Alick — Похмельный синдром.

Почему похмельный синдром? Да потому, что главный герой страдает сим всесильным недугом. Вот он и сейчас сидит за письменным столом и, обхватив голову руками, смотрит на листки бумаги, исписанные его корявым и неразборчивым почерком — работает над своим очередным литературным детищем. И не смотря на то, что литературный жанр не является его талантом, стоит ли так строго судить человека, который, поддавшись пленительному зову миров своих почитаемых писателей, взялся за перо и бумагу, что бы сотворить свой собственный мир. И пусть этот мир не будет блистать гением, и будет обречён находиться в тени более известных миров, не будем отнимать мечту у главного героя. Впрочем, его герои уже давно не подчиняются ему и живут своею собственной жизнью.

— Билл, — произнёс краснолицый верзила, стоящий за стойкой бара, — как ты думаешь, почему наш создатель живёт в России, а нас поместил в один из штатов Америки?

— А кто его знает, Джордж, — ответил Билл, находясь по другую сторону барной стойки. — Наверное, влияние детства. Начитался всяких зарубежных писателей и делает вид, что он один из них.

— А лично я не хочу быть Джорджем, — запротестовал верзила. — Хочу быть Иваном, или Игорем, и жить в России, как наш создатель. И хочу путешествовать. Увидеть Москву, Санкт–Петербург и другие города. А то живёшь тут, в зашатанном городишке какого–то американского штата и не видишь ничего более. Да и не США это вовсе, а так, отблеск страны, в которой автор даже и не был. Да что тут говорить, давай лучше выпьем.

И они выпили.

И лишь одна мысль в голове: "Боже! До чего болит голова. Пивка бы сейчас!".

А жизнь, меж тем, продолжается. Из полуоткрытого окна доносился гомон птиц, слегка приглушаемый далёким гулом газонокосилок ЖКХ. Вся эта какофония изредка перебивалась шумом проезжающих машин. Комары, со звуком пикирующих истребителей, высматривали своих будущих жертв. Деревья, словно обнявшиеся братья–великаны, окружали дома, создавая лёгкую полутень от своих рук–веток с густой листвой. В воздухе царила утренняя прохлада, но уже через два–три часа она смениться жгучем зноем, а с заходом солнца придёт тяжёлая духота, и лишь с приходом раннего утра прохлада вновь взойдёт на престол. И так уже третью неделю. И даже частый холодный душ не может изменить ситуацию в целом. Оставалось только терпеть. И он терпел, так же как терпел невыносимый луч утреннего солнца, который превращал стекло дома напротив в мощный прожектор, нацеленный в его лицо.

И лишь одна мысль в голове: "Боже! До чего болит голова. Пивка бы сейчас!".

Дик удирал от погони. Бандит–одиночка, его свобода и сама жизнь не редко зависела от быстроты его ног и умения прятаться. В руке Дик держал пистолет, но он не спешил отстреливаться. Его жертвами были обычные прохожие. В них не надо было стрелять, достаточно помахать пистолетом перед лицом. И хотя в его жизни совсем без стрельбы не обойтись, стрелять в полицейского, это равносильно тому, что стрелять в самого себя.

Стив Кейси, лейтенант полиции, тоже не спешил стрелять. К чему расходовать пули? Сейчас он был один и в полумраке, но уже через несколько минут пристань зальётся огнями десятков прожекторов, фар и фонариков. Он уже слышал стрекотание вертолёта и далёкий вой сирен. На этот раз Дику не уйти.

Дик и сам это понял, добежав до конца пристани. Он подошёл к своей конечной точки, и ни к чему было играть в прятки с самим собой. Дик сел на какой–то пустой ящик и стал терпеливо ждать. Стив не спеша подходил к нему, не выпуская его с прицела. Даже мышь, загнанная в угол, сопротивлялась, что тут говорить о гангстере, на счету которого с десяток вооружённых ограблений.

Дик демонстративно отбросил свой пистолет.

— Поговорим? — предложил он.

— О чём? О твоём последнем подвиге? — Спросил полицейский.

— Хватит придуриваться, Стив. Ты же знаешь, что для меня всё кончено. Первые зрители заняли свои места в галерке, — Дик указал на вертолёт, который кружил над ними, освещая поисковым прожектором пристань. — Скоро прискачут ковбои на своих жестянках, — он махнул в сторону пока ещё не видимых, но уже оглашающих всю округу сиренами машин.

— Но мне надо сыграть свою роль до конца, — возразил Стив.

 Сыграть роль… — повторил Дик. — Вот именно, сыграть роль, а не прожить жизнь. Вот скажи, Стив, о чём ты мечтал в детстве?

— Э… в детстве? — замялся Стив.

— Да, в детстве. Но в детстве ты не мог мечтать, потому что не было у тебя детства, как и у меня. Детство, юность, старость — мы лишены всего этого. Мы рождаемся на первых строках книги, играем свою роль, и уходим в небытие на последних. И всё это по воле нашего создателя, демиурга, который купил перо и бумагу, что бы почувствовать себя господом Богом в своём собственном мире. Наши роли были придуманы и заучены ещё до нашего появления. Каждый раз, выходя на сцену жизни, мы на зубок знаем, что произойдёт далее. Этакий день Сурка, длиною в вечность. А всё могло бы быть иначе, если бы мы сами вершили свою судьбу. Но хватит философии. Кавалерия уже прибыла, пора официально сдаваться. Пошли.

И они пошли.

И лишь одна мысль в голове: "Боже! До чего болит голова. Пивка бы сейчас!".

Какой–то непонятный шум ворвался в его сознание, окружая и атакуя мозг нервными импульсами. Шум увеличивался, и вот уже можно было разобрать музыку и слова, которые постепенно складывались в песню из Богом забытого детства:

Я буду жить и ещё один день,

И будет ещё одна пьяная ночка,

Пыльная моль на подушку присела,

И не был я болен и не был врачом,

И не был я болен и не был врачом…

Песня прекратилась в преддверии припева, но сон уже потерял верховную власть над его сознанием. Он откинул одеяло в сторону и присел на кровать, обхватив голову руками. Что это было — сон, бред или явь? Да какая разница. Это было в прошлом, а день ещё только начинается, и впереди его ждало будущее.

Он встал с кровати, и, не обращая внимания на свою наготу, поплёлся на кухню. Безмолвие и одиночество, царившее в квартире, встретили его за порогом комнаты. "И некому даже завтрак приготовить" — мрачно подумал он, доставая из холодильника два яйца и кусок колбасы. Нехитрый завтрак — яичница и кофе, были приготовлены уже через несколько минут, но завтрак казался таким же безвкусным, как и тридцать с лишним лет его предыдущей жизни до сего дня. Но стоило ли об этом думать сейчас? Сборы на работу были недолгими, и вот он уже шагает по улице. И совершено не важно, где он работал, главное, что работала ближайшая палатка, где продавалось пиво — лекарство против похмельного синдрома.