Тимея Лордзанович — Взгляд в прошлое

Солнце, утомившись за день, медленно идет на закат, оставляя багряные отблески на стенах домов. Небо сегодня не такое, как обычно. Стоя у окна, я стараюсь запечатлеть в памяти величавую красоту июльского вечера.

Через час мой самолет. И потянутся дни долгих странствий и шумной суеты. Но пока я отдыхаю от всего, наслаждаясь последними минутами одиночества. Я отхожу от окна, не спеша, расхаживаю по комнате и подойдя к полке, достаю большой альбом со старыми фотографиями, темно-красный кожаный переплет которого немного запылен. Перелистывая этот маленький музей Времени, я тихо смеюсь и мои глаза немного увлажняются. Чувствую, как меня одолевает ностальгия по прошлому.

        Вот на одной из выцветших от времени фотографий улыбающиеся лица двух дорогих моему сердцу людей, которых мне теперь не так часто удается видеть. Это мои родители в расцвете своей молодости. Я задерживаю на них пристальный взгляд. За период прожитой с ними жизни, я думал, что изучил их лица до последней черточки, но… как же я ошибался! Вот сейчас, глядя на них, я даже удивляюсь: неужели у мамы всегда были такие красивые и добрые карие глаза? Ведь я только сейчас их разглядел, так же как и папину мягкую линию профиля и ласковую улыбку... О, как же мы порой бываем слепы!

        Эта фотография вызвала в моей памяти целый рой воспоминаний.

        Я откидываюсь на спинку дивана, закрываю глаза и переношусь на двадцать лет назад — в далекие дни моего счастливого детства. Мысли перескакивают с одного эпизода на другой, пополняя мои воспоминания новыми, казалось бы давно забытыми фактами.

        И вот снова я — пятилетний смешной, рыжеволосый мальчуган, который изо всех старается быть серьезным и взрослым, но его детская душа все же очень ранима. Вот он рассудительно поучает капризную младшую сестренку, но секунду спустя плачет у папы на руках, от того, что нечаянно сломал свою любимую игрушку. Неужели это я?..

        Меня охватывает легкая дремота.

        ...Бывает, когда человек спит ночью, но сквозь сон помнит, что завтра особенный день. Тогда ночь как бы дробится на маленькие кусочки и он даже мысленно произносит во сне: «завтра… завтра… завтра…».

        Так и я вроде бы и спал, но какая-то часть моего сознания бодрствовала и словно напоминает: «завтра… завтра… завтра…».

        Наконец это «завтра» наступило и проснувшись утром, я быстро вскочил с постели. Трехлетняя сестренка Ива еще спала в своей кроватке, прижимая к себе свою почти лысую, но от этого не меньше любимую куклу Лиссу. Стараясь не шуметь, я заправил свою кровать, затем осторожно, чтобы не разбудить спящую сестру, на цыпочках вышел из комнаты.

        Когда я спустился вниз, папа уже был одет и хлопотал на кухне.

        — Выспался? — улыбнулся он моему немного сонному виду

        — Да.— ответил я, стараясь взбодриться.

        — Слишком рано, — сказал папа, машинально взглянув на часы. — Ты бы еще поспал немного.

        — Нет, я буду тебе помогать! — уверенно заявил я.

        Папа немного убавил огонь под начавшим закипать молоком и, присев около меня, пригладил руками мои взъерошенные волосы, а я тем временем вгляделся в его усталые чуть покрасневшие глаза: видимо, он плохо спал.

        Дело в том, что вчера заболела наша бабушка Злата и мама уехала к ней. Возможно даже, что маме придется пробыть там до завтрашнего утра. Так что нам сейчас не до сна, потому что сегодня очень много дел. Я посчитал своим долгом во всем помогать папе, особенно сегодня, пока мамы с нами нет.

        — Скоро проснутся малыши, — сказал я, теребя пуговицы своей клетчатой рубашонки.— Мы с тобой должны быть готовы ко всему, — рассудительно повторил я понравившееся мне выражение любимой бабушки Златы.

