georg — ВАЛЯ — 1

— Стоп, стоп! — воскликнул Габриэлян, уже давно взволнованно ходивший по комнате из угла в угол. — Стоп! Мы с тобой топчемся на одном и том же месте. Не ладится что-то. Нет, нет, не бойся, к технике твоего исполнения у меня нет никаких претензий. Ты уже почти мастер мирового класса. Ты — виртуоз. У тебя хорошие, крепкие, очень чуткие пальцы. Твои пальцы — сами струны. И слух у тебя изумительнейший. Но что-то не так, как надо. Особых причин для тревоги, вроде бы, и нет. У нас еще два месяца впереди. Но дело не во времени. Попробуй понять меня. Я сам когда-то был победителем в конкурсе. Я сам играл на "дель джезу". Я знаю всё. Поверь мне, выйдет кто-нибудь, пусть и не с такой совершенной техникой, как у тебя, но с более живым звуком, и ему отдадут первое место. Он, а не ты, получит право играть на "дель джезу". Не забывай, какой юбилей! Ведь триста лет! Неужели не обидно потерять такую возможность? Нет, постой, постой. Ну чего ты так сильно переживаешь? — профессор, увидев, как его любимый ученик побледнел, покрылся холодной испариной, а потом заалел маковым цветом, сам разволновался ничуть не меньше и ещё быстрее забегал из угла в угол, ожесточённо потирая и тиская нервически удлинённые пальцы рук.

Коля сидел напряжённо, прямо, уперев скрипку в колено и опустив зажатый в кулаке смычок между ног.

— Ну прошу тебя, ну не волнуйся ты так. Просто, нам с тобой надо постараться отыскать причину обеднения эмоциональной насыщенности. Ещё есть время. Надо попробовать немножко оживить твою игру. В ней слишком    все строго, правильно и где-то даже чересчур    академично. Маловато, я бы сказал, теплоты. Не трогает сердце. Но это всё от усталости. Расслабься. Нам с тобой надо немножко отдохнуть. Да положи ты свою скрипку. Успокойся. Никуда она от тебя не убежит. Иди сюда. Посмотри, какая красота. Давай поговорим.

Габриэлян подошел к окну. Со второго этажа хорошо просматривался парк, окружающий здание консерватории.

— Будь любезен, отвори окно, — попросил Габриэлян.— Что-то мы засиделись с тобой в этой комнатушке. Словно салака в томатном соусе. А на улице уже весна, чудесный воздух. Птички поют.

Коле пришлось немало повозиться, чтобы сдвинуть с места прихваченный засохшей краской нижний шпингалет, а до верхнего, несмотря на свои почти метр восемьдесят, как ни старался, дотянуться не смог. Пришлось подставить стул. Достал. Наконец окно, сухо треснув пару раз пересохшим за зиму недовольством, угрожая расколоть стекла, отворилось, и в комнату хлынул запах пробуждающейся от зимней спячки природы.

— Весна, — с едва уловимым оттенком грусти произнес Габриэлян, невольно думая о том, что вот, опять пришла весна, и мы стали старше ещё на одну зиму. Но одних эта прибавка красит, делает опытнее, увереннее, мудрее, так сказать, а других ещё на один шаг приближает к необходимости подведения жизненных итогов.¬¬¬¬ Но прочь печаль! Опять пришла весна! И улыбка радости осветила широкое, темное лицо профессора, украшенное орлиным носом и выпуклыми черными глазами.

Коля тоже обрадовался порыву свежего весеннего ветерка. Его красиво удлинённое лицо, природная бледность которого усиливалась хроническим недобором прямых солнечных лучей, очень быстро теряло маков жар.

— Чем занимается твой папа? — спросил Габриэлян.

— Он делает отличные скрипки, — ответил Коля, с наслаждением вдыхая полной грудью прохладный воздух, еще не успевший потерять свежести недавней зимы.

— Вот как? — удивился Габриэлян.— Твоя скрипка его работы?

— Да.

— Так вот оно в чём дело, — задумчиво произнёс Габриэлян. — Теперь мне понятно, откуда у тебя такое мастерство, такое чутьё, такая любовь к скрипке. Он тоже скрипач?

— Да, был, — вздохнул Коля. В его голосе лёгкой, неуловимой тенью мелькнула печаль давно прошедших лет. — Папа тоже когда-то мечтал стать победителем международного конкурса и сыграть на скрипке Гварнери. Но в семье не было средств на хороший инструмент, и он не смог получить высшего музыкального образования. Тогда он стал делать скрипки сам. И приложил все силы, чтобы я исполнил его мечту.

В комнате воцарилось молчание. Под окном о чём-то оживлённо и горячо скандалили воробьи. Над парком висело непрерывное и звонкое цвиньканье синичек.

— Смотри, скворцы! — радостно воскликнул Габриэлян.— Надо же, а мы и не заметили, как весна пришла, как птицы пожаловали.

— Да, скворцы прилетели, — грустно, безучастно согласился Коля.

— Сколько часов в день ты занимаешься? — спросил Габриэлян.

— Да по-разному бывает, — Коля устало пожал плечами.

— Ну хотя бы приблизительно, в среднем?

— Да где-то около пятнадцати.

— А бывает и больше?

— Бывает. Если есть настрой.

— Устаёшь?

— Да не очень. Но иногда бывает, — монотонные звуки вяло выползали из Николая и тут же устало падали за окном.

— Ну, а кроме музыки ты чем увлекаешься? — Габриэлян не терял надежды разбудить своего воспитанника. — Чем ты занимаешься, когда на скрипке не играешь? Досуг у тебя, хоть, есть?

— Досуг? — Коля несколько даже удивлённо посмотрел на своего профессора, какие, мол, могут быть увлечения при подготовке к такому конкурсу. — Когда не играю? Да ничем особенно и не занимаюсь. Только сплю да ем. Разлагаюсь, в общем, потихоньку.

— Ничем не занимаешься? — не смог удержать удивления Габриэлян. — И что, никуда не ходишь? В кино, там, или на танцы? Телевизор? Ты живёшь, кажется, в общежитии? Вечером гулять куда-нибудь ходишь? По улице пройтись, на девушек посмотреть. Неужели не ходишь?

Но ещё до того, как Николай сумел выдавить из себя хоть что-то членораздельное, и к тому же разумное, профессор понял, что его ученик испытывает что-то сродни неловкости оттого, что не может удовлетворить ожидания преподавателя.

— Вечером иногда выхожу поиграть в волейбол, — поспешил Николай хоть чем-то порадовать своего профессора.

— Ну, а раньше? До того, как поступил в консерваторию? Неужели тоже ничем не увлекался? — профессор очень хотел спросить о поцелуях с девушками, но так и не осмелился. И вовсе не потому, что считал тему эту запретной для интеллигентных людей. Нет. Он был далеко не ханжёй. Но уже боялся опять увидеть в глазах Коли стеснение, вызванное тем, что он не такой, как все, и не может не только похвастаться победами на любовном фронте, но и просто дать утвердительный ответ на такой простенький для большинства людей вопрос.

— Раньше? — Коля никак не мог выпасть из состояния удивления и смущения. Неужели раньше, до консерватории, что-то было? — А, ну в молодости играл немножко в регби. Потом еще каратэ.

— Регби? Каратэ? — опешил Габриэлян.— Ну, у тебя и переходики! С твоими-то пальчиками? А когда ты начал играть на скрипке?

— Папа говорит, что еще до того, как начал ходить, — тёплая улыбка немного оживила сонное лицо Николая.

— Ты играл на скрипке и одновременно занимался этими варварскими ужасами? — Габриэлян фыркнул от возмущения.

— Занимался, — с легкой тенью улыбки, словно удивляясь самому себе, произнес Коля.

— Но это же невозможно! — в беспредельном возмущёнии воскликнул профессор. — Как можно совместить эти абсолютно взаимоисключающие вещи? Неужели тебе не было страшно хотя бы за твои руки?

— А я их специально тренировал на выносливость, гибкость и силу, — продолжал слабо улыбаться приятным воспоминаниям Коля.

— Но я не понимаю, как можно совмещать скрипку и каратэ!? — никак не мог успокоиться профессор. — И не хочу понимать, — пробормотал он уже совсем сердитым тоном.

— Вот поэтому папа, в конце концов, самым категоричным образом запретил мне. Пришлось оставить и регби, и каратэ, — в Колином голосе явственно прозвучали нотки сожаления об успевших уйти в безвозвратное прошлое весёлых и счастливых годах юности.

— Они тебе нравились? — спросил Габриэлян.

— Нравились? Да нет, не могу сказать, что я был в восторге от них, — Коля продолжал мечтательно улыбаться. — Нравится — слово совсем не подходящее к этой ситуации. Просто, занятия ими давали чувство уверенности. Когда у тебя что-то получается, то возникает ощущение собственной значимости. Это, наверное, то, что сейчас очень часто называют самовыражением. В молодости времени и сил хватало на всё. Потом, когда повзрослел и стал серьёзней, окончательно выбрал музыку. Сейчас занимаюсь только скрипкой. И больше мне ничего не надо. Я очень люблю свою скрипочку, люблю её голос, её аромат, блеск отполированных боков. Частенько бывает так, что когда очень сильно устану, сяду на кровать, чтобы немножко отдохнуть. Потом прилягу. Вроде бы на минутку. И засыпаю в обнимку со своей скрипочкой. Так до утра и спим вместе.

— А девушка у тебя есть? — решился всё-таки Габриэлян на вопрос, который уже давно интересовал его.

— Нет, — со вздохом качнул головой Коля. — Некогда. Подходящего случая не было для знакомства. Да я и не представляю, о чём мне говорить с ней.

— Ну, теперь, более или менее, понятно, в чём наша с тобой проблема, — улыбнулся Габриэлян.— Да и не проблема это вовсе. Всё очень просто, но в то же время необычайно трудно. Мы с тобой, как, наверное, каждый человек на земле, мешаем Богу, Отцу нашему, исполнить Свой чудный замысел — сделать из нас богов. То есть, чтобы мы всё умели, были счастливыми, никогда не болели и не умирали. А мы всячески противимся этому.

— Я не хочу мешать Богу, — поёжился Коля.

— Я тоже не хочу, — горько усмехнулся профессор. — Но всю свою жизнь, как я это совсем недавно понял, только и занимаюсь тем, что мешаю Ему. Да не только сам мешаю Отцу нашему сделать себя счастливым, но и тебя, ещё такого молодого, а потому и не вполне ещё разумного, заставляю, вольно или невольно, заниматься этим отвратительным делом.

— Да чем же мы мешаем Богу?

— Ну как же? Он создал мужчину. Вроде бы всё хорошо. И ладный, и статный, и сильный,    и прочее, и прочее. Но вот одна незадача: куда ни посмотришь — всё мужчины, мужчины, мужчины. Скучно как-то. И сотворил Он женщину. И дал женщине то, от чего мужчина с ума сходит. Да и не только мужчина. Я имею в виду, что и ангелы некоторые потеряли достоинство при виде женщины. Очень интересное творение. С ним не соскучишься. А я оторвал тебя не только от общения с этим замечательнейшим созданием, но и от созерцания его, от возможности услышать его нежнейший голосок, увидеть очаровательнейший блеск прелестных глазок. В общем, я совершенно забыл, сколько мне лет и сколько тебе.

— Так что мне делать? — засмеялся Коля.

— Тебе надо сократить время на отлаживание техники. Она у тебя уже близка к совершенству. Тебе будет полезно небольшое расслабление. Всё! Решено! Неделя отдыха! Прямо сейчас пойдёшь и будешь искать девушку, с которой можно познакомиться и немножко расслабиться, повеселиться, поболтать о чём-нибудь, потанцевать.

— Да как же я буду её искать? — усмехнулся Коля.

— А очень просто, — развёл руками Габриэлян.— Вот сейчас выйдешь из консерватории, будешь идти по улице и глазей по сторонам. Смотри, какая тебе больше всех нравится. Улыбнись ей. И если она тебе улыбнётся в ответ, всё готово. Подходи и спрашивай, как её зовут, и что она делает сегодня вечером. У тебя деньги есть? Или дать тебе, чтобы можно было с девушкой в ресторане посидеть? Не стесняйся, дело-то житейское. Потом как-нибудь сочтёмся. Как появятся лишние, так отдашь.

— Да нет, не надо. Спасибо. Зачем? У меня есть деньги, — Коля, смущаясь, махнул рукой. — А если я ей не понравлюсь?

— Да как ты можешь не понравиться? Высокий, стройный, сильный и красивый. Да за тебя любая из них ухватится двумя руками. Потом ещё и не отобьёшься. Ведь нынче парни совсем никудышные пошли. То малорослые какие-то. То слишком высокие и медлительные. От них ни огня, ни жару. Невозможно и погреться. То сухие и тощие, как жердь из частокола. То жирные и рыхлые, как суслики в пшеничном поле. Эх, да мне сбросить бы годков хоть с десяток, я бы у любого из них отбил девчонку. Не волнуйся, тебе стоит только улыбнуться и спросить её имя, а дальше всё само собой покатится. Или, может, тебя познакомить с какой-нибудь красивой и хорошей девочкой? Это не составит особого труда. У меня есть такая на примете.

— Да нет, не надо, я уж сам попробую справиться, — смутился Коля. — Надо же когда-то начинать. Можно идти?

— Да, наверное, можно, — задумчиво произнёс Габриэлян. Но когда Коля уже подошёл к двери, вдруг остановил его. — Постой! Мне, всё-таки непонятно, как ты мог заниматься этим каратэ. Чем оно могло тебя прельстить? Никак не могу взять в толк. Ну ради чего ты бил других и сам подставлял себя под удары? Слава? Деньги? Не пойму.

— Да ничего особенного, — Коля остановился у двери в пол оборота к профессору. — Просто, я тогда встречался с одной девочкой. А она очень сильно нравилась другому парню. И вот он, как-то, вместе со своей компанией подстерегли меня и стали бить. Прямо на глазах у неё. Трое держали меня, а он бил. Вот с тех пор я и занялся сначала каратэ, а потом и другими видами боевых искусств.

— Ну и как? Каков результат?

— Потом я подловил его и побил при всей его компании.

— И на глазах у неё?

— Нет. Что вы. Как можно. Но она всё равно узнала о нашей драке.

— И что?

— Она обругала меня. Обозвала грубым и жестоким хулиганом.

— А дальше? Вы с ней продолжали встречаться? Она позволяла тебе целовать себя? Что-нибудь изменилось в её отношении к тебе?

— Я её никогда не целовал, — после некоторого замешательства выдавил из себя Коля. — Так и не осмелился. Поэтому, наверное, она после нашей драки стала встречаться с ним, — Коля, опустив голову, что-то сосредоточенно рассматривал на полу, растирая носком ботинка невидимую пылинку около двери.

— Извини, — в замешательстве Габриэлян начал откашливаться. –Я не хотел ворошить прошлое. Я не должен был так глубоко копать. Меня интересовало только, с какой стати ты скрипку решил почему-то совместить с каратэ. Я должен был догадаться, что французы и в этом случае правы.

— Она вышла за него замуж.

— Вот даже как!? — Габриэлян от расстройства даже потёр лоб. — И после этого ты решил, что тебе не везёт с женщинами. Убедил себя, что ты неудачник. После этого ты стал бояться женщин. И ты где-то недалёк от истины. Если бы Адам хоть на небольшое время удалился от Евы, то она не смогла бы ему преподнести свою пилюльку. И мы сейчас не мучались бы на проклятой Богом из-за нас Земле. А жили бы в раю. А может сотворили бы ещё более страшный грех? Ой, не знаю, ничего не знаю.

— А в чём были правы французы? — спросил Коля.

— А в том, что популяризировали свою фразу: шерше ля фам. Я подозреваю, что не им принадлежит авторство, что и до них этот факт хорошо был известен мыслящей части человечества. Да вполне вероятно, что первым именно Адам дал нам эту знаменитую и исполненную глубокого смысла фразу. Но не будем заниматься вопросами резервации прав на собственность. У нас и без этого проблем хватает. Ты прости меня, что, не желая этого, разворошил твоё прошлое. Видит Бог, я не хотел так глубоко копать. Просто, я никак не мог понять твоего странного, на мой взгляд, увлечения этим ужасным каратэ.

— Да ничего, уже не так больно. Я уже почти спокойно могу говорить об этом. Можно идти?

— Да. Конечно. Что-то я сегодня разболтался, задерживаю тебя. И самому бежать срочно надо. Меня уже, наверное, ищут. Надо ехать в Москву, по очень интересным делам. Встретимся через недельку.

На этом они и расстались. Но Коле знакомиться с первой попавшейся девчонкой не было необходимости. Ещё летом в прошлом году он на спортплощадке сумел как-то познакомиться с одной очень красивой девушкой. У Вали было не только хорошее, симпатичное и весёлое личико, не только фигурка высочайшего класса, но и безупречной прямизны ножки. Сравнение с какими-то там мечами, столбами и прочими колоннами не только ни о чём не говорило, но и сильно искажало красоту редкого явления. Вспоминая слова всем известного поэта о двух парах женских ног, Николай подумал, что тому, очевидно, сильно не повезло. Он не был в наших краях, поэтому не имел возможности убедиться в ошибочности своего высказывания. Валиными ножками можно было любоваться долго, очень долго. Даже тогда, когда она выходила погулять в спортивных кедах. Но если она обувала "шпилечки", то от созерцания открывающейся картины нормальный мужчина просто-напросто "балдел". Простите меня, но другого слова, столь же правильно и полно отражающего состояние наблюдателя, я отыскать не в силах. Ну правда, что было, о том я и говорю.

И вот однажды, отдыхая после игры в волейбол на скамеечке, они, наконец-то, сумели найти общий язык. Валечка, надо отметить, уже давненько положила свой очаровательный глазик на Николая, но не могла же она первой подойти к нему и предложить прогуляться вечерком на танцы. А он не делал почему-то этого. И не столько из боязни остаться наедине с прекрасной девушкой, сколько по причине устремления всех своих сил и помыслов на достижение поставленной перед собой цели: добиться, чтобы и руководство консерватории, и сам Габриэлян заметили его и поверили в его способность победить на международном конкурсе. А отсюда следует, что каждый вечер он работал со своей любимой скрипочкой. Ему было совсем не до танцев. Ему даже в голову не приходило выбирать между синицей и журавлём. Коля даже не пытался просчитать, что он теряет, и что рассчитывает найти, и сможет ли компенсировать потерю на любовном фронте гипотетическая победа на международном конкурсе. Он не пытался и на конкурсе победить, и от запретного плода отхватить кусочек полакомей. Нет. Такого помышления и рядом не было. Он даже и не пытался сравнивать, оценивать и выбирать, что лучше: красивая девушка или скрипка? Сейчас, в нынешней жизни его скрипочка для него была превыше всего! Может быть когда-нибудь потом это изменится. Но сейчас он должен победить на международном конкурсе. Слишком много эта победа значит для него, чтобы рисковать. Пусть даже ради такой красавицы, как Валя. Нет, папа никогда не говорил ему, чтобы он поставил перед собой такую высокую цель. Зачем об этом говорить? Коля и так прекрасно знал об этой затаённой, страстной до томления мечте. А сколько их совместного труда вложено в его, Коли, скрипочку? Сколько раз они перебирали заготовки? Да чтобы ни малейшего изъяна, да чтобы волокна были направлены так, как надо. А потом обстругай каждую. Да так, чтобы не снять лишнего, но чтобы и не слишком толстенькая была. А потом долгая и ещё более тщательная шлифовка. А потом для каждой долгое и тщательнейшее совместное прослушивание, чтобы подобрать подходящий лак. Такой, чтобы голос у скрипочки был и не пронзительный, не визгливый, но в то же время, чтобы она и не забубнила, как недовольная старуха на своего многострадального старика. Вот тут Коля безоговорочно пасовал. Даже и не пытался проявить инициативу, чтобы не испортить дело. Только слушал и слушал рассуждения папы, дабы хоть малую толику запомнить и сохранить в своём сердце. И теперь Коля все свои силы бросил на достижение главной цели.

Ну, а с девушкой уж как получится. Но рисковать нельзя. Коля уже немножко знал себя. Знал, что может увлечься, потерять осторожность. И не то, что забудет о своей скрипочке, изменит ей, но станет меньше играть, станет думать не о качестве исполнения, не о лидирующей линии произведения, не о замысле создавшего его, а о том как встретиться с Валечкой, что ей сказать, как она посмотрит на него. Ой, да мало ли куда потекут мысли, когда начнёшь думать о Валечке. Это только одному Богу известно, куда они потекут, и что из этого выйдет. Поэтому, сознавая своё полное безсилие в этом направлении, Коля отдал весь дух жизни своей в Его руку.

Через некоторое время они с Валей опять почти случайно оказались на одной скамеечке. Поговорили о погоде, об учёбе, о волейболе. И вдруг раз — и расстались. Она видела, что он очень обрадовался их встрече после довольно продолжительной разлуки. Она видела сияние его глаз, когда он смотрел на неё. Она ждала , что он пригласит её хоть куда-нибудь. Ну, хоть мороженого отведать самого дешевого. И вдруг на тебе, расстались. Да ещё так легко, а главное — безрезультатно. Он опять не проявил никакой инициативы. Она опять немножко рассердилась. Но ждала. Шло время. Их редкие встречи стали заканчиваться удивительно однообразно: поговорили, сходили на море искупаться после игры, и всё. Разошлись. Сначала её немного забавляло такое необычное отношение к ней. Потом стало раздражать. Валя видела, что нравится Николаю. Чувствовала его нежелание расставаться, стремление всеми способами продлить встречу. Видела особый блеск восхищения его взгляда, когда он то словно прилипал глазами к её шее, плечам, груди, то в смущении отводил глаза в сторону, но они сами, помимо его воли так и тянулись полюбоваться красотой её тела. Особенно на море, когда шла в купальнике по волнолому. И он ей нравился по всем статьям. Поэтому Валечка никак не могла понять, почему он не идёт на дальнейшее сближение? Ну, ладно, он человек очень культурный, не привык и не умеет лапать, хватать. Это хорошо. Он совсем не такой, как другие. Ей это очень даже нравится. Но руку на плечо хоть иногда можно же положить. И талии тоже чего-то хочется. Ну что всё время только смотреть? И под локоточек брать — это хорошо, но... Ведь, мало же! Хочется чего-то большего! Хочется вместе вечерком полюбоваться луной. Хочется послушать его голос, когда он будет ей нашептывать что-то. Да так близко наклонится , что его губы коснутся её волос, и она ощутит его дыхание. А там, глядишь, и до поцелуя недалеко. Ну почему другим можно получать удовольствие от мужчины, а ей нельзя? Ну чем она хуже какой-нибудь девчонки с не очень строгим, мягко говоря, поведением? Ну почему все удовольствия — для них, а все мучения — для меня? Наконец, не выдержав его пассивности, сама пригласила Николая покататься вечером на лодке. Вдвоем, разумеется. Конечно же, ему очень хотелось оказаться наедине с прекрасной девушкой в море при волшебном сиянии луны. Но... Заставить себя отвлечься от вечерних занятий в консерватории на такое большое время не смог. Мягко отказался. Она сильно рассердилась внутри себя, но вида не показала. Стерпела. Прошло ещё некоторое время. И она опять пригласила его. Теперь уже на танцы, в свой колледж. А он в это время готовился к очень ответственному отборочному конкурсу. Опять пришлось отказаться. Тут уж Валечкиному терпению совсем пришёл конец. И она стала избегать встреч с Николаем. Сами посудите, кому это понравится? Всю зиму они не виделись.

На конкурсе в консерватории Коля занял первое место. Конечно, праздник победы получился не таким сияющим, как ожидалось. Маленькая червоточинка на сердце потихоньку превращалась в язвочку. Но уровень новых задач, которые поставил перед ним Габриэлян, не давал времени для тяжких размышлений о потерянных радостях и удовольствиях. Теперь шеф уезжает на недельку в столицу. Есть возможность отвлечься от музыки, окунуться в море мирских страстей и переживаний, посмотреть, как люди живут, понюхать, чем они дышат.

