Halgen — НародоволецЪ

— Где же его еще искать? Они, пожалуй, тогда все перепробовали, что можно… — пожал плечами Андрей.

— Значит, они представляли его себе не тем, что оно на самом деле есть. Неверном было главное утверждение о том, что Первовещество превращает все металлы в золото. За что, скажи, такой почет золоту? Потому что блестит и по цвету похоже на солнечные лучи? Так ведь латунь точно так же блестит! Почему они не хотели все превратить в латунь?!

— Ну, о латуни в те годы не знали. А золото — оно, сам понимаешь — золото. Даже не знаю, как о нем и сказать…

— Золото потому и золото, что рассуждения о его господстве над всеми металлами от алхимиков пошли сперва к королям и герцогам, потом — к баронам и рыцарям, и, наконец — к купцам и простолюдинам. Теперь и кажется, что причина была следствием!

— Но тебе-то какой толк с того, что поносишь алхимиков?! Приятно чуять, что ты — умнее?! — усмехнулся Андрюха.

— Да нет, я конечно не умнее. Но я думаю, что смогу алхимическое учение немного повернуть и вывести его из тупика, в которое оно попало…

— Это в 19 веке, во времена научной химии! Мракобес ты, вот кто ты есть! Лучше никому об этом не говори, а то засмеют! Поповский сын в алхимию ударился!

— Ну, если ты будешь так, я с тобой вообще говорить не буду! — рассердился Николай.

— Не сердись, — ответил Андрей, — Ты же знаешь, что я известный циник и пересмешник, ребята меня даже скоморохом зовут, — На самом деле ты интересные вещи говоришь…

— Так вот, — с жаром сказал Николай, позабыв мгновенно промелькнувшую тень обиды, — Главное — это знать, каким должно быть Первовещество, знать, что хочешь получить. И я представил себе это Первовещество. Только, если хочешь, чтобы я тебе о нем рассказал, не повторяй, что я — поповский сын!

— Хорошо, — пожал плечами Андрей.

— Первовещество должно отражать волю Бога, об этом еще алхимики говорили. А ближе всего к Высшей воле — стихия огня, который может быть и благостным и карающим. Помнишь, сколько раз в Евангелии сказано про огонь?

— При чем тут Закон Божий? Ты же про алхимию говоришь!

— Не перебивай. Значит, Первовещество должно быть твердым, и, вместе с тем — огненным!

В этот миг в круглой, отделанной железом печке, какие были в дешевых Петербургских квартирах, что-то треснуло.

— Ну, ясно. Дрова — это и есть то вещество!

— Да отстань ты со своими шутками! Они сейчас неуместны! Дрова могут лишь гореть, покоряться огненной воле, а я говорю о материи, которая ее из себя источает! Выбрасывает!

— Все ясно, это взрывчатка! — сообразил Андрей, — Но ведь она людям тоже давно известна…

— Известна, да не полностью, не вся. Люди так и не поняли, что она и есть материализованная Божья воля. Она может решить, кому жить, а кому умереть. Но это — не главное! Я думаю, что она может большее сотворить, например — унести к небесам, к Самому! Помнишь, алхимики еще небесную колесницу придумывали, но так и не смогли придумать!

— Сложно, — почесал затылок Андрей. Мысли Николая как будто сами были взрывчаткой, подорвавшей его прежние взгляды на мир, и защитить их не могли ни шутки, ни присущий ему цинизм.

Разговор происходил в одном петербургском доме, украшенном многочисленными лепными цветочками и львиными мордами. Под самой его крышей снимал комнатку Николай, студент Медико-хирургической академии.

Сам Николай никогда не желал быть доктором. В академию его отправил отец, сельский священник, для того, чтобы научить своего сына смирению. «Увидишь болезни и смерть, бедность и нищету, и волей-неволей смиренным станешь. Такова она, докторская работа. Говоришь, что я все созерцаю, а сделать ничего не могу, на Волю Божью уповаю?! Так тебя научат и знать, и действовать, а потом ты увидишь, что супротив Воли Божьей все одно — бессилен», грустно говорил родитель, собирая сына в дорогу.

Смирение Николай потерял тогда, когда их село пронзила ядовитая игла мора. От такого количества мертвецов и больных, стоящих ногой в могиле людей, стало бы страшно и взрослому человеку, не говоря уже о нем, тогда еще — ребенке. В те дни он даже боялся выходить на улицу, и каждый день с тревогой ждал новостей о смерти еще кого-нибудь из друзей и знакомых. Священник и его домочадцы понимали, что смерть может дохнуть и на них, и защиты не было никакой, кроме молитвы, которую не переставая читали и днем и ночью. Бог помиловал, и никто из их семейства не умер.

Когда беда прошла, вслед за нею на селе поднялась волна слухов. Народ говорил, что с мором можно было бы быстро справиться, если бы власти прислали «дохтуров». А власти их не прислали из-за того, что какой-то местный начальник запросто прикарманил деньги, отправленные Государем.

Коля вместе с местными мальчишками, да и взрослыми мужиками, пропитался ненавистью к тому начальнику. Он не сомневался, что если народ отправится разрывать того казнокрада и убийцу на мелкие кусочки, он отправится с ними, и тоже в меру своих сил оторвет что-нибудь у супостата, например — ухо. Но отец не разделял гнева сына, равно как и гнева всех земляков. Он говорил о смирении и о власти, которая назначена Государем, которого самого поставил над Русью сам Господь. Свои речи родитель повторял и для всех — на проповеди, и отдельно — для своего сына в долгих беседах.

«Виновен он или не виновен — ему все одно перед Господом ответ держать, Бог ему судья. Наше дело — молиться, а Божья воля все одно нас сильнее. Испытания каждому по его силе даются, и чем больше тебе дано — тем строже и спросится!», говорил он.

Вороватого начальника вскоре сняли с должности и под караулом отправили в губернию, под суд. Но от того в селе ничего не изменилось, и родные умерших все так же лили слезы над их могилами. Бывая на кладбище, Коля смотрел на них, и думал, что у каждой впитавшейся в могильную землю слезинки есть виновник, имеющий человечье обличие, по образу и подобию Самого. Тогда о том, что хорошо бы найти в этом мире, среди плачущих и веселящихся людей ту самую Божью Волю и посмотреть на нее вблизи, какова она?

Тогда он подружился с Дениской, сыном учителя сельской школы. Пожалуй, из всех детей села только они и были грамотны, а потому им вдвоем было интересно. Когда учителя не было дома, они лазали по его библиотеке, где однажды и нашли книжку, на которой золотыми буквами было написано «Алхимия».

