Coyot — Парад Подсознания II (Глава 2. "Зефирная Долина")

Зефирная долина

Мы с Церерой Лилией перешли дорогу и оказались на главном тротуаре Паслёновой улицы. Кое-где уже появлялись просыпающиеся люди. Кто-то выходил на балкон с исходящей паром чашкой чая, кто-то выглядывал в окно, потирая заспанные глаза. Даже дома позёвывали. Новый день— новый этаж или уход под землю старого. Пахло свежими тёплыми булками. Скворец в забавном цилиндре скакал с ноги на ногу и уморительно пел песню о том, где и с кем он провёл эту ночь. Периодически он прерывал пение икотой. Красные глаза и глупая улыбка сообщали о том, что пташка весело попраздновала какой-то птичий праздник со своими друзьями-скворцами. И теперь, качаясь и пританцовывая по карнизу, скворец будил округу.

Я шёл молча. Но молчать долго было просто невозможно.

— Куда мы идём? И какая у нас цель? Ты мне сказала, что будешь моей проводницей— что ты имела ввиду? Вообще, что от меня требуется? Ты любишь чай? А сколько домов на этой улице? А куда…

Я сыпал вопросами, так как в тот момент это спасало мой разум, что купался в смятении. Церера Лилия только вопросительно взглянула на меня, и снова отвернулась, ускоряя шаг. Мы свернули за угол одного из выросших на один этаж домов-грибов.

— Ты уже общался с Бароном Субботой?— спросила она отвлечённо.

— С кем-кем?

— Ясно… По полученным сведениям, общался. Он послал к тебе гонца с важной вестью, но того засосала зефирная улица, и, само собой, теперь он просто обречён точить ежам их иголки. Такова судьба всех попавших туда. Но в качестве резерва Барон Суббота прислал меня. Вернее, мы так с ним договорились.

Я шёл, уменьшаясь с каждым шагом.

— Эй, вырасти опять,— сказала Церера Лилия,— так мы будем долго идти.

— По-моему я уменьшаюсь от непонимания. Чем больше странных вещей ты говоришь, тем меньше я становлюсь. Ну вот, смотри— я уже с мусорный бачёк. Объясняй всё и сразу.

Она, видимо поняв всю сложность моей ситуации, приостановилась, задумчиво поглядела на встающее из-за деревьев парка Солнце, и начала говорить чуть тише и слегка тржественно.

— Суть, которую ты так хочешь узнать, в том, что ты избран для важного дела.

— Для какого?— спросил я таким голосом, словно надышался гелия.

— Когда-то давным-давно (а когда именно, даже луч света в тёмном царстве проблем мироздания, профессор Ван Дэн Гоффман сказать не может с полной уверенностью) на Землю снизошли вселенские откровения. Тогда повсюду существовали только фантомы вещей. И всё было одинаковым. А после того как лучи раскрепощения проскользнули сквозь вырез в блузке матери-спирали-улитки, появилась корова, запряжённая в плуг, пашущая сознание мира. Её звали Разница. Четыре младенца, рубиновый, изумрудный, мраморный и сапфировый, сосали её вымя, одновременно плывя на листах кувшинок по реке из ладоней. На рогах её, что были из слюды и хрусталя сидели бабочки Под и Над. Хвостом та корова рисовала по небу, как по холсту, радуги, тучи, грозы, синеву и закаты с рассветами. Плуг, в который она была впряжена, вовсю пахал и сеял вселенский разум. Люди и всё вокруг стало отличаться одно от другого. Всё преобразилось и стало прекрасным и индивидуальным. Цветастое, танцующее, или мрачное и угрюмое… но совершенно различное. Как цвета радуги. Люди перестали быть серой мутной и безликой массой. Они поняли, что мир интересен и требует свободного от каких-либо рамок восприятия. И они прозрели, скинув путы одинаковости и предрассудочной скованности,— Церера Лилия, до этого стоя, блаженно прикрыв глаза, вдруг зажгла льдинку в зелёном глазу, окинув взглядом окрестности,— Но, к сожалению, появился Осьминог Хорнозон, который закрался в людские подбородки своими незримыми щупальцами и снова превратил их в одинаковых. И всё на свете до сих пор он пытается сделать уныло и серо. О, Хорнозон ненавидит человеческую фантазию, борется со снами, мечтами и разного рода проявлением творческого стремления. Одно время Разница топтала Хорнозона своими копытами, но затем на помощь чёртову спруту пришёл Брстка— не определившийся зверь. Брстка не знал от начала времён куда ему деться и кем стать (муравьём, рыбой, птицей, грибом, человеком или креветкой). Всё ему не подходило, во всех формах чудесной в своём разнообразии и гармонии жизни он находил кошмарные недостатки…да так и остался никем. А это хуже, чем хуже. Так вот, Брстка встал у плуга, в который впряжена корова Разница, и стал ей понукать, а Осьминог пустил корни и стал наводить свои порядки. Вот так.

