Олеся Коптева — Мелочи жизни

Грегори Лемаршалю

и всем пронзительным авторам

личное

Когда я впервые услышала песни Г.Л., я учила французский уже почти год. «Здорово», подумала я, «выучу язык, приеду во Францию и расскажу ему, какой он замечательно-талантливый». И пусть он услышит об этом в тысячный раз, это совсем ничего. Неприятно в тысячный раз слышать гадости, а не то, что ты в чем-то хорош.

Сейчас я представила, как всё-таки приезжаю в Париж, не зная, что Г.Л. умер от муковисцидоза. Купила букет цветов и звоню ему почему-то из телефона-автомата:

— Здравствуйте, я могу поговорить с Г.Л.?

У меня хорошо поставленные звуки, и вопрос я задаю по правилам, с инверсией.

— А его нет, — ответят мне.

— А когда он будет?

— Никогда. Его… совсем нет.

— Извините, — скажу я по-французски и повешу трубку.

Никогда не знаешь, куда ещё можешь опоздать.

Часть 1.

Ещё раз про Золушку,

или Не-happy end

«Я счастливый человек! Я очень счастливый человек! Раз-два-три-четыре-пять!»

Вытерла слезы со щеки, приподнялась на локтях: не разбудила ли Данилу своим плачем? Нет, мальчик спал, беспокойно хмурясь и вздрагивая во сне. В соседней комнате нетрезво похрапывал Антон. «Я счастливый человек! Я сильная! Всё будет хорошо. Как всегда».

Бытие, пресное, тягучее как кисель, изменилось — быстро, одним разом, в обычный декабрьский четверг. Так бывает. Не ждешь ничего, просыпаешься утром, толкаешься в транспорте, приходишь на работу, а там, за столиком у окна сидит Великая Перемена и ждет … тебя.

Ксюша долго наблюдала за ним. Много курит, никого не ждет. Небедный. Хорошо, если не напьется и не переколотит дорогую посуду. Хорошо, если его не станет вдруг тошнить на чистую скатерть. Хорошо, если не попросит что-нибудь станцевать или спеть. Уже и не удивишься. Грустно просто становится: ну, вот, опять… Мужчина огляделся, нашел её взгляд среди затылков и щек припозднившихся посетителей, кивнул. Она подошла.

— Вы только не удивляйтесь, пожалуйста. Мне Вам сказать нужно… Я очень рад, что Вы снова вышли на работу. Нет, я не маньяк и мне ничего от Вас не нужно. Просто Вы такая искренняя. Не скрываете, например, что терпеть не можете бюргеров вроде меня и всех здесь собравшихся. По глазам всё видно. Многие ненавидят, но радостно лижут, извините, зад, а Вы, такая маленькая, сильнее их… Вас вот неделю не было, и я от этого лицемерия повсеместного выть хотел.

Ксюша улыбнулась.

— Ну, теперь город спасен и Вашего вопля Москва не услышит.

— Да. А почему Вас не было?

Она тут же убрала благодушное выражение с лица. Он оступился. В сторону, в пустоту. Зря. Нельзя подходить к ней ближе, чем она сама этого позволяет. Как эти дурацкие бумажные ленточки в полуметре от стены зданий, с крыш которых падают сосульки. Бутафория, вроде бы, профанация — сдернул и иди себе. Если перспектива проломленной льдом головы не пугает.

— Извините.

— Вам что-нибудь ещё нужно? — Ксюша добавила холодка в голосе.

— Нет. Меня зовут Артем.

— Хорошо, — кивнула она и хотела было уйти.

— А мне никогда не нравилось, — по-детски пожал плечами он.

Она фыркнула и ушла за счетом.

Когда она, окончив смену, вышла из ресторана, как и ожидалось, он стоял у дверей и курил. Увидев её, как пойманный с поличным школьник, потушил сигарету:

— Я не предлагаю Вас подвезти. Не хочу, чтоб Вы меня не правильно поняли.

— Не нужно. Спасибо.

— Знаете, что самое страшное? Я ведь никогда не буду знать, когда Вам помочь. И настоять побоюсь. Такие, как Вы, надорвутся, но на помощь не позовут и в долг не попросят, — как-то дико обреченно произнес Артем.

— Попрошу. Все когда-то нарушают правила и плюют на принципы. Я не исключение.

Она поправила воротник жиденькой куртки на искусственном меху, в национальном происхождении которой сомневаться не приходилось, и ушла, хрустя свежевыпавшим снегом. Артем вытащил новую сигарету, закурил и смотрел ей вслед, пока вечерняя метель не опустила занавес, дернув за позолоченный шнурок фонаря.

— Вот увидишь! Они мне ещё звезду на Аллее выложат!

Антон ходил вокруг сестры и возбужденно сверкая нетрезвыми глазами, в очередной раз расписывал их скорое счастливое будущее. Он постоянно собирался что-то творить. То начинал писать сценарий драмы об идеальной женщине под Анжелину Джоли, то рисовать картину «Закат в Севастополе» (в детстве они с Ксюшей часто ездили в Крым), то насвистывал что-то в стиле Гершвина и уверял, что пишет хит. Даня на этих словах хмыкал и, развернув коляску, с помпой подаренную ему на прошлое Рождество городским обществом инвалидов, уезжал на кухню, где жил хомяк Цезарь, флегматичный и молчаливый, которого если и посещали мысли о славе, то он их не озвучивал.