Та книжка, разумеется, не была сочинением каких-то древних мыслителей. Это была обычная дешевая книжонка, предназначенная для всех, кто мало-мальски знает грамоту. Какой-то в меру ученый писатель на ее страницах общедоступными словами рассказывал о давнем учении и о тех, кто его творил.

Однако, Коле и Денису книжка показалась до того таинственной, что все дни они только и делали, что обсуждали ее. Главное, что понял из нее Коля — это что Божью Волю можно обнаружить во внешне простых вещах, если подойти к ним с нужными мыслями и хорошо знать, что хочешь увидеть.

От слов друзья перешли к делу, и воспользовались некоторыми описанными там рецептами. Свою «лабораторию» они оборудовали на заброшенной водяной мельнице, которая торчала за околицей. Вместо химической посуды использовали обычные чашки и чугунки, утащенные из дому.

«Взять 7 частей солнца и 5 частей луны», читали они, после чего думали, как добыть те самые «солнце» и «луну». Не лезть же за ними на небо? Решили набрать в одну чашку воды, и весь день продержать ее на солнцепеке, а в другую — тоже воды, и оставить ее на улице в полнолуние. «Обработав» воду таким способом, друзья принялись ее нагревать, охлаждать, выпаривать, а потом оставили стоять ровно 9 дней, как было указано в книге.

В эти дни мальчишки наведывались на мельницу и смотрели в прозрачную воду, плескавшуюся в глиняной кружке, замечая, что она немного помутнела, и в ней вот-вот что-то вырастет. Николай представлял себе девятый, последний день, когда из кружки на него глянет нечто, что он пока еще и представить себе не может. Какой, должно быть, трепет охватит его сердце, какая дрожь промчится по рукам и ногам!

Но на пятый день их заметила полубезумная бабка Пуховка, когда вечером проходила мимо мельницы. Своими заплывшими старостью глазами она, конечно, не разглядела ребят. Увидела только, что на старой мельнице кто-то шевелится, а по народным поверьям там, конечно, обитала нечистая сила. Бабка принялась судорожно креститься, и с криком бросилась восвояси.

Прибежав в село, она столкнулась с учителем, едва не сбив его с ног. Тот подробно расспросил старуху об увиденном, и тут же, сообразив в чем дело, сам отправился на мельницу. Там он поймал сорванцов, что называется, с поличным.

Алхимические опыты с тех пор у ребят закончились. Но Колина вера в постижение Божьей Воли через познание вещества — осталась. Он продолжал ходить в учительский дом и читать разные книги, в которых рассказывалось про опыты над веществами. Этот путь и привел его в Петербург, в Медико-хирургическую академию, куда отец пожелал отправить его для научения смирению, а он сам — для освоения вещества с тем, чтобы через него познать тайную волю Небес.

В своей комнате, что он снимал в Семеновской слободе, Николай оборудовал настоящую химическую кухню. Пробирки, реторты, мензурки, разноцветные жидкости… Хозяйка обещала его выселить и сообщить в полицию о том, что он «готовит взрыв или отраву какую». Но, на самом деле, она, конечно, чувствовала, что в недрах безобидного прозрачного стекла скрывается какая-то тайна, которую ей никто никогда не раскроет. Мысли о тайне вливались в ее жизнь, как столовые ложки дегтя в бочки меда, придавая ей отвратительный вкус неполноты. Коля это понял, и перед появлением женщины, которая приходила точно раз в месяц за получением платы, надежно прятал все атрибуты потайной науки.

В один из дней эта комната под крышей озарилась вспышкой никому не видимого света. Произошла она в сознании Николая. То было озарение, вырвавшее из осеннего мрака островок конечной точки пути его жизни. На своих пальцах он разглядывал кристаллики пикриновой кислоты, которые неожиданно переполнились смыслом, будто обратились из материи в сгустки чистого духа.

В руках Коли оказывались все новые и новые вещества, полученные им самим. Любовь к ним была столь велика, что химик не мог с ними расстаться. На свою шею рядом с крестом он вешал маленький мешочек, куда закладывал то, что выходило из-под его рук.

Конечно, этот мешочек был не безопасен. В любой миг он мог обратиться в жгучее облако, искалечив своего носителя, а то еще и пару-тройку людей, которым бы «посчастливилось» оказаться рядом с ним. Но о такой беде Николай даже не помышлял. Ведь в веществах он чувствовал продолжение своей души, которая все одно всегда при нем, и взрыва которой, если на то есть Божья Воля, все равно не избежать…

Чуть пониже, в карманах, он носил составные части для новых веществ. Ведь для того, чтобы сложиться в таинственную субстанцию, они должны побывать рядом с его сердцем, пропитаться его трепетом, стать единым с ним. А потом уже руки сами повторят то, что сделала душа вслед за ней, и явят чаемое на свет Божий.

Так в один из дней Николай почуял, что Великое Делание завершилось. В мешочке на шее, возле крестика, оказалось вещество, которое он назвал — Ключ. Когда мешочек колыхался под одеждой и прикасался к его телу, Николай действительно ощущал явные контуры настоящего ключа. Только где к нему замок, в который он войдет? Алхимики испытывали свои ключи на ртути, но где же закопана его ртуть?!

За время непрерывной работы Николай забыл и про академию, и вообще про существование других людей. Друзей, кроме оставленного где-то далеко Дениски, у него не было. Разве что Андрей, который в друзья навязался сам. Коля так привык к его периодическим появлениям и язвительным словам, что вскоре перестал принимать за внешнего человека, подчас считая его собственным внутренним голосом, которому приходится втолковывать то, что душа уже и так поняла. Толкования для друга благостно сказывались на ходе его мыслей, они будто выстраивали их в правильные ряды и показывали новые пути.

И вот встал вопрос о замке, к которому подойдет Ключ, но обнаружить который душа Николая в одиночку не способна.

— Был бы Ключ, замок обязательно отыщется! Я вот был маленький, и у меня был ключик, который никуда не подходил, но я его не выбрасывал. А однажды случилась беда, в гимназии один мальчишка в несгораемый шкаф залез и он защелкнулся. А шкаф тот на выброс готовили, и ключ от него давно потерялся. Что делать? Звать слесаря, пожарных? Так пока те придут, мальчишка задохнется, воздуху-то в нем мало! Все кричат, бегают, а я ключик свой вставил и… открыл! Вот оно как бывает! — рассказывал Андрей. Может, это Коля говорил сам себе, хотя никакого ключа у него в детстве не было, и в несгораемом шкафу в его гимназии никто не закрывался.

