Сержан — Нинка-Щедриха

Третий день мне Нинка-Щедриха покоя не дает. Ворошу в памяти все, что о ней известно. А сегодня, надо же, именно она принесла мне на продажу ведро клубники…

На селе Нинку не то чтобы боятся, но как-то стороной обходят. И не потому, что она — пьющая и нигде не работающая бабенка, у нас таких пруд пруди. Все дело, по-видимому, в ее прошлом…

Обитает она в избушке-развалюшке, прилепившейся к берегу зловредной речки, промышляет случайными заработками: побелкой, прополкой огородов, омовением покойников, сбором грибов и ягод. В зимнее время по кругу обходит село, помогая немощным пенсионерам в колке дров, мелкой постирушке, топке бани. Может, к примеру, сложить печку, поправить забор или крышу у надворных построек и вообще на все руки мастерица. По сельским меркам цены бабе нет, но пьет по-чёрному. А лет тридцать назад такая красавица была! За красавца Василия и замуж выходила...

*    *    *

Василий — приезжий тракторист-механизатор широкого профиля когда-то всесильной организации «Сельхозмелиорация» — мгновенно сразил всех молодых бабенок нашего села. И то сказать: высокий, богатырского телосложения весельчак, балагур, певец и танцор, каких поискать, легкий в общении, нежадный на подарки кавалер без труда покорял женские сердца неизбалованных галантным обращением селянок. Неудивительно, что через год-полтора, как грибы после дождя, повырастали в селе болозята, точь-в-точь похожие на Васю. Главное, обиды бабы не держали — что с Василия возьмешь? Не силком же уступали ему… Да и он не оставался в стороне: то дров подкинет одной-другой-третьей, то крышу у дома поправит, то сапоги югославские дефицитные аж за семьдесят рублей мамкам подкинет. Короче, Василий ничей — и обиды ни у кого нет!

Обиды начались, когда на непаханом женском поле, томящемся от недостатка мужиков, появилась Нинка. Приехала она из города, куда давно, еще девчонкой, уехала к тетке и где что-то там такое окончила, и в чем-то таком работала. Внешностью ее бог не обидел, да и город причесал так, как надо. В общем, ходила Нинка по селу в первых красавицах и знатных невестах. А домой она вернулась по причине смерти матери — хозяйство содержать и за отцом присматривать. Вот тут и присмотрел ее Василий-механизатор… Крепко, видать, присмотрел…

Если раньше похаживал он по своим товаркам чуть ли не по расписанию, мог и неделями у каждой проживать, то с появлением Нинки — как отрезало, подменили парня! Работа мелиоратора она какая? Месяцами мужики дома не появлялись, жили на полевых станах, на животноводческих стоянках, на фермах. На недельку домой набегом заявятся, и снова — на поля. Отдыхали зимой, когда технику ремонтировали и к новому трудовому сезону готовились. Правда и денег зарабатывали — не чета колхозникам-животноводам.

Так Василий из-за Нинки работу поменял! Ушел в новую, только что созданную организацию ДРСУ-5 на грейдер. В зарплате, конечно, потерял чуть ли не в половину, зато каждый вечер дома, в селе. А Нинка — вот чертова баба — к Василию никаким глазом! Тот наизнанку выворачивался, весь свой арсенал мужицкий применял, а она хоть бы что! Даже на танцы перестала из-за него ходить — надоел своим ухаживанием. Так Василий совсем голову потерял: жениться надумал! Да не понарошку, а всерьез. Пришел к Нинке домой в дорогущем импортном костюме, при шляпе и с букетом невиданных на селе роз. Отцу выставил бутылку коньяка и без обиняков выложил цель своего прихода. Мол, люблю, Евсей Поликарпович, вашу дочь, хочу жениться и семью большую иметь. А отец Нинкин тот еще юморист был, несмотря на возраст преклонный и слабое здоровье. Прямо без обиняков возьми и выложи:

— Ты, Васенька, и так немалое хозяйство содержишь. Жен-то у тебя никак не меньше одиннадцати да ребятишек, почитай, штук семнадцать будет. Справишься ли, коль еще и Нинку в хозяйство захомутаешь?

Он залпом опрокинул в рот добрых полстакана армянского коньяка и хитро прищурился, а в соседней комнате в голос хохотала Нинка, просто закатывалась. Василий непривычно смутился, даже покраснел. Переждал, пока «невеста» смеяться перестанет и, тяжело раскладывая слова, промолвил:

— Вы, Евсей Поликарпович, правду говорите. Дети, которые мои, моими и будут, отказываться не собираюсь. Им за отца страдать не положено. А про жен зря сказали — жена у человека одна должна быть на всю его жизнь. Я до сегодняшнего дня думал вообще без жены обойтись — баб и без того хватает, всем мужикам разом и не осилить, пожалуй. Так я думал…, пока Нинку, дочь вашу, не встретил…

— Васенька! Так я ж непротив, дочка и вправду заневестилась. Еще чуток и перезреет, но... — Нинкин отец опрокинул вторую порцию коньяка, щепотью взял с тарелки квашеной капусты, не торопясь похрустел, отерся салфеткой и, покосившись на зашторенную дверь комнаты дочери, заговорщицки, почти по слогам, проговорил: — Не советую!