        Папа, не успев ответить мне, метнулся к плите, где плите закипело и сбежало молоко.

        — Так и знал... — вырвалось у него.

        К счастью, в холодильнике оставался еще небольшой запас молока — мама, зная папину рассеянность на кухне, обо всем позаботилась зараннее. Я постоянно путался под ногами, даже не подозревая о том, что без меня папа управился бы гораздо быстрее, но он, видимо, щадя мои возвышенные чувства, не гнал меня прочь с кухни. Наконец завтрак готов.

        Я побежал в детскую.

        — Ива, подъем!!! — я легонько потормошил спящую сестренку.

        — Ммм… — закапризничала она.

        — Ну же, Ива, будь умницей! — великолепным «взрослым» голосом я повторил фразу, часто слышимую от мамы.

        — Где папа? — сестренка никак не хотела вставать и терла кулачками глаза.

        — Ждет нас на кухне. Быстрей одевайся.

        Ива вылезла из постели и заботливо прикрыла своим одеяльцем куклу Лиссу, оставшуюся лежать в ее кроватке.

        Я побежал будить младшего братишку Нико, его маленькая кроватка тогда находилась в спальне мамы и папы. Завидев меня, малыш улыбнулся и что-то защебетал на своем языке. Он всегда был очень спокойным и покладистым мальчиком, не то, что эта стрекоза Ива: не успеешь отвернуться — так она уже что-нибудь вытворит!

        Вот и сегодня, пока я одевал и умывал малютку Нико, а папа был занят на кухне, Ива вырядилась в мамино красное платье, которое висело на спинке стула в спальне и водрузила себе на голову пластмассовую позолоченную корону. Но ей этого показалось мало: она еще разорила мамину косметичку, забытую в спешке и понамазывала себя всем, что там было.

        В таком виде она, путаясь в черезчур длинном для нее платье, важно появилась на кухне.

        — Ива... начинается... — папа не знал сердиться ему или смеяться.

        Я же, прикрыв рукой рот, содрогался от беззвучного смеха — сестренка была похожа на клоуна.

        — Я — принцесса! — гордо объявила нам Ива, нисколько не смущенная нашей реакцией.

        — Индеец ты, а не принцесса! — вздохнул папа и, взяв ее в охапку, потащил умываться.

        — Я не индеец! — возмутилась сестренка и расплакалась.

        Уговорами и доводами, что она все-таки «принцесса, а не индеец», папе удалось добиться, чтобы Ива умыла свою разрисованную мордашку, хотя при этом пришлось позволить ей остаться в мамином платье и этой смешной короне.

        За столом, глядя на Ива, я давился смехом и наша принцесса, забыв о своем величии, самозабвенно корчила мне рожи. Папа в это время склонился над Нико и кормил его с ложечки, не видя, как мне казалось, наших лиц. Ну, да, я — старший брат и даже тогда понимал, что не пристало мне гримасничать, однако искушение слишком было велико и я не выдержал.

        — Папа, а Зарко кривляется! — Ива быстро поняла, что бесполезно состязаться со мной по этой части.

        Неожиданное «предательство» сестры заствавило меня густо покраснеть, но, к счастью, папы имеют свойство видеть не только глазами:

        — А кто же Зарко пример подает, ммм? — спросил он не поднимая головы.

        Ива, искоса взглянув на меня, обиженно вздернула носик.

        В этот момент Нико захотелось самостоятельности: он стал тянуть у папы из рук ложечку, пока не получил ее. Зачерпнув порцию молочной каши из тарелки, братишка сосредоточенно поднес ее ко рту, но промахнулся и вымазал себе щечку.

        — Ничего, ничего, — ласково подбадрил братишку папа, вытирая его личико салфеткой. — Сначала всегда немного трудно, а потом все получится.

        Во второй раз Нико успешно погрузил ложку себе в рот.