— Замок найдется. Я сам тебе его отыщу, — сказал Андрей.

В этот миг Коля почувствовал, что Андрей и в самом деле его друг. Будто чья-то душа подставила свою спину под ношу, которую Николаю приходилось нести в одиночку. Чувство, что он уже не один пронеслось по нутру алхимика радостной волной. Теперь он уже не сомневался, что его Ключ непременно обнаружит свой замок среди дебрей этого мира и откроет-таки видимые или невидимые ворота.

— Я приду завтра, — попрощался Андрей и легонько выпорхнул за дверь.

Николай остался один, точнее — вдвоем с жаркой печкой, разбрасывающей по комнате трепетные облачка красного света. Она казалась живым существом, в ней дышала жизнь, пел огонь, раздавался веселый треск. Иногда казалось, что печь говорит о чем-то радостным, и жаркая смерть спиленных и обращенных в дрова деревьев обращалась в ее нутре в веселый праздник. Смерть дерева порождала коротенькую, но бурную жизнь огня, смерть которого в свою очередь, выливалась из высокой трубы клубами дыма да жаркого воздуха. Его жизнь тоже была недолгой, он растворялся в небесах, чуть-чуть колебля далекие звезды. Жизнь короткая уходила в жизнь длинную, звездную, за которой должна быть и жизнь вечная.

Копоть, оставшаяся от тех дров, быть может, и сейчас еще лежит на стенах старого, уже не используемого дымохода. Если, конечно, уцелел дом и его старое деревянно-печное нутро не было заменено на позднее, бетонно-батарейное.

Глядя на печь Николай подумал, что когда где-то близко поет и трещит такая подруга, то и умирать, наверное, не страшно. Можно представить себя этаким кусочком древа, который обращается в пламенное облачко, распускающееся ослепительным цветком, и тут же увядающее в дымовой сгусток, маленький сизый плевочек. Но тот тоже проживает хоть и маленькую, но свою жизнь, пока не раствориться в закате или в восходе, или во мраке ночи. В вечном.

«У Ключа жизнь другая. Миг — и его уже нет, но след остается, и в нем видна небесная воля. Он живого может в мертвого обратить. А может, кто знает, и на небеса вместе с телом отправить, как Илью Пророка!», размышлял Николай, задумчиво покуривая свою первую, еще новенькую трубку и поигрывая рукой с мешочком, полным таинственного Ключа.

Он протянул руку и распечатал лежащий на столе конверт. То было отцовское письмо.

«Сынок, ты уже повидал человеческую смерть? Видел ли бездонные глаза умирающего человека? Рвалась ли твоя душа на помощь несчастному и осознавал ли ты свое бессилие, когда помочь уже ни чем не можешь?», прочитал он отрывок.

— Эх, отец, отец, — вздохнул Николай, — Ты даже не знаешь, что на первом курсе у нас больных даже не видят, только заспиртованных покойников… А тем более не ведаешь, чем сейчас живет твой сын, что он держит в своей руке!

Николай отложил письмо, подумав, что хорошо бы как-нибудь написать ответ. Но сейчас у него не было настроения. Сейчас хотелось вот так вот пыхтеть непривычным едким дымом, любоваться на огненную щелку в печной дверце, и размышлять о том, что лежит сейчас в его правой руке.

Он так и уснул в кресле. Разбудил его звон колоколов близкого Троицкого собора. Николай посмотрел в окошко и улыбнулся. Вот там вот блестит своими куполами большой-пребольшой Храм. А у него на шее висит его собственный храм, маленький-премаленький, но его ничтожность — обманчива. Ведь большой собор для многих из тех, кто сейчас стоит в нем, занимает лишь ничтожную часть их жизни. Выйдут они из него, и рассыплются по рынкам, лавкам, конторкам и прочим житейским делам. А его, Николая храм — всегда при нем, а сам он — в нем. Нет ни одного мгновения, когда бы он оказался снаружи, в другом месте, где говорят и думают о килограммах морковки да пучках зелени!

Вечером следующего дня явился Андрей.

— Как и обещал, — сказал он, — Уверяю тебя, твой Замок скоро-скоро найдется. Он рядом, совсем близко, я это знаю!

Андрей проговорил эти слова с необычайным жаром, и Коля просто не мог ему не поверить. Он сам еще не мог себе представить тот таинственный Замок, а друг его уже мысленно созерцает перед собой, и даже знает, в какой из сторон света он лежит! Значит, они на самом деле шагают теперь вместе по одному пути-дороженьке навстречу дали, покрытой непролазным туманом. Как это здорово! Как прекрасно!

Пораженный восторгом, расходящимся от его мыслей, он глянул в окошко, и внимательно рассмотрел воробышка, который прыгал по одной из веток раскидистого рябинового дерева. Потом он обернулся, чтобы поблагодарить друга за то, что понял, что почувствовал, что увидел…

Однако вместо Андрея перед ним почему-то стояла ярко накрашенная полноватая женщина. Про женский пол Коля знал очень мало. Увидев незнакомку он только сумел догадаться, кем она по-видимому является, исходя из красного цвета, которого было слишком много и на ее лице и на ее платье.

«Вот так друг! Издевается он надо мной! Вот, дескать, тебе замок!», чуть не заплакал Николай. Ему подумалось, что такое глумление — во сто крат злее самого лютого предательства. Еще он ощутил, что его душа снова осталась одна-одинешенька, и дальнейший путь по покрытой непроглядной мглой дороге ему предстоит шагать одному.

— Андрей! — зачем-то крикнул Николай, понимая, что его липовый друг, опасаясь за целость своих зубов и лица, уже, поди, давно слетел по лестнице и теперь бодро шагает в квартале отсюда. «Небось, в пивную еще заглянет, за удачную шутку попьет!», лютовал Коля.

Кулак его левой руки сжимался и разжимался, а левая рука зачем-то теребила ключ. Наконец, чтобы успокоиться, он схватил свою трубку, но вместо того, чтобы ее спокойно раскурить, со всей силы впился в нее зубами и отгрыз кусок мундштука.

— Зачем так волноваться?! Я на самом деле есть — Замок, — спокойно заметила незнакомка.

Мундштук с хрустом разломился, а из глаз Николая вылезло проклятие, адресованное всем людям на свете. Это же надо дойти до того, чтобы самую сокровенную тайну, доверенную по большой дружбе, выдать вот этой уличной девке, да еще предложить ей использовать ее для большего глумления.