И вот, расставшись с профессором, положив любимую скрипочку отдохнуть, Коля вышел на улицу, а там — красота неописуемая. Весеннее солнышко припекало по-летнему жарко. Пока перекусил, пока отдохнул, день уж к вечеру клониться начал. Пошёл на спортплощадку. Он не был первым. Желающих размяться, разогреть застоявшиеся за зиму косточки хватало.

Коля издали заметил знакомую стройную фигурку Валентины. И она его сразу увидела. Кивнули друг другу спокойно, перебросились приветами, как будто последний раз виделись только вчера. После окончания партии, не сговариваясь, направились к знакомой скамеечке и уселись рядышком.

— Ну, как дела? — спросил он, торопливо кидаясь в разведку.

— Всё в порядке, — ответила она и улыбнулась ему как в первые дни их знакомства: радостно и немного удивлённо.

— Хвостов много? — продолжал спрашивать Николай, ища тропинку, ведущую к нужной теме.

— А, совсем пустяки, — махнула Валя рукой, своей немногословностью оставляя широкое поле для его инициативы. И только искрящиеся улыбкой глаза чего-то ждали.

— Замуж ещё не вышла? — спросил он.

— Замуж? — она тихо засмеялась, запрокинув голову. — С чего это?

Мне учёбу сначала надо закончить. А почему ты вдруг решил, что я должна выйти замуж?

— Да так, — Николай пожал плечами, поняв, что взял слишком круто. — Просто, мне кажется, что тебе удержаться от этого шага очень трудно.

— Почему это? — удивилась Валентина.

— Ну, с такой внешностью, — Коля справился с собственным смущением и посмотрел в её глаза. — Мне кажется, что тебе каждый день приходится искать ответ на многочисленные предложения. Парни, наверное, прохода не дают.

— Да? Ты так думаешь? — Валя, не отрываясь, смотрела в его глаза. Ей очень нравилось, когда он так открыто, не скрываясь, любовался ею. — Ты очень сильно ошибаешься. Стоящие мужчины избегают разговоров на эту тему, а остальные предпочитают вести себя так, словно я для них всего лишь интересная игрушка. Так что твои представления о моём мире и мой реальный мир это две разные вещи. Учти это, — она продолжала смотреть ему прямо в глаза, не собираясь сдаваться первой. — Теперь моя очередь задать тебе тот же вопрос: ты женат?

— Куда мне, — сокрушенно вздохнул Николай и отвёл взгляд в сторону. — Кому я нужен со своими заботами?

— А что у тебя за заботы такие, что и жениться некогда? — спросила Валя. — Ах, да! Припоминаю. Ты в прошлом году что-то говорил о подготовке к конкурсу. Я не ошиблась?

— Нет, всё верно, — Николай смотрел себе под ноги.

— Ну и что, каковы успехи на отборочном конкурсе?

— Да всё нормально, — ответил он, не поднимая глаз.

— А нормально — это что значит? — Валя пристально следила за поведением Николая. Что-то в нём изменилось, но она никак не могла уловить суть этого изменения. — Ты можешь рассказать толком? Ты что, дар речи потерял? Да что с тобой случилось? Молчаливый какой-то. Ты выиграл или проиграл?

— Выиграл, — ответил Коля.

— Ах вон оно как, — протяжно промолвила Валя. — Ты выиграл. Конечно. А иначе и быть не могло. И что теперь получается? Вы теперь не просто Коля, а маэстро международного класса! И когда будет международный конкурс?

— Через два месяца, — сдержанно вздохнул Николай.

— Два месяца, — медленно, буквально по слогам, произнесла Валечка, словно размышляя о чем-то о своём, причём весьма далёком от радостного и весёлого, — и ты — звезда мировой величины. Высоко взлетишь. Тогда тебе не до нас будет.

— Перестань, — вяло попытался возразить Коля, отрываясь от созерцания носков своих кед и просительно глядя на неё. Валечка и на этот раз не отвела взгляда, а он опять не выдержал молчаливого поединка и опустил глаза, будто что-то рассматривая у себя под ногами. Да, Валечка била очень точно. Не просто в десятку, а в самый центр десятки.

— Перестать? — тихим, напряжённым шепотом переспросила она страдальчески, но в то же время и с любовью, рассматривая его беспомощно склонённую голову. Она не знала, чем закончится их встреча, поэтому спешила насладиться хотя бы видом головы этого очень интересного, хотя и невероятно странного парня. — А что перестать? Думать? Чувствовать? Не много ли требуешь, Коленька? Это же и ежу понятно: выиграешь международный конкурс и взлетишь так высоко, что нас, козявочек ничтожных, и замечать перестанешь. Вот это "перестань", так уж действительно — перестань.

— Да кто тебе сказал, что я его выиграю? — сердясь за что-то на самого себя, а не на Валю, пробурчал Коля.

— А как же? — горячо зашептала Валечка. — Чтобы ты, да не выиграл? Да не может такого быть! Ты же самая настоящая чугунно-железобетонная кувалда! Перед тобой ничто не устоит. Ты всё пробьёшь — и победишь.

— Ну что ты такое говоришь? — Николай чувствовал, как лицо его заливает красный, жаркий огонь.

— Ах, простите. И правда, как это я посмела наш интеллектуальный цвет, нашу самую-самую топ-вершинку самой культурной части нашего общества сравнить с каким-то там железобетоном? Прошу прощения. Это я, конечно, перебрала. Это меня, конечно, немножко занесло. Ну хорошо, скажем так: ты — высоколегированный бронебойный снаряд кумулятивного действия, перед которым никто и ничто не устоит. Он всё пробьёт! И победит! Ты не можешь не победить. В горнило своей жаростойкой печи ты готов бросить не только всякие там химические компоненты, но и лепестки роз, и любые колдовские снадобья. Да, наверное, готов бросить и душу мою. Ведь для тебя самое главное — это победа, — Валя продолжала шептать. — Ты веришь тому, что говорят: "победителей не судят"? Зря, Коленька! Судят! Ещё как судят! Куда ты денешься от нашего Верховного Судьи? Всё равно, когда-то надо будет отвечать.

Валя замолчала. Ошарашенный Коля продолжал тупо, ничего не видя, рассматривать носки своих кед.

— Ну, ты и повернула, — наконец-то вымолвил он.

Валя хотела сказать, что в измученном, исстрадавшемся сердце перевороты происходят сами собой, вне воли хозяина, но промолчала. Сердце выплеснуло накипевшее и теперь замолкло. Замерло в испуге от собственной смелости.

— Это что же получается? — негромко продолжал недоумевать Николай. — Получается: плохо, что я умею хорошо играть на скрипке? Так, что ли? Может, и конкурсы не нужны?

— Не знаю, Коля, — изо всех сил подавляя вздох, рвущийся из груди, прошептала Валя. — Наверное, если конкурсы проводятся, то, значит, это кому-то нужно. Или выгодно. Ну, вот взять тебя, к примеру. Если ты конкурс выиграешь, то премию тебе дадут. Обязательно дадут. И контракты богатые будут. И турне по богатеньким заграницам обязательно будут.

— Дело вовсе не в премии, — обрадовался Николай возможности выбраться из завала. — И не в контрактах. И не в гастролях. Дело в том, что победитель получает право играть на скрипке великого Гварнери. Приближается трёхсотлетие.

— Ага, — чуть ли не перебила она его. — Теперь ты начнёшь меня убеждать, что баксы тебе не нужны и гастроли тебя нисколько не интересуют. И слава тебе до лампочки. И что у тебя в голове ни одной мыслишки не было о том, что, в конце концов, тебя ждёт профессорская кафедра.

Но, собственно, что в этом плохого? — возмутился Коля.

— Да ничего плохого нет, — вздохнула Валя. Ей хотелось сказать: плохое во всём этом только то, что она не видит для себя места в его будущей жизни. Но не могла она сказать этого. Поэтому сказала другое. — Просто, мне кажется, конкурс, это, конечно, хорошо, но кроме конкурсов есть ещё и жизнь. И она никогда не поворачивает назад. И ничего нельзя изменить. И ничто нельзя повторить. А конкурсы — они бесконечны. Одни заканчиваются, другие начинаются. Ну ладно, прости, я тут наговорила много чего лишнего. Давно не видела тебя, соскучилась, наверное, поболтать захотелось. Ты извини. Пойду я. Не буду тебя задерживать. Да и меня ждут. Пока.

— Кто тебя ждёт? — насторожился Николай.

— Ух ты, какие мы строгие, — усмехнулась Валя, поднимаясь. — А с чего бы это вас так сильно заинтересовали наши маленькие заботы? Успокойся, Коля, нет абсолютно никаких поводов для волнений. Прибереги свои нервные клеточки, они тебе ещё пригодятся, — Валя помолчала немного и со вздохом добавила. — Я не на свидание спешу. Меня у подружки ждут.

— Подожди, — Коля выпрямился и, не поднимаясь со скамьи, взял её ладошку в свои руки, Он почти умоляюще посмотрел Валечке в глаза снизу вверх. Она уловила в его взгляде что-то новое, необычное, но самое главное, весьма важное для себя. Остановилась. — Подожди, прошу тебя, не уходи. Сядь. Мне хочется спросить тебя... Нет, попросить, — Коля мялся, никак не находя ключа к решению непростой задачи.

Валя после недолгого колебания села. Руку свою она не отняла, позволяя ему гладить и сжимать свои пальчики.

— Это у меня последний конкурс. А там останутся только выпускные экзамены. Через два месяца я буду вольным человеком. Заканчиваю консерваторию и сам распоряжаюсь своей судьбой. Я не хочу сейчас ничего планировать и загадывать. У меня к тебе одна маленькая просьба: подожди пару месяцев. Экзамены сдам, и каждый день буду катать тебя на лодке, каждый вечер буду водить тебя на танцы, — Коля умолк, увидев, как Валечка не то от удивления, не то от расстройства притихла, крепко зажав вторую руку между коленками. Помолчал и добавил нерешительно. — Пока можешь ничего не говорить. Подумай. Я не тороплю.

— Да что тут думать? — приходя в себя от изумления, с тихим надрывом прошептала Валечка. — Я так долго ждала от тебя этих слов, что уже и перестала ждать. Слишком долго ты собирался. Ты, ведь, меня не знаешь, Это я тебя знаю.

— Узнаю, — радостно пообещал Коля, продолжая удерживать её ладошку в своих руках. — Давай начнём узнавать друг друга прямо с сегодняшнего дня. Пойдем, сходим в какой-нибудь ресторанчик, покушаем.

— В ресторан? — Валя аж даже выпрямилась от изумления, не забыв, впрочем, отдать для ласкания и вторую руку. — У тебя хватит денег на ресторан?

— Ну, на шикарный, может, и не хватит, — смутился Коля. — Но на средней руки должно хватить.

— Должно хватить, — шутливо передразнила она его, теперь уже сама поглаживая его руки кончиками своих пальчиков. — И ты хочешь, чтобы я проела все твои деньги, а ты потом сидел на хлебе с водой? Ты хочешь узнать, способна ли я на это?

— Я потом съезжу домой, — самым солидным тоном попытался возразить Коля. — Папа даст мне ещё денег. Не в них дело.

— Ага, — Валечка разулыбалась. — Ты мне ещё расскажи, что твои родители настоящие мультимиллионеры. Нет, так дело не пойдёт, — она тряхнула его руку, заставляя прекратить спор. — Послушай. У меня есть другое предложение. Меня пригласили на свадьбу. Подружка выходит замуж. Я пришла сюда только в надежде посмотреть на тебя. Давай вместе пойдём. А?

— Ты считаешь, что мне можно появиться на свадьбе без приглашения? — Коля попытался изобразить на своём лице что-то вроде борения с сомнениями, хотя в душе своей был очень рад такому повороту. Да и как можно не радоваться возможности оказаться в гудящем весельем и радостью обществе, да ещё в компании с Валюшкой?

— Странный ты человек, — демонстративно пожала плечами Валечка, продолжая удерживать его ладонь в своих руках. — Я не знаю, как там принято среди призёров и лауреатов международных конкурсов, а у нас так: если меня приглашают, то я прихожу или сама, или с кем-то. Это уж моё дело. И никому в голову не придёт глупейшая мысль спросить меня: почему я пришла на праздник не одна, а с парнем. Не бойся, никто тебя там не съест. Даже внимания не обратит. Хотя нет, в одном случае обязательно обратят, и даже, обсуждая, осудят.

— В каком это случае? Не секрет? — заинтересовался Коля.

— Это происходит в том случае, если парень, а ещё хуже, девушка, приходит с одним, а уходит с другим. Вот такие у нас обычаи, — подчёркивающе многозначительно повела прелестной головкой Валентина.

— Уже учёл, — старательно кивнул Коля.

— Так ты идёшь со мной? Или тебе не хочется? Или опять некогда? — Валечка, наконец-то, отпустила его руку.

— Да почему же не хочется? — Коля уже не сдерживал довольной улыбки. — Очень даже хочется. И времени предостаточно. Мой профессор на неделю уезжает в Москву. Разрешил мне немножко отдохнуть. Поэтому я буду круглым болваном, если откажусь погулять на чужой свадьбе.

— Не знаю, не знаю, — тихо и задумчиво произнесла Валечка, прищурив глазки и задумчиво присматриваясь к чему-то, спрятавшемуся то ли за вершинами деревьев, то ли среди лёгких, розоватых облачков в далёкой-предалёкой синеве небосклона.

— Чего ты не знаешь? — приготовился обидеться Коля и опять взял её ладошку в свои руки.

— Ну как же, — мечтательно разулыбалась Валечка, ласково поглаживая его пальцы, наслаждаясь шелковистой гладкостью его кожи. — Если ты сейчас не болван круглый, то кем же ты тогда был летом прошлого года? А если в прошлом году был не круглый болван, то кто же ты, тогда, сейчас?

— Ой, Валя, ну не надо, прошу тебя, пожалей меня.

— Ну ладно, хорошо, — засмеялась она. — Прощён. Посмотрим, что из этого получится. Ой, что-то мы с тобой тут разболтались. А ведь нам пора собираться. Я уже давно должна быть там.

— Постой, — остановил её Коля. — А как же подарок?

— Да какой ещё подарок? — махнула Валя ручкой. — Деньги подарим, вот и всё. Очень многие так делают. Это позволяет молодым начинать совместную жизнь с небольшим запасцем.

— Да мои деньги стыдно показывать людям, — расстроено произнёс Коля тихим голосом. — Если кому-то придёт в голову присматриваться к моим деньгам, то чем больше будет стараться, тем меньше их будет видеть.

— Не бери в голову, — засмеялась Валя. — Не ты первый, не ты и последний. Мы — студенты! И этим всё сказано! Твою мизерную сумму мы сложим с моей такой же мизерной суммой, и получится уже нечто посущественней. И вообще, перестань терзать себя такими пустяками. Очень многие через это прошли, и никто, представь себе, не умер. Обещаю тебе, что и ты выживешь. Помни только, что ты идёшь радоваться счастью молодых. Так веселись и радуйся на полную катушку! Большего от тебя, пока, не требуется. Ну как? Согласен?

— Ещё как согласен, — заулыбался Коля и несмело потянул к себе Валечку. Но она, смеясь, отстранила его руки и отступила.

— Всё. Пошли. Нам некогда. У нас очень мало времени на сборы.

— А это далеко? — спросил Коля.

— Пять остановок. Но нам ещё надо съездить к ЦУМу, чтобы купить цветы. Может, ты съездишь за цветами? Мне ещё погладиться надо. Я тебя на автобусной остановке подожду.

— Согласен, — сказал Коля.

— Хотя нет, — засомневалась почему-то Валечка. — За цветами съездим вместе. Итак, быстренько собираемся и через полчасика встречаемся на остановке. Успеешь?

— Да я-то успею, а вот ты как?

— Буду стараться изо всех сил, — засмеялась Валечка и быстро, не оглядываясь, пошла к своему дому. А Коля как на крыльях полетел к своему общежитию.

Через полчаса Коля стоял на остановке. Вали, само собой разумеется, не было. Прошло ещё полчаса. Результат всё тот же. Уже подходили к концу третьи полчаса. Ситуация нисколько не улучшилась. Стрелка барометра состояния его самочувствия стремительно склонялась к "пасмурно". Он принялся перебирать в уме самые разные варианты, но при всех, даже очень невероятных, раскладах ничего утешительного для себя не находил.

— Может, за ней приехали на машине, — бормотал он сам себе под нос. — И она уже укатила с кем-то. А про меня забыла и думать. На кой ляд ей такой остолоп нужен? Она такими болванами, как я, может загрузить товарный вагон и отправить на разработку урановых руд.

Но он, как ты прекрасно понимаешь, моя миленькая читательница, ошибался. Она появилась. Она очень спешила. Она летела. Она боялась, что у него усохнет терпение, завянет желание, и он уйдёт. Уйдёт к другой. Её страх не исчез и тогда, когда она увидела, как Николай, поникший, безнадёжно рассматривающий что-то у себя под ногами, стоит, подпирая угол остановки. Ждёт её. Чувство неуверенности затаилось в самых глубинных уголках её души. Затаилось так, что не было видно ни кончика хвоста, ни кисточки ушей. Она боялась, что платье её не из самых модных, и сидит на ней не так, как надо, и что выглядит она в нём, как соломенная простушка. Хотя Валя чувствовала, что платье нигде не тянет, нигде не жмёт, и дышится в нём легко и свободно. И всё-таки она ужасно боялась, что окружающие и встречные найдут у неё какой-нибудь изъян. Боялась за уже давно не новые туфли, за колготки, которые, хоть, разумеется, целые, но и не последний крик.

Но с ногами, она знала, у неё всё, более или менее, в порядке. И платье уже давным-давно проверено — пойдёт. Но вот причёска! Её волосы всегда были и причиной гордости, и, одновременно, причиной расстройства. Ну скажите, пожалуйста, на милость, каким образом можно справиться с этими непослушными, вечно рассыпающимися и торчащими во все стороны, стремящимися завиться совсем не туда, куда надо, волосами? И это притом, что ни в коем случае нельзя пользоваться никакой фиксацией. Ни в коем случае! Ни капельки! Почему? Да Валечка под самой жестокой пыткой ни единым словечком не намекнёт на причину запрета пользоваться хоть капелюшечкой фиксажа! Не на выставку же она идёт! То же самое относится и к любому из красителей. Да хотя бы и хна, после которой волосы приобретают аромат давно скошенного, залежалого сена из соседнего аула.

О, аромат! Конечно, у неё в запасе был крошечный флакончик приличных духов, которые она берегла только для самых-самых особых случаев. И вот она достала этот заветный флакончик! И опять же, а не переборщила ли она с духами? Ведь слишком много лить на себя никак нельзя. Это же не лосьон и не дезодорант какой-нибудь, которым некоторые ленивицы пытаются перебить запах давно немытого тела, наивно полагая, что если их носопыра уже давно ничего не чувствует, то и другие считают, что они мылись хоть раз в этом году.

Да, с духами необходима сверхтонкая, супер ювелирная, просто, снайперская дозировка. Необходимо всё рассчитать так, чтобы самое сильное действие запаха пришлось на время движения в транспорте и на застолье, а на время танцев остался тонкий, едва уловимый аромат, проникающий сквозь любую преграду, ломающий самые несокрушимые заслоны.

Но у неё, вроде бы, всё должно быть в порядке. Ох, если бы не этот дурацкий, маломощный фен! А губная помада? Да что это за страна, в которой порядочной девушке невозможно приобрести то, что нужно ей для нормального самочувствия? О, если бы кто видел, что осталось в доме после её сборов! Бедная мамочка! Завтра надо будет расшибиться в доску, но всё прибрать и привести в порядок.

Она спешила! Она летела! Она боялась! Но нет на свете человека, который сказал бы это, глядя на неё. При всей поспешности и серьёзности внутренних переживаний она не позволяла себе ничего, что нарушало бы достойность и грациозность её походки. О стремительности её движения можно было догадаться только по энергичности, с которой рассекали воздух безупречные палаши её ножек. Но и при этом каблучки не забывали чуть-чуть поворачиваться внутрь во время отрыва от земли, создавая эффект пританцовывания. Нет, нет, она никуда не спешила. Никуда она не летела. Она, просто, царственно порхала над бескрайними, зелёными, и даже чуть голубоватыми просторами её владений. А то и дело попадающиеся на пути бензиново, извините за выражение, вонючие асфальтированные и железобетонные монстры, это, всего лишь навсего, временные и мелкие неудобства в, ожидающей её появления, великой, беспредельно прекрасной и счастливой жизни. Она лебёдушкой плыла на встречу со своим лебедем.

Вы видели женщину в полёте? Её может видеть только тот, кто ищет её. Но обычно мы видим только то, что сами создали. А то, что мы создали, то потом и видим. А как же иначе? Только так. Оглянитесь вокруг и вы убедитесь в этом.

Судя по тому, как на неё смотрели и оглядывались, Валечка чувствовала: ей что-то удалось. А вот и Коля. Рот нараспашку. Ну что ж, значит, всё в порядке!

А Коля смотрел на эту таинственно загадочную, прекрасную незнакомку и не мог поверить своим глазам. Неужели эта неземной красоты девушка спешит к нему? Он никак не мог понять, что с Валюшкой произошло? Да и не хотел он ничего понимать. Он видел невесомо пышные волосы, чем-то сколотые над левым ушком и свободно ниспадающие на правое плечо. Он видел созданное из неземной ткани платье, облегающее, обнимающее, струящееся по прелестному, сказочно загадочному, манящему телу, которое так и хотелось, ну, если не погладить, то хотя бы прикоснуться, дотронуться самым кончиком одного пальца. И это небесное создание, воздушное и лучезарное, само плыло к нему, сияя обезоруживающей улыбкой.

— Ты извини меня, — прошептала она, подойдя вплотную и беря его под локоть. — Но фен никак не хотел греться, а утюг то и дело норовил перекалиться, грозя всё сжечь дотла.

— Да уж, заставила ты меня поработать дежурным постовым на остановке, — тоже прошептал он ей на ушко. Её волосы коснулись его щеки, его носа достиг аромат её кожи, подпитанный запахом распускающейся зелени, пробуждающейся жизни и ещё чем-то странным, необыкновенно волнующим, не дающим никакой возможности сосредоточиться, отбивающим начисто всякую способность мыслить и что-то анализировать. Отстраниться от прелестного ушка не было никаких сил, и Коля, перехватив инициативу в свои руки, сам взял Валечку за локоток, приблизился и шептал безостановочно невесть что, только бы коснуться губами её волос, только бы ещё и ещё раз вдохнуть чудный аромат её кожи и ещё чего-то такого, от чего сердце замирает и на ещё не очень понятные действия тянет. — Люди приходят, садятся на автобус и уезжают, а я торчу, как столб. Некоторые уже куда-то съездили и возвращаются назад, и видят меня опять на этой же остановке, и удивлённо посматривают, и отходят, и снова с удивлением оглядываются. Что это, мол, за новый постовой появился на нашей остановке? А не замыслил ли он чего-нибудь эдакого? Может, он ждёт сообщников своих, и они сейчас начнут грабить и убивать? Ох, эта современная молодежь! С ними надо держать ухо востро. Того и гляди, натворят чего-нибудь. А у меня мысли все порассыпались, и полная растерянность в мозгах. Да какой там в мозгах! И мозгов-то уже нет. Все поразъехались в разные стороны. Одна разъединственная мыслишка осталась. Куда, думаю, могла Валечка запропаститься? Ну, думаю, это она мстит мне за мое легкомысленное поведение в прошлом году, за обиды, которые я нанёс ей своим отказом покататься на лодке. Вот болван, думаю, и у себя отнял удовольствие, и девушку обидел. Послушай, а там, на свадьбе, танцуют?

