафен Фролович задержал на экране взгляд на минуту и не смог его отвести до самого окончания записи. Увиденное зрелище влекло своей возвышенностью, нереальностью и одновременно подлинностью передаваемых простых человеческих чувств, необычная музыка вызывала именно тот настрой, который он искал всю жизнь после войны. И хотя он прекрасно понимал, что это, по большому счету, не более, чем клоунада, тем не менее, это было, как долгожданный глоток свежего воздуха. Под влиянием этой музыки отставной подполковник вновь пережил в душе ту атаку со всей полнотой ощущений. «Вот же оно! Есть настоящее искусство! — сделал вывод он, — Настоящее, совсем не та нуда, лишенная подлинных эмоций, которой нас кормит телевидение да официальная эстрада, лживая и бессмысленная, как вся эта их паскудная примитивная жизнь».

С этого вечера семидесяти двух летний Гаркавый открыл для себя волшебный мир под названием Black Metal. Удивленный его интересом внук, охотно взялся помогать старому, обеспечивая бесконечными аудио и видеозаписями, соответствующей литературой. Подполковник не особенно интересовался выяснением, что стоит за непонятнвми названиями вроде «Hypocrisy», «Immortal», «Dark Funeral», «Satyricon», «Dimmu Borgir», «Samael», «Mayhem», или «Cradle Of Filth». Кого из исполнителей принято считать за настоящих представителей стиля, а кого нет, кто поет про сатану и вампиров, а кто про древних викингов или серийных маньяков с самоубийцами, или заходится от ненависти к ортодоксальному христианству. Для него определяющим было — вызывает ли музыка соответствующее чувство. И в большинстве случаев она его вызывала, каждый раз он снова чувствовал, что готов к непобедимой безжалостной блестящей атаке, которую уже никто не остановит…

Часть 7. Инсургенты.

Инсургенты временно остановились в небольшом сожженном селе, которое покинули жители. Штаб размещался в одном из кирпичных зданий, деревянные полностью уничтожил пожар.

Заговорщики вошли. Внутри, также, как и снаружи дом не пощадил огонь. В обгоревшее помещение кто-то принес стол и несколько стульев. За столом сидел командир отряда, человек с тяжелым и отсутствующим взглядом.

— Меня зовут Басаевич, вы, наверное, слышали? Говорят, мой рейтинг повысился, я уже в первой десятке главных государственных преступников. Садитесь, — пригласил он, — Мы ждали вас, начали уже считать, что вы погибли.

Он понимал, что это именно те люди, о которых упоминалось во время его секретной договоренности с руководителем третьей силы, которая пока что была никому не известна. Только в сотрудничестве с ней он видел сейчас выход из сложившейся ситуации. Теперь, когда эти гости, наконец, оказались в отряде, он почувствовал, что все идет по плану.

— Ситуация очень сложная, — продолжал командир, — Нам необходимо оторваться от врага, я уверен, что это у нас получиться. А потом, насколько я знаю, вы должны привести нас в нужное место.

Клим со Слэйтором вопросительно переглянулись. Насчет этого они ничего не знали.

— Да! Обязательно приведем, — бодро заверили братья.

— Вот и хорошо. За оружие, конечно, большое спасибо, но оружия у нас достаточно, надежного и современного, вооружены, как говорят, «до зубов». Все, что имеем возможность нести на себе. Вчера захватили бронемашину. Вот если бы нам авиации, да ракет стратегических, чтобы всю Федерацию накрыть… Такого оружия не хватает, — мрачно усмехнулся командир, — а за это спасибо, но будет лишним. Придется его уничтожить.

Лица Клима и Слэйтора выразили крайнюю степень непонимания. Братьев-предпринимателей такой поворот событий, кажется, нисколько не удивил.

Старый молчаливый инсургент привел на допрос двух пленных. Тот самый, что выходил навстречу поезду заговорщиков. Это был человек самого пожилого возраста в отряде, а может быть, и во всем войске повстанцев. Он отзывался на имя Чмэз. Было это кличкой, или настоящим его именем, никто не знал. Кажется, раньше он работал железнодорожником.

— Вот эти — из штабных, наверное, что-то будут знать, — сообщил он.

— Вас больше не задерживаю, идите, отдохните, — обратился командир к путешественникам, — Чмэз, скажи там, пусть их накормят.

Заговорщики вышли. Пленные с руками в наручниках стояли в углу, враждебно и испуганно поглядывая.

— Совсем, ребятки, нет у меня времени с вами общаться, — сказал Басаевич озабоченно, не отрывая глаз от блокнота, страницы которого листал, сделавшись от этого чем-то похожим на доктора, ведущего прием больных и очень загруженного работой. Наконец, поднял глаза на пленных, — Короче, меня интересует расположение и численность ваших вояк. Ну?

Один из пленных, который был очень напуган, попытался что-то сказать, но другой выразительно глянул на него и тот запнулся.

— Мы ничего не знаем! — твердо ответил «смелый».

— А я знаю, что знаете. Ну же, не ломайтесь. Эта информация имеет для меня второстепенную важность, к тому же, с тех пор, как вас захватили, обстановка наверняка уже сильно изменилась.

— Мы ничего не знаем.

— Что, типа, родину предать не хочешь? Или товарищей, которые вас бросили? — уныло покривившись, поинтересовался командир инсургентов.

— Если не так важно, чего тогда спрашиваешь? — с вызовом продолжал упираться «смелый» пленный.

Басаевич достал из кобуры пистолет, взвел.

— Ребята, надо сказать. Или хотите стать героями Федерации? Вот ты, болтливый, уже столько отнял у меня времени, а что я прошу, так и не сказал. Скажи! Последний раз прошу.

— Нет.

Командир быстро вскинул руку и выстрелил ему в лоб. Пленный повалился на месте.

— Надо сказать, — обратился он ко второму.

— Да, я … я скажу, скажу, — всхлипывал и дрожал тот.

— Подойди, покажи на карте. Сам то откуда будешь?

— Я … я из Шаленославля, — он утирал рукавом глаза.

Чмэз толкнул его к столу. Солдатик дрожащей рукой начал показывать на карте позиции и рассказывать о численности миротворческих войск. Можно было не сомневаться, что он говорит все, что знает.

— Молодец, ты умный парень, только трусливый, — похвалил Басаевич, когда тот закончил рассказывать и уже начал повторяться, — А то, видишь, как все глупо, — он грустно кивнул в сторону убитого, — Чмэз, отпусти его.

Слэйтор в мрачной задумчивости наблюдал, как горят подорванные шесть вагонов с оружием, которое они с такими трудностями, много раз рискуя, привезли издалека, совершив почти невозможное, и которое оказалось совсем не нужным инсургентам. Он только успел прихватить из поезда свой карабин. В сознание заползало тяжелое чувство уверенности в том, что и он оказался всего только пешкой в чьей-то сложной игре. Вероятно, очень сложной, потому что теперь вообще было ничего не понятно, кроме того, что только надо идти туда, куда ведет придурковатый ребенок. Возможно, что и к цели его секретной миссии. Понятно, что доставка оружия стала всего лишь прикрытием. Но для чего или для кого? Все оказалось настолько нелогичным и иррациональным, что было неподвластно здоровому смыслу и разуму.

