georg — В ДИКОМ ЛЕСЕ

В нашем лесе очень много всякой живности, и каждая живность порулить хочет. Лично я не против. После «проклятого москаля» Лёньки, с неизвестно какого берега сорвавшегося, или Мишки меченного, мне уже как-то всё равно, какой медведь вылезет из берлоги, чтобы схватиться, подержаться и поиграть со штурвальчиком. Я давно уже перестал жаловаться. Меня уже до такой ниточки обчистили, что мне оно уже всё по «три буквы». Как сказал великий немецкий еврей с подозрительно очень узкими глазками, который — ленин: пролетариату нечего терять, кроме своих цепей. У меня, конечно, в отличие от проезжающего мимо меня на «ровере» моего родненького сограждана, нет никакой цепочки. А у него есть. Жёлтенькая. Ему, наверное, жалко будет потерять её. Поэтому миленький медвежоночек эдак очень заинтересованно и чрезвычайно многословно изо дня в день информирует меня, что надо проявить и отдать. Вот только одна незадача! Никак не могу определить, что я отдаю, когда иду к избирательной урне, вокруг которой они так и кишат, строго сдирая с меня последнюю шкуру: «А ты почему не хочешь голосовать за нас? Смотри, к уголовной ответственности привлечём за отсутствие социальной сознательности!» А я, просто, ну никак не пойму, что я должен им отдать? Я точно знаю, что это у меня последнее, даже крайнее. А вот что именно последнее? Ну, никак не пойму. Да оно и понятно, почему не пойму. Когда уже давным давно потерял, точнее, отдал, а ещё точнее, велели отдать, и вот, когда у тебя этого уже давным давно нету, то спрашивается: а что это было? А ответа нет, потому что этого уже давно нет. А если у тебя чего уже давно нет, то как можно определить: чего у тебя уже давно нет? И вот я вспоминаю, вспоминаю, но никак не могу вспомнить до точного ответа, чего же нет у меня: достоинства, чести или достояния? Честь мою они уже давно растоптали. Достояние давно отняли — до последней ниточки, до последнего кусочка хлеба, до боли и горьких слёз за судьбы своих детей. Осталось пока ещё крохотное достоинство. В мешочке что-то там между ногами болтается. Да кому же оно может понадобиться, если даже жена потешается над ним? Вот интересно получается. Когда блудь выходит на улицу и даёт, то она ничего не теряет, а получает и деньги, и удовольствие. А вот я иду к избирательной урне, к которой меня буквально в шею толкают, и сую в их гамнюшную щель свой ничтожнейший «билетик», отдавая им ещё что-то своё, потом выхожу, лапаю себя по карманам, а там и раньше-то ничего не было, а после урны и того меньше становится. А чего меньше становится? Никак не пойму. А на сердце горько и пусто.

Включаю экран и опять слышу: надо, надо, надо. Да к кому эти слова? Неужели вокруг него нет ни одной живой души, которой он мог бы сообщить своё — «надо»! Мне уже говорили, что надо полюбить человека с ружьём. Полюбили. Реки крови! Теперь надо полюбить дядю Стёпу милиционера. Да где же он? Вымер, как реликтовый динозавр. Остались только юридически подкованные монстры в синих шинелях, которые насилуют, бьют, давят и калечат тех, кого обязаны защищать. И к кому мне пойти с моими горестями? К прокурору? Я там уже покрутился как-то, пытаясь от клеветы защитить мамочку. Куда там! Всё было решено заранее. Дали срок не за что-то, а просто так, за характер, за то, что пыталась сохранить достоинство. Нет, к прокурорам я больше не ходок. Лучше уж пирожок с дерьмом. А что? Есть же на свете уринотерапия, почему же не быть дерьмотерапии? Вреда, по крайней мере, гарантированно меньше. Так к кому же мне обратиться? К тем, кто себя называют священниками? Тоже пробовал. Результат тот же. Те же мордатые, пузатые, лоснящиеся гаишники на своих блестящих «мерсах» и «лексусах» . Все они, прикрывшись овечьей шкуркой, глядят на меня своим голодным волчьим взглядом и твердят мне: надо отдать. Так что же я должен проявить и отдать? И если медведь мне шепчет на ухо: «гражданского достоинства и самоуважения», то я только пожму плечами и пробормочу в ответ: «бред сивой кобылы в майскую лунную ночь». Разве «лох», которого все, кому не лень, обдирают и унижают, может быть гражданином? Вот и получился какой-то новый, ещё никем не открытый закон физики: уже давно ничего не осталось, а тебе говорят, что надо проявить и отдать. А никто не пользуется. Никто заявку на нобелевскую не посылает.

И вот, очередной медведь вылез из берлоги и попал на распутье, и надо куда-то править и надо что-то делать. Но, ведь, чтобы что-то делать, надо что-то знать. А где эту самую «знать» взять, если её нигде и ни у кого уже давно нет? И когда нет «ведения», тогда пускается в ход «надо». А кому это «надо» говорится, не уточняется. Чувалкину? Так ему же некогда. Он каждое утро ломает свою голову об одну и ту же проблему: в гараже стоят почти полтора десятка «мерсов», так на котором из них сегодня ехать? А тут ещё какие-то «надо»! Кудряшкину? Так он уже всё не своё отправил дядюшке, который «сэм». Зачем ему ещё какие-то «надо»? Герою «пиковой дамы», который грейфер? Так ему вовремя этак приказали тихим, неслышным шепотом: ну-ка, быстренько, рви когти из экономики и развития, потому что никакой экономики скоро не будет, а развитие будет таким, что только в кошмарном сне может присниться; сядь в банку, потому что туда будут денежки сыпаться; и пусть симпатичная и наивная женщина отдувается за всё, что ты успел помочь нам утащить. Вы не слышали про Бернулли? Он с жидкостями работал. Хорошо работал. Так вот, при перетекании жидкости из одного сосуда в другой происходят очень интересные вещи. И все очень умные академики от всяческих наук с изумительно трогательной наивностью делают вид, что не замечают нарушения законов движения жидкости, который гласит: если в одном сосуде уровень жидкости понижается, то в другом, сообщающимся с ним, должен повышаться. Но ведь этого же нет! Посмотрите! Та банка оказалась пустой. А была очень полной. Другая банка оказалась тоже пустой. А была ещё полнее прежней. И та. И та. И мы видим множество банок, которые стали пустыми. А куда же делось содержимое чьих-то карманов? А вот это тайна за семью печатями. И считайте, что головы не будет у того, кто попытается отыскать и заглянуть в ту банку, в которой повысился уровень. Хотя это не составляет большого секрета — в Израиле. Потому что, когда медведь из нашего леса рулил на путь, то направил все наши потоки в Америку. А там очень даже умеют откусывать не только чужое достояние, но и достоинством не брезгуют. Что они и сделали. Совершенно незаметно и безболезненно. Но не надо думать, что я призываю у «жидов» отнимать деньги. Они правильно делают. Они учат человека не скопидомничать. Я болею о другом. Мне жалко медведицу. Вот её медведь, побывав на распутье, отправился с доброй душой, с распахнутым достоянием, с открытым достоинством в Америку. А ведь там большие мастера по анестезии. А ну как наша медведица обнаружит сокращение размеров его достоинства? Жалко её. Хорошая, наверное, медведица, была. Надо, оно конечно, надо. Но, ведь, иногда же и хочется.