Василий непонимающе уставился ему в лицо, даже стакан с коньяком на стол поставил, а Евсей Поликарпович, откинувшись на спинку стула, молча смотрел на парня, и в его глазах не было ни капли насмешки. Наконец «жених» не выдержал, тоже зачем-то оглянулся на дверь в соседнюю комнату, спросил, понижая голос:

— Почему?

Вместо ответа Евсей Поликарпович встал из-за стола и громко, явно для дочери, позвал:

— А пойдем-ка мы с тобой, Василий, покурим в палисаднике…

Василий вскочил со стула, снова оглянулся на зашторенную дверь, потом на Нинкиного отца и также громко ответил:

— А пойдемте!

На скамейке под черемухой мужики затянулись Васькиным «Казбеком», и Евсей Поликарпович, наклонившись к парню, тихо заговорил:

— Брось ты это дело, Василий, брось! Не для тебя и не по тебе моя Нинка. Кровь у нее дурная — казачья. От прабабки ейной. Ту знаешь, за что сюда в горы сослали? Мужа своего из ревности шашкой зарубила, а тот атаманом кошевым был! Понял? Застукала с полюбовницей на току и голову на две части раскроила! Так-то… У них порода такая… смертная… Бабка — дочь прабабкина и теща моя — тоже своего мужа из ружья приговорила. И опять же — по бабьему делу… Да и мать Нинкина… Во, смотри! — Нинкин отец задрал до плеч свою косоворотку. По всему животу красовались страшные, в палец толщиной рубцы. — Три раза Анисимовна меня резала! Третий раз литовкой на покосе. С бабой застукала… У меня тогда все кишки наружу вывалились, а она еще полчаса за голой бабой с косой бегала. Та потом умом рехнулась с перепугу…

Мужики молча докуривали третью папиросу, когда из дому с подойником вышла Нинка: «Пап, я со скотиной пошла управляться, так что можете в доме секретничать. Холодает…»

Василий каким-то новым, изучающим взглядом смотрел на ладную, даже в резиновых сапогах, фигуру девушки и о чем-то думал. Дождавшись, когда она ушла на задний двор, решительно встал, нахлобучил на голову шляпу и, прощаясь с Нинкиным отцом, сказал: «А все-таки вы, Евсей Поликарпович, поговорите с дочерью. Я без шуток… навсегда…»

Глядя ему вслед, будущий тесть хмуро пробурчал: «Ну, смотри, зятек! Мое дело предупредить…»

II

Я тщательно перебираю клубнику (хлопотное, надо сказать дело), а сам снова и снова возвращаюсь мыслями к Нинке… к Нине Евсеевне — потомственной донской казачке, чью судьбу вряд ли назовешь рядовой, хотя… мало ли на свете баб, которые своих мужиков в могилу свели? А Нинка-Щедриха не одного — двух на тот свет отправила! Мужа и отца. И еще одного инвалидом сделала. Это вам не шуточки…

*    *    *

Рассказывают, когда Нинка с Василием в сельсовете расписывались, после слов секретаря о том, что теперь они должны быть верными супругами, невеста со счастливой улыбкой обратилась к жениху: «Ой, смотри, Василий! Не вздумай изменять мне. Застукаю — часа не проживешь, любимый!»

Угроза-то, скорее всего, не для Василия была. Как только он «уговорил» Нинку на свадьбу, женская часть села едва ли не взбунтовалась: как так? Был Василий как бы ничей и в тоже время для всех, а теперь одной Нинке достанется? Несправедливо! Поговаривают, многие замужние молодки тоже возмущались…

Заводилой в стане бунтарей была, как говорят, красавица-алтайка Урсулина. Необычайно яркая и примечательная женщина. Мне довелось видеть ее фотографии той поры и могу ответственно сказать, такая девушка не пройдет мимо незамеченной. Природа наградила ее не только красотой, но и ростом, и силой. Бессменная победительница национальных соревнований по стрельбе из лука, отличная наездница и удачливая охотница. Среди ее охотничьих трофеев было не менее пяти матерых медведей и более двухсот волков. Одна беда: никак подходящего мужика найти не могла. Уж больно хиловатые женихи попадались — едва в грудь ей дышали. А гордость не позволяла ходить в подчинении у «недомерков».

