Убиквист — Два часа

Два     часа

               1

    Два часа — на такие периоды было разделено время.

Время было общее, безмерное, тупое и то, которое следовало пережить.

Двое суток Школьников находился один в квартире, слепой, беспомощный, одинокий.

Супруга ушла от него, прихватив все мыслимые и немыслимые вещи.

Ему было тяжело. Тяжело ориентироваться в измененной местности, без привычного нахождения предметов.

Много раз он спотыкался о стулья, расставленные впопыхах переезжающей женой, через мешки с мусором. Даже телевизор, купленный десять лет тому назад, переносной маленький лежал на боку, на полу.

Полный беспорядок.

Сначала Школьников не роптал: слава Господу у него отличная пенсия бывшего военнослужащего и квартира, оформленная на него. А Светлана… просто нашла более полноценного физически человека. Это понятно.

В записях на бумаге, озаглавленной «Два часа» значилось:

1. Не падать духом.

2. Следовательно, укреплять этот дух.

3. Чтобы мысли не путались в голове: разделить время на два часа и отслеживать данное время, контролируя его на вшивость.

4. Всякое поднятие духа ознаменовывать маленьким праздником …

Школьников рад бы написать «выпитием бутылки водки», но он не пил.

Не для этого он двадцать лет отмотал на самолетах, не для этого значился лучшим техником в полку, а, получив травму еще три года, исправно ходил на работу в общество слепых. Не для этого он расправлялся со всяким, кто противоречил его идеалам нормального построения государства и понятия гражданского общества и особенно положения: отношения к женщине.

Это положение вкратце заключалось в тезисах:

— мужчина к женщине обязан относиться с уважением, покровительственно (уступать место в общественных местах, подавать руку; в некоторых случаях кланяться и снимать шапку; не выпивать в присутствии женщины, не ругаться и другое)

— мужчина обязан беречь вопреки некоторой лжеубежденности женской ее натуру, слабую и прекрасную. Лжеубежденность же состояла в философии феминизма. Причем не в пункте возрастание роли и влияния женщин в каких-либо областях общественной жизни и обществе в целом, нет, но неверного ею восприятия данных свобод. Восприятие которых существенно исказили сами мужчины.

Эта положение имело под собой почву работы одного из философов современности, который говорил о том, что все беды мира, глобальные беды происходят от неправильного распределения роли мужчины и женщины. Одно — женщина от ребра, другое — сам Иисус был рожден не без помощи женщины. Что женщина в мировом процессе играет роль Великого аналитика, без анализа которой, — мелкого, раздробленного всяких мужских сходок, — мир бы рухнул. Мужчине же, соответственно, предлагалась роль синтесиза.

Таким образом, уничтожая особенности мышления женщины, мужчина не смог бы сотворить ничего существенного, —один смех, войны, варварство.

Но в то же время, предлагая женщине роль ведущую, общество впадает в другую крайность, — беспредельный либерализм и как следствие то же: один смех, войны, варварство.

5…

Пятым пунктом Школьников, скрипя ручкой, записал, как мог записать:

5. Не изменять выработанным внутренним принципам.

Ведь принципы формируются годами, и ломать их сбухтыбарахты не по-мужски, по крайней мере.

Школьников уставился на кончик ручки, ему было не понятно, — почему так сильно скрипит ручка по бумаге. Он дотронулся до того места, где должен был выступать стержень и не нашел его там.

Даже ручки порядочной не оставила. Впрочем, записывать ему и нет необходимости. Это так — для формулировки.

2

Школьников вздохнул и откинулся на спинку стула.

«Господи, как-то не так прошла вся жизнь. Работал, имел семью. Дети разъехались по зарубежью. Телефона не найти, — звонят только под Новый Год.

Жена была как жена, ничего за ней такого противного не наблюдалось. Десять лет жена. Ухаживала, кормила, ходила в магазин, мерила давление, приносила таблетки. Слушала весь бред слепого, который имел представление о происходящем мире из телевизора. Иногда грубил и вставал в позу. НО НИЧЕГО ТАКОГО ПЛОХОГО ОН ЕЙ НЕ ДЕЛАЛ.