— А как же, — ответила Валечка, гася, по мере возможности, избыточную смешливость и сияние удовольствия в глазах. — А ты что, танцевать не умеешь?

— Да нет, — начал он.

— Ну ничего, — поспешила она успокоить его. — Я тебя научу.

— Да нет, — продолжил Коля. — Я когда-то танцевал. Но это было так давно, что и не знаю, танцуют теперь так или нет.

— Ну, теперь танцуют и такие, у которых за километр видно полное отсутствие чувства ритма. А тебе, с твоими музыкальными данными, опасаться нечего. Держись ко мне поближе, и всё будет в порядке.

— Ага, — обрадовался он. — Я понял, что держаться надо как можно ближе к тебе. Я буду стараться. Я уже начинаю учиться делать это. Ты потом не обижайся, если я буду держаться не там и не так как надо.

— Не бойся, — прошептала она, поглядывая из-за его плеча на дорогу. — Я тебя, когда надо будет, остановлю.

— Ну, теперь я совсем спокоен, — прошептал он, привлекая её к себе. — Начнём прямо отсюда.

— Ага, — засмеялась она. — И я тоже начну тебя останавливать прямо отсюда. Вон автобус подходит, нам пора садиться, — она мягко, нехотя отстранилась от него.

Они доехали до ЦУМа и купили цветы. Потом опять сели в автобус и прибыли к месту свершения самого радостного события в жизни человека — на свадьбу.

Дом был не из числа дворцов, но весьма добротный. В большом зале расположились самые почётные гости, вместе с которыми сидели и жених с невестой. А в отдельной комнате накрыли стол для молодёжи. И в этом не было ничего обидного. Дело было не в том, что именно там, в большом зале, будут вручаться особо ценные подарки. И даже не в том, что самые именитые гости пришли в этот дом именно из-за них. Главное, наверное, заключалась в том, что брачующиеся покидали стадо "необгулянного" молодняка и включались в сообщество степенных производителей — фундамент государства.

В большом зале постоянно совершались некие церемониальные процедуры, то и дело кто-нибудь произносил очередную напутственную речь. За молодёжным столом всё шло шумно и беспорядочно, но зато весело. Но и здесь нет-нет, да и находился любитель произнести нечто наставительное, готовя себя, очевидно, к предстоящему в недалёком будущем переходу в большой зал. Отдавая дань приличию, да и случаю, по которому они все здесь собрались, его терпеливо слушали некоторое время, но при первых же признаках потери оратором чувства времени, весёлыми выкриками, каверзными вопросами и встречными предложениями приводили любое выступление кандидата в цицероны к общему знаменателю, суть которого раскрывалась в скандировании затасканной сентенции: "выпьем братцы, выпьем тут, а то там нам не дадут". Из всего вышеизложенного можно сделать бесспорный вывод: всё на свадьбе шло по уже давно отлаженной и отработанной схеме.

Коля к еде всегда был непривередлив, и это помогало ему при решении дилемы из вкусного и сытного отдавать предпочтение первому. Чем он и активно занялся, выуживая из окружающего его изобилия самые изысканные блюда для сидящей справа от него Валечки. Это давало ему возможность не только проявлять заботливость, внимание, вежливость и прочие свои высокие достоинства, но и прикоснуться к её ручке, прижаться плечом к её плечу, а учитывая и порядочнyю тесноту за столом, бедром к бедру. Ради этого удовольствия он готов был пойти почти на любой подвиг, вплоть до того, что отправиться в большой зал и умыкнуть у почётных гостей самое большое блюдо с самым роскошным тортом. И только ещё недостаточная степень, так сказать, раскрепощённости не позволяла ему приступить к столь решительным действиям.

Но вот душа насытилась, очи весьма повеселели. Теперь можно и оглядеться. Гости на свадьбу пришли, в основном, парами. Но картина, как и весь наш мир, была далеко не однородной. Несколько человек того и другого пола находились, можно сказать, в состоянии свободного полёта, являясь теми центрами кристаллизации, вокруг которых сильно искривлялось поле психологической напряжённости, грозя образованием новых треугольников. И один из таких центров выделялся тем, что не столько жевал и пил, сколько присматривался к спутнице Николая. Состояние одиночества, в котором находился в данный момент этот молодой человек, объяснялось совсем не малой привлекательностью его внешности. Нет. Совсем наоборот. И об одежде его можно было сказать так: одни носки и подкладка пиджака стоили во много раз больше, чем весь простенький, хотя и не далёкий от элегантности, наряд Коли. Да, этот человек не привык пассивно ждать милости. Взять, а говоря современным жаргончиком, трахнуть, было первостепенной его задачей. Никак невозможно забыть и второй пункт их жизненной программы — промедление смерти подобно. Его же состояние свободного полёта имело самое простое объяснение: он только что прибыл из тех мест, где золото ищут в горах. И это я сказал без всякой аллегории. На Колю этот красавец посмотрел только два раза: первый — изучающе, а второй — пренебрежительно. На острие внимания красавчика находилась Валентина.

Коля насторожился. Уменьшил рьяность обхаживания Валентины. Перестал при разговоре наклоняться пониже, чтобы коснуться её волос. Даже постепенно, миллиметр за миллиметром, стал отодвигаться от неё. Он не хотел быть отнесённым к числу тех, кто стремится навязать себя там, где в нём никто не нуждается. Заодно заранее готовил себя к возможному поражению, дабы предупредить внезапность возможного удара.

Валечка и не подозревала, что вокруг её персоны начала разворачиваться самая настоящая подготовка к боевым манёврам. Красавец поднялся из-за стола, вышел из комнаты и вскоре вернулся с небольшой тарелочкой. Тем временем Валина тарелочка опустела. Она немножко обождала, но, не обнаружив прежней расторопности от Николая, уже сама решила, было, обратиться к нему с просьбой подложить ей немного салата, но не успела.

Именно такого удобного для себя случая и ждал красавец, сидевший как раз напротив Валечки. Он проворно приподнялся, взял стоящую перед ним тарелочку с нетронутым салатом и, сильно наклонившись над столом, обратился к Вале.

— Не желаете ли салат попробовать, из крабов? — промолвил красавец самым приятным голосом с самыми разлюбезнейшими интонациями, не забывая включить самую лучезарнейшую из улыбок своих голубых глаз.— Ещё вчера бродили по дну Тихого океана у берегов Камчатки. Вы были на Камчатке?

— Нет, — ответила Валечка. — Как-то, вот, не довелось. А вы были?

— Да, — обрадовался красавец и сел. Стол был не широкий, что позволяло беседовать даже в таком гвалте. — Пришлось побывать. Я там работал некоторое время. Только что оттуда.

— Да? Ой, как интересно, — Валя чувствовала, что от неё ждут нового вопроса: а что вы там делали? Поэтому спросила. — А я слышала, что на Камчатке есть сопка Ключевская. Из неё что, действительно ключи бьют? И что значит: сопка? Вы были на сопке Ключевской?

— Так это же действующий вулкан, а называется он — сопка Ключевская, — явно обрадовался красавец. — Нет, вы знаете, на вулканы меня как-то не тянуло. Никогда не было желания знакомиться с этой страхолюдиной. И сейчас нет, — красавец хотел пошире распространиться на эту тему, но ему не дали.

Поднялся ещё один желающий провозгласить тост в честь молодожёнов. Но и этого любителя широковещательных пожеланий то и дело перебивали выкрики самых нетерпеливых: "Хватит пить! Хватит говорить! Пора танцевать!" Под этот галдёж красавец сильно наклонился над столом и обратился к своей прекрасной собеседнице.

— Вы сами, конечно, почувствуете, но обратите, пожалуйста, внимание на то, что салат приготовлен на натуральном, настоящем прованском масле. Из провинции Прованс, что на юге Франции.

— А вы там были? — спросила Валя.

Красавец отрицательно покачал головой.

— А тянет? — опять спросила она.

— Вы знаете, — красавец ещё сильнее наклонился над столом, но ему и на этот раз не дали закрепить свой успех.

— Олег, ну перестань разговаривать. Будь человеком! Дай Андрею слово сказать.

— Да пусть говорит сколько ему влезет, — красавец недовольно выпрямился и возмущённо взмахнул руками. — Я ему разве мешаю? Пусть говорит. Может к утру разродится.

И тут стол взорвался. Одни требовали дать человеку высказаться, другие же стояли на том, что уже давно пора переходить от слов к делу. Их пожелание, вероятно, было услышано, так как во дворе загремел оркестр. Многие начали подниматься из-за стола.

— Коля, салат из крабов будешь? — спросила Валя, поворачиваясь к Николаю.

— Са-лат? От-ку-да?— медленно, еле ворочая языком, переспросил тот.

Во всё время общения красавца с Валентиной он сидел, опершись обоими локтями о стол, держа перед собой рюмку с водкой, сконцентрировав всё свое внимание только на ней, убеждая себя, что уже пьян "в стельку".

Валя с удивлением смотрела на него.

— Салат не откуда, а из крабов, — терпеливо объясняла она, не понимая, что происходит.

— А где эта страна крабов? — не меняя стиля странной речи, продолжал прятаться сам от себя Коля.

— Коля, что с тобой? Я тебя спрашиваю, ты хочешь попробовать крабий салат?

— А, крабий салат, — всё в том же ключе продолжал Коля. — А из какой части краба он приготовлен: из усов, глаз или хвоста?

— Не знаю, — рассеянно ответила Валечка, думая о чем-то другом. — Сейчас спрошу, — и вдруг опомнилась, — Ой, да что это ты из меня совсем дурочку делаешь? Какой ещё хвост? Я живого краба в глаза не видела, но знаю, что у него нет хвоста. Это же не рак, а краб.

— А ты у своего разлюбезного Олеженьки спроси, — посоветовал Коля.

И тут до Валечки дошло, в чём дело.

— Перестань валять дурака, нечего изображать из себя алкаша, — потребовала она тихо, но очень решительно. — Ты эту рюмку с самого начала вечера держишь, но не пьёшь.

— Неправда, — нормальным голосом возразил Коля и выпил водку. — Это не первая рюмка, а вторая. Твою попытку продемонстрировать высокую наблюдательность в отношении ко мне можно считать не вполне удачной. Твоё внимание занято Олежкой. Никто не может одинаково внимательно общаться с двумя партнёрами. Обязательно один из них получит больше внимания, а другой — больше пренебрежения. Это — истина!

— Ой, как же ты меня напугал! — тихо засмеялась Валечка и прижалась к Николаю плечом. — Ой, как я испугалась. Для меня это был бы очень страшный удар. Я бы его не вынесла. Пошли танцевать.

— А салат? — спросил Коля.

— А ну его, — махнула рукой Валечка. — Я его уже попробовала. Ничего, вкусный, но мне танцевать хочется. Потом доем.

Они поднялись из-за стола и вышли во двор. А там уже дым стоял коромыслом. Нет, не в том смысле, что пыль поднялась столбом. А в том, что большая масса гостей вовсю работала ногами, руками и прочими частями тела под чёткий, ритмичный грохот оркестра. Да ещё смазливенький, голубоглазый солист добавлял жару своим сладкоголосым криком.

Танцующие разбились на несколько кругов. Но вся людская масса, словно одно единое тело, ритмично двигалась, подёргиваясь и качаясь. Николаю почудилось, что над головами танцующих зависло нечто плоское и вытянутое, по природной сути подобное вибрирующей струне контрабаса, а по форме напоминающее зыбкое марево над раскалённым горизонтом.

Но долго размышлять на эту тему ему не дали. Круг танцующих, словно безразмерная пасть анаконды, вобрал его в своё нутро, отделив от Валечки, и заставил двигаться в ему угодном ритме. Начал танцевать Коля медленно, как бы вроде даже и неохотно, слегка покачиваясь, почти не отрывая ног от земли. Но от такта к такту амплитуда раскачки увеличивалась, Руки и плечи задёргались в причудливом рисунке. Ноги сами по себе начали подниматься и выписывать в воздухе какие-то странные, только им известные пируэты. Волна возбуждающего колебания охватила все части тела: и голову, и руки, и живот, и бёдра. Всё происходило помимо его сознания и воли.

Когда-то он неплохо танцевал вальс, вполне успешно мог двигаться в блюзе, сносно отплясывал чарльстон, твист, летку-енку. И вот теперь, соединяя элементы этих танцев в разной комбинации, вплетая в эту ткань латиноамериканскую нить, он вошёл в доселе неведомый ему экстаз. Он позабыл обо всём, полностью погрузившись в ритм. Словно из зыбкого тумана всплывали иногда удивлённые и восхищённые прекрасные глаза Валечки, и опять растворялись в море ритмично колеблющихся тел, в море музыкального грохота.

И вот, прямо через круг, не прекращая танцевать, к нему приблизилась блестящая, светловолосая молодая женщина с хорошо развитыми формами и удивительно тонкой талией. Она взяла Колю за руку и потянула за собой в центр круга. Сначала Коля никак не мог понять, чего она хочет от него. Но когда она пошла, приплясывая, вокруг него, изображая нечто синтетическое между роком, танцем живота и яблочком, то и до него дошло чего от него требуется. И он закружился около неё, словно лезгин вокруг своей лезгиночки. Тут и другие танцующие подключились, поддерживая их ритмичными хлопками и резкими выкриками. И ещё несколько пар последовали их примеру.

Но вот музыка умолкла, и Коля, поблагодарив напарницу по танцу, начал оглядываться в поисках Вали. Однако увидеть её в толпе оказалось не так уж и просто. Светленькая стояла рядом, словно чего-то ждала. Опять, почти без перерыва, заиграла музыка. На этот раз музыка играла чуть поспокойней. Светленькая, глядя ему в глаза, тронула за локоть.

— Ну, ты молодец, — улыбнулась она ему. — Давай ещё потанцуем. Ты очень хорошо двигаешься.

— Да? Рад слышать. Старался изо всех сил, — говоря это, Коля нисколько не притворялся. Он в самом деле испытывал удовлетворение и оттого, что у него хватило сил на эту бешеную пляску, и оттого, что после танца осталось ощущение бурной, кипучей деятельности, и оттого, что у него, кажется, всё ладно получилось, и оттого, что получившееся, похоже, нравится не только ему самому, но и, главное, напарнице по танцу. Ему весьма льстило внимание изящной блондиночки.

— А почему тебя не было во дворце бракосочетаний? — спросила светленькая.

Она с самого начала танца закинула свои ручки ему на плечи так, что казалось, только многочисленность окружающего народа мешает её пальчикам поиграть с его прекрасными, тёмными, длинными кудрями. И не то, чтобы сразу прижалась к нему, но была послушна каждому его движению и легко откликалась на его старание уберечь от столкновения с другими парами. И прикосновение её тела было приятным, и запах духов пробуждал нечто. Она явно хотела продолжения игры.

Но Коле было не до того. Он даже не анализировал, почему она без парня? И если он не видел её за молодёжным столом, то это значит, что она из зала почтенных гостей? И без напарника? Странно. Но ему было не до этих мелких странностей. Он, наконец-то, увидел свою, как считал до сих пор, Валечку. Она тоже танцевала. Но с кем?! Да разве могло быть иначе? Ну конечно же она танцевала с красавцем! С Олеженькой! Коле пришлось приложить немало усилий, чтобы не воскликнуть: "Ха!" Не стоило травмировать недоумением напарницу.

— Во дворце? — переспросил он, усиленно соображая о сути вопроса. — Так ведь, дела задержали. А что, там тоже весело было?

— Ещё как, — улыбалась светленькая, разглядывая его глаза.

Валя тоже держала свои ладони на плечах красавца и тоже глядела в глаза напарнику по танцу.

— Но с тобой было бы гораздо веселей, — продолжала щебетать светленькая, усиленно изучая новенького. — Ну ничего, завтра

пойдём кур ловить. Вот там и повеселимся.

— Кур ловить? — удивился Коля. — А зачем?

— Ну, такой обычай! — развеселилась светленькая, сначала запрокидывая голову назад, а затем прижимаясь лбом к его шее.

— А что с этими курами делают? — спросил Коля, не ослабляя наблюдения за Валентиной.

— Ну как что? Что всегда с курами делают. Щипают.

— Щупают? Зачем щупают? Разве некого больше щупать?

— Ой, ну с тобой, и правда, не соскучишься, — кокетливо произнесла светленькая, обвивая его шею руками.

— А можно задать небольшой вопросик? — спросил Коля.

— Можно, — почти прошептала светленькая.

Она совсем притихла. Стала задумчивой и мечтательной. Она уже не заглядывала ему в глаза. Её волосы касались его щеки. Но она не напирала. Нет. Она еле касалась его. Не очень внимательный посторонний взгляд ничего бы и не уловил. Но Николай почувствовал, как тягуче сладкая волна подкатывается под него. Руки стали горячими, беспокойно ища чего-то.

— А вы здесь одна или с кем-то?

Что-то произошло. Нет, в положении её тела почти ничего не изменилось. Может, только лёгкая тень недовольства, за которым неминуемо должно последовать отторжение. Будто гибкий, тонкий стальной лист прошёл между ними. Невидимая холодная преграда разделила их тела.

— Ой, ну, — она хотела рассердиться, но сдержалась. — Какое это имеет значение?

— Это имеет очень большое значение, — улыбнулся Коля, ощущая, как её тело медленно, но неуклонно, отдаляется от него.

— Да не верю я, — почти сердито проговорила она, оглядываясь по сторонам. — Мне, просто, приятно танцевать с вами. И не надо из этого делать трагедию. Если вы хорошо танцуете, то это не даёт вам права издеваться над девушкой. Только не надо меня терроризировать моральным кодексом, социальными нормами и всякими там общественными мнениями. Я — человек! И люблю, когда мне хорошо, а ещё лучше — приятно. Ну зачем портить настроение в такой чудесный вечер? Всё было так хорошо до сих пор.

— Нет, вы меня, наверное, не так поняли. Ответ на этот вопрос касается лично меня, — покачал головой Коля. — Понимаете, это мой личный вопрос. Без всяких там моральных кодексов и норм поведения вместе с их общественным мнением. Они меня, между прочим, тоже нисколько не интересуют.

— Вас лично? Этот вопрос касается только лично вас? — недоверчиво переспросила светленькая. Что-то в ней взволновалось, ожило. Надежда на новенькое просветление мелькнула в её глазах. — А каким же это образом лично вас касается этот вопрос?

— А вы не будете смеяться? — спросил Коля.

— Да чего же тут смешного? Ну?

— А разве меня может не интересовать, кто мне будет бить морду? — Коля, стараясь изобразить недоумение, пожал плечами.

— Даа, с тобой действительно не соскучишься, — прыснула светленькая. — Ты очень опасный тип. Ты ужасный сердцеед.

— Ну, а всё-таки, где он сейчас?

— А. За столом сидит. Ест, пьёт, о спорте с кем-то спорит, о политике разглагольствует.

— Его интересует политика?

— А как же? Депутат! Готовится к предвыборной кампании.

— А вас политика не интересует? — спросил Коля.

— Да пропади они пропадом, эти конституции, демократии и всякие, там, измы. Ненавижу. Вот когда постарею и никому не буду нужна, вот тогда, если возникнет такое желание, займусь и политикой, и общественным мнением, и моральным кодексом. Но только для того, чтобы насыпать им всем перцу под хвост.

— Мудро, — усмехнулся Коля. — Мне это очень нравится. Ну, а если предположим, — витиевато начал развивать Коля свою ещё не до конца оформившуюся мысль. — Предположим, что я соблазнюсь и захочу поцеловать тебя, то как это свяжется с каноном свадьбы?

— С каким это ещё каноном? — она, отклонившись, с удивлением посмотрела на него.

— Ну, с этим, по которому приходить на свадьбу с одним партнёром, а исчезать с другим, считается грубо дурным тоном.

— Кто это тебе такую ерунду нагородил? — широко раскрыла на него глаза светленькая. Но тут же догадалась. — А, понимаю, это тебе Валентина лапшу на уши повесила. Так, она это говорила тебе для того, чтобы ты не сбежал от неё. Вон, как она зыркает на меня своими глазищами. Теперь я понимаю, почему она так уцепилась за тебя. С тобой очень не скучно.

— А мне кажется, что вы не вполне адекватно оцениваете ситуацию, — Коля с большим трудом удерживался от язвительности. — Я считаю, что Валя чудесно чувствует себя в объятиях красавчика. Не думаю, чтобы её беспокоило моё отсутствие.

— Олежка красавчик? — светленькая недоверчиво искривила губки. — Не знаю, не знаю. Хотя. Конечно, смотря на чей вкус. Но Валентине, похоже, он не очень-то нравится.

— С чего это вы взяли? — не поверил Коля.

— Да это и абсолютно близорукому из другого города видно, — пожала плечиками светленькая. — Она же держит его на безопасном расстоянии от себя.

— Даа? — удивился Коля и стал разворачивать напарницу так, чтобы более тщательно присмотреться.

Но музыка закончилась.

— Ты очень хорошо танцуешь, — сделала признание она. — Я надеюсь, что мы с тобой ещё потанцуем. Мне здесь не с кем танцевать. Мне здесь очень скучно. Не забывай обо мне.

— Слушай, а если мы вдруг решим с тобой исчезнуть? — неожиданно сам для себя спросил Коля. — То как мы это сделаем?

— Глупенький, — улыбнулась она и незаметно сжала его руку. — Было бы что решать, а уж решить-то мы всегда сумеем. Ведь не зря же Бог сотворил нас по Своему образу и подобию.

Ошарашенный таким поворотом, Николай остался стоять, а светленькая направилась в дом проведать своего депутата. К Николаю подошла Валя.

— Я смотрю, ты здесь не только быстро акклиматизировался, но и имеешь колоссальный успех, — негромко произнесла она, останавливаясь перед ним и пристально всматриваясь в его глаза. — Может, я тебе больше и не нужна?

— Да? А может, это я тебе больше не нужен? — Коля не стал изображать приятную обходительность. — Я смотрю, у Олега приготовлена для тебя очень обширная лекция о жизни на Камчатке и в провинции Прованс, что располагается на юге Франции.

— Ну зачем ты так? — грустно произнесла Валечка. — Ты был занят. Меня пригласил Олег. Но я вижу, Лариска произвела на тебя очень сильное впечатление.

— Да уж, свалился на меня целый мешок незнакомой информации, — Коля не знал, что ему делать, смеяться или сердиться. — Вот уж поистине, век живи, век учись, но всё равно, как был, так и останешься олухом.

— Что-то произошло? — встревожилась Валя.

— Да нет, мы тут о политике немножко потолковали, но под таким неожиданным углом, что я никак не могу определить, где истина, а где совсем наоборот.

— Да брось ты мучиться. Смотри, вокруг нас уже все танцуют. Ты так и будешь стоять?

— Прости, — произнёс Коля и взял Валю за руку. — Я, наверное, и на самом деле выбит из колеи. Давай потанцуем. Я мечтал об этом весь день. И даже больше.

— Да ну? — засмеялась Валечка. — Что-то я этого не заметила.

— Сейчас ты это не только заметишь, но и почувствуешь, — прошептал он, склонившись так, чтобы коснуться губами её ушка.

Она положила левую руку ему на плечо, а он свою правую ей на талию. Впервые, за всё время их знакомства, он дотронулся до её спины. Его ладонь впитывала в себя теплоту её упругого тела, наслаждалась изгибом тонкого стана. И этого было вполне достаточно для ощущения счастья. Пока.

Валечка чуть повернула голову влево, словно её нисколько не интересовал партнёр по танцу, словно она кого-то высматривала среди танцующих. Разве кто-нибудь мог догадаться, что она этим движением продлила на несколько мгновений удовольствие от прикосновения его губ к своему ушку?