Я уменьшился до размеров сапога Цереры Лилии и пропищал комаром:

— А при чём тут я?

— Ты?— как-то отстранённо произнесла она, словно возвращаясь из мира мифов и легенд в рутинную реальность (?),— Ну так вот, слушай дальше. Единственное что может победить превращение всего мира в серую массу без фантазий и мечты, так это Великий Парад. Или Парад Подсознания. И так уж получилось, что ты там должен присутствовать. И не спрашивай почему! Даже не смей! На то закон превыше всяких, которые ты знаешь. Цель Парада— впустить в мир искорку чуда. Разнообразить, раскрасить, освежить, сотворить, разрушить стену предвзятости. Понимаешь?

— Да,— сказал я и, уменьшившись до размера жука-бегунца, провалился в щель между кирпичиков, коими был выложен тротуар.

Я проваливался и проваливался. Проём в кладке тротуара казался гигантским каньоном, пропастью. Стены этой бездны, казалось, состояли из волнующегося мистера желе. Пролетая мимо, я видел, как светлые пузатые волны с клокотанием проходили по этому пудингу, поедаемые муравьями в деревянных башмачках. Вокруг была тьма, и только сверху далеко проглядывала синяя полоса неба. «Насколько же я маленький?— думалось мне,— наверное, такие маленькие, как я, могут провалиться во что угодно и лететь бесконечно.» Но вскоре внизу я увидел свечение. Оно быстро приближалось, и стало ясно, что я падаю на какую-то белую поверхность. Мгновение спустя я вылетел из этого ущелья и, какое-то время пролетев в пустоте, шлёпнулся пузом на что-то мягкое и белое. Тут же отрикошетил вверх, словно приземлился на батут. И, попрыгав так вверх-вниз, наконец, распластался. Оглядевшись, я поразился пейзажу. Я лежал на белом мягком и упругом. Это было похоже на бесконечное поле с парой-тройкой холмов вдалеке. Сверху всё тоже было белое, словно белое небо. Оно сливалось с полем, граница была еле видна. И две полоски сиреневых облаков тянулись у «горизонта». Я поднялся на ноги, покачиваясь вместе с участком почвы, на котором стоял.

— Простите, вы не могли бы шагнуть в сторону, уважаемый?

Голос донёсся как-то неожиданно и снизу, что я отскочил, изогнувшись, вскинув руки, как петух крылья.

— Спасибо, почтенный.

Рядом со мной оказалась небольшая нора. Из неё вылезло какое-то мохнатое существо с подведёнными египетскими глазами и клювом утки. Существо отряхнулось от белых катышков, явно набранных в этом странном грунте, и чихнуло.

— Кто ты?— дрожащим голосом спросил я.

— Я Вукнук, уважаемый. Я живу здесь уже давно, но гостей встречаю впервые.

— Меня что ли? — он поклонился в ответ на мой вопрос, и я продолжил,— а что это за белые степи и холмы?

— Это, провожаемый, ни что иное, как еынрифез ымлох и ялоп.

— Что-что? Это как?

— Понимаете, прокажаемый, тут запрещено называть эту местность по-другому. То есть, я использую самый доступный способ обозвать её,— и он достал зеркальце откуда-то из-под шерсти и начал в него смотреться, по-шутовски изгибая клюв, словно беззвучно повторяя слова— только вы можете его назвать.

— Повторите ещё разок.

Он повторил и начал приплясывать, напевая нелепо «еынрифез ымлох и ялоп» квакающим баритоном. А я наконец понял что он имел ввиду.

— Так это и есть зефирные поля и холмы? Так что ли?

— А-а-а,— задорно крикнул он, подскочив высоко,— ух как метко! Вы правы, ублажаемый, это они и есть! Чувствуете, как пахнет сладким зефиром— можете покушать тут всё что угодно. Всё из него.

И он начал кататься по полю в приступе хохота. А я отщипнул двумя пальцами кусочек почвы, понюхал и съел. И действительно, это был самый вкусный зефир, который я когда-либо пробовал. Затем я вытянул руку вверх так, что она стала в двадцать раз длиннее меня. Всей пригоршней схватив мясистый бок неба, я положил кусок его себе в рот и тоже проглотил. М-м-м, и что это был за прекраснейший зефир!

А Вукнук вдруг прокричал сквозь безудержный смех:

— Эй, Жувльстер, попляши со мной! Уважь гостя!