В другой половине жаркого летнего дня они вышли к небольшой провинциальной железнодорожной станции. Сзади напирали многократно превосходящие силы «миротворцев», кольцо блокады должно было замкнуться на этой станции через несколько часов и тогда небольшой отряд повстанцев уже ничто бы не спасло. Выход был единственный — через станцию, но ее тоже успел занять корпус «миротворцев» и хорошо наладил оборону. Их укрепленные огневые точки не давали никакой возможности пройти вперед, чтобы вырваться к спасительным лесам. Это была заранее подготовленная западня для отряда инсургентов, в которую его загоняли на протяжении последней недели, и, в конце концов, он в ней оказался. Планы «миротворцев» путал только разрыв во времени — несколько часов, на которые отряд опередил своих преследователей. За эти несколько часов инсургенты должны были спастись каким-то чудом, или просто получали определенную отсрочку своей гибели. Положение осложнялось тем, что с обеих сторон станции были минные поля, на которых много повстанцев полегло, пытавшихся обойти ее с флангов.

Попытка лобовой атаки в направлении здания станции захлебнулась под бешенным пулеметным и пушечным огнем противника. Потеряв еще часть людей, отряд отступил к посадочной платформе из железобетонных плит и к оставленным на путях разбитым вагонам. За платформой рядом с Климом оказались командир отряда и несколько бойцов.

— Холера их разбери! — ругались они, — Вот бл*дство, из подствольника туда не попасть, что делать?!

— Вот, если бы нам сюда какого со сверхчеловеческими возможностями, говорят такие были раньше, я слышал, что в эпохальные времена на Дороге жил необыкновенный старец Вульфий, — стиснув зубы, вымолвил инсургент.

— Ничего, подожди, мы им подготовили подарок, — ответил командир отряда.

— Я прожил два года на Дороге в одном доме со старцем Вульфием, он был безумцем, — не удержался Клим, выболтав о себе немного подлинных сведений.

— Говорят, будто все сошли с ума, кто жил в том экспериментальном доме на Дороге. И, когда их, наконец, выпустили оттуда, некоторые покончили жизнь самоубийством. А большинство убили, потому что из них не получилось «общество будущего», как планировалось. Они своим существованием дискредитировали Великую Идею.

— Но я вышел из него самостоятельно, — Клим ощутил, что от этих людей он может не таиться, — Мне иногда кажется, что если перед глазами промелькнет вся жизнь, или хотя бы отдельные самые значительные моменты, говорят, так случается перед смертью, и я почувствую за секунду все те эмоции, что им сопутствовали, так вот только тога я свихнусь. Если это, в самом деле, так, я, наверное, умру сумасшедшим. А пока я встречал не много таких, кто был бы «нормальнее» меня.

— Да, правду говоришь. Я раньше жил в городе. Так зайдешь в какой-нибудь общественный транспорт и тут увидишь их несколько — тот трясет головой, тот вздрагивает плечами и бормочет скороговоркой лишь бы что, рядом еще несколько дебильных лиц… а есть такие, что сразу по ним и не видно, — поддержал разговор командир.

— Кругом выродки! — долетел с противоположной стороны платформы выкрик инсургента-пулеметчика, и вслед за этим он послал несколько длинных очередей в сторону врагов, добавив свое звуковое вложение в общий шум не стихающего боя.

Вдруг стрельба с вражеской стороны начала стихать и вскоре прекратилась совсем. Тут стало видно причину этой неожиданности. Из-за угла длинного здания склада на площадку перед станцией медленно выкатилась захваченная инсургентами бронемашина. На поверхности ее брони в самых невероятных позах были прикованы наручниками и цепями десятка полтора пленных, почти полностью закрывая ее своими телами. Это и был обещанный сюрприз.

— Не стреляйте! Братки, не стреляйте! — жалобно вскрикивали некоторые из них в установившейся тишине.

— Дорогие, старшие братья, — над площадкой загремел голос командира инсургентов, усиленный громкоговорителем, — волею судеб, некоторые из вас сейчас оказались как бы на нашей стороне, за нас. Вы видите это. Прекратите огонь, и они останутся в живых. Опустите оружие, и не препятствуйте нашему продвижению. И сделайте это прямо сейчас. У вас нет времени на размышления!

«Ход конем!» — усмехнулся сам себе Клим, оценив изобретательность.

Тем временем бронемашина остановилась на позиции, откуда хорошо простреливались огневые точки «миротворцев», не достижимые со стороны платформы.

— Суки! Суки! — в злобе заскрежетал зубами, сжимая и разжимая кулаки, майор-миротворец.

Один из пленных на броне, заколотившись всем прикованным телом, заревел во всю глотку:

— Огонь! Огонь, е* вашу мать! Валите их! А-а-а, суки рваные, ненавижу! Огонь!

Слэйтор узнал его, он когда-то воевал вместе с этим крикуном далеко отсюда, в горах. Тогда они утихомиривали тамошний бесноватый народец. Он и тогда был таким же нервным, стрелял во все, что только движется, еще был большим любителем насиловать несовершеннолетних девочек, и из-за этого, в пору, когда тот народец официально уже считался почти утихомиренным, однажды имел неприятности, но этот самый майор тогда его «отмазал», так как дорожил отличным бойцом. И вот теперь судьба свела их тут вновь. Слэйтор не мог допустить, чтобы тот узнал его.

— За что мне тут подыхать, — скулили на броне другой пленник, — да на х** такой контракт, на х** эту армию!

Солдаты ожидали, что прикажет майор. На его лице заиграли скулы. Слэйтор хорошо знал по той давней компании также и майора, и сейчас не сомневался, что тот решительно скомандует «Огонь!», ведь там, в горах ему доводилось жертвовать и большей численностью личного состава ради выполнения боевой задачи.

Но майору не довелось успеть принять тяжелое решение. В следующий миг выстрел пушки БМП разнес в клочья то место, где он находился.

— Повторяю, у вас нет времени на размышления!

— Суки! — задергался на броне крикун, пуская пену изо рта.

Слэйтор вскинул свой верный карабин и метким выстрелом послал ему в голову разрывную пулю. Тогда, в горах, он неоднократно мечтал об этом и вот, наконец, сделал. Люди такого сорта, как «крикун», очень раздражали его еще со времен детства. Их отличительной чертой было то, что они всегда подходили с одним вопросом: «ну, хули ты?», вкладывая в него какой-то определенный смысл, совершенно, однако, Слэйтору не ведомый. Поэтому это раздражало. Когда в начале службы «крикун» задал ему этот вопрос, Слэйтор не сдержал своей раздражительности и свернул ему челюсть. Тогда и начались их неприязненные отношения, в которых он сейчас поставил конкретную точку.

Потеряв командира, младшие офицеры и солдаты растерялись. Им на самом деле особенно не было, за что тут подыхать, да и стрелять в своих тоже не очень то хотелось. Под прикрытием бронемашины с живым щитом инсургенты двинулись дальше через станцию. Солдаты-миротворцы враждебно, но с интересом рассматривали тех, на кого они охотились до этого. Им говорили, что это бандиты-сепаратисты, наемники каких-то враждебных сил, которые добиваются раскола здешнего мирного общества. Но с виду это были такие же обычные, и так же измученные войной люди, и было не очень понятно, зачем же это им нужно. За что они гибнут? Солдаты, безусловно, знали, что верить начальству, для которого они — пушечное мясо, значит, не уважать себя, но несли службу.

Инсургенты, в свою очередь, тоже рассматривали солдат, так как раньше видеть их на таком близком расстоянии доводилось довольно редко и не каждому из них.

