Ambidexter — Waiting Area

Вместо вступления

    …“вот тебе и еще одна моя история, надеюсь, она тебя не утомила. Знаешь, я привез оттуда кассету, получив ее в подарок в коммуне, на ней что-то вроде рассказа о месте, которое называется Inishowen, графство, последним присоединенное к Британской короне. Я иногда слушаю эту кассету, и мне хочется плакать”...

Ambidexter, “Ирландские рассказы”

С той поры прошло десять лет. Для меня это очень много, не вечность, конечно, но такой ощутимый кусок жизни, особенно по сравнению с той частью, что еще впереди. Звучит довольно уныло, знаю. За это время я обрел вечную любовь, и так обрадовался! Но эта вечная любовь оказалась совсем не вечной; сначала стала давать трещины, а потом вовсе рассыпалась. Бог с ней, решил я, надо строить свою жизнь, как будто в ней, кроме меня самого, никого нет.

Только что я покинул Waiting Area, но это совсем отдельная история, которую я сейчас и попробую рассказать. Я стою под бесконечным весенним небом, стараясь надышаться этим чистым, без запахов больницы и звуков неприглядной старости воздухом, не обращая внимания на предательское головокружение и волнами накатывающий звон в ушах. В руках у меня желтый деньрожденный воздушный шарик, — да-да, на нем так и написано: “С днем рождения!”, и здоровенный полиэтиленовый пакет с немудреным скарбом. Я совершенно свободен и поэтому почти счастлив. Позади долгое подневольно-оздоровительное существование, впереди — планы, громоздящиеся нелепо один на другой, и неоформившиеся, а потому радужные пока надежды.

Только через несколько дней я соображу, наконец, что не судьба сбыться большинству их моих затей, что я напридумывал, лежа на больничной койке, а спустя еще пару месяцев окончательно пойму, что не большинству, а категорически всем. И вскорости мой желтый шарик удерет, а позже я обнаружу его под дверью.

Но пока я стою и гляжу в небо и думаю: опять? Почему это облако, неторопливо плывущее в небе прямо над головой, по форме напоминает не то крылатого дракона, не то большую птицу. Знак? Значит, снова надо чего-то решать или на что-то решаться, кого-то опять обижать, и ведь только в самом удачном случае — себя.

Идти мне, по большому счету, некуда. То есть дом-то есть, но там пусто, полтора месяца там никто не появлялся, идти мне туда совсем не хочется. Я понимаю, что переступив порог, я могу в тот же момент распрощаться с малейшей надеждой на перемены, хоть какие, дом этого не допустит, не позволит. Опять меня ждет рутина, опять вежливая и бестолковая субботняя улитка, вымышленные гости — мои мысли, а это, пожалуй, самое страшное, от них никуда не денешься.

Вместо эпиграфа

Обниму тебя крыльями слабыми,

Ни богатства не надо, ни славы мне:

Помолись за меня, я не верую,

Никого не просил, тебя первую!

Вначале только звук один, или может, слово, шевельнется-откликнется, вызовет движение, которое пойдет, как по карточной стопке, когда одна карта другую переворачивает, а в конце последняя рубашкой вниз ложится. И в этот раз так получилось. Еще год назад подтолкнул меня образ в одном стихотворении, вроде ничего особенного, но движение пошло, и через год последняя карта на место улеглась. Чем связаны те слова, которых я и не помню уже, с четверостишием, что столько времени в моей голове болталось? Ровным счетом ничем. Однако кто знает, какая карта в конце ляжет.

А молиться за себя я так никого никогда и не просил.

Вместо предисловия

“Но помни — отходит поезд,

Ты слышишь? Уходит поезд,

Сегодня и ежедневно”.

Александр Галич

Waiting Area, Зона Ожидания. Или зал ожидания, как угодно. Кто с надеждой, кто обреченно, кто хорохорится с независимым видом, но все ждут. Добрый доктор Айболит, он же двуликий Янус, между ожидающими прохаживается, каким лицом повернется, таков и итог ожидания. А народ время коротает, кто как умеет, этот газеткой с кроссвордом прикрылся, двое доходяг в нарды дуются, в России козла бы забивали, еще один курит в форточку одну за другой, будто за всю жизнь отыграться хочет. Янус-Айболит знай себе разгуливает по рядам, в лица заглядывает, иногда нахмурится, пальцем ткнет в несчастного: берегись, колокольчик на твоем ярме шибко разбренькался, не пора ли на выход? А иногда по-айболитовски, по-доброму так, улыбнется, это уже надежды добавляет, можно и планов принастроить, ненадолго, но хоть на ближайшие выходные, дело-то занятное, планировать.

В Зоне Ожидания иначе думается, может оттого, что порог совсем рядом и дверь вот-вот распахнется, вежливый металлический голос скажет: “Объявляется посадка на рейс, следующий до...”, а дальше каждый свое услышит.