Некоторое время Коля танцевал, поглаживая, сжимая и перебирая её длинные, тонкие и нежные пальчики. Но вот всё находящееся в руках исследовано и хочется большего, хочется побывать там, где ты ещё не бывал. И его левая рука скользнула пониже, к локтю, а затем проникла тоже за спину. Да, там наслаждения хватит с избытком, для обеих рук. И Коля медленно, не пропуская в торопливости ни крошечного сантиметрика, повёл руку дальше, тщательно исследовал тугую, глубокую позвоночную ложбинку, повёл руку ещё дальше по поясу и легонько сжал пальцами талию с противоположной стороны. Затем медленно и осторожно, будто ощупывая ладонью путь, стал поднимать руку вверх, привлекая Валечку поближе к себе. И вот, её груди своими вершинками коснулись его груди и, подчиняясь движению тел в танце, словно начали жить своей самостоятельной жизнью: то слегка прижимались, то отдалялись, то скользили из стороны в сторону. Делая вид, что чрезвычайно озабочен столкновением своей партнёрши с другими парами, Коля то чуть прижимал Валечку к себе, то опять отпускал. Затем, словно интересуясь, что там творится у него за спиной, повернул голову вправо, скользнув губами по её волосам, лбу. Валечка, сдерживая волнение, медленно и глубоко вздохнула. Её грудь поднялась и прижалась к его груди.

— Ты прелесть, — шепнул он, целуя мочку её правого ушка.

Она улыбнулась, тряхнула волосами так, чтобы они скользнули по его лицу, и сжала пальцами его крепкие плечи. И вот, её ладони заскользили, ощупывая выпуклости мышц, легли на его затылок, погладили шею, и пальцы скрылись в копне густых, тёмных волос. Лёгкое касание вершинок её грудочек к его груди было слишком волнующим. Сознание туманилось. Ноги слабели. И она в поисках опоры прижалась к нему всем телом.

— Я почти и не пил, а пьян, — продолжал нашёптывать Коля, наслаждаясь теплотой её живота и крепкой, упругой округлостью бёдер. Не выдержав пытки близостью желанных прелестей, он крепко сжал её спинку, привлёк Валечку к себе, приподнял и медленно опустил. Его руки уже не могли сохранять видимость невозмутимого спокойствия. Левая ладонь плотно прижалась к мышце под её рукой, грозя притронуться к грудочке, а правая заскользила вдоль поясницы, то ощупывая через платье резинку трусиков, то угрожая опуститься ещё ниже.

— Ох, да очнись ты, люди вокруг, — охнула она, упираясь ему в плечи руками, отодвигая его от себя и вводя свои локти в пространство между ними. — Перестань. Не надо сходить с ума.

— Я с ума ещё не сошёл, — переводя дыхание, произнёс Коля.

Он вдруг сам в себе отметил, как быстро и незаметно для других она создала преграду между ними. Оказывается, главное заключается не в том, лежат ли руки девушки на плечах у мужчины или не лежат. Главное, где находятся её локти. Если они внутри, между его руками, то девушка поддерживает со своим партнёром статус тёплой дружбы и товарищеского взаимопонимания. А если же её локти расставлены в стороны и находятся вне его рук, то это можно воспринимать как приглашение к дальнейшим действиям. И тут он вспомнил, что, танцуя с Олегом, Валечка держала свои ладошки даже не на плечах, а на груди его, причём, локти были довольно плотно сведены вместе. И он обрадовано улыбнулся.

— Чему ты радуешься? — с подозрением спросила она, откидывая голову назад, чтобы внимательно посмотреть ему в глаза.

— Да так, пустяки, — тихо засмеялся он, вспомнив, что именно так, откинув голову назад и глядя партнёру прямо в глаза, Валечка танцевала с Олегом.

— Нет, объясни мне, пожалуйста, почему ты смеёшься? — уже очень строго потребовала она, останавливаясь в танце.

— Да в чём дело? — возмутился Коля. — Мне уже что, и посмеяться нельзя? Мне надо быть строгим и официальным, как советнику по экономическим связям?

— Я требую, чтобы ты сказал, чему смеёшься? — Валечка остановилась и начала снимать руки с его плеч.

— Да ты что? В чём ты меня подозреваешь? — удивился Коля, совершенно не догадываясь о причине её резкой реакции Мне с тобой очень хорошо. Мне очень нравится с тобой танцевать. Так почему же мне нельзя и улыбнуться от удовольствия?

— Нет, ты над чем-то смеялся, — грустно вздохнула Валечка, сама, пугаясь своей строгости. — Ты смеялся надо мною, над тем, что я слишком много тебе позволяю с первой встречи.

— Да что я такого слишком много сделал? — в недоумении пожал плечами Коля и улыбнулся, уловив перемену в ней. Он снова привлёк её к себе, и она покорно опять вскинула свои руки ему на плечи, локти в стороны. — Но, в общем, ты права. Понимаешь, я следил, как ты танцевала с Олегом. И вот, когда ты меня сейчас оттолкнула, то ввела между нами свои локти. И я вспомнил, что, танцуя с Олегом, ты всё время держала локти именно так. Вот я и обрадовался, что со мной ты танцуешь совсем не так, как с Олегом.

— Правда? — счастливо улыбаясь, прошептала Валечка. — А ты не врёшь?

— Здрасьте. С какой это стати?

— Не знаю, — прошептала она, прижимаясь виском к его щеке. Он повёл головой, касаясь губами её волос, вдыхая их аромат Я танцевала с Олегом так, как всегда танцую. Это сегодня я сама не своя, — она отстранилась от него и пристально посмотрела в его глаза. — Но ты не слишком-то задавайся. А я тебе нравлюсь?

— Очень. Я, просто, без ума от тебя. Со мной происходит что-то странное. Я чувствую себя так, будто выпил целую бочку неразведённого спирта. Плаваю, как в тумане. Хочется сделать что-нибудь эдакое. И мне очень обидно за себя.

— Почему?

— Ну как же? Ведь я упустил целый год. Если бы я тогда не отказался пойти с тобой на танцы, то всю зиму бы ласкал и гладил тебя. Надо же быть таким дураком, потерять целый год.

— Ох, если бы ты знал, что ты натворил! — с почти неслышным шепотом вздохнула она, обнимая его и прижимаясь всем телом к нему. — Как я тогда рассердилась! Как я обиделась на тебя! — она отстранилась от него. — Нет, с тобой опасно так танцевать. Расскажи мне, лучше, о том, что ты играешь?

И он стал ей рассказывать о Паганини, о его трудном детстве, о нелёгкой судьбе, о недругах, о кознях, которые они устраивали маэстро. Но чем больше распалялся Коля, восторгаясь страстью и выразительностью музыки Паганини, теми виртуозными возможностями, которыми насыщены произведения великого мастера, тем сильнее ощущал отчуждение своей прекрасной слушательницы.

— Тебе не интересно? — остановился он.

— Ну почему же? — задумчиво произнесла Валечка, будто рассматривая что-то вверху и в сторонке. — Всё это, наверное, очень интересно. Но слова — это, всего лишь навсего, теория.

— Я понял! — обрадовался Коля. — Тебе надо послушать. Я сыграю тебе моё самое любимое каприччо. После его прослушивания ты не сможешь остаться равнодушной.

— Наверное, это так, — задумчиво произнесла Валечка. — Но, понимаешь, я думаю о другом.

— О чём? — удручённо спросил он.

— Ну, ты сам посмотри. Ведь он жил, творил, играл очень давно?

— Около двухсот лет назад, — кивнул Коля.

— Вот, давно. Так почему же его музыка осталась неразвитой?

— Как это? — не понял Коля.

— Да очень просто. Ведь это произошло не столько с ним. Это произошло и с Бахом, и с Бетховеном, и с Моцартом, и с Чайковским. Да что там перечислять, со всеми великими композиторами. Да и не только в музыке. И в живописи та же история. И в скульптуре. Да во всех видах искусства. Почему Бах остался неповторим? Шекспир? Моцарт? Ведь если всё в мире совершенствуется и развивается к лучшему, прогрессирует, так сказать, то почему нет композитора лучше, чем Моцарт?

— Ого, вот так вывод! — опешил Коля. — Ну, не знаю, как там с другими, а в музыке я что-то могу сказать.

— С удовольствием послушаю, — очень серьёзно сказала Валечка.

— В музыке классические произведения не находят широкой поддержки потому, что слушатель недостаточно музыкально подготовлен, чтобы правильно понять замысел автора.

— Ну, пошло, — печально вздохнула Валечка.

— А в чём дело? — занервничал Коля.

— Да везде только и слышу, что я мало работаю над своим образованием, — Валечка заметно начала сердиться. — В церковь пойдешь, там тебя обвиняют, что не знаешь старославянского.

— Постой, постой, — уже совсем забеспокоился Коля. — Я сам ничего не понимаю по старославянски. Но я говорю о музыке. Я могу судить о том, что знаю. Если бы люди захотели...

— Ой, Колечка, да разве же я против? Ну, конечно же, я согласна с тобой, что во всём виноваты мы, люди. Но только я хочу сказать о том, что и все ваши великие музыканты — люди, и художники — люди, и священники — тоже люди. И все, каждый человек ищет виноватого вокруг себя и не хочет посмотреть в зеркало. Нет, ты подожди, не перебивай, дай сказать. Пойми, я говорю не о людях, а о себе. Я люблю хорошую музыку. Когда-то мечтала завести у себя коллекцию лучших из лучших произведений музыкальной классики. И не смогла этого сделать. Кое-что мне удалось приобрести. Но с каким трудом! И получилось совсем не то, что можно назвать собранием сокровищ.

— Ну, такие вещи очень быстро расходятся? Наивно надеяться, что можно легко стать обладателем хорошей вещи.

— Ага, — кивнула головой Валечка. — Я с тобой согласна. Приобрести шедевр очень трудно. Но, с другой стороны, чётко слышны голоса, заявляющие о том, что заниматься выпуском таких записей нет выгоды. Это дело, мол, убыточное. Но ведь тогда совсем становится непонятно: выпускать продукцию, которая никогда не залёживается на прилавках, — дело убыточное, а заваливать прилавки записями всяких выскочек, мотыльков одной ночи, любимцев специфических категорий населения, которые сегодня поклоняются одному кумиру, а завтра другому, такое занятие оказывается прибыльным. Почему?

— Ну и проблемки ты поднимаешь? — пожал плечами Коля и улыбнулся. Вот не ожидал от тебя такой глубины анализа.

— Что, за мотылька меня держал? — тоже улыбнулась Валечка. — Ты извини меня, я ведь сказала о том, что на сердце лежало.

— И ты прости меня, но я не знаю, что тебе сказать. Это так глубоко, что с бухты-барахты ничего не скажешь. Это надо хорошо обмыслить. Обещаю тебе к следующей нашей встрече хорошенько подготовиться и дать аргументированный ответ.

— А хочешь, я задам тебе вопрос, который напрямую касается тебя? — улыбнулась Валечка.

— Ты знаешь, мне уже немножко страшно, — вздохнул Коля, поглаживая её талию и притягивая к себе поближе. — Но так и быть, я готов выслушать то, что ты приготовила против меня.

— Подожди, — радостно улыбаясь, Валечка упёрлась руками ему в грудь. — Успеешь ещё, впереди целый вечер. Не мешай мне, а то я собьюсь. Вот ты, наверное, считаешь, что несёшь слушателям свет и высокую культуру, способствуешь духовному совершенству людей? Так?

— Есть такая надежда в моей душе, — усмехнулся Коля. — Ты намереваешься убедить меня в тщетности моих надежд?

— Не знаю, — уклонилась от прямого ответа Валечка. — Ты, лучше, послушай, что я скажу. Возрази, если я ошибаюсь. А если не ошибаюсь, то попробуй объяснить и сделай вывод.

— Серьёзная заявочка, — насторожился Коля. — Но я слушаю.

— Вот, — осторожненько начала Валечка копать под Колю, — предположим, что моя неудача с намерением собрать у себя дома коллекцию музыкальных мировых сокровищ — чистая случайность. Предположим. Но вот, я решила познакомиться с лучшими музыкальными произведениями не в записи, а на концертах. Ведь звучание музыкального инструмента или голоса живьем гораздо богаче, чем в самой лучшей записи. Не так ли?

— Вне всякого сомнения, — согласился Коля.

— Ну, вот видишь, не такая уж я и тёмная. Но послушай, что получилось у меня. Стала я регулярно ходить на концерты. Хотя, надо сказать, не такое это простое занятие, как может показаться на первый взгляд. Ну ладно, это мелочи. Главное заключается в том, что удовлетворения маловато. Стала разбираться — почему? Да оказывается, что услышать мировой шедевр на концерте ничуть не легче, чем купить его запись в магазине. Программы составляются так, что, хочешь-не хочешь, приходишь к мысли: эти шедевры используются только в качестве наживки для ловли слушателей. Сами шедевры занимают малую толику от всей программы. Основная часть — новации модных новоиспеченных авторов, теоретические изыски и академическая сухомятина современных фарисеев от музыки. Так?

— Ну конечно же нет, — обрадовался Коля. — Пойми, ведь, для того, чтобы понять хорошую музыку, надо быть подготовленным. Слушателя надо воспитывать, образовывать его восприятие.

— Ну, пошло, — вздохнула Валечка.

— Да в чём дело? — возмутился Коля.

— Да кто вам дал право меня воспитывать? Где вы его для себя откопали? Ваше дело — писать музыку и исполнять её. Моё дело — слушать. Ну зачем ваше воспитание надо навязывать другим? Способность воспринимать музыку у меня от Бога. А Он меня сотворил по Своему образу и подобию. И когда ты меня воспитываешь, ты хочешь улучшить ту модель, которую создал Сам Творец. Вот человек купил автомобиль. Предположим, что ему что-то не нравится. Например, длина тормозного пути ему показалась слишком большой. Можно переделывать, да? Разве это не запрещено правилами безопасности для окружающих? Не нравится тебе эта модель, выбери другую. У человека всегда должно быть право выбора. А вы отнимаете у меня это право. Вы навязываете мне свои сомнительные соображения. И подтверждением моей правоты служит уровень, до которого докатилась современная музыка.

Валечка умолкла, сердито глядя куда-то в сторону.

— Ну знаешь, — никак не мог прийти в себя Коля.

— Да знаю я, всё знаю, — тоскливо и устало произнесла Валечка. — Ты спустись со своих высот, не заносись. Вредно падать, но ничуть не лучше возноситься на крыльях своей гордыни. Забыл, что сказано: не уклоняйся ни направо, ни налево. Вы создали искусство для самих себя. Не перебивай. Даже если я ошибаюсь, прости, но не лезьте вы ко мне со своим воспитанием. Где ваша любовь к ближнему, о которой заповедал нам Господь? Ой, да вы себя только любите, и сами раскручиваете свою собственную мельницу. Подожди, не перебивай. Да если даже предположить, что меня надо воспитывать. Чушь, но предположим. Так вы сделайте это по-умному. Вы увлеките меня хорошей музыкой, и незаметно воспитывайте. Ну почему Бах, Вивальди, Моцарт, Гендель, Чайковский не годятся в воспитатели? Почему меня надо пытать музыкой академиков, не проверенных временем? Не вижу логики. Подожди, подожди, я не сказала самого главного. Ведь дело-то совсем не в этом. Начхать вам на нас с вашей высокой горки. Да подожди ты, не перебивай меня. Я что обнаружила, о том и говорю. Нет, всё гораздо проще. Вы завлекаете слушателей шедеврами, а сами нечестно пользуетесь чужими заслугами, демонстрируете свои технические возможности. Посмотрите, мол, я и так могу, и это мне по силам. А вот это могу только я, больше никто так не может. А что при этом чувствует человек в зале, так вам исключительно начхать. У меня всё, можешь возражать.

— Огорошила, — пробормотал Коля.

— А ты такой слабенький, что гороха испугался? Бедненький, — улыбнулась Валечка. — Как же я тебя напугала своим горохом.

— Да нет, гороха я не боюсь, — пожал плечами Коля. — Но я никак не могу понять, что плохого в том, чтобы воспитать в человеке правильное восприятие музыкального произведения, научить человека понимать музыку?

— Ой, как высоко вы вознеслись, — грустно произнесла Валечка, покачав головой. — Неужели ты не видишь, что вы решили корректировать работу Бога? Ну очнись, посмотри на себя и меня. Ты сейчас ласкаешь меня, гладишь, готов прямо здесь, на людях, открыть потаённое. Но если следовать вашей логике, то ты сначала должен воспитать меня, научить правильно воспринимать ласку и поцелуи, и только после того, как убедишься, что я возросла, достигла необходимого уровня, только тогда приступать к делу. Да и то, сначала ты должен будешь подержать мой мизинец, а где-то через недельку, если я достигну необходимых высот грамотности и достаточно созрею для тебя, можно приступить и к большому пальцу, а через месяц, глядишь, можно и до локтя дойти. Так нет же, для вас — это смешно! Когда вы считаете, что должны от нас получить что-то, то обязательно немедленно и в максимально возможных размерах, да ещё и с добавкой, да ещё и чтоб почитали за счастье. А если от вас к нам, то тут мы — и незрелые, и недостойные вас! Логично? Да?

— Ну и логика, — смущённо пробормотал Коля. — Я что-то никогда не слышал об отношении к музыке в этом плане.

— А я и сама впервые пришла к нему, — улыбнулась Валечка. — Но не нахожу ничего противоестественного. Просто, не надо бросаться в крайности, ставя музыкальную гармонию выше гармонии человеческих взаимоотношений. Я считаю, что наслаждение от любого шедевра не может быть выше наслаждения, — она запнулась на мгновение. — Которое могут принести друг другу два любящих человека. Ведь это так просто и понятно.

— С этим трудно спорить, — чувствовалось, что Коля немного сердится. — Но твои рассуждения весьма изрядно страдают формализмом. То есть, формально ты права и доводы твои кажутся убедительными. Но, по сути, всё, что ты говоришь — ересь.

— Ну, ну, — Валечка с интересом наблюдала, как Николай пытается выкарабкаться из затруднительного положения. Она даже не стала просить уточнить его последнюю формулировку. — И в чём же ты отыскал мою неправду?

— Да она сама бросается в глаза, — уже всерьёз рассердился Коля. — Мне тебе нелегко сказать об этом только потому, что ты тогда обвинишь меня в обособленности от интересов людей, в музыкальном снобизме.

— Бедненький, — провела ладошкой по его щеке Валечка. — Как же я тебя напугала. Ну, прямо, террористка какая-то.

— Да ничего я не испугался, — всё еще продолжал сердиться Коля — Только кому это может понравиться?

— Что именно?

— Ну как что? Я шёл на свадьбу отдохнуть, погулять, получить удовольствие, — в этом месте Коля чуть запнулся. — От созерцания красавицы, от возможности хоть чуть-чуть притронуться к тебе, прикоснуться, погладить, в конце концов, если это возможно. А получается, что я должен контролировать каждое слово, чтобы меня не обвинили в музыкальном снобизме. Я тебя целовать хочу, а не спорить с тобой, пусть даже и о музыке.

— Даа? — глаза у Валечки вдруг стали такими, будто она перестала видеть и слышать.

Её голова повернулась в сторону, будто она высматривала кого-то среди танцующих. Затем, сжав пальцами плечи Николая, плотно прижалась к нему всем телом, да так, что и нога его оказалась между её ног. Оглушённый горячей волной, ударившей в голову, он попытался обнять и прижать к себе Валечку, потянулся поцеловать. Но не тут-то было. Она локтем упёрлась ему в солнечное сплетение и медленно отдалилась.

— Спокойнее, только спокойнее, — с улыбкой прошептала она, не поворачивая к нему головы. — Помните, всему своё время и место. Держите себя в руках и не забывайте дышать глубже. Вам нужен хороший отдых. Расслабьтесь, перестаньте мечтать о несбыточном, выбросите из головы беспокоящие вас мысли.

— Ну уж нет, — возмутился Коля. — Ты, наверное, решила поиздеваться надо мной? Навалила на меня сорок бочек арестантов, и не хочешь слушать меня.

— Я?— она в изумлении повернулась и уставилась на него широко открытыми глазами. — Да не может быть. Говори, я слушаю.

— По-твоему получается, — начал бодро Коля и запнулся.

Он почувствовал, что тонет в её прекрасных глазах. Тонет без малейшей надежды на спасение. Где-то далеко на окраине своего сознания он смеялся несоответствию между смыслом слов и чувствами, которыми жило его сердце.

Он любовался её глазками. Мысленно проводил пальцем по лбу, бровям, трогал щёчки, аккуратненький носик, доходил до нежных, сочных, сладких губок. Вот где бы он задержался на очень долго. Но его взгляд сам по себе нетерпеливо скользнул дальше вниз по подбородку и замер на шейке. Там её тончайшая, нежнейшая, чуть загорелая кожа излучала таинственное, притягивающее тепло, которое исходило от сердечка. Там еле приметно пульсировала её кровь. Туда тянулись его губы, чтобы языком почувствовать биение милого сердечка. Он бы ненасытно пил эту упоительно трепетную, тонкую, пульсирующую кожу. Пил бы и пил, задыхаясь, умирая от наслаждения. Он не мог отвести взгляда от её шейки. Ему приходилось прикладывать неимоверные усилия, чтобы не опустить глаза ещё ниже. Нет. Страшно. Страшно обидеть. С трудом Коля заставил свои глаза подняться к её ушку, к волосам, вьющимся на висках, ко лбу. И опять — её миленькие глазоньки.

А она, замерев от счастья, следила за его глазами. Горячая зелёная волна затопила разум, расплавила сердце. И пусть хоть весь мир сейчас взорвётся, сгорит, рухнет, исчезнет, её это нисколько не тронет. Лишь бы он не отводил своего взгляда, целовал хотя бы глазами её губы, обжигал помутневшим взором шею, расплавлял сердце даже не взглядом, а только одним страстным желанием посмотреть на её грудь. Замри время! Исчезни всё вокруг! Пусть останется только он и его необыкновенные глаза, сияющие любовью и желанием.

А рот его тем временем выталкивал какие-то чужие, странные слова, не имеющие ничего общего с тем, чем жило сердце.

— Если следовать твоей логике, то надо прекратить занятия по теории музыки, по совершенствованию техники владения инструментом. Играть только то, что нравится публике.

— Да нет же, — еле слышно прошептала она, чувствуя, как всего на одно мгновение он коснулся взглядом её груди. И будто пуховая подушка отделила её от грохочущего оркестра, и ноги стали ватными, и она сбилась с ритма. И вцепилась в Колю руками, чтобы не упасть, не опозориться перед людьми. — Да играйте у себя в академии всё, что найдёте нужным, — лепетали её губки. — Но на публичных концертах извольте играть то, что тронет сердце слушателя, всколыхнёт его душу. Нельзя стремиться поразить слушателей своей супервиртуозностью.

— Но если публике играть только то, что ей нравится, то можно скатиться в такую пропасть, откуда и не выбраться, — прошептал Коля. — Нельзя идти на поводу у низменных инстинктов.

— Ой, да походи ты на рок концерты. Разве они не скатились в ту самую пропасть, о которой ты мне говоришь?

— Но именно об этой музыке я и говорю, — продолжал шептать Коля. — Я не хочу ни слушать эту музыку, ни играть её. Я не хочу, чтобы и ты слушала её. Зачем же ты меня толкаешь к ней? Неужели тебе хочется, чтобы я скатился к такой музыке?

— Нет, миленький мой, ни в коем случае. Но зачем вы нас толкаете к ним? Ведь вы отвернулись от нас к своим теоретическим изыскам. Что же нам остаётся делать? Ведь человеку необходима хоть какая-то радость. Вот люди и идут к дикарям от музыки. Так не потому ли, что вы спрятали шедевры для своего личного пользования? Разве это честно? И потом, разве я сказала, что людям надо играть то, что им хочется? Ты думаешь, я не понимаю, что нельзя неопытному человеку позволять делать только то, что ему хочется. Уже первоклассник должен не только любить — "хочется", но и уважать — «надо". Я ведь говорила, что вы должны играть нам такую музыку, которая способна всколыхнуть душу, способна заставить человека смеяться, плакать и страдать, сочувствуя чужой беде. Только в этом случае человек сможет научиться уходить от собственной беды. Но чтобы уметь творить такое, надо играть только то, от чего волнуется твоя душа. Всё должно быть взаимосвязано.