— Собачьи дети! — плюнул в пыль старый Чмэз.

В головах младших офицеров-миротворцев на всякий случай уже нарисовался общий смысл официального сообщения: майор по геройски погиб, потери — 18 убитых, 39 раненых, в бою группировка противника была почти полностью уничтожена, остатки бандформирования рассеялись по окрестным лесам. Но в заложниках оставалось двенадцать пленных, это все усложняло.

Отряд инсургентов под гордо развернутым флагом шагал в лесную чащу.

Лейтенант быстро связался по радио: «Небольшая группа, удерживая несколько захваченных, смогла пробиться и двигается в южном направлении. Необходима поддержка с воздуха». Поддержку с воздуха вызывали с самого начала боя на станции, однако начальство что-то медлило. Техническая сторона военной операции против сепаратистов по причине общих экономических трудностей нередко подводила миротворцев. На этот раз дело было в том, что боевики из подпольной организации «Белый пес» в соседней области накануне сожгли эшелон с топливом для боевых геликоптеров.

Эта организация, как будто, даже не имела связи с инсургентами, но так же старательно делал свое черное дело по дестабилизации общества. И действовала уже много лет. Она имела очень законспирированную структуру. Члены организации работали на официальных должностях, а время от времени превращались в оборотней и совершали теракты, чаще всего — жестокие убийства ответственных лиц из властных структур. Ходили слухи, что люди из «Белого пса», не кем не разоблаченные, работают даже в органах территориальной безопасности и даже в самой администрации Первого Вождя.

К участию в восстании каждого из инсургентов привел свой путь. Басаевич принял участие в нем с самого начала. Последние годы жизни стали для него ожиданием событий такого рода, он был готов к ним, видел в этом выход и, наконец, дождался.

Было время, когда жизнь для него практически утратила свой интерес. Возникло отвращение к исполнению ежедневных однообразных ритуалов, из которых она и начала складываться. Посещение одних и тех же мест, общение с людьми, на чьих лицах лежал отвратительный отпечаток страха — страха потерять приобретенную в жизни никчемную и жалкую убогую возможность существовать, более-менее приспособившись удовлетворять свои потребности. Ему казалось, что все они, составляя подавляющее большинство, не замечают уже этого отпечатка на лицах друг у друга и считают именно себя, свою позорную популяцию, настоящими людьми. Когда случалось услышать из уст кого-нибудь из них обвинения во всей этой низости в сторону другого, вызванные, правда, чаще всего только обыкновенной завистью к достигнутому тем уровню приспособленности к жизни, Басаевич бывал очень удивлен. Оказывается, и им известен иной взгляд на жизнь! Но он понимал, что также они хорошо знали, или подсознательно догадывались, что придерживаться такого взгляда в своем существовании смертельно опасно. Потому, это все, вместе с осознанием собственного неизлечимого идеализма, вызывало отвращение. Он ограничил свой круг общения лишь несколькими людьми, теми, кто хотя бы, не вызывал такого раздражения, как другие. И все же это не решало проблемы.

Жизнь в этих условиях приобрела для него почти что форму психического заболевания. Когда это стало невозможно выносить, чтобы убежать от самого себя, он сделал решительный шаг и начал действовать. И тогда аморфное болото окружающей реальности, казавшееся раньше непобедимым, с неожиданной легкостью начало подаваться и отступать перед ним. Тогда было ощущение, что вся эта грязь податливо, без сопротивления отталкивается в стороны, прочь с его пути.

Теперь Басаевич ощущал другое. Он ощущал, что эта, на первый взгляд податливая, грязь никуда не исчезла. Что она как была, так и осталась повсюду, и теперь, сомкнувшись за спиной, снова окружает со всех сторон, совершенно не утратив своих позиций.

С самого начала руководство повстанцев скоро выделило его за жесткие решительные действия и доверило командование отрядом, составлявшем пятую часть от численности всего войска. Они одерживали локальные победы над отрядами органов территориальной безопасности вождя, одну за другой, сбрасывая власть «ПВ» в небольших населенных пунктах, и на несколько дней даже захватили главный город в области. Тогда первому вождю на помощь и пришли силы «миротворцев» из соседнего государства. Своей армии вождь уже не доверял, потому что значительная часть ее или открыто перешла на сторону инсургентов, или отказывалась начинать гражданскую войну, и сохраняла нейтралитет. Время было упущено, а восстание крепло. Армейское командование, конечно, поплатилось должностями за предательство вождя, но им по большому счету терять было нечего, так как зарплату не платили совсем, а в здешней армии теперь не осталось чего и украсть. С инсургентами боролись органы территориальной безопасности — им единственным в стране вождь платил неплохую зарплату, он, несомненно, платил бы также и всем остальным, но у него больше не было денег.

При первой попытке войти в город колонна бронетехники миротворцев была полностью уничтожена, танки сожжены, солдаты перебиты. Они вначале недооценили противника. Но при следующем столкновении с войсками миротворцев повстанцы понесли тяжелые потери, так как тех было в несколько раз больше и они были куда лучше вооружены. Инсургенты приняли решение отступить из города, чтобы избежать полного разгрома, оставив в нем только небольшие группы подпольщиков. После этого все общее направление борьбы приняло характер отступления с боями. Басаевич хорошо понимал, что однажды, и это случиться довольно скоро, не останется куда отступать.

Через некоторое время отряд вышел к селу, которое имело название Заболотье, если верить ржавому, простреленному дробью информационному знаку, что стоял на ее окраине у заросшей травой дороги. Серые наполовину разбуренные заборы были скрыты зарослями кустов сирени, одичавших вишен, за ними в старых заброшенных садах догнивали пустующие хаты. Те немногие, в которых еще жили, имели вид не многим лучший. На улице не было видно ни одного живого существа, даже кур. В одном дворе, показалось, кто-то возился.

Повстанец стукнул в ворота, весело крикнув:

— Эй, хозяева, героев Отечества угостите чем, почти сутки не жравши!

Из-за изгороди недобро выглянула женщина:

— Идите прочь отсюда. Только накличете на нас беду. Мы и так живем тут бедно.

— А ты, тетка, богато жить никогда не будешь. Так о чем тебе беспокоится? — усмехнулся он.

— Идите, идите, мало, что себя загубили, так и нас за собой в могилу потяните с вашей независимостью разом. Идите, в другом месте спросите, а мы подписку давали. Вы, как пришли, так и пойдете, а мы останемся, нам отвечать придется.

— Ладно, ладно, ты нас до времени не хорони. Еще поглядим, как оно выйдет.

— А то дай и нам подписку, — засмеялся другой, — мол, принудили, будет тогда чем оправдаться!

Навстречу, поднимая пыль, ковылял пьяный мужик, топая прямо по свежим коровьим лепешкам. Завидев инсургентов, он обрадовано поднял руки вверх.

— Пришло войско — спасать нас! Берите меня в плен! — начал пьяно шутить он, — А у этой дурной бабы, Христом-богом клянусь, и огурца, огурца на огороде не найдете, потому как дура она беспросветная, жонка моя. А я все под чистую пропиваю! — с большущей гордостью говорил он, — И все у нас туточки так делают, в-се! А вы, вот что, к попу, к попу идите, — покачиваясь на непослушных ногах, он попробовал показать пальцем в ту сторону, откуда притащился, — Вот его потрясти надо, да, вот брюхо его это да! Пойдемте сволочь эту раскулачивать, я отведу. Пойдемте!