Наверху раздался свист, и показалась маленькая точечка. Точечка увеличивалась, и вскоре уже можно было разглядеть силуэт. Это был, как мне сказал мой собеседник, тот самый Жувльстер. Жувльстер являлся, опять же со слов Вукнука, садовником зефирных холмов и полей. Он носил гигантский цилиндр с блёстками, галстук, и ботфорты. Сам он был похож на лягушку с длиннющими усами и бородкой-клинышком. Он опустился на землю на зонтике.

— Добрый день, гадёныш!— сказал он, почтенно откланявшись.

Я открыл рот от изумления— это существо, абсолютно мне не знакомое, с милейшей улыбкой и полным уважения тоном только что оскорбило меня.

— Добрый… но, позвольте…— начал было я, однако меня перебили.

— Не обращайте внимания, Жувльстер— добрейший души лягух. Просто он так воспитан. В тех странах, о которых вы даже никогда не слышали, да и которых для вас, собственно говоря, никогда и не существовало, так принято общаться в светских кругах. Поверьте, это уважительный тон.

— Да-да, придурок белокожий, я нисколько не хотел вас обидеть,— Жувльстер снова поклонился.

— Мы просто решили, что раз уж вы к нам зашли, то нельзя не предложить вам испить с нами чашечку чая с зефиром. Но так как чая тут нет.

— Да и зефиром баловаться я бы вам особо не рекомендовал, как редкостному отщепенцу,— вставил Жувльстер.

— Да-да,— продолжал Вукнук,— так что нам придётся отвести вас в место более приятное вашему типу людей. Пойдёмте же, угрожаемый сэр.

И мы двинулись вперёд. Я шёл, покачиваясь из стороны в сторону, так как зефир под ногами прогибался, и складывалось пополам в конверт впечатление, что идёшь по болоту. Вукнук перекатывался, как клубок, затем вставал, оглядывался на нас, и снова перекатывался. А его интеллигентный дружок Жувльстер преодолевал расстояние замедленными во времени лягушачьими прыжками, придерживая цилиндр на голове. Да, надо сказать, цилиндр тот был всем цилиндрам цилиндр, и цилиндрам и не цилиндрам. И даже призмам, конусам и притчам с причитаниями. Таких не было нигде и было огромное количество в нигде, откуда сам его хозяин и появился. Да и сами подумайте— откуда было бы взяться цилиндру, надетому на голову, которой даже и не существовало никогда, как и самого её хозяина. Редкостное совпадение, не правда ли?

С каждой минутой наши шаги, прыжки и перекаты делались всё быстрее и быстрее. В конце концов, я бежал сломя голову, пытаясь догнать двух чудаков.

— Стойте же! Остановитесь!— закричал я, задыхаясь от нестерпимо быстрого бега.

Они остановились и в недоумении поглядели на меня, потом друг на друга.

— Да куда мы так несёмся? И есть ли смысл в этом? Мы что, куда-то опаздываем?

— Да, мы опаздываем спеть тебе нашу песню,— сказал Вукнук.

— Так почему её нельзя спеть хотя бы тут, если вам так надо это сделать?

— Тут?— он словно удивился глупости вопроса,— Разумеется, мы споём тебе её тут. Потому что мы бы могли спеть её и там, где мы были недавно. Собственно, ты вообще зря бежал.

Я плюхнулся на землю, разглядывая зелёно-розовые облака на зефирном небе. Доктор Рациус всё же зря сбежал от меня, думалось мне. Ведь теперь творилось чёрт знает что, а у меня не было даже карманной рации, даже рюкзака с палаткой.

А тем временем Вукнук и Жувльстер взбежали на холмик, вздохнули поглубже и начали петь, нелепо танцуя и подпрыгивая, перемещаясь по кругу. Откуда ни возьмись зазвучала музыка. Играл органчик, клавесин, флейта и лютня. И вот что они спели мне, каждый по очереди:

В этом мире ты наш гость

Может быть, как в горле кость

Может быть, ты— солнца свет

Может мы— это твой бред

Может быть наоборот

Ты как мышка, мы— как кот

Мы поём тебе, наш друг

Что б забыл ты про испуг

Ведь ты спишь или мы спим

Снишься ты нам или им

Может снимся мы тебе

Морж играет на трубе

(соло моржа на трубе)

Лошадь долбит в барабан

(бум-бум)

Заяц рвёт в сердцах баян

Леший пляшет на органе

Лань играет на гитаре

(гитарный проигрыш)

Все сыграли, спели мы

Как во рту растут грибы

Как ты выпил мёд зари

Посетил спас на крови

Про рассвет и про закат

Не пора ли на парад?