— Но ведь именно об этом я и пытаюсь тебе сказать, — шепнул Коля, стараясь найти путь к согласию.

— Но именно об этом я и толкую тебе целый вечер, — прошептала Валечка, не желая отрывать своих глаз от его губ.

А тут и музыка умолкла. И получилось так, что какой-то весьма шустренький мужчина почтенных лет, желая поэффектней закончить танец, крутанул свою партнёршу в страстном развороте, но чуть-чуть перестарался, не смог удержать откормленную тушу. И вот они, переплетясь ногами, начали падать. И в падении натолкнулись на Валечку. Получив мощный толчок в спину, она обрадовано и смешливо ойкнула, упала Коле на грудь, обхватила его шею руками и повисла на нём.

Коля не упустил ни мгновения. Он обеими руками обхватил спинку Валечки, крепко прижал её к себе, приподнял и впился распахнутым ртом в шею у горла, Она счастливо засмеялась, запустив пальцы в его волосы. Но тут же опомнилась и стала отбиваться, выкручиваться из его цепких ручищ.

— Ну миленький, ну хорошенький, отпусти меня, — счастливо шептала она. — Ну не надо. Люди же вокруг. Ну что ты хочешь? Хочешь, чтобы я прямо тут, сейчас упала перед тобой? Ну!

Коля молча отпустил её и разомкнул руки. Он ничего не видел, ничего не соображал.

— Вот так, — шептала Валечка, трогая кончиками пальцев его ладони. Потом повернулась к толкнувшей их паре и принялась успокаивать мужчину, который пытался что-то сказать в свое оправдание. — Да ничего страшного не произошло. Ну прошу вас, перестаньте извиняться. Вам весело, и нам весело. Ну повеселились немножко. Так для этого мы сюда и пришли.

-"Если бы вы знали, как я благодарна вам за толчок, — думала она. — Почаще меня толкайте, когда я танцую с Колей".

А Коля держал её за локти и потихоньку тянул к себе. И Валечке страстно захотелось опять упасть ему на грудь, и обнять миленького, и прижаться к нему, и чтобы он опять поцеловал её хотя бы в щёчку. И она положила свои руки ему на грудь, готовясь к следующему танцу. Но... Музыканты сложили свои инструменты. Пришло время отдохнуть от танцулек.

— Всем к столу, — послышался чей-то зычный голос с крыльца.

Валя взяла Колю под руку и повела подкармливать.

— И нам надо немножко отдохнуть друг от друга, — шепнула она Николаю, подводя его к столу. — Ты — отдельно, и я — отдельно. И не прикасайся ко мне. У тебя руки какие-то странные.

— Почему же ты, тогда, держишь меня под руку? — удивился он.

— Ну! Я!— засмеялась Валечка. — Мне можно.

— А за столом как? Тоже отдельно будем сидеть?

— Зачем отдельно? Сидеть будем вместе. Но так, как будто отдельно. Не будем касаться друг друга. За столом мы будем заняты едой. За столом вокруг нас будут люди. Ты только не вздумай трогать меня под столом.

— Почему? — изобразил наивное удивление Николай. — Ты боишься, что Олег увидит?

— Ну причём тут Олег? — Валечке пришлось совершить немалое усилие, чтобы ответить без раздражения. — Парень, как парень. Ну нравлюсь я ему. Ну что из этого? Главное, кто мне нравится, а не кому я нравлюсь. Поэтому, будь спокоен.

— Ну уж нет, — насупился Николай. — Для тебя это может быть и безразлично, а для меня нет. И не успокаивай меня.

— Ну прощу тебя, не нервничай, потерпи немножко. Ну абсолютно нет никаких причин для твоего беспокойства.

Они подошли к столу и стали рассаживаться. Сначала Николай отметил сам в себе, что Олега на противоположной стороне стола нет. С удовлетворением подумав, что тот отыскал себе пассию на сегодняшний вечер в другом месте, а быть может даже и в зале для почётных гостей, Коля довольно быстро избавился от своей сердитости и повернулся к Валечке, чтобы предложить ей жареной рыбки. Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что тарелка её полна деликатесов, которых нет ни у кого за столом. А сама Валечка премило беседует с соседом справа. А справа от неё сидел, конечно, красавец Олежка.

Коля медленно выпрямился. Что делать? Вмешиваться в их беседу, чтобы показать этому прощелыге, кому из них Валя отдаёт предпочтение? Мелко. Несолидно. Умный человек и сам обо всём догадается, а глупому никогда ничего не докажешь. Да и дело здесь вовсе не в уме или глупости. Тут, похоже, волкодав вцепился в свою добычу. Причём тут доводы?

Коля отвернулся от них и стал делать вид, что внимательно слушает очередного желающего провозгласить тост с предлинным и прескучнейшим наставлением. Дело было в том, что молодожёны перебрались за молодёжный стол, поэтому каждый испытывающий ораторский зуд мог прямо им в лицо изложить свою точку зрения на пути, ведущие к семейному счастью. И, само собой разумеется, что все логические обоснования делались на основе личного неудачного опыта. А молодожёны, конечно, были уверены, что их минует чаша сия. Наивные. Крики: «Горько!» сопровождали каждый тост с железной неизбежностью.

Коля «Горько!» не кричал. Но если раньше он свою дозу спиртного не допивал, а недопитое прятал среди тарелок, то теперь выпил всё до дна. На душе было прескверно. Хотелось напиться. И уйти с этого праздника.

— "А какого ляда тебе здесь делать? — думал он, внимательно разглядывая донышко у своей стопки. — Мечтал, что всё её внимание достанется только тебе? Куда там, разогнался. Да кто ты такой? Целый год бегал от неё, а теперь ждёшь, что она будет ловить каждое твоё слово? Веди себя спокойно. Она до тебя жила, и после тебя будет жить. Ты фрагмент в её жизни. И, наверное, не единственный. И правильно. Не был, не был, и вот, на тебе, явился. И всё. Спешите радоваться. Все замрите и повернитесь лицом к его величеству Коле. Их величество, видите ли, решило с недельку отдохнуть. А через недельку их светлость опять скроется за тучку. А вы продолжайте жить, как и до него жили. И считайте себя счастливыми".

Ох, горькой плесенью дохнуло ему в душу от этих мыслей. Он опрокинул в рот ещё одну стопку под очередной тост. Поковырял вилкой безвкусную закуску. Ничто не шло в горло. Посидев еще несколько минут, встал и пошёл на улицу подышать свежим воздухом. Устроился у ворот и сказал себе, что выкурит сигарету и отправится в общежитие. Нечего ему делать на чужом празднике. Незачем другим портить настроение своей кислой физиономией. Выкурил сигарету, но никуда не пошёл. Ругал себя за слюнтяйство, но не пошёл. Ждал, наверное, что она выскочит из дома и станет искать его. Как же, жди.

А она и в самом деле вскоре вышла из дома. Но не искать его, а танцевать. И конечно с Олегом. Спрятавшись в кустах сирени, что густо росла за забором у калитка, он следил за ними. Следил, как шпион. Следил со злорадным возбуждением ожидая, как она сейчас поднимет свои руки Олегу на плечи, раскинет локти в стороны, прижмётся животом и грудью, и голова её коснётся его шеи, и его нога проникнет между её бёдрами. Вот тогда уж точно всё, тогда он точно уйдёт.

Но время шло, а её ладони лежали на груди у Олега. И локотки её всё также были сведены вместе. И сама Валечка, откинувшись назад, внимательно слушала своего партнёра, иногда восхищённо удивляясь, иногда смеясь, но никогда не меняя позиции головы. И ноги их не соприкасались. Ну разве только изредка, коленками. Нет, зацепиться было не за что.

И Николай уже с досадой, даже с некоторой злостью смотрел на них. Его бесили и они со своей оживлённой беседой, и его собственное бессилие, и затянувшееся свадебное гуляние.

Он не знал, что Валечка, искусно маневрируя, заставляет партнёра постоянно вращаться. Делая вид, что внимательно слушает Олега, смеясь его шуткам, где к месту, а где и не очень, она затаённо и настойчиво высматривала Колю. Но ни среди танцующих, ни среди стоящих вокруг не находила его. Тревога легла ей на сердце. Наконец, не выдержала и, воспользовавшись первым же перерывом в танцах, извинившись перед Олегом, пошла опять в дом. Но и в доме его не было. И уже холодная тоска оледенила её грудь. Ушёл. Перестаралась. Что же теперь делать? Бежать за ним? Она знала, что не побежит.

Опять вышла во двор. Олег танцевал с кем-то. Стало немного легче на сердце. Она направилась к воротам. И сразу почувствовала себя спокойно и уверенно. Он там! Хоть у калитки было темно, но она сердцем чувствовала его присутствие. Может, это его горящий взгляд растопил лёд на её сердце, а может быть его выдало порывистое движение, с которым он испуганно прижался к забору, прячась за ветками сирени. Она прошла не в калитку, а в открытые ворота. Ей тоже захотелось закурить, хотя она никогда в жизни не брала сигареты в рот. Но очень хотелось сделать что-то резкое и необычное. Ну почему он так странно ведёт себя? Почему он не такой, как все? Почему бы ему не познакомиться с Олегом? Она свела бы их в словесном поединке, чтобы сравнить, чтобы получше узнать, чтобы выбрать себе самого достойного.

В воротах стояло много людей. Валечка нашла знакомую женщину. Поговорили о том, что свадьба, кажется, удалась, что жених очень хороший и красивый, но невеста, так, просто, загляденье; что день был прекрасный, солнечный и жаркий, и сейчас, хоть и ночь, а тепло, как летом. Беседуя с женщиной, Валечка наблюдала за Колей. Он, разумеется, уже догадался, что его обнаружили, поэтому должен что-то сделать, или уйти в дом, или пойти танцевать, чтобы избежать неприятного разговора. Но Коля продолжал стоять на своём боевом посту.

— Ишь ты, гордый какой, — жалостливо подумала она, расставаясь с женщиной. И тихо пройдя через калитку, остановилась у Коли за спиной. — Ну, ну, посмотрим, что ты сейчас мне запоешь.

Он почувствовал её присутствие сзади, но не повернулся. Валечка протянула руку, чтобы тронуть его за плечо и замерла, поражённая. Она явственно, физически почувствовала его напряженность. От него словно исходил неразличимый, беззвучный звон перетянутой струны. Тронь её, и она или лопнет, жалобно вскрикнув безмерно страдальческим голосом, или ещё хуже, запоёт на запредельно высокой ноте. И это пение будет страшнее взрыва в тысячи раз. Валечка чуть не заплакала. Ну почему каждый шаг даётся с такими ужасными страданиями?

— И долго ты здесь будешь стоять? — спросила она устало.

— Не знаю. Я себе ещё не задавал такого вопроса, — соврал Коля, изо всех сил стараясь сохранить хоть внешние признаки достоинства. — Я тебе чем-то помешал? Прошу прощения.

— Ну почему ты такой? — всё так же устало и тихо спросила она.

— Какой? — он не повернулся. Но плечи его обмякли, спина чуть ссутулилась, голова подалась вперед, и шея стала круглей, уши, чуть опускаясь, еле приметно шевельнулись, и даже волосы, казалось, перестали ёршиться, словно колючки у репейника.

— Только не надо притворяться, что не понимаешь, о чём я тебе хочу сказать, — чтобы куда-то девать руки, она взялась за штакетины ограды и сжала, словно рычаги управления танком. — Всё у тебя на нервах. Всё на пределе. Всё слишком строго и серьёзно. Ты не приемлешь игры. Расслабься. Смотри на жизнь веселей. Жить так, как ты живёшь, очень трудно. У тебя есть друзья? Неужели ты и с другом ведёшь себя так, как со мной?

— Ты, как всегда, бьёшь в десятку. Да не просто в десятку, а в самый центр десятки, — Коля глубоко затянулся и щелчком отправил окурок далеко в палисадник. — У меня нет друзей. Я почти одиночка. Так что, можешь радоваться.

— Прости, я не хотела тебя обидеть, — вздохнула она. — Ну почему ты ушёл из-за стола? Ничего не сказал. Просто, взял, поднялся и пошёл. Как будто я для тебя ничего не значу.

— Как? Вы заметили мой уход? — Коля наконец-то повернулся к ней лицом. Он изо всех сил старался сдерживаться, поэтому всё возбуждение вложил в размахивание руками. — Да не может этого быть! Так увлечённо разговаривали и вдруг заметили моё отсутствие! Какая честь для меня!

— Ну что из того, что я поговорила с Олегом? — она сердито дергала штакетины, словно они и в самом деле были рычагами управления боевой машиной. — Разве я не имею права на это?

— А разве я тебе это запрещаю? Разве я упрекнул чем-то тебя?

— Нет..., но почему ты, — она замялась. — Так вот, молча, встал и ушёл? Я тоже живой человек. Можно ведь мне хоть что-то сказать. Я бы поняла. И не было бы этих психов.

— Ах! Простите! Но вы бы мне заранее сказали, что и в какой последовательности надо делать, — вспыхнул Коля. — Сообщили бы мне: сиди, мол, а мы поворкуем немножко, а ты поковыряйся вилочкой в зелёном горошке. Тосты послушай.

— Ну пожалуйста, не говори со мной так. Прошу тебя, не надо утрировать, — она огромным усилием воли сдерживала себя, чтобы не взорваться. — Олег очень интересный собеседник. Ну

что плохого в том, что мне захотелось послушать его рассказ?

— А я тебя ни в чём и не обвиняю, — от его глухого, отрешённого голоса её сердечко затянуло льдистой, хрупкой корочкой. Ещё миг, и всё разлетится вдребезги. — И нет никакой необходимости тебе оправдываться. Я признателен тебе за то, что ты осчатливила меня, пригласив с собой на эту свадьбу.

— Ой, Коленька, не надо со мной так говорить, — она ощущала себя настолько истерзанной, усталой и разбитой, как будто она постельное бельё, скопившееся в корзине за месяц. Теперь она держалась за штакетины уже не для того, чтобы управлять боевой машиной, а из-за простой, элементарной усталости, чтобы не свалиться с ног. — Я, ведь, ни в чём и не оправдываюсь. Я только хочу сказать, что мне интересно было послушать о том, как они изобрели три аппарата по вторичной переработке золотоносных песков в бросовых отвалах. Один аппарат у них работает по методу центрифуги, другой — на встречных воздушных потоках, а третий так вообще оригинален. Они создали вибрационным способом динамичную суспензию очень большой плотности. В этой суспензии вверху собирается пустая порода, а внизу тяжелый драгоценный металл, — она говорила это Коле не для того, чтобы ввести его в курс Олежкиных дел, а, просто, попытаться хоть чем-нибудь заполнить ледяную пропасть, возникшую между ними, как между двумя айсбергами. — И, понимаешь, результаты получились блестящими. Теперь осталось только заключить контракт и обговорить условия, на которых их допускают к сырью. Ну сам посуди, умные ребята занялись полезным делом. Согласись, отыскать золото, которое валяется под ногами у людей, не каждый сможет. Так что удивительного в том, что я заинтересовалась его рассказом? Я не вижу причин, из-за которых стоит ломать копья.

— Я тоже, — Коля хоть и продолжал бесцельно смотреть в темный угол палисадничка, где должен был лежать уже давно погасший окурок его сигареты, но в голосе уже не было той холодной отрешённости, которая так удручающе подействовала на неё. Чувствовалось, что он тоже хочет мира.

— Так в чём дело? Долго ты ещё собираешься здесь стоять?

— А что ты имеешь в виду? — делая вид, что совершенно не понимает её вопроса, спросил он. Она уже совсем было собралась взорваться, да остановилась. Её внезапно осенило.

-"Но он же ревнует меня к Олегу, — мелькнуло у неё в голове. — Если бы сейчас на его месте оказался Эдик, то всё было бы иначе. Эдик обязательно бы познакомился с Олегом. И устроил бы состязание в ухаживании за мной. Он сотворил бы из этой истории маленький спектаклик, в котором всем весело и все смеются. А тут хоть плачь. Вот глупая. Чего ж плакать-то, если парень ревнует?"

— Ну, так долго мне ждать? — уже с некоторой бодростью спросила она.

— А чего?

— Коля, но я же ничего плохого не сделала, — перешла Валечка на просительный тон. — Ну долго ты меня ещё будешь мучить?

— Я не мучаю, — вздохнул Коля. — Я, просто-напросто, боюсь.

— Боишься? — она так искренне и сильно удивилась, что чуть даже не повернулась к нему, забыв о размолвке. — Чего боишься?

— Я боюсь помешать тебе познакомиться с парнем, который по многим показателям лучше меня.

— Ой, не говори глупостей, — обрадовано рассердилась Валечка. — Если я захочу с кем-то познакомиться, то ничто на свете не сможет помешать мне. И потом, если бы я хотела быть с ним, а не с тобой, то чего бы я здесь стояла перед тобой? — она хотела ещё что-то добавить, но не решилась. Только, продолжая слегка сердиться, полуотвернулась. Губы её шевелились

— Прости меня, — что-то у Коли в сердце дрогнуло. Он снял её руки со штакетин и сжал Валечкины ладошки в своих руках. — Я, наверное, самый глупый мужчина на всём белом свете. Но я ничего не могу поделать с собой, я не могу спокойно смотреть, как ты разговариваешь или танцуешь с кем-то другим.

— Уж и не знаю, чем я смогу тебе помочь, — засмеялась Валечка, поворачиваясь к нему лицом и, словно прося о чём-то, сжимая его пальцы в своих руках.

Коля облегчённо выдохнул из себя остатки сердитости, освободил свои руки из её рук, обняв, привлёк её к себе. Валечка, скрывая радость, уткнулась головой ему куда-то под ухо. Её изумительнейшие волосы защекотали ему губы и нос, и уже знакомый, любимый аромат её кожи ударил в голову, ломая остатки преград, и всяческих оборонительных сооружений, растапливая последние осколки сердечных айсбергов.

— Как я соскучился по тебе, — задохнулся он.

— Как я испугалась, что ты ушёл, — прошептала она ему под ухо.

Они сделали несколько шагов и оказались среди танцующих. Так как музыканты расположились под навесом около ворот, то они попали в бушующее море звуков, под шквальный ритм ударных. Колины уши не могли выдержать такой опасной близости звуковых колонок, поэтому он, уступая место любителям звуковых эффектов, повёл, не прекращая танцевать, Валечку подальше от ворот, поближе к хозяйственным закуткам. Там звуковые тайфуны теряли свою разрушительную мощь, а освещения почти не было, чему Коля очень обрадовался.

Во время этого рейда Валя с удовлетворением отметила отсутствие среди танцующих Олега. Отмечала она это не с какой-то определённой целью, а просто так, как турист отмечает изменение морского пейзажа во время круиза.

И вот, Коля привёл свой корабль в тихую, затемнённую гавань, в которой можно было отдохнуть после бури, заделать пробоины в корпусе, залатать прорехи, срастить рванные концы. Напряжение, возникшее в их отношениях не переставало давать знать о себе, и они довольно долго танцевали молча. Валя положила свои ладошки ему на плечи, а её локотки устроились на его руках так, что могли в любой миг соскользнуть или внутрь, или наружу. А он держал свои руки на её боках. Обе его ладони, изгибаясь, как бы очерчивали изящную хрупкость талии. Его руки не скользили ни к позвоночнику для поглаживания ищущей надёжной опоры спины; не скользили они, уж тем более, вперёд, к животу и всему тому, что под ним находится; не скользили ни вверх, где начинает разрастаться прекрасная грудь, очарование для глаз; ни вниз. Никак его руки не шевелились, и никуда не скользили, и ничего не искали, и ничего не гладили. И не столько потому, что их хозяин был робок и неопытен, хотя это и было так; и не столько потому, что хозяин их боялся рассердить обладательницу этой очаровательно стройной талии, хотя и это было так; и уж совсем не потому, что их хозяину не хотелось гладить и ласкать. Вот это было уж совсем не так. Хотел, и ещё как хотел! Просто, хозяин их, не прекращая движения в танце, будто застыл в изумлении, как застывает парашютист в падении, увидевший и внезапно осознавший всю прелесть и необозримость прекрасного облика родной земли. Воображение Николая поразило значение талии в жизни человека, а особенно в жизни женщины.

Когда она приближается издали, что бросается в глаза? Разумеется, ноги и бёдра. Но вот красивая приблизилась. И всё внимание привлекает к себе голова и, особенно, глаза. От волос к глазам, от глаз к губам, и, если осталось время, ниже. А талия? Ну, на талию пристраивают пояски, банты и прочие украшения. Но на самом-то деле оказывается, что именно к талии всё время тянутся руки. Даже если не шевелить ладонями, не оглаживать и не ощупывать в поиске наслаждения, то и в этом случае изгибы её стана в танце приведут в ладонь ощущение того, о чём тоскует душа, от чего волнуется сердце.

Поражает необыкновеннейшая крепость и основательность больших костей. Это фундамент будущего дома будущего ребёнка. Поразительно, как Отец наш сумел превратить крепчайшее и основательнейшее в чарующе изящнейшее. Глаз отказывается верить, что это стройное, хрупкое, прекрасное создание есть основа и крепости, и силы, и мощи. Только, когда положишь руку, убеждаешься в этом. Глаз убедится позже, когда хрупкое и стройное создание заплывёт жиром, и очарование рассеется, и чувства погаснут. Но не будем о мрачном.

Вернёмся к талии. Именно там в ладонь приходит ощу-щение прикосновения к самому загадочному и желанному, к ложбинке перехода от живота к бёдрам. Вот где место для полета фантазии. Эта та самая ложбинка, по которой можно скатиться так далеко, что лучше не надо. Не надо ходить вниз ни спереди, ни сзади. Не пришло ещё время. Будем помнить, что самое прекрасное вверху. Из талии расцветает грудь, а венцом груди является изумительнейший, нежнейший овал личика. И сколько бы рук не ложилось на талию, но прикосновение только одних вызывает ответный трепет. И какую бы информацию ни обрабатывало правое или левое полушарие, а всё в ней кричит — это он! Смотри, не упусти его! Это именно тот, кто тебе нужен. Только прикосновение его руки к твоему животу заставит тебя вздрогнуть от наслаждения, сравнить которое невозможно ни с чем. Только его дыхание влечёт тебя к нему, вынуждая раскрыться, истекая желанием. И всё в тебе кричит: ой смотри, не упусти, другого такого никогда больше не будет! И всё в тебе, каждая частичка твоего тела, каждый орган, всё, вплоть до последнего ноготка или волоска, начинает действовать по новой программе — программе поиска пути к сердцу любимого. И горе тебе, горе до конца дней твоих, если ты их не найдёшь или пойдёшь против своих желаний, навеянных тебе Отцом нашим. Если упустишь его — горе тебе.

— Ты почему молчишь? — спросила Валечка. — Ты всё ещё сердишься на меня? Неужели я такая плохая?

Она всё время танцевала с ним, откинувшись немного назад, не отрываясь от его глаз. Она не только любовалась их красотой и выразительностью. Валечка старалась не упустить ни одного оттенка изменения его настроения. Вот потихонечку отчужденность и сердитость сменились нерешительностью и даже смущением, а смущение покрылось дымкой робкой нерешительности, в складках которой глубоко затаилось желание.

— Да ничего я не сержусь, — всё ещё довольно нервно передернул плечами Коля. — И лучше тебя нет никого. Не надо на меня так. Просто, я не хочу мешать твоим мечтам.

— Ты знаешь, о чём я мечтаю? — испугалась в глубине души Валечка.

— Догадываюсь.

— И о чём же я, по-твоему, мечтаю?

— О золоте, наверное. О том, что золото — это очень хорошо, поэтому упустить его обладателя — дело весьма нехорошее.