К тому времени было у нее три сына. Первенца она привезла, а вернее — родила, сразу после окончания сельхозинститута. Однокурсник Николай поразил ее женское воображение, прежде всего, тем, что на целую голову возвышался над самыми высокими парнями в институте. А еще — он играл в чудную игру баскетбол и, благодаря ему, институтская команда не знала себе равных среди городов Сибири и Дальнего Востока. После четвертого курса Николая забрали в Москву — в профессиональную баскетбольную команду, и их пути разошлись. Как показало время, навсегда. Прощание было нежным и страстным, итогом которого и стало появление Николая-младшего.

Двое других родились один за другим после знакомства с Василием, и вопрос об их отцовстве ни у кого не возникал. Как-то так получилось, что Урсулина верховодила над женщинами, которых он одаривал вниманием, гасила ссоры и распри и по справедливости распределяла мужскую помощь Василия между всеми заинтересованными сторонами. Поэтому именно она возглавила «крестовый поход» против разлучницы: собрала целую делегацию женщин и пришла к Нинке домой. Дело субботнее было: баня, стирка и прочее. Нинка белье в огороде развешивала, когда на двор рота разгневанных баб завалилась. А в дровянике возле бани и сам Василий копошился, литовки для покоса готовил. Это, естественно, добавило пару в бабские головы. Галдеж поднялся — всем соседкам на радость! Прилипли, сердечные, к заборам, боясь пропустить хоть малую часть происходящего. А с крыльца дома, дымя папиросой и улыбаясь, наблюдал Евсей Поликарпович. Но Нинке и горя мало — как развешивала белье, так и продолжала, словно весь этот базар не ее касался.

Впрочем, повинуясь вожаку, бабы быстро замолчали. А Урсулина по-русски в пояс поклонилась Нинке и коротко, по-мужски, выложила общую точку зрения на развитие событий:

— Ты прости нас, Нина Евсеевна, за вторжение без приглашения, но разговор не терпит отлагательств. Мы хотим, чтобы худого не случилось, чтобы в селе спокойствие не нарушалось. О Васе я говорю. Для тебя не секрет, почему мы сюда пришли и кем он для всех нас является. Поэтому мы тебе прямо говорим: спи с ним, если он тебе нравится, детей рожай, но замуж не выходи за него. Нехорошо это и нечестно. Для тебя нехорошо будет, да и нам тоже… Такая наша общая женская просьба к тебе, Нина Евсеевна.

Нинка вытерла фартуком мокрые руки, внимательно оглядела собравшихся, оглянулась и кликнула:

— Васенька! А ну, поди сюда!

Василий поднялся с чурбака, кинул в ящик с инструментами молоток, не торопясь подошел, поздоровался сразу со всеми и встал рядом с Нинкой.

— Вася, ты спишь со мной? — голос у Нинки был внешне спокоен, но звенел, как перетянутая струна. — Спишь или не спишь?

Василий махнул по своему лицу ладонью, словно убирал невидимую паутину, и хрипло пробасил:

— Так ты, Нина, сказала, после свадьбы только, я и не…

— Нет, ты скажи, спал со мной или нет! — Нинка чуть заметно притопнула ногой.

— Нет, не спал. — Василий нахмурился, как бы вспоминая что-то.

Нинка торжествующе вспыхнула, победно оглядела всех собравшихся, а затем красиво и грациозно поклонилась в ноги Урсулине и, так же четко чеканя слова, выдала ответную речь:

— Спасибо тебе, Урсулина Алчубаевна, за поклон и добрый разговор. Только ответ мой таков будет: мне ваш Василий не нужен! Можете хоть сейчас забирать его и делить, как вам заблагорассудится. Я его не держу. Он и дома у меня ни разу не ночевал и не будет, пока свадьбу не сыграем. Если сыграем… Но уж если сыграем, то я в очередь ни за кем становиться не собираюсь, мой Василий будет, и ничей больше. Детям своим пусть помогает, препятствовать не буду, а в остальном — не обессудьте. Я ему на шею не вешалась, в жены не напрашивалась, сам пришел, сам условия мои принял. Две недели до свадьбы осталось — успевайте, отвоевывайте. Но потом… — Она таким взглядом оглядела женщин, что у бабьего войска разом весь пыл пропал. — А ты, Василий, ступай сегодня домой. Завтра придешь, если что. Помощь понадобится. Доброго здоровья всем! — закончила она и, взяв ведра, не оглядываясь, пошла в дальний конец огорода к колодцу.