— К попу? А что, это правильно, — решил Басаевич, — И в самом деле — вот кого надо потрясти.

Повстанцы направились дальше, воздержавшись от услуг добровольного местного «проводника», который при всем желании вряд ли поспел бы за ними. По дороге заглянули в сельский магазин, где кроме водки трех сортов, спичек, хлеба да стирального порошка ничего не было. Забрали хлеб и водку для использования исключительно в медицинских целях, вместо спирта, так как Басаевич навел в отряде надлежащий порядок в этом вопросе еще в первые дни восстания. Также приглашали с собой продавщицу, но та не согласилась. Оставили ей расписку, что продукты конфискованы на нужды освободительного войска.

Придурковатый хлопец подбежал к колодцу, отбросил трухлявую крышку. Всмотрелся в глубину сначала одним глазом, потом другим, по-птичьи вращая головой. Потом обвел взглядом окрестности с выражением удивления на лице, словно только что заметив, где оказался. Шумно втянул носом воздух, принюхиваясь. Закрыл на мгновение глаза, открыл и тихо прошептал: «Проклятие». Харкнул в колодец и побежал к остальным.

Нервно выглядывая через оконное стекло на улицу, председатель сельского совета звонил по телефону «куда следует». Рука, что держала трубку, лихорадочно колотилась, голос дрожал, зубы стучали, мешая говорить.

— Вот, появились у нас! Да, только что вошли в село. Из леса, со станции, наверное. Сколько? Может с полсотни будет. Да, все вооружены и БМП есть. На ней пленных солдат везут. Ну все, ко мне идут, спасайте скорее! — он бросил трубку.

Повстанцы открыли ногой дверь в контору.

— Ну что, курва, заложил уже? — увидели за столом побелевшего председателя, — Молчи, собака, и так знаем, что уже «стукнул». Лучше бы ту паскудную тряпку над крышей сорвал, когда нас увидел, сделал бы приятное. Так нет, скорее закладывать! И чего тебе, дурню, не жилось? Ну, зато выслужился.

Несчастный не сомневался, что сейчас убьют.

— Колхоз у вас есть тут?

— Нет, в прошлом году ликвидировали. Работать некому.

— Нам транспорт нужен. Чья машина там стоит?

— Моя.

— Ну, хоть что-то. Значит, конфискуем, тебе теперь вряд ли понадобится.

Председатель при этих словах стал белее, чем те бумаги, что были у него на столе.

— Сколько у них подлетное время до сюда составляет? — обратился повстанец к одному из своих.

— Полчаса у нас еще есть.

— Нужно торопиться. Ну, будь здоров, вождев холуй.

Повстанцы пошли во двор к машине, догонять остальных, направившихся к церкви и поповскому жилищу. Старый повстанец оглянулся в дверях на едва живого перепуганного председателя.

— Беги, дурень, по хатам. Удирайте все в лес.

Тот, не понимая, хлопал ресницами.

— Тьфу, собачий сын!

Басаевич ударил в двери попу. Тот был дома. Одевался для службы.

— Открывай, батюшка, растак твою матушку! Божьи люди к тебе пришли!

Поп, хоть и был немного напуган, после непродолжительной заминки решительно отворил.

— Что угодно вам?

Он был уверен, что его не обидят, поскольку политика не его дело, и воюют они против вождя, а не против церкви, однако, все же бросалось в глаза его потаенное нервное волнение.

— Еда и гроши. А может ты и на оружие богат? Или твое оружие — только слова? — язвительно спросил командир инсургентов.

Увидев его глаза, священник испугался. Он знал такие глаза. Против этих людей привычное оружие лживого поповского словоблудия не действовало. И Басаевич почувствовал, что поп хорошо понял это.

Отношение к вере в бога у него сложилось постепенно. Прочитав еще в детстве «святую книгу» христиан, когда еще, в общем, верил в разумность старших, он почувствовал, что что-то во всем этом не складывается в целостную согласованную картину на все сто процентов, хотя учение претендовало именно на это. Позже, узнав больше об истории этого культа из разных источников, сталкиваясь в жизни с верующими и жрецами различных течений этой самой многочисленной в современной цивилизации секты, он окончательно осознал настоящую вредоносную сущность христианства. Понял, кому это выгодно, понял механизм улавливания людских душ. В доме, где жил в детстве Басаевич, помимо «Библии», оно присутствовало еще в виде старой иконы.

Однажды, встав до зари, он взял из ящика два длинных гвоздя, молоток, и приблизился к образу. Всмотрелся в круглые глаза на потемневшем от времени нарисованном лице. Они бессмысленно глядели на него, отчужденным безразличным взглядом психически больного. Этими пустыми глазами на него смотрела сама слепая вера в бессмысленную глупость, рожденная искушенными жрецами более двух тысячелетий тому назад в чужом краю, и растиражированная по миру в миллионах лубочных копий. Вера, ради которой много создавали и много убивали. Некогда неизвестный богомаз все же имел художественные способности передать «святость», чтобы всем было сразу понятно, что это изображение не обыкновенного лица, а «не от мира сего», а возможно, вообще не умел нарисовать по-другому.

— Дерьмо, — тихо проговорил тогда маленький Басаевич.

Он приложил острие гвоздя к зрачку святого и несколькими точными ударами загнал его на треть длины в нарисованный глаз. Потом, таким же образом — во второй. Теперь икона приобрела тот концептуальный вид, какой он и задумывал.

Эти изменения в имидже боженьки домочадцы заметили только на другой день, вечером. Больше всех возмущалась мать. Никто из них не был особенно верующим, никогда не ходил в церковь. Даже ни разу не прозвучало в ругани слово «грех». Но ведь же культура…, но ведь же старинная вещь…, но нельзя же так…, но…, но… Но Басаевич знал, что из прошлого нужно брать с собой только совершенное, только то, что создает будущее, этим и определяется его ценность. А хламу место на свалке. Он хорошо знал, что вера в бога-висельника, господствовавшая в этих краях последние столетия, как ничто другое способствовала упадку человеческого духа среди местного населения. А если этот бог, действительно, существует или существовал, то по всему видать — его глаза слепы, и икона, естественно, должна выглядеть именно так. Потому что гвозди — это и есть реальность. Теперь он точно знал, что настоящий грех только единственный — не быть собой.

Скандал случился довольно сильный, но больше иконы на виду не было. Поврежденную старинную вещь тогда спрятали подальше.

Инсургенты прошли в комнату. Командир отряда толкнул священника в грудь, и тот от толчка неожиданно для себя сел в кресло.

— Гроши гони, небось, у темного народа много выдурил? Или власть больший кусок кидает?

— Ступайте с миром, здесь бедный приход. Ни у меня, ни у прихожан ничего не найдете.

— А тот «лимузин» в гараже на рождество тебе ангел презентовал? — поинтересовался кто-то, уже успевший осмотреть подворье.

— Что, пузатый, страху перед нами не имеешь, или имеешь какого сильного святого заступника? — спросил Басаевич.

— Не боюсь, потому, что я имею веру! Бог меня не покинет. Бог — это любовь. Он любит даже тебя.

— Да только я — не мазохист. За последние тридцать два года он не сделал мне ничего хорошего, — издевательски произнес банальную реплику Басаевич, — и, пожалуйста, не рассказывай только сейчас про необходимость мучений и испытаний на земном пути.