Школьников поднапрягся: ведь действительно — ничего. Не бил, а, ругаясь (даже не в ее адрес), извинялся перед Богом, перед ней. Не заставлял работать — сиди, пожалуйста, дома, нам хватит.

За окном раздался глухой шелест, как-будто осенние листья сорвались с дерева гурьбой и понеслись. Но вдруг что-то захлопало угрожающе, и Школьников вздрогнул, — в окно ударила крылом птица.

«Нервы ни к черту!»

6. Укреплять нервы.

Школьников достал из кармана спортивных брюк говорящие часы и нажал на «call», часы сказали время.

Не прошло и получаса, а в душе такой …кавардак. Болело где-то в глубине груди, оттуда боль распространялась по всему телу, но это если прислушиваться. А так — терпимо.

3

Позавчерашним вечером он вышел за дверь. Многоэтажка шумная. Хотелось выйти в подъезд, вынести мусор в мусоропровод и послушать, когда поставят домофон. Снизу еще пьяные соседи жили, вечно орали дурными голосами и гадили. Школьников намеревался когда-нибудь с ними поговорить насчет этих безобразий. Не исключено, конечно, было, что ему набьют лицо, но должен же он как-то внести свой резон во всеобщие разборки с этими беспредельщиками. Пусть его глаза бессмысленно вращаются по сторонам, ища глаза преступников, но он скажет то, что должен сказать.

Школьников вышел, несмотря на предостережения жены, на запрет жены вообще выходить из квартиры, по причине того, например, что у него случались припадки, и было высокое давление, из-за которого носом текла кровь.

Выйдя за металлическую дверь, Школьников едва не сделал ошибку номер один: вышел без ключа — дверь могла захлопнуться. Замок был автоматическим. Стремительно Школьников просунул руку назад, стукая ведром, и снял с крючка в прихожей запасной ключ.

Проделав по перелету вниз несколько шагов, Школьников понял, что совершил ошибку номер два: если снизу кто-то окажется из вредных соседей и он вступит в разговор, то, когда надо будет бежать или входить в бой, он будет в невыгодном положении. НАДО БЫЛО ОБУТЬ КРЕПКУЮ ОБУВЬ, а не выходить в тапочках.

Возвращаться же было поздно. Школьников делал шаги вниз. Подошел к мусоропроводу, открыл крышку. Приноровил ведро и высыпал содержимое.

«Хоть что-то полезное сделал».

Закрыл крышку и ощутил присутствие кого-то рядом.

— Кто здесь? — спросил. Выждал полминуты. Никого.

Развернулся и стал идти домой, но наступил на что-то. И ЭТО ЧТО-ТО РЯВКНУЛО.

«Что»?

На его плечо КТО-ТО ПОЛОЖИЛ руку. Это был мужчина.

— Ты кто? — спросил Школьников и ощутил, что мусорное ведро в его руках подпрыгивает. В горле же клокотало и стучало.

«Какая ерунда! Не волнуйся»!

Незнакомец молчал. Только тугое сопение исходило от него.

— Ты тот паразит...,— начал Школьников, жалея тут же о крутом начале, — который живет снизу?

Незнакомец молчал.

Это было похоже на триллер. На похождение подъездного маньяка, КОТОРЫЙ ТЕПЕРЬ УБЬЕТ СЛЕПОГО.

«И никто ж не поможет»!

— Ладно, — сказал Школьников, мужаясь и поддавая своему голосу тона. При этом несколько сделав гримасу, насколько мог нешуточную, деловитую. Этакую гримасу порядочного гражданина, которого не так просто свести на нет.

«Законы есть законы, в конце концов»!

Незнакомец не убирал руку с его плеча.

«Может быть, он что-то обязательное хочет сказать ему»?

— Ну! — сказал Школьников, несколько выворачивая свое тело от назойливой руки Незнакомца.

Тот молчал. И вдруг Школьников ощутил перед своим лицом страшный перегар, исходивший от этого маньяка.