— Опять за свое! — вздохнула незнакомка, — Человек глубокий, а других по наружности отчего-то судишь!

Николай посмотрел на нее в недоумении.

— Меня зовут Елена, — сказала нежданная гостья, — А ты, как мне известно, Николай?

— Да, — он кивнул головой.

— Теперь я слушаю. Расскажи мне, как ты готовил свой Ключ? — спросила она.

Николай принялся рассказывать. Сначала — неохотно, спотыкаясь на каждом слове. Но дама оказалась великолепной слушательницей. Она то и дело задавала Николаю вопросы, называя его «мастером».

Коля вновь переживал свое Делание. Каждая капля перетекающий жидкости, каждый всполох синего огонька спиртовки вновь проплывал перед ним. Уши слышали звон стекла, и вместе с ним замирало сердце, будто Ключ еще не рожден, и процесс рождения опять начался с самого начала.

Николай чувствовал, как в этот, вновь повторяемый процесс Делания вошло новое начало, которого не было прежде. Этим началом, несомненно, была Елена, которая с каждым словом все сокращала и сокращала дистанцию, разделявшую их. Как будто сама собой с них исчезала одежда, раскрывая обнаженные, устремленные друг к другу тела. Николай не удивлялся, происходящее выглядело для него, как еще одна часть происходящего сейчас Делания,. Когда рассказ дошел до главного — до похожих на желтый снег кристаллов Ключа, застывших на его руке, тела Николая и Елены будто сами собою сплелись. Торжество души сплавилось с торжеством тела, и Коле показалось, будто весь окружавший его мир сделался горячим и мягким, получив новое имя — Елена.

Два нагих тела лежали на кровати, еще вчера бывшей холостяцкой.

— Вот, твое Делание закончено, — весело сказала Елена.

Николай равнодушно отметил, что он теперь не девственник. Впрочем, эта новость не принесла ему ни горя, ни радости. Ведь прежде он никогда не размышлял на эту тему, и не болтал о ней с подвыпившими друзьями. Другие мысли держали в объятиях его разум, и сейчас они оставались там же, не изменив положения своих невидимых рук и ног. Ведь Замок, подходящий к Ключу все одно — не найден, и встреча, начавшаяся вчера, и продолжающаяся по сие мгновение, ничего не изменила! Какое дело душе Николая до радости его тела, если его Ключ все так же одиноко заточен в холщевый мешочек, болтающийся на его шее.

— Но Замок?! Его как не было, так и нету, — печально сказал Николай.

Вместо ответа Лена взяла его руку, и медленно погрузила ее себе между ног. Но тепло женского нутра не могло повернуть мысли, которые все так же отчаянно роились вокруг Николая.

— Ты ничего не понял? — усмехнулась Елена, — Я все тебе показываю одно и то же, но ты не внемлешь! Если моя душа — Замок для Ключа твоей души, мое тело — Замок для Ключа твоего тела, значит, найти вне себя Замок для Ключа, который вне тебя — могу лишь я! И я его уже нашла, вернее, он при мне был, как при тебе всегда был Ключ!

Они принялись одеваться.

— Запомни еще одну вещь, — таинственно произнесла Елена. Ее голос, показавшийся Николаю сперва каким-то сухим, как будто, в противовес ее полноте, даже костлявым, теперь чувствовался пропитанным сокрытой песней. Теперь Коля дивился, отчего не расслышал ее сразу, — Замков у твоего Ключа — много. Но одновременно он — один. Это как тайна за семью печатями, под которыми она — одна-единственная.

Николай не понимал, о чем говорит его нежданная возлюбленная. Но он и не пытался понять. Он только чувствовал, что к нему идет какая-то тайна. Коля осторожно вкушал ее, боясь повредить своей поспешностью в ее раскрытии. По работе над Ключом он уже знал, как нужна неспешность и осторожность, какое великое дело — обуздание своей не в меру прыткой души.

Елена ушла, и Николай не смел ни остановить ее, ни сказать что-нибудь на прощание. Он знал, что она обязательно вернется, и будет возвращаться всякий раз до самого конца. Как замок, который никогда не расстанется со своим Ключом…

Комната Николая наполнилась жизнью. Заброшенные после Делания Ключа банки — склянки — пробирки — реторты снова ожили, стряхнув с себя легонький слой пыли. Едкий химический запах опять кусал за ноздри, порождая невольные чихи. Разноцветные жидкости жили своей жизнью, становясь то прозрачными, как полуденная родниковая вода, то едко-желтыми, будто яд разбуженной гадюки.

Жидкость жила своей жизнью, то доброй то зловещей, пока не теряла силы и не испарялась, рождая из себя гроздья кристаллов. На кровати, стоявшей рядом с пропитанным химическими соками стеклянным лесом, бурлила другая жизнь. Там переплетались два тела, содрогания которых совпадали с мерцанием огонька в спиртовке.

Наконец Акт был закончен. К колбе, наполненной желтовато-белыми кристаллами, подошли два голых человека, мужчина и женщина.

— Готово, — сказали они разом.

Коля взял колбу и посмотрел сквозь нее в лучах взошедшего солнца, которые играли множеством зайчиков на куполах Троицкого собора.

— Ну вот, Ключ есть, — сказала Елена, — И первый Замок к нему ты должен сделать сам. Этот Замок — железная крепость, в которой Ключ накопит свою силу, чтобы смочь открыть следующий Замок, который куда как тяжелее. За тем Замком последует еще Замок, и так — до самого конца!

— До Небес, — шепнул Николай.

Не одеваясь, он достал большой лист бумаги, и принялся усердно чертить огрызком карандаша. Елена стояла перед ним обнаженная, словно мастер писал с нее картину, а она — позировала. В процессе работы Лена то и дело меняла позы, ложилась, вставала, поворачивалась к автору разными частями тела, даже раздвигала ноги. Но на бумажной глади вместо очертаний ее тело почему-то выросло иное, контуры какого-то хитроумного устройства.

Со лба Николая катились градины пота. Нанося все новые и новые линии, он шумно дышал, будто эта работа была продолжением недавнего соития. Наконец, все было готово.

— Дай посмотреть, — попросила Лена и взяла лист, и тут же усмехнулась, — Ну что же, это несомненно — я! Только не знаю, ни то я тут такая, как на Том Свете буду, ни то такая, как в зеркальце твоей душе отражаюсь. Одно только вижу — красавица из красавиц!