— Но именно так и есть! Мы не можем судить о ниспосланном свыше и уготованном нам Богом. Это выше понимания доступного нам при земном бренном существовании. Мы должны только верить.

— Мне кажется, это не очень честно со стороны бога: ставить нас в такие непонятные обстоятельства, в состояние невозможности ничего постичь, а потом требовать веры и старательного исполнения правил неизвестной игры. Это типичный иудейский жреческий приемчик. Но я знаю, другие люди, также еще в древности, ради выяснения истины задавались вопросом: кому это необходимо? Понятно, в первую очередь конечно богу — когда в него никто не верит, его не существует. Необходимо слабохарактерным неврастеникам, для которых само существование — сплошной кошмар, да людишкам с ограниченным умом. Вот тебе, паразиту, это необходимо, чтобы верили и не задавали вопросов, да еще другие находятся — им тоже очень необходимо, чтобы им просто верили и ни о чем не спрашивали. Мы — допытливые — ваши враги. Видишь поп, всех этих людей, что воюют вместе со мной? Для меня совершенно не имеет значения, верят ли они мне, но я твердо знаю, что каждый из них мне верит, может даже больше, чем самому себе. И вождь Алексей Герасимович с генералом Мурашкиным на верят, потому что твердо знают, что нас нужно как можно скорее уничтожить. Вот это — настоящие веры, не то, что твоя. Поэтому, чудище небритое, не трать время, гони гроши, иначе, я себе верю — убью!

Басаевич неожиданно схватил большой крест, что болтался поверх поповской ризы на цепочке, и начал быстренько закручивать эту цепочку, пока она не стала давить на толстую покрасневшую шею, зажав вместе с ней и долгую бороду. Он понимал, что, вряд ли задушит попа цепочкой, да и не собирался этого делать, но попугать было надо. Лицо жреца стало совсем красным, он хрипел и хватался руками за цепочку. Басаевич немного ослабил натяжение.

— Скажешь?

— Идите прочь, безбожники!

Цепочка сильно сдавила поповскую шею. Тот вытаращил глаза и широко раззявил рот, пробуя глотнуть воздуха. Много кто из присутствующих уже не сомневался, что он сейчас помрет, некоторым не понравилось, что командир душит попа. И тут цепочка лопнула.

В этот момент случилось неожиданное, что заставило инсургентов схватится за оружие. Раскрылись дверцы шкафа, оттуда выпрыгнула в комнату девчонка примерно старшего школьного возраста и бросилась к попу, защищать его.

— Отпустите его! Деньги в сейфе. Дай им ключи, пусть они только уберутся!

Все были несказанно удивлены этим явлением. Девчонка выглядела уже довольно взрослой, видимо поп ежедневно старательно способствовал этому, и совсем не душеспасительными беседами. Стала понятна причина его волнения в начале.

— Так вот как он выглядит, твой любвеобильный бог! — рассмеялся командир отряда, издевательски процитировав, — «…ибо всякая плоть извратила свой путь на земле».

— Дай им ключи, пусть берут и уходят, — плача и обнимая попа, говорила девчонка.

Все повстанцы начали смеяться. Растерянный поп, всем своим видом высказывая недовольство поступком девчонки, с большой неохотой вытащил из кармана ключи и бросил на стол. Повстанцы выгребли содержимое сейфа и продукты из поповского холодильника.

— Не грусти, это же твоя обязанность — помогать нуждающимся. А грошей, я уверен, у тебя в другом месте еще больше припрятано, — утешил попа Басаевич, — а ты, «боженька», утри ему слезы.

Появились повстанцы, что заглянули ранее к председателю сельсовета. Доложили, что тот успел выдать их местонахождение.

— Беги, мученик, со своей «Магдалиной» по соседям, уводи скорее всех из села, спасай свою паству!

Отряд собрался на улице, напротив старой церкви, покрашенной в белый цвет поверх красного кирпича. Вообще, судя по архитектуре здания, первоначально это была церковь не того течения культа, к которому принадлежал обиженный инсургентами священник.

— Все собрались? Отходим!

— А где делся наш хлопец? — осмотрелись братья-предприниматели.

— Он там, в церкви, — ответил кто-то из повстанцев.

— Что ему там делать, кажется не сильно набожный?

Клим с братьями пошли его позвать. Навстречу, испуганно крестясь, пробежали прочь от церкви несколько старух, что так и не дождались священника. Малый, действительно, стоял на середине храма. Они остановились у входа. И тут Клима ожидало удивление, он должно быть впервые выразительно услышал голос этого нелюдимого хлопца. Тот запрокинул вверх голову и, прикрыв глаза, тоненьким чистеньким голосочком выводил:

— Бла-гост-но–е от-жа-ти-е со–ков го-о-овн мои-и-их!

— Что это с ним?

— Он не по детским книжкам читать учился, — пояснили братья, а бывал ли когда в церкви — неизвестно, может, где-то слышал, как во время службы поют.

Звуки детского пения затихали в углах церкви и где-то вверху, помещение имело прекрасные акустические качества. Некоторое время он, казалось, умиротворенно прислушивался к отголоскам. Вдруг лицо малого сделалось необычно жестоким и не по-детски неумолимым.

— Моя вина? — злобно и угрожающе спросил он у кого-то невидимого, — Моя очень большая вина?

Голос теперь сделался глухим и хриплым. Он резко вскинул вверх правую руку со сжатым кулаком с отставленным средним пальцем, а другой хлопнул себя по плечу, и уже совсем другим голосом, с какой-то южной горско-базарной интонацией, юродливо выкрикнул:

— На хюй пашёль, да-а?! — будто убивая и побеждая кого-то или что-то.

Клим с самого начала видел, что ребенок, как сейчас модно говорить «с особенностями развития», но до этой поры считал его тихим. «И это наш проводник», — подумалось ему.

— Личинка, пойдем, одного тебя ждем, — позвали малого братья.

Хлопец оглянулся, как будто только увидел пришедших за ним, молча выбежал мимо них из церкви, прижимая к боку свою торбу, и направился вдогонку отходящей колонны инсургентов.

— Почему ты назвал его личинкой? — спросил Клим.

— Он — личинка Лишасонти.

— Чего? Как это — личинка?

— Скоро про все узнаешь, пойдем, пора, — братья пошли из церкви, не пожелав ничего больше объяснять.

Клим пошел за ними. Он приметил, что чем больше тянулось их путешествие, чем дальше они углублялись в лес, тем все больше непонятными и загадочными делались братья-предприниматели, словно постепенно избавляясь от масок, и открывая свое настоящее, но ясно какое, обличье. Вот и теперь, они открыто дали понять, что впереди ждет что-то неизвестное, но привычное и хорошо знакомое им. И еще что-то странное есть в этом хлопце, он не обычный даун, как кажется на первый взгляд.

Отряд инсургентов уже покинул село, а председатель сельсовета все сидел в своем кабинете. Теперь, когда не убили, как он ожидал, когда ушли прочь, было очень жаль машину. Сожаление переполняло и разрасталось в чувство, вытесняющее из сознания все остальные.

— Бандюги, сволочи! — вслух клял он повстанцев и все его существо охватывала глубокая, как море, обида.

Издалека послышался нарастающий звук. Он стремительно приближался и усиливался. В этом гуле было что-то зловещее и непоправимое. Председатель ощутил это зловещее скорее подсознательно, и это заставило его мысли мгновенно вернуться к окружающей реальности. «Что это он говорил про подлетное время? — припомнились ему слова одного из инсургентов, — и зачем бежать по хатам, прятаться в лес?». Страшная догадка вспыхнула в его ограниченном разуме.