«Точно, теперь конец…»

Незнакомец только посильнее сжал свою кисть на плече побледневшего Школьникова и еще раз пахнул на него перегаром.

— Да пошел ты к едрене маме! — сказал Школьников и силой отстранил руку Незнакомца, при этом лязгнув зубами и едва не прикусив сам себе язык.

Он чувствовал, как прошел мимо маньяка, как задел его, очень неловко, — мусорным ведром (прям-таки обкатав брюки), как Незнакомец, оставаясь еще некоторое время в некотором ошарашении, стоял на месте. Но потом…

Потом, по правилам физики и гармонии, Маньяк обязан был нанести решающий удар. Фатальный удар!

Школьников успел сделать несколько быстрых шагов наверх, позорно спотыкаясь на перепутанных под ногами ступенях, теряя злосчастный тапочек по ходу с одной из ног, и, тут же, ощущая ауру начинающегося припадка.

Он схватился за перила, выронил из рук мусорное ведро и глядел пустыми глазницами в то место, где должно было находиться лицо врага.

Ему сказали: «Фенита»! и он провел рукой, той которой недавно держал мусорное ведро, по огромному, мощному лицу маньяка, нащупывая его нос, губы. Холодное и потное лицо маньяка.

Школьников ощутил некоторый прилив сил, цветные круги перед собой, крик матери, которая уже несколько лет покоилась и всплеск молнии. Ноги его подкосились и он повалился ничего не ощущая под собой, стукаясь телом, головой по лестнице, спадая к ногам маньяка.

4

Так все было.

Сколько времени прошло с той переделки, неизвестно. Но Школьникову казалось не более двух суток. Почему? Потому что, во-первых, ему в рот лили какую-то жидкость, скорее клофелин, чтобы он не пришел в себя. Женские руки, руки Светланы поднимали его голову и прикладывали пальцы к его глазам, потом говорилось, что он «еще долго не придет в себя, надо что-то делать…»

Потом он слышал, как что-то шумело и гремело рядом с ним. Очевидно, что это выносила вещи Светлана. Причем выносили и мебель также. Он не мог подняться, и даже более того — ни вымолвить словечко. Губы были немы, и затекло лицо от удара. Но он несколько раз жал на кнопку «call», говорящих часов и получал ответы.

Разумеется, зачем он был нужен ей, инвалид, хоть и с пенсией. Она еще молода, чтобы уничтожать себя рядом с ним навсегда.

«Это понятно».

Очнулся после клофелина ночью. Голова трещала невозможно. Отовсюду неслась вонь от носков грузчиков, которые вынесли мебель и вещи.

Сначала Школьников поднялся, опираясь на уцелевший локоть. Потом, недолго думая, снова лег на бетонный пол и заплакал. Горько заплакал.

Ради этого было несколько причин.

5

Прошло полтора часа с момента заполнения листка, озаглавленного «два часа», и Школьников с удовольствием ждал прихода времени, чтобы сделать первые убеждающие выводы в его компетентности по вопросу собственной воли.

Он запишет (пусть безстержневой):

1. Прожил фундаментальные, первые два часа, в течение которых не думал в особенности о предавшей жене.

2. Не думал в особенности о пропаже вещей, личных в том числе.

3. Не ругался, не проклинал тех людей, которые проделали все это.

4. Думал позитивно, в общем. Размечал дальнейший план действий.

Дальнейший план действий состоял в следующем: навести терпимый порядок в квартире, то есть уложить оставшееся по полкам, по полу на газетках, проверить содержимое холодильника, наличие консервации, наготовленной женой (бывшей женой) на зиму. Проверить наличие хлеба.

Он думал коротать время питьем чая, а для этого требовался хлеб, как минимум.

Со стены зашипели и пробили час старые дедовские часы.

«Даже удивительно, что она не забрала часы тестя, но они как-будто за год издали первый звук.» А это…

«А это очень просто значит…Нужно немедленно продвигаться ко входной двери и закрывать его на все замки»!

Школьников, ощущая боль в поврежденных участках тела, направился к двери. Он обнаружил, что входная дверь была приоткрыта. Тут же захлопнул ее! Прокрутил замки. Замки были слабы, прокручивались и только.