— Ксюнь, мне бы это… — Антон сделал глаза больного сенбернара. Улыбка от этого сделалась какой-то невероятно жалкой.

— Надо полагать, на мольберт? Или на нотную бумагу? — прищурила та усталые глаза.

— Ну, я же принес зарплату. Ещё с того раза, когда дворником устраивался, — приосанился брат.

— Вот именно, с того раза. Это было два месяца назад.

Антон взвыл.

— Угомонись, пожалуйста, — устало обернулась Ксюша, продолжая водить по простыне старым утюгом в ржавых разводах. — Тебе выпить не на что, а я Даньке фруктов купить не могу.

— Зачем на жалость давишь? — захныкал Антон, плюнул в её сторону и, наспех одевшись, куда-то ушел. Вернулся радостный, с двумя апельсинами, гордо вручил их племяннику и сообщил, что устроился сторожем в ларек. Ксюша прилегла перед сменой и подумала, что ей это только снится.

— Выслушай меня, пожалуйста.

Артем снова встретил её у входа.

— Может, в машину сядем? Удобнее будет, — несмело предложил он.

— Кому? — резко спросила Ксюша и подняла на него глаза. Увидела его взгляд, осеклась, сказала уже спокойнее:

— Не будет. Говорите здесь.

— Я сейчас тебе все скажу, а ты сама реши. Вот.

Он протянул ей фотографию удивительно похожих друг на друга, счастливо улыбающихся женщины и девочки.

— Я никогда не хотел жениться на женщине из бизнеса. Даже если не окажется деловой стервой, все равно. Я адвокат, постоянно на работе, она по уши в карьере… Хотел нормальную семью, а не любовь двух космонавтов в перерывах между выходами на орбиту. Потом встретил Аню. Полюбил. Поженились. Она оставила все и начала сидеть дома. Обстирывать, обглаживать меня, любимого. Родилась Светочка. Я никогда больше так счастлив не был. Думал, так будет всегда. Никогда нельзя быть уверенным, понимаешь? — Он почти сорвался на крик. Закурил, успокоился. — Я отказался защищать одного… он попался на махинациях. Вроде разошлись полюбовно. Я в тот день должен был в прокуратуру за документами ехать, и представляешь, грипп. Бывает же. Машину взяла Аня. Повезла Светочку на прививку. Это сволочи же не знали, что я заболею. Представляешь, да? Подонки тоже иногда ошибаются. Испортили тормоза, и… И всё. Я боюсь, понимаешь? Мне очень хочется начать наконец что-то заново, что-то светлое, но я боюсь создавать, потому что терять очень больно. Вдруг… опять? Я бы мог ничего не рассказывать, но… Ты не такая, как многие. Особенная. От таких, как ты, нельзя просто уйти утром, поцеловав в щеку и поблагодарив за ночь. С вами хочется прожить всю жизнь… Ну, или сколько там мне отпущено. Потому я решил, что ты должна все знать. Ты сама реши. Подумай, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить, если однажды… все повторится.

— Простить… простить можно и нужно все. Вопрос — когда, через сколько? Хотя…тут мы похожи на кошек. Те тоже быстро забывают то, что не хотят долго помнить, — Ксюша улыбнулась. — Только вот… ты сейчас все так рассказал, покаялся, как будто я — достойнейшая партия. Ты же ничего обо мне не знаешь. У меня сын инвалид, не ходит. Совсем. И брат, Тоник, алкоголик. Не пьет-не пьет, а потом ррраз — и сорвется! Как тебе?

Ксюша заплакала, продолжая улыбаться. По щекам текли слезы, а губы растянулись в улыбку грустного клоуна. Артем притянул её к себе, закрыл глаза и сказал хриплым, срывающимся голосом:

— Бедная моя девочка… Как же я долго тебя искал.

Они стояли у её подъезда и разговаривали. Ксюша впервые за много месяцев смеялась. Она совсем забыла о времени, и только скрип коляски стянул её за джинсы с небес на землю. Она обернулась:

— Даня, ты почему не спишь?

Мальчик в шапке и футболке, сердитый, нахохлившийся, укрылся поплотнее пледом и, смотря в глаза Артему, сказал:

— Я тебя ждал-ждал, суп доварил, уроки сделал. А ты все не идешь и не идешь. Пойдем домой!

Он взял её за руку и потащил за собой.

— Подожди!

Ксюша вырвалась и обернулась.

— Даня, познакомься, пожалуйста. Это Артем.

— Я не хочу, — буркнул мальчик, не поворачиваясь.

Ксюша посмотрела на Артема. Тот улыбнулся и одними губами проговорил: «Ничего». Потом, громко:

— Пока! Пока, Даня!

Мальчик вздрогнул и, резко рванувшись вперед, поехал в подъезд.

Пока Ксюша убирала со стола, Данил мыл посуду и разбил две чашки.

— Если будешь продолжать в том же духе, нам придется пить чай из консервных банок, — попробовала пошутить она.

— Тебе смешно, да? — Мальчик резко повернулся к матери. — Почему ты молчишь, как будто ничего не произошло?