— Вот глупенький, — прыснула Валечка, и уткнулась лицом ему в плечо. — А я-то, дурочка, слушаю, уши развесила на просушку.

— Почему это я глупый?

— Да потому, — Валечка выпрямилась и опять уставилась ему прямо в глаза. — Ведь золото ищут те, кому только его и не хватает для счастья. А ты сам лучше всякого золота, поэтому оно тебе и не надо. И в разговоре с Олегом меня интересовало не столько золото, сколько историями, связанные с путешествиями. Но самое главное заключается совсем не в этом. Хочешь, я скажу, почему перестала обращать на тебя внимание за столом? Почему полностью своё внимание сосредоточила только на Олеге? Хочешь? Только потом не обижайся.

— Хочу. Говори. Не обижусь, не маленький.

— Я преувеличенно любезно улыбалась Олегу для того, чтобы раззадорить тебя, заставить немного понервничать.

— Зачем? — искренне удивился Коля. — Разве я сплю на ходу? Ты считаешь меня недостаточно активным партнёром?

— Ну, уж нет, тебя никак нельзя назвать малоактивным, тебя не надо будить, — Валечка провела указательным пальчиком по его бровям. — Ты далеко не спишь на ходу.

— Тогда, зачем ты это делала?

— Да, тебя будить не надо, — вздохнув, повторила Валечка. Она уткнула свой пальчик ему в щёку и попыталась отвернуть его лицо. — Не смотри на меня.

— Почему? — Коля сопротивлялся, продолжая смотреть на неё.

— Когда ты смотришь на меня, у меня все мысли разбегаются.

— Тебе не нравится, когда я смотрю на тебя? — спросил он.

— Наоборот, мне так хорошо, что больше ничего и не надо. Я так бы танцевала и танцевала с тобой. А тебе нравится, когда я смотрю на тебя?

— Ещё бы. Очень нравится.

— И что тебе хочется?

— Обнять тебя и поцеловать, — прошептал Коля, сжимая её талию руками и пытаясь прижать Валечку к себе.

— Вот-вот, именно это я и пытаюсь тебе сказать, — Валечка упёрлась руками ему в грудь, стараясь сопротивляться его порыву

— Что-то я никак не пойму, что ты пытаешься мне втолковать? —

Коля тряхнул головой, словно стараясь навести порядок в своих мыслях. — Да, ты мне так и не ответила. Почему ты решила усиленно любезничать с Олегом?

— Вот, именно это меня сильно и раздражает в тебе, — опять начала сердиться Валечка.

— Ничего не пойму, — в отчаянии замотал головой Коля. — Что тебе так сильно не нравится во мне?

— Твоя непонятливость. Или ты на самом деле такой тупой, во что я ни на капелюшечку не верю. Или ты притворяешься, пытаясь изобразить меня дурочкой.

— Валечка, ну правда, я не виноват, что я такой тупой и ничего не понимаю. Ну пожалуйста, растолкуй мне всё попроще.

— Ага, чего захотел. Попроще ещё труднее, — Валечка вздохнула и тоже тряхнула головой. — Ты слишком круто взялся за дело. Ты слишком много добился для первого вечера. Я не привыкла к таким темпам. Подожди, не перебивай меня. Не сбивай меня. Я второй раз не смогу тебе этого сказать. Ты какой-то взрывной. Ты — огонь, пламя. Я немного испугалась. Подожди. Молчи. Я испугалась, что ты получишь слишком большую власть надо мной. Вот я и попробовала показать тебе, что могу понравиться и другим парням.

— Вот теперь я, кажется, всё понял, — мрачно произнёс Коля. — Ты хотела показать, что прекрасно можешь обойтись без меня.

— Ну зачем ты так, Коля? — Валя сжала кулачки и стукнула его по плечам. — Ну не надо так, прошу тебя. Я только хотела чуть-чуть сдержать тебя.

— И тебе это прекрасно удалось. Я теперь тоже боюсь тебя.

— Вот на это я никак не рассчитывала, — вздохнула Валечка. — Наверное, я немножко перестаралась.

— И чего же ты ждала от меня? — прошептал он, наклоняясь, чтобы прикоснуться губами хоть к чему-нибудь.

— Не знаю. Я хотела, чтобы ты немножко понервничал из-за меня. Но я не ожидала, что это подействует так сильно на тебя, — Валечка тоже перешла на шепот.

Она обвила его шею руками, прижимаясь к нему всем тоскующим телом. Но голову всё ещё старалась держать наотлёт, хотя глаза их сблизились почти вплотную. И эта близость волновала её. Никогда ещё ей не было так хорошо оттого, что мужчина поглаживает её спину, смотрит ей прямо в глаза, обжигает своим дыханием, прикасается ногами к её ногам.

Раньше, в подобных ситуациях, она думала о недостатках ещё одного претендента на прозвание "казановы" или "дон жуана". Нет, отвращения, конечно, не было, С теми, кто вызывал в ней отрицательные ощущения, она старалась не доводить дело даже до знакомства. Но речи её прежних, так сказать, соблазнителей были скучными и неинтересными, а руки их были то сухими, колючими и холодными, то слишком теплыми и липкими, и дыхание их было, если мягко сказать, малопривлекательным. И если дело даже и доходило до поцелуев, то о желании допустить очередного жаждущего полакомиться её прелестями до своих сокровенных мест, не говоря уж о встречном движении сердца, не могло быть и речи. Оставалось только отслеживать, как партнёр по играм в любовь отрабатывает наставление для соблазнителей. В общем, развлечение.

Теперь же всё происходило совсем не так, как она привыкла. Ей страстно хотелось, чтобы Коля целовал её, гладил, ласкал, наполняя всё её существо неведомым ей огнём, заставляя её тело то судорожно напрягаться, изо всех сил сжимая ноги, то безвольно расслабляться, распластываясь на его груди, впитывая тепло его тела каждой своей клеточкой.

И она испугалась своего желания. Испугалась не столько присутствия окружающих, сколько неудержимости охватывающего желания. До сих пор она считала, что все мужчины почти одинаковы, и ни один из них уже не сможет дать ей ничего нового. Поэтому то, что происходило сейчас с ней, оказалось полной неожиданностью. И именно в факторе неожиданности она видела причину своего поражения. В Коле она явственно ощутила угрозу своей независимости. И она ничего не могла противопоставить этой угрозе. И это ещё больше пугало её.

А он был способен не только преодолеть её сопротивление, но навязать свои желания, подчинить своей воле. Она не привыкла к этому. Она могла решиться на очень многие подвиги ради любимого, но только после того, как он согласится следовать её советам в самых важных жизненных ситуациях. Но стоило Коле посмотреть на неё, улыбнуться, прикоснуться, и вся её воля, решимость и целеустремлённость куда-то исчезали, таяли. Нет, она к этому не привыкла и не хочет привыкать. С этим надо что-то делать, надо обязательно найти приемлимый и приятный выход. И она обязательно найдёт этот выход. Она добьётся, чтобы он стал и ласковым, и послушным.

— И какой же мерой ты мерила моё нервничание? — продолжал он нашёптывать ей на ушко, поднимая обе руки по спине к её лопаткам, чтобы ещё поближе к себе привлечь Валечкины губы. Ты уже забила колышек, от которого будешь мерить?

— Какой ещё колышек? — ничего не понимая, прошептала она, вяло упираясь руками в его грудь. Защищаясь от прямого поцелуя в губы, она подставила ему лоб. Он не стал настаивать на своём. Поцеловал лоб. И она поплыла вся, как воск, и обмякла, и потеряла ритм танца. Повернув голову чуть в сторону, заставив его скользнуть губами ей по лбу, она упёрлась виском ему в щёку, ища опору. И найдя устойчивое положение, закрыла глаза, отдаваясь его воле, огню его ласковых и горячих рук, его ароматному дыханию, обжигающему прикосновению губ. Оставила себе только одну заботу: не дать его рукам перейти грань дозволенного, дабы не опозориться ни перед людьми, ни перед собой.

— Тебе кто-нибудь говорил, что волосы у тебя ну просто изумительные? — тихо шептал он, целуя её за ушком.

— Нет, — отрицательно, но весьма слабенько, качнула она головой, ещё дальше отворачивая голову в сторону, чтобы ему легче было добраться до затылочка. Ей очень хотелось развернуться ещё сильнее, так, чтобы он мог поцеловать и спинку. — Мне говорили, что у меня красивые волосы, но говорили совсем не так, — ей было тепло, легко и радостно. Она испытывала чувство глубокой благодарности к своим волосам за то, что они нравятся ему. — А какие они?

— Они у тебя волшебные, — шептал он. — Лёгкие, тонкие, воздушные, и в то же время струятся. И ароматные такие, что дышал бы им и дышал. Надышаться невозможно. Так и хочется зарыться в них лицом, — он посильнее наклонился, чтобы ещё раз добраться губами до её затылочка, но на этот раз у него ничего не вышло. Валя всеми силами воспротивилась исполнению его желания.

— Ну разреши поцеловать твой затылочек.

— Неа, — невнятно промычала она, втягивая голову в плечи и крепко упираясь лбом ему в щёку.

— Почему? Ты боишься людей? Так тут темно. И почти никого нет. А те, кто есть, сами целуются. Всего один разочек, а?

— Дело совсем не в этом, — Валечка уже давно отметила, что они, танцуя, забрались в уголок за домом, где собрались те, кому ну просто невтерпёж захотелось поцеловаться.

— А в чём?

— Мне очень понравилось, как ты хвалил мои волосы. Я хочу, чтобы ты продолжил, — её пальчики ласково перебирали волосы на его затылке, наслаждаясь их шелковистостью.

— Что? Волосы?

— Ну, не только волосы. Разве у меня нечего больше хвалить?

— Скажешь, тоже, нечего, — шепнул с улыбкой Коля. — У тебя всё прекрасно. Так много очень прекрасного, что я и не знаю с чего начать? Вот, взять к примеру, твое ушко, — он не стал целовать ушко, чтобы не оглушить Валечку поцелуем. Он только приоткрыл рот, ловя внутренней полостью рта тонкий и теплый рисунок её ушной раковинки. Её волосы, захваченные его дыханием, щекотали ему нос и рот. Валечка тихо засмеялась. У твоего ушка изумительно правильная форма, Просто, прекрасная форма. Полное совершенство. Оно такое хрупенькое, тоненькое, изящненькое и аккуратненькое, что просвечивается насквозь. Мне иногда кажется, что оно вот-вот растворится в лучах солнечного света.

— Вот ужас, — прошептала Валечка. — Как же я буду выглядеть без ушей? Ты же тогда не захочешь на меня смотреть.

— Да? А я об этом как-то и не подумал, — продолжал шептать Коля, выцеловывая ей мочку, прихватывая её губами. — Мне так сильно нравится твоё ушко, что я готов откусить его, чтобы носить его, чтобы оно постоянно было со мной, чтобы любоваться им.

— Фу, какая кровожадность, — тихо засмеялась Валечка. — А что же тебе, в таком случае, хочется сделать с моими глазами?

— Целовать, целовать до бесконечности. Целовать. И смотреть в них. Смотреть и целовать. Я очень люблю смотреть в твои глаза. Они у тебя волшебно зелёные. Иногда они становятся ну просто бездонными. Так и хочется утонуть в них.

— Это, наверное, тогда, когда я теряю разум от твоего взгляда.

— Дай, я поцелую твои глазки.

— Нет. Я боюсь, что всё испортишь, — воспротивилась она. — У тебя и без поцелуев всё прекрасно получается.

— Но я не могу так, — горячо зашептал Коля. — Мне надо касаться и целовать объект моего восхищения. В противном случае восторг мой не полон, восхищение несовершенно.

— А давай попробуем сделать так: ты сейчас хвалишь во мне то, что тебе нравится больше всего. А потом, когда мы останемся одни, я, так и быть, разрешу тебе целовать их.

— Это очень трудно исполнить, — промычал он, приподняв и крепко прижав её к себе, целуя горлышко, и уже не поглаживая, а тиская спинку. — Давай, лучше, сделаем так: я буду хвалить то, чего касаюсь руками, и касаться того, что хвалю.

— Попробуй, — прошептала Валечка, запрокидывая голову, чтобы облегчить его губам доступ к своему горлышку.

Валечка думала, что он сейчас будет хвалить её спину. Но она немного ошиблась.

— Тогда, попробуем начать с этого, — и Коля, продолжая левой рукой удерживать её на весу, опустил правую руку гораздо ниже, чем могла предположить Валечка.

— Да ты что? Совсем ошалел? — застонала она, вырываясь из его объятий и опускаясь ему на ногу. — Прошу тебя, опомнись. Отпусти меня. Ты перепил. Так можно и пощёчину схлопотать.

— Тогда я буду говорить о твоей груди, — невнятно пробормотал он, отпуская Валечку. Пальцы его рук чуть ли не до боли сжали её плечи, а затуманенный взор не мог оторваться от межгрудевой ложбинки в вырезе платья.

— Колечка, ну опомнись, пожалуйста, — лепетали её губы, а руки сами поднялись вверх, ещё больше открывая грудь его глазам. — Ну посмотри на меня. Подними глаза. Я не могу так.

Она, запустив пальцы в его волосы, постаралась заставить Николая наконец-то поднять голову и посмотреть ей в глаза. Но то, что она увидела в его глазах, обожгло её жарким пламенем. Раздутые замедленным и тяжелым дыханием ноздри. Ничего не видящие, пылающие глаза. Его надо было срочно отвести в сторону, чтобы он пришёл в себя, хоть немного остыл.

Валечка оглянулась по сторонам. Совершенно случайно в этот момент рядом с ними не было ни одной танцующей пары. А от всех остальных они были отделены углом дома. Конечно, если бы Валечка увидела хоть один человеческий глаз, то не сделала бы этого. Она бы обязательно прислонила Николая к стене, чтобы дать ему охолонуть. Или повела бы в дом, чтобы он смог ополоснуть лицо. Но именно в этот момент рядом никого не было. И Валечка, не в силах больше сопротивляться самой себе, обвила его шею руками и подставила губы. И Коля прильнул к ней в поцелуе. А целовался он впервые в своей недолгой жизни. Поэтому целовал так, как будто шёл в бой, как будто собирался брать крепость штурмом, истекая слюной и сцепив зубы. Но даже это не смогло уменьшить наслаждения сладкой сочностью его милых, припухших губёшек. Заметив, что в их затаённом углу появились танцующие пары, она оторвалась от него и упала ему на грудь.

— Ты в первый раз целуешься? — спросила она, немного отдышавшись и успокоившись.

— В первый, — тяжело выдохнул Николай, пытаясь ровным дыханием унять бушующее кипение крови.

Она ничего не сказала, но со всей силой вжалась в него. И тут же чуть отстранилась. Коля, не зная, куда девать огонь своей энергии, стал медленно, плавно, сдерживая дыхание, гладить её спинку, едва касаясь трепещущими пальцами каждой выпуклости, повторяя контур каждого изгиба, тщательно исследуя каждую впадинку. Тонкое, шелковистое платье приятно холодило, усиливая ощущение гладкости и нежности кожи её тела. Но с каждым мгновением прикосновение его рук становилось плотнее. И вот, он уже не гладит, а мнёт ей спину, то привлекая к себе, то отпуская. Ему уже мало было простого прикосновения. Он стал перебирать руками её тело, сжимая и слегка пощипывая. Оглянувшись и убедившись, что и остальные пары заняты тем же, он отвернул Валечку от посторонних глаз, прикрыв её своей спиной, завёл левую руку под мышку и тронул пальцами грудь. Она застонала и, изогнувшись всем телом, отстранилась от него.

— Коленька, ну пожалуйста, ну перестань, — зашептала она, взяв его ладони в свои руки. — Ну пожалей меня. Я же не чурка деревянная. Я ведь тоже живая. Что ты со мной делаешь? Неужели нельзя просто потанцевать?

Коля молча отрицательно покачал головой. Она тихо засмеялась, перенесла его ладони себе на талию, а свои руки подняла ему на плечи.

— Ну тогда, может быть, хватит танцевать? — она слегка подергала его за мочки ушей, чтобы он побыстрее пришёл в себя. — Давай уйдём. Смотри, уже и танцующих почти никого не осталось. Хозяева, наверное, ждут не дождутся, когда гости разойдутся. А?

— Пойдём, — вздохнул Коля, с трудом осознавая, что танцы заканчиваются. А с ними и ласки, и поцелуи.

— Тогда, сделаем так, — начала составлять программу на ближайшее время Валечка. — Ты иди и подожди меня на улице у ворот, а я пойду в дом, попрощаюсь и быстренько к тебе. Ладно?

Коля хотел что-то сказать, но передумал и махнул рукой. Что значит её обещание быстро прийти, он уже знал. Стоя на улице у ворот, он убеждал себя, что Валя не может уедениться с Олегом в укромном уголочке, что дом полон людей, и нет ни одной пустой комнаты, в которой они смогли бы наставить ему рога, даже если бы захотели это сделать. И вообще, нормальный человек не может так легко играть в любовь то с одним партнёром, то с другим. Всё это он понимал своим сознанием, но воображение коварно рисовало ему жуткие эротические картинки.

Поэтому стоял он у ворот так, чтобы надёжно контролировать все подступы к дому. И терзал себя логическими умопостроениями, суть которых была весьма нехитра, а потому и коварна: если что-то сделать трудно, почти невозможно, но очень хочется, то можно. Коля искал причины, по которым Валя захочет изменить ему, и, конечно, находил. Ведь он не умел целоваться, а Олег всё может. У Олега всё в жизни получается в высшей степени превосходно, он, просто, находка для девушки. Так почему бы ей не попробовать сравнить поцелуи его и Олега, или костюмчики, или среднегодовые доходы? Затем выбрать лучшего партнёра и сбежать с ним.

-"Да зачем сбегать-то?— старательно, кропотливо пилил себя Коля тупой пилой по самым своим чувствительным местам. — Почему не сказать мне об этом прямо? Я и сам отойду в сторону, чтобы не мешать. Терпеть не могу стоять в очереди. Лучше я буду пить родниковую водичку и щипать травку".

И только прохладный ночной воздух, проникая через распахнутый ворот рубахи, остужал распалённую грудь, не давая ему сгореть в собственном огне. И только пьянящий запах расцветающей сирени напоминал ему о красоте жизни, о весне, о бездонном чёрном небе над головой.

Зря он себя терзал. Валечка очень старалась побыстрее выйти на улицу, но... То невеста весьма настойчиво просила рассказать, где она откопала такого интересного парнишечку, и нет ли там еще чего нудь подобного, для её младшей сестренки? То ещё кто-нибудь из знакомых попадался на пути и очень настойчиво допытывался об успехах на личном фронте, а при этом в глазах стояло молчаливое ожидание рассказа о новом её знакомом. То вдруг в попавшемся на пути зеркале она видела, что Колечка сделал с её причёской, над которой она так долго, и, кажется, не зря, мучилась дома. Это уже перед самым выходом из дома. Но правда, она спешила изо всех сил, она очень хотела побыстрее остаться с Колечкой наедине.

И вот, она появилась на крыльце дома. Вот, согнув руки в локотках и чуть взмахивая ими, словно крылышками, она аккуратненько спускается с крыльца и направляется к калитке. Обрадованный Коля любовался красавицей, которая величаво спешила к нему. Это была та же Валечка, которая вечером шла к нему на остановку автобуса. Конечно та, но в то же время и не та. Те же прямые, в колготках телесного цвета, чудесные, стройные ножки, чуть прикрытые коротеньким платьицем. Глаз не оторвать. Да, но они уже не рассекали воздух в стремительном полёте к милому. Они нерешительно, будто наощупь отыскивали путь поровней, без ямок, выбоин и бугорков. И туфельки на высоких каблучках не возвещали звонко всему окружающему миру об упругой силе мышц, о напружиненной, еле сдерживаемой энергии ног. Нет, теперь они осторожненько и приглушённо выбирали на дорожке места понадежней, стараясь не подвести свою хозяечку, не подвернуться, не оступиться, не попасть в трещину, не дать постороннему наблюдателю никакой надежды даже на сочувствующую улыбку. Никто не знает, никому не догадаться, если он сам не прошел через это, каких усилий стоит обладательнице этих изумительно стройных ножек сохранять достоинство и остатки недавней величавости. Валечка изо всех сил старалась сохранять форму. И, поверьте, ей это удавалось.

А платье! Ведь вещь совсем, казалось бы, неодушевленная. А посмотрите, что с ним произошло. Покрой, вроде бы не изменился. И цвет, вроде бы, тот же. Ан нет, всё другое. Днём светло-лиловая ткань, играя на солнечном свете бесчисленным множеством нюансов и оттенков, кричала, ну ладно, пусть не кричала, а всего лишь навсего взывала к каждому встречному: "Ну посмотри, какие ножки меня поднимают и опускают! Посмотри, какие коленки я открываю твоим глазам. Это ведь не Микель Анджело, и даже не Роден. Это в бесчисленное число раз совершенней и прекрасней! Твоё счастье, что ты не можешь прикоснуться к ним, иначе бы для тебя померк весь окружающий мир, и тебя бы не стало. Смотри, какая чудесная ткань, и как под ней волнуется грудь! Она не большая. Она не похожа на рыночные кули с мукой, болтающиеся где-то у пупка. И она не опущена так низко, что в поисках её тебе необходимо исследовать всё пространство в области живота. Нет, наоборот, она поднята так высоко, что когда ты смотришь в глаза Валечке, в поле твоего периферийного зрения находится и её грудь. А ведь периферийное зрение гораздо острее прямого, поэтому ты никак не сможешь не заметить, что межгрудевая ложбинка начинается чуть ли от горлышка. А если немножко постараться, то этим самым неудобовыговариваемым зрением можно обнаружить, что сосцы грудей вспухли, ибо время подошло, и терпеть дальше никак невозможно. Но ты не сильно огорчайся, что не для тебя этот плод. Радуйся, что ты не можешь потрогать, прикоснуться, погладить и убедиться, какая это чудесная грудь. Радуйся, ибо прикоснуться к ней дозволено только одному человеку. А все остальные — воры. Поэтому, лучше не смотри и не приглядывайся, чтобы тебе не умереть, чтобы остаться жить".

Но это было днём, при ярком солнечном свете. А теперь, при искусственном свете электрических фонарей, с цветом платья что-то произошло. В нём стал угадываться неуловимый намёк на кроваво-красный оттенок. И всё изменилось. И это уже не торжествующий крик, а молчаливый вопль о пощаде. Та же самая ткань стекала вниз по гибким рукам, которые сами так и искали опору, хотя бы на собственных бёдрах. И ткань стекала по бёдрам ещё ниже, словно взывая: «Всё это хорошо. Но сколько же можно?»

Всё! Вечер закончился!

НОЧЬ

Ничего этого Коля не видел, и не догадывался обо всех этих нюансах. Он видел только одно: Валечка идёт!

— Наконец-то, — выдохнул он, когда она подошла.

— Заждался? — устало улыбнулась она. Как глянула в зеркало, что у меня творится на голове, и обомлела. Ты из меня копну с сеном сделал. А я-то думаю, никак не могу догадаться, чего это все на меня так странно смотрят и улыбаются. Хорошо ещё, что заколка не потерялась. Я её у мамы еле-еле выпросила. Это единственная ценная вещь, которая нам осталась от бабушки. Если бы я её потеряла, это был бы конец.

— Золотая?

— Ага, и камушки настоящие, — Валечка взяла Колю под руку. — Интересно, автобусы ещё ходят?

— Только, если очень пьяные, — засмеялся Коля. — В такой поздний час можно дождаться только какого-то дежурного. Да ведь тут не очень далеко. Мы и пешком дойдём.

— Хотя бы такси появилось, — с тоской произнесла Валечка, сильно опираясь на Колину руку.

— Ну да, с моими деньгами только в такси и садиться, — тихо пробормотал он. — Ты сильно устала?

— Устала, не устала, а идти не могу, — чуть не плача, ответила Валечка.