«Замки поменяны»!

Замки поменяны БЫВШЕЙ были оттого, чтобы он не мог толком закрыться изнутри. Ведь у него были свои ключи, а она не смогла найти, где именно.

Все это было проделано с той целью (единственной целью), чтобы потом (вскоре) вернуться сюда и собрать то, что еще не было собрано.

Школьников помчался на балкон за инструментами. Нашел гвозди и молоток. Вернулся и стал заколачивать дверь.

Весь взмокший, он справился со своим делом, но тут же его охладила мысль: как теперь идти за хлебом? Как вообще теперь выходить?

6

Следующие два часа прошли спокойно. Школьников лежал навзничь на жесткой кровати, без матраца. И думал вопреки запрету о своей жене, о детях, о своей бывшей работе, о своей жизни.

Сколько он трудился, сколько сил отдал работе, служению Государству. Не изменял жене, любил детей. Просто ангел.

Теперь модно молиться (да и он не против), просить и вспоминать о грехах одновременно, подстраиваться под волну Вселенной и Хозяина Этой Вселенной. Но что такое он сделал не так, что его ослепили? Почему та авария случилась именно с ним? Взорвался бак с топливом в ряде с оружием. Да черт с ним, с этим оружием! Школьников схватил за форму сосунка солдатенка и бросился на него, прикрывая своим телом… Зачем? Что такое тот сделал для него, что нужно было спасать ПРЕЖДЕ ВСЕГО ЭТОГО СОЛДАТЕНКА. Если б не это положение сверху… Может быть, он был бы теперь зряч.

Так воспитало Школьникова общество, государство, людская жизнь.

«Два часа»

Пролежав до вечера, Школьников почувствовал, как страшно давит на него тишина. Как убивает его своими тихими вервьями-руками. Он ощутил тишину запредельную, ту против которой боролся всю жизнь. Ведь основное в жизни — не дать тишине проявиться. А если она проявляется, после работы, во сне, тогда требуется прижаться к любимому человеку…

Но теперь этого человека не было…

Школьников почувствовал горячий поток слез, текших по его холодным щекам. Он не стеснялся теперь их. Он желал им дать дорогу, дать им прожечь со всей силой овраги на его лице. Пусть он умрет с этими шрамами. Шрамами порядка и совести.

Но слезы кончились.

«Да нет, конечно. Я далеко не идеален. Достаточно вспомнить то и это…»

Школьников глубоко и облегченно вздохнул припоминая рой всяких грешочков, и ему стало легко и даже несколько весело от самой мысли, что он по-настоящему человек, а не восковая фигура какая-нибудь.

На боку лежалось значительней легче.

«Надо же! Как удобно бывает переменить телорасположение».

Теперь заниматься этим расположением ему придется оставшуюся жизнь.

«Но не дрейфить»!

Школьников поднялся, вспоминая телефон старой знакомой из Общества Слепых, Алле Ивановне Сарофановой, женщины пятидесяти лет, сочувствующей и могущей выслушать. Одинокой и спокойной.

На легких ногах он прошел в коридор и нашел журнальный столик, на котором должен был стоять телефон. Он нащупал телефонную трубку. Эта трубка отличалась от подлинной, той, что была раньше — переносной. Он поднял трубку и услышал зуммер!

«Слава Тебе, Господи»!

Он набрал номер по памяти.

7

— Алла Андреевна! — прижав трубку поближе ко рту, говорил Школьников.

— Алло! Слушаю! — на другом конце провода раздался знакомый голос.

Сердце Школьникова билось. Он тут же вспомнил, как напрасно обижал Аллу Ивановну, намекая ей на то, что она не правильно воспитала своих детей, которые бросили ее, не правильно обращалась с мужем, который оставил ее, вообще во многом не правильно себя вела и мыслила. Теперь он сам находился в таком непригодном положении.

— Алла Андреевна…

— Алло, — спрашивал бодрый голос, — это кто?

— Это я!

— Кто это?

— Это я, Валерий.