Елена поцеловала своего возлюбленного в губы, после чего принялась одеваться. Набросил на себя одежду и Николай.

— Значит так, — Елена неожиданно стала строгой и рациональной, как преподаватель физики, — Я уже поняла, как мы это сделаем. Вот эту, эту и эту части я закажу у знакомого слесаря, а соберешь вместе их ты.

— Кто же еще, — пожал плечами Николай, удивляясь, как быстро его возлюбленная умеет меняться, будто под ее оболочкой сидят сразу две женщины, а то и больше.

Вечером явился Андрей и принес несколько металлических частей. Несмотря на то, что Коля никогда не видел этих железяк, он тут же узнал в них свои утренние мысли, только ставшие холодными, железными.

— Вот, меня Лена попросила, я и принес, — сказал он, — Это для бомбы.

— Какой бомбы? — не понял Николай.

Андрюша пожал плечами. А Коля перекатывал в уме тяжелое, страшное слово «бомба», которое до этого момента обитало где-то в ином, пахнущем кровью мире. Постепенно он стал смутно догадываться, что его Замок, если его обозвать иначе, и зовется этим страшенным словом. Он никак не мог уловить связи, но сердце его чуяло такую жажду в появлении Замка, что мысли про бомбу он решил оставить на потом.

С жадностью Николай схватил детали, после чего вытащил из-под кровати свой ящик со слесарными инструментами. В его руках части сами собой слились друг с другом в то, что называется адской машинкой. Но сам автор, разумеется, никогда бы не дал такого имени своему детищу.

Наконец, слегка дрожащей рукой Николай совершил главное — поместил в нутро Замка свой Ключ. Он вздохнул, и окинул взглядом то, что получилось. Сердце подпрыгнуло до небес и расцвело огненным облаком салюта.

— Вот, — только и смог сказать он.

Андрей тем временем смотрел на него широко раскрытыми глазами, дивясь своему другу, который, казалось, превратился на какое-то мгновение в быстрого ангела.

— Ладно, я пойду, — неожиданно произнес Андрюша и пропал за дверью.

А Николай всю ночь смотрел на свой Замок со вставленным в его нутро Ключом, то есть — на частицу своей души, явленную им миру.

За этим созерцанием он не заметил, как в его «хоромах» опять появилась Елена, и он провалился в сладкое облако любви. Когда они, расслабленные, лежали рядом, Лена взяла Замок и положила его прямо на свою пышную грудь.

— Красиво? — спросила она.

Николай был вне себя от восторга. Вся его любовь сейчас сошлась в одной раскаленной точке, и ему показалось, будто в любовь переплавился сейчас весь мир с его добром и злом.

Мгновение прошло. Елена сняла с себя Замок, и принялась одеваться, сделавшись снова рассудительной, как преподавательница физики.

— Теперь откроем следующий Замок. Этот Замок, ты только не пугайся, будет в Божьем суде над одним человеком.

— Каким человеком? — удивился Николай.

Лена достала из своей сумочки фотографию одетого во фрак человека, на груди которого сияла бриллиантовая звезда. Его усы были лихо закручены, а в глазах чувствовалось столько прямо-таки государственной солидности, что Николай посчитал, сколько бы потов с него сошло, явись он к этому господину на официальный прием. Чуть пониже усов блестело целое созвездие орденов, каждый из которых говорил, что их носитель — человек удивительно, просто необычайно полезен.

— Да это же министр… — пробормотал Николай, впервые за долгое время вспомнив, что между ним и Небесами существует еще государство с его министрами, начальниками, заместителями, председателями и прочими важными людьми.

— Ну да, — запросто сказала Елена, — А кого ты еще предлагаешь Божьим судом судить? Извозчика или дворника, или, быть может, городового? Кому много дано, с того много спрашивается, как сказано в Писании!

— Скажи хоть, он хороший или плохой?

— Для своих детей он — очень хороший. Заботливый отец, сумел больную дочку выходить, про которую все доктора, даже профессора медицины говорили, что она вот-вот помрет. Для жены своей — лучший муж, живет верно, по совести. Будь бы он крестьянином, мог бы авторитетом быть, старостой. Но он — министр, и отсюда он может такие грехи совершить, которые простому, маленькому человечку — не под силу. Этот министр, например, придумал закон, по которому у хлебопашцев разными налогами забирается аж половина урожая! В итоге пахари на хлебе живут, и хлеба не видят, в иные года лебеду с крапивой жуют!

Николай недоуменно смотрел на Елену.

— Но, быть может, здесь нет его вины. Мы не знаем, как живут те люди, кто там главный, а кто — подневольный. У иного министра бывает власти с наперсток, одно только название — министр. Если Государь даже возмутится за народ, и решит их своим судом судить, все одно не распутает, кто прав, кто виноват. А мы сотворим им суд Божий, чтоб Господь сам рассудил, кого на небеса взять и там уже судить, а кого на грешной земле еще оставить…

Слова Елены проникали в самое сердце Николая. Он слушал ее, поглаживая при этом свой Замок со вставленным Ключом. И сейчас он пожелал, чтоб Замок раскрылся, показав за собой следующий Замок, который опять будет раскрыт.

— Ладно, — промолвила после небольшой паузы Елена, — Я тебе сообщу, когда будет Действо. А сейчас мне надо идти.

Взволнованный Николай, оставшись один, не знал, чем себя занять. Он догадывался, что то, на что ведет его вместе с Ключом Елена — это преступление, за которое наказывают не только каторгой, но даже (о, Боже!), виселицей. Николай видел это орудие смерти только на книжной картинке, причем тогда так испугался, что поскорее захлопнул книжку. Теперь мрачное орудие, сколоченное из нескольких досок, вновь выросло перед ним вместе с желтой бумажной страницей. Еще Коля переживал от того, что деяние, на которое он идет, едва ли благословил бы его отец, отправивший в город своего сына для обучения смирению. Николай подумал, что он не может испросить благословения даже в письме, которое неизвестно кем будет читано, пока пройдет долгий путь от петербургского ящика до далекой губернии.

Чтобы развеять тревогу, Николай отправился туда, где он по идее должен был быть — в академию.

Он попал на занятие по анатомии. Разрезали едко воняющее мертвое тело. Под блестящей сталью ножей задубевшая, коричневая кожа расступалась, обнажая скромное богатство сокрытого под ней нутра. Внутренности, уже не нужные своему носителю, покорно смотрели в глаза анатомов, бессильные сказать о том, что же теперь сделалось с их прежним хозяином. Даже сердце, и то обратилось в молчащий комочек мертвой плоти.