— У тебя что-то болит? — забеспокоился Коля.

— Да туфли дурацкие. Уж сколько раз на них обжигалась. И вот, опять.

— Ногу натёрла?

— Да вроде бы и не натёрла. Каблуки высоченные. Ноги не держат, — Валечка остановилась. — Всё, больше нет никаких сил терпеть. Сейчас сниму их и пойду босиком.

— Вот ещё чего придумала, — пробормотал Коля, поворачиваясь к ней лицом. Затем наклонился и взял её на руки. — Вот так будет лучше. И я согреюсь, и ты отдохнёшь.

— Ой, что ты делаешь! — воскликнула Валечка. — Надорвёшься. Я же тяжеленная, за столом так натрескалась, что, казалось, сейчас лопну. Никогда в жизни столько не ела. Люди подумают, дорвалась до дармовщинки. Сама не знаю, что это со мной.

— Да уж, очень тяжеленная, — прошептал Коля, плотно прижимая Валечку к себе. — Гораздо тяжелее одуванчика. Синичку хоть на пшеничку, всё равно — синичка.

— Как хорошо, — Валечка повыше устроилась на его плече и обвила руками шею. — Это лучше любого автобуса или такси. Хорошенький ты мой. Прелесть ты моя ненаглядная. Труженик ты мой золотой, — она отвела его волосы от уха и принялась нежно выцеловывать шею, затылок, потом отвернула ворот рубахи, забираясь губами поглубже, туда, где можно прикоснуться к тёплым и крепким мышцам шеи и спины. — А это моя премия за твои труды, за бережное отношение и заботу о моих бедных ножках, за то, что ты такой сильный и добрый.

— Ну, ради удовольствия подержать в своих руках твои ножки, можно пойти и не на такое, — пробормотал негромко Коля, чувствуя, что дыхания уже начинает не хватать. Но не сдавался. Он правой рукой приподнял ещё повыше её ноги, наклонился и поцеловал округлое колено. Понравилось. Воспользовавшись тем, что подол лёгкого платья соскользнул ниже, Коля, не прекращая целовать, последовал за ним. Валечка из-за его склонённой головы не видела, что происходит с её платьем, но по прохладе, по движению губ Николая, по приятному волнению, разгорающемуся где-то внизу живота, поняла, что надо принимать срочные меры защиты, иначе они домой и к утру не попадут. Приятно оно, конечно, приятно, но не всё же сразу.

— Ты говорил мне, что не может человек делать одновремённо    два дела, потому что одно из них будет получаться лучше, а другое хуже, — сказала она, мягко, но настойчиво отделяя его губы от своих ног, одновремённо поправляя платье. — Следи-ка получше за дорогой, а то мы ещё грохнемся где-нибудь.

— А я ничего такого плохого и не делал. Я наклонился пониже, чтобы получше рассмотреть, что там у меня под ногами, а тут смотрю, гля, коленки чьи-то, ну, я и поцеловал губами, руки-то у меня заняты. Как же я узнаю, чьи это коленки? Я ни в чём не виноват. Зря ты меня подозреваешь в чём-то нехорошем.

— Ну ладно, опусти меня, я уже отдохнула.

— Сейчас. Вот дойдём до перекрёстка, и я отпущу тебя.

Коля ступил с тротуара на дорогу и бережно опустил Валечку. Она стала на ноги. Но руки свои не сняла с его шеи. Наклонила к себе голову и стала покрывать мелкими поцелуями его лицо, особо тщательно выцеловывая уголки губ. Он попытался сам поцеловать её, но она отстранилась.

— Не надо. Ты дыши, — прошептала она, приникая к его груди. — Коленька, миленький, если бы ты знал, как мне хорошо с тобой. И ничего мне не надо, только бы ты хоть иногда был рядом. Голос твой услышу, и спокойно так становится. Ну почему ты не захотел этого в прошлом году? Ну хотя бы полчасика в неделю. Неужели так трудно?

— Да нет. Ну, при чём здесь полчаса? Можно было встречаться хоть каждый день. Дело совсем не в этом, — Коля обхватил её спину руками, прижал к себе, согревая своим теплом, дыша ароматом её волос. — Я боялся тебя.

— Боялся? Меня? — изумилась она, отстраняясь и глядя в его глаза. — Чего боялся? Неужели я такая страшная, что ты испугался согласиться на моё приглашение? Не пойму. Я чувствовала, по твоим глазам видела, что нравлюсь тебе, но дальше моря и спортплощадки ты не шёл. Почему? Ну скажи, почему ты со мной не пошёл на танцы?

— Я боялся.

— Чего боялся?

— Я не верил, что могу понравиться такой красивой девчонке. Я не был уверен, что смогу удержать твоё внимание краткими, почти случайными встречами. Мне казалось, что при такой красоте тебя могут удовлетворить только богатые рестораны, дискотеки, яхты, фешенебельные отели, тенистые корты, спортивные звёзды. Ведь не зря же ты на спортплощадку ходила. Там иногда такие перспективные ребята встречаются. Красивые, с неплохими задатками и в бизнесе, и в науке, и в искусстве. А я кто там был? Так, случайный, мелкий игрочишка. толком-то и ударить не могу. Единственно, что у меня неплохо получается, так это хороший пас выдать. Нет, там меня всерьёз никто не принимает. Я всегда был чужим среди них.

— Да что же ты мелешь? Как ты можешь такое говорить на меня? — Валечка в бессильном отчаянии покачала головой. Она сняла руки с его шеи и закрыла ими лицо. — Я ненавижу волейбол вместе с его мастерами, красивыми, стройными и гармонично развитыми. Да я же на спортплощадку ходила только для того, чтобы встретиться с тобой, увидеть тебя, услышать твой голос, прикоснуться, если очень крупно повезёт. О каких это отелях и яхтах ты мне тут наплёл? Не перепутал ли ты меня с героиней какого-нибудь дурацкого американского триллера? А может быть, это, просто, всплеск твоих собственных мечтаний? Ты что, хочешь обвинить меня в способности полюбить за шикарные, комфортные яхты, отели и рестораны? За что ты меня так, Коленька? Чем я заслужила от тебя такое поношение? Ой, ничего мне не надо, только бы видеть тебя и знать, что скоро опять увижу. Да я после встречи на спортплощадке, целую неделю живу воспоминаниями и жду не дождусь новой встречи. Живу твоей улыбкой, глазами, голосом, смехом. А какой праздник для меня был, когда мы вместе ходили на море купаться. О, как ты смотрел на меня на море, когда я была в купальнике! Ох, если бы ты тогда хоть погладил мою руку, поцеловал её. Да мне бы потом целый месяц ничего не надо было. Я бы сидела на одном хлебе с водой, и была бы сыта. Я бы ходила в стареньком платьице, и была бы счастлива. За что ты меня так? — Валечка достала из-под рукава на запястье крошечный платочек, чтобы промокнуть им глаза.

Коля хотел что-то сказать, но на дороге появилась машина, и он, взяв Валечку за плечи, перевёл через улицу, подошёл с ней к стене дома и остановился. Камень здания, впитавший за день солнечный свет, теперь отдавал тепло.

— Прости меня, — шептал Коля, убирая её руки от лица и осушая глаза Валечки нежными поцелуями. — Я был круглый болван. Я не знал этого и не о чём не догадывался.

— Да нет, Коленька, — Валечка положила голову ему на грудь. — Ничего тебе не надо было знать и ни о чём не надо было догадываться. Дело-то совсем не в этом.

— А в чём? — его руки замерли у неё на спине.

— Да ведь всё гораздо проще. Дело в том, что когда тебе надо было выбирать между мной и скрипкой, ты выбирал скрипку. Ты даже не захотел взять у своей скрипочки полчасика в неделю, чтобы подарить их мне. Не знаю, может быть и в самом деле тут баксы ни при чём, и гастроли, и контракты, и кафедры. Не знаю. Я не хочу тебе платить той же монетой. Я не имею права оскорблять тебя необоснованным подозрением. Это дело твоей души. Но Коленька, пойми, эти мотивы поведения, эти стимулы жизни, эти соблазны, они есть, они существуют. Хотим мы это признавать или нет. Хуже того, они обязательно работают. Они "на чаше весов". На какой? Не знаю. Но они есть. Прости меня. Накипело. Я слишком много думала о тебе и обо мне, искала причину, почему у нас не получается.

Коля молчал. Валя опять била в самую главную, самую больную точку. Он сам прислушивался к движению своего сердца. Склоняется ли оно в сторону гастролей и мировой славы? Он хотел, он знал, он чувствовал, что нет, но слов, оправдывающих вялость своих чувств, не находил.

— Ты не расстраивайся. Не обижайся на мои слова, — вздохнула Валечка, поглаживая его грудь и перебирая пуговицы на рубашке. — Это я не со зла. И не от зависти. Это у меня вырвалось от отчаяния. Сколько я слёз пролила, мечтая о встречах с тобой, никто не знает, кроме моей ночной подружки.

— А кто это?

— Подушка, — успокаивая своё сердечко, улыбнулась она. — Не сердись на меня. Я не мщу тебе. И не хочу сделать больно. И нет у меня желания припоминать те обиды, которые ты нанёс мне своим отказом встречаться со мной. Пойми, мне очень хочется выговориться. Слишком много у меня на душе накипело. Теперь мне стало легче. Я сейчас врать не могу. И что бы ни случилось, как ни повернёт наша судьба с тобой, но я никогда не смогу забыть этот вечер. Я всегда буду благодарна тебе за нашу встречу. Даже если ты опять променяешь меня на свою скрипку. И если бы такой вечер случился в прошлом году, я была бы безумно счастлива.

— Валечка, — прошептал Коля, целуя её волосы. — Я тебе сейчас ничего не могу сказать, так как сам ничего не знаю. Я просто прошу тебя потерпеть пару месяцев. Пойми меня, пожалуйста, я должен выиграть этот конкурс. Не ради славы, баксов или карьеры. Нет. Всё гораздо сложней. Эта победа нужна не столько мне, сколько моему папе. Нет, не подумай, что он меня заставляет. Ни капельки. Наоборот, он посмеивается над моим желанием стать победителем. Но это так, лёгкая игра, психологическое самоуспокоение. Если я выиграю, он и мама будут безмерно счастливы. И потом, я играю на скрипке, которую изготовил мой папа. Так вот, если я стану победителем международного конкурса, то его работа автоматически поднимется до мирового уровня. Поэтому я костьми лягу, но выиграю. Но независимо от того, выиграю я или проиграю, но обязательно приду к тебе. Подожди меня.

— Не надо лишних слов, Коленька, не надо обещаний. Чтобы потом не краснеть при встрече. Я счастлива, и это главное. Это самый счастливый вечер в моей жизни. Боюсь только, как бы он не стал последним. Ох Коленька, Коленька, ну почему ты не пришёл ко мне в прошлом году? — она опять в отчаянии закрутила головой на его груди. — Но всё, хватит рюмсать. Я уже готова. Идём. Поздно уже. За один раз всего не переговоришь.

Валечка ещё раз вытерла свой носик, и они пошли. Так и продолжался их путь: один квартал он нёс её на руках, а один — она шла сама, опираясь на руку Николая. А вот и её дом.

Домик стоял почти сразу за выкрашенным зелёной краской заборчиком. А перед забором тщательно ухоженный палисадник. А в нём, под зацветающими высоченными кустами сирени, скамейка, на которую и упала Валечка, обрадованная тем, что, наконец-то, можно посидеть и отдохнуть.

— Фу, — с огромным облегчением произнесла Валечка, откидываясь на спинку скамьи и с наслаждением вытягивая ноги. — Да неужто я дома? Да неужели закончилась эта пытка? Я думала, этому конца не будет. Никогда я столько не танцевала. Подумать только, весь вечер на ногах, да ещё на шпильках. Ой, ну чего же ты стоишь? Аж смотреть на тебя страшно, — Валечка потянула Колю за руку. — Садись. Вот так, — она привалилась к Николаю плечом и оказалась у него под рукой, как под крылом лебяжьим Тёпленько как, хорошо. Ну что, расставаться будем? Уже и до утра не так долго осталось. Мама, наверное, волнуется. Никогда ещё я так поздно не возвращалась.

— Я, мне кажется, имею право на крошечный отдых, — прошептал Коля, наклоняясь и целуя её волосы.

— Имеешь, — согласилась Валечка.

— И на совсем маленькую, совсем крошечную премию, — продолжал он шептать, скользя губами по волосам, по лбу, по щеке, всё ближе и ближе подбираясь к Валечкиным губам.

— Обязательно имеешь, — еле слышным шелестом согласилась она, подставляя ему губы.

И он прильнул к её полуоткрытому рту в упоительном поцелуе. Но долго Валечка не выдержала.

— Ну зачем ты воюешь со мной? — прошептала она, отстраняя голову. — Нельзя ли хоть немного поласковей?

— Я плохо целуюсь? — расстроился Коля.

— Не умеешь, — смеясь, безжалостно подтвердила Валечка.

— Ты меня научишь?

— Сейчас попробую, — загадочно прошептала она, выбираясь из-под его руки. Затем поднялась со скамьи и села Коле на колени. — Сейчас посмотрим, насколько ты способный ученик, — она неторопливо погладила его длинные, тёмные волосы, пытаясь не только привести их в порядок, но и создать нечто похожее на тот образ, который жил в её сердце, — лохматунчик ты мой пушистенький. Какие у тебя густые и лёгкие волосы. Нет, залысин у тебя не видно, и на плешь намёков нет. Мне свои волосы приходится завивать, а у тебя сами красивыми волнами ниспадают на плечи, да на концах ещё колечками курятся. А по спине и на плечах, так будто морской прибой играет. Ты никогда не пробовал косу заплетать?

— Нет, я прекрасно тканевым колечком обхожусь, — ответил немногословно Коля. Ему было некогда. Слух его наслаждался мелодией её чарующего голоса. Глаза жадно впитывали красоту любимого личика, чтобы потом подпитывать игру воображения.

Правая рука неутомимо поглаживала Валечкину спинку, а левая ласково тискала и мяла вожделенные бёдра.

— Бровочки мои миленькие, — слабеющим голосом продолжала шептать Валечка, склоняясь всё ниже и ниже, расплываясь по его ногам, чуть притрагиваясь вершинками своих грудей к груди возлюбленного, и изо всех сил стараясь не обращать никакого внимания на восстание в его штанах под своим левым бедром. — Так бы их гладила и гладила. А глаза! Ну зачем тебе такие красивые глазоньки? Ведь тебе они совсем ни к чему. Ведь мужчина должен быть, как говорят некоторые, чуть красивее обезьяны. А у тебя что? У тебя очень странные глаза. Вот вроде бы светло-серые, но их цвет меняется. Он зависит от цвета неба, Если небо голубое, то и твои глазоньки голубенькие, А на море они у тебя синие. Ну почему так? Никак не могу спокойно смотреть в твои глаза. А носопыра, носопыра какая! Вот так бы взяла и открутила, — она зажала его нос в кулаке и начала крутить, словно и в самом деле решила отвернуть Николаю его достоинство. Затем сжала Коле щёки ладонями, приподняла его лицо и вплотную приблизила своё лицо к его лицу. — Ну, чего ты смотришь на меня своими глазищами? Закрой их сейчас же. Вот так. Хороший мальчик, послушный. Приоткрой немного рот. Нет, сначала проглоти слюну. И не открывай свои любопытные глазки. Нечего подсматривать за мной. Сначала поцелуем этот уголок. Какой замечательный изгиб. Ну и щёчки. Какая нежная, прохладненькая, гладенькая кожа. С ума можно сойти. Ну зачем парню такая прекрасная кожа? Ведь это несправедливо. А теперь этот уголок поцелуем. Теперь верхнюю губку. А теперь самое главное — нижняя губа. Она у тебя будто специально сотворена или под стакан, или для поцелуев. Ну зачем тебе такая губа? Тебе ведь почти всё равно, какая она у тебя, ты видишь её очень редко, только когда смотришься в зеркало, а я без неё жить не могу. Не в силах глаз оторвать, когда смотрю на тебя. Нет, ты ничего не делай. Сиди спокойно. Я сама всё сделаю.

— Да как же тут можно спокойно сидеть? — возмутился Коля, открывая глаза. — Да это же издевательство над человеком! Что я тебе такого плохого сделал? Ты — малюта скуратов, а не человек. Это же пытка самая настоящая.

— Ага, вот только теперь я вижу, что ты начинаешь чувствовать нечто похожее на те муки, которые ты доставлял мне во время танцев. Ничего, миленький, терпи. Хлебни-ка нашего. А ну-ка, ручки колечком, и не давай им воли. Держи сам себя за свои ручки, и сколько угодно сам себе ласкай свои пальчики.

— Садист, — счастливо шептал Коля, добросовестно исполняя все её приказания.

— Это надо же? — восхитилась Валечка его наглостью. — Это я-то — садист! А ты тогда кем был на танцах? Голубок воркующий! Это надо же придумать — издеваться над девушкой принародно! Нет, миленький, это ты самый настоящий садист. Садист в квадрате. А ну, закрывай свои глазки. Сиди и не шевелись.

Валечка глубоко вздохнула и прикоснулась губами к его нижней губе. Только чуть прикоснулась. Потом повела губами справа налево. Обратно. Потом провела по кругу. В обратную сторону. И, наконец, сжалившись над оцепеневшим Николаем, погрузила свои губки в его трепещущий рот.

Коля с наслаждением впитывал в себя сладкую, сочную нежность её рта. Но вот его руки, дотоле почти спокойно обнимавшие её спинку, сами собой пришли в движение, они словно искали что-то очень важное, такое сладкое и приятное, без чего ну просто никак невозможно жить. И его ладонь прошла под её рукой и ласково легла на грудь. Валечка тут же, не прерывая поцелуя, убрала нахалку. Тогда его рука, скользнув по талии, прошлась по бедру вниз до коленки и двинулась обратно вверх, но уже под платьем. Валечка оторвалась от Николая и встала на ноги.

— Всё, — удовлетворённо вздохнула она. — Урок закончен. Ты отменный ученик, но руки у тебя не знают никакой дисциплины. Это какие-то хулиганы, а не руки. Ну неужели ты нисколько не устал? Неужели нельзя посидеть спокойно?

— Ну никак невозможно, — Коля взял её за руку и сильно потянул к себе. Валечка тихо ойкнула, плюхнулась опять ему на колени, обняла, прижалась и, нехотя отталкивая его от себя, поднялась, мягко убирая его руки от своих ног.

— Нет, ну правда, хватит, — счастливо и тихо засмеялась она. — Вполне достаточно для первого раза. Даже много. А то сегодня всё переделаем, и на следующий раз ничего не останется. Мне пора идти. Ну пожалуйста, отпусти меня.

— Ну ладно, — вздохнул Коля, вставая. — Когда встретимся? Завтра? На спортплощадке?

— Ладно, давай завтра, на спортплощадке, — без особого энтузиазма передёрнула Валечка плечиком. — Мне всё равно — где.

— Ну ещё один поцелуй, на прощанье, — Коля протянул к ней руки. — Неужели в тебе не осталось ни капельки сочувствия к бедному студенту? Я весь вечер ждал этого момента, а ты говоришь, что пора отправляться спать. Я же теперь не засну, буду думать, что ты не хочешь целоваться, потому что я не умею.

— Ох, ну и настырный же ты, — устало и счастливо улыбнулась она. — Я и не подозревала, что ты такой хитрюга.

Валечка взяла его ладони в свои руки, прижалась к нему и подставила губы. Но Коля вырвал руки и попытался захватить её в свои объятия. Однако Валечка уже знала, с кем имеет дело. Довольно резво крутанулась, вырвалась и отскочила от него, энергично отбивая его руки, которые так и тянулись к ней.

— Ишь ты, — удивился Коля. — И ножки не болят?

— Уже нет, — засмеялась Валечка. — Я немножко притворялась. Мне очень хотелось, чтобы ты поносил меня на руках. Спасибо тебе. Я отлично отдохнула и теперь опять могу танцевать хоть целый вечер. Видишь, какая я тоже хитрая?

— Ах, вот оно как, — тихо зарычал Коля и грозно двинулся на неё, но она стояла, не шелохнувшись. — Вот сейчас возьму тебя на руки и отнесу опять к тому дому, где мы были на свадьбе. И ты пойдёшь оттуда пешочком. Тогда узнаешь, как хитрить.

— Неси, — глаза Валечки сияли.

Коля подошёл, обнял и прижал её.

— Ну ещё один поцелуй, — прошептал он. — И всё, и я пойду.

— Хорошо, — согласилась Валечка. — Только без баловства. Чуть что, и я тут же ухожу. Договорились?

— Договорились, — вздохнув, покорно произнёс Коля.

— Сам целуй, — приказала Валечка.

— Сейчас попробую, — не очень-то и смело прошептал Коля.

Он нежно и почти робко прикоснулся своими губами к её губам. Ничего. Всё замечательно. Теперь он не стал давить изо всех своих сил на её зубы, словно танк гусеницами на почву. И не пытался создать ртом такой глубокий вакуум, будто собирался всосать в себя всю Валечку, вместе с туфлями. Теперь он долго водил своими губами по её рту. Прихватывая и облизывая то верхнюю губку, то нижнюю.

            И вот, её зубки раздвинулись, губы приглашающе распахнулись, словно тюльпан на заре. И он накрыл её рот своим полуоткрытым ртом, наслаждаясь нектаром и пьянящим мёдом её росистого бутона. Она таяла. Она вся текла вниз. Руки безвольно свесились вдоль туловища.

Коля прикоснулся руками к её пальчикам, нежно погладил их и медленно заскользил вверх, к плечам. Ласково потискал узенькие плечики и перешёл к поглаживанию спинки, а потом и пониже. Его руки опустились очень низко. Затем по бедрам поднялись вверх и опять легли на талию. Валечка обвила его шею руками, изогнулась и крепко-крепко прижалась к нему. Не выдержав напряжения, он обхватил её и сильно прижал к себе, тиская и перебирая пальцами всё, что попадётся под руку. Казалось, вот-вот и косточки затрещат.

— Да пусти же ты, — застонала она от его страстного порыва. — Ну что ты делаешь? Раздушишь.

Коля попытался ещё раз привлечь её к себе, но она, захватив его пальцы в свои ладошки и успокаивающе их сжимая, отвела руки. Глаза её светились и тихой радостью, и сожалением вызванным предстоящим расставанием, и надеждой на новую, очень скорую встречу.

— Нет, ну правда, Коля, ну хватит, ну поздно ведь, — уже всерьёз запросилась Валечка. — Я спать хочу. Ну хорошо тебе, ты сильный, крепкий, здоровый. А я устала. Я сегодня целый день на ногах. Я не могу так долго не спать. Пожалей меня.

— Давай я тебя до ворот провожу, — предложил он.

— Ишь, чего придумал. Мои ворота вот они, рядышком, а тебе до своего общежития ещё топать и топать. Это я должна провожать тебя, а не ты меня. Ты иди, а я буду смотреть, как ты идёшь, пока не скроешься. Иди, пожалуйста, дай мне хоть немного выспаться, если хочешь, чтобы я сегодня не выглядела мокрой курицей. Ты же на меня смотреть не захочешь.

Коля, не поворачиваясь к ней спиной, не спуская с неё глаз, как будто он смотрел на неё в последний раз, как будто они расставались навсегда, пошёл задом наперёд по улице. Изредка оглядываясь, чтобы не грохнуться на дорогу у неё на глазах, добрался таким образом до перекрёстка. Валечка махнула ему на прощание рукой. Он ей ответил и свернул за угол. Настроение было отличное. Он прошёл несколько шагов, но вдруг остановился. Что-то было не так.

Что-то произошло. Но что именно? Машина! Его беспокоила машина. Когда он поворачивал за угол, к Валиному дому приближалась машина. Она должна была уже проехать, но не проехала. Почему? Он обернулся. Свет фар освещал перекресток. Значит, машина остановилась. Да, вот и фары погасли. Коля стоял в недоумении. Вообще-то, если подумать, ну мало ли кому придёт в голову ездить ночью? Что здесь особенного? Нет абсолютно никаких причин для беспокойства.