        — Умница! — глаза папы засветились радостью.

        Обрадованный малыш старательно проделал маневр с ложкой и в третий раз. Конечно ему было непривычно держать в руках ложку и есть самостоятельно, но братишка был очень доволен тем, что делал это сам.

        — Молодец! — похвалил я, когда он поднял на меня свои серо-синие смышленые глаза и малыш опять что-то весело залепетал.

        Папа, вытирая полотенцем чашки, смотрел на нас и улыбался. Тогда мне пятилетнему почему-то врезался в память этот эпизод и уже став взрослым я с теплом и даже трепетом вспоминаю эту нежную счастливую улыбку нашего тогда еще совсем молодого отца.

        Тем временем, пока папа заваривал чай, стоя к нам спиной, Нико решил накормить своим завтраком сидящую рядом и надувшуюся на всех Иву. Он поднес полную ложку ко рту сестры, но не успела она отреагировать, как ложка накренилась в ручонках малыша и ее содержимое вылилось на платье нашей принцессы.

        — Прекрасно... — проворчал папа, обернувшись на шум. — Мамино любимое платье.

        Нико, казалось, был немного озадачен случившимся, но решил исправиться и пока папа вытирал салфеткой испачканный подол «принцессиного» платья, малыш заботливо направил ложку с кашей и в него. На этот раз порция каши упала папе за воротник.

        Когда мы все вчетвером собирались идти гулять в парк, находящийся недалеко от нашего дома, Ива чуть было не сорвала нам прогулку: важно подобрав подол маминого платья впереди, при этом волоча его по полу сзади, она пожелала идти гулять в образе принцессы. Нам с папой хоть и с трудом, но удалось уговорить ее переодеться в розовый костюм, приготовленный мамой накануне.

        — Тем более, — добавил папа, — платье выпачкано и над тобой будут все смеяться, если ты появишься в нем на улице.

        Пенни, вздохнув, согласилась — видимо, ей совершенно не улыбалась мысль, о том, что ее засмеют соседи.

        Но эту смешную позолоченную корону она все же нацепила на себя.

        — Принцессе без короны нельзя! — рассудительно заявила сестренка, на что папа, переглянувшись со мной, беспомощно развел руками.

        Нико мы нарядили в его полосатый костюмчик, а я, без посторонней помощи, быстро нахлобучил на себя футболку и шорты.

        В парке, устав чинно прогуливаться по аллеям и скормив все сухарики уткам, плавающим в пруду, мы с Ивой, громко хохоча, бегали друг за другом по мягкой траве. Разыгравшись, сестренка не заметила, как эта дурацкая корона слетела у нее с головки и закатилась за куст. Она обнаружила свою пропажу, когда поправляла свои белокурые волосы, растрепавшиеся во время бега.

        Нико в это время развлекался тем, что неторопливо собирал мелкие камешки в траве. Его целиком захватило это, на мой взгляд, очень скучное занятие. Но у малыша с рождения был очень спокойный и медлительный нрав, ему, видимо, больше по душе спокойно сидеть и терпеливо перебирать что-нибудь, в то время, как мы с Ивой и двух минут не могли бы усидеть на месте. Когда, набегавшись, мы подбежали к братишке, он протянул нам целые пригоршни собранных камешков. Вот забавный малыш! Он тогда почему-то напомннил мне толстенького кудрявенького амурчика, гипсовая фигурка которого украшала большой фонтан в парке.

        Вдоволь набегавшись, я присел рядом с братишкой, а непоседа Ива побежала собирать на лужайке белые маленькие цветочки, пахнущие медом. Я знал эти цветы, потому что они росли у нас на балконе. Это был алиссум, во всяком случае так говорила мама, а уж она-то разбиралась в цветах. Я, наблюдая за порхающей не хуже бабочки сестренкой, удивлялся ее неуемной энергии — она была настолько резвая, что, казалось, никогда не знала усталости. Ива очень славная малышка, хоть и немного капризная. Собрав небольшой букетик невзрачных, но неимоверно ароматных белых цветов, она обернулась и весело помахала мне ручонкой.