— А что произошло? — посмотрела на него Ксюша.

— А то! У тебя появился любовник! Вот что!

— Нет, ты ошибся, — она старалась говорить как можно спокойнее.

— Ничего я не ошибся! Я видел, как он на тебя пялился. Я… я не против, в общем. Встречайся с кем хочешь, но не с этим монстром!

— Почему монстром? Он вполне даже симпатичный.

— Вот именно! Думаешь, ты у него будешь единственная? Нет! Номер сто или вообще тысяча. Он же бросит тебя завтра! И вообще он… Он на папу похож.

— Да? — искренне удивилась Ксюша.

Даня иронически прищурился.

— Ой, только не говори, что не заметила. Такой же смазливый. Тот ушел, и этот уйдет.

Ксюша опустила голову.

— Дань, ты говоришь очень жестокие вещи. Поверь, это тебя совсем не красит.

Он помолчал и продолжил, словно её последней реплики не было.

— Уж лучше такие, как Тоник.

— Чем лучше? Тем, что стабильно раз в два месяца уходят в запой?

— Зато они не бросают.

Положив полотенце на стол, он развернулся и уехал в свою комнату. Как и все мужчины, мальчик любил, чтобы последнее слово в разговоре оставалось за ним.

— Ну, откуда ты такая взялась? — Артем смотрел на свою спутницу с таким обожанием, что официантка, принесшая меню, удивленно скосила на неё глаза: обычная, нос картошкой, одежда с рынка — и чего он в ней нашел?

— Из деревни, — улыбнулась Ксюша. — Я даже палочками есть не умею.

— Да разве это важно? Я же совсем не про это говорю. Я восхищаюсь. Как ты во всем этом ужасе такая вот чудесная осталась?

— И совсем не в ужасе, и совсем не чудесная, — покачала головой Ксюша.

— Нет, чудесная. Ты очень сильная. Сильные люди умеют не идти за стадом, умеют оставаться собой. Ну, или по крайней мере, стараются. А насчет палочек… Спасет только практика, практика и ещё раз практика. Я приглашаю тебя, Даню и Тоника в ресторан.

— Что-о? — удивленно замерла Ксюша. — Не-ет, они не пойдут. Да и потом, я же говорила про Антона. Ну, что он слегка не держит себя в руках при виде бутылки. Напьется при всех, тебе потом неудобно будет.

— Это твоя семья. Хорошая ли плохая, это твоя семья. И я принимаю её.

— Даня точно не согласится. Ему сейчас очень непросто. Десять лет после ухода его отца в моей жизни не было никого, кроме него и Антона. Я, если честно, и сама до сих по не понимаю, как появился ты, как я осмелилась пустить тебя в свой мирок с диктаторским режимом и зачем я тебе с таким приплодом.

— Представим, что я всего этого не слышал. А с Даней я поговорю, — пообещал Артем.

— Зачем она тебе?

Артем стряхнул пепел с сигареты и обернулся. Даня в той же шапке-ушанке и зимнем пальто сидел в коляске и смотрел на него исподлобья.

— О, привет, а я уж хотел тебя искать. А ты сам нашелся. Отлично. Надо поговорить.

— Я уже начал. Зачем она тебе?

Артем слегка улыбнулся: «Мальчик много сидит дома, смотрит боевики. Учится».

— Чтобы любить, беречь и делать счастливой…

— Для всего этого у него есть я!!! — обиженно выкрикнул Данил.

— Да? — Артем присел на корточки и посмотрел мальчику в глаза. — А если ей этого недостаточно? Думаешь, Бог — дурак и зря выдумал семьи? Пусть бы раздал всем по ребенку — и сидите, радуйтесь! Нет, он всех по парам разбил. Говоришь, ты ей за всех, взрослый, да? Вот ты и подумай как взрослый, а не капризный ребенок. Подумай, каково ей одной?

— Ты бросишь её! — зло закричал мальчик.

— Нет! Нет, смотри, видишь? — Артем достал из кармана футляр. — Это кольцо! Обручальное. Я сделаю Ксюше предложение. Дань, ну чего ты боишься? Думаешь, тебя будут меньше любить? Неправда! Она только о тебе и говорит! И я постараюсь тебе другом стать. Я ничего тебе не обещаю, но я постараюсь.

— Да иди ты, — беззлобно выругался мальчик и откинулся на спинку коляски.

Артем поднялся с корточек и устало опустился на скамейку рядом с Даней.

— Поверь мне, так всем будет хорошо. И вам, и мне. Ты знаешь, каково это приходить в квартиру, где никого нет? Даже фикуса элементарного нет. Сдох. Постоянно забывал поливать. Даже собаки нет. Только фотографии людей, которых уже никогда не встретишь на улице. Везде эти фотографии. Никак убрать не могу. А тут твоя мама… Я думал, таких уже нет. Обычно официантки кокетничают, некоторые вообще домой напрашиваются, разные есть, а Ксюша… Я могу вам помочь. Правда, могу. Я могу нанять тебе доктора, у меня есть знакомые в немецкой клинике. Приедут, поставят тебя на ноги.

— Не надо меня покупать, –зло сверкнул глазами мальчик. — Я все равно не пойду в этот чертов ресторан.