— Какой Валерий.

— Я … Школьников.

— Школьников? Дорогой! Сколько лет! Что у тебя с голосом? У тебя голос совсем не твой. У тебя такой поставленный четкий голос был. Что случилось?

Школьников не выдержал и заплакал в трубку.

— Что это у тебя там, машинка стирает? — спросила Сарофанова.

Школьников сделал два глубоких вздоха, чтобы подтянуться, взять себя в руки, и не выдавать себя, своего состояния. Ведь он всегда значился на хорошем, безупречном счету, с отменной репутацией и семьей. Майор!

— Что случилось, дорогой? — спросила Алла Андреевна.

— Меня жена бросила, — промолвил гробовым голосом с значением как-будто ничего не значащим, Школьников.

— Светочка?

Школьников промолчал.

«Почему он теперь должен рассказывать о своей внутренней проблеме посторонним людям»? Вот она жизнь…

— Светочка, дорогой мой, не могла тебя бросить.

«И тем не менее».

В голове Школьникова пронеслась идея о конкуренции полов, о трудной жизни, о рыночной экономике и гедонизме.

Школьников молчал. Трубка сильно прижималась к уху до боли. Он теперь бы хотел услышать нечто более совета или недоумений, он хотел услышать какое — нибудь пророческое слово Моисея или Мухаммеда, все одно.

— Что молчишь, сукин ты сын, — разнеслось в трубке неизвестным голосом. Школьников оторвал трубку от уха и поглядел на нее.

— Что? Обижал Светлану? Изменил! Хрен свинячий!

— Вы что, Алла Андреевна?

— А то. Я знаю твою Светлану. Чистой души, лепесток, человек. Это ты во всем виноват!

— Алла Андреевна!— Школьников даже привстал и, потянув за собой телефонный шнур, уронил аппарат.

— Ну?

— Она вынесла всю мебель из квартиры, все драгоценности…, — зачем-то сказал Школьников, сам, не понимая о каких драгоценностях, может идти речь.

— Какие драгоценности, псина? Те безделушки, которые она б и могла взять, так это те, что ты ей никогда не дарил. Черт тебя дери!

— Вы шутите, Алла Андреевна?

Возникла пауза.

У Аллы Ивановны так же мог случиться приступ. Она задыхалась от переживаний, сильного волнения. Ей нужно было принять лекарство.

Школьников присел, поднял аппарат, исправно слушал трубку. Алла Андреевна не появлялась. Только тишина и постороннее поскрипывание в линии.

Школьников подумал, что необходимо было б порвать со всем миром несогласным с ним, с его мнением о том, что бывают очень и очень плохие люди, что предательство может проявить себя через годы совместной жизни. Что де, да, имеются принципы и мораль, незыблемые истины, теоретически, но нельзя человека унижать до ручки, нельзя опровергнуть факт измены.

Школьников подумал, что ему надо было б теперь обидеться, бросить трубку и больше не звонить Алле Андреевне, такому хорошему человеку, активисту цеха накатки консервных крышек, в котором он когда-то работал, и познакомился с ней там.

«Не мазохист ли?»

Школьников опустил трубку.

«Если теперь я положу ее, то никогда не услышу. Ведь она номера его не знает. Разве по связям…»

Трубка находилась в висячем положении, рука ослабевала и трубка стремилась к аппарату. Еще мгновение и она упадет.

Вдруг он услышал, как в трубке сильно заскрипело и голос, намного спокойнее спросил:

— Алло, Валера.

Школьников поднес трубку к своему уху. Он не хотел говорить, и думал, что, вряд ли теперь что-то скажет. Что услышать со стана врага?

— Ты слышишь? Я выпила настойку. Аллергическое уже не помогает. Пока нашла…

— Дети, как и твои — разлетелись, разбежались. А муж давно умер. Помочь некому. Но это ты знаешь. Что молчишь?

— Как живете? В магазин…

— Выпить хочется?