Да, всё это так. Только вот одна незадача — дальше идти Коля уже не мог. Сам не понимая почему, но он не подошел, а потихоньку подкрался к углу дома на перекрёстке. И опять же, очень осторожно выглянул. Как шпион, как контрразведчик. Однако, осторожничал он не зря. Машина с работающим мотором стояла на дороге как раз напротив Валиных ворот. Это был не "Москвич". И не "Жигули". И уж тем более, не многострадальный "Запорожец". Иномарка. Не из самых шикарных, но и не последняя по табелю престижности. А на проезде к воротам дома стоял мужчина. А перед ним стояла Валя.

Знакомая холодная ледышка залегла под ложечкой: неужели вездесущий Олеженька и сюда достал? Ан нет, это не Олег. Такой крикливо синий джинсовый костюм, словно извлечённый из парадного гардероба завсклада, Олег, наверное, позволяет себе носить только в необжитых просторах сибирской тайги. Да и даже с такого расстояния видно, что затылок у мужчины, так же, как и спина, и то, что пониже спины, слеплены по совершенно иному эскизу: крепко, мощно, без излишней утончённости. И причёска была исполнена в той довольно часто встречающейся манере, которая более свойственна не конструкторам и разработчикам, а боксёрам и борцам. Просьба не путать с борцами за справедливость. В общем, типчик из совсем другой корзины.

Если бы кто-нибудь сказал Коле, что именно этим экземпляром "homo почти sapiens" Валя пыталась заделать брешь в своём сердце, пробитую им, Николаем, в прошлом году, то он бы, если мягко сказать, сильно огорчился.

Да, судя по их манере общения друг с другом, это далеко не случайный проезжий. Они хорошо знают друг друга. И разговор между ними весьма и весьма не из приятных. Он то и дело протягивает к ней руки, а она решительно отбивает их. Он ей что-то пытается доказать, а она резко возражает ему.

— Так ругаются только старые друзья, по крайней мере, бывшие, — решил сам в себе Коля.

            Вот парень схватил Валю за руку и потащил к машине. Она вырвалась и побежала к дому. Но куда она могла убежать на своих шпилечках? Да ещё от такого амбала. Схватив за плечи, он подтащил её к рядом стоящей скамье и силой заставил сесть. Наверное, этот парень каким-то образом получил право подобным образом обращаться с ней. А она почему-то никак не может доказать своему собеседнику, что очень сильно хочет спать. Не верит он, наверное, ей. Не то, что Коля.

Теперь они стали почти невидимы для Николая. Кусты и ветки деревьев заслоняли место очень интересующих его событий, оставляя для обзора жирную спину "фигуры".

Освещение улицы составляли только редкие лампочки над номерами домов, да ещё более редкие уличные фонари. И это было хорошо. Под прикрытием кустов Коля начал подкрадываться поближе к Валиному дому.

Нельзя сказать, что он одобрительно относился к подслушиванию. Однако анализ этой сентенции, а также соотношение между общепринятым и совершаемым им в данный момент, он оставил на более позднее время, решив, что рога на его голове до свадьбы, причём его собственной свадьбы, а не чьей-то чужой, являются украшением не самым желательным. Это во-первых. А во-вторых, он считал себя очень заинтересованным лицом, поэтому не одобрял, не понимал, не мог принять их желание вести переговоры без него. Могли бы и позвать. Ну, если не мужчина, то, хотя бы, Валя.

А Валю била мелкая дрожь. Озноб покрыл её спину снежным покрывалом. Она уже догадывалась, что без истошного вопля о помощи с Эдиком не расстаться. Но если сказать только, что ей не хотелось кричать, покрывая позором себя и свою семью, то это значит почти ничего не сказать. Всё это будет потом. А сейчас она изо всех сил тянула время. Сейчас она радовалась, как очень большой удаче, как очень большому шансу на благополучный исход, тому, что Коля успел повернуть за угол дома до того, как приехал Эдик. Теперь она молила Бога, чтобы Он увёл Колю подальше. И оттягивала время резкого отпора Эдику. Лишь бы Коля ушёл далеко-предалеко. Лишь бы он не узнал о финале этой ночи. Эта мысль била горячим ключом в её воспалённом мозгу. А руки и ноги её, между тем, заледенели, словно от ужасного холода. Если Коля узнает об Эдике, то это конец. Он не простит ей лжи. Даже невысказанной. А сказать ему об Эдике она так и не решилась.

           Самого Эдика она в этот момент не очень-то и боялась, хотя уже прекрасно знала, что он очень опасный тип. Но стоит ей только начать кричать, и его как ветром сдует. Не будет же он ей рот затыкать. Хотя, с него станется.

— Эдик, но ведь я давно тебя просила больше ко мне не приезжать. Ведь просила же. И чего тебя всё время приносит заполночь? — Валя изо всех сил старалась говорить негромко и спокойно. — Чего тебя принесло? Я же тебе говорила: не приезжай.

— Да мало ли что ты мне говорила. Я сначала поехал на свадьбу. Там мне сказали, что ты только что ушла. Вот я и приехал.

— Но я же тебе говорила, чтобы ты больше не смел являться ко мне. Ты ответил, что я сама прибегу к тебе. Чего ты заявился? Вот и ждал бы, когда я прибегу, как заяц по первопутку.

— Ты мне много чего говорила. Ты как-то говорила, что выйдешь за меня замуж. Так что, я приехал как твой будущий супруг.

— Когда? Чего ты мелешь?

— Говорила.

— Я говорила, что надо подумать. Это было давно. Ты тогда ещё изображал из себя что-то приличное. А потом развязался до невозможности, — Вале пришлось приложить все свои оставшиеся силёнки, чтобы вырвать свои руки из его цепких лап.

            Она в изнеможении откинулась на спинку скамьи. Холодные руки и пылающее лицо. Она была прекрасна. Взор Эдика, распаляясь от мгновения к мгновению, метался от белеющих в полутьме коленок к перекошенному в борьбе вырезу платья на груди. Эдик никак не мог решить, на чём остановить своё внимание. Он уже видел её трепыхающейся у него в руках. Она волновала его, как ни одна другая женщина. И он решил сделать с ней то, что она так долго не давала ему сделать.

— А! Какая разница? Вы все говорите одно, а думаете совсем другое. Все вначале сопротивляются, а потом от вас не отцепишься. И потом, все уже знают, что ты будешь моей женой.

— Как это? — испугалась Валя. — Кто это — все? Я никому не говорила. Я же тебе самым категоричным образом запретила принимать за меня решения. Ты же должен хорошо это помнить.

— Ты не говорила, зато я говорил, — Эдик упёрся ногами в её колени, пытаясь развести их в стороны. Его глаза остановились на её животе, и в них появилось особое, бычье выражение. — Твои друзья ещё не знают об этом, а мои уже в курсе. Так ты давай, поднимайся, поехали поскорей. Нас уже давно ждут.

— Куда? — острая, пронзительная тоска забилась в Валиной груди, пробиваясь к горлу.

— Да сколько ж тебе можно объяснять? У нас большой праздник, и мой шеф хочет познакомиться с тобой.

— Какой праздник? Какой ещё шеф? Не знаю никакого шефа и тебя знать не хочу! Уезжай, чтобы глаза мои тебя не видели!

— Ну, уж нет, тут у тебя ничего не выйдет. Никуда ты не денешься, шипел Эдик. — Если мой шеф на кого-то глаз положил, то это всё, крышка. У нас сегодня будет свадьба. Только я своего не упущу, — он руками и ногами раздвинул её коленки и потащил к себе.

— Коленька, миленький, прости меня, — зашептала Валя, набирая для крика побольше воздуха в грудь, и осеклась.

За спиной у Эдика она увидела Колю. И по страшно равнодушному, безучастному лицу, по его белым глазам поняла, что это конец. И Валя обмякла. И закрыла лицо руками. И слезинки покатились из глаз. Одна за другой. Слёзы прощания.

Коля, не произнося ни звука, схватил этот куль с дерьмом за плечи и без всяких чувств, не сильно дёрнул на себя. Глупее действия придумать было невозможно. Коля был в шоке. Он совершенно не понимал, что он делает, и что ему надо делать в этой абсурднейшей ситуации. Апатия и полнейшее равнодушие овладели им. Оказывается, игра с Олегом — это, всего-навсего, цветочки, а ягодки — этот ужасно мерзкий, как кусок вонючего сала, Эдик.

Жизнь закончилась, потеряла всякий смысл. И что теперь будет дальше, уже не имеет никакого значения. Зачем жить, если стараешься сделать что-то хорошее, упираешься, стремишься к высокому и чистому, мечтаешь о счастье, а в итоге оказываешься в одной компании с таким дерьмом?

Эдик заметил изменение обстановки по тому, как Валя вдруг перестала сопротивляться. Этого Эдик не мог воспринять как нормальное явление. Он привык всё брать силой и нахрапом. Если Валентина перестала бояться его, значит что-то ей мешает, значит кто-то стоит сзади. С этим надо было разобраться. Эдик не знал, кто стоит за его спиной: парень, её родители или милиционер. Поэтому он не осмелился бить сразу. Эдик повернулся. Перед ним стоял высокий, тощий парень. Больше никого. Опасности никакой.

— Можно бить, — решил Эдик.

Он был левшой, поэтому первый, разведывательный удар нанёс правой. Отклоняясь от его удара, Коля по-глупому подставил себя под его мощный, коронный левой в солнечное сплетение. Пытаясь демпфировать жесткость удара изгибом всего тела и напряжением диафрагмы, Коля подставил тем самым голову под удар снизу коленкой. Теперь пришлось, взмахнув руками, выпрямиться, отклонившись сильно назад. И такой прекрасной возможностью не мог не воспользоваться настороженный Эдик, нанося ещё один свой любимый ударчик — мощнейший ногой в грудь. Обычно после такого удара противник Эдика или исчезал, или был согласен на любые условия.

Коля упал на кусты сирени. Боли он не чувствовал. Обида пока ещё не пришла. Но зато в голове появилась мысль о необходимости что-то срочно предпринимать, иначе будет не просто плохо, а очень плохо. А что тут предпримешь? От былых навыков остались только лёгкие воспоминания. А на приобретение боевой формы совершенно нет времени.

— Ну, ты, камышинка несчастная, иди сюда. Я тебя сейчас сотру в порошок, — Эдик принял одну из своих самых эффектных поз, ожидая, когда противник попытается выбраться из кустов сирени. Вот тут он его и подловит, вот тут он его и трахнет. Один раз. Всего лишь один раз. Но так, чтобы эта шмакодявочка уже никогда не путалась под ногами, не лезла в его, Эдика, конюшню, к его кобылам. Интеллигентишек надо обязательно научить уважать серьёзных людей, иначе они обнаглеют.

Коля понимал, что его положение весьма незавидное. Выйти на дорожку Эдик не даст. Обязательно свалит. Выход был только один: мимо кустов сирени назад и ходу с места избиения интеллектуалов.

И Коля решился. Он прямо из куста сирени прыгнул на противника, целясь ногой в грудь. Эдик совершенно не ожидал такой наглости от этого тщедушного заморыша, поэтому пропустил удар. Но что мог сделать этот удар? Разве одуванчику свалить с ног буйвола? Эдик даже не упал. Ну, пошатнулся чуть-чуть, взмахнув руками. Но именно этим и воспользовался Коля, нанеся короткий и хлёсткий удар по бицепсу левой руки. Не ожидавший такого коварства от этой "селявочки", Эдик испуганно отскочил в сторону. Левая рука висела плетью. Эдик, морщась от боли, массировал плечо, пытаясь восстановить свою боеспособность.

— Ах ты, тюлька закачанная, — боясь разбудить обитателей соседних домов, которые могут стать нежелательными свидетелями, Эдик тихо шипел, захлёбываясь от злости, ненависти и боли. — Убью. Форшмак сделаю. По асфальту разотру.

            Под это гадюшное шипение Коля получил несколько секунд для приведения себя в порядок. Из разбитого носа текла кровь. Поначалу хотел, было высморкаться, но передумал, решив оставить тромбы в носу, что должно уменьшить кровотечение. Только отёр губы рукавом, чтобы кровь не попадала в рот, не мешала дышать. На рассматривание таких мелочей, как ушибы и ссадины, не говоря о рваной одежде, времени не оставалось. Не было времени даже на то, чтобы посмотреть на Валю. Жизнь резко изменила не только скорость течения событий, но и направление движения. И некогда было поразмышлять о причинах, вызвавших этот жуткий перелом.

Занятый этими кровавыми проблемами, Коля не заметил, как Эдик с большим трудом достал из левого кармана кастет и надел его на правую руку. Упустил Коля и мгновение следующего нападения. Он увидел, как Эдик повернулся к нему спиной, и подумал, что тот решил уехать. Опять не догадался, что это был очередной хитрый ход. Пришлось расплачиваться.

Эдик в длинном прыжке с разворотом попытался нанести ему удар ногой в голову. Целился он пяткой в висок, чтобы одним ударом надолго отключить противника. Однако Коля, отклонившись в сторону, сумел избежать страшных для себя последствий. Пострадали только скула и глаз. Не обращая особого внимания на повреждения, Коля сделал ответный ход, рубанув ладонью по мелькнувшей рядом жирной шее.

            Вскрикнув, Эдик не удержался на ногах и, продолжая вращение, рухнул на дорожку. С искажённым от боли лицом, вспоминая самые грязные слова из своего далеко не богатого лексикона, он сидел на асфальте, пытаясь выпрямить перекошенную шею. Теперь уж точно, он был разъярён не на шутку.

— Коля, беги, он убьёт тебя, — жалобным, скулящим голосом произнесла Валя.

Коля оглянулся на неё, и совершенно напрасно. Эдик сумел сконцентрироваться, подняться и нанести ему удар кастетом по голове. Николай, как сноп рухнул под скамейку, на которой птенчиком устроилась Валя. Он уже не слышал, как Эдик кинулся к машине и быстренько укатил с места неожиданного приключения. Эдику некогда было подводить итоги и анализировать неудачно закончившееся рандеву с Валентиной, ибо он твёрдо знал, что шеф ни за что не простит "бездарно глупого", по его словам, ненужного знакомства с милицией.

            Очнулся Коля сидящим на асфальте, прислонённым спиной к скамейке. Вначале он даже не почувствовал боли. Просто, выплыл из тумана, а рядом, на асфальте сидит, подвернув под себя ноги, Валя. Она платочком пыталась остановить кровь, текущую и из его разбитого носа, и из рассечённой губы, и из раны на затылке. Она уже не рыдала. Она даже почти не плакала. Она уже смирилась с тем, что с этого момента у неё начинается совершенно иная жизнь, в которой необходимо забыть такое простое и доселе необходимое понятие, как счастье. Теперь у неё начиналась взрослая жизнь, в которой нет места для любви, а есть только заботы, заботы и заботы. Все детские, девчачьи бредовые мечтания остались где-то далеко-далеко позади. И надо думать о том, как жить дальше. И нет смысла строить иллюзии. Нет никакой надежды, что Коля в этой жизни будет рядом с ней. Даже если сейчас он простит ей этот кошмар, то в будущем ничто не забудется, всё всплывёт, вырастет в большую беду. Горе, ох какое большое горе постучало в ворота её жизни. И теперь надо думать, как жить дальше.

— Кто это был? — Коля с огромным трудом поднялся и сел на скамью. Валя нерешительно пристроилась рядом.

— Эдик, — пролепетала она.

— Это я и так уловил, — морщась, произнёс Коля. Он ощупал лицо. Нос разбит, губа разбита, глаз подбит, с затылка за ворот рубахи течёт кровь. Рёбра болят так, что дышать трудно. — Я спрашиваю: кто это был?

— Я познакомилась с ним в прошлом году. После того, как ты отказался пойти со мной. Студент. Нет, это в ту пору он ещё был студентом. Потом бросил учёбу. Погнался за большими деньгами. Работает кем-то вроде охранника в какой-то фирме. Вначале он мне показался вроде бы даже ничего: весёлый, большой, сильный. Потом разобралась. Пыталась отвадить его, но он не отставал. Считал, что я вожу его за нос. Требовал, чтобы я вышла за него замуж. В общем, вляпалась сдуру.

— Да ну? А чего ты теряешься? Иди, пока зовёт. Или боишься, что после сегодняшней ночи не позовёт? А ты постарайся. Он ведь большой, сильный, красивый, весёлый, денег много. Замечательный муж будет, — Коля говорил спокойно, размеренно, даже равнодушно, только изредка морщась от боли.

Валя тихо заплакала.

— Коля, у меня с ним ничего не было. Я только несколько раз с ним поцеловалась, — Валя говорила тихо, с безнадёжным отчаянием. Слёзы, не переставая, текли из её глаз. Она их даже не вытирала, — Ты ведь тоже виноват, что так получилось.

— А, так это ему я обязан за поцелуйкину школу. Очень рад был познакомиться со своим поводырём в этих тонких и капризных делах. Хороший мастер, с большими способностями.

— Коля, у меня с ним ничего не было, — ещё раз с безнадёжной тоской произнесла Валя.

— Ну что ж, не скрою, я очень рад, что у тебя с ним этого не было, — криво усмехнулся Коля. — Считается, что я верить тебе должен. Предположим, что это действительно так.

— Коля, неужели тебе трудно поверить мне? Ведь, я никогда не обманывала тебя. Ну почему ты мне не веришь?

— Валя, я тебе верю. По крайней мере, мне кажется, что я тебе верю. Но понимаешь, у меня сейчас совсем другие заботы. Меня тревожит состояние моих рёбер. Мне трудно согнуться, трудно дышать. Тебя волнуют одни проблемы, а меня другие. Я не вполне понимаю, о чём ты мне говоришь. Я не уверен, что правильно понимаю твои слова: "у меня с ним ничего не было". Я не пойму, о чём ты мне лепечешь. Минут пять тому назад понял бы, а сейчас не пойму. Да и не хочу понимать.

Всё это Коля говорил, стараясь сесть так, чтобы не очень тревожила боль в боку. Он вытянул в струнку свой позвоночный столб, опёрся руками о сиденье скамьи, расставил пошире ноги и наклонился вперёд, чтобы капающая кровь, по возможности не попала на брюки.

        Валя с ужасом смотрела на эту страшную картину его страданий. Она никак не могла решить, чьи проблемы для неё должны быть дороже: Колины или её собственные? Что конкретно ей надо сейчас сделать? Как всё было просто, легко и приятно, когда дела шли хорошо. А что делать теперь, когда возникли трудно разрешимые проблемы и у неё самой, и у Коли?

— Ты так много крови потеряешь. Принести йод? Или бинт. Надо же как-то остановить кровь.

— Ничего не надо, — Коля говорил в промежутках между сплёвыванием и высмаркиванием кровавых ошмётков. — Ерунда. Это выходит уже испорченная кровь. Скоро сама остановится. Тогда можно будет идти. Состояние лица меня не очень-то беспокоит. Зубы целы. Глаза видят. Значит, тоже оба целы. Всё заживет. Меня рёбра волнуют. Я согнуться-разогнуться не могу. Валя, ну неужели тебе приятно смотреть на эту мерзкую картину? Я немного отсижусь и пойду. Вот ещё чуть-чуть посижу и пойду. А ты иди домой, мне легче будет.

— Не могу, — Валя отрицательно закрутила головой. Она сидела чуть в сторонке, держа руки на коленях, повернувшись лицом к Николаю. Между её коленкой и ногой Коли было всего несколько сантиметров, но она не могла их преодолеть. А как ей хотелось прижаться к нему, пожалеть, вытереть кровь. Но теперь она не могла этого сделать. — Вдруг, я уйду, а с тобой что ни будь случится. Нет, я не могу. Я ещё посижу немного.

— Да ничего со мной уже не случится. Посижу, оклемаюсь и пойду в общежитие. Ничего серьёзного у меня нет, не беспокойся.

— А как же ты попадёшь в общежитие? — вдруг вспомнила Валя. — Дверь-то уже, наверное, заперта. И вахтёрша, как увидит тебя в таком виде, испугается. Ещё милицию вызовет.

— Ничего, не я первый, не я и последний. У нас есть ход мимо вахтёрши. Ну, правда, Валя, иди домой. Неужели ты не понимаешь?

— Чего? — удивилась Валя.

— Ну как это — чего? Что значит — чего? — Коля тяжело, медленно, осторожно дышал. — Ведь меня измордовали на твоих глазах, избили словно маленького щеночка. Неужели ты не понимаешь как мне трудно? Дай мне прийти в себя.

— Коленька, ну что ты такое говоришь? — Валя, наконец-то, решилась тронуть Колино плечо кончиками пальцев. Но тут же убрала руку. Холодом повеяло от него. — Ты пострадал из-за меня. Ты спас меня. Зачем ты такое говоришь?

— Не думаю, что я сделал что-то особо героическое. Вокруг люди. Окна твоего дома рядом. Стоит только крикнуть, и тут же выйдет кто-нибудь. Может, я и вовсе напрасно вмешался. Может, мне и не стоило этого делать.

— Коля, прошу тебя, не надо, — сердце Вали похолодело. Вот оно, начинается, мелькнуло у неё в голове. Она наклонилась и спрятала лицо в ладонях. — Зачем ты так, Коля? Я клянусь тебе, у меня ничего с ним не было.

— А зачем клятвы? — Коля весь напрягся. Ещё сильнее выпрямился. — Нет необходимости в клятвах. Я, конечно, мужчина неважный. Защитник из меня никудышный. Есть мужики покрепче меня. Есть парни покрасивее меня. Я же кто? Я — червь. Ничтожество. Но при всём моём ничтожестве, я знаю, что у девушки всегда есть доказательство её невиновности. И она может предъявить это доказательство только один раз в жизни, только одному мужчине. Нет, нет, я не хочу, я не требую, не прошу предъявить мне его. Я хочу услышать слово. Одно слово. Неужели я за сегодняшний день не заслужил услышать хотя бы одно слово? Неужели моё желание является слишком нескромным? Таким нескромным, что коробит тебя, и ты не можешь его произнести? Валечка, всего одно слово, и я понесу тебя на руках, пока не упаду замертво. Одно слово, и я один пойду против всех и вся. Пойду против любого чемпиона в любом виде боевых искусств. Хоть против самого Шварцнегера. Любому буду доказывать свои права на тебя. И пусть меня убьют, но я не отступлю, не струшу. А все эти синяки, кровавые слюни и сопли, все это — ерунда. Даже рёбра — ерунда. Всё зарастёт и затянется. Кроме одного.

И Валя поняла, почему он сидит перед ней избитый, окровавленный, измордованный, истасканный по земле, как котенок. Он ждал утешения.

Отчаяние сотрясло её тело.

— Коля, нет у меня доказательства своей невиновности, — выдавила она из себя сквозь рыдания.

Коля замёрз.

— Я потеряла его. Давно. Ещё в школе.

Коля молчал.

— Не по любви. По глупости. Из пустого любопытства.

Коля молчал.

— Но клянусь тебе. Не было у меня ничего с Эдиком.

Коля молчал.

Валя тихо завыла в ладошки. В ночной тиши отчётливо раздался звук отворяемой двери.

— Валя, что там происходит? — раздался женский голос.

Валя вскочила и кинулась к воротам. Женщина открыла калитку, но Валя преградила ей путь.

— Мама, прошу тебя, не выходи. Я сейчас приду, — Валя изо всех сил старалась скрыть слёзы.

— А что случилось? — никак не могла понять женщина.

Коля встал и деревянной походкой, молча пошёл.

— Ой, мамочки! Да что же это я наделала! — завыла Валя, хватаясь за столбик калитки, чтобы не упасть. Но усталые ноги не выдержали напряжения, подкосились, и она спустилась на землю.

Ночь заканчивалась. А завтра опять будет день. И надо жить.