— Дурак ты, Даня, — устало вздохнул Артем. — Так ничего и не понял. Ну, подумай, подумай сам, зачем мне все это одному?

Он развел руками и невесело засмеялся. Даня смотрел на него некоторое время, не мигая.

— Если ты её обидишь, я тебя убью, — спокойно пообещал мальчик, помолчав.

— Ты, главное, её сам не обижай. Береги. Я буду ждать вас завтра в шесть часов. Даже если вы не придете, все равно.

В этот вечер Даня долго не мог уснуть. Он ворочался, вздыхал, и ему казалось, что простыни оплетают его как паутиной, и из этого липкого плена хотелось вырваться. Ах, если бы он мог ходить! Встал бы сейчас, подошел к окну. А там снег! И елка во дворе, и горки. Ребята вчера катались, он видел. Ксюша подошла, села на край кровати:

— Что-нибудь болит?

Даня сжал губы, потом подумал и решился:

— А как я с этими врачами-немцами разговаривать буду?

— Не знаю. Через переводчика, наверно.

— Точно, — кивнул он. — Я как-то не подумал.

— Нам совсем необязательно куда-то идти. Если не хочешь, я…

— Хочу! То есть… Прости меня, пожалуйста, я был идиот.

Он приподнялся на локтях и посмотрел ей в глаза.

— Обещай только, что если у вас родится ребенок, ты меня не выгонишь.

— Данька, ну что ты такое говоришь? — Ксюша обняла обеими руками его теплую ото сна голову и прижала к себе.

В этот раз он даже не пробовал вырваться, хотя обычно подобных нежностей не переносил.

Артем нервно топтался у машины минут десять, когда из-за угла появилась Ксюша в своей кацавейке с кучей пакетов. Он грустно улыбнулся: «Одна», как вдруг через два шага от нее показался высокий парень лет двадцати пяти в засаленном пуховике. Такие же высокие скулы, темные глаза. «Тоник», — догадался Артем. Впереди себя Антон толкал коляску с Даней. Артем счастливо вздохнул и вытащил из салона букет.

— Привет, — он вручил его Ксюше и поздоровался за руки с будущими родственниками. — Я послал вам сегодня…

— Мы получили, спасибо, — резко перебила его она. — Платье очень красивое. И обувь, и костюмы мальчикам тоже. Только не нужно. Вот, забери. Ребята, погуляйте пока в сторонке, — махнула она Дане и Тонику и раздраженно продолжила:

— Ты сказал, что тебе важна я, и их ты принимаешь такими, какие они есть.

— Это правда, — Артем пытался сохранять спокойствие. — Просто я думал, вам самим так будет удобнее, комфортнее. Это дорогой ресторан, и там все очень расфуфыренные.

— Значит так, ни в какой ресторан мы с тобой не идем, — отрезала Ксюша. — А идем в поликлинику, тут по пути. К тебе зашли, только чтобы вернуть вещи, чтоб ты не дай Бог не подумал, что я их присвоила, а на свидание не пришла.

— Господи, Даня!

Артем внезапно побелел и бросился к дороге. Ксюша обернулась и увидела, как коляска скользит по накатанному шоссе навстречу иномарке, а за ней с разных сторон несутся Артем и Тоник, до этого занятый разглядыванием афиш на стенде рядом с рестораном. А дальше все как в кино: замедленная съемка. Артем, закрывший собой мальчика. Визг тормозов. Тоник, вызывающий скорую. И Даня. Плачет, бьет по щекам Артема и кричит про какое-то кольцо.

Часть 2.

Без зонта

Наташа широко зевнула и открыла дверь ванной.

— Опять течешь? — шепотом поинтересовалась она.