        Улыбнувшись сестренке, я перевел взгляд на папу. Он, устав за весь день, присел на стоящую поодаль скамейку и, глядя на нас, задумался о чем-то. Мне вдруг почему-то стало его жалко: он выглядел очень печальным, наверное у него что-то болело, ведь его уже тогда часто донимали боли в спине. Мне также бросилось в глаза то, что люди, тоже гуляющие по парку, как-то слишком пристально всматривались в него и, проходя мимо, перешептывались между собой. Я искренне удивлялся что же их так заинтересовало: ну папа, как папа...

        Вечером перед сном разразилась беда: Ива, расчесывая маминой расческой свою куклу Лиссу, выдернула ей последние пряди волос. Испуганно взглянув на совершенно лысую теперь куклу, малышка горько заплакала.

        Мы только недавно уложили Нико спать и боялись как бы его не разбудил плач сестренки. Я сел рядом с ней на ковер, обнял ее за плечи, а папа, аккуратно сняв голову куклы с круглого шарнира, на котором она держалась, заглянул внутрь этой лысой головы.

        — Смотри, — показал он мне, — здесь достаточно тонкий слой резины. Можно попытаться заново вставить кукле волосы. Я завтра попробую это сделать.

        — Но как? — удивился я.

        — В ушко большой иглы вставляется тонкая прядь и прокалывается куклина голова снаружи внутрь, — объяснил папа, держа в руках лысую, словно кегельный шар, голову куклы, — потом завязывается узелок изнутри и тянется прядь снаружи.

        Я мало что понял, но мне все же было очень интересно. Ива тоже слушала, как завороженная.

        — Таким образом, — продолжил папа, — прядь закрепляется и даже если сильно дернуть — не вырвется. Вот, видишь сколько маленьких дырочек от волос в у куклы в голове — их всех надо заполнить.

        Сестренка смотрела на нас все еще мокрыми от слез широко раскрытыми глазами.

        — Вот только не знаю что бы такое использовать в качестве волос?.. — папа задумался.

        Меня вдруг осенило:

        — Так можно же нащипать волосы с того большого хвоста, что мама цепляла себе на голову в Хэллоуин!

        — Ты прав, — лицо папы просветлело. — Мы уговорим маму отдать нам его на растерзание.

        Ива, немного успокоившись, уселась на свою кровать, прижимая к груди безголовое тельце любимой куклы.

        — Десять часов, — спохватился вдруг папа. — Пора спать.

        Он начал убирать с ковра и раскладывать по местам разбросанные сестренкой наши игрушки, держась при этом за спину.

        — Стыдно, Ива, когда старый человек наклоняется вместо тебя! — с горьким упреком произнес я и бросился на помощь папе.

        — Да, я уже старик, мне ведь целых двадцать пять лет! — сказал папа, смеясь. — Но я рад, что мой сын — настоящий мужчина.

        Вдохновленный его словами, я приложил еще больше усердия, бесконечно гордясь, что отец считает меня «настоящим мужчиной». Напустив на себя еще больше важности, я рассудительно прочитал мораль нахохлившейся Иве.

        — И реветь по пустякам, между прочим, тоже стыдно! — заключил я, гордо вскинув голову.

        И вот в самом финале своего праведно-гневного монолога, я случайно наступил ногой на великолепный игрушечный вертолет, подаренный мне дядей Михаем в день моего пятилетия. Игрушка с глухим треском раскололась на две части.

        От этого нелепо-трагического проишествия, мгновенно забыв о том, что изрекал несколько секунд назад, я заревел во все горло.

        Вообще-то в этом доме всем можно было плакать, но только не мне — папа не выносил, как он выражался, «мужских соплей» и всегда сердился, когда я начинал хныкать. Но в этот раз он, молча, взял меня за руку и на глазах у изумленной сестры увел в ванную.