Председатель выбежал из конторы и сломя голову бросился к своему дому. Там оставалась жена. Чтобы сократить путь, он побежал напрямую, огородами. Стрекотание геликоптеров миротворцев, казалось, слышится уже над головой. Метрах в восьмистах в стороне, краем глаза, председатель увидел, как священник с горсткой сельчан убегают в направлении опушки леса. Очевидно, что его жену предупредить он не успел. А если бы даже и успел, она ни за что не открыла бы попу двери, по причине давних неприязненных отношений — так случается между соседями.

Председатель закричал, что было силы. Он уже подбегал сзади к своему дому. «Жонка, как обычно, в той половине! Не услышит!», — кольнула досадная мысль. На следующем шаге споткнулся и полетел лицом в картофельные борозды.

Жуткие и какие-то нереальные, как сказочные летающие драконы, геликоптеры появились из-за кромки леса внезапно. И, едва ли, не опережая их, вынырнули первые пущенные реактивные снаряды. Оставляя дымные следы в воздухе, понеслись прямо в хаты. За первым залпом тут же произвели следующий. Председатель подхватился, едва успел смахнуть землю с лица, как его обдало волной горячего воздуха, от сильного многократного взрыва зазвенело в ушах. На его глазах буквально разорвало восемь домов на противоположной стороне улицы. Разломанные крыши лютая сила подбросила вверх. За поднявшимися клубами пыли и мусора скрылись его дом, хлев, гараж и сад.

Он, сомлев, опустился на колени, опять закричал, уже не слыша своего голоса, а может ему только показалось, что закричал. В следующий миг, вторым залпом, точно так же разорвало дома на ближней стороне улицы, в том числе и его дом. Оглушенный, ослепленный пламенем и пылью, сбитый с ног второй взрывной волной, он еще продолжал что-то безумно реветь, заламывая руки, а геликоптеры быстро пронеслись над ним и начали расстреливать дальнюю улицу, на которой находилась контора сельсовета.

Досталось и церкви. Прямым попаданием снарядов пробило стену, обвалилась часть крыши. За считанные секунды от села Заболотье остались только дымящиеся руины. Миротворцы не оставили целым ни одного строения, где могли бы прятаться инсургенты.

Часть 9. "Маска гнева"

После ночи, в которую умер полковник Гаркавый, его сын, когда пришел утром домой, застал деда в мрачном настроении. Он нарочно ушел вчера, чтобы не встречаться с отцом, так как знал, что тот придет, и поэтому провел ночь у своей любовницы.

— Что, не получилось? — не здороваясь, поинтересовался у деда, увидав его хмурый вид.

Тот сидел в потемках, у окна, расстегнув на груди рубашку. По всему было видно, что спать он так и не ложился.

— Почему не получилось? У меня всегда все получается, — твердо ответил Парфен Фролович и тяжело устало вздохнул, — Иди-ка, помоги мне тут.

— Что такое?

Внук приблизился, присмотрелся. На груди деда было несколько больших красно-синих гематом.

— Я тебе что, зря говорю, чтобы каждый раз одевал бронежилет? Вот, посмотри, — высказал старый наставление.

— Что случилось?

— Стрелять начал курвец. Я по правде говоря, и не ожидал от этой цыплячьей душонки, но вот же, как видишь… иди-ка, подержи вот тут бинт, надо компресс сделать.

Рядом с Гаркавым на подоконнике уже лежали необходимые лекарства.

— Ребра хоть целые?

— Целые.

— И где же ты его?

— Как он пошел, я быстро в гараж, кругом два квартала, да как раз перехватил, как рассчитывал, когда он только на проспект вышел. Разогнался, двигатель заглушил, да с горы накатом, от площади Победы. Он в парк убегать. Я за ним. Там начал сучонок отстреливаться. Фару разбил. Осколки я собрал, пули в жилете остались. Потом все выбросишь в реку, от города подальше. Фару надо заменить, чтоб такую же старую.

— Хорошо, достану. Что дальше было?

— А что дальше. Загнал в реку.

— Застрелил?

— Сам подох. С перепугу. Сердце лопнуло. Все, как и надо.

— Видел кто?

— Запомни, чтоб никто не видел — такого не бывает, вопрос — что видят. Понял? Если собираешься что-то сделать, знай наперед, кто и что в этом увидит.

— Понял, дед.

— И вот что, не некоторое время оставим выблядка в покое, немного выждем. А потом…, есть у меня задумка, заранее готовил. Нужен будет второй мотоцикл.

По прошествии нескольких дней после этого разговора, послушав, как обычно, перед сном добрую музыку, старый Гаркавый вдруг начал куда-то собираться.

— Будь дома, — наказал он внуку.

— А ты куда?

— Пойду к соседу. Пришла пора. Эта «шестерка» видела меня вчера, когда я возвращался и ставил мотоцикл в гараж. Отбрехался, что ездил на дачу, посмотреть, все ли там в порядке, но он, кажется, что-то начал подозревать.

— А он то чего ночью по двору тягался?

— Черт его знает, может, от какой своей оркестрантки возвращался, кобель старый. И вообще, он, внучек, столько «материала» на нас уже собрал, я эту шкуру продажную больше двадцати пяти лет знаю, он родного брата однажды заложил. Идти нужно сейчас, иначе завтра он пойдет, а потом придут за нами. К тому же, он ради моей задумки нужен со своими пустующими жилыми площадями, — Гаркавый ухмыльнулся и добавил последний аргумент, — Все равно, в шахматы всегда проигрывает, играть не интересно…

Было два часа ночи. На звонок в двери Антон Самиулович отозвался не сразу. Спал.

— Кто? — твердо спросил он, но отставной подполковник знал, что он не может не быть напуган, специально встал так, чтобы не быть заметным в дверной «глазок».

— Гаркавый, сосед, — Ебибабчик, услышав знакомый голос, начала открывать мнгочисленные замки и запоры на внутренней и наружной дверях, — Или ты, может, чьего мужа рогатого ждал? — пошутил он, пока тот возился с дверями.

Наконец, руководитель ансамбля духового джаза открыл.

— Что случи…

От увиденного за дверью к горлу подступил комок. Остатков сна не осталось, а может, это продолжался какой-то нехороший страшный сон. Ебибабчик мог ожидать от жизни в целом и от подполковника Гаркавого в частности всего, чего угодно, только не того, что увидел. Чего стоило хоть одно то, что у Парфена Фроловича, действительно, были рога! Два, наподобие бычьих. В голове Антона Самуиловича пронесся вихрь мыслей, самой бесспорной и выразительной из которых была единственная — «Гаркавый сошел с ума. Сильно». Это был он и вместе с тем не он.

— Фролович, что с тобой?

— Молчи. Мне нужно тебя убить.

Несмотря на ни с чем не сравнимое удивление, смысл этих простых слов Ебибабчик понял очень хорошо. Также хорошо понял, что это не шутка, это сказано серьезно, что именно за этим он и пришел.

Сверхъестественным усилием, как будто в кошмарном сне, как будто время остановилось, пока он действует, он смог быстро захлопнуть внутреннюю дверь и защелкнуть замок. И тут заметил, что его руки сильно трясутся, словно от продолжительной непосильной физической нагрузки. В следующее мгновение из двери полетели щепки от мощного удара большой секиры. Под бешенным натиском Гаркавого она открылась, хватило нескольких ударов.