Кран откликнулся приветственным капанием. Позавчера вечером из стыка вентиля со стеной мифическим образом начала сочиться вода. Было уже пол-одиннадцатого, и сантехника решили не вызывать. Всё равно бы не пришел. Сантехникам ведь тоже по ночам спать хочется. Не вызвали его и на следующий день: никто из домашних не соглашался обменять радость рабочего дня и общения с коллегами на ожидание дяденьки из ЖКХ. Проблему решили альтернативно: кран был по самые вентиля обмотан лейкопластырем и бинтами, и теперь походил на ветерана Крымской кампании. Все полюбовались на результат коллективного творчества, похихикали и успокоились. Вечером Наташин племянник Петя пошел чистить зубы и, вернувшись, сообщил, что «клан опять плачет». Тогда решено было дать контротпор вероломной сантехнике и установить ночное дежурство: вставать через каждые два часа и выжимать то, что набинтовали. Наташа было пробовала возмутиться, что всем остальным нужно вставать на работу на час позже, чем ей, но все тут же радостно напомнили, что хоть она и работает преподавателем в университете, истинное её признание — её хобби, писательство, а ночью и вдохновение приходит, и рифмы лучше складываются. Поглядев в честные глаза домочадцев, Наташа поняла, что дальнейшие возражения приведут к гражданской войне, и дабы предотвратить бессмысленное кровопролитие, вздохнула и пошла ставить будильник на три. Проснувшись по звонку, Наташа честно исполнила свой долг и, вернувшись в кровать, хотела было уснуть, но не тут-то было. Поворочавшись добрые полчаса и разогнав сон окончательно, она встала и пошла на кухню. Попробовала что-то написать. Перечитала. Выкинула листок в помойное ведро, взяла другой и стала делать журавлика. Скучающим взглядом зацепила циферблат часов: без двадцати четыре. «Ужас. Ещё бы спать и спать. Теперь, наверное, кран покупать придется. Значит, никакой новой сумки. Хотя старая, если уж совсем честно, не так и обтерлась. Ещё месяц как-нибудь потерплю. А потом зарплата. Может, ещё публикация какая будет». В университете Наташа преподавала философию. Когда-то она любила свой предмет всеми фибрами души, но по мере накапливания педагогического опыта энтузиазм убавлялся. Студенты ласково звали Наташу «Декарточка» и, нелестно отзываясь о «любомудрии», каждый раз добавляли: «Ничего личного». «Вы хорошая, — сказал ей однажды в приватной беседе двоечник Петечкин. — А Канты мне эти Ваши зачем? Английский — я понимаю, надо, я без него даже с эскимосом поговорить не смогу. А про эти Ваши «вещи в себе» я кому рассказывать буду? Ненужный он, предмет Ваш. Но Вы хорошая», — добавил он, когда Наташа горестно всхлипнула. Как она начала писать, и сама не помнит. Её рассказы, как она сама говорила, «в полстраницы», издательства не брали, а любовных романов у неё писать не получалось, так что о том, чтобы сделать хобби делом жизни, в том числе и в финансовом плане, речи пока не шло. Проблема появилась там, где не ждали. Однажды Наташе позвонил незнакомый молодой человек, представился Артуром и назвался поклонником её творчества. Оказалось, Петя разместил тетины творения в виртуальной сети, и какая-то внушительная часть населения земного шара уже давно получила доступ к её мыслям и чувствам и жаждет новых шедевров. Артур был настойчив и требовал встреч с кумиром. Наташа смущенно отказывалась. Благо, Петя выложил в Интернете телефон без указания адреса, и скрываться пока было возможно. Когда журавлик-оригами был готов, Наташа начала покрывать его гордые белые крылья в клетку письменами, приходившими на бодрствующий ум. Написала имена всех жильцов квартиры, нарисовала сердечки и звездочки, а под конец увековечила в карандаше две своих нынешних проблемы. В шесть зазвонил будильник в оставленном в спальне телефоне. Проснувшиеся домашние, кипя праведным гневом, пришли на кухню в поисках виновницы своего раннего подъема и увидели премилую картину: Наташа спала, сидя за столом и улыбалась чему-то во сне. Из руки её торчала тоненькая полоска, на поверку оказавшаяся шеей бумажной птицы с таинственной надписью: «Кран Артур».

В квартире Семен Семеныча кран, слава Богу, не тек, но в жизни его неприятностей тоже хватало. Семен Семеныч работал в издательстве редактором отдела научной фантастики и вместе с жанром страдал от посредственностей и засилья эльфов, монстров, летающих на метлах волшебников и прочих плодов фантазий тех, кто решил не изобретать велосипеда и двигаться проторенной любимцами читающей публики тропой. Каждый день Семен Семеныч рылся в горах присланных рукописей в поисках шедевра, и, находясь на пятьдесят шестом году жизни, не терял надежды его найти и открыть миру нового Толкиена. Или Стругацких. В последнее время рутинная работа осложнялась постоянным страхом: время шло, редактор не молодел, и над его креслом начало кружиться «амбициозное вороньё» (фраза Семен Семеныча) в лице более активных сотрудников. На работе Семен Семеныч крепился, а дома раскисал до того, что хотелось скулить в ожидании неминуемой пенсии. Думы проснувшегося посреди ночи редактора были совсем уж далеки от оптимистических: «А может того, как в девятнадцатом веке: веревку на шею да бегом от позора? Нет, не решусь. Трусоват. Да и не достойно как-то: почтенный гражданин среднего возраста — и на лампочке болтаться. Вон, редакторша по учебникам — молодец, не растерялась, нового директора приласкала, тут же повысили. А мне-то что делать? Тоже глазки строить? Староват. Может, были б внуки, все не так тошно уходить-то. А то ведь и детей нет. Сначала всё как-то некогда было, карьера, командировки заграничные. А под полтинник — какие тебе дети? Тут уже похоронные откладывать пора. Что делать??? Что делать на пенсии???? Ой, неужели и правда придется во дворе в домино играть? Господи, что творят!» Семен Семеныч разволновался так, что почувствовал ноющую боль в сердце. Он полежал немного, прислушиваясь к тихому храпу жены, потом решил-таки встать и выпить валокордина. Семен Семеныч стоял у окна с пузырьком таблеток и глядел на расстилающуюся за окном предрассветную прохладу осени. «Не радует. Ну почему? Нет, совершенно не радует. Все. Финита ля комедия. Кончилась твоя весна, Семен Семеныч, кончилась». Сзади подошла проснувшаяся жена:

— Что такое, Сема? Неужто опять сердце?

— Опять, опять, — раздраженно откликнулся Семен Семеныч. — Иди, Аннушка, спи, рано ещё.

Он не услышал шагов. Жена всё так же стояла сзади и никуда не уходила. Семен Семеныч обернулся. Анна Петровна выглядела несчастнейшим образом и была похожа на обиженного ребенка.