Преподаватель рассказывал с увлечением, стараясь, видно, передать огонек своего интереса и своим ученикам. Но глаза Николая оставались все такими же темно-матовыми, не рождая в своей глубине даже едва заметного блеска.

«Вот, тот бравый министр, быть может, тоже скоро ляжет на такой же стол, и его внутренности станут такими же тихими. Но что будет с ним самим, какой над ним сделается суд и каков станет приговор?», размышлял он.

Когда Коля пришел домой, на лестнице, облокотившись на извитые перила новомодного модернового стиля, его поджидал Андрюша.

— Записка, — коротко сказал он и протянул Николаю клочок бумаги.

На нем стояло всего несколько цифр, витиевато написанных рукой Лены. Коля сразу понял, что все произойдет завтра в два часа дня.

— Она за тобой зайдет. А сейчас извини, мне некогда, — быстро сказал друг и зашагал прочь.

Оставшись один, Коля отправился в «черную» пивную, которая была в двух шагах от его дома. В прокуренных недрах лилась протяжная ямщицкая песня, которую выводили трое пьяных извозчиков. «Извозчик — тот же ямщик, только городской, одомашненный. Все равно как собака в сравнении с волком. Собака петь, то есть выть, тоже умеет, но делает это редко и плохо, а у волка песня — вся его жизнь. Так же извозчик…» — раздумывал Николай, прихлебывая из кружки пиво. Чтобы унять мысли о завтрашнем дне, надо было занять свою голову думами, пусть бессмысленными и бесполезными.

— Эх, вы штуденты, на х…, такие умные, а что от вашего ума? Правды все одно, на х…, не видать! Где она, правда-то? Так на х… вы вообще… — изверг на него один из извозчиков, проходя мимо.

Коля вздрогнул и руки его сжались в кулаки. Он приготовился к драке. Оценивая силы дородного извозчика, у которого к тому же было двое друзей, Коля понимал, что едва ли сражение закончится его победой. Больше всего Николай испугался гибели завтрашнего дела, которое он не сможет сделать, если будет сильно побитым лежать в своей комнате.

Но извозчик словно что-то почувствовал, и его интерес к студенту моментально пропал. Он продолжил путь к своим друзьям, которые уже выводили что-то горькое, жалостливое. Третий голос подоспел к ним как раз вовремя.

Не допив пива, Николай отправился домой.

На другой день в комнате появилась Елена, и по ней Николай сразу понял, что пришла она на этот раз не для того, чтобы упасть в его объятиях, а для того, чтоб куда-то вести.

И они пошли. Через проходные дворы, под ржавыми и крашеными крышами, через грязные черные лестницы и выложенные шелковистыми коврами парадные ходы. Только сейчас Коля понял, что совсем не познал этого города, похожего на большой каменный лабиринт, непролазного, если по нему брести без цели.

Они вошли в очередную черную лестницу, пропитанную облаками горелого масла, которые неслись туда из кухонь. Заканчивалась эта лестница лазом на чердак, по которого был зачем-то застелен соломой. Из темноты улыбался светлый квадрат слухового окна, к которому они и подошли.

— Зачем мы тут? — спросил Николай.

— Смотри, — Елена указало в окошко.

Коля увидел улицу, полную маленьких разноцветных человечков. Чуть подальше расстилался оживленный перекресток, откуда неслось лошадиное ржание и частый стук копыт. Одна из сторон перекрестка зеленела деревьями маленького садика.

— Вон там, в садике — наши люди, — сказала Елена.

Коля удивился. Какие наши люди? Кого Елена знает еще, кроме его и Андрея. Неожиданно его кольнуло что-то похожее на ревность, но этот укол быстро прошел, когда Николай заметил, что его возлюбленная говорит о «наших людях» даже не как о живых существах, а как о каких-то инструментах.

— Вот оттуда появится экипаж министра. У него в 14:40 важный доклад у премьер-министра. Когда он поравняется с садиком, оттуда выбросят бомбу. Это они считают, что бомбу, на самом деле — наши Ключ и Замок. Ну а дальше, — Лена подняла глаза к синему квадрату неба, который едва виднелся через узенькое окошко.

Время подошло, и на улице по ту сторону перекрестка появился кубик экипажа, который везли две лошадки, с высоты чердака похожие на диковинных мышек. Вот он немного замедлил ход, потом снова ускорился, и поравнялся с садовой зеленью. Блеснула вспышка, и через мгновение в ушах отдался легкий хлопок, смешанный с отчаянным ржанием. Николай глянул на перекресток и заметил, что одна из лошадей лежит на бугорках мостовой, а возле покосившегося экипажа разбросаны красные пятнышки, будто художник стряхнул свою кисть, пропитанную красной краской.

Тут же тишину разрезали частые свистки, разноголосые крики «Держи-держи!» и топот многочисленных ног, обутых в сапоги и ботинки. Человечки забегали так, словно их стала подгонять большая, но невидимая метла.

Елена оттащила Николая от окошка и повалила его на солому. Уже через мгновение их тела сплелись прямо на чердачной соломе. Летящие снизу крики придавали возлюбленным особую живость, и их движения, помимо их воли, пришлись в такт со свистками и ножным топотом.

Усталые они спускались с чердака. Николаю казалось, будто сегодня он пережил еще одну жизнь, и теперь начинает жить на свете по новой. Бородатый дворник в белом фартуке бросил на них беглый взгляд, но сразу же отвернулся. Разве не понятно, что могли делать на черной лестнице парень с девчонкой, не живущие в этом доме?! Нехорошо, конечно, но стоит ли обращать на такое внимание. Главное, чтоб не сорили!

На другой день Николай купил газету, на первой полосе которой красовалась та же фотография усатого человека, только теперь обведенная в черную рамку. В заметке говорилось, что боевиками организации «Земля и Воля» был убит министр земледелия. Еще было написано, что одного из боевиков убили на месте, остальные скрылись в неизвестном направлении. Выражались соболезнования жене, детям и сослуживцам погибшего.