Теперь все смотрели на Василия. А тот пошел снова в дровяник, прибрал ящик с инструментами, косы засунул под притолоку, не глядя на баб, зашел в летник и вышел уже в пиджаке и кепке. Потоптался, хлопая себя по карманам, затем подошел к молчавшим женщинам. Хмуро оглядел всех и сказал, обращаясь в основном к высокой алтайке:

— Зачем ты так, Урсулина? Мы же договорились обо всем… Зачем людей было смешить? — Не дождавшись ответа, молча пошел со двора.

Разочарованные соседки расходились со своих наблюдательных пунктов, весьма неудовлетворенные исходом «встречи на высшем уровне». Недовольным казался и Евсей Поликарпович. Видимо, надеялся на совсем иной итог, потому что досадливо мял в руках мундштук папиросы и ворчал: «Эх, Урсулинка! Подкачала…»

III

Готовить на зиму десять литров клубники — мой ежегодный ритуал, который я свято соблюдаю последние пятнадцать… нет, шестнадцать лет. Сладкого из магазина принципиально не покупаю. И вообще, кроме своего клубничного варенья, сваренного по особому рецепту, мне к чаю ничего не надо. Возни, ясно дело, много, особенно чашелистики от ягод отделять… Раньше я сам ходил за село брать ягоду — лес, тишина, безлюдье. Но вот уже третий год подряд ведро отборной клубники мне приносит Нинка-Щедриха. Знает, я не торгуюсь и дам больше, чем кто-либо из соседей...

*    *    *

Как ни странно, жизнь молодоженов протекала вполне спокойно. Покушений на Нинкин монополизм не было, по крайней мере, явного. Пробовали, конечно, через детей пронять, но ничего толкового не вышло. Нинка быстро нашла общий язык со всеми «васильевичами»: из дома не гнала, кусок хлеба со сладким не жалела, мужа болозятами не корила и не считала, сколько денег он на них тратит. Ей вскоре, не смотря на молодость, доверили руководить сельсоветом, Василия она взяла к себе персональным шофером, так что пригляд за мужем был круглосуточный.

Пользуясь своим служебным положением, постепенно разобралась и со всеми соперницами. Дрова матерям-одиночкам теперь не Василий возил, а от сельского совета шла планомерная помощь. Если женщинам работа какая по хозяйству требовалась, так Нинка бригаду с комхоза незамедлительно посылала. А тут еще по решению партии и правительства в селе огромное хозяйство строить начали по ремонту сельскохозяйственной техники, так мужиков с дальних и ближних областей понаехало — бери не хочу. Девки и молодухи в цене поднялись, и дети чужие были не помехой. Все бывшие воздыхательницы Василия вскоре мужьями обзавелись и успокоились.

Все, кроме гордой Урсулины. Алтайка, по всей видимости, не смирилась с победой казачки и при встрече с соперницей одаривала ее ненавидящим взглядом. А однажды на областных соревнованиях, якобы случайно, выстрелила в стоящую в стороне от мишеней Нинку. В каком-то сантиметре от головы пролетела убийственная стрела. Тогда это посчитали случайностью…

Женихов и у нее хватало, и не самых плохих, но все они быстро давали задний ход после уничижительных насмешек с ее стороны. Долгое время за строптивой красавицей нешуточно увивался не кто-нибудь, а сам председатель исполкома района, которому, как поговаривали, грозила высокая карьера в соседнем краевом центре. Супруга у номенклатурного работника при родах умерла, ребенка тоже не спасли, так что жених по всем статьям завидный был. Но на удивление сельчан Урсулина не клюнула на широкие перспективы жены партийного и государственного работника. Напротив, в один прекрасный момент дала ему такой жестокий «от ворот поворот», что бедный влюбленный недели две вынужден был ходить на работу в черных очках. После того случая строптивица собралась и уехала на постоянное местожительство в отдаленный приграничный район. Многие в селе, в том числе и Нинка, вздохнули с облегчением.

И все бы, казалось, хорошо шло, но волновало Василия одно обстоятельство: отсутствие у Нинки всяких признаков беременности. На все попытки завести об этом разговор казачка задорно смеялась и шутливо тыкала муженька в бок:

— Ты, Васенька, всю свою заправку на чужих баб истратил, лимит ребячий выработал и мне ничего не оставил. А без заправки борща не сваришь…

А Евсей Поликарпович зятя по-своему наставлял:

— Ты Нинку-то на покосе, в полнолуние окучивай. У меня самого только там и получалось. Знаешь, сколько детей мы с матерью потеряли? Не меньше десяти! Кабы не болезнь ее, у меня бы сейчас детей не меньше твоего было.