— Сема, может тебе на море съездить, отдохнуть?

— Аня, какое море?? — резко воскликнул муж и отвернулся. — Иди спать!

Анна Петровна вздохнула и ушла в комнату. Семен Семеныч услышал, как она плачет. Ему безумно захотелось броситься сейчас к ней, извиниться, поддержать, утешить, но что-то его останавливало. Она не виновата, что рано состарилась и больше похожа на сухофрукт, чем на девушку на их черно-белой свадебной фотографии. Она не виновата, что не родила ему дочь. Она не виновата, что ему пятьдесят пять и его могут сократить. Она не виновата, что Семен Семеныч ровным счетом ни-че-го с этой ситуацией поделать не может. Он похож на лягушку в чистейшем, прозрачнейшем пруду, которую никакого труда не стоит поймать. Она не виновата… Никто ни в чем не виноват. Семен Семеныч стоял с пузырьком валокордина, ждал рассвета и, как загипнотизированный, смотрел на лужи во дворе перед домом, как будто там можно было найти ответ.

— Итак, Ваш ответ?

Сердце Нины Георгиевны сжалось от сладостного страха. Ясные глаза телеведущего смотрели прямо на неё, отчего все мысли путались и заветный миллион, ей казалось, она так никогда и не выиграет.

— Мнблн, — испуганно пискнула она.

— Не бойтесь, — обворожительно улыбнулся властелин её сердца. — Скажите это ещё раз, громко, четко. Вы! Да-да, Вы, уникальнейшая, невероятно умная женщина. Я это знаю. И все наши зрители знают, не правда ли?

Аудитория зашлась в восторженных аплодисментах и начала скандировать: «Ни-на Ге-ор-ги-ев-на!!»

— Монблан! — вскрикнула окрыленная Нина Георгиевна и повторила несколько раз:

— Монблан! Ответ «Це»! Монблан!

Телезвезда крикнул «Йес» и высоко подбросил причитающиеся победительнице купюры. Под ливнем из бумажных американских денег он подошел к Нине Георгиевне и сказал голосом её мужа: «Эверест, блин! Чего орешь-то?»

Нина Георгиевна вздрогнула и проснулась. Муж, поворчав, вскоре отправился обратно в объятия Морфея, оставив Нину Георгиевну наедине с безрадостными думами самого что ни на есть материального характера. Две недели назад она решила поменять в квартире двери. Оказалось, что если заказать прямо сейчас вместе с пластиковыми окнами, ей будет предоставлена семипроцентная скидка. Правда, на фоне общей суммы то, что «скидывалось», виделось ничем, но эти семь процентов мучили Нину Георгиевну уже вторую неделю, являясь к ней в мыслях денно и нощно. Вдобавок она узнала, что бывший муж её старшей дочери и отец её внучки-второклассницы купил новую квартиру. Всё бы ничего, но новость эта была сообщена Нине Георгиевне её соседкой с такой премерзейшей миной и интонацией, что та мысленно поклялась отвоевать у экс-родственника новую жилплощадь. Правда, как это сделать, Нина Георгиевна ещё не придумала. Однако активно разрабатывала планы и стратегии. Ах, если бы доказать, что он оформлял документы купли-продажи, находясь ещё в супружеских отношениях со Светусей, просто красота! Или если бы он самым злостным образом не платил алименты, а? Но нет! Мало того, что жилье было приобретено недавно, Толик был во всех отношениях невероятно порядочным: часто общался с восьмилетней Олюшкой, привозил деньги, одежду, игрушки, помог бывшему свекру покрыть крышу гаража (потому муж Нины Георгиевны категорически отказался помогать ей в организации каких-либо революционных действий в отношении бывшего зятя). А хуже всего то, что причиной развода явилась чрезмерная любвеобильность Светуси, и Толик был практически свят, стараясь не вспоминать это и честно выполнять обязанности разведенного супруга. Но Нина Георгиевна и тут умудрялась находить для себя оправдание дочери. А Толик… Ну, мы ещё посмотрим, кто кого! А то квартиру в центре заимел, ишь? Семь процентов… Это если ещё и двери…То есть окна…Семь процентов.

Нина Георгиевна спала.

Солнечный зайчик скользнул по виниловым обоям в цветочек и хихикнул. Забавная девочка, подумал зайчик. В сапогах спит. Холодно ей, наверное.