На пороге большинство оглядывается, вроде как последний взор бросают. А за катарактами да помутнениями хрусталика что им представляется? Старики иначе видят, время для них — ничто, они больше внутрь смотрят, там все иначе, а времени там совсем нет.

Waiting Area, невеселое место, куда я случайным наблюдателем затесался, но наблюдать больше за собой получается, так уж я устроен.

Сублимация: Туман

“И он стал медленно спускаться с горы, чтобы тоже попасть в туман и посмотреть, как там внутри”.

Сергей Козлов, “Ёжик в тумане”

На Эйн-Карем легла туча. Сплошная, мокрая, с какими-то мерзкими, почти черными клочьями, она висела как раз на уровне нашего шестого этажа. Окна корпуса напротив просвечивали сквозь эту пелену мертвенно-красным, наверное, как с того света, до которого отсюда рукой подать, и в прямом, и в переносном смысле. Когда я уеду, туча медленно поднимется и нехотя уползет, я в этом уверен, будто вовсе и не меня закрывала она от белого света.

Почему туман меня преследует всю жизнь, для меня загадка. Появится чье-то лицо, рассмотреть не успеешь, оно уже дальше скользнуло, потерялось. Чуть что увижу настоящее, и нет его, тоже в мареве скрылось. Оглядываюсь назад — опять туман, только уже времени, а он поплотнее будет, никакому ветру его разогнать не под силу. А еще в дымке все интересно, все не так. Можно идти вперед и неожиданно наткнуться на вчерашний день. Мне это нравится, когда не только по прямой жить, от вчера к сегодня, затем в завтра, но и наискосок, а может и поперек тоже. И слабая надежда иногда появляется, что назад когда-нибудь получится. Но это уже мои фантазии.

Окно напротив, которое сквозь тучу так зловеще проглядывало, ну почему я решил, что там тот свет уже, ведь просто окно, до которого метров пять, может чуть больше. Причудится невесть чего, преисподняя.

Слепок обратной стороны зеркала. Или многократное отражение эха от слепка обратной стороны зеркала. Зазеркалье, только не сказочное, а запутанное и неразборчивое; Алиса потерялась в тумане и назад дороги никогда уже не отыщет.

Семейство

“А птичка верит, как в зарок,

В свои рулады

И не пускает на порог

Кого не надо”.

Борис Пастернак

Неужели это убогое семейство ближе к Богу, чем все прочие? Дудки! Да, они старательно плодятся и размножаются, читают слово Божье почти в оригинале, соблюдают бесчисленные заповеди, зажигают свечи по субботам и читают молитвы: “Барух ата адонай” отскакивает от их зубов, как шарик для пинг-понга от ракетки, как таблица умножения, зазубренная в детстве. Но интересно, что они вкладывают в свои слова и вкладывают ли вообще?

Неужели мятущийся, кто ищет, пробует и ошибается, но упорно снова пробует, неужели он дальше от Творца, чем те, кто положили себе в закон раз и навсегда не есть мясное одновременно с молочным, чтят субботу и расписали свою жизнь до самых позорных мелочей. Пукнуть в пятницу после захода солнца, оборотившись лицом к западу, можно ли, правильно ли? И к раввину с этой проблемой бегут. Наверное, я слишком некошерный.

У вас много детей, но признаки вырождения на каждом лице, синдром Дауна — в каждом взгляде. За что Господь вас наказал? Со мной все ясно, богохульник, грешник, вот и пришибло, но вы-то чего? Блюдете, а толку?

Я, как Станиславский, упрям: ну не верю я, ни единому слову вашему не верю!

Логопед

…“Знаешь, внутри каждой ракушки-

Винтовая лестница-

Ты поднималась по ней во сне”…

“ Гул ракушки

Как отличить от песни колец Сатурна?

Теперь я знаю, куда исчезают улитки,

Покидая свой дом”…

Ия Снигель

Я долго молчал — зачем говорить? И почти разучился. Самому себе не нужно слов, самому себе я могу и подумать, а прочим не интересно.

Теперь на меня напустили логопеда. Милая девушка, учит меня говорить, правильно артикулируя, четко проговаривая слова, ставит дыхание. Доктор Лена. А я про логопеда знаю только, что живет он на улице Киевской и не умеет говорить слово рыба.

— Селедка!

— Что?

— Я сказал: рыба. Я умею говорить рыба!

Теперь я должен все время звучать: мама мыла раму, а грека сунул в реку. Или гавкать, или мяукать. Следить за дыханием — диафрагма должна двигаться, дыши животом, говори связками!

— Скажи слово, тяни гласную, связки должны работать.

— Какое слово?

— Любое, первое, что тебе в голову придет.

— Бляааааа!