Но все старания Василия уходили попусту. Уж где только не приголубливал жену: и на жарком духмяном сене в страдную пору, и во время Нинкиных командировок сворачивали с тракта в укромные места, и даже на рабочем месте в сельсовете — ничего не помогало. Видя мужнины мучения, Нинка как-то раз серьезно его одернула:

— Перестань себя изводить, дорогой мой! Чувствую, не пришло еще мое время родить. Потерпи чуток. Начну рожать, не остановишь…

А Василий заскучал, и не то чтобы охладел к жене, но стал относиться к ней гораздо сдержаннее. Не обращая внимание на ее яростные протесты, ушел из сельсовета в «Сельхозтехнику» главным механиком, а вскоре его назначили главным инженером предприятия. При таких хлопотных должностях супруги чаще на совещаниях да партийных конференциях виделись, нежели дома, друг друга все больше по имени-отчеству называли. Со стороны красивая и дружная пара была, но внимательный взгляд разглядел бы чуть заметную трещинку, пробежавшую между ними. А тут как на грех после трехлетнего отсутствия Урсулина в село возвратилась...

За это время она успела поруководить в высокогорном районе комсомолом, заочно отучилась в Высшей Партшколе, после чего и была направлена в родной район на высокую должность третьего секретаря по идеологии. По понятиям советского времени стала начальником и для Василия, и для своей непримиримой соперницы. Злые языки утверждали, что Урсулина, якобы, недолго, но побывала замужем, однако муж — председатель колхоза — оказался то ли пьяницей, то ли просто не оправдал ожиданий своей амбициозной супруги, и они, оставаясь формально зарегистрированными, жили отдельно. Как бы там ни было на самом деле, но на родину она приехала одна со своими тремя сыновьями, и не похоже было, что в ее доме должен был появиться кто-то еще.

Нинка сразу же почувствовала, что над ее семейным гнездышком замаячили тучи. Со стороны алтайки начались бесконечные придирки к работе сельской администрации: улицы не освещаются, наглядная агитация устарела, мало мероприятий с молодежью проводится, репертуар художественной самодеятельности сельского Дома культуры давно не обновлялся и не соответствует велению времени и еще что-то. Даже в областной газете появились критические заметки в адрес председателя сельсовета. Формально не придерешься, хотя для многих не была секретом предвзятость нападок главного районного идеолога. Какая кошка между двумя бабами пробежала, все помнили.

В этой ситуации Нинка приняла самое женское и, как ей казалось, единственно правильное решение — родить, наконец-то, для Василия долгожданного ребенка. Самым удивительным для деревенских досужих кумушек было то обстоятельство, что это у нее без труда получилось. По селу и так нет-нет, да и проползал слушок, что, мол, Василий в своем супружестве «дал маху» и выбрал себе в жены пустышку, попросту говоря, «неродиху». А кто-то по злобе и вовсе наговаривал на председательшу, будто бы она в городе по малолетству согрешила и даже сделала аборт, после которого и лишилась возможности иметь детей. Но Нинка, более чем наглядно, доказала пустячность всех домыслов и наветов против нее и гордо ходила по селу с округлившимся животом, на котором никак не хотел застегиваться модный кожаный плащ. Беременность не только добавила ей прелести и какой-то особой женской красоты, но и вернула затухающую нежность дорогого муженька. Василий разом ожил, стал несолидно суетлив и многословен. Втихаря тискал тестя и, подмигивая, гудел ему радостно:

— А ты говорил на покосе окучивать! Не на покосе — на Горький Ключ я ее свозил… Голые мы там обкупнулись, ну я Нинку и… Понял? Будут теперь тебе, отец, внучата. Дождались!

Но Евсей Поликарпович почему-то особой радости не испытывал. Напротив, с каждым днем, со все возрастающей тревогой, наблюдал за дочерью и что-то бурчал себе под нос. Человек, находящийся в этот момент рядом, мог бы расслышать: «Дождались, дождались… Еще неизвестно, чего и дождались-то… Теперь она, как волчица, логово свое стеречь будет и выводок охранять…»

IY

Весь секрет моего клубничного варенья заключается в сиропе, рецепт которого подсказала мне знакомая цыганка Роза-Мария. Она посоветовала класть в него немного, не больше пяти-шести лепестков на каждый литр варенья, соцветий от домашней герани. И чтобы непременно герань была яркого малинового цвета.

— Варенье красивый цвет приобретает, а мужчины от герани добрее становятся, — говаривала она, потчуя меня чаем с клубничным зельем.

— А женщины? — В шутку спрашивал я, и дородная цыганка загадочно отвечала:

— Мужчины могут быть и добрыми, и злыми, а женщины ни добра, ни зла не знают — сердце и душа у них особым образом созданы. Ради добра они и зло сотворить могут…

Не знаю, как там насчет доброты, но вкус у варенья и впрямь необычный был. Может, еще и от того, что цыганка в него вишневый лист добавляла?..