Антон Самуилович начал задом отступать в глубину квартиры. Ужас полностью парализовал его волю. Он только бормотал, неотрывно глядя на острое лезвие древней боевой секиры в руках убийцы:

— Фролович, ты что? Ты что, Фролович? Хочешь, поговорим? А, Фролович, поговорим…

— Мне нужно тебя убить, — звучал лаконичный ответ.

Лицо Гаркавого было неумолимо и безжалостно. Ебибабчик оказался в углу комнаты, отступать больше не было куда. За стеной внук Гаркавого громко врубил свою жуткую музыку. При этих звуках выражение лица деда сделалось возвышенным. Подполковник взмахнул секирой. Антон Самуилович завизжал, как свинья. Кровь брызнула на обои до самого потолка.

— Выродок! — с лютой ненвистью прохрипел убийца, — Что, у всех, кого в тюрьму засадил, жен перетрахал? Нет еще? Ну, уж больше не успеешь! Не успеешь!

Глядя прямо перед собой в стенку, словно исполняя какой-то ритуал, Гаркавый ритмично возносил и опускал секиру, пока Ебибабчик продолжал визжать и извиваться в углу на полу, и еще много раз после того, как он умолк, превращая то, что минуту назад было живым человеком, в бесформенную кучу окровавленных костей и мяса.

В начале дня почтальон принес подполковнику в отставке Гаркавому приглашение на торжественное празднование годовщины создания органов территориальной безопасности. Его, как ветерана органов, приглашали принять участие в собрании. Ожидалось, что будет присутствовать сам Первый Вождь — он обратиться с приветственным словом к сотрудникам органов, выскажет им благодарность за многолетнюю успешную работу, пожелает дальнейших успехов, особенно в нынешнее непростое время. Немного позже Гаркавому позвонили и также вежливо пригласили принять участие в торжествах. Он ответил, что обязательно будет.

Следующие несколько дней прошли для него спокойно, только заглянули было следователи, расспрашивали, куда мог подеваться его сосед Антон Самуилович, давно ли он с ним виделся, не замечал ли за ним чего-то необычного. Гаркавый сообщил, что Ебибабчик, наверное, уехал отдыхать, так как собирался.

И вот, в назначенный день Парфен Фролович направился к зданию главного управления территориальной безопасности, где отработал почти всю жизнь. По дороге он остановился в сквере возле танка — памятника давней войны. Постоял перед ним некоторое время, вызывая у прохожих своим видом в парадной форме почти что подлинное соответствующее чувство уважения, на проявление которого еще было немного способно нынешнее поколение вырожденцев духа. Пошел дальше. Гармоничному виду ветерана немного не отвечала большая спортивная сумка, которые обычно носит молодежь.

В фойе уже собралось много людей в мундирах. Много кто из них узнавал Гаркавого, здоровался с ним, что-то говорил. Кто-то высказывал соболезнования по случаю смерти сына. Он машинально отвечал на приветствия, также говорил им нечто общее, не глядя даже на лица и не интересуясь, с кем конкретно из бывших сослуживцев разговаривает. Их лица с навсегда надежно надетыми масками нужного выражения давно утратили для него интерес. Перед глазами мелькали десятки плеч с золотыми звездами на погонах. В мыслях неотступно вертелось выражение — «честь мундира». И, за ней, следующая мысль — «Позор. Сплошной позор».

Гаркавый теперь не замечал никого вокруг, не отвечал, когда к нему обращались. До его слуха донеслось, словно откуда-то издалека: «Ты что, Фролович, уже с утра отмечать начал?». Все направились в зал.

Празднично убранный президиум. Большой бюст гения эпохи, что остался с прошлых времен. Приветствие. Слова лжи, которая и есть правда. Хлопки в ладони.

Выяснилось, что Первый Вождь присутствовать лично не будет, много государственных забот, а направил своего представителя. Возможно, причиной этому было недовольство Вождя результатами работы органов в деле с ночным мотоциклистом-хулиганом. Услышав про это, Гаркавый заскрипел зубами так громко, что на него нервно оглянулись те, кто сидел рядом.

Вновь звучат слова лжи, от имени вождя, которые и есть правда. Хлопки в ладони. Мрачный Гаркавый, сам не хлопая, почувствовал, что хлопки — это начатый последний отсчет. Каждый хлопок приближает час возмездия. Он в первую очередь рассчитывал на появление вождя, но остановиться уже было невозможно, отсчет начался. Позор смывается только кровью.

На трибуне сменялись выступающие руководители органов территориальной безопасности, представители власти и какой-то общественности. Еще слова лжи, которым не верят сами выступающие, но которые и есть правда. Еще хлопки в ладони. Кто-то, ради объективности, даже обмолвился про имевшие некогда место небольшие ошибки в славной истории органов. Вероятно, имел в виду сотни тысяч репрессированных и уничтоженных ни в чем не повинных граждан. Последний отсчет. Еще много слов лжи. Ложь и есть их правда. «Честь мундира». Непростительный позор. Парфен Фролович, как никто другой, хорошо знает всю глубину этого позора. Гнев Гаркавого не имеет границ.

Прозвучали заключительные слова праздничного заседания, слова лжи, последние хлопки последнего отсчета. Гаркавый начал действовать. Следующим мероприятием юбилейного дня был небольшой фуршет, а на вечер в другом месте, в менее официальных обстоятельствах, был запланирован, как надлежит, банкет.

Парфен Фролович пошел не туда, куда все, а к гардеробу, где оставил принесенную с собой большую спортивную сумку. Выказавшему выражением лица удивление дежурному гардеробщику, которого давно хорошо знал и тот, в свою очередь, его тоже, раньше, чем тот успел о чем-то поинтересоваться, объяснил безразличным тоном, заранее заготовленной фразой:

— Вот, за делами времени нет совсем. Даже в праздник. Сразу нужно на дачу ехать, пойду, переоденусь.

Дежурный, старый отставник, также охотно терял остатки разума на приусадебном участке, все же искренне не понял такой преданности работе на грядках в праздничный день. Решил, что старый затаил какую-то обиду на «контору», и таким образом намеревается ее продемонстрировать. Однако Гаркавого это не волновало, он готовился к совсем иному делу, к другой «жатве». Зерна гнева дали обильные всходы, он был готов собирать урожай.

Под удивленными взглядами еще нескольких ветеранов органов он направился с сумкой к туалету. Его помещение располагалось в конце коридора, в этой части этажа никого не было. Однако в самом туалете отставной подполковник столкнулся с сотрудником, который справив нужду, направлялся к выходу. Он только что застегнулся. Встретив тяжелый взгляд старого, он остановился на месте. Парфен Фролович немного успел в последние годы поработать с ним, хотя был не очень знаком лично.

В конторе по неписанному закону было не принято смотреть прямо в глаза и искренне улыбаться, подобно тому, как в среде диких хищных животных, в частности больших человекообразных обезьян, считается небезопасным смотреть в глаза и улыбаться, демонстрируя зубы, так как это расценивается, как вызов, и может спровоцировать агрессию. Но, казалось бы, отставнику с молодым работающим сотрудником делить было нечего. Тем не менее, во взгляде Гаркавого было столько лютой враждебности, что тот растерялся, даже забыв поздороваться.