Неправда, совсем не холодно. Алечка Скобцева вообще никогда не мерзнет. Даже зимой ни варежек, ни шапки не носит, правда-правда, а про сапоги история отдельная… Всё началось с того, что в офисе весьма посредственного Интернет-издания, где трудится Алечка, появился Он. Тот, кого так долго ждала вся женская часть трудового коллектива количеством семь человек. Высокий, мужественный, с очаровывающим бархатным баритоном, и не на какой-нибудь там «шестерке» (да-да, Виктор Иваныч за столом у окна, в Ваш огород булыжник!), а на достойном итальянском автомобиле. Не мужчина, а какой-то один сплошной идеал. Хотя нет, один очевидный минус у совершенства был: он был один, а жаждущих его внимания дам — семь. Как гномов. Некоторым и правда не так повезло с внешностью, как Алечке, и они на этих самых гномов и походили. В общем, с первого же дня пребывания Мистера Икс в офисе абсолютно все дэвушки, вне зависимости от возраста, веса, количества перенесенных пластических операций и, как следствие, степени привлекательности, решили шанс (а вдруг последний??) не упускать и с готовностью бросились завоевывать эту, во всех смыслах, вершину. Приглашали на фирменные пироги, в кино и к знакомым. Носили почти незаметные юбки, неестественно громко смеялись и закатывали глаза в сторону Его рабочего места. Слали анонимки на Его ящик и «спамили» валентинками... Да чего только не делали! Думаете, твердыня пала? Да как бы не так! Предмет вожделения пишущих прелестниц близких знакомств среди коллег не заводил, от пирогов и визитов открещивался цейтнотом и оставался катастрофически одинок. Дамы приуныли, кто-то сдался и избрал объектом угощения домашней выпечкой Виктора Иваныча. А кое-кто и вовсе до того рассердился, что предположил, что их недавний Кумир …кхм… несостоятелен, а то и вовсе…того…этого... нетрадиционной ориентации.

— Нееет, — решительно замотала головой Оля Белкина по прозвищу Белка, стряхивая холеным ногтем пепел с тонкой сигареты и хитро косясь на Алечку. — Тут что-то не то! Не гей он, нет, определенно! Я это за версту чую!

Словно в подтверждение своих слов, она по-детски хлюпнула носом.

— У меня таких знакомых знаешь сколько? Ого-го! Пол-Москвы. Он не такой, это я тебе и без спора скажу. Тут что-то другое. Может, аскет. Это ладно, это ненадолго. Ему сколько? Двадцать пять? Ну, вот и покажи мне адекватного мужика, который в этом возрасте серьезных отношений хочет? Года через два пообломается, семью ему нужно будет. Это ладно, если так. Хуже знаешь что?

— Что? — округлила Алечка зеленые глаза под линзами модных очков.

— Если сам идеал ищет. Это значит, сам не знает, что ему надо, но точно не то, что в неимоверном количестве предлагается. Ферштейн?

— Ага, — грустно кивнула Алечка.

— Дура, — нахмурилась Оля. — Хочешь его завоевать — нужно не нюни по курилкам распускать, а завоевывать. Монах он или романтик, а против естества не попрешь. Видела, как он на секретаршины ноги смотрит? Вот то-то и оно! И я не видела. Потому как чего на них смотреть, если они все в венах и кривые? А ты, моя дорогая, слава Богу ни тем, ни другим похвастаться не можешь. А значит что? Значит завтра зарплата, а послезавтра — в магазин. Будем тебе сапоги новые покупать. Зачем-зачем? Потому что на твои нынешние, страшненькие, только престарелых программистов ловить. Всё. Возражения не принимаются. Вперед, на мины!

И она решительно затушила сигарету в пепельнице.

Сапоги и вправду были чудо, загляденье, да и только! Одно плохо: на размер меньше Алечкиного, а нужных не было и в этом сезоне уже не предвиделось.

— Я не поняла… — грозно начала Оля и Алечка испуганно вжала голову в плечи. — Тут на кону любовь, жизнь практически, а ты потерпеть не можешь?

— Больно, — закусила губу та.

— Ну что ж, — меланхолично отозвалась Оля. — Жа-аль… Хороший был мужик… Да…

Алечка зажмурилась и решилась.

— Это ничего, — радостно скакала рядом Оля, стукаясь ногой о фирменный пакет с новыми алечкиными сапогами. — Нужно мокрые носки надеть и долго-долго ходить. А лучше в них спать. Тогда вообще быстро разносятся! Правда! Моя тетка всегда так делает.

Алечка хотела было поинтересоваться, отчего Олина родственница мучает себя постоянной покупкой обуви не по размеру, но не стала. Нетактично это.

Наутро несчастные конечности ныли так, словно сапоги, в которых они провели всю ночь, были испанскими. Тихонько постанывая, Алечка хотела было проследовать на кухню, но не смогла. Ноги пойти наотрез отказались, бессильно свесились с дивана, словно марионеточные, тряпичные. Закусив губу, Алечка героическим движением стянула варварскую обувь с многострадальных ног и вздохнула. После теплой солевой ванны ноги «оттаяли» и отозвались благодарным гудением, однако о том, чтобы идти на работу в новой паре, не могло быть и речи. На поверку оказалось, что и старые надеть невозможно. Ведущий утренней радиопередачи, словно уловивший где-то там, в своем эфире, волну Алечкиных страданий, радостно сообщил, что в городе сегодня проездом (только сегодня! Спешите!) бабье лето, и день будет солнечным, добрым и светлым. Тепло, тепло и ещё раз тепло. И никаких вам дождей и прочей осенней «радости».