*    *    *

Вся трагедия произошла темной осенней ночью на территории «Сельхозтехники», а точнее — в главной конторе предприятия. Днем там случилось два происшествия: одно носило частный, почти локальный характер, а другое было шумным и значимым для всего трудового коллектива.

В одиннадцать часов в кабинет главного инженера влетела секретарша Верочка и с расширенными от радости и возбуждения глазами выпалила:

— Василий Уланович! У вас дочка родилась! Только что! Три шестьсот весом и пятьдесят один сантиметр ростом! Вот!

Василий неловко вскочил из-за стола, от чего на пол грохнулась большая кипа бумаг, но он этого даже не заметил. Перешагнул через нее, рванулся к двери, потом резко обернулся, рывком схватил Верочку за плечи и с придыханием спросил:

— Девочка?.. Точно? Не мальчик?

— Ой, ой! — секретарша заверещала от боли. — Девочка, девочка! Только отпустите!.. — Но главный инженер прижал хрупкую девчонку к своей широкой груди, стиснул, что было сил, и сипло выдохнул:

— Спасибо тебе, Верочка! Ты даже не знаешь, какое тебе большое, просто огромное спасибо! Значит, девочка?.. Ну и слава Богу! — Он наконец-то отпустил не на шутку испуганную девушку, выскочил за дверь, а через пару секунд за окном конторы взревела начальственная «Волга»…

А ближе к вечеру в красном уголке «Сельхозтехники» состоялось торжественное собрание коллектива по случаю вручения предприятию Переходящего Красного Знамени Областного комитета партии. Здесь же и грамоты передовикам производства вручали, и премии, а по окончанию торжественной части перешли в большую столовую, где продолжилась неофициальная часть мероприятия, проще говоря, банкет. Естественно, присутствовало не только партийное и советское руководство района, но и областные ответственные лица, что, впрочем, ничуть не стесняло трудовой люд, справедливо считающий данный праздник сугубо своим.

Гуляли шумно, весело. Славили директора, главного бухгалтера, механиков и мастеров, рядовых рабочих, но самых больших и искренних поздравлений удостоился главный инженер. Каждый считал своим долгом к общим словам добавить доброе поздравление по случаю рождения у него дочери. Звучали добродушные подковырки типа «бракодел», «холостой выстрел», сыпались скабрезные советы, как исправить положение и прочее. Высокое начальство отечески хлопало Василия по плечу и покровительственно посмеивалось:

— Давно пора, Уланыч, детей законных заводить, а то непорядок: полсела твоих отпрысков бегает, а ты, вроде как, в бездетных ходишь. Аморалку приписать могут.

Особо внимательные заметили несколько странное поведение секретаря по идеологии Урсулины Алчубаевны. Ее всегда отличало умение правильно и ладно говорить, не прибегая к помощи бумажки. А тут и на собрании, и на банкете речь звучала невнятно, тускло, словно у нее зуб болел или другое какое недомогание было. За столом она рассеянно улыбалась, невпопад отвечала, много пила, почти не закусывая, и время от времени бросала жгучие взгляды на главного инженера. В тот день ее глаза были особенно черны, но что в них таилось, прочесть было невозможно…

Я слышал немало версий трагических событий того самого вечера. И бывший опер, который вел следствие по этому делу, о нем рассказывал, и лучшая подруга красавицы-алтайки ее пересказ повторяла, но я знаю подоплеку этого жуткого случая от самой Нинки-Щедрихи. Была она как-то у меня в редакции, просила разобраться насчет начисления ей пенсии, ну и, слово за слово, разговорилась. Я не перебивал, внимательно слушал, а слушать я умею. И когда врут, и когда правду говорят, определяю безошибочно. Нинка не врала, хотя обычно все пьющие люди склонны несколько приукрашивать события своей, по большей части, совсем не красочной жизни…

*    *    *

Рассказ Нины Евсеевны Щедриной

«Ты, знаешь, журналист, я ведь Васю полюбила только во время регистрации. Вот как только сказала в сельсовете «да», так и почувствовала, что люблю его пуще всех, больше матери-покойницы и больше отца родного (прости меня Господи). И больше жизни, наверное… Мне мать рассказывала со слов своей матери, как раньше свадьбы играли, как в церкви перед алтарем клятвы произносили: «быть вместе и в радости, и в горе, в здоровье и болезни»… не помню, как там дальше... Вот и я на регистрации себя как в церкви почувствовала, даже запах ладана услышала… Потому и сказала мужу, что будем мы вместе до самой нашей смерти. А еще пообещала, что он и часа не проживет, если вздумает изменить мне. Шутя, вроде бы, сказала, а оно, видишь, как вышло…

…В тот проклятый день, я в больнице лежала, только-только дочку родила… Роды тяжелые были, изрезали меня всю. В обед Вася прилетел радостный, счастливый, с цветами, сладостями. Пообещал вечером прийти после торжественного собрания… (забыла, что они там тогда отмечали...) Я и ждала. А его все нет и нет… Вот уж десять часов стукнуло, у меня температура от беспокойства подскочила. Тревожно что-то стало, аж невмоготу. А медсестра Лидка еще пару добавила — пришла укол делать да и говорит:

— Ты, Нинка, брось страдать. Мужиков что ли не знаешь? Гуляют они в конторе, твою дочку обмывают.