Такие подробности не интересовали Николая. Он даже не задумался о погибшем боевике — он его не знал. Могло, в конце концов, быть, что убили и не боевика, а случайно подвернувшегося прохожего, который от испуга бросился бежать, и, конечно же, был принят полицией и публикой за беглеца. Но над всем этим встали два похожие на заклинание слова, от причастности к которым в сердце Николая будто распустился цветок. Земля — это его, Николая прошлое, родная губерния, а Воля — это то, что происходит с его душой сейчас. Земля — опора, на которой все стоит, чтобы, оттолкнувшись от нее, устремиться к Небесам, к Воле! Земля — это его Ключ, сделанный из земных веществ, а Воля — это Божья Воля, открываемая Ключом. Вот она — Земля и Воля!

Ключ открыл замок, и Божья Воля явила себя, обратившись в легкий хлопок, который при своей слабости сумел позволить свершиться Суду Божьему.

В это день Николай ходил по Петербургу без всякой цели, закручиваясь в лабиринтах его улиц, рассматривая небеса через каменные трубы дворов-колодцев. В одном из дворов он зачем-то соорудил из разбросанных дров что-то похожее на деревянный храм, и, улыбнувшись, зашагал дальше.

Придя домой, Николай подумал, что вот-вот должна придти хозяйка за платой. Он было попробовал разобрать свою непомерно разросшуюся химическую кухню и рассовать ее части по углам и по шкафам. Но после первой попытки, разбив две колбы, понял, что сделать этого не удастся. Стеклянный лес врос в его комнату точно так же, как Ключ — в его душу. Николай уже раздумывал, как бы ловчее встретить хозяйку в прихожей и как бы ее отвлечь разговорами. Но тут неожиданно появился Андрей с новостью, что вся квартира с прежде пустовавшей второй комнатой и кухней теперь снята им, а с хозяйкой договорился он сам, заплатив ей втрое больше положенного на год вперед. Николай не удивился, откуда появились деньги, и для чего кто-то оказывает ему такой почет. Ни о чем расспрашивать Андрея он не стал, предложив ему выпить бутылочку можжевеловой и поговорить о чудесных свойствах Ключа.

С того дня вся его жизнь перешла в Ключ. Новые и новые взрывы раздавались в разных районах города, на больших улицах, иногда унося на Суд Божий министров и председателей, иногда — оставляя их на земле с легкими и нелегкими увечьями.

Несмотря на частые соития, у Николая и Елены не рождалось детей. Их обоих это ничуть не удивляло, ведь своим единственным дитем был Ключ, который все время рождался, и все время погибал, открывая очередной Замок. Их жизнь не делилась на части, уготованные для разных надежд и целей, они словно были стрелой, запущенной в одну-единственную цель. Будущее было набором Замков, которые предстояло раскрыть, прошлое громоздилось Замками уже распахнутыми и за ненадобностью — отброшенными прочь.

Бомбисты гибли. Однажды Николай сам увидел из окошка очередного чердака, как рвануло в руках молодого паренька, совсем мальчишки. Тот рассеянно вскинул руки, отшатнулся, и рухнул на мостовую, посмотрев на прощание в сторону так и не достигнутой цели.

Но для Коли они оставались далекими и маленькими. Елена, конечно, их всех знала. Вероятнее всего, она и была их организатором и вдохновителем, находила очередную жертву и расставляла бомбистов. Но Николаю она об этом ничего не говорила, лишь изредка употребляя сочетание слов «наши люди».

— Но ведь он погиб! Упал и больше не шевелился! — говорил Николай про взорвавшегося паренька, смерть которого ему почему-то сильно врезалась в память.

— Погиб и погиб. На его место придет кто-нибудь новый, ведь свято место, как известно, в пустоте не бывает. Ты же не скажешь, что это место не свято?! — холодно отвечала Лена.

Ее холод передавался и Николаю, и он уже не раздумывал о погибших и раненных «наших людях». Все последние акции прошли удачно, взрывы сразили тех, кого они обрекли на Божий Суд. Ключ искал себе новый Замок, но кто должен был стать этим Замком? Даже подумать было страшно!

— Да, — сказала Елена, — Этот Замок — тот, о ком ты боишься мыслить. Но ведь и он тоже — человек, а, значит, и он подсуден Божьей Воле. Разве нет?! Господу будет угодно — и он предстанет на Небесах, как мы, простые смертные! И Господь спросит, отчего он, поставленный заступником за нас на земле, этим заступником не был! Может, Господь его пощадит и оставит здесь, и тогда сделается ясно, что у нас — праведный царь, поставленный Самим! Ведь не праведно это, что в каждой сельской школе говорят, будто царь — от Бога, но никогда он не был испытан Судом Божьим!

Николай весь обратился в трепет. Никогда еще он так не дрожал, погружаясь в делание Ключа. Во время работы ему чудились таинственные шорохи и водные плески, доносившиеся неизвестно откуда. Ключ получился каким-то другим, на этот раз его крупицы имели кроваво-красный оттенок, и он дивился им, когда в очередной раз поднялся с брачного ложа и взял в свои руки колбу.

Бомбу на этот раз он тоже замыслил необычную, со множеством хитрых устройств, заставлявших силу Ключа плясать в круговом потоке, и через это — расти, как будто вбирая в себя еще и силу самих Небес (по крайней мере, так он полагал). Целую неделю он прожил в бешеной пляске между горячим телом Лены и холодными боками рождающейся бомбы. Стороны света смешались в его сознании, а холодный блеск металла совпал с теплым свечением женского тела.

Наконец, все было готово. Наверное, бомбисты тоже готовились долго. Где-то по переулкам скользили едва заметные в свете ночных фонарей тела разведчиков, ищущих нужное место и время. Другие бомбисты учились бросать гладкие бомбовые тела, смешивая свои упражнения с молитвами, ведь они шли на верную гибель. Но Николай их не видел, он продолжал погружаться в делание Ключа, хотя его и так было больше, чем достаточно. Даже когда ночные звезды разогнал рассвет решающего дня, Николай еще выпаривал кристаллы, которые теперь всякий раз получались у него кровавыми. Красный цвет нового Ключа совпал с цветом рассвета. Коля вздохнул и загасил спиртовку.

Опять был чердак и далекий перекресток под ним. На этот раз чердак располагался в каком-то учреждении, снизу доносился едва слышный кашель, смешанный с бумажным шуршанием. У людей текла медленная, как резинка служебная жизнь, и никто из них не полагал, что эта резинка вот-вот с глухим звоном лопнет. Правда, чтобы спустя немного времени начаться вновь, и тянуться уже до самой смерти.

Опять появился кубик экипажа, сопровождаемый вдобавок множеством всадников, что подчеркивало его важность. Глухая бочка тишины накрыла город, смолкли даже воробьи, заткнуть клювы которых мог, наверное, лишь Конец Света.