Боже мой, как я ненавижу громкие звуки! Хочется заткнуть уши, забиться в самый тихий и укромный угол: это не я, меня нету, я вслух не умею!

Улитка, вытащенная из раковины, беззащитна перед огромным, склочным и суетным миром, ей нечего там делать!

Mobile, как путь к солнцу

“Петербург! я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера”.

Осип Мандельштам

А ночью у меня слямзили мобильный телефон. Кто бы мог подумать, насколько я к нему привязан! Не к нему, конечно, но это единственная ниточка, протянувшаяся к внешнему миру, точнее, к Солнышку. Вот как.

Я подумал, что на здешнем конце провода, то есть, виртуального провода, теперь какой-нибудь полуграмотный уборщик, который не говорит по-русски, да что уж там, и по-английски тоже вряд ли. И на своем родном арабском с трудом. Да-да, на какое-то время я стал шовинистом. Впрочем, случись такое на Земле Санникова, я бы возненавидел всех анкелонов, заодно с принцем Флоризелем в исполнении моего любимого Олега Даля, только потому, что тот сыграл роль Крестовского в этом фильме и вовсю якшался с анкелонами.

Я не находил себе места. Теперь придется на какое-то время привыкать к вакууму. Ничего, прорвемся, да, Солнышко?

К обеду следующего дня мобильник нашелся. Я вслух извинился перед арабом-уборщиком за свои черные недостойные мысли, мне пришлось долго объяснять, в чем дело, дабы развеять его искреннее недоумение. В ответ я с облегчением услышал: “Жизнь вообще поганая штука, не извиняйся!”.

Перед анкелонами и Далем я извинялся уже мысленно, но истово.

Сублимация: Лабиринт три сосны

“ — Where are you from?

— Rusha, — отвечаю.

— Меньше всего, — говорит, — ожидал подобрать русского. Местные, и те редко сюда забираются. Куда путь держишь?

— Просто еду. Куда дорога ведет.

— Эта дорога никуда не ведет”.

Ambidexter, “Шоссе М-70”

В какой-то момент я все же умудрился окончательно запутаться в хитросплетениях мной же протоптанных тропинок. То есть не путей еще, только намерения их проторить. Я оказался в центре безумного клубка беспорядочно переплетенных цветных линий.

Началось это еще в детстве. Мне было пять лет, мы гуляли с родителями по лесу, и отстав на несколько метров, я немедленно заблудился. Тогда передо мной появилось множество дорог одновременно, таких почти одинаковых и вместе с тем таких разных, ведущих во все стороны и никуда одновременно. Принимать решения я еще не умел, поэтому просто встал и громко заревел. Конечно, я был немедленно обнаружен, но те минуты и те три сосны показались мне вечностью, проведенной в страшном и запутанном лабиринте.

Наверное, именно тогда я впервые столкнулся со своей непутевой системой координат, где нет привычных осей x, y и z, и которая в дальнейшем определяла течение всей моей довольно бестолковой жизни.

Такова была моя первая возможность сделать выбор, почему-то отпущенная судьбой непростительно рано и поэтому не использованная.

Дети говорят правду

“— Маська в садик ходит. Троллейбуса ждать долго, так мы пешком, она по дороге такого навыдумывает! Я потом весь день пытаюсь понять…”

Из телефонного разговора

Все-таки как здорово шагать, держась за мамину руку — она такая теплая и надежная, ничего не страшно! По ступенькам нового двухэтажного детского сада, его достроили только этой зимой, можно прыгать через ступеньку — две вперед и одну назад. Сегодня такой день, даже утром совсем не хотелось поспать еще чуточку, и день занимался солнечный и радостный.

— Ну что ты, глупенькая, неужели боишься? — спросила мама, когда девочка встала вдруг, как вкопанная.

— Мам, а ангелы бывают? Это ведь взаправду, ведь не сказки?

— Конечно бывают, солнышко! У каждого свой ангел есть обязательно.

— Значит, теперь и у меня есть, — девочка прыгнула на две ступеньки вверх, — ее зовут Селеста! Селеста О’Брайен.

— Милая, ну как же у ангела фамилия может быть? И откуда ты только ее взяла? Какая ты у меня придумщица!

— Ниоткуда, просто ее так зовут, ну как ты не понимаешь?

Как в голову пятилетней девочки могла придти такая мысль? Впрочем, недоумение молодой мамы было недолгим, оно рассеялось в суете суматошного дня.

Вечером, забирая дочь и детского сада, она уже совершенно не помнила об этом загадочном эпизоде.

Телевизор вполуха

“Завтрашний день обещает быть чище, он начнется с восходом Солнца, он будет умыт утренней росой, в нем не будет места грусти ушедшего времени, мыслям о безвозвратно утраченном. Утро будет одинаково чисто для всех”.