Такой прогноз пробудил в Алечке желание жить (читай: ходить), и, порывшись в антресолях, она выудила из пыльной глубины летние сабо, которые предусмотрительно успела убрать до следующего сезона. В этой обуви было ещё сносно, но конечности отличались завидной памятью, бессонную ночь запомнили надолго и прямо перед обедом заныли так, что Алечка не выдержала и заскрипела зубами, и сердобольный Виктор Иваныч тут же начал читать ей лекцию о народных методах и средствах лечения зубной боли. В обеденный перерыв, ругая Олю последними словами, Алечка поспешила в ближайший аптечный пункт, как была с утра: в сарафанчике и сабо. Тут хляби небесные разверзлись и излили на город такой необещанный синоптиками поток, что особенные острословы тут же решили, что это выплата за нынешнее сухое лето и аванс за год грядущий. «Ну, это им смешно, тем кто дома сидит, у камелька», думала Алечка, стоя под козырьком подъезда, с тоской поглядывая то на часы, то на струи дождя, который словно поспорил с кем-то, что зальет весь город и окрестности и прекращаться не собирался. «Им там тепло и сухо, не то, что мне. Что за жизнь вообще такая пошла???? Сначала ползарплаты на эти сапоги для лилипутов, которые без слез не наденешь, потом дождь этот. Бедные сабо! Дорогие, зараза. На распродаже покупала, и то ой-ой-ой. «Теплый день, солнечный!» У, вреднючий диджей, попадись мне только! Вот и верь после этого мужчинам!!!»

Поежившись, Алечка ещё раз посмотрела на часы, вздохнула и стала разглядывать товарищей по несчастью, которых добродушный козырек так же приютил и спас от холодных струй. Лысеющий мужчина лет шестидесяти с выдающимся брюшком меланхолично ковырял носком ботинка асфальт под козырьком. Веснушчатая девушка обреченно хлопала блестящими от недосыпа глазами и топталась в легких туфлях, цвет которых варьировался: от голубого до темно-синего. «Эх», сочувствующе вздохнула Алечка, «тоже жертва Метеоцентра и тоже ноги промочила». Нервная женщина в поношенном костюме цвета свеклы с майонезом все время звонила кому-то по телефону и говорила про квартиру в центре, принадлежащую какому-то гаду, и семь процентов. Контингент, в общем, незавидный, но женщина не понравилась Алечке больше всех. Чем-то Шапокляк напоминала. Или её крысу. Алечка заметила на себе пристальный взгляд Семен Семеныча и отвернулась.

В этот момент на скользкой, утопающей в дожде улице появилась странная пара. Мальчик и женщина. Женщина, в общем, ещё молодая, может тридцать с хвостиком, уже начала седеть и на первый взгляд показалась Але старше. Мальчик с неестественно вывернутыми ногами сидел в инвалидной коляске и в неподдельным восторгом обозревал царящий вокруг себя хаос: люди бежали от хлынувшей с небес стихии, отменяли встречи, торопились домой, брали такси и разбегались по магазинам и кафе, где можно было укрыться от вездесущего ливня. Пассажир незавидного транспортного средства и его спутница двигались медленно и с достоинством, словно представляли какой-то официальный кортеж, а на улице была прекрасная погода. Неприятная соседка Алечки наконец закончила серию телефонных переговоров не иначе государственного значения и раздраженно хмыкнула:

— Вы на неё поглядите! Это соседка наша, из двадцать шестой. Ну, куда она его в такой ливень! А если простынет ребенок? И так не ходит. Инвалид он. С детства. Тут у ей один хахаль был, богатый вроде, мы уж думали, вылечит его, калеку. А хахаль-то вдруг возьми и пропади. Оно и правильно, может — такое ярмо на шею, неходячее. Кому он, убогий, нужен, кроме матери его?

Алечка прослушала этот прочувствованный монолог и уже собиралась достойно ответить противной тетке, как среди шума осеннего города услышала голос больного ребенка.

— Ты видишь, да, как красиво, ты видишь? Город, когда мокрый, он вообще другой!!! Он волшебный как будто! Ты видишь? И листья как будто ковер, как в стихах пишут, и дождь прям как водопад!

Мальчик радостно обернулся и встретился взглядом с Семен Семенычем, отчего тот вздрогнул. В глазах ребенка, нужного по мнению Нины Георгиевны лишь одному человеку во всем мире, было то, чего редактор отдела научной фантастики уже давно не видел в глазах окружавших его взрослых. Да, и чего уж там, в собственном отражении в зеркале.

— При чем тут это все? — хрипло отозвалась веснушчатая Наташа. — Разве это важно? Разве это все важно? Вы посмотрите, он счастливый какой.

Алечка молча кивнула и улыбнулась.

— Вам сейчас тоже стыдно? — спросила её Наташа.

Алечка кивнула и едва успела открыть рот, как её перебила Нина Георгиевна, тараща на собеседниц выпуклые глаза глубоководной рыбы:

— О чем это вы? В честь чего мне должно быть стыдно? Чего я такого сказала-то??

Алечка досадливо махнула рукой, Наташа улыбнулась и подняла с пола маленький кленовый лист:

— Красивый. На сердце похож.

Семен Семеныч прислушался к беседе мальчика и мамы:

— Артем вернется?

— Конечно, он же обещал.

— И привезет с собой немца?

— Да.

— И переводчика?

— И переводчика.

— И мы вместе будем учиться ходить!

Редактор отдела научной фантастики улыбнулся одними уголками губ, посмотрел на кошку, с самым безучастным выражением морды обозревавшей мокрое безобразие из окна на чердаке и подумал, что совсем скоро, всего-то через зиму, снова будет весна.