        Присев на край ванны, папа вытер полотенцем мое только что умытое прохладной водой лицо. Я, судорожно всхлипывая, стоял между его коленями. Перекинув мое полотенце себе через плечо, он крепко обнял меня. А мне стало так стыдно за свой рев, что, прижавшись к папе, почувствовал, как у меня опять начало предательски покалывать в носу.

        — Папа, я не могу остановить слезы, — с отчаянием прошептпл я, — они сами льются.

        — Ничего, бывает. — тихо ответил папа. — Я все понимаю.

        Но я заметил как он огорчен и мне стало совсем уже не по себе.

        Мы вернулись в детскую. Ива уже спала, посапывая во сне, как маленький медвежонок, которого мы недавно видели в зоопарке. Папа уложил меня и сел рядом на мою кровать. Но я был так расстроен, что совершенно не хотел спать: просто лежал в полумраке с открытыми глазами и слезы ручьями лились из глаз, стекая за ворот моей пижамки. Я не произносил ни звука, стараясь даже не всхлипывать, но, видимо, папа чувствовал, что мне тяжело.

        Взяв меня на руки, как маленького, он унес меня в спальню.

        Когда-то давно я уже спал здесь на большой родительской кровати посерединке между мамой и папой, но теперь я ведь взрослый и, конечно, должен спать в своей кровати. Именно в тот момент я не хотел быть взрослым. Я прижаться к папе крепко-крепко, согреваясь исходящим от него успокаивающим теплом. Чувтво защищенности высушило мои детские слезы.

        — Папа… папа… — засыпая, бормотал я, уткнувшись лицом в его теплую грудь.

        Я не помнил как заснул, но вскоре меня разбудили поцелуи и ласковые слова, произносимые родным нежным голосом. Мои сонные глаза разглядели маму, которая, видимо, только что вернулась. Склонившись над нами, она обняла нас обоих. В ответ мы с папой потянулись к маме, обхватив ее в четыре руки.

        — Устала? — спросил ее папа.

        — Немного. — мама присев на кровать, легла щекой ему на плечо.

        — Как чувствует себя мать? — папа гладил ее по волосам, как маленькую девочку.

        — Все нормально. То, чего боялись, уже позади.

        — Вот видишь! Я говорил тебе, что паниковать рано.

        — Ну, у нее возраст уже критический… сам понимаешь.

        — Понимаю.

        Тут мама ласково ущипнула меня за нос.

        — Как вели себя малыши? — спросила она папу, но при этом испытывающе взглянула на меня.

        — Наши малыши — молодцы, ты же знаешь. — папа обнял левой рукой меня за плечи.

        Но я все-таки не удержался.

        — Если бы ты знала, мама, как же сложно с маленькими детьми!

        Тогда я так и не понял почему мама с папой засмеялись.

        За окном действительно звенит чей-то веселый смех, отдаваясь эхом из далекого прошлого. Встрепенувшись, я открываю глаза и нехотя возвращаюсь в настоящее время. На мгновение лицо мое озаряет улыбка: все-таки какими же мы были смешными, будучи маленькими. Каким удивительным тогда казался нам мир вокруг нас. Сейчас уже все по-другому. Иногда так хочется улететь в те счастливые, давно ушедшие дни. Если бы можно было вернуть время вспять...

        О, время, время...

        Время?!! Я смотрю на часы: а до отлета осталось всего тридцать пять минут. Итак, в путь.

        Поспешно закрыв альбом, я ставлю его на полку, затем беру сумку и направляюсь к двери.

        Но перед выходом еще раз оборачиваюсь: вот сейчас я выйду из дома, сяду в такси, которое увезет меня в аэропорт, а эти предметы так и останутся на своем месте до моего возвращения. И каждый раз, выходя вот так из этого маленького мирка, я знаю, что когда-нибудь сюда вернусь. Но вернусь уже совсем другим.