— Никогда не думал …

— А ты подумай, в жизни главное вовремя смотать удочки. Это я тебе по-свойски говорю, как героическому человеку от героического. Смыться от доминантных обстоятельств. Обстоятельства доминантными не должны быть. Жизнь должна течь ровно, без надрывов, как говорят теперь модно, с удовольствием, по крайней мере — с удовлетворением. Смыться и от довлеющих над тобой связей, угнетающих мыслей. Человек должен находиться в состоянии невесомости, свободы от внешней среды. Это должно быть — ого! Просто! От этого мы пришли, и к этому мы прийдем. Что молчишь?

Школьников самопроизвольно кивнул.

— Вы — философ.

— О, дорогой мой, это вся моя философия. А со Светланой помирись. Она дурного не делает. Я помню, как она приходила к тебе. Как говорила о тебе и помогала. Я в людях разбираюсь. Ты в чем-то тут виноват, вот и покопайся. Смотай удочки от самого себя, а то сам себя в омут затянешь.

На лице Школьникова застыла гримаса несогласия, негативизма.

На противоположном конце провода молчали.

Школьников снова посильнее прижал трубку к уху, чтобы услышать, что там происходит.

В трубке сначала гремело тяжелое дыхание Аллы Андреевны, потом треморный кашель и возник зуммер.

«Положила телефон. Худо бабуле».

Школьников прислонил головку трубки к губам, как-будто желая нашептать ей что-то последнее, размышляя.

Теперь ЧТО-ТО НОВОЕ появилось рядом с ним, кроме тишины — НЕВЕСОМОСТЬ. АЛЛОИВАНОВСКАЯ    НЕВЕСОМОСТЬ.

8

Сколько влезет невесомости в два часа? Выдержит ли природа невесомости эти два часа? Что такое два часа временного отрезка и невесомость? Откуда берется невесомость в жизни человека и почему она скрыта до поры, времени от человека?

Трудно ли жить вообще без невесомости?

Такие вопросы стали перед Школьниковым и теперь, с Божьей помощью, ему было над чем поразмыслить и провести следующие два часа.

В уме он отметил, что будет делать эти испытывающие его на прочность два часа, и подумал, что ничего фиксировать на бумаге не будет.

Итак…

Любомудрие вот-вот должно было политься из мозгов Валерия Школьникова. Ему было, что предложить на разжижение этим двум часам.

Итак…

Однако продолжить ему не удалось. Наступили более интересные события.

В дверь постучали.

Школьников соскочил с кровати, обул тапочки, подошел к двери и прислонил ухо.

«Кто это»?

В дверь снова постучали. Он услышал этот живой стук, требовательный и настоящий, исходивший от жил какого-то настойчивого и сильного человека.

Тишина и НЕВЕСОМОСТЬ, от которой кружится голова. Только сейчас тут нельзя повалиться на пол, иначе его услышат и зайдут.

В замочную скважину был просунут предмет, который вошел легко и плотно. Неведомый предмет безвозбранно чувствовал себя в замочной скважине, он стал там выделывать такие кренделя, что ручка замка с внутренней стороны двери заходила туда-сюда. Завертелась словно вертел.

«Взломщик!»

В подъезде, где-то на верхней площадке открылась дверь, и заговорили голосно люди. Грабитель остановил свои действия, притих.

Люди говорили голосно долго. Слышались мужские спокойные голоса и женский голос, хриплый с надрывом. Женщина все время прикрывала рот платком и глухо о чем-то требовала от мужчин. Потом Школьников услышал слово «выкрали» и он понял, что в подъезде, очевидно, работает Взломщик-псих, или возможно, тот, с которым он еще тогда встретился в лестничном пролете.

«Маньяк!»

Маньяк удачно рассчитал время. Он узнал, что квартиру оставили, и что теперь можно поживиться еще чем-то от инвалида Школьникова, что теперь-то он беззащитен.

«А может и самим Школьниковым!»

Школьникова рванулся на кухню искать нож. Он загремел ящиками, уронил ящик полный столовых приборов.

«Какой грохот!»

В голове пискнула АЛЛОИВАНОВСКАЯ НЕВЕСОМОСТЬ, и установилась дурацкой постоянной мелодией. Вроде Джиперс-Криперс.