К экипажу со всех сторон посыпались муравьиподобные людишки, в которых Коля безошибочно определил бомбистов. На этот раз они, против своего обыкновения, вместо того, чтобы бросать бомбы и отбегать спешной рысью, кидались под самые колеса экипажа. Канонада взрывов не умолкала, кровавая лужа расплывалась возле того места, где сейчас был царь. «Должно быть, они хотят, чтобы их кровь навсегда смешалась с царской», подумал Николай, наблюдая это дикое самопожертвование.

На этот раз Елены рядом с ним не было. Она не могла не быть рядом с бомбистами, которые бросались сейчас в самый центр того обширного мира, который зовется Русью. Ее розовое платье несколько раз промелькнуло внизу и исчезло. Коля дрогнул, понимая, что и она не могла вырваться из общей смертельной пляски, и теперь ее кровь, наверное, тоже струиться в общей луже.

Вопреки запрету, он выскочил из здания, едва не сбив нагруженного бумагами конторского работника, который спешил на улицу, чтобы узнать, что случилось, но не мог оставить приросших к нему бумаг. Но когда он подошел к месту, все уже закончилось, вокруг груды искореженных тел стоял плотный строй жандармов в блестящих касках, окруженный снаружи необъятной толпой сбежавшегося народа. Двое жандармов вытаскивали из-под злых ног толпы окровавленного человека, вместо лица на котором распласталась кровавая лепешка. Бесполезно увертываясь от тяжелых сапог и ботинок, он продолжал что-то мычать, и Коле удалось разобрать одно-единственное слово — «народ».

— А ты чего не бьешь гада?! Бей его! — услышал Коля хриплый голос над самым ухом. Но посмотрел он почему-то не в сторону голоса, а себе под ноги. И ужаснулся — окровавленная голова болталась прямо перед носками его ботинок.

— Давай-давай, бей! — подталкивала его в спину воля толпы.

Но тут жандармы вытащили наконец несчастного за ноги.

— Отдайте его нам! — кричал кто-то.

— Да зачем?! Все одно ведь повесят, — отвечали ему.

Коля еще пошарил вокруг глазами, но не увидел и лоскутка с платья Елены. Не зная, куда идти, он направился домой.

Дома его встретило уныние застывших колб и пробирок. И ни одной живой души, даже мышка, которая иногда выбегала из-под пола и грызла брошенные на пол хлебные корки, и та куда-то пропала. Оставаться было опасно, надо было куда-то бежать, но Николай лишь отметил эту мысль в своей голове, и улегся на пустую кровать.

Когда он проснулся, комната оказалась полна незнакомых людей, большинство из которых были одеты в жандармскую форму. Седой человек в штатском задумчиво вертел в руках колбу с кровавыми кристаллами. Николай поводил глазами, и обнаружил среди пришедших единственно знакомое лицо — квартирную хозяйку. «За платой пришла? Так зачем же жандармы? Пришла бы так, я бы все равно заплатил», рассеянно подумал он.

Седой поднял глаза от колбы.

— Проснулись, милостивый государь? Тогда собирайтесь! — с насмешкой сказал он, и у Коли даже не родилось вопросов, куда и зачем.

Серые стены одиночной камеры блестели водянистыми искрами. Стены старой крепости глухо держали его в своих объятиях, будто принимали за своего геройского защитника, а не за подневольного арестанта. Время от времени вызывали на допрос, где усатый следователь много раз спрашивал одно и то же, и получал одни и те же ответы:

— Признаете ли Вы, что изготавливали взрывные устройства?

— Да, признаю…

— Знали ли Вы, что изготовленные Вами устройства применялись террористической группой для антигосударственной деятельности?

— Да, знал…

— Распишитесь.

Он расписывался и шел обратно в камеру. На одном из допросов ему показали Елену. Она сильно похудела, осунулась, но при взгляде на Николая в ее глазах снова запылал знакомый огонь. И Коля понял, что следующий раз они увидятся только ТАМ, ибо нет на земле более места, которое бы свело их.

Вернувшись в камеру Николай понял, что последний Замок так и остался не раскрытым. Но здесь, среди четырех чужих стен и холодной железной койки он не мог получить в свои руки Ключ! Даже мешочек, с которым он прежде не расставался, сняли с его шеи, и теперь на ней остался лишь крест.

Но стремление своей души Коля удержать уже не мог. Она прорывала и тяжелые камни низких сводов, и прозрачную небесную синь. Мысль о том, как сделать Ключ, способный распахнуть небесный Замок стали ложиться на бумагу, пачку которой он попросил у надзирателя, обещая написать «чистуху».

Он закладывал свой Ключ в небесный корабль, и отталкивался им от Земли, приближаясь к светящейся небесной Воле. Перед ним проплывали рои звезд и созвездия, пока за тьмой космоса не виднелось огненное пульсирующее сердце. Теперь оно виделось им каждую ночь, а днем диковинный корабль обрастал новыми нарисованными деталями.

Когда Николая повели на суд, он переживал, что оторван от своих мыслей, и огненное небесное сердце осталось для него недостижимым. В зале суда он заснул, и во сне непроизвольно кивал головой на все, о чем говорилось. Неподалеку от него сидела Елена, она отражалась в его сне, и к пылающему сердцу летели они вместе. Они сливались, и вместе любовались на свое единственное дите — Ключ, который отпирал теперь последний, Небесный Замок.

«К смертной казни через повешение», — услышал он будящий голос судьи. Но пропустил эти слова мимо себя, и его память не явила картинки виселицы, помещенной на желтую страничку старой книги.

На следующий день в камеру вошли два жандарма и, подняв Николая, как безвольную вещь, куда-то его повели.

Вскоре перед ним появилась виселица, точнее — целый их ряд, но Коля уже не видел их. Какой-то чин стал зачитывать приговор, и Николай услышал в числе длинного списка свое имя и имя Елены, отметив, что их произнесли на прощающейся Земле в последний раз.

Мертвые тела безвольно повисли на веревках, словно забытая в старом шкафу одежда. А в полумраке пустой камеры навсегда застыли несколько бумажных листочков с линиями, нанесенными рукой, которая теперь безвольно болталась под зимним ветром. Это была тень, оставленная Ключом, который открывал последний Замок.

И эта тень сейчас лежит в моих руках. Конец пути того давнего человека и начало пути моего. Конец одной страницы книги русской алхимии, предвещающий раскрытие страницы новой…

Товарищ Хальген

2009 год