А я возражаю, мол, Вася не любитель водку хлестать, никогда этим не баловался, а Лидка, балаболка чертова, давай хохотать:

— Мало ты своего мужика знаешь! Мой-то придурок два часа назад пришел чуть тепленький, так рассказывал, как твой благоверный из Урсулинкиной туфли шампанское хлестал. В самом конце сабантуя одно начальство осталось, так эта идеологичка такое вытворять начала, танцевала перед мужиками как баба непотребная. Особенно перед главным инженером выпендривалась. Мой-то домой пошел, нажрался сволочь, а эти узким кружком остались, до сих пор, поди, гуляют…

Ой, что тут со мной сделалось! Дочку кормить принесли, а я не могу — трясет меня всю то ли от температуры, то ли от…

Мне одиннадцать лет было, когда отправили меня в город к тетке по отцовой линии. У матери моей тогда очередной выкидыш был, болела сильно. Она вообще больная была после того, как по зиме речку вброд переходила. И это — на седьмом месяце беременности! Кто-то ей сказал, что отец на той окраинке села с бабой забавляется. Вот она через речку и поперла, до моста далеко бежать было… После того случая ни разу родить не смогла…

Так вот, тетка моя много мне порассказывала и о матери, и о бабке моей, и о прабабке — казачке донской… Помню, выразилась она как-то зловеще, мол, любовь у них у всех смертельная была — все мужей своих на тот свет от ревности отправили. И про мать мою сказала, что либо отец ее в могилу сведет своим поведением, либо она его в четвертый раз дорежет все-таки.

…Насилу я дождалась, когда в родильном боксе все успокоятся. Накинула на больничную рубашку два байковых халата и выскользнула на улицу незамеченной. Дежурная, по всей видимости, на кухню ушла — они там бражку с поварихами ставили. Кинулась по темноте через все село домой, одна мысль была: увидеть Василия и успокоиться. Не помню, как добежала, как ворвалась в дом, как отца до смерти перепугала. Из больницы я, оказывается, босиком убежала, так у меня все ноги в грязи и крови были…

Васи дома не оказалось и голова у меня совсем набекрень съехала. Я тут же развернулась и в «Сельхозтехнику» рванула, а она в другом конце села была. Как бежала — опять не запомнила, очнулась только у дверей конторы, а из них мой Вася выходит и за талию Урсулинку чертову держит. Я даже отдышаться не успела и как стукну его… Кричу что-то, матерюсь, как сапожник… А Вася ни слова мне не сказал, отпустил эту… и тихо сел прямо на землю, а потом и вовсе… лег… Я наклонилась к нему и увидела блестящую ручку, которая торчала у него в груди, прямо напротив сердца…

Нет, не так! Я каждый раз путаюсь… Сначала алтайка закричала что-то… потом меня схватили сзади и попытались повалить на землю, но у меня еще хватило сил оттолкнуть его, и только тогда я опустилась рядом с Васей на землю и увидела эту блестящую ручку… А дальше ничего не помню…

Следователь, который вел мое дело, рассказывал, что меня беспамятную обнаружили на дороге к больнице, туда и доставили. А в милицию прибежала Урсулина Алчубаевна, всю дежурку на ноги подняла криками, что главного инженера жена зарезала и на нее покушалась. Милиционеры срочно выехали к конторе и обнаружили два трупа. Васин и… моего отца…

…По всей видимости, я в больнице где-то скальпель взяла и с ним по селу бегала… Но как мужа в сердце им ударила, не помню… Точно знаю, что не хотела этого, а вышло, как в сельсовете сказала… А отец, после того, как я в доме его напугала, оделся и побежал за мной. Это он меня у конторы сзади схватил, и это его я оттолкнула… Он на спину рухнул и прямо на борону тракторную… шеей точнехонько на штырь попал… Мама не дорезала, так я докончила.