Услышав же грохот, произведенный Школьниковым столовыми приборами, маньяк стал орудовать куда энергичнее. Теперь его не пугали даже голоса людей, находящихся сверху. Впрочем, голоса скоро утихли, двери на верхнем этаже захлопнулись, и Школьников с ножом по эту сторону, и маньяком по ту сторону двери остался наедине.

Маньяк еще и еще раз пытался просунуть свою отмычку и прокрутить замок.

«Триллер!»

В душе Школьникова все сомкнулось: и невесомость, и свобода, и слепота, и возникшее тупое желание чего-нибудь пожрать.

«Проснулся! Последний бой!»

Школьников побежал на кухню и, нащупав рукой крошечный сухой ванильный бублик, сунул его в рот.

Маньяк стал плечом бить в дверь, да так искусно, что в подъезде этого можно было и не услышать.

Школьников, пробегая мимо двери, размахивая по-Чапаевски ножиком рванул к телефону и поднял трубку. Зуммер исчез.

«По закону подлости!»

           Он потряс трубку, стал размахивать ею и вдруг обнаружил, что провод телефонной трубки отчленен от самого аппарата.

«Как»? — возникло.

Потом он обратился вниманием на то, что в руках-то его был острый нож и именно этим ножом ОН САМ ненароком перерезал провод телефона.

Школьников тупо посмотрел на нож. Если б он мог его видеть!

Маньяк сбивал последние гвозди. Дверь уже поддалась.

Школьников не представлял, куда бить бандита, если ему ни хрена не видать.

«Разве что…»

Необходимо находиться возле двери и нанести удар В ЯВНОЕ ПРИСУТСТВИЕ ТЕЛА. Школьников бросился снова к двери и, придерживая ее от рывков, держал нож в руке до синевы, перебирая пальцами.

9

Когда дверь сдалась, у Школьникова в одно мгновение установилось такое чувство, что ТОТ, КТО ЛОМАЛ ДВЕРЬ, пришел сам к себе домой.

«Странное чувство…»

Валерий Юрьевич размахнулся, что было сил, и ударил рукояткой ножа по чему-то мягкому, склизкому.

Маньяк взвыл. И отстранился на секунду, но потом по всему жанру триллера, сунулся снова и с еще большей силой. Маньяк теперь знал, где находится жертва, и, ввалив в щель двери (которой размеры инвалид пытался сократить) свою огромную руку, схватил Школьникова за лицо.

Школьников тут же завертел головой да прытко так, чтобы наверняка вырваться из клешней бандита. Это удалось, но тут же снова маньяк взял его за голову.

«Что за дурь!»

И что-то нечеловеческим голосом стал реветь.

Наконец, бандит применил прием окончательного вылома дверей, — он треснул ногой по ней в каком-то месте, что дверь просто раскололась.

Школьников же, не желая больше попадать в объятия маньяка, стоял, тяжело дыша, переступая с ноги на ногу, держа и помахивая перед собой ножом.

Установилась тишина.

Школьников вздрагивал каждой мышцей, чтобы вовремя нанести удар, вслушивался во всякое шевеление воздуха.

Постояв так, он вдруг услышал, что бандит вовсе отошел от него, и что-то делает в соседней комнате.

«Роется в вещах, подлец!»

Школьников направился туда. Два-три шага, и он перецепляется через какую-то палку и падает с грохотом, так, что даже находившийся к нему спиной противник (роющийся в вещах), приник головой. Но сделал это НЕ В НУЖНОЕ ВРЕМЯ.

В НУЖНОЕ ВРЕМЯ уже над его головой возникла палка Школьникова, и на слух обронилась со всей инвалидной силой на тело бандита.

Маньяк сник, повалился на бок.

10

Валерий Юрьевич обвязал бандита всем, что нашел под руками. Тот, придя в себя, не мог даже вздохнуть.

Школьников сидел над телом и говорил разное:

— Что, сукин сынок, думал старого вояку побороть, а дули!

Валерий Юрьевич тыкал комбинацию с пальцев, как ему казалось в самую рожу маньяка.