Неожиданно быстро подполковник сильно схватил его рукой за шею, приперев к стене, почти что ломая позвонки. Из его глотки вырвался с глухим клекотом хриплый рык:

— Ты капля позора! Я — совесть!

Вслед за этим Гаркавый по-юношески проворно ударил его коленом в живот, а потом, перехватив рукой за волосы, несколько раз лицом о стену. Убил. Наконец, поставил на пол сумку, которую держал в другой руке. Закрыл двери.

— НЕТ СОЖАЛЕНИЙ, НЕТ ЖАЛОСТИ, — теперь спокойно вымолвил он.

Начал переодеваться. Сбросив парадный мундир в лужу крови и оставшись в бронежилете, он вытащил из сумки необычную одежду — кожаную, с большим количеством длинных блестящих металлических шипов на плечах и локтях. Но в начале сделал себе уколы, внутримышечные инъекции промедола в туловище, в оба бока, чтобы не чувствовать боли. Потом, повернувшись к зеркалу, стал разукрашивать свое лицо черной и белой красками. Согласно традиции это была маска гнева. «Нет сожалений, нет жалости».

Сделав смертный макияж, Гаркавый одел себе на голову стальной шлем с двумя страшными рогами, сделавшись похожим на побритого древнего скандинавского воина. Взял четыре ручные гранаты. Также в сумке были острые клинки, наподобие кинжалов. Все рассовал по специальным карманам на широком поясе. Пол туалета уже почти весь заплыл кровью из убитого. Затем в руках Парфена Фроловича оказался последний предмет из принесенных в большой спортивной сумке — старинная боевая секира.

Вместе с клинками и гранатами на поясе он укрепил компактный аудиопроигрыватель и, как только в его ушах зазвучала любимая музыка, лицо Гаркавого с нарисованной маской гнева приобрело возвышенное и вместе с тем ужасающее выражение. Убийство и перевоплощение отняли у него всего несколько минут.

— Позор! Приговор совести — смерть! — Парфен Фролович высадил ногой двери туалета и решительно направился вперед, оставляя за собой кровавые следы на ковровой дорожке.

— Вы кто? В чем дело?! Как вы попали сюда в таком виде? — послышалось сзади.

Ответом был бросок кинжала в горло. Сотрудник повалился, захлебываясь своей кровью.

Убил еще нескольких встреченных на пути к столовой. Гаркавый очень метко умел кидать клинки.

Когда он появился на пороге столовой, его сразу увидели, наверное, все, но никто не узнал. При этом у некоторых всерьез возникла странная мысль, что это происходит какая-то часть праздничных мероприятий, как, например, появление Деда Мороза на детском утреннике, будто эта воинственная фигура должна нечто символизировать собой. Парфен Фролович недовольно отметил, что одной из нужных особ — генерала Загнойского не застал сейчас тут, на фуршете. Ну, это ничего, где находится его кабинет, он хорошо знал.

Нечеловеческим голосом, как в ночи перед резиденцией вождя, потрясая секирой, Гаркавый прокричал:

— Я — палач! Я пришел казнить! Я должен исполнить приговор совести!

Эти слова стали последними, которые услышали в жизни многие из присутствующих, так и не поняв, о чем был разговор…

Четыре мощных взрыва сотрясли здание главного управления территориальной безопасности. Навстречу охранникам, что бросились к помещению столовой, в клубах едкого дыма угрожающе шагал то ли человек, то ли адское чудовище с секирой, в рогатом шлеме. Из дверей за ним, откуда тянуло дымом, доносились крики боли жертв, слышались стоны уцелевших раненых. Неожиданный вид террориста-психа заставил немного опешить охрану. Гаркавый использовал эту заминку. Метнул кинжалы обеими руками. В него успели один раз выстрелить, но это оказалось безрезультатно.

Разгенванная «совесть» органов территориальной безопасности направилась на второй этаж здания, куда пропускной режим был более строгим. После случившихся внизу взрывов и стрельбы там также начался переполох. По лестнице отступал дежурный с поста, выхватив табельное оружие. Он ничего не понимал и еще не знал, что Гаркавый причина всему, но сильно испугался его вида и секиры.

— Не сметь входить в государственное учреждение! Не сметь! Стоять на месте! Стоять на месте! — повторял он, сам в тем временем отступая пред неумолимо наступающим подполковником в зловещем бело-черном гриме.

— Я пришел казнить! Я исполняю приговор совести!

Дежурный споткнулся и упал. В следующий миг в его ногу ударило лезвие секиры, со стальным звоном раскрошило мраморную плитку ступеньки. Он попытался спасаться, ползти, что было сил, волоча отсеченную ногу. Несколькими ударами Гаркавый засек его на ступеньках, и пошел дальше. Никто и ничто не могло его сдержать.

Акт террора длился всего считанные минуты. Внезапность и решительность действий, пока никто не опомнился, позволяли Гаркавому побеждать. Но когда он, поднявшись на этаж, выламывал двери кабинета важной ответственной особы, а в приемной истекало кровью еще одно изуродованное тело, следом за ним, по скользким от крови ступеням лестницы, уже взбегала группа автоматчиков. Парфен Фролович теперь не слышал никаких звуков, ни криков своих жертв, ни завываний сирен подъезжающих машин на улице. В душе его звучала возвышенная и величественная музыка, он сделался карающей смертью.

Когда Гаркавый ударом секиры развалил напополам председателя комитета территориальной безопасности от макушки до живота, автоматчики ворвались в приемную. Расчлененный труп генерала Загнойского, наклонившись одновременно в две стороны, сидя за столом, продолжал сжимать в руке трубку телефона прямой правительственной связи. Он только что принимал поздравление по случаю юбилея органов лично от Первого Вождя.

Гаркавый схватил трубку. Вождь еще был на связи. Несколько мгновений назад вместо ожидаемой быстрой горячей благодарности в ответ на поздравление произошла заминка и послышался какой-то шум. Это вызвало недоумение у вождя. Но тут он опять услышал в трубке голос. Тот самый, знакомый ужасный нечеловеческий демонический крик, что неоднократно нарушал его покой по ночам:

— Дядька Ваня! Последняя месть пришла! Готовься! Ты следующий! Я отдохну!

Вслед за этим послышался грохот выстрелов и звериный рев, полный лютой ненависти. Связь оборвалась. Вождь поседел.

Пули отбросили тело Гаркавого под стену кабинета. Падая, он опрокинул вместе с креслом рассеченный труп генерала территориальной безопасности. Автоматчики приблизились. Кожаная одежда с шипами, руки, лицо старого подполковника были густо залиты своей и чужой кровью так, что уже совсем не видно было черной и белой красок маски гнева. Рогатый шлем слетел с головы. В руках он, по-прежнему, сильно сжимал большую боевую секиру, лезвие которой зловеще блестело под пятнами крови.

Сотрудники территориальной безопасности склонились над неподвижным телом.

— Твою мать! А!? Что ж это за выродок такой!?

Гаркавый внезапно открыл глаза. В глубине их горело адское пламя. Резкий взмах секиры. Двое умерли сразу. Один, тяжело раненный, повалился с мучительным стоном на генеральский стол. Гаркавый вскочил на ноги и завладел их оружием…

Ковровая дорожка на середине мраморной парадной лестницы здания главного управления территориальной безопасности напиталась кровью, как губка. Частые капли крови падали со ступеньки на ступеньку, стекая грязным ручьем в лужу на полу первого этажа.

Запланированный на вечер банкет по случаю круглой даты создания органов не состоялся.