…Судили меня по полной программе, ни на что не посмотрели. Я месяца три при смерти пролежала, да потом еще столько же в психушке провалялась. Врач заключение выдал, мол, неадекватная я была, в родильной горячке, но… сверху ему пригрозили, он и написал, чего надо было. По высшей планке получила — одиннадцать лет, и все от звонка до звонка отбарабанила в Удмуртии. А под самый конец срока еще четыре с половиной года схлопотала… Вертухая тюремного инвалидом заделала. Достал, сволочь, своим ухаживанием. А когда понял, что скоро я совсем из клетки упорхну, силком взять задумал… Ну, я ему все хозяйство-то и вырвала…

Вот так разом в одну осеннюю ночь я лишилась всего, что имела: мужа, отца, дочери и… много чего еще… Я ж, как освободилась, домой не поехала, там же на северах и осталась. А куда было ехать? Дочь в конце второго срока написала: «Знать тебя, мама, не желаю, да и не мама ты мне, потому что отца моего убила…» Подруги детства отвечать на письма перестали… Да и стыдно было почему-то… Еще четыре года на стройках пятилетки отработала. А потом такая тоска взяла по селу родному, по горам этим! Еще и Василий сниться начал, вообще, хоть волком вой. Вернулась… Как с того света. Все почему-то считали, что меня на зоне зарезали…

К моменту моего возвращения многое изменилось. И в стране, и здесь, на родине. Мой дом тетка продала, дочке квартиру в городе купила, а вскоре и сама в мир иной отправилась. С кем дружила раньше, сторониться меня начали… Я ведь там, на севере, к водке крепко пристрастилась, а тут и вовсе скатилась, ниже некуда. Работы никакой нет, подруг нет, к мужикам навсегда охладела… Да и от памяти никуда не денешься. Вот и пью.

Одна радость и была у меня, когда узнала, что Урсулина в Катуни утонула… Прости меня, Господи, за все грехи мои тяжкие! Не смотри, журналист, так на меня, в церковь я стала ходить… Мне там легче становится. И батюшка здорово помогает, задания разные дает. Говорит, помогать людям больше надо, душа-то и освободится от греха... Но не верю я! От моего греха освобождаться — три жизни не хватит. Да и не хочу я в рай, если он, конечно, есть. Только в аду моя душа и сможет очиститься…»

Y

Ну, вот! Варенье почти готово. Завтра третий раз покипячу пять минут, брошу листьев вишневых, и можно будет в банки закатывать. Послезавтра старший сын из города на выходные приедет, не забыть ему две банки положить. Очень он мое варенье уважает…

Сын-сынок… Первенец ты мой ненаглядный… Что ж ты с отцом-то натворил? Сна и покоя лишил меня... Вот и думай теперь, как поступить, как выкручиваться из этой ситуации…

*    *    *

Две недели назад на выходные приехал мой Гришка и ошарашил радостной новостью: жениться, стервец, надумал. Наконец-то, за ум взялся, подумал я тогда, давно пора бы — как никак, двадцать девять оболтусу стукнуло. И два дня выслушивал сыновни рассказы о «прекрасной», «расчудесной» и «необыкновенной» девушке Рите. Ей двадцать пять лет, замужем никогда не была и, похоже, парней у нее тоже не было. По крайней мере, моему бабнику от нее пока что ничего не обломилось, а это о многом говорит. Гришка у меня любую деваху в пять минут сговаривал, весь в отца (прости, Господи!). Работает она в министерстве юрисконсультантом, квартира у нее двухкомнатная с улучшенной планировкой (смотри-ка, сынуля, ты не только на женские прелести смотришь, но и о материальных благах не забываешь!)

Короче, сын уехал и оставил меня почти счастливым. От имени будущей невестки позвал через месяц в гости, знакомиться, значит. У нее-то никого нет, сирота она. У тетки воспитывалась, и та уже давненько упокоилась. А три дня назад звонит мой жених и со смехом рассказывает:

— Слышь, отец, что Ритуля мне учудила. Я, говорит, замуж за тебя пойду, но ты учти: ревнивая я очень! Узнаю, что ты мне изменяешь, долго не проживешь, дорогой ты мой. А главное — улыбается при этом! Чуешь, что меня ожидает?..

Сын долго хохочет в трубку, а меня в холодный пот бросило, не знаю, что и ответить. Спросил только, какое у девушки отчество.

— Васильевна, — отвечает сын. — Плетнева Маргарита Васильевна. А что, пап?

— Да так, ничего, сынок…

…Когда у Нинки-Щедрихи клубнику брал, как бы случайно спросил:

— А как дочь твою звать, Нина Евсеевна?

Нинка сильно удивилась, с тревогой уставилась на меня, но ответила:

— Рита… Маргарита Васильевна… Только фамилия у нее другая, тетка на свою записала… Плетнева она… Почему спрашиваешь-то, а?

— Да так, просто…

Август 2008