На душе Школьникова было весело.

«Хоть что-то сделал».

— Думали обобрать последнее, гады! А я не дался! Сейчас прикручу телефон и вызову кого надо, так и разберемся. Я, голубь мой, еще отсужу у своей бывшей все назад. Не на того напали! Грязь, что слепой, ни..че..го. Я за свои два часа всех тут вас, чужеродных уложу!

Маньяк мычал. В горле у него стоял кляп.

— Светка, я убью тебя! — прошептал Школьников и поднял голову, как— будто прислушиваясь, как звучали слова.

— Да будьте вы прокляты, женщины! Проститутки!

Школьников рванул к разбитой двери и заорал туда со всей мочи тоже самое и еще:

— Чтоб вас черт забрал, суки! Как вы над мужиками издеваетесь, шлюхи проклятые!

И еще разных ругательств, на которые память Школьникову еще не изменила.

В это же время сверху и снизу посыпал народ, затопотали ноги и закричали.

Школьников обхватил заветную палку руками и держал ее крепко, перебирая пальцами острые углы. Он готов был снова вступить в бой. И сражаться до последних сил, не покладая рук, — все два часа.

11

Капитан милиции Трещоткин, стоял по-военному с выправкой перед полковником. Молодой Трещоткин недавно получил повышение по званию и готов был еще на многое, на многое. И всемерно благодарен.

Полковник с мохнатыми белыми бровями и сталинской иронией в поблескивающих глазах, спросил томным голосом:

— И где вы его нашли?

— Этажом ниже, товарищ полковник.

— Чего он там делал? Двое суток пропадал инвалид?

— Двое суток, так точно, в чужой квартире.

Капитан аккуратно подставил себе под нос маленький кулачок и хмыкнул себе туда.

— Он, этот Школьников…, — капитан мотнул головой, смеясь.

— Юрий…э-э…

— Валерий Юрьевич, военный в отставке, слепой и припадочный, то есть имеющий кантузию…

— Ну?

— Этот Школьников, видимо, потерял сознание и случился с ним припадок на межлестничной площадке. Вышел де помочь жене вынести мусор. А тут — припадок. Этажом же ниже живут глухонемые. Все разъехались по отпускам, а один — старик их, отец семейства остался. Вот он и оттарабанил больного военного в свою квартиру, дал отлежаться. На свою голову. А тот, придя в себя отлупил спасителя.

-Мотивы?

Новоиспеченный капитан посерзьенел, пожал плечами.

— В общем, давай, одна нога там… Выясни все, дело закрывай.

Капитан развернулся, цокнул каблуками, и пошел. Но потом обернулся и добавил:

— И жена Светлана Анатольевна благодарность хочет свою э-э выразить. Каким образом оформить?

— В адрес начальника ГУВД по области пускай пишет, иди.

В коридоре Трещоткин встретил Светлану Анатольевну. Жена Школьникова была заплакана, немедленно подошла к капитану.

— Все будет нормально. Все будем жить. — Пообщал Трещоткин. — Как потерпевший?

— Немой?

— И тот, и этот.

— Немого только вывели из шока, а дурачок мой матерится на чем свет, и истерика.

— Как бы худа не было. Травмирован же был…

— Нет, уже лучше. Когда я выходила этот раз, он сидел на кровати и глядел на меня почти осмысленно, только твердит, что ему нужно ДВА ЧАСА.

— Два часа?

— Два часа.

— Не сбежать ли? И не пришибить ли еще кого? — капитан вспомнил о предупреждениях мотива полковника.

— Не знаю. Я вышла за дверь и оттуда на него долго глядела. Он как-будто терпел. Потом из его глаз потекли слезы. Знаете такие…,— Светлана Анатольевна подняла руку.

— Скупые?

Она кивнула.

— И славненько. — Капитан гордо тряхнул своими погонами, прикоснулся мягко к плечу женщины и, отдав честь, пошел по своим неотложным делам.

Но потом остановился, повернулся и сказал, улыбаясь чему-то счастливо: «Все будем жить!»