Услышав последние слова, я вскочил, как кипящим вишнёвым соком облитый. В моём горле словно ком застрял, глаза вылупились из яиц тукана на двоих певцов. Я жадно хватал воздух ртом и махал руками. Миллион вопросов, казалось, пыталось вырваться из моего горла. Но они толпились у самого выхода, забивая проход и не давая выйти друг другу. «Не пора ли на парад?». Что они имели ввиду? Что это за паяцы? И откуда они знают про парад? Почему только я ничего не знаю?

А тем временем зефирные поля начали содрогаться, с небес посыпались сладкие белые крошки. Я увидел, что небо в зените дало трещину. Из неё в этот мир яркими безжалостными лучами вонзался синий свет. И ветер вихриками спускался на белые холмы, разнося в пыль пейзаж. В один момент я покрылся сладкой пудрой, в глазах и носу были белые хлопья. А самого меня закрутило в вихре. Гдё-то вдалеке слышался смех Вукнука, а затем я разглядел их силуэты, крутящиеся в таком же смерче. Ветер швырял их из стороны в сторону по этому разрушающемуся на глазах миру. Синий неистовый свет сверкал и ослеплял их, зефирная метель окутывала сумасшедшими волнами. А они только смеялись, что-то задорно кричали друг другу, отпускали про меня сальные шуточки и играли в салки. Странные, очень странные, очень-очень-очень странные ребята. Вскоре я снова потерял их из виду, ведь что-то с силой потащило меня вверх, в эту трещину в зефирных небесах. Ветер свистел в ушах, синие блики и обрывки розово-зелёных облаков скользили по мне, выдувая из моей головы весь мусор. Я прищурился, прикрыл руками глаза и, поняв, что вот-вот влечу в разлом, сгруппировался. Всё металось, гудело и плясало, обрывки безумной музыки, искажённые голоса, поющие песню Вукнука, хлопья, искры, безумная скорость, кто-то тянет за шиворот…

Я плюхнулся на что-то твёрдое (отнюдь не зефирное, да и вообще не кондитерское). Открыв глаза, я увидел в лучах спокойного солнца летнего утра Цереру Лилию. Я лежал на тротуаре как раз там, где её последний раз видел. Было тихо и светло. По кустам акаций и шиповника бродили лёгкие тени, и медовые блики солнца шныряли по стенам домиков и камню дороги. Церера Лилия постукивала мыском сапожка, уперев руки в бока. Одну бровь она опустила, приподняв другую, сложив губы трубочкой. Вид у неё был явно недовольный и порицающий. Но вскоре она смягчила выражение лица, и, покачав головой, вздохнула. При этом она посмотрела на меня так, будто я неизлечимо сошёл с ума (под чем я, кстати говоря, так и не подписался, хотя перо и пергамент мне пихали под нос постоянно в это утро).

Я щурился, глядя на неё, стоящую на фоне утреннего Солнца, и чесал ушибленное колено, всё ещё наполовину лёжа на земле.

— Этакий же ты дурень, — начала она,— из-за своего непонимания и тугого ума ты чуть было не сгинул. Да и я, как полезла тебя выручать, тоже рисковала. И не стыдно? Всё дело бы испортил. Я ж говорила тебе, что гонец Барона Субботы затерялся там, в этих краях зефирных, так нет— надо ж было тебе вбить себе в голову концентрироваться на этом образе. И тебе срочно надо постигать происходящее вокруг, а иначе во второй раз, когда меня рядом не будет, совсем пропадёшь. А ты только и делаешь, что ходишь, рот раззявив, таращишься на всё, да идёшь куда поведут.

Церера Лилия отвела взгляд в сторону, слегка надув губы, словно играя роль рассерженной, переигрывая. Сложив руки на груди, она барабанила длинными пальцами (с длинными ногтями) одной руки по предплечью другой. Затем, словно немного отойдя от первоначального порыва вспыльчивости, сказала, хмыкнув:

— Ну и что ты там видел? Много интересного?

-Я видел там зефир. Но меня удивило почему все вокруг говорят про этот парад… И получается, что я вроде как пуп этого события.

— Так в числе первых в этом мероприятии должен идти именно ты. Вернее, ты должен вести его вперёд за собой. Так то. И не делай недоумевающее лицо, пожалуйста, а,— проговорила она, скривив личико, — а то опять станешь с гулькин нос, и вдруг я тебя раздавлю.

— Да, кстати, а как ты меня вытащила? И что было бы, если бы этого не случилось? — спросил я, поднимаясь на ноги и отряхиваясь (я весь был в цементной пыли).

— Вытащить тебя было трудновато. Думаешь легко выковырять из щёлочки между камушками тротуара такого человека как ты, да ещё если у него не мозг, а полнейшая абстракция? Я просто цапнула тебя за шкирку и вытащила, как улитку из раковины. А если бы не вытащила…ну кто знает? Мой дед говорил, что все мы когда-нибудь рано или поздно затеряемся там, в зефирных долинах.