Ambidexter, забытые директории

Невольно прислушиваюсь — соседский телевизор жужжит, как рассерженная муха. Орал бы — противно, но можно отвернуться, не обращать внимания, заткнуть уши, а тут — против воли вникаешь.

Проповедь, перед глазами всплывает картинка: упитанный проповедник бегает по сцене: Бог вас любит, любит, любит! Сонные домохозяйки в положенный момент подвывают: любит! — а у самих в глазах: двадцатку обещал, вот и слушаем. А дядька холеный такой, может, даже чернокожий. Бубнит монотонно, я засыпаю.

Проснулся: опять жужжит. Теперь ток-шоу. Писклявый гомерический хохот. Пытаюсь разобрать диалог.

— Turkey?

— Two!

— Chicken?

— Now!

— Turkey or chicken?

Взрыв хохота. Тщетно пытаюсь сообразить, как индейка может вызвать такой восторг. Не получается. Хохот явно в записи, только громкость иногда прибавляют, иногда убавляют.

Индейку или цыпленка?

— Two!

Я хочу спать, слышите? Спать!!!

Девочка воздушный шарик

“А сейчас я Селеста, просто маленькая девочка с голубыми глазами, которые видели слишком много”.

Селмор О’Брайен, “Толкователь снов”

Интересно, к кому она пришла? Маленькая девочка в голубом платьице с розовыми оборками на рукавах и огромным желтым бантом в волосах, она стоит почему-то возле моей кровати и пристально смотрит. Я только что проснулся, значит, она давно стоит и смотрит, как я сплю. У нее очень внимательный взгляд, такого не должно быть у маленьких девочек, на вид ей лет пять, не больше.

Соседи, а их двое, наперебой храпят. У одного напрочь не действует верхняя половина тела, нарушена работа дыхательных путей и голосовых связок, поэтому он не может говорить и дышит хрипло и очень громко, с явным трудом проталкивая воздух в легкие и выталкивая его обратно. Сначала это выбивало меня из колеи, но потом я привык и перестал обращать внимание. Второй, похоже, просто понемногу угасает.

— Чего ты хочешь?

Но она почему-то молчит, только смотрит. Наверное, заблудилась. Пусть смотрит, я хочу спать, завтра я проснусь ни свет, ни заря, мне еще надо застолбить очередь в душ раньше всех. Я поворачиваюсь на другой бок, лицом к стене, и опять засыпаю.

Утром полночное видение вспоминается мне, как несуразный и нелепый сон. Наверное, это и был сон, только от него почему-то остался желтый воздушный шарик, пристроившийся в инвалидной коляске, стоящей возле моей кровати. На нем написано: “С днем рождения”.

И точно, у меня же сегодня день рождения! А я совсем об этом забыл.

Вместо заключения: Выход.

“— Это — Джомолунгма! — сказало Солнце и протянуло мне белый флаг. Я раскрыл флаг и высоко поднял его.

И над миром зареяло белоснежное полотнище — символ добра, милосердия и любви”.

Нодар Думбадзе, “Белые флаги”

версия I

Наверное, остался неприятный осадок. Да-да, именно так, как дело начатое, но не законченное. Неудовлетворенность собственным поведением, трусливым бегством, пусть вынужденным, пусть ради спасения своей драгоценной шкуры, ну кто же поспорит — что может быть дороже.

Именно досада осталась во мне, когда я успел поставить ногу в полосу неверного света, пробивающегося из-за неприметной двери с надписью “Emergency Exit” и она до конца не закрылась. Я протиснулся в образовавшуюся щель и оказался на улице. Сквозь почти осязаемые клочья тумана проступали почему-то совершенно непараллельные грани зданий, в ватной тишине неуверенно двигались плоские полупрозрачные фигуры.

Не стоит расстраиваться, сказал я себе, ведь оставленная по чьей-то неосторожности щелочка позволила тебе ускользнуть в туман по-прежнему чужого и незнакомого мира.

А двуликий Айболит остался за дверью.

версия II

С легким сердцем я покидал Зону Ожидания, просто воспользовавшись дверью “For staff only”, которая была почему-то не заперта и вела прямо на улицу.

Занималось по-весеннему солнечное утро, в кроне цветущего фисташкового дерева щебетала стайка маленьких птиц. На небе, в самом зените, парило облако, по форме напоминающее то ли дракона, то ли птицу, улетающую, расправив крылья, прочь от наступающего дня. Для собственного спокойствия я решил, что это Сумеречная Птица, мой вечный спутник, которой не нашлось места в этом пронзительно-синем небе, и поэтому она торопится прочь, но чтобы обязательно вернуться, когда настанет для этого правильное время.

Я уже успел забыть, что на свете есть солнце.

Иерусалим, февраль-март (май) 2005 г.